Ангелы на кончике иглы

36. УТЕРИН ВЛАДИМИР КУЗЬМИЧ

ИЗ АНКЕТЫ ДЛЯ СПЕЦКАДРОВ

Старший инспектор МУРа, капитан милиции.

Родился 29 января 1932 г. в деревне Знаменка, Смоленской области. Русский.

Член КПСС с 1952 г., партбилет No 3453211.

Образование специальное и высшее: окончил спецшколу КГБ в 1963 г., юридический факультет МГУ. Иностранными языками не владеет. За границей не был.

Семейное положение: женат. Жена, Утерина Н.П., работает лаборанткой в научно-техническом отделе МУРа. Сын 9 лет.

Военнообязанный. Запас ВВ (Внутренние войска), спецучет.

Паспорт IV HE No 651127, выдан 114 о/м г. Москвы 14 июля 1967 г. Прописан постоянно: просп. Вернадского, 15/14, кв. 26. Тел. 130-92-81.

Сведения о трудовой деятельности, родственниках, справки о состоянии здоровья находятся в личном деле.

КАРЬЕРА КАПИТАНА УТЕРИНА

Вернувшись вместе с шифровальщиком Кашиным из Гаваны, замначальника шифровальной группы Центра Виноградов поручил младшему лейтенанту Утерину попытаться дешифровать слово «кадум», что и было Утериным сделано без всяких дешифровочных таблиц. При этом Утерин усмехнулся, и подполковник сделал вывод, что ему об оскорблении известно. Владимир Кузьмич Утерин, пониженный в звании, был переведен, как и Кашин, в Десятый отдел «Семерки» – в службу внешнего наблюдения. Немногословный и исполнительный, он получил тут номер 43—85 и прижился. Работа оказалась более живой, требовала сноровки, а эти качества у Владимира были от природы.

Топтунов привозили к объектам небольшими группами. Старший распределял точки, раздавал фотографии, объяснял кто кому передает объект в случае преследования. Объектами были в основном иностранцы и советские граждане, которые с ними встречались. Сотрудники запоминали, с кем они говорили, фотографировали встречи микрокамерами через грудное отверстие в плаще. Владимир не допускал ошибок в работе и вскоре был назначен на должность старшего оперативной группы. Второй прокол произошел снова не по его вине.

Сотрудников внешнего наблюдения, отменив все текущие задания, собрали в управлении. Обратился к ним седой полковник в гражданском костюме, до этого в лицо топтунам, как ни странно, неизвестный.

– Наша разведка, товарищи, сообщила, что в Шереметьево из Франкфурта-на-Майне под видом туриста прибывает некий господин Зигмаринген, скромный немецкий бизнесмен, большой любитель живописи и симфонической музыки. В действительности этот Зигмаринген, он же Майер, он же Люттгенс, – крупный западногерманский агент. Мы изучили его дело (в нем свыше трехсот документов) и запросили у нашей службы в ФРГ дополнительные данные. К сожалению, ответ не успокаивает. Поездка настолько засекречена разведслужбой, что нам остается быть начеку. Принято решение не препятствовать во въезде Зигмарингену, выдать визу, не отказывать ни в каких просьбах, даже если они выйдут за пределы установленных для Интуриста маршрутов. Багаж его официально не будет досматриваться. Надеюсь, понимаете, какая ответственность ложится на вашу службу? Только в Москве мы поднимаем по готовности No 1 456 человек и на время операции подключаем вас к 12-му отделу. Необходимое количество ваших ребят будет занято во всех городах по маршруту Зигмарингена. Все наши люди в службе сервиса в гостиницах, аэрофлоте, общественных местах, где он может появиться, оповещены. Дальнейшие инструкции поступят после его приземления… Теперь о вас… От вас требуется чистая работа. Господин Зигмаринген и в мыслях не должен иметь, что за ним следят. Пусть наслаждается полной свободой. Если что, немедленно связь со мной!

12– ый отдел 7-го оперативного управления КГБ – это специальные операции по слежке. Трудные были две недели для Утерина. Когда бизнесмен и знаток симфонической музыки господин Зигмаринген, невысокого роста седеющий господин в дешевом сером пальто, сияя сердечной улыбкой, сбежал с трапа и к нему направилась переводчица, старший группы наблюдения из машины доложил по рации:

– Приняли объект. 21—14 начала. Пошло-поехало!

А гость как ни в чем не бывало ходил в Москве на симфонические концерты, гулял по Тбилиси, отправился в Ташкент и Самарканд и за две недели ни единого раза не остановился на улице, чтобы заговорить с прохожим, ни единого раза не поинтересовался химией, специалистом в которой себя называл.

– Зачем он приехал? – гадали на всех ярусах советской разведки.

– Я хотел бы продлить визу еще на две недели, – сказал он переводчице. – Если это, конечно, не трудно…

– Вы что-нибудь не успели сделать? Я могу помочь?

– Да, я не успел осмотреть Эрмитаж и Русский музей.

Визу продлили. Утерина вызвали на новое совещание: этот чертов господин Зигмаринген будет их мучить еще две недели!

– Удвойте бдительность! – предупредил полковник. – Не исключено, что он, как матерый волк, путает следы, усыпляет нашу бдительность, а в конце попытается что-либо натворить. Тщательное изучение содержимого его чемоданов, к сожалению, не дало никаких результатов. Вся надежда на вас!

Получив объект от своего коллеги, 43—85 смотрел за ним во все глаза. К счастью, гость не имел манеры оглядываться, хотя и ходил, глазея по сторонам. Иногда он бегал, хватая под руку переводчицу, так что Утерину и его коллегам удавалось перевести дух лишь в машинах.

Уехал Зигмаринген не по графику, а на день раньше, внезапно поменяв билет на ночной рейс и подняв с постелей топтунов. У трапа гость поцеловал в губы переводчицу 21—14 и вручил ей в подарок сто долларов, которые она после сдала под квитанцию в бухгалтерию «Интуриста».

– Теперь все ясно! – резюмировал седой начальник. – Зигмаринген постарел и решил порвать с преступной жизнью. У нас в стране он отдыхал. Мы хорошо поработали, товарищи, сделали все, что могли!

Однако спустя две недели наша разведка переправила домой из Израиля копию сообщения об иллюстрированном отчете, разосланном Зигмарингеном разведкам всех стран, дружественных ФРГ. Изучая советское искусство, гость сфотографировал большую часть сотрудников службы внешнего наблюдения, чтобы они были известны заинтересованным сторонам.

В течение месяца коллег Утерина пересортировывали и раскидывали. И его вызвали на собеседование.

– Как у вас с дикцией? – спросил один из членов комиссии. – Стихи в школе учили?

– Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя, – продекламировал бывший номер 43—85.

– Для начала неплохо! Остальное дотянем!

Утерина перевели в группу скандирования, и тут ему сразу понравилось. Работающие в группе лучше одевались, всегда ходили в белоснежных рубашках и при галстуках, некоторые даже с платочками в нагрудных карманах. Начальник группы скандирования представил им Прова Царского, народного артиста СССР, секретаря партийной организации Малого театра, на которого возложили почетную общественную нагрузку подготовить пополнение к работе. Царский всю жизнь играл Чацкого, но в остальной жизни был со всем согласен. Он начал с дикции, заставил Утерина раз двадцать повторить скороговорки «Ехал Грека через реку» и «Карл у Клары украл кораллы». Затем подошел к пианино и взял аккорд.

– Ну, а теперь красиво и раскатисто споем: «Слава коммунистической партии!»

Утерин крикнул. Царский поморщился.

– Потише, голубчик! Слава – интонация вверх – Коммунистической партии – интонация вниз. И больше чувств, искренности, страсти! Вот послушайте…

Он прожурчал своим бархатным профессиональным голосом. Интонация ушла вверх, повисела там немного и торжественно опустилась. Далеко было бывшим топтунам до народного артиста.

– Понятно? – спросил Царский, счастливый своим талантом. – Давайте-ка хором, друзья: «Да здравствует – интонация вверх, пауза – наше родное – маленькая пауза – советское – пауза еще меньше – прави-тель-ство-о-о!»

Пианино подтвердило правильность этой мысли величественным мажорным аккордом.

– Не басите, не басите! Нежнее, задушевнее! Так, чтобы всем, сидящим вокруг вас в зале, захотелось повторить вместе с вами. Ну, давайте, – артист заглянул в бумажку, – «Слава могучему авангарду нашей партии, ее ленинскому – и раскатисто, как эхо, – По-лит-бю-ю-юро-о-о-о!»

После уроков актерское мастерство Утерина продвинулось. Но и старый опыт не пропал. На съездах и партийных конференциях членов группы скандирования равномерно распределяли по залу с таким расчетом, чтобы каждый сотрудник отвечал за определенную группу депутатов или делегатов. Владимир наблюдал за движением рук закрепленных за ним зрителей. Локтем он мог незаметно определить содержимое кармана проходящего мимо человека, надавить бедром на портфель, выясняя твердость и вес лежащего в нем предмета.

Тексты для скандирования сотрудникам выдавали заранее, отметив галочками, после каких слов в докладе какую здравицу произносить, когда аплодировать, когда аплодировать бурно, после какого абзаца долго не смолкать, а когда вставать и устраивать овацию. В обязанности входило также вовлекать окружающих в аплодисменты и крики «ура!» Делалось это так. Когда приближались слова, после которых должны были следовать аплодисменты, Утерин поворачивался к своим соседям справа и слева и, восторженно улыбаясь, говорил:

– Здорово сказано, правда? Гениально! Давайте похлопаем!…

Тут как раз докладчик прерывался (у него в тексте тоже стояла галочка), и Утерин мгновенно принимался хлопать, вовлекая сидящих вокруг личным примером. И разницу между теми, кто аплодирует от избытка чувств, кто из вежливости, а у кого такая работа, установить было невозможно.

Организация окончания речи вождя была самой сложной и ответственной задачей. Требовалось особое мастерство, чтобы поднять весь многотысячный зал единым порывом восторга. Ведь начальник не подавал сигнал, когда аплодисментам пора вдруг перейти в бурную овацию и когда во время овации всему залу встать. Поэтому на специальных тренировках участники группы, начав аплодировать, отсчитывали в уме двадцать секунд (два хлопка в секунду) и переходили к бурным аплодисментам (четыре хлопка в секунду), вовлекая зал. Затем ими отсчитывалось еще ровно двадцать секунд, и начиналась овация, во время которой раздавались как бы случайные, разрозненные крики «Ура!», «Слава!». Наконец, еще через двадцать секунд (восемьдесят хлопков) все сотрудники группы скандирования поднимались с мест, продолжая бурно аплодировать, но теперь – над головой. Одновременно они жестами приглашали встать соседей и кричали выученные заранее здравицы в честь вождя. Это был апофеоз, после которого сотрудникам оставались только рутинные мероприятия по слежке за сидящими вокруг.

Работал Владимир Кузьмич добросовестно, но вечерами у него теперь оставалось время. Он решил сделаться следователем, и после второго курса юридического факультета был переведен в группу борьбы с нарушениями советской морали. Работа в группе была разнообразной. Сотрудники группы дежурили возле церквей в праздники и, отводя в сторону, били молодых людей, пытающихся войти в церковь. В парадных избивали евреев, желающих поехать в Израиль. По указаниям смежного отдела поджидали студентов, вынимали из портфелей Самиздат и били кастетами. Но били без увечий, поскольку это были меры чисто воспитательного характера.

Потом была работа в группе заполнителей. Заполнители заранее занимали все места на открытых политических процессах. Каждый желающий мог в принципе тоже попасть в зал судебного заседания, но мест не было. Если же кого-то требовалось впустить, один из заполнителей как бы случайно поднимался и уходил, освобождая ровно одно место. Утерину пришлось заполнять залы, когда перед студентами выступали американский сенатор и член Политбюро итальянской компартии, которые могли сказать не совсем то, что нужно; он заполнял зал Библиотеки иностранной литературы, когда там выступал социолог из ФРГ, залы выставок иностранной живописи, а также заполнял с плакатами улицы перед посольствами вместе с группой скандирования, а если требовалось бить стекла, то и с группой борьбы с нарушениями советской морали, выражая гнев и возмущение советского народа.

Настал день, когда Утерин доложил начальству о том, что он окончил университет и его образование может считаться законченным высшим. Он был произведен из младшего лейтенанта госбезопасности в капитана милиции и назначен на должность старшего инспектора МУРа.

С Петровки Владимир Кузьмич и сейчас частенько ходит домой пешком до метро, замедляя шаг возле Лубянки. Топтуны, прогуливающиеся вдоль здания, делают вид, что они просто прохожие. А прохожие делают вид, что об этом не догадываются. Утерин идет медленно, подмигивая каждому из бывших своих коллег.

– Как дела, Володя? Сколько платят?

– Дела идут, контора пишет, – тихо отвечает Утерин, делая вид, что разглядывает бронзового Дзержинского.

– А ты все топчешься?

– Да вот, понимаешь, никак не переведут в группу скандирования.

– Понятно! Ну, будь!

И Владимир идет дальше. А топтун очаянно трет уши и вдруг, чтобы согреться, бросается к мальчику из провинции, который сфотографировал памятник Дзержинскому.

– Здесь фотографировать запрещено! – сурово выговаривает он, отбирает фотоаппарат и засвечивает пленку.