25. Я – РЫБА

Завидев в конце коридора Надю Сироткину, Саша опустил на пол тяжелый кофр с аппаратурой, остановился и расставил от стены до стены худые руки. Стоял и ждал. Надежда, бледненькая от долгого отсутствия солнца, казалось, могла прошмыгнуть везде. Но только не мимо Какабадзе. Поэтому ее шаги становились все вкрадчивей, и она остановилась.

– Пропусти, пожалуйста, – сухо попросила она. – Я спешу…

– Надя! – с упреком проговорил Саша.

– Что? – она устало взглянула на него.

– Надя!… Сегодня уже восемь месяцев и четыре дня, как ты мне нравишься.

– И ты мне. Пусти!

– Опять пусти, куда пусти, всегда одни пусти! Пожалуйста! Никто тебя не держит! Но почему? Сколько тебе лет?

– Двадцать три.

– А мне?

– Кажется, двадцать восемь.

– Вот видишь! Идеальное соотношение сил.

– Ну и что?

– Как это что?! Давай вступим…

– Куда?

– В брак, куда же еще?

– А потом?

– Потом?… Ты заставляешь меня краснеть, Надя. Потом у всех бывает одно и то же.

– Вот видишь! А я не хочу одного и того же…

– Ну хорошо, согласен! У нас будет наоборот. У всех так, а у нас не так. Только об одном тебя прошу: чтобы дети у нас были, как у всех. Мне надо два. А тебе?

– Мне тоже два.

– Всего четыре. Согласен, Надя! Пошли!

– Куда?

– Опять куда! В ЗАГС.

– Не хочу.

– Хорошо, давай без ЗАГСа. Просто напишем на стенке «Надя плюс Саша равнятся любовь». Ну!

Какабадзе протянул Надежде руку. Она отвела ее.

– Ой, Саша, больше не могу. Ладно, давай напишем, только не приставай! Ты слишком серьезно смотришь…

– А это что – плохо, да?

Он поджал губу, обидевшись, как ребенок. Прислонился к стенке, сложив руки на груди. Склонил голову – длинные, курчавые волосы упали на лицо.

– Проходи, – сказал он, не глядя на Надю. – Я знаю, ты мной брезгуешь. Потому что я грузин, да?

Она засмеялась.

– Ты, как маленький. То, что ты грузин, – самое большое твое достоинство.

Александр посмотрел на нее с недоверием.

– Между прочим, ты знаешь, Ягубов – антисемит: он грузин не любит. Я сказал это Рапу, он ответил: «Антисемит – это звучит гордо!» Так вот, если у тебя есть сомнение, прямо скажи!

– Что ты, Сашенька! Я сама мечтала бы быть грузинкой! Но чтобы что-то было, я должна к тебе относиться.

– Как – относиться?

– Просто относиться, и все. А сейчас – не отношусь. Я рыба, понимаешь? Мороженая рыба. Филе. Зачем я тебе? Ты меня придумал, а я – вобла. Видишь, кости торчат. Она провела пальцами по ключицам.

– Филе, вобла, рыбный магазин! – Саша пнул ногой тяжелый кофр. – Я люблю тебя, Надя. И ты будешь меня любить.

– Нет, Саша, нет!

– А вот увидишь! Поедем в Тбилиси, устроим скромную свадьбу, только для самых близких друзей – человек на семьсот, не больше.

– Опять, Саша?

– Ну ладно, ладно! Ждал восемь месяцев и четыре дня – еще подожду…

Какабадзе поскрипел зубами и поднял тяжелый кофр, забитый аппаратурой, три четверти которой никогда не надобилось и носилось для солидности. Распахнув дверь, он ввалился в отдел к Раппопорту.

– Ты, Саша, – приветствовал его Тавров, – наиболее деловой человек в редакционном борделе.

– Вы меня всегда хвалите, Яков Маркыч. За что?

Не стал Раппопорт растолковывать. Вместо этого коротко объяснил что и где снимать. Лучше всего просто сфотографировать работу на тех участках, где идет подготовка к ленинскому субботнику. Снимки пойдут и потом, будто они сняты на субботнике. Желательно сзади видеть плакаты, призывающие туда, куда надо.

– Между прочим, Саша, по редакции ходит рукопись. Ты не видел?

– Ну и вопрос! Прямо так, в лоб, по-стариковски? Если бы я не знал вас, Яков Маркович, я бы подумал, что вы простой стукач, а может, даже осведомитель!

Он приветливо помахал рукой и исчез. Сироткина между тем добежала до конца коридора. Там она едва заметно оглянулась, не смотрит ли Саша ей вслед, и остановилась у двери с надписью «Спецкоры». Она перевела дыхание, поправила кофточку и замерла в нерешительности: входить к Ивлеву или не входить?


Загрузка...