Ангелы на кончике иглы

60. «777»

Усевшись за стол, товарищ с густыми бровями пошевелил кожей на переносице и помассировал пальцами брови, что помогало бороться с перхотью. Он выдвинул средний ящик, вынул из него пачку сигарет. Он сражался с собой, оберегая голосовые связки, которые теперь пребывали в состоянии хронического воспаления. Ему велели ограничить себя одной сигаретой в час и привезли импортный автоматический портсигар, часовой механизм которого открывал крышку раз в час. Но уже через двадцать минут он не мог дождаться, когда она откроется снова. Пришлось пойти на хитрость. В другом кармане пиджака и в столе он стал держать резервную пачку сигарет и в промежутках курил их. А врачам говорил, что благодаря автоматическому портсигару курит меньше. От сигареты его отвлек телефонный звонок. Услышав голос, он обрадовался, глаза засветились.

– Папа, когда домой собираешься?

– Здравствуй, дочка. У меня очень много работы… Только сейчас заканчиваю…

Он был рад, что она позвонила. Домой не хотелось. Такие минуты полного покоя удавались редко.

– Приезжай скорей! Братец прилетел. И я тебя не дождусь.

– Дождешься! Раз вся семья в сборе, скажи матери, сейчас буду…

Жена дремала, сидя на кухне, но не ложилась. Она услышала, как хлопнула дверь лифта, и открыла сама, не дожидаясь звонка. Две собаки – дог и сибирская лайка – бросились с визгом в прихожую, обгоняя хозяйку. Обе подпрыгивали, норовя лизнуть хозяина в лицо. Он успокаивал их, ласково гладил, трепал за уши.

– Прошу тебя, не сердись на дочь, – быстро заговорила жена, опережая возможную реакцию. – Просит денег три с половиной тыщи – в долг. Надо дать…

– Знаю я ее «в долг»! – засмеялся он.

Жена повесила его плащ на тонкой меховой подкладке.

– Ты плохо выглядишь. Опять курил? Ужинать будешь?

– Некогда. Я привез документы, придется поработать… Он смотрел на ее доброе, круглое лицо с некрасиво торчащими в разные стороны зубами.

– Дай ей денег. Конечно, дай. Что с ней делать, раз у нее бес в одном месте!

– Уже дала.

Он переживал, что дочь относилась к нему потребительски и доставляла немалые огорчения. Родила девочку, оставила у нас и вовсе по рукам пошла. Скандалит, куролесит, пьет. Хорошо хоть за границу ездит инкогнито. Теперь доложили, что познакомилась и встречается с подполковником МВД. Нужно, чтобы он на ней женился, хватит меня позорить. Ведь сама-то не девочка – сорок!

Поцеловав дочь, разговаривать с ней он не стал, а направился в свою комнату, где у него стоял стол и диван, намереваясь лежа прочитать несколько бумаг. На диване лежал, подняв ноги в ботинках на спинку, сын. Возле дивана на полу стояли бутылка и рюмка. Coбаки приплелись следом, улеглись на ковре, постукивая хвостами об пол.

– Пьешь, значит, по-прежнему, сынок?

– А, батя, здоров! Совсем ты загулял.

– Дай-ка я прилягу на диван, а ты посиди – отец нагнулся и поцеловал его, а нагнувшись, увидел, что бутылка на полу – минеральная вода. – Надолго в Москву?

– Дня на два, если не поможешь остаться подольше…

– Надоела Швеция? А чего бы ты хотел?

Почему дети не спросят у меня, как мое самочувствие, как дела? Почему вспоминают про отца, только когда нужна помощь? Это моя вина. Какими бы они ни были – моя. Я в его годы грудью пробивался, а он на всем готовеньком. Но, в сущности, он добрый.

– Как там мои внуки?

– Отлично. Тебя велели целовать. Летом привезу сюда на дачу.

– И какой же помощи ты ждешь от меня, сынок?

Тем временем отец растянулся на диване, а сын примостился в кресле.

– Да ничего особенного… Я думаю, это и тебе выгодно…

– Что именно?

– Проведи меня на пост председателя КГБ, батя.

– Тебя?

– А что?… Не глупей же я Кегельбанова. Он тебя при первой заварушке продаст. А тут тебе же спокойнее…

– Ну, что ж… Неплохая мысль, сынок. А справишься? Тогда давай попробуем. С понедельника, чтобы не откладывать, прямо и выходи работать на Лубянку.

– Серьезно или шутишь?

– Шучу?… А что, очень утомляют люди Кегельбанова, которые тебя охраняют и не дают тебе попасть в лапы буржуазной прессы? А здесь прячут твоих баб от жены, платят за тебя, возят, берегут…

– Как не пожить, пока есть возможность? Ты ведь тоже время зря не терял. И не меня они берегут, а тебя, па!

– Пусть меня. А кто бы ты был, если б не я? И не кричи тут. Наверху все слышно.

– Кегельбановы на даче, отец, я заходил. Тебе бы давно надо переехать в особняк. Пятикомнатная квартира на пятом этаже… Да в Швеции работяги лучше живут! Рассказать на Западе стыдно…

– А я, сынок, не для Запада живу. Я русский, служу народу. Кегельбанов слушается каждого слова, а сделай я тебя председателем КГБ, ты же отца родного посадишь! Шучу, конечно. Но не будет тебе этого поста!

– Брось, батя, я пошутил… Не надо мне этой должности. Сам буду расти. Давай за это выпьем.

– За это – давай…

Из серванта была принесена бутылка коньяку и рюмки налиты до краев. Они чокнулись.

– Домой поедешь или у нас переночуешь?

– Домой поеду, батя. Высплюсь, а с утра начну расти.

– Тогда езжай, и мне дай отдохнуть. Дело к часу ночи…

Отец глянул в щель между портьерами в окно. Он подождал, пока сын сел в машину, отъехал. За ним вырулила вторая черная «Волга» и скрылась под аркой.

Междоу прочим, дальнейший рост сына происходил так. Он подговорил своих друзей гебешников, и в поезде Москва – Хельсинки они напоили его начальника – управляющего объединением «Промсырьеимпорт» Министерства внешней торговли Седого, направлявшегося в Финляндию. Пьяного Седого спровоцировали на высказывания, затем на драку, а потом высадили из поезда. После этого министр Патоличев упросил Генерального секретаря разрешить перевести на эту должность торгпреда в Швеции сына Генсека. В западных газетах стали писать: «Сын помогает в гешефте отцу». К семидесятилетию человека с густыми бровями его сын был назначен заместителем министра внешней торговли.

Отец прилег на диван, притянув к себе японский транзистор. Вялой рукой он покрутил ролик, наткнулся на музыку, потом услышал, как помянули его по-русски: «Кремлевский владыка трезво рассуждает, что…» В это время раздалось непрерывное завывание глушилки, и он так и не узнал, о чем рассуждает трезво.

Он попытался задремать, но почувствовал легкую боль в паху. Поноет и само пройдет. Тут вспомнилась просьба Сагайдака. Завтра закрутят, затянут дела – будет не до нее. Как бы это сделать получше, на принципиальной основе? Он тихо встал с дивана, и обе собаки мгновенно поднялись и прошастали к двери, следуя за хозяином.

– Тс-с-с! – он погрозил им пальцем.

В квартире все спали. Дочь не уехала, осталась ночевать, на вешалке висел ее плащ. «Решила поспать одна», – ворчливо подумал отец, взял пальто, не надевая его, отодвинул тяжелый засов и отжал два замка.

– Ты чево надумал? – услышал он позади себя ворчливый шепот.

– Те чаво поднялась, мать? Не лезь не в свое дело!

Мать в свои восемьдесят два была крепкой, никаких болезней не знала и сына держала в строгости, считая, что дети – всегда дети и дай им одну поблажку, а уж бегут за другой.

– Это в какое ж не в свое? – прошептала она. – Как с твоими собаками в дождь таскаться – это мое, а тут не лезь? А ну, вертайся! Куды это собрался на ночь-то глядя!

Он стоял и смеялся. Ему было приятно, что мать на него кричала, как на маленького. От этого он чувствовал себя моложе, энергичнее. Он обнял ее за плечи, поцеловал в белые волосы.

– Ложись, маманя, спать, не волнуйся. У меня государственные дела…

Она отстранилась и продолжала строго:

– Это ж какие государственные – ночью? Знаю! Вертайся, говорю!

Собаки зарычали, чувствуя, что назревает конфликт, но не могли своим простым умом решить, серьезен ли он, чью сторону принять, и потому рычали неопределенно. Хозяин между тем уже отворил дверь; псы, всегда готовые гулять, выскользнули на площадку и таким образом приняли его сторону, рыча теперь на мать. Дверь он притворил за собой поспешно, чтобы мать не выходила на площадку.

– Ну, погоди, ты у меня добалуешьси! – слышалось из-за двери. – Штаны спушшу, да отстегаю твоим же ремнем, не посмотрю, шо тебе людей стыдно! Будешь тогда ишшо гулять!

Он с собаками уже ехал в лифте. Из парадного за ним выскочили двое поджарых молодцов в синих японских куртках, протирая глаза и потягиваясь.

– Т-с-с! Оставайтесь на местах, ребята, я сам.

Он поспешил к «Мерседесу», который ему подарили недавно, и сел за руль. Охрана побежала к «Волгам».

– Эй! – крикнул он им, погрозив пальцем. – Я сказал, оставайтесь!

Собаки на заднем сиденье «Мерседеса» недовольно зарычали.

– Нельзя. Без охраны не положено! Нам ведь неприятности…

– Да я скоро вернусь, ребятки… Не сообщайте, и не узнают. Ступайте спать!

Они сделали вид, что подчинились, и повернули назад к подъезду. Он завел мотор и, не разогревая его, тронулся с места. Охрана переждала немного и потихоньку поплюхалась в машины, чтобы отставать, но не потерять его из виду.

На мокром после полива Кутузовском проспекте он глянул в будку: автоинспектора не было. Он повернул вправо к арке и Бородинской панораме, потом подумал и, сняв телефонную трубку, набрал номер.

– Кегельбанов?

– Так точно. Здравия желаю! – ответил немного спустя сонный голос. – Что-нибудь случилось?

– Ты что делаешь? Спишь?

– Нет… – замялся тот.

– Ты мне нужен…

Егору Андроновичу уже об этом сообщили, и он был готов к ответу, хотя пожурил службу: члены Политбюро давно договорились не подслушивать друг друга.

– Через двадцать минут приеду, – отрапортовал он.

От такой исполнительности у собеседника потеплело на душе, но он сказал:

– Вот что: я сам к тебе еду. Только это… шума не поднимай.

Часы на руке показывали без двадцати два. Ночь была прозрачная, тихая, небо в звездах. «Мерседес» свернул с Минского шоссе на Рублевское, с Рублевского на Успенское и помчался посреди пустой дороги, по белой осевой линии, с визгом тормозя на поворотах. Человек с густыми бровями любил быструю езду.

Охрана дачи Кегельбанова, уже предупрежденная, узнав гостя, приветствовала его. Навстречу ему по освещенной фонарями дневного света асфальтовой дороге спешил Егор Андронович, одетый в темный костюм, белоснежную рубашку и галстук, накинув на плечи пальто. Не успел он только побриться. В «Мерседесе» распахнулась дверца, водитель сидел и ждал, пока Кегельбанов подойдет поближе. Собаки, не дожидаясь приказа, перемахнули через переднее сиденье и с лаем вырвались наружу. Егор Андронович приветственно поднял руку и улыбнулся, хотя и смутился, увидев собак.

– Прошу в дом, – Кегельбанов протянул руку и помог гостю выйти из машины.

– Хорошая дача, – мечтательно проговорил гость, оглядывая постройку, увитую прутьями дикого винограда. – Я помню всех, кто в ней жил… В дом не пойдем. Здесь поговорим.

Поеживаясь от ночной сырости, Кегельбанов стоял перед ним, кутаясь в пальто. Небо на востоке начинало чуть заметно светлеть.

– Егор Андроныч, куда, по-твоему, пустить деньги от субботника?

Кегельбанов ждал другой просьбы, о которой ему сообщили, и к такому ответу не был готов.

– Ну, если дадут на укрепление органов, мы не откажемся…

– Вот именно, на укрепление органов, – гость засмеялся. – Есть мнение, что нужно развивать урологию.

– Урологию? Это что же? Которая…

– Вот именно! В ней мы значительно отстаем от Запада. Надо думать о будущих поколениях, а они зависят, в первую очередь, от урологии. Не веришь? Давай с министром здравоохранения посоветуемся.

Гость вернулся в машину, закурил, снял трубку, набрал номер.

– Петровский? Жена? А сам спит? Разбудите, я подожду… Слушай, товарищ Петровский. Я тут провожу небольшое совещание. Скажи, урология – имеет значение? Имеет? Большое? Так я и думал. А вот Кегельбанов сомневается… Есть мнение, средства от всесоюзного субботника направить на развитие урологии. Что? И онкологии, да… Министерство здравоохранения не будет возражать? Тогда спокойной ночи.

Гость положил трубку, подошел к кустам роз, уже открытым после зимы, потрогал шипы на ветках.

– Между прочим, идею субботника предложил редактор «Трудовой правды» Макарцев, наш человек…

– Знаю, – подтвердил Егор Андронович, довольный тем, что его службы не ошиблись и разговор входит в нужное русло. – С мальчиком у него неприятность?…

Он сказал это полувопросительно, чтобы окончательно убедиться в том, что другая неприятность, ожидающая редактора Макарцева, собеседнику еще неизвестна. Сам Макарцев не интересовал Кегельбанова, но он знал, что тот выполняет функции при худощавом товарище, предпочитающем оставаться в тени. Худощавый товарищ недавно сказал Кегельбанову: пусть некоторые думают, что это они управляют государством. Намек понимается однозначно. Но может иметь и обратный ход. Так что тот козырь никогда не помешает. Надо его держать в руках, а когда и как использовать, время покажет. Сынок же – мелкий вопрос.

Гость немножко походил по дорожке, потом повернулся и спросил:

– Может, не надо Макарцеву этой неприятности, хватит с него инфаркта?

– Понял вас, – кивнул Кегельбанов. – Утром приеду в Комитет, и с МВД мы этот вопрос положительно решим… Какие будут еще указания?

Кегельбанов тут же перевел разговор на другую тему, и гостю это понравилось. Сталин был хорошим организатором, подумал он, но боялся своих соратников и избавлялся от них. Я же доверяю своим товарищам, и все они верны мне. Сейчас аппарат работает хорошо, надежен именно потому, что все знают друг друга много лет, вместе росли, выдвигались.

– Поужинаем?

– Да уж какой ужин? Завтракать пора!

Они засмеялись и пожали руки. Гость свистнул собакам, впустил их и, резко развернувшись, по дорожке между деревьями покатилобратно. Внутренняя охрана дачи заперла ворота. Небо еще больше посветлело перед утром. Возле домика охраны он с любопытством остановился и вылез. Под стоком крыши стояла старая белая ванна, в которую собирали дождевую воду. Воды в ванне не было, зато в ней шло какое-то шевеление.

Жирные пауки ползали по скату крыши, висели на паутинках над ванной, спускались вниз и снова поднимались. Он провел рукой в воздухе, и несколько пауков сорвалось вниз, в ванну. Выбраться по гладким эмалированным стенкам пауки не могли. Некоторые, загрызенные своими собратьями, лежали не шевелясь, лапками вверх, другие еще боролись, стремясь вернуться на крышу. Но там, в сплетенных ими паутинах, уже хозяйничали, поджидая добычу, другие пауки, и вряд ли те захотели бы делить добычу со старыми хозяевами. Пауки в ванне копошились, судорожно перебирая лапами, ползали по телам своих соплеменников и с шорохом сваливались по скользким стенкам назад. Он поднял палочку, выследил паука, который забрался по стенке выше других, и сбросил его вниз. Там на него яростно набросились собратья. Поглядев еще немного на паучью возню, он швырнул палочку в кусты и позвал охрану.

Выехав за ворота, он зевнул и, прибавив газу, погнал в город. Усталость брала свое, он поморгал глазами, чтобы не слипались, и тут в зеркале увидел: у него на хвосте идут две черных «Волги» с красными огоньками на крышах. Все-таки не отпускают, работают, не зря им деньги платят. Он сбавил скорость и махнул им рукой. Они в ответ его приветствовали. Но тут же он снова нажал на акселератор и стал резко набирать скорость.

– Врете! Не догоните!

Они опять отстали. У него был «Мерседес», а у них «Волги», которые пока еще не достигли уровня мировых стандартов. На Кутузовском проспекте стрелка спидометра коснулась ста шестидесяти. Он летел посередине между двумя сплошными белыми полосами, съехав в сторону только возле Триумфальной арки. У дома 24, его собственного, стояли еще две «Волги», полные молодцов. Видно, они все не на шутку встревожились. Он проскочил и их, взлетел на мост возле гостиницы «Украина» и тут в последний момент успел увидеть, что еще две черные «Волги» перегородили поперек середину моста, а мальчики машут ему, просят остановиться.

Он затормозил резко, и на недавно политом асфальте зад «Мерседеса» немного занесло. Правым боком он шлепнул «Волгу», смяв ей крыло и дверцу, и замер. Крышка багажника от удара открылась. Скоро их окружили еще машины, наконец-то его догнавшие. Ребята в черных костюмах, при галстуках, переговариваясь, повысыпали из дверок, бросились помочь вылезти ему.

– Ну что, догнали? – спросил он, вылезая из машины. – Старая гвардия не сдается! У кого найдется закурить?

Собаки вылезли за ним и стояли рядом, виляя хвостами. Он смеялся. И они все засмеялись, довольные, что задание выполнено, что нагоняя им не будет и что все кончилось благополучно. Он отшвырнул окурок.

– Вот что, ребята: есть мнение!

Он пошел к багажнику, по дороге глянув на помятое крыло, и вытянул из холодильника бутылку. Охрана заулыбалась, загудела, все стали потирать руки.

– А ну, выбивайте пробку! Марочный портвейн «Три семерки». По маленькой.

– А пить из чего?

– Ишь ты, аристократия! Из горла.

Ребята принесли штопор – «спутник агитатора» в партийном обиходе. Взяв из рук старшего бутылку, он запрокинул голову, и тонкая красная струйка потекла ему в рот. Он пил спокойно, маленькими глотками, потом оторвал бутылку, глянул, сколько отпил.

– Ну, вот! Давайте, допивайте…

Бутылка пошла по рукам, все пригубливали, всем было хорошо, когда в машине зазвонил телефон.

– Жена, ребята! – сказал он. – Хорошо, что по телефону запаха не слышно, да? Ему подали трубку.

– Ну я. Сейчас еду. Все!

– Отдыхать вам пора, – заботливо сказал один из телохранителей. – Устали, небось…

– Я крепкий конь! Меня ничто не берет…

Ему вдруг нестерпимо захотелось сделать то, чего он давно не делал, и он оглянулся в поисках места. На ходу расстегивая пуговицы, пошел к перилам моста, сопровождаемый эскортом из двух собак. Телохранители за ними.

– А ну, прикройте меня!

Они окружили его плотной стенкой, оставив лицом к перилам моста. Внизу, за черными чугунными решетками из скрещенных серпов и молотов, тихо плыли льдины в бурой воде Москвы-реки. Оттуда несло холодом и сыростью.

– А вообще я вам так скажу, ребята! Главное – это здоровье!

Он почувствовал легкую резь в самом начале, но потом струя прыснула нормально. Поливая серп и молот, он неотрывно следил за ней глазами. Напор был хороший, можно сказать, отличный, – назло врагам мира, демократии и прогресса.