Англичане в допетровской России

1. Михаил Романов — «западник»?

Как уже отмечалось, после завершения Смуты и воцарения на престоле в 1613 г. Михаила Романова процесс западного влияния на политическую элиту России заметно усилился. Об истоках и направлении данного процесса в свое время подробно повествовал историк В. О. Ключевский. Обращаясь к понятию «влияние», ученый подчеркивал, что Россия вела с Западной Европой дипломатические, торговые и культурные отношения еще в XV–XVI вв., заимствуя «плоды ее просвещения», приглашала художников, мастеров, врачей, военных специалистов. Но все это было лишь общением, а не влиянием. «Влияние наступает, писал Ключевский, — когда общество, его воспринимающее, начинает сознавать превосходство среды или культуры влияющей и необходимость у нее учиться, нравственно ей подчиняться, заимствуя у нее не одни только житейские удобства, но и самые основы житейского порядка, взгляды, понятия, обычаи, общественные отношения»[257]. Такие признаки появились в России в отношении к Западной Европе именно в XVII веке. Ключевский подчеркивал, что западное влияние постепенно проникало во все сферы жизни, «внося новые политические идеи, гражданские требования, формы общежития, новые области знания, переделывая костюм, нравы, привычки и верования, перелицовывая наружный вид и перестраивая духовный склад русского человека». Между тем, столь поглощающее западное влияние распространялось далеко не на все русское общество, а лишь на «тонкий, вечно подвижный и тревожный слой», который лежит на поверхности этого общества[258].

Каким путем осуществлялось западное влияние в России в XVII веке? Объектами подобного воздействия, как и в предыдущие времена, прежде всего, становились первые лица в государстве — царь и его ближайшее окружение.

Царь Михаил Федорович Романов (1613–1645 гг.) был избран Государем всея Руси 21 февраля 1613 г. на Земском соборе после освобождения Москвы от польско-литовских интервентов. В феврале 1617 г. в деревне Столбово (вблизи Тихвина) был заключен мирный договор со Швецией, по которому возвратили Новгород, хотя и лишились выхода к Балтийскому морю. Очень быстро возобновились дипломатические и торговые отношения со многими иностранными государствами. В Москву зачастили представители посольских миссий западных держав. Первыми, как водится, прибыли англичане. Летом 1620 г. царь Михаил принял доверенное лицо английского короля Якова I — Джона Мерика. Посланник преподнес царю королевские дары, среди которых были: солонка хрустальная, отделанная золотом «с дорогими каменьями и жемчугом», позолоченные фигурки льва и страуса, пять позолоченных серебряных кубков, «лохань да рукомойник серебряные вызолоченные», разные шелковые материи и сукна, а также два индийских попугая и антилопа. Патриарху Филарету, отцу царя, преподнесли: сосуд хрустальный, отделанный серебром, четыре серебряных кубка, серебряный рукомойник и лохань, бархат, атлас, кресла, «обитые бархатом вишневым, шитые золотом канителью»[259].

Среди обсуждаемых вопросов важное место англичане уделяли торговле с Персией по Волге. Прежде, чем дать ответ, государь собрал московских купцов, желая услышать их мнение, при этом добавив, что англичане «за дорогу в Персию дадут в помощь казны». Русские купцы к подобному предложению отнеслись без энтузиазма, но согласились его принять при условии увеличения пошлин за право вести восточную торговлю. Однако подобные условия не устроили английскую сторону.

Вслед за англичанами в 1629 г. прибыли французы. Посланник Людовик Деганс передал от французского короля Людовика XIII следующие предложения договора: 1. Беспошлинная торговля подданных обеих стран; 2. У французских купцов в Русском государстве «вольностей не отнимать и взаперти не держать, держать им священников и учителей своей веры»; 3. Ездить в Персию через свое государство. Однако подобные требования были отклонены, поскольку, как было сказано посланнику, «французы могут покупать персидские товары у русских купцов», а держать учителей своей веры не принято для всех иноземцев. Посланник отбыл во Францию ни с чем.

Летом 1630 г. в Москве появились голландские послы. Государь разрешил голландцам держать в Москве своего агента, наподобие англичан, но отверг их просьбу осваивать пустующие земли. Не удалось голландцам также добиться права беспошлинной торговли с Персией и исключительного права на торговлю хлебом и селитрой.

Вскоре приехали в Российское государство датчане с аналогичными просьбами, которые были царем также отвергнуты. Возможно, этот отказ послужил причиной «холодного приема» в Дании русских посланников в декабре 1631 г. Как бы то ни было, но столь интенсивные дипломатические контакты России с Западом свидетельствовали об активном интересе ряда европейских государств к нашей стране.

Царь Михаил охотно шел на контакт с западными державами. По признанию английского врача С. Коллинса, царь Михаил «всегда жил в мире и дружбе со всеми христианскими царями, любил иностранцев»[260]. И потому он быстро согласился на предложение своего отца патриарха Филарета жениться на какой-нибудь иностранной принцессе. Весной 1621 г. за границу был направлен «московский немчин Юрий Родионов», чтобы разведать, у кого из государей имеется незамужняя дочь или сестра. Избранница должна быть «красна очами и всяким возрастом, добра и ничем не увечна, и к такому великому делу годна». О потенциальном женихе надлежало распространять молву, что он «образом красен, разумен и в обычае милостив»[261]. Царский посланник под видом «торгового человека» посетил Дрезден, Лейпциг, Нюрнберг, Страсбург, Париж, а также побывал в Англии, однако подходящей партии для царя Михаила так и не сыскал.

Между тем, до царя дошли слухи о том, что у датского короля Христиана IV имеются две незамужние племянницы. В Данию спешно снарядили посольство. Князь Алексей Михайлович Львов и дьяк Ждан Шипов получили строгий наказ: «Королевской племяннице быть в одной с государем вере, в истинной православной… и приехав в Российское государство, ей перейти и креститься, а иначе делу статься нельзя». Кроме того, от послов требовалось хвалить перед близкими родственниками племянницы «веру государя и его государство», а всех, кто будет эти разговоры поддерживать, одаривать и «впредь обнадеживать государевым жалованьем».

Самое интересное, что ни царь Михаил, ни его ближайшее окружение не знали, руки какой из племянниц надлежало просить. Право выбора оставалось за посланниками. Им предстояло поднести обеим девушкам по 40 соболей и определить, которая из них «возрастом, лицом, белостью, глазами, волосом» подходит, и нет ли какого увечья, «какая из них годна к великому делу, чтобы была здорова, собою добра и разумна; которую сочтут годною, на ту и указать королю, предлагая ему чинить с ней с ними договор». Выбор послов пал на старшую племянницу — Доротею Августу, которая показалась им «лицом и возрастом добра и в обычае добронравна». Казалось, дело пошло на лад, но тут вмешался датский король, который счел, что подобное сватовство не сулит ему никаких выгод. Послам дали ответ, что «девица сговорена уже за князя Цесарской области». Чтобы как-то смягчить свой отказ, Христиан устроил в своем дворце торжественный обед в честь русских послов, во время которого проявлял живой интерес к жизни Русского государства, расспрашивая об управлении православной церковью, ученых «немцах», музыкальном образовании и культурных пристрастиях «московитов».

Между тем, царский двор продолжал поиски невесты для царя. Летом 1622 г. к королю Швеции Густаву Адольфу направили переводчика Посольского приказа Елисея Павлова с двумя грамотами. В одной из них Его Величеству предлагалось выдать замуж за государя королевскую свояченицу дочь курфюрста бранденбургского маркграфиню Екатерину с тем, чтобы «еще сильнее укрепить и утвердить прежнюю любовь между ними, государями, и между русским и шведским государствами». Как видно из данного заявления, дипломатические цели предполагаемого брачного союза выступали на первый план, их даже не пытались скрыть. Король против подобного сватовства не возражал, однако настаивал, чтобы невеста осталась в своей вере, сохранила право отправлять службу в кирхах, а также получила города с уездами. Тут уж свое несогласие с данными требованиями выразила русская сторона. 15 января 1623 г. царь и Патриарх направили переводчика Посольского приказа Андрея Англера с грамотой, в которой прописывалось, что «государскому законному супружеству статься невозможно… потому что… двух вер великие государи наши с супругами своими никогда не бывали и впредь то быть не может». К тому же, и костелов иных вер в Московском государстве не может быть, «так то православной вере противно»[262].

Поскольку подходящую партию для царя в чужих краях найти не удалось, Михаил обратился к русским невестам. Его избранницей стала княжна Марья Владимировна Долгорукая. Однако брак с ней продлился недолго: царица вскоре после венчания скончалась. Спустя год, Михаил Федорович женился на боярышне Евдокии Лукьяновне Стрешневой. Этот брак оказался счастливым. Четверо детей — сын Алексей и три дочери-красавицы радовали своих родителей, пока «роковой удар» их счастью не нанесло сватовство старшей дочери Ирины за иноземного принца.

Как когда-то в молодости сам, царь Михаил надумал породниться с датским королем Христианом IV, выдав дочь Ирину за его сына Вольдемара. В ноябре 1640 г. в Данию отправили гонца Ивана Фомина проведать про Вольдемара: «Сколько ему лет, каков собою, возрастом, станом, лицом, глазами, волосами, где живет, каким наукам, грамотам, языкам обучен?» По возвращении на родину Иван Фомин вручил царю портрет королевича и записку, в которой докладывал, что Вольдемар «двадцати лет, волосом рус, ростом не мал, собою тонок, глаза серые, хорош, пригож лицом, здоров и разумен, умеет по латыни, по-французски, по-итальянски, знает немецкий верхний язык, искусен в воинском деле»[263]. Подобная характеристика жениха вполне устроила царя. Начались переговоры с королем. Христиан дал свое согласие на брак, но при этом оговорил, чтобы его сын своей веры не менял. И вскоре Вольдемар со свитой в 269 человек прибыл в Москву, где был тепло встречен горожанами, которые поднесли ему золотую и серебряную посуду, соболей и ценные материи. Государь заверял, что «станет королевского сына держать у себя в ближнем приятельстве и в государской большой чести, как государского сына и своего зятя… города, села и денежная казна будет у него многая; государь велел дать ему города большие, Суздаль и Ярославль, с уездами и другие города и села, которые ему, королевичу, будут годны». Кроме того, царь обещал, что «в вере неволи не будет королевичу»[264]. Однако, как показали дальнейшие события, государь данного обещания не сдержал, что и привело, в конечном счете, к осложнениям в отношениях как с королевичем, так и с самим королем Дании.

Буквально с первых дней пребывания в Москве Вольдемара стали настойчиво уговаривать сменить веру. Сам царь настаивал, чтобы королевич переменил веру, так как в российском государстве «муж с женою в разной вере быть не может». Однако Вольдемар упорствовал. «Веры своей переменить не могу, — заявлял он, — потому что боюсь преступить клятвы отца моего, а в наших государствах ведется, что муж держит веру свою, а жена — другую». Противостояние царя и жениха дочери нарастало. Не желая изменить свою веру и принять православие, Вольдемар попросил царя отпустить его на родину, но встретил отказ. Более того, государь распорядился усилить стражу у королевского двора. Вскоре датским послам было объявлено «о невозможности совершиться браку королевича на царевне без соединения в вере». Кроме того, бояре усиленно рекомендовали послам уговорить Вольдемара принять православие. «Да, хотя бы с царским величеством и верою соединился, — отвечали послы, — то ему не сойдется в иных мерах, в постах, кушаньях, в питье, платье… Королевич веры своей не переменит и больше говорить не о чем». Три месяца продолжались переговоры с королевичем. Наконец, призвали Патриарха, который настойчиво советовал Вольдемару исполнить просьбу царя и заново креститься, считая веру королевича «несовершенной». Между тем, бояре не уставали расхваливать красоту царевны Ирины, убеждая Вольдемара в том, что она, в отличие от других москвичек, которые «любят напиваться допьяна», девушка умная и скромная, и «во всю жизнь свою ни разу не была пьяна»[265].

После того, как все аргументы были исчерпаны, датских послов отпустили на родину. Тогда-то королевич решился на побег, однако его ждала неудача. И вновь потянулись месяцы безуспешных переговоров. 9 января 1645 г. королевич обратился с письмом к государю, в котором писал: «Бьем челом, чтоб Ваше царское величество далее нас не задерживали. Мы самовластного государя сын, и наши люди все вольные люди, а не холопы… Мы Вам даем явственно разуметь, что если Вы задержите нас насильно, то мы будем стараться сами получить себе свободу, хотя бы пришлось при этом и живот свой положить»[266].

Трудно сказать, чем бы закончилось «пленение» жениха царевны Ирины, если бы не смерть Михаила Романова, последовавшая 13 июля 1645 г. Вступивший на престол его сын царь Алексей Михайлович отпустил Вольдемара на родину. Более того, видимо, в качестве возмещения морального урона, нанесенного прежним царем, ему вручили богатые дары: 40 дорогих соболей, 3615 рублей, а также на дорожные расходы выделили еще 7 тыс. рублей. 20 августа по Москве двинулся обоз из 400 подвод, который сопровождали бояре и полторы тысячи стрельцов. «Со всем почетом и на казенном содержании их провожали до самой границы», — отмечал Цветаев. А далее ученый приводил высказывание известного сербского мыслителя XVII в. Юрия Крижанича о том, что брачное дело Вольдемара с Ириной, как и прежние, инициировались «немцами с одной эгоистически-коварной целью подчинения русских»[267]. Что же касается самой невесты, то Ирина так и не вышла замуж, оставаясь в девицах до своей смерти, последовавшей в 1679 г.

Утвердившись на престоле, царь Михаил, подобно своим предшественникам, продолжал вести активный диалог с западноевропейскими странами, прежде всего, в экономической сфере. «Торговля и промышленность в Московском государстве при Михаиле не была в блестящем состоянии, — констатировал С. М. Соловьев. — Разгром Смутного времени, пожертвования для тяжелых войн с Польшей, насилие воевод и всяких сильных людей, дурное состояние правосудия, монополии казны, дурные дороги, недостаток безопасности на этих дорогах по причине разбойников, отсутствие образованности, от которого происходила мелкость взглядов, мелкость и безнравственность средств для получения барышей, — все это производило то, что русские торговые люди были бедны»[268]. Подобное состояние русского купечества приводило к тому, что его представители не выдерживали конкуренции с богатыми иноземцами. К тому же, правительство Михаила Романова относилось к иностранным купцам и предпринимателям покровительственно и всячески поощряло их деятельность.

По-прежнему господствующее положение в торговле с Россией занимала Московская торговая компания. Выданные ей жалованные грамоты в 1613, 1617, 1621, 1626, 1628 гг. подтверждали право беспошлинной торговли. В 1613 г. жалованная царская грамота была выдана на имя сэра Томаса Смита вместе с 19 членами Компании. В ней, в частности, конкретизировался вопрос о суде. Так, местным властям дозволялось судить членов Компании лишь по обвинениям в особо тяжких преступлениях («душегубство», «разбой с поличным» и т. д.), а также рассматривать иски англичан по долгам к русским купцам. При этом с англичан не брали судных пошлин. Одновременно с этой грамотой отдельную грамоту царь пожаловал рыцарю Ричарду Анкину с дозволением свободной торговли и разрешением «иметь в российских городах подворье»[269].

Жалованные грамоты 1617 и 1621 гг. мало чем отличались от грамоты 1613 г. В 1625 г., когда английским королем стал сын Якова — Карл I Стюарт, в Москву прибыл новый агент компании Фабиан Смит. Ему было поручено уведомить московское правительство о том, что члены компании вместо торговли на общий капитал, ставшей убыточной, переходят к самостоятельной торговле. Царь дал разрешение Смиту и его товарищам торговать беспошлинно, с остальных же англичан велел брать половину пошлины. Все это было подтверждено в жалованной грамоте 1626 г. Новая грамота 1628 г. была выдана губернатору компании, которым стал Джон Мерик.

Несмотря на сохранившиеся за Московской компанией привилегии, англичане при царе Михаиле стали постепенно уступать свои позиции голландскому купечеству. Приведенные А.В. Демкиным данные о численности западноевропейских купцов в России в правление первого Романова (319 английских «гостей», 210 купцов из Гамбурга и 644 голландца), наглядно это подтверждали[270]. С. М. Соловьев также упоминал о «голландских гостях», которым была выдана жалованная грамота сроком на три года. Кроме того, государь разрешил иноземцам суд по гражданским делам отправлять в Посольском приказе, и лишь уголовные дела поручать воеводам и приказным людям[271].

Примечательно, что соперничество между английскими и голландскими купцами нашло свое отражение даже в политическом «истеблишменте»: при московском дворе стали формироваться партии, защищавшие интересы как англичан (думный дьяк Петр Третьяков), так и голландцев (дядя царя боярин Иван Никитич Романов).

Не довольствуясь одним лишь внутренним рынком России, западные купцы стали обращаться к московскому правительству с просьбой разрешить им транзитную торговлю с Персией. Однако царь Михаил на подобные уступки не шел. «Думается, — отмечал А. В. Демкин, — первостепенную роль здесь сыграли настойчивые возражения русского купечества, видевшего в этом прямой ущерб для русской торговли»[272]. И действительно, русские купцы в 1620–1640-х гг. неоднократно подавали челобитные царю, протестуя против «засилия» западного купечества. Так, в 1619 г. новгородцы подали жалобу на голландца Самуила Леонтьева, обвиняя его в том, что он «живет на посаде на тяглом дворе, владеет двором неведомо почему, на гостином дворе с другими иноземцами не ставится, держит товары у себя на дворе, для царских пошлин в таможню их не являет»[273]. Государь был вынужден принять меры. Он приказал воеводам допросить голландца, взять с его товаров пошлины, а самого купца «выслать вон», запретив ездить в Новгород. Особенно возмущало царя стремление отдельных купцов торговать «всякими товарами украдкой, ездя по деревням, беспошлинно». Михаил напоминал новгородским воеводам, что еще в 1625 г. русским купцам в Швеции запретили вести торговлю в сельской местности, а потому он надеялся, что и шведы в России поведут себя аналогичным образом и не будут ездить по деревням и селам России.

Однако царь отнюдь не всегда заступался за своих подданных. В 1632 г. псковский летописец сообщал: «Привезли немцы торговую грамоту из Москвы, что ставить им двор немецкий во Пскове, входить в город и торговать, архиепископ Иоасаф и псковичи били челом государю, что не быть во Пскове немцам, но челобитье псковского не приняли, у Иоасафа благоволенье и службу отняли, а немцы во Псков многие входили и ездили по всему городу невозбранно… В 1636 г. отняли у псковичей торговлю льном… много от этого было убытку монастырям и всяким людям, деньги — худые, цена невольная, купля нелюбовная, во всем скорбь великая, вражда несказанная и всей земле связа, никто не смей ни купить, ни продать»[274].

Неоднократно подавали челобитные государю торговые люди «суконной сотни» из разных городов России — Казани, Нижнего Новгорода, Костромы, Ярославля, Суздаля, Мурома, Вологды, Устюга, Углича, Холмогор. Все они жаловались государю на «иноземцев, англичан, голландцев и гамбургцев». «При прежних государях, кроме английских гостей, иноземцы нигде не торговали, торговали только у Архангельского города, — говорилось в одной из челобитных. — Теперь же они ездят по всем городам и привозят с собою других иноземцев, у которых нет государевых жалованных грамот, называют их своими братьями, племянниками и приказчиками, их товары выдают за свои, провозят товары тайно и беспошлинно; сами всюду ездят, покупают русские товары и потом продают их у Архангельска иноземцам заморским тайно и беспошлинно… И чем нам кормиться и сытым быть, у нас отняли; оттого русские торговые люди к Архангельску ездить перестали, ярмарка начала пустеть, в государевой казне стали быть недоборы большие, а мы от них вконец погибли»[275].

Чаще всего русские купцы просили государя не допускать англичан и «других наций торговых людей» торговать внутри России[276]. Иногда интересы русского купечества и правительства совпадали, и тогда власти действовали более решительно в отношении западных «гостей». К примеру, так случалось при торговле хлебом, которая считалась царской монополией. В апреле 1627 г. в Россию из Англии прибыл Роберт Сим, который от имени короля просил царя «дозволить ему купить в России хлеба кораблей шесть или семь и привезти оный в Англию». С аналогичной просьбой о закупке зерна (сто тысяч четвертей) обращался к государю 7 февраля 1630 г. английский купец Томас Вич, мотивируя свою просьбу «великой в Ирландии скудостью». На следующий год от англичан последовало еще несколько обращений с просьбой о приобретении и вывозе хлеба из России. Опасаясь, как бы продажа зерна за границу не перестала быть царской монополией, государь в своей грамоте, адресованной купцу Тараканову с товарищами, закупавшими хлеб для казны, наказывал, чтобы «крестьяне и всякие люди немецкие гостям, купцам и их уговорщикам, которые скупают хлеб на немцев, хлеба никакого не продавали, а которые люди станут немцам хлеб продавать, тех сажать в тюрьму, а хлеб отбирать на нас»[277].

Одной из причин недовольства русского купечества являлись препятствия иностранных коммерсантов поездкам русских купцов за границу. Следует заметить, что русские купцы в Англии вообще были редкими гостями. Еще в грамоте к королеве Елизавете в сентябре 1585 г. царь Федор Иоаннович писал: «Наши люди торговые в твое государство не хаживали, и впредь им ходити не нужно»[278]. Как видно, и в XVII веке положение с русскими купцами в Европе не изменилось к лучшему: по-видимому, западные купцы не желали мириться с конкурентами из России у себя на родине.

Чем торговали западные купцы в нашей стране? Чаще всего они привозили готовые изделия: сукна, ткани, оружие, галантерейные товары. Ввозились в Россию продукты: вина, сельдь, соль, хлеб, сладости. Англичане и голландцы торговали также «колониальными» товарами: пряностями, сандалом, ладаном, хлопчатобумажными тканями. Все чаще стали привозить предметы роскоши: жемчуг, драгоценные и полудрагоценные камни, ювелирные изделия, золотую и серебряную посуду, шкурки бобров. Предметами экспорта из России чаще всего становилось сырье и полуфабрикаты, необходимые для различных отраслей производства: кожи, пенька, поташ, смола, сало, пушнина, рыба, хлеб и др.[279]

Если говорить о собственно англо-русской торговле, то здесь имелась своя специфика. Главным предметом экспорта из Англии было сукно, славившееся своим высоким качеством по всему миру. Англичане ввозили также металлы, военное снаряжение, лекарства, вина, табак. Предметами экспорта из России являлись: пшеница, греча, масло коровье и семенное, свиные туши, сало, жир, ворвань, воск, пенька, лен, конопля, кожи, меха, смола, вар, деготь, пух, зола, рыбий клей, семга, треска, мыло, икра. Особенно интересовались англичане товарами, необходимыми для оснащения флота: снастями, мачтами, канатами. Канаты из России имели прекрасную репутацию[280].

Определенные ограничения накладывались на ряд товаров, как экспортируемых, так и ввозимых. Помимо зерна, к числу «заповедных» товаров относились также смола, ревень, соболя. Относящиеся к монополии казны товарами являлись юфть, пенька, лен, корабельный лес, икра, шелк, поташ, меха. Запрещалось ввозить календари, кресты и католические книги. Сурово преследовалась торговля табаком. Указ 1634 г. грозил смертной казнью с конфискацией имущества за употребление, продажу и хранение табака[281].

И все же, несмотря на ряд ограничений, торговля с Россией для англичан представлялась чрезвычайно выгодной. К примеру, агент Московской компании Гудсон продавал в Нижнем Новгороде сукно по тройной цене. Товары, стоившие в Москве 6608 фунтов, удалось продать за 13.644 фунтов стерл. В то же время русские товары покупались по заниженным ценам: воск по 7 пенсов за фунт, 400 пудов сала за 77 рублей, 13 пудов пеньки за 2 рубля с небольшим и т. д.[282]

Большую роль в развитии экономики России в первой половине XVII века сыграли иностранные специалисты, принимавшие участие в исследовании полезных ископаемых и их разработке. «Больше всего правительство хлопотало о вызове из-за границы искусных рудознатцев, — отмечал Соловьев, — которые бы помогли открыть золотую и серебряную руду и дорогими металлами пополнили бы истощенную казну царскую»[283]. Как отмечалось ранее, впервые англичане получили разрешение искать железную руду на Вычегде и вывозить в свою страну полученное железо еще при Иване Грозном, в 1569 г. Царь Михаил продолжил выдавать грамоты на добычу руды. В 1617 г. разрешение на разработку железа на Сухоне получил уже известный нам Джон Мерик. В 1626 г. грамоту на добычу руды вручили англичанину Ивану Бульмеру, который «своим ремеслом и разумом знает и умеет находить руду золотую и серебряную и медную и дорогое каменье и места такие знает достаточно»[284]. В 1628 г. аналогичные грамоты получили английские подданные Фрич и Герольд. С помощью иноземных мастеров снаряжались экспедиции для разработки руды в Соликамск, на Северную Двину, Мезень, Енисейск.

Нельзя сказать, чтобы у английских предпринимателей все складывалось удачно. В 1640 г. некий Картрейт с одиннадцатью мастерами взялся искать золотую и серебряную руду, но ничего не нашел, а потому должен был заплатить в казну «по обязательству своему, все издержки, сделанные по этому поиску».

В XVII веке в России были основаны первые иностранные концессии. Так, в 1634 г. Фимбрандт получил разрешение на 10 лет выделывать лосиные кожи. Англичанину Коэту в том же году предоставили на 15 лет привилегию на «заведение» стеклянного завода, а также на 10 лет устройство поташного завода. В 1643 г. английскому агенту С. Дигби были отданы на 10 лет беспошлинно зольные промыслы в Ярославском, Вологодском и Тотемском уездах. Наконец, в 1644 г. полковник Александр Краферт получил на 7 лет право «жечь золу и делать поташ» в Муромском лесу. Аналогичные грамоты в том же году получили голландцы Петр Марселис с сыновьями, а Филимон Акем — на строительство железоделательных заводов на Ваге, Костроме и Шексне сроком на 20 лет — «безоброчно и беспошлинно». Свой вклад в организацию тульских оружейных заводов внесли голландцы Андрей Вигниул и его товарищи.

Надо признать, что в Россию приглашались не только те специалисты, которые умели «медь из руды делать». С. М. Соловьев упоминал среди приглашенных «бархатного дела» мастера Фимбранда, «часового дела и водяного взвода» мастера Христофора Головея, пушечного и колокольного мастера Фалка, живописца Детерсона, шведа-каменщика Кристлера. При дворе появились мастера органного дела Яган и Мельхарт Луневы из Голландии. С собой они привезли инструмент, который «расцветили краскою и золотом», сделали на нем соловья и кукушку, «с их голосами» и «когда заиграют органы, то обе птицы запоют сами собою». Подобное чудо настолько поразило государя, что он велел щедро наградить мастеров. Из царской казны им было отпущено 2676 руб., а также по сорок соболей каждому[285].

По просьбе царя Джон Мерик подыскал в Англии архитекторов и строителей, которым поручили завершить строительство Спасской башни московского Кремля и установить на ней первые механические часы. «Трудно сказать, каких только мастеров не выписывала тогда Москва, — отмечал В. О. Ключевский, — и все с условием: нашего б государства люди то ремесло переняли»[286].

Особую категорию среди приглашенных специалистов при Михаиле Романове занимали «ратные люди». В грамоте от 7 февраля 1631 г. содержалась просьба выплатить жалованье в 9 тыс. рублей состоявшим на службе у Василия Шуйского трем капитанам — Фоме Чемберлену, Гуге Кендрику, Иогану Краулю и ста рядовым. В 1632 г. несколько англичан обратилось к царю с просьбой принять их на российскую службу. Полковник Сандерсон предлагал свои услуги по найму в Англии двух тысяч ратников для государевой службы. Капитан Томас Линдезей ходатайствовал о приеме на службу в чине полковника[287]. В. О. Ключевский отмечал: «Охотников идти на московскую службу было на Западе вдоволь». Британский полковник Лесли подрядился набрать в Швеции пятитысячный отряд, закупить для него оружие и нанять немецких мастеров для пушечного завода в Москве. Другой подрядчик, полковник Фандам взялся нанять около двух тысяч солдат, а также «привести немецких пушкарей и опытных инструкторов для обучения русских служилых людей ратному делу». Годовое содержание наемников и их вооружение стоило царской казне баснословных денег: до полутора миллионов рублей![288]

Поскольку иностранные наемники обходились казне недешево, то очень быстро пришли к решению: направлять русских ратных людей на выучку к иноземным офицерам. Так были сделаны первые шаги на пути создания регулярной армии. Государь сам лично занялся составлением Устава для обучения ратных людей иноземному строю. Устав этот под названием «Чтение и хитрость ратного строения пехотных людей» был издан позднее, уже при царе Алексее Михайловиче, в 1647 г.

Как видно, наплыв иностранцев в Москву при Михаиле Романове заметно возрастал, что неминуемо привело к определенным сложностям во взаимоотношениях «немцев» (так русские люди величали всех иноземцев, поскольку те не знали русского языка, являлись как бы «немыми») с местным населением. Эти отношения вскоре обострились из-за пребывания иноземцев в немецкую слободу. Первая слобода, как указывалось ранее, была построена на реке Яузе еще в XVI веке по указу Ивана Грозного. В период Смуты это «иноземное гнездо» прекратило свое существование, а потому иностранцы стали селиться, где им заблагорассудится и даже открыли две кирхи в самом городе. Подобное поведение «немцев» глубоко задело православных горожан, и по их просьбе московские священники подали челобитную государю, в которой сетовали, что «в их приходах немцы на своих дворах близ церквей поставили ропаты (кирхи); русских людей у себя во дворах держат и всякое осквернение русским людям от немцев бывает; не дождавшись государева указа, покупают они дворы в их приходах вновь; вдовые немки держат у себя в домах всякие корчмы, и многие прихожане хотят свои дворы продавать немцам, потому что немцы покупают дворы… дорогою ценой… и от этих немцев приходы их скудеют». В ответ на эту челобитную незамедлительно последовал царский указ: «В Китае, Белом городе и в загородских слободах у русских людей дворов и дворовых мест немцам и немкам вдовам не покупать и в заклад не брать, русским людям, которые будут продавать, быть в опале; ропаты, которые на немецких дворах близ русских церквей… сломать»[289]. В 1643 г. кирхи были снесены. Однако спустя несколько лет, уже при сыне Михаила — царе Алексее, в 1652 г. на реке Яузе возникла новая Немецкая, или Иноземная слобода, «скоро разросшаяся в значительный и благоустроенный городок с прямыми широкими улицами и переулками, с красивыми деревянными домиками». По свидетельствам очевидцев, в ней проживало до тысячи человек, имелись три лютеранские церкви и школа. «Разноплеменное, разноязычное и разнозванное население пользовалось достатком и жило весело, не стесняемое в своих обычаях и нравах, — отмечал В. О. Ключевский. — Это был уголок Западной Европы, приютившийся на восточной окраине Москвы»[290].

Между тем, сближение с Западом, сделавшееся столь ощутимым при Михаиле Романове, имело не только одни преимущества. Историк С. М. Соловьев отмечал: «Сближение с иностранцами, признание их превосходства вело некоторых к презрению своего и своих; узнавши чужое и признавши его достоинство, начинали уже тяготиться своим, старались освободиться от него»[291]. В качестве примера дурного влияния иноземцев на русских людей историк приводил случай с князем Иваном Хворостининым, который «впал в ересь и в вере пошатнулся, православную веру хулил, постов и христианского обычая не хранил». Попав под влияние литовских и польских священников, князь жить начал «не по христианским обычаям», беспрестанно пил, «непригожие и хульные слова» о русских людях говорил, а самого царя называл «деспотом русским»[292].

Царь Михаил был обеспокоен падением нравов своих подданных, во многом из-за распространения вина и табака, ввозимых иностранными купцами. В грамоте 1636 г. государь писал: «Ведомо нам учинилось, что в Павлове монастыре… пьянство и самовольство, в монастыре держат питье пьяное и табак, близ монастыря поделали харчевни и бани, брагу продают; старцы в бани и харчевни и в волости к крестьянам по пирам и по братчинам к пиву ходят беспрестанно, бражничают и бесчинствуют». Царь приказывал своим воеводам «унимать» монахов, а крестьян обязать варить пиво «во время, когда пашни не пашут, и то понемногу… чтоб мужики не гуляли и не пропивались»[293].

Пытаясь улучшить нравы соотечественников, царь предпринял ряд мер, направленных на развитие культуры в стране. Он восстановил печатное дело, пострадавшее во время Смуты в результате сожжения печатного дома поляками. Из Нижнего Новгорода в Москву были приглашены мастера печатного дела — «хитрые люди» Никита Фофанов «с товарищами». В 1637 г. по государеву указу была переведена с латыни Иваном Доршем и Богданом Лыковым полная космография. Славу самого плодовитого писателя приобрел князь Семен Шаховской, который писал летописи, оды, каноны. Образцом «учености московских грамотеев» стала книга «Оглашение» Лаврентия Тутановского, в которой содержались сведения «о кругах небесных», планетах, затмении солнца, громе и молнии, кометах «и прочих звездах». Появилось немало летописей, в числе которых «Рукопись Филарета, патриарха московского», содержащая записи о Смутном времени. В одной из летописей известный автор Авраамий Палицын, упрекая народ в греховной жизни, вину за это возлагал на Бориса Годунова, полагая, что его «безнравственные меры, распоряжения и нововведения» способствовали нравственному падению народа[294].

Надо отметить, что царь Михаил проявлял интерес к ученым людям. В 1634 г. по его приглашению в Москву прибыл известный «гольштинский» ученый Адам Олеарий, искусный в астрономии, географии, космографии. Как заявлял царь, «нам, великому государю, таков мастер годен». Побывали в России и английские ученые: натуралист Д. Традескант[295], а также составитель русско-английского словаря Р. Джеймс.

Правительство Михаила Романова предпринимало определенные шаги и в образовательном процессе. Так, патриарх Филарет открыл в Чудовом монастыре греко-латинское училище под началом Арсения Глухого. Сам царь, подобно Борису Годунову, надумал обучать молодых людей на Западе. В 1617 г. вместе с Дж. Мериком в Англию был отправлен сын переводчика Посольского приказа Иван Алманзенов. Успешно завершив учебу в Кембриджском университете, он был направлен для продолжения образования во Францию и Италию. В своем послании к царю в 1629 г. король Яков I сообщал: «Мы узнали, что этот самый Джон (Эльмсон) со времени своего прибытия в наши владения сделал большие успехи в английском, латинском и греческом языках и в свободных искусствах, а теперь для продолжения образования отправился во Францию и в Италию; по возвращении его оттуда мы имеем намерение, ради пользы и блага Вашего Величества сделать соответствующее распоряжение о нем и поручить его заботам нашей докторской коллегии для обучения его физике и другим добрым наукам, чтобы сделать его по возможности полезным слугой Вашего Величества»[296].

Итак, как мы могли убедиться, время правления первого царя из династии Романовых со всей очевидностью продемонстрировало открытость государя по отношению к Западу, его стремление заимствовать опыт передовых стран во всех сферах, будь то экономика или культура. Говорить же об особой приверженности царя Михаила к британской культуре не приходится. Его политика была направлена на достижение диалога со всеми западными странами, которые не выражали откровенной враждебности по отношению к России.

2. Отзвуки Английской революции и Реставрации в России в правление Алексея Михайловича и Федора Алексеевича Романовых

13 июля 1645 г. на престол вступил сын Михаила Романова — царь Алексей Михайлович. Было ему в ту пору шестнадцать неполных лет. Он родился в 1629 г. Как писал В. О. Ключевский, «немец со своими нововымышленными хитростями, уже забравшийся в ряды русских ратных людей, проникал и в детскую комнату государева дворца. В руках ребенка — Алексея была уже «потеха», конь немецкой работы и немецкие «карты», картинки… и даже детские латы, сделанные для царевича мастером немчином Петром Шальтом»[297]. В библиотеке царевича из 13 томов, помимо церковных книг, имелись грамматика и лексика, напечатанные в Литве, а также космография. Неудивительно, что Алексей Михайлович, став царем, прослыл человеком просвещенным. Он знал иностранные языки, разбирался в философии, богословии, любил духовную музыку. С. М. Соловьев отмечал: царь Алексей прочел все, «что только можно было тогда прочесть на славянском и русском языках». Кроме того, в нем обнаружилась «страсть писать». «Сколько собственноручных писем, обыкновенно довольно длинных, записок, заметок сохранилось после него, — продолжал историк. — Наконец, царь Алексей пробовал писать и стихами»[298].

В первые годы правления молодого царя государством фактически руководил его воспитатель боярин Борис Иванович Морозов, бывший при государе безотлучно в течение тринадцати лет. «Влиянию Морозова на государя и государство не было другого соперничествующего влияния», — подчеркивал Соловьев. Позиции Морозова при дворе еще более укрепились после его женитьбы на Анне Ильиничне Милославской, доводившейся родной сестрой царице Марье Ильиничне. И все бы ничего, да воспитатель царя прославился в народе своей привязанностью к иностранцам и иностранным обычаям. По утверждению В. О. Ключевского, Морозов был одним из первых русских бояр, «сильно пристрастившийся к западноевропейскому»[299]. И действительно, еще в бытность правления царя Михаила Морозов заказывал немецкое платье своим воспитанникам царевичам. При дворе юного царевича Алексея сделались обычными предметы заморского обихода: часы, картины, музыкальные инструменты, кареты. В то время, как простым людям запрещалось «забавляться музыкою» и предписывалось жечь музыкальные инструменты, у царя «играл в органы немчин, и в сурну, и в трубы трубили… и по литаврам били». Примеру Морозова следовали и другие, близкие к царю люди, «большие охотники до заморского». Так, боярин Матвеев подарил царю «карету черную немецкую на дуге, стекла хрустальные, а верх раскрывается надвое; царевичу Федору подарил карету бархатную, около кареты письмо живописное»[300].

Если бы западное влияние на царя Алексея Михайловича ограничивалось только знакомством с предметами быта, одеждой или музыкальными и комедийными представлениями иностранцев. Однако его воспитатель Морозов, умный, образованный, «понимавший новые потребности государства», стал пользоваться советами иностранного заводчика Виниуса. И это был, как отмечал С. М. Соловьев, «первый пример иностранца, получившего влияние на государственные дела». Все это вызывало в народе недовольство. Во время восстания в Москве в 1648 г. Морозова обвинили во всех бедах, ему угрожали смертью. Ближайшие советники Морозова Леонтий Плещеев и думный дьяк Назар Чистой были убиты. Самого Морозова от народного гнева спас царь, тайно отправив его в Кириллов монастырь. После подавления восстания Морозов возвратился ко двору, но прежнего влияния уже не имел: его место занял духовник царя Никон, посвященный в 1649 г. в патриархи.

Что представлял собой царь Алексей Михайлович? Об этом повествовал в своих записках его личный врач Самуил Коллинс, пробывший на государевой службе около девяти лет. Согласно его описанию, царь — «красивый мужчина, около 6 футов ростом, хорошо сложен, больше дороден, нежели худощав, здорового сложения», волосы у него светло-русые, не бреет бороды, осанка его величественна; «он жесток в гневе, но обыкновенно добр, благодетелен, целомудрен, очень привязан к сестрам и детям, одарен обширной памятью, точен в исполнении церковных обрядов, большой покровитель веры, и если бы не окружало его густое облако доносчиков и бояр, которые направляют ко злу его добрые намерения, то его, без сомнения, можно бы было поставить наряду с добрейшими и мудрейшими государями… Народу он никогда не является иначе, как в блеске, а на празднествах с удивительным великолепием драгоценных каменьев и прислуги. Он никогда не входил в дом ни к одному из своих подданных… В его дворце все так тихо, как будто никто в нем не живет… В обществе он обедает только на празднествах, и тогда бояре обедают в его присутствии… Ежегодно, в Великую пятницу он посещает ночью все тюрьмы, разговаривает с колодниками, выкупает некоторых, посаженных за долги и по произволу, прощает нескольких преступников. Он платит большие суммы за тех, от которых узнает, что они точно находятся в нужде»[301].

За свой добрый и мягкий нрав Алексей Михайлович был прозван в народе «тишайшим», что, отнюдь, не мешало ему порой жестко проводить в жизнь самые непопулярные меры. Правление Алексея Михайловича, с одной стороны, ознаменовалось воссоединением Украины с Россией в 1654 г., дальнейшим завоеванием Сибири, возвращением в пределы Российского государства Смоленской и Северской земель. В то же время при «тишайшем» государе было юридически закреплено крепостное право, а налоговый гнет привел в 1648–1662 гг. к народным бунтам в Москве, Новгороде, Пскове, а также Крестьянской войне под предводительством Степана Разина (1670–1671 гг.). Все эти народные выступления были жестоко подавлены властями.

Какую политику проводил Алексей Михайлович по отношению к иностранцам, прежде всего к выходцам с британских островов? Летом 1645 г., когда в Англии уже вовсю бушевали революционные страсти, московское правительство направило в Лондон посольство Герасима Дохтурова с сообщением о смерти царя Михаила и воцарении его сына Алексея Михайловича. Купцы Московской компании, узнав про это, обратились в парламент с ходатайством об организации достойного приема русского посланника. «Встреча и прием, которые будут оказаны этому лицу, независимо от ранга, в каком оно прибудет, могут иметь большое значение в том смысле, что это будет приятно русскому государю и побудит его в дальнейшем соблюдать и расширять привилегии, предоставленные им нашему государству, — говорилось в послании купцов. — Если же русский посол заметит какие-либо признаки неуважения в нашей стороне, не будучи принят с почестями, каких удостаивались другие персоны, приезжавшие к нам в том же качестве, и сообщит об этом по возвращении домой своему господину — государю, то это может привести к очень неблагоприятным для нас последствиям. Мы просим, чтобы обе палаты парламента помогли нам принять его так, чтобы он мог видеть, что, хотя Его Величество король и отсутствует, тем не менее, парламент проявил должное внимание к достоинству его господина и уважение к нему самому, как лицу, прибывшему от такого великого государя»[302].

Просьба купцов была удовлетворена в полной мере. Из Гринвича русского посланника на богато украшенном судне, обитом бархатом и устланном коврами, под пушечный гром салюта доставили в Лондон. К месту проживания посланника сопровождала королевская стража из сотни гвардейцев, одетых в красные мундиры, расшитые королевскими гербами, и вооруженных алебардами. Движение процессии открывали всадники. По обеим сторонам улицы стояли солдаты с мушкетами. В доме на Чипсайде, где разместился Дохтуров, его навещали высокопоставленные чиновники, в том числе губернатор и казначей Московской компании. 23 мая в честь посла был устроен торжественный обед, на котором присутствовало не менее 150 гостей, среди которых были и члены парламента.

Несмотря на торжественность и пышность оказанного русскому посланнику приема, Дохтурова к королю так и не допустили, а потому своей главной миссии — вручения царских грамот Карлу I он выполнить не смог. Дело в том, что в Лондоне в ту пору вершил государственные дела парламент, король же находился на севере страны, готовясь к решительному бою со своими восставшими подданными. Дохтуров, еще на пути в Англию, допытывался у сопровождавших его английских купцов о причинах междоусобиц в их стране. Ему отвечали, что подобные события произошли из-за веры: «У них вера искони кальвинская, и король де веровал тое же веру, да как женился у французского короля на дочери, и почал веровать папежскую (католическую) веру. Потому что королева папежской веры, и она и короля привела в свою же… веру. За то у них и межусобье в Аглинской земле учинилось большое… А король де из Лондона выехал сам, никто не высылал, а выехав из Лондона, учал воевать»[303].

По прибытии в Англию Дохтуров продолжал допытываться у англичан, где находится их король. Ему вновь отвечали, что «про то им подлинно неведомо, потому что у них с королем война большая… А… вместо короля Лондоном и всею Аглинскою и Шкотцкою (Шотландской) землею владеет парламент, изо всяких чинов выбраны думные люди»[304]. Посланнику попытались объяснить причины начавшейся в стране войны с королем: во-первых, «из-за веры», а во-вторых, из-за того, что «королю похотелось владеть всем королевством по своей воле, как и в иных государствах… а здесь де искони земля вольная и прежние короли ничем не владели, а владел всем парламент, думные люди. И почал де было король все делать по своей воле, и парламент того не похотел»[305]. По распоряжению парламента были казнены несколько епископов и архиепископ Лод, которые «по королевскому веленью папежскую веру вводили». Узнав о том, король вместе с королевой спешно покинули Лондон. Парламент же начал производить аресты роялистов, во время которых «людей много побили».

Русский посланник проявил интерес к устройству парламента. Ему объяснили, что тот состоит из двух палат, избранных «изо всяких чинов и изо всякого города человека по три и по четыре; в одной де палате (лордов — Т. Л.) сидят бояр 60 человек, а в другой палате (общин) мирских и служилых и не торговых людей 420 человек».

Удовлетворив свое любопытство, Дохтуров принялся настаивать на встрече с королем. Однако его настойчивые просьбы всякий раз наталкивались на твердый отказ со стороны парламента. Дохтурову сообщили, что не дадут «ни пристава, ни подвод, ни корму» в дорогу к королю исключительно ради безопасности русского посланника, чтобы с ним в пути «от воинских людей какова дурна не было».

Около полугода русский посланник провел в Лондоне, ожидая аудиенции короля. Однако настойчивые и многократные просьбы пропустить его к королю всякий раз наталкивались на отказ. Когда же Дохтуров продолжал настаивать, то ему в пример приводили послов Италии, Испании, Франции, которые терпеливо дожидались «своего часа» в Лондоне, потому что у парламента «зашли воинские дела большие». Русского посланника подобные резоны не удовлетворяли, он заявлял, что для него «иных земель послы не образец», и для чего он царем послан, то и исполнит.

Наконец, настойчивость посланника была вознаграждена. И хотя его так и не допустили к королю, тем не менее, с большими почестями встретили в парламенте. Лондонская газета освещала это событие следующим образом: «Палаты лордов и общин приняли посла от великого князя или императора Московии… Его прибытие сюда имело целью укрепить дружбу между государством, представителем которого он является, и нашей страной. Основным в отношениях между императором и нашим королевством является торговля, в которой купцы королевства очень заинтересованы и которую они очень успешно ведут… Когда посол появился в палате лордов, ему было подано специально для него приготовленное кресло. Когда он садился, садились и лорды, когда он поднимался и снимал шляпу, они делали то же самое. Точно так же его приняли в палате общин. После того, как он сообщил обеим палатам о добрых чувствах своего великого господина… он был заверен спикерами обеих палат в искренней дружбе и уважении нашего королевства. И ему была вручена очень красиво оформленная грамота на тонком пергаменте. Он получил эту грамоту из рук спикера палаты общин»[306].

Выступая с ответной речью, Дохтуров посетовал, что его не допустили к королю, тогда как во всех государствах посланников русского царя «везде пропускают без задержания с честью». В ответ на это спикер палаты заявил: «Здесь, в королевстве войны и драки большие… и для того тебя, Герасим, к королевскому величеству не отпустили, чтоб над тобою какова дурна от воинских людей не учинилось, и о том о всем к царскому величеству мы писали»[307]. Получив грамоту к царю, Дохтуров отправился в обратный путь на родину.

В числе русской миссии находился толмач Федор Архипов, который вел записи об увиденном в Англии в своей «Росписи городу Лундану и всей аглинской земли». Его впечатления наиболее ярко воспроизводят атмосферу революционной Англии, на фоне которой происходил визит посла Дохтурова, а также дают представления о достопримечательностях столицы, нравах и обычаях ее жителей. Так, толмач отметил богатство Англии. «Всем их земля изобильна, — писал он, — хлебом и деньгами и всякими дорогими товарами»; «серебра много бесчисленно»; «в лавках товаров стоит много всяких и числа нет»[308]. Примечательно, что Федор обратил внимание на один из известных источников происхождения богатства страны — знаменитое английское сукно: «А шерсть на баранах велика и мягка и из той шерсти делают сукна дорогие и те сукна идут во все государства». Как и всякий путешественник, Архипов поделился своими впечатлениями о достопримечательностях английской столицы, в первую очередь, ее архитектурном облике. В Лондоне, писал он, «хоромы стройны добре, палаты каменные о шести и о семи житьях и более… крыты черепицей, а иные свинцом… А улицы все мощены камнем». Наличие водопровода и «стекольчатьих» окон также подивило толмача посольства. Особый восторг вызвал у него «потешный двор» (зоопарк) с множеством «львов и всяких зверей». Примечательно, что наряду с забавными животными, доставленными из Индии, таких как «кот величиною с барана» с багровой шерстью, «мышь величиною с дворовую собаку», «змея сажени с четыре», Федор усмотрел также немало «всяких диковинок и зверей», привезенных из Москвы[309].

Мимо внимательного взгляда русского человека не прошли даже такие, казалось бы мелочи, как еда и напитки англичан. «Хлеб едят все пшеничный белый, а черново не держат, — отмечал Федор, — питье у них все в земле доброе, всегда пиво пьют ратные люди, а квасу и воды не пьют». Тут же Архипов дал описание устройства питейных заведений — кабаков. «Кабаки держат всякие люди, кто захочет, — писал он. — А кабаки у них дворы большие, и всякие люди на кабаки ходят: и бояре и торговые люди пиры и столы делают. На кабаках, кто захочет ночевать, и постели всякому и за все платят деньгами». Здесь, видимо, он описывал постоялые дворы, на которых нередко размещались и питейные заведения. Подивила путешественника посуда англичан: оловянная, а у богатых людей серебряная да золотая, «потому что у них серебра много и золота и олова, а деревянных посуд нет». Описал Архипов одежду англичан, которые платье «носят одинакое — все доброе сукна, кои ратные люди, а торговые люди — все атласное да бархатное, да камчатое все дорогое платье». Упомянул он и о транспортных средствах: «А извощики у них держат кочи (от англ, «coach» — карета, экипаж), рублев по 70 и по 100, внутри у них стены обиты и подушки все бархатом и камкою и атласом, а колеса кругом железом окованы, возят на двух лошадях»[310].

Впрочем, впечатления толмача Посольского приказа не ограничивались чисто бытовыми зарисовками. Федор Архипов сумел подметить то устройство жизни англичан, которое заметно отличалось от российского. Так, он обратил внимание на различия в вере, которая, на его взгляд, у англичан была «недобра», церковных обрядах: «А по воскресеньям у них торгу нет никогда, все богу молятся, — писал он, — и воскресение почитают честно, а в иные дни до полуночи сидят со свечами, у них свечи во всем в граде у всякого двора». Поразила Архипова образованность англичан, причем как мужчин, так и женщин. Он полагал, что «люди у них все учены в грамоте, мужчины и женщины во всей Земле, а попы… многим языкам умеют». Особенно удивила толмача строгость английских законов, направленных против воровства и клятвопреступлений. «А воровства у них никакого нет, — писал Архипов, — а буде кто сворует и украдет, хотя что невеликое, а тех людей вешают. А кто солжет, и тому сквозь язык проденут веревку и выводят на улицы, а руки и ноги роспетлят и водят по всем улицам да ставят, чтоб всякий видел»[311].

Мимо внимания толмача не прошло еще одно новшество англичан: создание ими благотворительных школ для детей из неимущих слоев. Судя по подробному описанию подобных заведений, Федор, по-видимому, сам лично посетил одно из них. «В Лундоне сделан двор для бедных людей, которые остаются от отца и матери меньше 15 лет, — писал он, — и емлют тех на тот двор, поят и кормят миром, а платье дают готовое, и постели и поварня про них… И приставлены к ним мастера, учат их в грамоте и всяким мудростям и промыслам, а девкам тоже. А платье делают доброе разным цветом. А как дорастут до 15 лет и выучатся всему, емлют их с того двора торговые люди, а больше 15 лет на том дворе не держат»[312].

То обстоятельство, что визит русского посольства в Англию совпал с гражданской войной, бушевавшей уже не первый год в стране, конечно же, не могло не отразиться на впечатлениях Федора Архипова. Описывая достопримечательности Лондона, он упомянул о каменном мосте на реке Темзе, по обе стороны которого стояли «дворы великие и торги всякие». Очевидно, речь шла о Тауэрском мосте. «А по конец того мосту — двор великий, — продолжал Федор, — а на дворе — палаты высокие, а на палатах — копья, а на копьях многие человеческие головы, кои казнят за веру и за измену, кои с королем вместе». Касаясь причин революционных событий в Англии, толмач упоминал главным образом религиозные разногласия, возникшие между королем и парламентом. Как писал Архипов, король «веровал папежскую (католическую) веру», что вызывало недовольство парламента, где большинство составляли протестанты. По приказу последних иконы и кресты были свезены на площадь, где их «искололи все и склали на огонь и сожгли». А затем парламент издал указ, чтобы «в той вере никто не веровал, а кто будет… веровать, и найдут иконы, и тому казнь жестокая»[313].

В завершение своей «Росписи…» Федор Архипов описывал торжественную встречу, оказанную посольству Г. С. Дохтурова в парламенте 13 июня 1646 г. Толмача поразила торжественность приема в Вестминстерском дворце, где посланника и сопровождавших его людей провели по лестнице, по обе стороны которой стояли «служилые люди с оружием». Он обратил внимание также на богатое убранство палат парламента. Помещения «наряжены добре хорошо, — писал Федор, — стены обиты коврами дорогими, а серед палаты — королевское место, а у королевского места ковры высажены жемчугом и камением драгим, и на стулах подушки, тож жемчугом и камением драгим». Архипов по достоинству оценил оказанные англичанами главе русской миссии почести. В палате лордов Дохтурова усадили «возле королевского места». Когда же делегация вошла в палату общин, то все ее 600 депутатов «стали и шляпы сняли», а спикер палаты предоставил Герасиму Семеновичу Дохтурову место[314].

Как видно, автор «Росписи…», находясь с официальным визитом в Англии, сумел подметить немало интересных и новых для русского человека явлений в жизни другого народа. Обращает на себя внимание его доброжелательное отношение к англичанам, которых Архипов характеризовал как людей, «добре ласковых во всей Земле, любительных». Несмотря на то, что русское посольство так и не достигло своей главной цели: визита к королю из-за откровенного противодействия со стороны парламента, в «Росписи…» нет и намека на критику действий английских властей или порядков в стране (исключение составляют лишь высказывания толмача о протестантской вере, что, впрочем, было вполне естественным для православного человека). В целом характеристика Архипова многих явлений английской жизни середины XVII века носила, на наш взгляд, объективный характер.

Вскоре после возвращения посольства на родину, царь в 1646 г. лишил английских купцов их главной привилегии — права беспошлинной торговли в России. Впоследствии англичане жаловались, что царь отнял у них их привилегии, ввел пошлины и «незаконно конфисковал у них ценные товары». Причиной тому послужили многочисленные жалобы русских купцов на те «несправедливости», которые они терпели от английских купцов. В челобитной 1646 г. говорилось, что «английские немцы», подкупив думного дьяка Петра Третьякова, получили в Посольском приказе грамоту на торговлю в Архангельске и городах Московского государства для 23 купцов, а сами приезжают по 60–70 человек. Кроме того, они купили или построили себе дома и амбары у Архангельска, в Холмогорах, на Вологде, в Ярославле, в Москве «без съезду». Англичане перестали продавать или менять свои товары на русские, а сами стали их продавать в Москве и других городах. «А русские товары, которые мы прежде меняли на их товары, теперь они покупают сами своим заговором, — жаловались купцы. — А иные русские товары они, английские немцы, у Архангельска продают на деньги голландским, брабантским и гамбургским немцам… всеми торгами, которыми искони мы торговали, завладели английские немцы, и оттого мы от своих вечных промыслов отстали, к Архангельскому городу больше не ездим. Но эти немцы не только нас без промыслов сделали, они все Московское государство оголодали: покупая в Москве и в городах мясо и всякий харч и хлеб вывозят в свою землю». Заканчивая свое послание, купцы умоляли царя: «Воззри на нас, бедных, и не дай нам… государевым холопам и сиротам, от иноверцев быть в вечной нищете и скудости, не вели искони вечных наших промыслишков у нас, бедных, отнять»[315].

1 сентября 1646 г. царь дополнил свой указ разъяснением: «Пошлину оную взыскивать непременно». И хотя от английских купцов поступали «сильные об уничтожении сего указа просьбы, но оные оставлены без уважения»[316].

Тем временем, возвратившийся из Англии посланник Дохтуров доставил царю грамоту парламента, главным пожеланием в которой была просьба о сохранении для английских купцов прежних привилегий. «Ныне челом бьем всею Аглинскою землею, — писали депутаты, — чтобы торговых людей наших жаловать получше прежнего, повольность в их торговле; и обиды б никакие не было, как были обиды им по многим городам. И мы, бояре и выборные мирские люди, все из парламента, вместо всего государства Аглинские земли, бьем челом тебе, великому государю и твоему царскому величеству, чтобы ты, государь, их пожаловал старою повольностью, как прежде всего были пожалованы блаженные памяти при прадедах ваших, великих государях царях, да и ныне недавно ты, великий государь, хотел пожаловать»[317].

Лишение права на беспошлинную торговлю явилось тяжелым ударом для английских купцов. Вскоре в Москву прибыл посланник английского короля Люк Найтингэм. Он привез грамоту Карла I, в которой король выражал свое удовлетворение по поводу наказания мятежных купцов через взимание с них пошлин, а также просил об отпуске 300 тыс. четвертей зерна. Московское правительство просьбу короля удовлетворило частично, отпустив лишь десятую часть зерна.

Едва успели решить вопрос о поставках зерна, как через 4 месяца посланник короля Томас Бонд привез новую грамоту Карла. На этот раз английский король сетовал по поводу тяжелых пошлин, взимаемых с его купцов в России, и просил возвратить Московской компании их прежние привилегии беспошлинной торговли. Подобную противоречивую позицию короля историк И. И. Любименко объясняла неустойчивостью всей его политической линии, особенно в период переговоров с парламентом[318]. Как бы то ни было, но московское правительство на уступки англичанам не пошло. Английскому посланнику дали ответ, что «пошлина положена по причине Крымской войны и за многие неправды английских купцов, которым, впрочем, убытка не будет, ибо они увеличат цены на свои товары»[319].

По мере обострения отношений между королем и парламентом английское купечество в России также разделилось на сторонников и противников монарха. Каждая из сторон пыталась дискредитировать противника. Когда на посланника Найтенгэма купцы сделали донос, тот не остался в долгу и обвинил их в злоупотреблениях и даже попытках Московской компании захватить и разграбить Архангельск. Впрочем, И. И. Любименко была уверена в том, что подобные захватнические, «пиратские намерения» действительно имели место. Подтверждение тому ученый усматривала в петиции английского правительства от 15 марта 1652 г., в которой говорилось о разрешении действовать с моря и с суши против московского царя[320].

Положение английского купечества в России еще более ухудшилось после того, как в Англии в 1649 г. король Карл I был казнен. Получив известие о трагическом событии, Алексей Михайлович своим указом от 1 июня 1649 г. потребовал выслать англичан за пределы Московского государства, дозволив им приезжать лишь в Архангельск. Свое решение царь мотивировал тем, что англичане «учинили большое злое дело, государя своего Карлуса короля убили до смерти». Алексей Михайлович сетовал на то, что английские купцы пользовались большими привилегиями, однако не ценили их и вели себя недостойно. «В прошлых годах… заморские немцы разных государств… торговали всякими товары у Архангельского города, а к Москве и в иные города с товары и без товаров не хаживали и дворов своих у них нигде не бывало, — говорилось в указе, — а вас, англичан… царь Михаил Федорович… по прошенью государя вашего… Карлуса короля пожаловали, велели вам торговати в Московском государстве повольною торговлю, сверх иных иноземцев, беспошлинно, и дворы свои на Москве и в городах держати вам велено… И вы, по той государской милости… торговали многие лета беспошлинно, и тем… обогащали, и пожитки себе нажили большие». Царя возмущало также то, что английские купцы «привозили в Московское государство тайно табак и иные заповедные товары, а из Московского государства также, покупая у иноземцев шелк, сырец и иные заповедные товары, вывозимые к себе за море тайным же обычаем, да и в иных во многих статьях ваша многая неправда». Алексей Михайлович заключал: подобными действиями английских купцов «государевой казне чинились убытки многие». К тому же, англичане устраивали всевозможные препоны в торговле русским купцам. «Русским людям купить и продать ничего не даете, — упрекал государь англичан. — Государевы торговые люди, видя ваш заговор, товары свои возят назад, а иные… скудные люди товары свои мечут за бесценок, и оттого государевы торговые многие люди… к Архангельскому городу ездить перестали, и оттого государева многая пошлина пропала». Вердикт царя был краток: «Опричь Архангельского города» англичанам торговать не велено и «пошлины платить по государеву указу»[321].

Принятый царем указ, с одной стороны, являлся реакцией на казнь английского монарха, а с другой — ответом на многочисленные челобитные русских купцов. Так, в 1649 г. 164 стольника, стряпчих, дворян, детей боярских, гостей и торговых людей, сетуя на то, что «немцы» «отбили их от промыслов», ходатайствовали перед царем о запрете иностранным купцам торговать в русских городах, за исключением Архангельска. В челобитной содержались также жалобы на «плутни» и всяческие неблаговидные поступки англичан («товары они стали возить плохие», «всякими торгами завладели»).

Не ограничиваясь указом, который лишал английское купечество права беспошлинной торговли, царь 20 сентября 1649 г. подписал обращение ко всем европейским монархам с предложением основать Священную лигу для войны с Англией. Происходившие в этой стране революционные события он характеризовал как «мировую заразу, отравляющую христианские народы». Досталось от царя и английскому парламенту. Государь подчеркивал, что его агенты «неустанно совращают верных дотоле подданных проповедью обманчивой свободы, с расчетом на всеобщую смуту и в надежде похоронить монархию в анархии». Документ заканчивался следующими словами: «Мы приказали всем англичанам покинуть к избранному дню наши владения… и мы желаем, чтобы все короли и принцы христианские последовали этому нашему примеру»[322].

Осуждая революционные события в Англии, царь в то же время поддержал сына казненного короля — Карла II, находившегося в ту пору в эмиграции во Франции. Весной 1650 г. в Москву прибыл посланник Карла II Джон Колпеппер. В королевской грамоте, врученной Алексею Михайловичу, содержалось две просьбы: восстановить привилегии купцов и предоставить заем в 100 тыс. рублей. В первой просьбе англичанам категорически было отказано. Им объявили, что купцы и «всякие люди не токмо прежнему государю вашему Карлусу королю злое дело убийство учинили, а ныне и сыну его королевского величества, нынешнему государю вашему Карлусу королю непослушны же, и всякое зло делается от них, лундонцев»[323]. Вторая же просьба Карла была удовлетворена частично: ему выдали заем на сумму в 20 тыс., причем не деньгами, а мехами. Впрочем, даже такая поддержка со стороны русского царя представлялась сыну казненного монарха весомой.

Между тем, царская опала против революционного правительства длилась недолго. С утверждением в Англии протектората Оливера Кромвеля, отношения между двумя странами начали постепенно улучшаться. В начале 1655 г. в Москву прибыл посланник Кромвеля Уильям Придо. Как писал известный историк С. И. Архангельский, Придо «очень внимательно наблюдал окружавшую его обстановку», встречался и беседовал с иностранцами, проживавшими в Москве — купцами, офицерами, дипломатами, благодаря чему собрал немало ценных сведений о московской жизни»[324]. Впрочем, в том не было ничего удивительного, поскольку Придо являлся агентом разведывательной службы, возглавляемой государственным секретарем Кромвеля Джоном Терло.

Свою главную цель посольство Придо усматривало в восстановлении английского купечества в его прежнем положении, прежде всего в допуске на российский рынок. Кроме того, посольство предполагало выполнить еще одну миссию: добиться дипломатического признания правительства Кромвеля. Естественно, что в последнем более всего был заинтересован сам лорд-протектор. Направляя Придо в Москву, Кромвель заявлял: «Мы ищем покою и доброго хотенья к нашим торговым людям не токмо которые дома, айв иных государствах, и ведаем то, что торговля и торг есть истинно то, чем вяжутся государства вместе и что чинит им богатство и благодать»[325].

Посланник Кромвеля виделся с царем дважды. 22 февраля 1655 г. Придо передал царю грамоту от Кромвеля. В ней речь шла о прочном положении Английской республики, а также о стремлении ее правительства восстановить прежние торговые привилегии Московской компании. Надо заметить, что сама церемония приема у царя вызвала явное недовольство посланника Кромвеля. Его покоробило то, что русский царь, справляясь о здоровье лорда-протектора, не пожелал встать со своего трона. Придо посетовал: «Хотя ныне в Английской земле и учинены статы (штаты, республика — Т. Л.), однако государство ничем не убыло; испанские, французские и португальские короли и Венецианские статы создают владетелю нашему честь так, как и при прежних королях». На это ему отвечали: «Английскому королевству учинилась… от владетеля вашего к царскому величеству присылка первая, и, с каким делом ты прислан, про то царскому величеству было неведомо; а венецианские и голландские владетели царскому величеству не пример, и тебе про то выговаривать не годилось». Когда же посланник возмутился тем, что у него перед церемонией отобрали шпагу, ему разъяснили: «Как в Московском государстве в обычаях повелось, так и делают, а тебе в чужом государстве про чины выговаривать не годится»[326].

Вторая аудиенция у Алексея Михайловича состоялась 11 марта. Послу вручили грамоту на имя Оливера Кромвеля, владетеля «над штаты Английской, Шотландской и Ирландской земель, и государств, которые к ним пристали». Царь писал Кромвелю: «Что вы с нами дружбы и любви ищите, то мы от вас принимаем… в дружбе, любви и пересылке с вами, протектором, быть хотим и поздравляем вас на ваших владетельствах». Однако по поводу возобновления торговых преференций для английских купцов Алексей Михайлович ничего конкретного не сообщал: «Что, ваша честность, пишите о торговых людях, то нам теперь об этом деле вскоре рассмотренье учинить за воинским временем нельзя, вперед наш милостивый указ будет, какой пристоин обоим государствам к покою, прибыли, дружбе и любви»[327]. Как видно, англичане понапрасну настаивали на восстановлении права беспошлинной торговли. В результате, русско-английская торговля в период Английской революции в целом резко сократилась в объеме.

Между тем, англичане не теряли надежды вернуть прежние привилегии, и когда в Англии в 1660 г. произошла Реставрация династии Стюартов, и на престол вступил Карл II, королевские посланники вновь стали ходатайствовать об утерянных преференциях в России.

Царский посланник Иван Гебдон, узнав о возвращении в Англию законного монарха, прибыл в Лондон с просьбой к королю разрешить нанять на русскую службу три тысячи «конных и ратных людей». Карл дал свое согласие и вручил посланнику грамоту для царя. В ней извещалось о вступлении легитимного монарха на престол, а также содержалась просьба о возвращении английским купцам прежних привилегий. 28 июля 1661 г. Алексей Михайлович направил королю в ответ поздравление «с воцарением». «Мы, великий государь… слыша про то, что Вы, брат наш любезный… Ваше королевское величество, по многим временам и по изгнании учинилися на всех своих государствах и королевствах… во владение престол наследуете… радуемся, — писал царь Карлу, — И желаем мы… Вам, брату нашему любительному, долголетнего здравствования и счастливого государствования. И хотим мы… с Вами, братом нашим, бытии в братской крепкой дружбе и любви»[328]. Царь выражал также свою признательность королю за разрешение отпустить к нему на службу три тысячи «ратных людей с разумными начальники».

В 1662 г. в Англию было отправлено посольство Петра Прозоровского и Ивана Желябужского. В дар английскому королю царь пожаловал: меха, шубы, персидские ковры, восточные ткани, а также породистых скаковых лошадей, ловчих птиц, пушных зверьков и моржовую кость. «Экзотическую» часть дара составляли живые горностаи, верблюды, 4 цапли и пеликаны[329]. Русское посольство было встречено в Лондоне с большим почетом: пушечным салютом с кораблей на Темзе, восторженными криками встречавшей прибывших «московитов» толпы. Послов заверили, что «король ни к кому из государей не питает такой приязни, как к русскому кесарю… что кроме русского государя, никто не оказал ему такой милости, когда он был в изгнании, ждет король, чем бы воздать великому государю за эту милость». Когда же посланники передали королю просьбу царя о займе в 10 тыс. ф. стерл., Карл ответил отказом, заявив: «Я вседушно бы рад помочь любительному моему брату, да мочи моей нет, потому что я на королевстве внове, ничем не завелся, казна моя в смутное время вся без остатку разорена, и ныне в большой скудости живу, а как Бог даст, на своих престолах укреплюсь и с казною сберусь, то буду рад и последнее делить с великим государем нашим»[330]. Когда же посланники обратились за займом к английскому купечеству, то и от них получили отказ.

Несмотря на то, что англичане отказались оказать финансовую помощь царю, они по-прежнему продолжали настаивать на возвращении прежних привилегий для своего купечества. В феврале 1664 г. в Москву было отправлено посольство родственника короля графа Карлайла. Его визит не задался сразу. Шотландский майор, состоявший много лет на царской службе, Патрик Гордон свидетельствовал: «Английский посол простоял два дня в Ростокине. Из-за ошибки гонцов, сновавших по Тверской дороге, откуда обычно прибывают послы всех стран и где с обеих сторон были расставлены иноземная и русская пехота и кавалерия… послу не удалось совершить въезд (в Москву), пришлось с великим неудобством ночевать в деревеньке Прутки, что весьма его возмутило. Он отправил письмо к Его Величеству, изложив эти обстоятельства и восприняв сие как оскорбление». Посол требовал извинений, но когда «его пообещали удовлетворить, приготовился к оному. Свита его была не столь многочисленна, сколь нарядна, в богатых ливреях, и все дворяне прекрасно одеты». Как подчеркивал Гордон, послу оказали «самый блестящий прием с обычными церемониями, на что сам император с императрицей и всей высшей знатью взирали с городских ворот. Было уже поздно, когда (посол) добрался до своего жилища — большого каменного дома на широкой улице»[331].

Первая аудиенция посла у царя состоялась 11 февраля. В честь приезда высокого гостя в Кремле были выставлены стрельцы с ружьями, знаменами и барабанами. На лестницах и переходах царского дворца стояли стрелецкие военачальники в цветных кафтанах, вход в покои царя охраняли высшие военные чины. Англичан поразила пышность убранства царских покоев, стены которых были «обиты бархаты и атласы и коврами персицкими золотыми… и по крыльцы посланы ковры ж и крыльцо наряжено, и сени, и передняя наряжены»[332].

Английский посланник преподнес царю дары от короля, которые принесли 13 слуг. Среди даров были ружье, принадлежавшее королю Карлу I и «рукомойный серебряный гарнитур» его супруги Генриетты Марии. Имелись в числе королевских подарков также 6 медных пушек. Завершилась торжественная встреча посла своеобразным «фуршетом», на котором царь пил за здоровье английского короля «романею» из кубка, а участники посольской свиты и бояре — рейнское вино.

Как свидетельствовал Гордон, английский посланник трижды встречался с царем. 13 февраля начались переговоры, во время которых царю была вручена королевская грамота. В ней содержалось две главных просьбы Карла: сохранить с ним «прежнюю братскую дружбу и любовь» и возвратить привилегии английским купцам. Если первая статья грамоты нашла понимание, то вторая встретила со стороны царя отказ. «Торговали англичане в Московском государстве беспошлинно лет сто и нажились, — возмущались царские советники, — а товаров, которые были годны в царскую казну, по своей заморской цене не давали; заповедные товары привозили и вывозили тайком; чужие товары привозили за свои, чтобы не платить пошлин; один из купцов Английской компании приезжал в Балтийское море на военном корабле и хотел грабить царских подданных, которые ездят в Швецию для торговли. Мы думаем, — заключали бояре, — что королю все это неизвестно; иначе он не стал бы просить о подтверждении прежних жалованных грамот»[333].

После долгих переговоров Карлайлу объявили решение царя: разрешить 10 купцам (против 23 прежних) из Архангельска ездить торговать в Москву, но с обязательной уплатой пошлин, «наравне с другими иноземцами». Подобное распоряжение Алексея Михайловича огорчило посла. «Если царское величество привилегий не возвратит, — говорил он, — то как между обоими великими государями основанию дружбы быть крепку?» На это бояре отвечали: «А когда король отказал дать взаймы денег, то ведь от этого дружба не нарушилась?» Карлайл стал упрекать московское правительство в том, что оно «нарочно запросило так много денег у короля взаймы, чтобы придраться к отказу и не дать привилегий купцам». Бояре возмущались и обвиняли посла в том, что тот «взял большие деньги со своих купцов и потому так сильно хлопочет о восстановлении привилегий»[334].

Раздосадованный посол покинул Москву ни с чем. Его гнев был столь велик, что он, по свидетельству Гордона, даже отказался от императорского подарка — соболей, заявив, «что ему не пристало извлекать никакой выгоды для себя, ибо в деле своего повелителя, ради коего явился, он не получил удовлетворения»[335].

В августе 1664 г. из Москвы в Англию было направлено посольство стольника Василия Дашкова для разъяснения позиции русского правительства. Царь опасался, что Карлайл мог неверно истолковать его указ. В Лондоне, как писал С. М. Соловьев, Дашков «испытал небывалое бесчестье: ему не дали ни подвод, ни кормов, ни квартиры». На жалобы русского посланника отвечали: «Почему нашему Карлайлу была у вас честь обычная и о чем было с ним наказано, того ничего не сделали?» Дашков пытался объяснить, что Карлайл «вел дело не так, как следует; толковал все о возвращении привилегий купцам, называя эти привилегии основанием братской дружбы и любви между обоими государями». Между тем, продолжал посланник, основание братской дружбы между монархами заключается в их «взаимном благожелании». Что же касается требуемых привилегий, то таковые не могут служить «основанием бесценной, дражайшей и светлейшей солнца дружбы и любви между государями, как земля не может быть подошвою солнцу»[336].

Весной 1665 г. Дашков был отпущен на родину. Как свидетельствовал Гордон, он «вернулся, не удовлетворив своей жалобы на графа Карлайла, после холодного приема. Правда, благодаря щедрости короля, при отъезде ему возместили расходы»[337]. Речь шла о выплате Дашкову суммы в 1200 рублей за то, что он в Англии все время «проживал на своем», и вряд ли, подобную компенсацию можно было считать королевской «щедростью».

Надо заметить, что Патрику Гордону довелось однажды самому выполнить особое поручение царя. То, что выбор пал на иностранного подданного, наемного служаку, свидетельствовало, по мнению современного историка Д. Г. Федосова, «о высочайшем доверии русского правительства к Гордону». До этого времени, продолжал ученый, «иноземцы редко представляли интересы царя за рубежом, тем более самостоятельно, если им и выпадала такая возможность, то, как правило, под руководством и надзором русских дипломатов. Перед отъездом статус Гордона, служившего в пехоте, был повышен до полковника рейтарского строя»[338].

В июне 1666 г. царь повелел Гордону ехать в Англию с миссией, которая не удалась Дашкову. Офицера вызвали к царю и сообщили, что государь жалует ему сто рублей на снаряжение, сто рублей на дорогу и столько же аванса из его жалованья. 28 июня Гордон отправился в путь. Перед этим друзья и сослуживцы устроили ему пышные проводы. Обитатели Немецкой слободы, многие купцы и офицеры всю ночь «провели в обильных возлияниях и веселых беседах». Дорога в Англию была нелегкой, но все обошлось благополучно, и 9 октября Гордон уже вручал царскую грамоту своему королю. В послании Алексея Михайловича выражалось сочувствие по поводу «морового поветрия» — чумы, случившейся в ту пору в Лондоне, а также войны с Голландией. Затрагивал царь и столь болезненный для англичан вопрос о привилегиях, заявляя: «Как у нас, великого государя, с неприятелями нашими с польским королем и с крымским ханом война успокоится, и в то время наш… указ… о беспошлинной торговле будет». Алексей Михайлович также заверял английского короля, что идя ему навстречу, запретил под угрозой смертной казни продавать голландским купцам корабельное дерево и смолу, дабы не поддерживать конкурентов англичан. Объяснял царь и свой запрет покупать у английских купцов товары в Архангельске тем, что у них на родине в это время свирепствовала чума. Посему царь не советовал устраивать у Архангельска ярмарку, «потому что во всех государствах от морового поветрия опасенье имеют великое». В то же время он обещал, как только «моровое поветрие» прекратится, проезд английских купцов с товарами «будет поволен по-прежнему»[339].

Принимая царскую грамоту, Карл пожаловал Гордону 200 фунтов и право свободно бывать при дворе. Несколько месяцев полковник ожидал королевского ответа. За это время у него состоялось несколько встреч с официальными лицами: лордом-канцлером Э. Кларендоном и государственным секретарем Морисом. Из дневника Гордона стало известно, что на этих встречах «весьма резко» обсуждали вопрос о привилегиях английских купцов в России[340].

18 января 1667 г. на прощальной аудиенции король вручил гонцу ответное послание царю. В нем Карл писал, что послание Алексея Михайловича не оправдало его надежд и даже «несколько разочаровало». «Ведь мы памятуем об учтивейших выражениях Вашего императорского Величества… в нескольких прежних письмах и посольствах к нам, в коих… объявляем, что братская любовь и дружество, кои Ваше императорское Величество к нам питаете, превосходят все, что было когда-либо прежде между нашими державными предшественниками». Между тем, сетовал Карл, государь, извещенный о войне Англии с Нидерландскими Штатами, не принял действенных мер против голландских купцов. В результате подданные нидерландских Штатов запаслись в России корабельными мачтами и смолой для своих военных судов, «употребляемых против нас и нашего королевского флота». Карл настаивал, чтобы царь не только запретил голландцам вывозить «корабельные припасы» из российских владений, но и позволил офицерам королевского флота закупать и перевозить «столько мачт и смолы, сколько ежегодно в течение пяти грядущих лет будет необходимо» для его нужд.

Обращаясь к указу царя о запрете проводить ярмарку вблизи Архангельска по причине «морового поветрия», король советовал государю не доверять «печатным листкам и проискам… недругов, обыкновение коих было и есть объявлять миру то, что наиболее способствует их замыслам, невзирая на истину или ложь». Карл II заверял своего «возлюбленного брата» в том, что мор в Лондоне «совершенно прекратился», а потому царь может отменить все запреты, «дабы корабли, имеющие прибыль из королевств наших с купцами и товарами, могли располагать свободою торговли во владениях и портах… как и прежде».

И, конечно же, как и следовало ожидать, король не обошел своим вниманием вопрос о восстановлении привилегий для своих купцов. «Мы не можем убедить Ваше императорское Величество даровать оные теперь же, хотя не можем и удовлетвориться ответами… по этому поводу, — писал Карл. — Однако мы до некоторой степени поддерживаем терпение наше надеждою на скорое дарование»[341].

Как видно, английский монарх, подобно предшественникам (королеве Елизавете Тюдор, Якову I, Карлу I), последовательно защищал интересы своего купечества, прекрасно понимая, какие дивиденды сулила Англии торговля с Русским государством. Именно меркантильные интересы сделались превалирующими во внешней политике не только британского монарха, но и республиканского правительства Оливера Кромвеля. Как оказалось, даже революционные потрясения в королевстве, сопровождавшиеся изменением формы государственного правления, не смогли повлиять на смену ориентиров в его экономической политике, поскольку торговля с Россией была необыкновенно выгодна для Англии.

В 1667 г Алексей Михайлович издал указ, согласно которому иностранные купцы облагались почти двойной пошлиной в сравнении с русскими негоциантами. Инициатором указа явился один из первых проводников политики меркантилизма в России выдающийся государственный деятель, дипломат Афанасий Ордин-Нащокин. В одной из грамот, адресованной чрезвычайному послу Англии Дж. Гебдону, Ордин-Нащокин обвинял иностранных купцов в том, что те «торгуют подкрадными обидными товарами, тайные подряды делают и многими долгами русских людей обременяют»[342]. Отстаивая интересы русского купечества, Ордин-Нащокин предложил царю издать соответствующий указ. Результаты действия этого указа превзошли все ожидания. Пошлина, взимавшаяся с внешней торговли в Архангельске с 1653 по 1673 гг. увеличилась с 43.950 руб. до 52.267 руб., а к 1689 г. достигла 84.731 руб.[343]

Между тем, возмущению англичан не было предела. Гордон свидетельствовал: «Торговля наша в великом упадке по причине налогов и морских войн»[344]. Материальное положение английских купцов ухудшилось также из-за конкуренции с голландцами. «Голландцы, как саранча напали на Москву, и отбивают у англичан хлеб, — свидетельствовал С. Коллинс. — Они гораздо многочисленнее, богаче англичан, и ничего не щадят для достижения своих видов». Коллинсу казалось, что голландцев в России принимают лучше, нежели англичан, потому что они «подносят подарки боярам и таким образом приобретают их покровительство». Англичанин возмущался по поводу тех методов, с помощью которых голландцы стремились избавиться от своих конкурентов: старались «унизить и осмеять англичан», рисовали карикатуры, сочиняли пасквили, чем давали русским «невыгодное о нас понятие». Голландцы изображали англичан «в виде бесхвостого льва с тремя опрокинутыми коронами и с обрезанными ушами и хвостом. Таких неприличных картин очень много, и кистью они владеют искуснее, нежели пером. Они производят большое действие в народе варварском», — заключал Коллинс[345].

Чтобы поправить пошатнувшиеся позиции своего купечества, правительство Карла II неоднократно пыталось добиться возвращения привилегий при Алексее Михайловиче, а затем, после его кончины и вступлении на престол нового царя — Федора Алексеевича Романова. Однако уже ничто не могло изменить сложившегося положения вещей: англичане, подобно другим иностранным купцам, должны были уплачивать законные пошлины. Все это явилось результатом, с одной стороны, укрепления позиций национального российского торгово-промышленного капитала, а с другой, следствием революционных событий в Англии.

Федор Алексеевич Романов, старший сын от первого брака царя Алексея Михайловича Романова и сводный брат Петра Великого, родился 30 мая 1661 г. Его воспитателем и духовным наставником был известный высокообразованный монах Симеон Полоцкий. Царевич рано овладел латынью и польским языком, изучил философию и риторику, проявлял живой интерес к творчеству античных авторов. Он имел хорошую библиотеку, в которой, наряду с русскими, были и иностранные книги. Получив церковное образование, Федор увлекся певческим искусством, стал писать духовные песнопения и «складывать вирши». Когда Федор вступил на престол, ему было пятнадцать лет. Он правил Россией недолго, всего шесть лет, но и за столь короткий срок сумел сделать немало полезного для Отечества. При Федоре Алексеевиче в 1678 г. была проведена общая перепись населения, в 1679 г. введено подворное обложение, благодаря чему в России начался рост поступлений в казну, что в целом заметно отразилось на подъеме экономики. В 1682 г. им было упразднено местничество, знатное дворянство занесено в родословную книгу. При царе Федоре произошло объединение левобережной Украины с Россией. Сам хорошо образованный, молодой царь много внимания уделял проблемам образования. Именно он стал одним из создателей первого высшего образовательного учреждения в нашей стране — Славяно-греко-латинской академии.

Поздравляя нового царя со вступлением на престол, Карл II в своей грамоте вновь поднимал вопрос о восстановлении беспошлинной торговли, или хотя бы об отмене для англичан проезжей пошлины — из Архангельска в Москву. Король ходатайствовал также о предоставлении своим подданным права основать фактории в Вологде, Холмогорах и Архангельске. Королевское послание царю Федору в апреле 1677 г. вручал посланник Джон Гебдон. В Лондонском королевском архиве сохранилось 6 царских грамот, отправленных Карлу II Федором Алексеевичем. Практически все они содержали жалобы царя на поведение королевского посланника. Первая из них, датированная 9 сентября 1677 г., извещала, что Гебдон, по истечении срока своих полномочий, получив отпускную аудиенцию у царя, объявил, что будто ему наказано от короля «побыть при дворе» царского Величества, хотя в грамоте Карла о том ничего не говорилось. Тем не менее, царь исполнил пожелание посланника и распорядился «жалованье, кормы давать против прежнего» и при дворе «побыть повелели».

Спустя некоторое время, Гибдон представил в Посольский приказ жалобу на то, что ему не выплатили долг его отца в размере 337 руб., однако никаких документов в подтверждение сказанного не предъявил. Вместо этого он заявил, что «черные» книги и «всякие письма оставил в Аглинской земле, а с собою не привез». Подобные действия королевского посланника возмутили царя, о чем он и сообщил Карлу II в грамоте от 14 ноября 1677 г. Федор Алексеевич сетовал на то, что посланник продолжает жить при дворе «по отпуске своем без дела», получая при том жалованье[346].

Однако на этом инцидент с английским посланником не был исчерпан. 27 февраля 1677 г. царь послал королю очередную грамоту, в которой подробно излагал события, связанные с Гебдоном. Посланник, сообщал государь, «по отпуске своем жил при дворе нашем царского Величества многое время без дел, и держал при себе многих иноземцев, и с теми людьми безвременно по ночам ездил ко многим иноземцам не по Посольскому обычаю, и люди его, напившись пьяными, чинили нашим… людям многое бесчестие и обиды… доходили на него великие жалобы». Однако Гебдон на все это никак не реагировал. Более того, он приказал своим людям «ходить и ездить с пистолями» и проезжая ночью мимо караулов, велел стрелять и подданным царя, «всяких чинов людям различное бесчестие и обиды чинил». Когда же царь повелел «думным людям» сделать послу замечание, тот не только «не унялся», но «злее прежнего учинил всякие непотребства». Дошло до того, что Гебдон со своими людьми, приехал в Немецкую слободу, напал на стрельцов, начал их избивать, одного вообще застрелили «безо всякие причины»[347].

Тут уж царь разгневался не на шутку и приказал немедленно выслать английского посланника из страны, а короля самого лично попросил провести расследование московского инцидента с тем, «чтоб впредь так иные чинить не дерзали». Впрочем, спустя какое-то время, Федор Алексеевич сжалился над посланником и обратился с очередной грамотой к Карлу, в которой сообщал, что не настаивает на том, чтобы король «учинил наказание» Гебдону. На том история с визитом английского посланника и закончилась. Что же касается просьб короля о преференциях для его купечества, то они остались без царского ответа.

Как видно, основное направление отношений России с Англией в правление первых царей из династии Романовых шло по линии экономических, главным образом, коммерческих контактов. При этом заметно укрепились позиции российской стороны, что являлось следствием роста экономики и укрепления нашего государства в целом. Обращает на себя внимание тот факт, что настойчивые, если не сказать навязчивые просьбы английских монархов о продлении преференций для своего купечества, становятся перманентной составляющей диалога двух стран. Даже изменение государственной формы правления в Англии в период революции 1640–1660 гг. не повлияли на внешнеэкономическую политику правительства, направленную на максимальное извлечение прибылей из сотрудничества с Россией. Между тем, Россия уже не шла на поводу у Англии и не стремилась, как то бывало при предыдущих царях, исполнять ее требования. Наша страна училась извлекать собственную выгоду из сотрудничества с англичанами.

3. Западная культура при дворе «тишайшего» царя

Нехватку своих специалистов русское государство в XVII веке по-прежнему компенсировало зарубежными. Как и в прежние годы, британцы продолжали играть важную роль в реорганизации и обучении русской армии. Д. Г. Федосов отмечал: «Недостатки своих вооруженных сил и военное превосходство Запада признавались самим русским правительством, которое в течение всего XVII в., да и позднее, заимствовало европейский ратный строй и практические приемы, приглашало на долговременную и постоянную службу сотни иноземных офицеров и мастеров, закупало за рубежом крупные партии огнестрельного и холодного оружия, обеспечивало перевод на русский язык и издание соответствующих уставов и трактатов»[348].

Не только армейские специалисты, но и кораблестроители из Британии стали появляться в Русском государстве. Как писал В. О. Ключевский, «мысли о флоте, о гаванях, о морской торговле начали сильно занимать и московское правительство уже с половины XVII века». Помышляли нанять в Голландии корабельных плотников и людей, способных управлять морскими кораблями[349]. Англичанин Виниус предложил построить гребной флот на Каспийском море. По царскому указу от 1667 г. в Коломенском уезде, на Оке, в селе Дединово было заложен первый русский корабль «Орел». Ключевский полагал, что строили его голландцы, но не обошлось и без участия британских мастеров. К примеру, полковник К. Бокковен, участвовавший в строительстве корабля, состоял с П. Гордоном в родстве. Корабль спустили на воду, однако в 1670 г. он был захвачен и сожжен мятежниками Степана Разина.

Среди английских специалистов при дворе особое место со времен Ивана Грозного занимали аптекари и врачи. Наибольшую известность среди них приобрел личный врач царя Алексея Михайловича — С. Коллинс. Около 9 лет он пробыл при царском дворе, в 1666 г. по собственной просьбе уволился и с многочисленными подарками и похвальным аттестатом отбыл на родину. В 1674 г. он издал книгу «Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу, живущему в Лондоне», в которой делился своими впечатлениями об увиденном в стране и при дворе. Менее известным в России был врач-хирург Джон Эннанд, лечивший от горячки П. Гордона.

Интерес к западной культуре в царствование Алексея Михайловича проявлялся также в сфере литературы и образования. Начиная с 1649 г., по приглашению царя в Москву из Печорской лавры прибыли ученые монахи Е. Славенецкий, А. Сатановский, Д. Птицкий. Они занялись переводами с греческого различных трудов. Вскоре появились переводные издания: «География», «Книга врачевской анатомии», «Гражданство и обучение нравов детских», «О граде царском». К переводу привлекали и других специалистов. Так, немецкий переводчик фон Дельден подготовил несколько книг, переведенных с латинского и французского языков, а австрийский посол Дорн перевел краткую космографию. Начали распространяться переводные лечебники. Все это указывало, на взгляд Ключевского, на «пробуждение научного интереса» в России[350].

Отличительной чертой образовательной системы в правление Алексея Михайловича стало приглашение в дома сановников иностранных учителей. Чаще всего это были учителя из Польши. Сам царь приказал своих детей Алексея, Федора и Софью обучать польскому языку. Его ближайшее окружение: бояре Морозов, Тяпкин, Ордин-Нащокин обучали своих сыновей латинскому, греческому и польскому языкам. Сын Ордин-Нащокина настолько увлекся западной культурой, что решил бежать за границу. Наследник посланника в Польше Тяпкина, обучавшийся в польской школе, волею случая оказался представлен в Львове королю Яну Собескому. Он произнес речь на польско-латинском языке, за что был вознагражден королем сотней злотых и 15 аршинами красного бархата.

Западное влияние прослеживалось и в интересе царя и его ближайшего окружения к балам и театральным зрелищам. Русских послов инструктировали на предмет изучения увеселений при дворах европейских монархов. Дворянин Лихачев, строго следуя данным указаниям, находясь в 1659 г. на придворном балу во Флоренции, послал в Москву грамоту с детальным описанием подобного увеселения.

Бесспорным достижением культурной жизни России при «тишайшем» царе сделался театр[351]. А вскоре придворные познакомились и с балетом. В 1674 г. «на заговенье» царь с царицей, детьми и боярами смотрели в Преображенском комедию, после чего немцы и дворовые люди посланника Матвеева играли на «фиолях, органах и на страментах и танцевали». «Так почувствовали в Москве потребность в европейском искусстве и комфорте, а потом и в научном образовании, — констатировал В.О.Ключевский. — Начали иноземным офицером и немецкой пушкой, а кончили немецким балетом и латинской грамматикой»[352].

Придворный быт также испытал на себе западное влияние при царе Алексее Михайловиче. Подражая иностранцам, царь и бояре начали разъезжать по Москве в «нарядных немецких каретах, обитых бархатом, с хрустальными стеклами, украшенных живописью». Бояре и богатые купцы строили каменные палаты, заводили обстановку на иноземный лад, обивали стены «золотыми кожами» бельгийской работы, украшали покои картинами, часами. Царь подарил своему любимцу, свояку Б. Морозову свадебную карету, «обтянутую золотой парчой, подбитую дорогим соболем и окованную чистым серебром», даже шины на колесах кареты были серебряные.

Проводником западной культуры в Москве становилась новая Немецкая или Иноземная слобода, основанная в 1652 г. на реке Яузе. На месте бывших немецких дворов отвели участки «по чину и званию» каждого «немца». По свидетельствам одного из них — Мейерберга, посетившего Москву в 1660 г., в слободе проживало «множество иностранцев», имелось три лютеранских церкви и одна реформаторская, а также немецкая школа. То был «уголок Западной Европы, приютившийся на восточной окраине Москвы»[353]. На взгляд С. М. Соловьева, служилые иноземцы были «совершеннейшими космополитами», равнодушными к судьбам страны, их приютившей, преследующими свои исключительно меркантильные интересы. «Трудно было сыскать между ними кого-нибудь с научным образованием, — отмечал историк, — такие люди не пошли бы в наемные дружины, но это были обыкновенно люди живые, развитые, много видевшие, имевшие много кое о чем порассказать, приятные и веселые собеседники, любившие хорошо, весело пожить, попировать за полночь, беззаботные»[354].

Судя по утверждению В. О. Ключевского, царь Алексей Михайлович подвергся значительному влиянию западной культуры. Он «ездил в немецкой карете, брал с собой жену на охоту, водил ее и детей на иноземную потеху, «комедийные действа» с музыкой и танцами, поил допьяна вельмож и духовника на вечерних пирушках, причем немчин в трубы трубил и в органы играл», дал детям учителя, который обучал их латинскому и польскому языкам[355].

Не отставало от царя в подражании и заимствовании элементов западноевропейской культуры и его ближайшее окружение: А. Л. Ордин-Нащокин, Ф. М. Ртищев, Н. И. Романов, Б. И. Морозов, А. С. Матвеев. Наиболее заметной фигурой среди них был Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин. Провинциальный дворянин из Пскова, дослужившийся до чина государственного канцлера исключительно благодаря своим знаниям, талантам и способностям, он неплохо знал математику, латынь, польский и немецкий языки. Все это пригодилось ему на дипломатической службе. Его сослуживцы говорили, что он хорошо знает «немецкое дело и немецкие обычаи». Вскоре Ордин-Нащокин прославился, как ревностный поклонник Западной Европы и «жестокий критик отечественного быта». «Привязанность его к западноевропейским порядкам и порицание своих нравилось иноземцам, с ним сближавшимся, которые снисходительно признавали в нем «неглупого подражателя» своих обычаев». Неудивительно, что недоброжелатели нередко называли Ордин-Нащокина «иноземцем»[356]. Зато иностранцы высоко его ценили. С. Коллинс характеризовал Ордин-Нащокина, как человека «неподкупного, строго воздержанного, неутомимого в делах». На его взгляд, Ордин-Нащокин «великий политик, очень важный и мудрый государственный министр, и может быть, не уступит ни одному из министров европейских». Нам представляется, что столь высокая оценка Ордин-Нащокина не в последнюю очередь была дана английским врачом потому, что канцлер считался «единственным покровителем англичан» в правительстве[357].

Между тем, Ордин-Нащокин не являлся слепым подражателем западной культуры. Он был убежден в том, что «не все нужно брать без разбора у чужих». «Какое нам дело до иноземных обычаев, — говаривал он, — их платье не по нас, а наше не по них». По мнению Ключевского, Ордин-Нащокин был «один из немногих западников, подумавших о том, что можно и чего не нужно заимствовать, искавших соглашения общеевропейской культуры с национальной самобытностью»[358].

Другой «любитель немцев», дядя царя Никита Иванович Романов, прослыл как покровитель иноземцев, был большим «охотником до их музыки и костюма» и считался «немножко вольнодумцем». Он одел своих людей в ливреи, чем вызвал гнев патриарха Никона. Испросив образец ливреи у хозяина, патриарх повелел ее изрезать «в куски». Как упоминал С. М. Соловьев, именно у Никиты Романова имелся тот самый бот, который впоследствии заинтересовал его внучатого племянника Петра Алексеевича и послужил началом российского флота.

Воспитатель и свояк царя Борис Иванович Морозов, в преклонных годах выражавший сожаление, что в молодости не получил надлежащего образования, одевал своего питомца, царевича Алексея и его придворных сверстников в немецкое платье. Советник царя Федор Михайлович Ртищев прославился как «ревнитель» наук и школьного образования. Неподалеку от Москвы он устроил Андреевский монастырь, куда за свой счет пригласил 30 ученых монахов, поручив им переводить иностранные книги, а также обучать грамматике греческой, латинской, славянской, риторике, философии и другим наукам всех желающих. Сам Ртищев тоже стал «студентом» этой «вольной школы». Он полюбил допоздна засиживаться в монастыре, беседуя с учеными монахами, учился у них греческому языку.

Еще один любимец царя, воспитатель его второй супруги Натальи Кирилловны Нарышкиной — Артамон Сергеевич Матвеев, дьячий сын, прославился тем, что первым открыл в своем московском доме, убранном на европейский манер картинами и часами, нечто похожее на «журфикс». Как отмечал Ключевский, это были собрания, где можно было «поговорить, обменяться мыслями и новостями, с участием хозяйки и без попоек». Именно Матвеев являлся одним из устроителей придворного театра. Из своих дворовых людей он составил труппу актеров, которые тешили государя представлениями. Жена Матвеева не жила затворницей, как то было принято в боярских семьях. Своему сыну Матвеев дал европейское образование. К концу царствования Алексея Михайловича Матвеев сделался главой сразу двух важных приказов — Малороссийского и Посольского.

Справедливости ради заметим, что не только предметы обихода или образовательная система европейцев привлекали внимание русских людей. Их интересовало также государственное устройство западных стран. К примеру, переводчик посольского приказа Андрей Виниус в своем статейном списке впервые представил сведения о системе государственного правления в Англии. «Правление Английского королевства, или… Великой Британии, — писал он, — есть отчасти монархиально (единовластно), отчасти аристократно (правление первых людей), отчасти демократно (народноправительно). Монархиально есть, потому что имеют англичане короля, который имеет отчасти в правлении силу и повеления, только не самовластно. Аристократно и демократно есть потому: во время великих дел, начатия войны, или учинения мира, или поборов каких денежных, король созывает парламент или сейм. Парламент делится на два дома: один называют вышним, другой нижним домом. В вышнем собираются сенаторы и шляхта лучшая изо всей земли, в другом собираются старосты мирских людей всех городов и мест, хотя что в вышнем доме и приговорят, однако без позволения нижнего дома совершить то дело невозможно, потому что всякие поборы денежные зависят от меньшего дома. И потому вышний дом может назваться аристокрация, а нижний демокрация. А без повеления тех двух домов король не может в великих делах никакого совершенства учинить»[359]. Как видно, чиновник Посольского приказа неплохо разбирался в системе государственного устройства Англии, обратив внимание на то, что парламент обладал большим влиянием на короля.

Иностранцы, приближенные ко двору Алексея Михайловича, очень хорошо разбирались в тонкостях придворной московской жизни. Те из приближенных царя, кто проявлял особый интерес к западной культуре, быстро становились объектами пристального внимания иностранцев, поскольку с их помощью можно было повлиять на государя. Показательно в этом отношении высказывание С. Коллинса. «Очень бы хорошо было, по моему мнению, — писал английский врач, — если бы какой-нибудь умный человек сделал в Москве самое выгодное описание государств, принадлежащих Его Величеству, королю британскому, его могущества, западноиндийских колоний со всеми их доходами, и приложил карту всех этих земель, поднесть бы это сочинение Афанасию Нащокину, чтобы… дать ему истинное понятие о могуществе британского короля… Нащокин занимает первое место в делах государственных»[360].

Возможно, что царь лично общался с англичанами, не только со своим лечащим врачом. Так, Соловьев упоминал, что накануне Рождества государь посещал тюремный и английский дворы, где «жаловал милостыню из своих рук». На английском дворе он одаривал пленных поляков, немцев и «черкас». Кто знает, быть может именно под влиянием бесед с англичанами, у царя зародился план об устройстве мануфактур, чтобы занять работой бедный люд, как то практиковалось в работных домах Англии. В семи верстах от Москвы, сообщал С. Коллинс, царь выстроил «для обрабатывания пеньки и льна красивые дома, которые находятся в большом порядке, очень обширны и будут доставлять работу всем бедным в государстве. Царица будет заведовать женщинами в этом заведении, для своих польз и выгод. Таким образом царь совершенствует мануфактуры своего государства»[361].

Ярко выраженные симпатии царя и его ближайшего окружения к иностранцам, покровительство европейским специалистам, заимствование элементов западной бытовой культуры, восторженное отношение к носителям этой культуры — все это способствовало зарождению в XVII веке нового течения в общественной российской мысли — «западничества». «Это было несомненным шагом вперед, отмечал ученый М. А. Алпатов. — Появление западничества означало признание необходимости борьбы за ликвидацию отсталости России. С другой стороны, западничество таило в себе и опасность — оно, как показал дальнейший опыт, зачастую порождало недооценку, а то и прямое высокомерие ко всему русскому»[362].

Между тем, западничество явилось лишь одной стороной «медали». Ее другой стороной сделалось «славянофильство». По признанию Э. Симмонса, в правление царя Алексея Михайловича «национализм начал организовываться в мощную оппозицию». Именно XVII век, на взгляд исследователя, и явился исходной точкой в размежеваниях западников и славянофилов[363].

Своеобразным противостоянием росту западничества среди высших кругов во главе с политической элитой явилось зарождение в русском обществе такого явления, как ксенофобия. Первые ростки ксенофобии были отмечены еще при Иване Грозном. Русские люди возмущались неофициальными формами общения царя с иностранцами, к которым тот проявлял «расположение и ласку». Православных москвичей удивляло свободное обсуждение царем с иностранцами религиозных тем, а также данное им разрешение на отправление протестантского богослужения и строительство кирхи для иноверцев. Между тем, в народном сознании религиозный вопрос был господствующим, и охрана православной религии от посягательств иноверцев выдвигалась на первый план в отношениях с ними. В XVII веке ксенофобия в русском обществе сделалась еще более ощутимой. «Ксенофобия проявлялась постоянно и резко, — отмечал Д. Г. Федосов, — в бегстве крестьян при виде иноземцев даже на оживленных приграничных дорогах, в выселении московских немцев в особую «резервацию» за пределы города, в насилиях и оскорбительных выходках над ними… Патриарх наставлял царей, дабы запретили в полках и во всем государстве «проклятым еретикам» быть начальниками», чтоб иноверцам-еретикам костелов… не давать строить нигде, новых латинских и иностранных обычаев и в платье перемен по-иноземски не вводить»[364]. Порой даже видные дворяне начинали требовать удаления «чужих» офицеров из русской армии.

Наиболее ярко ксенофобские мотивы прозвучали в высказывании Юрия Крижанича. Просвещенный серб предостерегал русских людей от чрезмерного влияния Запада. «Иностранным купцам никак не должно позволять иметь в России дома, лавки, склады, погреба, никак не должно пускать к себе иностранных купеческих агентов, консулов, резидентов, — утверждал он. — Наш славянский народ весь подвержен такому окаянству, везде на плечах у нас сидят немцы, жиды, шотландцы, цыгане, армяне и греки, которые кровь из нас высасывают… Иностранцы над нами господствуют, обманывают нас всячески и делают из нас все, что хотят, потому и зовут нас варварами»[365]. Он обвинял чужеземцев в том, что те вмешиваются «в наши войны», «впутывают в свои войны и сеют меж нами внутренние раздоры и проклятое братоубийство». Крижанича возмущало, почему немцы «под предлогом ратного дела» прибывали в Россию, где получали «непомерно большое жалование», чем наносили обиду местным жителям. Иностранцы подкупали царя и бояр, чтобы брать в аренду рудники и мастерские, чем разоряли русский народ. Особое внимание Крижанич уделял ксеномании, или чужебесию — «бешеной любви к чужим вещам и народам, чрезмерному бешеному доверию к чужеземцам». «Эта смертоносная чума (или поветрие), — писал он, — заразила весь наш народ… Все беды, которые мы терпим, проистекают именно из-за того, что мы слишком много общаемся с чужеземцами и слишком много им доверяем». И далее автор приходил к заключению: «Ни один народ под солнцем испокон веков не был так обижен и опозорен чужеземцами, как мы, славяне, немцами. Значит, ни один народ не должен так остерегаться общения с чужеземцами, как мы, славяне».

Между тем, Крижанич прекрасно понимал, что без общения с чужеземцами русские жить не могут. «Чужеземцы приносят нам четыре блага: благочестие, товары многие, наставления в науках и разные политические соглашения или договоры», — признавал он. Учитывая достижения Запада, пользуясь ими, следует в то же время «всеми способами от себя отвращать и отметать» то зло, которое чужеземцы несут с собой, заключал автор.

Усилившийся процесс деления в русском обществе на западников и славянофилов не был столь безобидным, как казалось на первый взгляд. Он имел свои далеко идущие негативные последствия. Если до XVII в. русское общество отличалось однородностью, то по мере усиления западного влияния стало наблюдаться разрушение «нравственной цельности» самого общества, завершившееся в конечном итоге его расколом. «Как трескается стекло, неравномерно нагреваемое в разных своих частях, так и русское общество, неодинаково проникаясь западным влиянием во всех своих слоях, раскололось, — отмечал Ключевский. — Раскол, происшедший в русской церкви в XVII в., был церковным отражением этого нравственного раздвоения русского общества под действием западной культуры»[366]. С той поры русское общество разделилось на два лагеря: почитателей родной старины и приверженцев новизны, т. е. иноземного, западного. При этом высшие классы оставались равнодушными к родной старине и вполне отдавались иноземному влиянию. В свою очередь, славянофилы ненавидели все «привозные новшества». Подобное равнодушие одних и ненависть других «вошли в духовный состав русского общества как новые пружины, осложнившие общественное движение, тянувшие людей в разные стороны»[367].

Как видно, тесное сближение с Западом, начавшееся при отце Петра I, привнесло с собой не только «диковинные» европейские новинки обихода, костюмы, театральные представления, но и иноземных командиров в армию. Самым серьезным последствием подобного сближения явился начавшийся необратимый процесс раскола российского общества. В то же время именно благодаря знакомству с передовыми достижениями западноевропейской культуры представители политической элиты нашего государства во главе с самим царем смогли выработать стройную «преобразовательную программу». Основные положения этой программы сводились, на взгляд Ключевского, к следующему: мир и даже союз с Польшей; борьба со Швецией за восточный балтийский берег, с Турцией и Крымом за Южную Россию; завершение переустройства войска в регулярную армию; замена старой системы прямых налогов подушной и поземельной податями; развитие внешней торговли и обрабатывающей промышленности; введение городского самоуправления; освобождение крестьян от крепостной зависимости с землей; устройство общеобразовательных и технических школ, приспособленных к нуждам государства. Все это предполагалось осуществить «по иноземным образцам и при помощи иноземных специалистов». На взгляд историка, совокупность подобных задач явилась ничем иным, как преобразовательной программой Петра I. «В том и состоит значение московских государственных людей XVII века, — писал Ключевский, — они не только создали атмосферу, в которой вырос и которой дышал преобразователь, но и начертали программу его деятельности, в некоторых отношениях шедшую даже дальше того, что он сделал»[368].

Нельзя не признать того факта, что в западноевропейской культуре, оказавшей большое влияние на политическую элиту России при царе Алексее Михайловиче, основная составляющая принадлежала британцам. Они, как и в прежние времена, занимали ведущие позиции в торговле, промышленности, армии, медицине. В то же время положение самих англичан в России в XVII веке заметно изменилось: в торговле и промышленности их все больше теснили голландские конкуренты, а русский царь более не освобождал от уплаты пошлин. Все это явилось результатом укрепления позиций национального торгово-промышленного капитала и усиления Русского государства в целом.