Анни Маннинен

14

Спальная ниша заполнилась призрачным светом. Ночь за окном была непроглядная, но она звала, манила к себе. Анни взглянула на Деву с Воином, которые лежали рядом с ней. Куклы смотрели на нее как-то виновато, как будто просили прощения, что не могут пойти с нею.

— Ну, ничего, — сказала им Анни. Я и одна справлюсь. У вас столько своих забот и трудностей. Я понимаю, вы не можете пойти. Но вы ведь тоже должны понять, как мне страшно отправляться в это путешествие. Пожелайте мне ни пуха ни пера.

Анни показалось, что куклы глубоко вздохнули и даже подвинулись к стенке, когда она поднялась с постели. Она пошарила в кармане ночной рубахи. Все в порядке, флакон на месте. Тихонько, на цыпочках, Анни прошла мимо Лассе, который спал глубоким сном, и мимо мамы, тихо посапывавшей на раскладушке! Беззвучно Анни открыла дверь и так же беззвучно затворила ее за собой. Девочка, как была босиком, вышла на лестницу, но она не спускалась по ступенькам, нет… Она плавно заскользила вниз, прямо по воздуху, как будто на крыльях. На дворе, залитая лунным сиянием, стояла белая цирковая лошадка. Выгнув шею словно лебедь, она беспокойно помахивала красивым хвостом. Лошадь тревожно перебирала копытами, готовая двинуться в путь. Анни быстро пересекла двор, миновала клумбу с ноготками и одинокий клен. Но вдруг, в тот самый момент, когда девочка готова была сесть на лошадь, она остановилась как вкопанная: ей показалось, будто перед ней неожиданно выросла стена.

А за спиной у Анни раздались слова:

Юлкуска, в одной ночной рубахе, стояла на крыльце и, широко раскинув руки, произносила свое заклинание. Черные глаза ее так и сверкали злобой. Сила ее злых чар оказалась столь велика, что Анни не могла ступить ни шагу.

— Тэри! — воскликнула Анни. — На помощь!

— Я дала ему снотворного, — сказала Юлкуска. — Так что напрасно ты зовешь эту жалкую пустолайку.

— Муттиска… — прошептала Анни. — Но в тот же миг она вспомнила, что Муттиска уехала куда-то. Значит, теперь она, Анни, совершенно одна.

— Лучше будет, если ты вернешься домой и отправишься спать, — уговаривала Юлкуска сладким голосом. — Такой маленькой девочке не следует вмешиваться в колдовские дела.

— Никакие это не колдовские дела, — ответила Анни. Голос ее звучал чуть слышно, а ноги по-прежнему не подчинялись. Они были как будто чужие. — Это общее дело. Оно касается и деревьев, и животных, и воды, и травы, и человека…

— Чепуха, ха-ха-ха, — ответила Юлкуска со злобным смешком. — Ты не разбираешься в этих делах, ни капельки! Теперь этой беде уже ничем не помочь. Воздух, Море и Земля окутаны таким густым слоем липкой грязи, что ты, девчонка, ничего не сможешь сделать. К тому же у тебя больше нет помощницы, эта знахарка Муттиска уехала, а если она и вернется, то я устрою так, что ее отсюда выселят. Уж я позабочусь о том, чтобы в дело вмешался мой властелин, Черный Колдун. На месте домика Муттиски построят высотный дом. И тогда вам тоже придется поискать себе новое место! Всем вам придется уйти, и никто из вас нигде не получит новой квартиры. Только я получу хорошенькую маленькую квартирку в новом высотном доме. Вот так-то! Можешь мне поверить.

— Пусти меня, — сказала Анни, тяжело дыша. Она напрягла все свои силы, чтобы сдвинуться с места. Лошадь нервно потряхивала гривой; бока ее вздымались от напряженного ожидания.

— Если ты пойдешь, я наделаю ужасных дел, — прошипела Юлкуска. — Я отравлю все колодцы… — И она начала громким зловещим голосом: — Пусть отныне вода в колодцах на Казарменной горе будет черной как деготь, и густой как смола! Проклинаю, проклинаю! Заклинаю, заклинаю…

— Но ты совсем не баба-яга и не колдунья, — сказала Анни твердым и ясным голосом. Она и сама не понимала, откуда брались у нее эти слова. — Ты просто вредная-зловредная сплетница. А разыгрываешь из себя бог знает кого. Но меня тебе не удержать, злая старуха!

Стремительный огромный прыжок, как у кенгуру, — и Анни уже верхом на белой лошадке. Лошадь ударила копытом, вскинула благородную голову и взмыла в воздух.

Юлкуска выбежала на середину двора и, размахивая руками, принялась выкрикивать свои заклинания — но они уже не имели никакой силы. Зато Анни все отчетливее ощущала в себе прилив какой-то необъяснимой силы, который породил песню, и слова этой песни сами собой полились из ее уст:

Анни стремительно уносилась все дальше от Казарменной горы, и когда песня ее закончилась, девочка почувствовала, что у нее пересохло в горле. Когда же она выучила эту песню? Ведь она пела так, будто давно знала эти слова и этот мотив… И этот сильный, звучный голос… Это у нее-то, у Анни Маннинен, которая всегда жалела, что судьба не наделила ее ни музыкальным слухом, ни голосом. Кроме того, она чувствовала сейчас во всем теле такую силу и такую слитность со своей лошадью, что невольно подумала: уж не превратилась ли она в кентавра? Там внизу, в ночной тьме, узкой полоской извивалась река, беспорядочно громоздились городские дома, заводские трубы торчали как черные штыки. А она все летит и летит… И ни с чем не сравнить этот неудержимый полет горячего коня! Детской игрой показалась теперь Анни быстрая карусель, от которой у нее раньше кружилась голова.

Звезды стремительно проносились перед ее глазами, в ушах гудело и свистело, конь то и дело всхрапывал. «И как это я научилась так лихо ездить верхом, хотя меня никто никогда не учил? — подумала Анни. — А может, у меня к этому природный талант?»

Постепенно Анни почувствовала, что устает. Да и лошадь устала. Ведь силы могут иссякнуть даже у закаленной цирковой лошади. Белогривая заметно сбавила скорость, стала снижаться, и вскоре ее копыта неслышно коснулись земли. Анни соскользнула на Землю. Очутились они на берегу реки. Лошадь отдышалась и как ни в чем не бывало принялась щипать траву на прибрежном лугу.

— Ты тут подожди меня, поешь травки, поброди по воде, — сказала Анни, обращаясь к Белой Лошади. — А у меня одно дело. Я ненадолго отлучусь.

Девочка достала из кармана флакон и выпила две капли. Голова ее сразу же наполнилась знакомым шумом, и она очутилась на краю старинного села, раскинувшегося вдоль реки.

Был полдень. Яркое солнце щедро заливало светом крыши сереньких домов и узкие деревенские улочки. Улочки были грязные, глинистые, они сливались с такими же глинистыми, серыми полями. Домики скособочились, стояли вкривь и вкось. Сонная река не спеша текла себе куда-то, равнодушно отражая в своих медленных водах всю эту серую картину. Поля вокруг были такие голые и пустынные, словно над ними пронесся черный смерч. Войдя в деревню, Анни увидела, что многие дома заброшены: двери нараспашку, очаги давно холодные. Весь деревенский люд собрался во дворе одного из домов. Молодая женщина красила там пряжу. Люди были похожи на нищих: бедно одетые, с голодными глазами. Дети кутались в лохмотья, самые маленькие жадно сосали сухую хлебную корочку. Анни в своей ночной рубахе, одетой наизнанку, не привлекла к себе ничьего внимания. Только один беззубый старик спросил у нее с грустным участием:

— От какой же это стаи беженцев ты отбилась, милая?

Но Анни ничего не ответила, а старик, тяжело вздохнув, повернулся к девушкам, которые упрашивали о чем-то молодую женщину, красившую пряжу. Все люди — дети, женщины, старики и старухи — обращались к ней с мольбой в голосе.

— Ты пойди, пойди. Шагай первой и пой, — просили люди. — А то наши поля совсем зарастут травой, воды иссякнут, и все мы умрем от голода и жажды.

— Теперь пой хоть сколько, а поля родить уже не будут, — сказала красильщица, не поднимая глаз от большого черного котла, в который она окунала моток пряжи, будто полоскала белье. — По этим полям дважды прошло войско. Сначала одни гнали других, потом все повернулось, и те, кого сначала гнали, сами превратились в преследователей. Да вы только взгляните на наши поля. Разве может здесь что-нибудь вырасти? Разве что чертополох да пырей. Так что оставьте меня в покое. Нет у меня больше сердца. То войско растоптало его.

— Да, но кто же будет петь и кто нам укажет путь, если ты не пойдешь с нами, — умоляли девушки. Их косы висели как тусклая жухлая пакля, а полосатые юбки и льняные кофты были драными и грязными, — Ведь мы не умеем петь. Маари, ты должна помочь нам. Иначе зерно никогда больше не даст в этой земле всходов!

— Но разве вы не видите, что я крашу для вас пряжу, для ваших свадебных накидок, — ответила Маари, бросив искоса взгляд на девушек и горько усмехнувшись, — У нас ожидается много свадеб. Посмотрите, сколько у нас женихов!

И Маари махнула рукой на мальчишек, которые гонялись друг за другом Вокруг котла с краской.

— А что, разве всех парней забрали здесь на войну? — спросила Анни у беззубого старичка.

— Забрали, да так они и сгинули, — ответил старик и посмотрел на Анни потухшими глазами. — Не будет здесь свадеб. Ни одной. А наша Маари только красит да красит пряжу, чтобы ткать яркие, пестрые покрывала и нарядные свадебные кофты. Ее жених погиб на ее глазах… Но ведь жизнь должна продолжаться. Поля должны цвести. А они не заколосятся, пока девушки с песней не обойдут семь раз вокруг полей.

— А почему же она не соглашается петь? — спросила Анни.

— Маари говорит, что песня застряла у нее в горле, как ость от колоса, — ответил старик.

— Лучше я продолжу свою работу, — сказала Маари стоявшим возле нее людям. — Пусть поля станут опять нетронутой целиной. Зачем нам растить на этой земле хлеб, если скоро снова придет войско и затопчет нашу ниву? Ведь в прошлом году вы просили меня накрасить много разноцветной пряжи, сказали, что в деревне будет много свадеб и для невест потребуется много юбок, накидок, кофточек и свадебных покрывал. Я накрасила вам разной пряжи сколько смогла, краска еще кипит в моем котле, пряжа набирает в нем цвет. Так бегите же скорее и запустите свои ткацкие станки. Пусть они запоют! Пусть приданое нашим невестам будет готово.

— Ну зачем столько горечи, Маари? — спрашивали девушки, стоявшие вокруг. — У многих из нас тоже забрали женихов, и мы тоже не знаем, вернутся ли они когда-нибудь. Иди! Давай обойдем поля семь раз. Пой!

Помешивая в котле краску, Маари сказала:

— Я знаю теперь только одну-единственную песню.

И она запела звучным, но холодным голосом:

От этой песни люди еще больше поникли и стояли беспомощные, удрученные. А красильщица продолжала свою работу, не поднимая головы.

— А никто другой не знает ту песню? — спросила Анни у старичка.

— Нет, та песня не получается ни у кого другого, — ответил старик. — Только она одна может, Маари. Только она умеет красить нити жизни. Только она знает песню, которая способна оживить землю. Другие наши девушки могут лишь подпевать ей. Да ты посмотри на них. Радость потухла в их глазах, голоса стали скрипучие, как у ворон. А что за косы у них, тьфу! Да, остались без доли, будто неурожайное поле…

— Природа-Мать, почему ты им не помогаешь? — тихо произнесла про себя Анни. — Дай им голос.

Ласковый ветер прошуршал в березняке. Он донес до деревни робкие запахи цветущего луга. Анни подошла к Маари и сказала:

— Посмотри, разные мелкие цветочки первыми осмелились возродиться к жизни и снова зацвели.

Маари наконец-то оторвалась от своего черного котла и, остановив на Анни пристальный взгляд, глубоко, полной грудью вдыхала свежий воздух, словно хотела впитать в себя все запахи.

— Различаю мышиный горошек и клевер, — произнесла она в задумчивости.

В этот миг в березняке закуковала кукушка. Начала она робко и тихо, но голос ее становился все увереннее и скоро полился так легко, будто кукушка и не собиралась кончать свое «ку-ку».

— Вы только послушайте эту кукушку, ишь сколько золота сулит нынче летом, — говорили старые люди, одетые в лохмотья, и еще внимательнее прислушивались к кукованию. Вся толпа заметно оживилась.

— Да она и не собирается кончать, — радовались люди. — Обещает долгих лет жизни. Добрая сегодня кукушка, а обычно так спешит… Так торопится…

— Маари оставила свою пряжу и подошла к низенькой ограде, которой был обнесен двор. Женщина завороженно прислушивалась к кукушке. Девушки столпились у нее за спиной. Маари вся преобразилась, ее усталое лицо стало просветленным, глаза заискрились, а из уст полилась песня, чистая и ясная, как слеза ребенка:

И во главе с Маари девушки вереницей направились к полю, к зеленевшей меже.

— Что это за песня? — шепотом спросила Анни у стоявшей рядом старушки.

— Это праязык, вещие слова, — с таинственным видом ответила старушка. Я тоже девушкой знала этот язык, и тогда я тоже пела, и моя мать пела, и мать моей матери пела, и моя прабабушка, и бабушка моей прабабушки тоже пела эту песню. Смотри, как плавно и красиво они идут… Теперь поле не пропадет, не останется бесплодным, пусть здесь хоть конница проскачет. Теперь Природа-Мать услышит песню и проснется… И ой как она обрадуется! И сделает так, что всходы опять заколосятся и птицы запоют на деревьях…

— А где живет Природа-Мать? — спросила Анни как бы между прочим.

— А вон там, на вершине той гряды, — ответила старушка таинственно, тоном заговорщицы. — Там, где растут самые высокие ели и сосны. Там она живет. Эта песня доносится туда до нее, до Матери всех Матерей.

Анни вышла со двора и стала подниматься по склону гряды. Внизу, на равнине, девушки с Маари все еще обходили поля по обочинам, поросшим сорняками и репейником. Многоголосое девичье пение доносилось до слуха Анни как отдаленный отзвук из страны эльфов. Чем выше поднималась Анни, тем шире распахивались перед ее взором окрестные дали. Вскоре она увидела всю гряду целиком. До чего же красивое место сотворила для себя Природа-Мать! Наверно, она с великим удовольствием украшала его, разбрасывая среди мощных сосен ягельник, стланик, мягкие мшистые кочки и цветущий вереск. Его букеты вспыхивали среди зелени как сиреневые огоньки. Тут и там краснели грозди спелой брусники. Птицы хлопотали вокруг деревьев, на которых у них были свиты гнезда.

На вершине Анни огляделась. Внизу простиралась истерзанная войском земля: глинистые затоптанные поля, расхищенные амбары с распахнутыми настежь дверьми, оскверненные мутные озера и сонная река. Людям предстояло начинать жизнь заново.

Но где же сама Природа-Мать? По словам старушки, она должна сидеть где-то здесь, на вершине, и слушать песню девушек. Анни внимательно осмотрела каждый камень, каждую кочку. Она медленно брела вдоль гряды, в зарослях пламенеющего кипрея, заглядывая под каждое дерево, потом села на камень и стала терпеливо ждать. Но ничего не происходило.

«Пожалуй, мне надо выпить немного волшебного напитка», — решила в конце концов Анни. И капнула на язык две капли.

Вершина скалистой гряды сразу зашевелилась, задвигалась. Зашатались деревья, взлетело множество птиц. Это Природа-Мать с великим трудом пыталась подняться. Ее тело вросло глубоко в землю, и его оплели крепкие корни можжевельника, сосен и елей, а в волосах гнездились птицы. Она открыла глаза — это оказались два чистейших родника.

— Кто это меня тревожит? — спросила Природа-Мать, и голос ее прошумел как ветер.

— Это я, Анни Маннинен, — ответила девочка и не узнала своего голоса — это был писк маленького птенчика.

— Что ты от меня хочешь, Анни Маннинен? — вздохнула Природа-Мать, глядя глазами-родниками в синий простор неба, простиравшийся над ней. Она была очень морщинистая и вся поросла мохом. Когда она говорила, деревья вздрагивали словно под ветром. — Не надо приходить ко мне, Дитя Человеческое. Вопросы жизни и смерти решаются не здесь… В другом месте. Среди людей.

— Я пришла к тебе за словами, — пропищала по-птичьи Анни. Интересно, кто это дал ей такой голос, голос птенчика зяблика? Может быть, для того, чтобы Природа-Мать поняла ее речь? — Есть ли у тебя слова, чтобы защитить землю и воздух, леса и озера, реки, ламбушки и болота?

Природа-Мать молчала. Она громко вздыхала, ворочалась. От волнения ее глаза-родники заискрились, сосны вокруг закачались, зашумели.

— Все слова у меня иссякли, — сказала Природа-Мать. — Теперь я только ландшафт, без конца и без края. У меня нет больше никаких надежд, никаких желаний. Я ни о чем не думаю, ничего не делаю. Я только существую. Человеку дана страсть бесконечно стремиться к чему-то. Даже к чему-то большему, чем я сама. А значит, вы сами должны найти нужные слова. Возвращайся назад и скажи это людям. А мне позволь опять погрузиться в забытье… И если я устала и истощилась, то это ваша вина. Люди должны сами отыскать заветные слова. Оставь же меня в покое, девочка.

И Природа-Мать медленно повернулась на другой бок. Сосны при этом заходили ходуном, камни и мох покатились вниз по склону, перепуганные птицы покинули свои гнезда, слетели с насиженных мест. Но вскоре все успокоилось, обрело прежний вид. Природа-Мать впала в оцепенение, слилась с грядой и стала опять неразличима среди окружающего ландшафта.

На сердце у Анни стало вдруг очень тяжело. В поисках заветных слов она проделала такой долгий путь. А никаких слов и не было. Может быть, Природа-Мать умела слушать только тех поющих девушек? А ее не понимала, потому что она, Анни Маннинен, пришла из другого времени, куда более позднего. А она-то, глупенькая, совершила такое путешествие, возомнила себя избранницей судьбы. Анни сидела на камне и горько плакала, и ей казалось, что птицы плачут вместе с нею.

Наконец, вытерев слезы, Анни побрела обратно к деревне. По пути она услышала, что кукушка все еще кукует. Люди были заняты своей работой. Они сеяли репу и оживленно переговаривались. Старики вовсю чинили дома и амбары, женщины рвали молодую крапиву и кидали ее в горшки с кипящей водой. Во дворах весело перекликались дети, кидаясь шишками. При виде всего этого Анни стало полегче. И она подумала: «Я же все-таки получила ответ от Природы-Матери. Ведь она сказала, что люди должны сами найти нужные слова. Надо это запомнить».

Белая Лошадь отдыхала на берегу. Она поднялась навстречу Анни, встряхнулась и радостно заржала. Ей уже наскучило стоять на одном месте. Хотелось снова в звездный полет. Анни уселась верхом на лошадь, выпила волшебного напитка и отправилась в обратный путь. Домой.