Античная драма

Все персидское войско в Элладу ушло.

А мы, старики, на страже стоим

Дворцов золотых, домов дорогих

Родимого края. Сам царь велел,

Сын Дария, Ксеркс,[5]

Старейшим, испытанным слугам своим

Беречь эту землю свято.

Но вещей тревогой душа смущена,

Недоброе чует. Вернется ль домой

С победою царь, вернется ли рать,

Блиставшая силой?

Весь Азии цвет в чужой стороне

Воюет. О муже плачет жена.

А войско не шлет ни пеших гонцов,

Ни конных в столицу персов.

Отовсюду — из Суз, Экбатан, от ворот[6]

Башен древних киссийских[7] —

И в строю корабельном, и в конном строю,

И в рядах пехотинцев, потоком сплошным

Уходили бойцы на битву.

Их вели в поход Амистр, Артафрен,

Мегабат и Астасп — четыре царя[8]

При царе величайшем,

Персов славных вожди, бойцов главари,

Стрелки-силачи на быстрых конях,

Суровы на вид, в бою горячи,

Непреклонны душой, отваги полны,

Лихой овеяны славой.

Затем Артембар, верхом на коне,

Масист и лучник меткий Имей,

Славный боец, затем Фарандак

И конник Состан за ними.

Других послал плодоносный Нил,

Могучий поток. Пошел Сусискан,

Пошел египтянин Пегастагон,

Пошел священного Мемфиса царь,

Великий Арсам, и Ариомард,

Владыка и вождь вековечных Фив,

И гребцы, что в болотах Дельты живут,

Несметной пошли толпою.

За ними — лидийцы, изнеженный люд,

У них под пятою весь материк.

А лидийскую рать в поход повели

Митрогат и Арктей, вожди и цари.

И от Сард золотых по воле владык[9]

Колесницы с бойцами помчались вдаль,

То четверки коней, то шестерки коней,

Поглядишь — и замрешь от страха.

И Тмола, священной горы, сыны[10]

На Элладу ярмо пожелали надеть —

Мардон, Тарибид, копьеметная рать

Мисийцев. И сам Вавилон золотой,

Разномастное войско свое собрав,

Послал на войну — и в пешем строю

Стрелков, и суда, одно за другим.

Так Азия вся по зову царя

Взялась за оружье, и с места снялась,

И в Грецию двинулась грозно.

Так мощь и красу Персидской земли

Война унесла.

Вся Азия-мать о тех, кто уже

Тоскует в слезах, тревогой томясь.

Родители, жены считают дни.

И тянется, тянется время.

Вторглось войско царя в страну соседей,

Что на том берегу пролива Геллы,[11]

Афамантиды, канатом плоты связав,[12]

Морю взвалив на шею

Тяжким ярмом крепкозданный мост.

Гонит войско по суше и по морю,

Полон ярости, Азии владыка,

Людом усеянной. Верит в своих вождей,

Сильных, суровых, стойких,

Отпрыск Данаи, равный богам.[13]

Он глядит иссиня-черным

Взглядом хищного дракона,

С ассирийской колесницы

Кораблями и бойцами

Управляя, и навстречу

Копьям вражьим стрелы шлет.

Нет преграды, чтоб сдержала

Натиск полчищ многолюдных,

Нет плотины, чтобы в бурю

Перед морем устояла.

Непреклонно войско персов,

Одолеть его нельзя.

Но какой способен смертный

Разгадать коварство бога?

Кто из нас легко и просто

Убежит из западни?

Бог заманивает в сети

Человека хитрой лаской,

И уже не в силах смертный

Из сетей судьбы уйти.

Так богами решено и судьбою,

Так издревле заповедано персам:

Воевать, сметая стены,

Упиваясь конной сечей,

Занимая с налета города.

И привык народ глядеть без боязни

На седую, разъяренную ветром

Даль морскую, научился

Плесть причальные канаты,

Наводить над пучинами мосты.

Потому-то черный страх

И щемит мне грудь, увы! —

Страх, что, войско потеряв свое,

Опустеют Сузы вдруг

И столица от боли завопит.

И киссийцы воплю Суз

Будут вторить, и — увы! —

Толпы женщин, плача и крича,

В клочья будут на себе

Тонкотканое платье раздирать.

Кто верхом, кто пешком

За вождем пустился в путь,

Роем пчел бросил дом весь народ,

Чтоб, упряжкой одной

Берег с берегом связав,

Перебраться за пролив, где мысы

Двух земель разделены волнами.

А в подушки пока

Жены персов слезы льют,

По мужьям дорогим истомясь,

Тихо плачут о тех,

Кто ушел на смертный бой.

И оставил бедную супругу

Тосковать на ложе опустелом.

Что ж, персы, пора! Мы сядем у стен

Вот этих старинных

И ум напряжем: настала нужда

В нелегких и важных решеньях.

Что с Ксерксом-царем? Где Дария сын,

Чей предок, Персей,

Название племени нашему дал?

Сразил ли врага натянутый лук,

Или вражье копье

Острием одержало победу?

Но вот, как сиянье очей божества,

Царица, царя великого мать,

Предстает нам. Скорее падите ниц

И все, как один, царицу свою

Приветственной речью почтите!

О, привет тебе, царица персов, Дария жена,

Перепоясанная низко Ксеркса матерь, госпожа!

Ты была супругой бога, богу Персии ты мать,

Если верен демон счастья войску нашему, как встарь.

Потому-то я и вышла, дом покинув золотой

И покой, который спальней мне и Дарию служил.

И меня тревога гложет. Откровенно я, друзья,

Говорю: отнюдь не чужды опасения и мне

Я боюсь, в пыли похода все богатства, что собрал

Дарий с помощью бессмертных, обратятся сами в пыль,

Потому двойной заботой несказанно я казнюсь:

Ведь богатство не почетно, если силы нет за ним,

Но и в силе мало славы, если в бедности живешь.

Да, у нас достаток полный, но за Око страх берет —

Оком дома и достатка я хозяина зову.

Вы теперь, о старцы персы, слуги верные мои,

Помогите мне советом, рассудите, как тут быть.

Вся на вас моя надежда, ободренья жду от вас.

О, поверь, царица, дважды не придется нас просить,

Чтобы словом пли делом в меру сил своих тебе

Помогли мы: мы и вправду слуги добрые твои.

Все время сны мне снятся по ночам с тех пор,

Как сын мой, войско снарядив, отправился

Опустошать и грабить Ионийский край.

Но не было еще такого ясного

Сна, как минувшей ночью. Расскажу его.

Мне две нарядных женщины привиделись:

Одна в персидском платье, на другой убор

Дорийский был, и обе эти нынешних

И ростом, и чудесной красотой своей

Превосходили, две единокровные

Сестры. Одной в Элладе постоянно жить

Назначил жребии, в варварской стране — другой.

Узнав, — так мне приснилось, — что какие-то

Пошли у них раздоры, сын, чтоб спорящих

Унять и успокоить, в колесницу впряг

Обеих и надел обеим женщинам

Ярмо на шею. Сбруе этой радуясь,

Одна из них послушно удила взяла,

Зато другая, взвившись, упряжь конскую

Разорвала руками, вожжи сбросила

И сразу же сломала пополам ярмо.

Упал тут сын мой, и стоит, скорбя, над ним

Его родитель Дарий. Увидав отца,

Ксеркс рвет одежды на себе неистово.

Вот это нынче ночью и приснилось мне.

Затем я встала, руки родниковою

Водой ополоснула и, неся в руках

Лепешку, жертву отворотным демонам,

Как требует обычай, к алтарю пришла.

Гляжу: орел у жертвенника Фебова

Спасенья ищет. Онемев от ужаса,

Стою и вижу: ястреб на орла, свистя

Крылами, с лету падает и в голову

Ему вонзает когти. И орел поник,

И сдался.

Если страшно было слушать вам,

То каково мне видеть!

Вы же знаете:

Одержит сын победу — все в восторг придут,

А не одержит — городу и спроса нет

С царя: он остается, если жив, царем.

Ни пугать тебя чрезмерно, ни чрезмерно ободрять,

Матерь наша, мы не станем. Если знак недобрый ты

Увидала, то несчастье отвратить моли богов

И проси себе, и сыну, и державе, и друзьям

Даровать одно лишь благо. Возлияние затем

Сотвори земле и мертвым и смиренно попроси,

Чтоб супруг твой Дарий — ночью ты увидела его —

Из глубин подземных сыну и тебе добро послал,

А недоброе упрятал в мраке черном дольних недр.

Вот тебе совет смиренный прозорливого ума.

Но надеяться мы будем на счастливую судьбу.

Этой речью доброй, первый толкователь моего

Сновиденья, мне и дому ты услугу оказал.

Да свершится все ко благу! А богов, как ты велишь,

И любимых наших тени мы обрядами почтим,

В дом вернувшись. Но сначала я узнать хочу, друзья,

Где находятся Афины, далеко ли этот край?

Далеко в стране заката, там, где меркнет Солнца бог.

Почему же сын мой жаждет этот город захватить?

Потому что вся Эллада подчинилась бы царю.

Неужели так огромно войско города Афин?

Это войско войску мидян причинило много бед.

Чем еще тот город славен? Не богатством ли домов?

Есть серебряная жила в том краю, великий клад.

Эти люди мечут стрелы, напрягая тетиву?

Нет, с копьем они предлинным в бой выходят и щитом.

Кто же вождь у них и пастырь, кто над войском господин?

Никому они не служат, не подвластны никому.

Как же сдерживают натиск иноземного врага?

Так, что Дариеву даже погубить сумели рать.

Речь твоя страшна для слуха тех, чьи дети в бой ушли.

Скоро, впрочем, достоверно ты узнаешь обо всем:

По походке торопливой судя, перс идет сюда

И надежную несет нам весть на радость иль беду.

О города всей Азии, о Персия,

Великого богатства средоточие,

Одним ударом наша жизнь счастливая

Разбита. Увядает цвет земли родной.

Хоть мне и горько горя быть глашатаем,

Я должен вам поведать правду страшную,

О персы: войско варваров погибло все.

Новость ужасная! Горе, боль!

Плачьте, персы!

Пусть реки слез

Будут ответом вашим.

Да, все там завершилось, все закончилось,

И я уже не верил, что вернусь домой.

Слишком он долог, мой долгий век,

Если мне, старику, пришлось

Горе узнать такое.

Все видел сам воочью,

Не со слов чужих

Я расскажу вам, персы, как стряслась беда.

Горе! Не в добрый час,

Вооруженная до зубов,

Двинулась Азия на Элладу,

В землю страшную вторглась!

Телами тех, кто принял смерть плачевную,

Сейчас покрыто взморье Саламина сплошь.

Горе! По воле волн

Среди прибрежных скал, говоришь,

Мечутся трупы любимых наших,

Пеной белой одеты!

Что пользы было в стрелах?

Нас таранили.

Все наше войско корабельный бой сгубил.

Плачьте, кричите горестно,

Участь свою кляня!

Достался персам злой удел,

На гибель войско послали боги.

О Саламин, о имя ненавистное!

Как вспомню я Афины, так вопить готов.

Будут Афины в памяти

Вечным проклятьем жить:

Так много в Персии теперь

Безмужних жен, матерей бездетных!

Давно уже молчу я, оглушенная

Ударом этим. Слишком велика беда,

Чтобы промолвить слово иль задать вопрос.

Однако горе, что богами послано,

Должны сносить мы, люди. Все поведай нам,

Превозмогая стоны, совладав с собой.

Скажи, кто жив остался и о ком рыдать

Из полководцев? Кто из тех, что носят жезл,

Убитым пал в сраженье, оголив отряд?

Сам Ксеркс остался жив и видит солнца свет.

Твои слова — как солнце дому нашему,

Как после мрака ночи — лучезарный день.

Но Артембара — десять тысяч конников

Он вел — прибой качает у Силенских скал.

И с корабля Дедак, начальник тысячи,

Слетел пушинкой, силе уступив копья.

И Тенагон отважный, житель Бактрии,[14]

На острове Аянта[15] ныне дом обрел.

Лилей, Арсам, Аргест расшибли головы

Себе о камни берега скалистого

Той островной, кормящей голубей земли.[16]

Из египтян, в верховьях Нила выросших,

Арктей, Адей и третий щитоносный вождь,

Фарнух, — погибли все на корабле одном.

Погиб Маталл, что правил многотысячным

Хрисийским войском,[17] — алой краской бороду

Свою густую залил, испуская дух.

Араб-магиец[18] и Артам из Бактрии,

Что тридцать тысяч чернокожих конников

В сраженье вел, навеки в том краю легли.

И Амфистрей, копейщик наш испытанный,

С Аместром, и Ариомард-смельчак (о нем

Заплачут в Сардах), и Сисам из Мизии,[19]

И вождь двух с половиной сот судов Тариб,

Лирнессец родом, — ах, какой красавец был! —

Все, бедные, погибли, всех настигла смерть.

И Сиенесс, храбрейший из отважнейших,

Вождь киликийцев[20] — он один и то грозой

Был для врага великой — смертью славных пал.

Вот скольких полководцев я назвал тебе.

Бед было много, а доклад мой короток.

О, горе, горе! Я узнала худшее.

Позор нам, персам! Впору и рыдать и выть!

Но ты скажи мне, возвращаясь к прежнему,

Неужто кораблей такое множество

У греков было, что в сраженье с персами

Они решились на морской таран идти?

О нет, числом — в том нет сомненья — варвары

Сильнее были. Около трехсот всего

У греков оказалось кораблей, да к ним

Отборных десять. А у Ксеркса тысяча

Судов имелась — это не считая тех

Двухсот семи, особой быстроходности,

Что вел он тоже. Вот соотношенье сил.

Нет, мы слабей в сраженье этом не были,

Но бог какой-то наши погубил войска

Тем, что удачу разделил не поровну.

Афинян город, значит, и поныне цел?[21]

У них есть люди. Это щит надежнейший.

Паллады крепость силою богов крепка.

Но как, скажи мне, разыгрался бой морской?

Кто завязал сраженье — сами эллины

Иль сын мой, кораблей своих числом гордясь?

Всех этих бед началом, о владычица,

Был некий демон, право, некий злобный дух.

Какой-то грек из воинства афинского[22]

Пришел и Ксерксу, сыну твоему, сказал,

Что греки сразу, как наступит мрак ночной,

Сидеть не станут больше, а рассыплются

По кораблям и, правя кто куда, тайком

Уйдут подальше, чтобы только жизнь спасти.

Коварства грека так же, как и зависти

Богов, не чуя, царь, едва тот кончил речь,

Своим кораблеводам отдает приказ:

Как только солнце землю перестанет жечь

И мраком ночи небосвод покроется,

Построить корабли тремя отрядами,

Чтоб все пути отрезать отплывающим,

Аянтов остров плотным окружив кольцом.

А если вдруг избегнут греки гибели

И тайный выход кораблям найдут своим,

Начальникам заслона не сносить голов.

Так приказан он, одержим гордынею,

Еще не знал, что боги предрешили все.

Приказу подчинились, как положено.

Был приготовлен ужин, и к уключинам

Приладить весла каждый поспешил гребец.

Затем, когда последний солнца луч погас

И ночь настала, все гребцы и воины

С оружьем, как один, на корабли взошли,

И корабли, построясь, перекликнулись.

И вот, держась порядка, что указан был,

Уходит в море и в бессонном плаванье

Несет исправно службу корабельный люд.

И ночь минула. Но нигде не сделали

Попытки греки тайно обойти заслон.

Когда же землю снова белоконное

Светило дня сияньем ярким залило,

Раздался в стане греков шум ликующий,

На песнь похожий. И ему ответили

Гремящим отголоском скалы острова,

И сразу страхом сбитых с толку варваров

Прошибло. Не о бегстве греки думали,

Торжественную песню запевая ту,

А шли на битву с беззаветным мужеством,

И рев трубы отвагой зажигал сердца.

Соленую пучину дружно вспенили

Согласные удары весел греческих,

И вскоре мы воочью увидали всех.

Шло впереди, прекрасным строем, правое

Крыло, а дальше горделиво следовал

Весь флот. И отовсюду одновременно

Раздался клич могучий: «Дети эллинов,

В бой за свободу родины! Детей и жен

Освободите, и родных богов дома,

И прадедов могилы! Бой за все идет!»

Персидской речи нашей многоустый гам

На клич ответил. Медлить тут нельзя было,

Корабль обитым медью носом тотчас же

В корабль ударил. Греки приступ начали,

Тараном финикийцу проломив корму,

И тут уж друг на друга корабли пошли.

Сначала удавалось персам сдерживать

Напор. Когда же в узком месте множество

Судов скопилось, никому никто помочь

Не мог, и клювы направляли медные

Свои в своих же, весла и гребцов круша.

А греки кораблями, как задумали,

Нас окружили. Моря видно не было

Из-за обломков, из-за опрокинутых

Судов и бездыханных тел, и трупами

Покрыты были отмели и берег сплошь.

Найти спасенье в бегстве беспорядочном

Весь уцелевший варварский пытался флот,

Но греки персов, словно рыбаки тунцов,

Кто чем попало, досками, обломками

Судов и весел, били. Крики ужаса

И вопли оглашали даль соленую,

Покуда око ночи не сокрыло нас.

Всех бед, веди я даже десять дней подряд

Рассказ печальный, мне не перечислить, нет.

Одно тебе скажу я: никогда еще

Не гибло за день столько на земле людей.

Увы! На персов и на всех, кто варваром

На свет родился, море зла нахлынуло!

Но ты еще не знаешь половины бед.

Еще несчастье нам такое выпало,

Что вдвое тяжелее остальных потерь.

Какое горе может быть еще страшней?

Какая же такая, отвечай, беда

Случилась с войском, чтобы зло удвоилось?

Все персы, силой молодой блиставшие,

Отваги безупречной, рода знатного,

Вернейшие из верных слуг властителя

Бесславной смертью пали — на позор себе.

О, доля злая! Горе мне, друзья мои!

Какая же постигла их судьба, скажи.

Есть возле Саламина остров маленький,[23]

К нему причалить трудно. Там по берегу

Крутому часто водит хороводы Пан.

Туда-то и послал их царь, чтоб если враг,

С обломков кораблей спасаясь, к острову

Вплавь устремится, греков бить без промаха

И выбраться на сушу помогать своим.

Царь был плохим провидцем! В тот же день, когда

В морском бою победу грекам бог послал,

Они, в доспехах медных с кораблей сойдя,

Весь окружили остров, так что некуда

Податься было персам, и не знали те,

Что делать. Камни градом в наступающих

Из рук летели, стрелы, с тетивы тугой,

Слетая, убивали наповал бойцов.

Но вторглись греки все же дружным натиском

На этот остров — и пошли рубить, колоть,

Покуда всех не истребили дочиста.

Ксеркс зарыдал, увидев глубину беды:

Он на холме высоком возле берега

Сидел, откуда обозреть все войско мог.

И, разодрав одежды и протяжный стон

Издав, пехоте приказал он тотчас же

Бежать напропалую. Вот еще одна

Беда тебе в придачу, чтоб заплакать вновь.

О злобный демон, как ты посрамить сумел

Надежды персов! Сын расплатой горькою?

Афинам славным воздал. Мало ль варваров

Уже и прежде марафонский бой сгубил?

Сын за убитых отомстить надеялся

И только тьму несчастий на себя навлек!

Но корабли, скажи мне, уцелевшие

Ты где оставил? Ясного ответа жду.

Предавшись воле ветра, беспорядочно

Бежали уцелевших кораблей вожди.

А остального войска часть в Беотии[24]

Погибла, возле ключевой, живительной

Воды от жажды мучась. Мы ж, едва дыша,

Пришли в Фокею, пробрались, усталые,

В Дориду,[25] дотянулись до Мелийского

Залива, где поля река Сперхей поит.

Оттуда мы, не евши, снова двинулись

Искать приюта в городах Фессалии,[26]

В ахейских землях. Большинство погибло там —

Одни от жажды, голод убивал других.

В край магнесийский мы затем направились

И в землю македонян и, аксийский брод

Пройдя и Больбы[27] топи, в Эдониду[28] мы,

К горе Пангею вышли. Бог не вовремя

Послал мороз той ночью, и сковало льдом

Поток священный Стримон. И не чтившие

Богов дотоле тут с молитвой истовой

К земле и небу в страхе принялись взывать.

Молились долго. А когда закончило

Молитву войско, реку перешло по льду.

Кто перебрался прежде, чем рассыпал бог

Лучи дневные, тот из нас и спасся там.

Ведь вскоре солнца пламя светозарное

Палящим жаром хрупкий растопило мост.

Валились люди друг на друга. Счастливы

Те, что, не мучась долго, испустили дух.

А остальные, все, кто уцелел тогда,

Прошли с трудом великим через Фракию

И к очагам родимым возвращаются

Ничтожной горстью. Слезы лей, оплакивай,

Столица персов, юный цвет отечества!

Все это правда. Но еще о множестве

Бед умолчал я, что на нас обрушил бог.

О ненавистный демон, ты тяжелою

Весь наш народ персидский растоптал пятой.

О, горе мне несчастной! Войска нет уже.

О, сновиденье этой ночи вещее,

Как недвузначен был его недобрый смысл

И как неверно ваше толкованье сна!

И все же, слову подчиняясь вашему,

Сначала помолиться я пойду ботам,

А помолившись, снова выйду из дому

И в дар земле и мертвым хлебы вынесу.

Я знаю, жертвой не исправить прошлого,

Но будущее может и отрадней стать.

А вы советом в этих обстоятельствах

Мне, как и прежде, добрым помогать должны.

И если сын мой раньше здесь появится,

Чем я, его утешьте и направьте в дом,

Чтоб новой болью старую не множил боль.

Ты персов, о Зевс, огромную рать,

Что силой тверда и славой горда

Была, погубил,

Ты ночью беды, ты мраком тоски

Покрыл Экбатаны и Сузы.

И матери рвут дрожащей рукой

Одежды свои,

И льются потоком слезы на грудь

Измученных женщин.

И юные жены, уже овдовев,

Горюют о тех, с кем ложе любви,

Отраду и счастье цветущих лет,

Делили, на мягких нежась коврах,

И плачут в тоске неизбывной.

Я тоже скорблю о павших бойцах,

О доле их горестной плачу.

Вся стонет Азия теперь,

Осиротевшая земля:

«Повел их за собою Ксеркс,

Их гибели виною Ксеркс,

Все это горе неразумный Ксеркс

Уготовил кораблям.

Почему, не зная бед,

Правил Дарий, древних Суз

Повелитель дорогой,

Славных лучников начальник?»

С пехотой вместе моряки

На темногрудых шли судах,

На быстрокрылых шли судах,

Навстречу смерти — на судах,

Врагу навстречу, прямо на клинок

Ионийского меча.

Царь — и тот, нам говорят,

Чудом спасся и бежал

По фракийским, полевым,

Стужей скованным дорогам.

Бедные те, кто по воле злой

Рока погибли первыми там,

У берегов Кихрейских![29] Вопи,

Плачь безудержно, скули, рыдай,

К небу пронзительный стон вздыми

Боли и скорби, тоску излей

Криком протяжным, терзай сердца

Жалобным воем!

Носит волною морской тела,

Жадно немые чада пучин

Трупы зубами рвут на куски!

Полон тоски опустевший дом,

Горем убиты мать и отец,

Сына-кормильца у стариков

Отняли. Вот и до них дошли

Страшная новость.

Азия больше не будет

Жить по персидской указке.

Больше не будут народы

Дань приносить самодержцам,

В страхе не будут люди

Падать наземь. Не стало

Царской власти сегодня.

Люди язык за зубами

Сразу держать перестанут:

Тот, кто свободен от ига,

Также и в речи свободен.

Остров Аянта, кровью

Залитый, стал могилой

Счастья гордого персов.

Кто побывал в несчастье, тем по опыту,

Друзья, известно, что когда накатятся

Несчастья валом, всё уже пугает нас,

А если жизнь спокойна, то надеемся,

Что так, с попутным ветром, будем вечно жить.

И вот сегодня все в меня вселяет страх.

Глазам везде враждебность божья видится,

В ушах не песнь победы — громкий плач звенит.

Так потрясен ударом оробевший дух.

Я не в повозке, не в привычной роскоши

Сюда вернулась, нет, я из дворца пришла

Пешком, чтобы того, кем сын мой зачат был,

Почтить надгробной жертвой. Молоко несу

Я от коровы безупречной белое,

И мед прозрачный, пчел трудолюбивых дар,

И воду ключевую, беспорочную,

И этот благородный, неразбавленный,

Лозой, когда-то дикой, порожденный сок.

И золотые, спелые, душистые

Вечнозеленых масличных дерев плоды,

И вот еще цветов, детей земли венок.

В честь этой жертвы мертвым вы теперь, друзья,

Пропойте песню и на помощь Дария

Тень призовите! Я же возлияние

Потороплюсь подземным сотворить богам.

О царица, о Персии госпожа,

Ты дары в подземельный покой пошли,

Мы же будем, песню запев, просить,

Чтоб вожатые душ

В преисподней милость явили.

Божества священные дольних недр,

Гея, и Гермес, и над тенями царь,

Отпустите дух из темных глубин.

Один только он способен помочь

Беде многослезной советом.

Слышишь ли ты, равный богам,

Мертвый наш царь, стоны мои,

Варварские плачи?

Громко кричу, скорбно зову,

Рыдаю, жалуюсь, воплю,

Надрывно умоляю, вою.

Слышишь ли в преисподней?

Гея и вы, прочие все

Мрака вожди, главы глубин,

Выпустите на свет

Гордую тень бога-царя,

Питомца Суз. Пусть выйдет он!

Еще не хоронили персы

Равных ему, владыке.

Царь дорогой! Холм дорогой,

Где дорогое сокрыто сердце!

Аидоней, на дневной на свет

Выведи ты, Аидоней,[30]

Дария только из царства ночи!

Он не губил в войнах людей,

Не посылал их навстречу смерти,

Он, богомудрым царем слывя,

Был богомудр, ибо умел

Войском персидским разумно править.

Баал,[31] о древний Баал, приди, приди,

На этот курган поднимись высокий,

Тиарой блестящей своей сияя,

Шагая в шафрановых эвмаридах,

Царь незлобивый, Дарий-отец, явись!

О новом горе услышать, о беде,

Владыка владык, ты приди сегодня.

Над нами стигийская ночь нависла:

Вся юная наша погибла поросль.

Царь незлобивый, Дарий-отец, явись!

Царь, твоя смерть —

Вечная рана для близких твоих.

Если б державой поныне ты

Правил, нам не пришлось бы

Нынче рыдать от боли двойной.

Ведь не плавают больше

Корабли, корабли мои.

Вернейшие из верных, юных лет моих

Товарищи седые! Что стряслось в стране!

Она в рыданьях бьется, и трещит земля.

Свою жену со страхом вижу около

Могилы, — благосклонно, впрочем, принял дар, —

А вы, столпившись у надгробья, плачете

И скорбно, заклинаньями и воплями,

Меня зовете. Выйти же на свет дневной

Не так-то просто: боги преисподние

Предпочитают брать, чем отдавать назад.

Но я и там в почете, и поэтому

Я вышел. Торопись же, чтоб не мешкать мне.

Какая персов новая печаль гнетет?

Страшно тебя мне увидеть,

Страшно мне слово промолвить,

Дрожу пред тобою, как прежде.

Если, вняв твоим заклятьям, вышел я из царства мглы,

Ты без долгих отступлений, покороче обо всем

Расскажи, отбросив робость пред особою моей.

Нет, не могу подчиниться

Нет, не могу я решиться

Сказать несказанное другу.

Что ж, коль скоро страх, как прежде, разум сковывает ваш,

Ты, почтенная подруга, сопостельница моя.

Перестань рыдать и плакать и хоть слово мне скажи

Толком! Такова уж участь смертных — горести терпеть.

Ведь на суше и на море бед немало суждено

Испытать любому, если заживется на земле.

О счастливейший из смертных, доброй взысканный судьбой,

Если в дни, когда на солнце ты глядел, достоин был

Только зависти твой жребий, богоравный персов царь,

То и смерть твоя завидна: ты не дожил до беды.

Все случившееся, Дарий, краткой речью охвачу

И скажу, не обинуясь: мощи персов нет как нет.

Что стряслось? Мятеж ли, мор ли государство погубил?

Не мятеж, не мор. В Афинах наше войско полегло.

Кто ж пошел туда войною из сынов моих, скажи.

Ксеркс неистовый и целый материк опустошил.

Он пустился в сухопутный иль морской поход, глупец?

И в морской и в сухопутный. Он двумя фронтами шел.

Как такая тьма пехоты переправиться смогла?

Мост навел, чтоб через волны Геллы посуху пройти.

Неужели умудрился Боспор мощный запереть?

Умудрился. Демон, видно, дело сделать пособил.

И могуч же этот демон, если свел с ума царя!

По исходу видно, сколько зла он может натворить.

Что же с ними приключилось? Почему вы все в слезах?

Принесло пехоте гибель пораженье сил морских.

Значит, вражеские копья истребили всех бойцов?

Потому и стонут Сузы: город славный опустел.

Жаль мне доблестного войска, ополченцев наших жаль.

И несчастные бактрийцы полегли, всё молодежь.

О безумец, погубил он самый цвет союзных войск!

Ксеркс, оставшись, как сказали, с небольшим числом бойцов…

Где и как пропал? Надежда, что спасется, есть иль нет?

Он прошел, по счастью, к мосту, две связавшему земли.

И на этот, значит, вышел материк. Верна ли весть?

Да, вполне. Сомнений в этом никаких не может быть.

О, как быстро подтвердились предсказанья! Сына Зевс

Предреченною судьбою покарал. А я-то мнил,

Что еще нескоро боги волю выполнят свою.

Но того, кто сам стремится к яме, бог уж подтолкнет.

Пасть пред близкими моими распахнул колодец бед,

Сын же мой, того не видя, юной дерзостью блеснул:

Геллеспонта ток священный, божий Боспора поток,

Он связать решил цепями, как строптивого раба,

И ярмом оков железных преградив теченью путь,

Многочисленному войску путь широкий проложил.

В слепоте тщеславья, смертный, он с богами и самим

Посейдоном вздумал спорить! Не безумья ли недуг

Поразил его? Боюсь я, что трудов моих плоды,

Что богатства наши сможет первый встречный захватить.

Ксеркс, оплошно вняв советам подстрекателей дурных,

Это сделал. Те твердили, что богатство сыновьям

Ты копьем добыл, а он, мол, труса празднует, сидит

Сиднем дома и не множит обретенного отцом.

И, упреки эти часто из недобрых слыша уст,

Он в конце концов решился с войском в Грецию идти.

Вот как оно свершилось, дело страшное.

О нем навек запомнят. Никогда еще

Такого разоренья в Сузах не было,

С тех пор как Зевс-владыка ниспослал закон,

Чтоб всей землей стада растящей Азии

Всегда один лишь правил скиптроносный вождь.

Мид первым нашим был военачальником,[32]

Затем на эту должность Мидов сын пришел,

Свое умевший сердце подчинять уму.

А третьим Кир был, человек счастливейший,

Он мир, достигши власти, даровал друзьям.

Завоевал он Лидию и Фригию[33]

И покорил насильем Ионийский край.

Умен был очень, боги с ним не ссорились,

И Кира сын четвертым нашим стал вождем.

А пятым правил Мардис, опозоривший

Престол свой древний и отчизну. Этого

Достойный Артафрен с друзьями верными

Хитро убили во дворце, как долг велел.

Шестым был Марафис, и Артафрен — седьмым.

И я, я тоже поприща желанного

Добился и в походы с войском хаживал,

Но бед подобных я не приносил стране.

А Ксеркс, мой юный сын, по легкомыслию,

Обычному у юных, мой завет забыл.

Кому-кому, а вам, мои ровесники,

Известно, что никто из нас, правителей

Державы этой, стольких не наделал бед.

К какому же, владыка Дарий, речь свою

Ведешь итогу? Как народу Персии

Благополучней выйти из такой беды?

Войной на греков не ходите в будущем,

Каким бы сильным войско наше ни было:

Сама земля их с ними заодно в бою.

Но как же может бой сама земля вести?

Голодной смертью тьмы и тьмы врагов казня.

Бойцов отборных снарядим получше мы.

Что толку? Даже те бойцы, что в Греции

Сейчас остались, в отчий не вернутся край.

Как? Значит, из Европы не воротятся,

Не перейдут пролива Геллы варвары?

Лишь горсть вернется. Божьим прорицаниям

Должны мы верить, судя по событиям:

Коль что-то подтвердилось, подтвердится все.

А это значит — воинство отборное,

Пустой надежде веря, там оставил сын.

Оно на той равнине, где Асоп течет,

Поилец добрый беотийских пажитей,

И где в расплату за мечты безбожные

И за гордыню горе ожидает тех,

Кто, в Грецию явившись, позволял себе

Кумиры красть святые или храмы жечь.

До основанья алтари разрушены,

С подножий сбиты и разбиты статуи.

Так вот, не меньшим злом за это воздано

Теперь злодеям будет. Не исчерпана

Страданий чаша. Бед еще полным-полно.

И возлиянье совершат кровавое

Копьем дорийским греки под Платеями,

И цепь могил пребудет вплоть до третьего

Колена молчаливым назиданием:

Не заносись, мол, смертный, не к лицу тебе.

Вины колосья — вот плоды кичливости,

Расцветшей пышно. Горек урожай такой.

Возмездье это видя, вечно помните

Элладу и Афины. Своего добра

Не расточайте и, богатством собственным

Довольствуясь, не зарьтесь на чужой кусок.

Карает за гордыню карой грозною

Судья крутого нрава, беспощадный Зевс.

Так убедите сына — он нуждается

В совете дельном, в мудром поучении —

Заносчивостью дерзкой не гневить богов.

А ты, седая Ксеркса мать и милая

Моя подруга, в дом ступай и вынеси

Наряд пристойный сыну. Ведь лохмотьями

Висит на нем одежда разноцветная,

Которую он в клочья разодрал, скорбя.

Его речами успокой ты кроткими:

Тебя лишь, знаю, согласится выслушать,

А я спущусь под землю, удалюсь во мрак.

Прощайте, старцы! Даже среди горестей

Душе дарите радость каждодневную.

Ведь после смерти счастья и в богатстве нет.

О, сколько горя выпало и выпадет

На нашу долю. Слушал и страдал душой.

О боги, сколько на меня обрушилось

Несчастий! Но всего больнее было мне

О том услышать, что позорным рубищем

Сын прикрывает нынче наготу свою.

Ну, что же, в дом направлюсь и, с одеждами

Нарядными вернувшись, встречу сына я.

Нам не пристало близких оставлять в беде.

Жизнью счастливой, по добрым обычаям

Жили мы, свято законы державы чтя,

В дни, когда правил

Всеми любимый, во всех побеждавший боях

Богоподобный старец, Дарий кроткий.

Славой себя покрывали в походах мы,

Правопорядок повсюду, как башня, был

Нашим оплотом.

Без поражений, не зная ни бед, ни забот,

Домой мы приходили с поля битвы.

Взял он тьму городов, хоть ни разу царь

Не ходил за Галис-реку,[34]

Свой очаг не покидал.

Но и те, что живут у стримонских вод.

Сопредельники — соседи

Фракии равнинной,

Как и те, что вдали от приморских мест

Крепостным укрыты валом,

Были Дарию верны.

И селенья у волн Геллы, и простор

Пропонтийского пролива,[35]

И ворота Понта,

И еще острова у рокочущих мысов

Нашего материка,

В рощах масличных Самос, и Лесбос, и Хиос,

Парос, Миконос, Наксос

И Андрос, лежащий

Близ Теносской земли.

И владел островами открытого моря

Царь: Икар ему и Книд[36]

Подчинялись, и Лемнос, и Родос, и в долах

Кипра Пафос и Солы,

И родоначальник

Наших бед, Саламин.

И в Ионийском краю городами греков

Людными, пышными

Мудро правил наш царь Дарий. И тогда

Мощь бойцов разноплеменных,

Рать союзная была

В миг любой к его услугам.

А теперь боги всё повернули так,

Что, морское сраженье

Проиграв, проиграли войну мы.

Горе, горе мне! Как нежданно пал

На меня удар, как жестока судьба!

Это демон злой сегодня казнит

Персидский народ. О, беда, беда!

Ослабев, на ногах едва держусь,

Боюсь я взглянуть старикам в глаза.

О Зевс, пусть бы рок унес и меня

В ту темную ночь,

Что убитых бойцов поглотила.

Жаль тебя мне, о царь, войска доброго жаль,

Жаль славы былой персидских владык

И лучших жаль,

Косою скошенных рока!

Рыдает страна о цвете страны.

Его убил ты, о Ксеркс, Аид

Персами набив. Ведь ушли туда

Краса и мощь родной земли,

Тысячи туда молодых бойцов,

Лучников лихих, ушли навек.

Как жаль, как жаль отважных мне!

Азия моя — вымолвить боюсь —

Падет, падет на колени, господин!

Вот он я, страдалец горький,

Рожденный роду на беду

И отчизне родной!

Печальной песнью встречу тебя,

Услышишь ты стон, услышишь ты вопль,

Мариандинский слезный напев,[37]

Пронзительный плач услышишь!

Да, начните песню скорби,

Кричите, плачьте. Это мне

Демон яростный мстит.

Почтим же плачем города боль,

Своих дорогих, которые смерть

Встретили в море, горьких детей

Несчастной страны помянем!

Грек убил их в сраженье,

Грек, в бою корабельном

Одержавший победу

И на ниве прибрежной, ночной

Жатву смерти собравший.

Голоси, кричи, обо всем спроси!

Где же друзей верных толпа?

Где ж окольные твои?

Где, скажи нам, Фарандак,

Где Суз, Датам и Пелагон,

Где Псаммискан и где Агбат,

Боец из Экбатаны?

Всех оставил. С тирийских

Кораблей[38] на твердыни

Саламинских утесов

Их швыряло. Их волны несли

На скалистые мысы.

О, беда, беда! Где Фарнух, скажи,

Доблестный где Ариомард,

Где Севалк, отважный вождь,

Благородный где Лилей?

Где Мемфис, Тарибид, Масистр?

Где Артембар и где Гистехм?

Ответь мне и на это.

О, горе, горе!

На древние глядя Афины,

Город проклятый,

Бедные, все, как один,

Игралищем волн полегли на взморье.

Неужто и Альписта,

Что верным оком был твоим.

Под чьим началом шли в поход

Десятки тысяч персов, сына

Батаноха, отпрыска Мегабата,

Из рода Сизамова тоже, и Парфа

С Эбаром ты тоже оставил там?

О, участь жалкая! Персам гордым

Горе за горем приносишь, царь.

Во мне ты будишь

Тоску по товарищам добрым,

Больно мне, больно,

Сердце рыдает мое,

Тоской неуемной казнится сердце.

И о других мы плачем:

О Ксанфе, за которым шли

Мардийцы тысячами в бой,

О Диаиксе, об Арсаме

С Анхаром храбрейшим, что персов конных

Водили в сраженья. Где Толм, неустанный

В копейной страде, Кегдадат, Литимн?

За колесницей, тебя принесшей,

Царь, я не вижу друзей твоих.

Смерть унесла полководцев и вождей.

Смерть, и бесславная.

Горе мое, горе мое!

Горе! Нежданной бедой

Нас наказала судьба.

Перст я увидел богини Аты.

Страшный удар — и на долгие века!

Страшный, сомненья нет.

Новая боль, новая боль!

Мы на погибель свою

С греками в море сошлись:

Не было счастья в сраженье персам.

Не было. Войско громадное в прах разбито.

Мало того, и держава погибла персов.

Вот все, что осталось от мощи моей, гляди.

Гляжу, гляжу.

Только этот колчан еще…

Это все, что сберег ты?

У меня сохранился.

Небогатый остаток.

А бойцов растерял я.

Греческий народ не из робких.

Смел он и храбр. Я позора не ждал такого.

Вспомнил о том, как твои корабли бежали?

От боли одежду я рвал на себе, вопя.

Беда, беда!

Это хуже беды любой.

Вдвое хуже и втрое.

А врагам — ликованье!

Потеряли мы силу.

Нет окольных со мною.

Море поглотило их, бедных.

Кричи, кричи от боли и домой ступай!

Какой удар, какая боль!

На вопли воплем отвечай!

Вот горю горьких горький дар!

Со мною вместе плач пропой!

Я плачу, я кричу,

Я бремя тяжкое беды

Несу с великой болью.

Бей в грудь себя и плачь, плачь обо мне навзрыд!

И плачу я, и слезы лью!

На вопли воплем отвечай!

Я повинуюсь, господин!

Кричи же громче, голоси!

Я плачу, я кричу,

Я колочу руками в грудь,

Вопя и причитая.

Под плач мисийский ударяй сильнее в грудь!

Горе нам, горе!

Рви на себе серебряную бороду!

Я рву, я рву, я плачу громко!

Кричи протяжней!

Да, кричу я!

Руками рви одежду на груди своей!

Горе нам, горе!

Рви на себе, скорбя о войске, волосы!

Я рву, я рву, я плачу громко!

Пусть льются слезы!

Слезы льются!

На вопли воплем отвечай!

Кричу, воплю!

Иди, подавленный, долой!

Иду, казнясь!

О, Персия наша!

Ты плачешь сегодня!

Плачет горько столица!

Плачет родина горько!

Скорбным шествием — по домам!

О, Персия наша!

Ты плачешь сегодня!

Память о тех, кто пал в битве морской, горька!

Я за тобою, царь, с плачем иду вослед.

Ну, вот мы и на месте, у конца земли,

В безлюдном скифском, дальнем и глухом краю.

Пора, Гефест, исполнить, что наказано

Тебе отцом, и святотатца этого

К скалистым здешним кручам крепко-накрепко

Железными цепями приковать навек.

Твою ведь гордость, силу всех ремесл — огонь

Похитил он для смертных. За вину свою

Пускай теперь с богами рассчитается,

Чтоб наконец признал главенство Зевсово

И чтоб зарекся дерзостно людей любить.

Вы, Власть и Сила, все, что поручил вам Зевс,

Уже свершили, ваше дело сделано.

А я — ужель я бога, мне подобного,

К суровым этим скалам приковать решусь?

Увы, решусь. Ведь нет другого выхода:

Всего опасней словом пренебречь отца.

Фемиды мудрой сын высокомыслящий,[44]

Я против воли и твоей и собственной

Тебя цепями к голой прикую скале,

Где голосов не слышно человеческих

И лиц людских не видно. Солнце жгучее

Тебе иссушит тело. Будешь ночи рад,

Что звездным платьем жаркий закрывает свет,

И солнцу, что ночную топит изморозь.

Не будет часа, чтобы мукой новою

Ты не томился. Нет тебе спасителя —

Вот человеколюбья твоего плоды.

Что ж, поделом; ты бог, но гнева божьего

Ты не боялся, а безмерно смертных чтил.

И потому на камне этом горестном,

Коленей не сгибая, не смыкая глаз,

Даль оглашая воплями напрасными,

Висеть ты будешь вечно: непреклонен Зевс.

Всегда суровы новые правители.

Что медлишь и зачем ты богу этому,

Врагу богов, беззлобно соболезнуешь?

Ведь он же отдал смертным и твои права.

Родство и дружбу не могу не чтить, пойми.

Я понимаю. Но отца ослушаться

Неужто можешь? Это ль не всего страшней?

Ни мягкости не знаешь, ни сочувствия.

О нем скорбеть что толку? Где помочь нельзя,

Там и напрасно убиваться нечего.

О, как мне ненавистно ремесло мое!

Оно при чем? Ведь разум говорит тебе,

Что не твое искусство эту боль родит.

По мне б, им лучше кто-нибудь другой владел.

Все тяжко, только над богами властвовать

Не тяжко, и свободен только Зевс один.

Я знаю. Да и кто не знает этого?

Поторопись же приковать преступника,

Чтоб не увидел вдруг отец, как медлишь ты.

Гляди-ка, вот и кольца приготовлены.

Надень ему их на руки и молотом

К скале прибей покрепче, не жалея сил.

Я не сижу, и дело, видишь, движется.

Сожми потуже, чтоб зазоров не было,

А то искать лазейки не его учить.

Ну, этою рукою он не вырвется.

Так закрепи ж и эту, чтобы помнил впредь,

Что, как он ни искусен, Зевс искуснее.

Лишь Прометей и вправе побранить мой труд.

Теперь шипом железным и безжалостным

Ему с размаху, с силой грудь насквозь проткни.

Ах, Прометей, я плачу о беде твоей!

Опять жалеешь Зевсовых ты недругов

И стонешь? Не пришлось бы пожалеть себя.

Глаза боятся видеть то, что видишь ты.

Я вижу лишь возмездье справедливое.

Теперь кольцом железным охвати бока!

Не нужно понуканий. Все я сделаю.

Нет, понукать я буду и покрикивать.

Спустись теперь и скуй покрепче голени.

Покончено и с этим. Был недолог труд.

Теперь покрепче гвозди вбей в отверстия,

Работу будет строгий принимать судья.

Слова твои ужасны, как и облик твой.

Изволь, будь мягок сам. Но не брани меня

За мой суровый, твердый и жестокий нрав.

Уйдем! Железом тело сплошь опутано.

Вот здесь теперь и буйствуй, и права богов

Букашкам однодневным отдавай. Но кто

Из смертных сможет муки прекратить твои?

Нет, имя прозорливца незаслуженно[45]

Дано тебе богами: как избавишься

От этих пут надежных, предскажи пойди!

О свод небес, о ветры быстрокрылые,

О рек потоки, о несметных волн морских

Веселый рокот, и земля, что все родит,

И солнца круг, всевидец, — я взываю к вам:

Глядите все, что боги богу сделали!

Глядите, какую меня обрекли

Муку терпеть тысячи лет,

Вечную вечность!

Эту позорную казнь изобрел

Блаженных богов новоявленный вождь.

От боли кричу, которой сейчас

Казнюсь, и от той, что завтра придет.

Мученью конца я не вижу.

Напрасен ропот! Все, что предстоит снести,

Мне хорошо известно. Неожиданной

Не будет боли. С величайшей легкостью

Принять я должен жребий свой. Ведь знаю же,

Что нет сильнее силы, чем всевластный рок.

Но ни молчать, ни не молчать об участи

Своей нельзя мне. Я в ярме беды томлюсь

Из-за того, что людям оказал почет.

В стволе нартека искру огнеродную[46]

Тайком унес я: всех искусств учителем

Она для смертных стала и началом благ.

И вот в цепях, без крова, опозоренный,

За это преступленье отбываю казнь.

Но что я слышу!

И шорох какой-то, и ветром пахнуло.

То боги, или люди, или, может быть,

Те и другие к утесам далеким

Пришли, чтоб казнь увидеть? Для чего ж еще?

Глядите, вот я, скованный, несчастный бог!

Да, я ненавистен и Зевсу, и всем

Богам, что при Зевсовом служат дворе.

Они ненавидят меня потому,

Что меры не знал я, смертных любя.

О, горе, что слышу? Не стая ли птиц

Шумит надо мною? От рокота крыл,

От мерного шелеста воздух дрожит.

Что б ни было это, мне страшно.

Ободрись! Не бойся! Ведь с любовью наша стая

Взапуски, на крыльях быстрых,

К этой скале прилетела. Отец

Просьбам дочерним внял.

Гнали меня легкие ветры.

Грохот железа проник и в глубь

Наших пещер, и, скромность забыв, босиком,

Я в колеснице крылатой сюда метнулась.

Увы, увы!

Дети лона Тефии[47], которых она

Родила Океану, что воду струит,[48]

Извиваясь, и землю потоком своим

Омывает бессонно!

Поглядите, какими цепями меня

Приковали к скале

И какую, обрыва отвесного страж,

Незавидную службу несу я!

Прометей, я вижу.

Пеленой тумана слезы

Мне окутывают очи:

Горько глядеть мне, как тело твое

Сохнет в цепях стальных,

К камню прикованное позорно.

В новых сегодня руках Олимп,

Правит на нем, законов не ведая, Зевс.

Те, что великими слыли, ничтожны стали.

Пускай бы меня под землю, в Аид.

Упрятал он, в Тартар низвергнул глухой,

Пускай бы в темницу бросил меня,

Где мертвые мраком сокрыты!

Тогда б никого, ни богов, ни людей,

Потешить страданье мое не могло.

Ведь я на потеху заклятым врагам

Игралищем ветров повешен!

Кто из богов так тверд и зол,

Чтоб радостью была ему

Твоя беда? Кто боль твою

Не разделяет? Зевс один. Упрям и дик,

Он Урановых детей

Злобно душит. Он уймется,

Лишь когда насытит сердце

Или кто-то, изловчившись,

Власть у него отнимет силой.

Сегодня в оковах железных томлюсь,

Но время придет, и правитель богов

Попросит меня указать и раскрыть

Тот заговор новый, который его

Державы лишит и престола.

Но будет он тщетно меня обольщать

Своим сладкоречьем, и тщетны тогда

Любые угрозы его — ни за что

Не выдам я тайны, покуда с меня

Не снимет безжалостных этих оков,

Покуда за этот позорный мой плен

Сполна не заплатит!

Ты дерзок, не сдаешься ты,

Под пыткой на своем стоишь.

Не лучше ль придержать язык?

Томит, изводит душу мне сверлящий страх.

За тебя страшусь, пойми.

Где, плывя по морю муки,

Берег мирный увидал ты?

Непреклонно сердце Зевса,

Тверд и жесток рожденный Кроном.

Я знаю, суров он и волю свою

Считает законом. Но время придет —

Согнется и он,

Смягчится, уступит. Заставит нужда.

Уймет он тогда безумный свой гнев

И сам поспешит, союзник и друг,

Ко мне как к союзнику-другу.

Будь откровенен с нами, расскажи нам все.

В чем уличен ты Зевсом и за что тебя

Такой позорной он карает мукою?

Скажи нам, если это не грозит ничем.

Рассказывать мне тяжко, но и тягостно

Молчать об этом. Боль моя всегда со мной.

Когда среди бессмертных распря вспыхнула

И меж собою боги перессорились,

Одни с престола Крона сбросить чаяли,

Чтоб Зевс царил, другие же владычества

Над божествами не желали Зевсова,

Тогда титанам, неба и земли сынам,

Помочь советом добрым я хотел. Но мой

Совет отвергли. Презирая вкрадчивость

И всякое лукавство, те надеялись,

Что грубой силой без труда захватят власть,

А мать моя — и Геей и Фемидою

Она зовется — много раз, заранее

Исход той распри зная, говорила мне,

Что победитель победит не силою,

А хитростью, коварством он одержит верх.

Но тщетно убеждал я и доказывал,

Меня тогда и слушать не хотел никто.

И, видя это, я почел за лучшее

По доброй воле и в союзе с матерью

Пойти на помощь Зевсу. Помощь принял он.

Моим стараньем в черной пасти Тартара

Бесследно сгинул древний Крон и все, кто с ним

Сражался рядом. Вот какой услугою

Обязан мне великий властелин богов.

И вот как он за это наградил меня!

Болезнь такая, видно, всем правителям

Присуща — никогда не доверять друзьям.

Но вы спросили, за какую мучит Зевс

Вину меня. Извольте, и о том скажу.

Едва успевши на престол родительский

Усесться, сразу должности и звания

Богам он роздал, строго между ними власть

Распределил. А человечьим племенем

Несчастным пренебрег он. Истребить людей

Хотел он даже, чтобы новый род растить.

Никто, кроме меня, тому противиться

Не стал. А я посмел. Я племя смертное

От гибели в Аиде самовольно спас.

За это и плачусь такими муками,

Что их и видеть больно, — каково ж терпеть!

Жалел я смертных, только самого меня

Не пожалели. Пытка беспощадная —

Удел мой. Зевсу славы не прибавит он.

Железным сердцем и душою каменной

Тот обладает, Прометей, кто мирится

С твоим страданьем. Лучше бы не видеть мне,

Как мучишься, но вижу и скорблю с тобой.

Меня увидев, даже недруг сжалится.

Ни в чем ты больше не был виноват? Скажи.

Еще у смертных отнял дар предвиденья.

Каким лекарством эту ты пресек болезнь?

Я их слепыми наделил надеждами.

Благодеянье это, и немалое.

Вдобавок я же и огонь доставил им.

И пламенем владеют те, чей век — как день?

Оно научит их искусствам всяческим.

За эти, значит, преступленья Зевс тебя…

Карает и вовеки не помилует.

Ужель мученью этому и срока нет?

Один лишь срок: покуда не смягчится Зевс.

Надеешься — смягчится? Иль не видишь ты,

Что виноват был? Не хочу вины твоей

Касаться: это больно и тебе и мне.

О ней — ни слова. Думай, как помочь беде!

Легко тому, кто сам в беду не впутался,

Увещевать и поучать увязшего

В несчастье. Это все ведь я и раньше знал.

О да, о да, прекрасно знал, что делаю,

И, людям помогая, сам на пытку шел,

Не думал, правда, что такая выпадет

Мне пытка — чахнуть на утесе каменном,

Над пропастью повиснув, средь пустынных скал.

Но не тужите о моих сегодняшних

Невзгодах, а спуститесь и о будущих

Услышьте судьбах, чтобы всё, как есть, узнать.

Молю, молю вас, будьте сострадательны,

Беду чужую видя. Ведь без устали

Кочует злополучье от одних к другим.

Мы с готовностью просьбу исполним твою,

Поверь, Прометей.

Легким шагом покинем, к тебе спеша,

Быстролетный престол,

Воздух чистый, где птицы свой путь вершат,

И на эту скалистую землю слетим,

Чтобы все до конца

Узнать о твоих злоключеньях.

Вот он, долгой дороги моей предел.

Я у цели. Меня, Прометей, к тебе

Эта птица примчала. Не удила

Направляли полет ее — помысел мой.

Состраданье к печальной твоей судьбе

Внушено мне, должно быть, нашим родством.

Но пускай бы и кровь

Не роднила нас — знай, все равно никого

Нет на свете, кто был бы мне дорог, как ты.

Что правду сказал я, увидишь. Чужда

Речам моим лесть. Ты лишь намекни,

Как можно помочь тебе, чем услужить,

И скажешь ты сам, что не знаешь друзей

Вернее меня, Океана.

О, что я вижу! Ты среди свидетелей

Моих мучений? Как же ты покинуть смел

Поток, что назван по тебе, и скрытые

В камнях пещеры, чтоб в железородную

Явиться землю?[49] Поглядеть на жребий мой

Сюда пришел ты, горю посочувствовать?

Что ж, погляди. Смотри, как друга Зевсова,

Его державной власти содобытчика,

Чудовищною мукой истязает Зевс.

Да, Прометей, я вижу и совет благой

Тебе я дал бы, хоть и сам ты опытен.

С собою справься и повадку новую

Усвой. Ведь новый нынче над богами царь.

Не нужно больше злобные и резкие

Бросать слова: их Зевс, хоть высоко сидит,

Услышать может, и тогда покажется

Тебе забавой нынешняя боль твоя.

Так не упорствуй в гневе, бедный мученик,

А постарайся выход из беды найти.

Сочтешь, возможно, речь мою ты старческой,

Но сам ведь видишь. Прометей, как дорого

Приходится за дерзкий свой язык платить.

А ты все не смирился, все упорствуешь.

Зачем? Чтоб к прежней новую прибавить боль?

Послушайся совета моего, не лезь

Ты на рожон упрямо. Сам же видишь ведь:

У власти непреклонный и жестокий царь.

Я удаляюсь. Коль смогу, попробую

Тебя избавить от твоих ужасных мук.

А ты молчи, ты вольных не веди речей.

Тебе ль, такому мудрецу, неведомо,

Что бит бывает всякий, кто болтать горазд?

Сухим ты вышел из воды, — завидую, —

Хоть в стороне и не был от моих затей.

Но успокойся, хлопоты оставь теперь.

Его ты не упросишь. Он ведь к просьбам глух.

Будь осторожен, сам не попади в беду.

Гораздо лучше ты другим, чем сам себе,

Даешь советы, судя по твоим делам.

Но моего порыва ты не сдерживай:

Я верю, твердо верю: эту милость мне

Окажет Зевс и муку прекратит твою.

Благодарю за это. И признателен

Тебе всегда я буду за отзывчивость.

Но труд оставь свой: все твои усилия

Не принесут мне пользы, сколько сил ни трать.

Не вмешивайся лучше, отойди, уймись.

Да, я страдаю. Только из-за этого

Я на других не стану навлекать беду.

О нет, меня и так уж вечно мучает

Судьба Атланта-брата,[50] что опорный столб

Земли и неба, тяжесть непомерную,

В краю вечернем держит на плечах своих.

Еще мне больно думать, что дитя земли,

Стоглавый обитатель Киликийских гор,

Злосчастный великан, Тифон неистовый,[51]

Побит и сломлен. Челюстями страшными

Он скрежетал, бунтуя против всех богов.

Глаза его сверкали диким пламенем,

Вот-вот, казалось, Зевсову низвергнет власть,

Но Зевс в него стрелу свою бессонную

Направил, громом и огнем разящую,

И вмиг с его бахвальством и надменностью

Покончил. Прямо в грудь стрела ударила,

Испепелила силу, мощь дотла сожгла.

И нынче, дряблой распластавшись тушею,

Подножьем Этны накрепко придавленный,

Близ узкого пролива он лежит, Тифон,

А на высоких кручах раскаленное

Кует Гефест железо. Хлынет некогда

Поток огня отсюда, и в зубах огня

Исчезнут нивы тучные Сицилии.[52] Так гнев

Тифона шквалом огнедышащим

Вскипит и страшной изольется бурею,

Хоть и перуном Зевса опален гордец.

Да ты и сам все знаешь. Не нужны тебе

Мои советы. Думай, как себя спасти

А я уж буду все терпеть, что выпадет,

Покуда в сердце Зевса не утихнет гнев.

Иль ты не знаешь, Прометей, что вылечить

Способно слово бурный, нездоровый гнев?

Да, если ты смягчаешь сердце вовремя,

А не смиряешь силой раздраженный дух.

Не понимаю, что тебе не нравится

В отзывчивой отваге? Объясни, прошу.

Пустое рвенье, простодушье глупое.

Упрек не страшный. Это очень выгодно —

Глупцом казаться, если ты совсем не глуп.

Боюсь я, что твой промах мне вменят в вину.

Отправиться велишь ты восвояси мне?

Чтоб сам врага не нажил, обо мне скорбя.

В том, кто недавно на престол верховный сел?

Его остерегайся, не дразни его.

Твое несчастье, Прометей, наука мне.

Ступай и будь, как прежде, рассудителен.

Да, я и в самом деле собираюсь в путь.

Дрожит тропа эфира: то крылами бьет

Летучий конь мой. Как ему не терпится

Домой вернуться, в стойле отдохнуть, прилечь.

О жребии горьком твоем скорблю, Прометей.

Слезы бегут из глаз

И катятся по щекам

Печальным потоком.

Зевс владычествует грозно,

По своим законам правит,

Свысока копьем всевластным

Он грозит отставным богам.

Рыдает и стонет земля. Она о твоей

Славе скорбит былой,

О кровниках о твоих,

Могучих когда-то.

Все, чей дом в краях соседних

Азии, страны священной,

О твоей тоскуют доле,

Соболезнуют, верь, тебе.

Плачут дочери Колхиды,[53]

Что не знают страха в битве,

Плачут скифские кочевья

На далеком краю земли,

Возле вод Меотийских.[54]

Плачут Арии герои,[55]

Что живут вблизи Кавказа,

В городах на склонах скал,

Ратоборцы, и вторит им

Острых копий бряцанье.

В такой беде мне только одного

Случилось видеть бога: титан Атлант,

Силой безмерной своею славный.

Под землю и свод небесный спину,

Плача, подставил.

Шумит, ревет морской прибой…

…сшибаясь, гремят валы.

Черные недра гудят Аида

И стонут потоки рек священных

От состраданья.

Ни спеси, ни зазнайства нет, поверьте мне,

В моем молчанье. Сердце мне терзает боль,

Когда я вижу, как меня унизили.

Ведь кто же, как не я, всем этим нынешним

Богам в удел назначил и почет и власть?

Об этом, впрочем, помолчу: всё знаете

И так прекрасно. Лучше вы послушайте

О бедах человеков. Ум и сметливость

Я в них, дотоле глупых, пробудить посмел.

Об этом не затем, чтоб их кольнуть, скажу,

А чтоб понять вам, как я к людям милостив.

Они глаза имели, но не видели,

Не слышали, имея уши. Теням снов

Подобны были люди, весь свой долгий век

Ни в чем не смысля. Солнечных не строили

Домов из камня, не умели плотничать,

А в подземельях, муравьями — юркими,

Они без света жили, в глубине пещер.

Примет не знали верных, что зима идет,

Или весна с цветами, иль обильное

Плодами лето, — разуменья не было

У них ни в чем, покуда я восходы звезд

И скрытый путь закатов не поведал им.

Премудрость чисел, из наук главнейшую,

Я для людей измыслил и сложенье букв,

Мать всех искусств, основу всякой памяти.

Я первый, кто животных приучил к ярму,

И к хомуту, и к вьюку, чтоб избавили

Они людей от самой изнурительной

Работы. А коней, послушных поводу,

Красу и блеск богатства, я в повозки впряг,

Не кто иной, как я, льняными крыльями

Суда снабдил и смело по морям погнал.

Вот сколько ухищрений для людей земных

Придумал я, злосчастный. Мне придумать бы,

Как от страданий этих самому спастись.

Позорной мукой сломлен, растерялся ты

И духом пал, как скверный врач пред собственной

Болезнью. Ты найти не в силах снадобья,

Которое тебя же исцелить могло б.

Еще не так ты удивишься, выслушав

Других искусств, открытых мною, перечень.

Важнейшее сначала. Прежде не было

Спасенья от болезней. Ни травы такой,

Ни мази, ни питья не знали смертные

И гибли без лекарства до тех пор, пока

Я всяких смесей болеутоляющих

Не указал им, чтоб любой пресечь недуг.

Я ввел разнообразные гадания

И первый распознал, какие сбудутся

Сны и какие — нет. И темных знамений,

И знаков придорожных объяснил я смысл.

Полет когтистых птиц я людям тщательно

Растолковал: какие предвещают зло,

Какие — благо, каковы обычаи

У каждой, как враждуют меж собой они,

Как любят птицы, как летают стаями,

Какого цвета, гладкости какой богам

Угодны потроха и виды разные

И печени и желчи — все открыл я им.

Огузки в туке и огромный окорок

Я сжег, чтоб смертных труднопостижимому

Искусству вразумить, и знаков огненных

Смысл, непонятный прежде, объяснить сумел.

Вот как все было. А богатства, скрытые

В подземных недрах — серебро и золото,

Железо, медь, — кто скажет, что не я, а он

Их обнаружил первым и на свет извлек?

Короче говоря, одну ты истину

Запомни: все искусства — Прометеев дар.

О людях непомерно не пекись теперь,

А о своих подумай бедах. Верю я,

Что день настанет — ты из плена вырвешься

И будешь так же, как сегодня Зевс, могуч.

Еще не хочет Мойра всевершащая

Исполнить это. Только после тысяч мук

И после тысяч пыток плен мой кончится.

Умение любое — пред судьбой ничто.

А кто же правит кормовым веслом судьбы?

Три Мойры[56] да Эринии,[57] что помнят все.

Так что же, Зевс им уступает силою?

И Зевс от предрешенной не уйдет судьбы.

Что, кроме вечной власти, суждено ему?

На это не отвечу, не выспрашивай.

Наверно, это тайна, и священная.

К другому лучше перейди. Об этом речь

Вести еще не время. Чем уклончивей

Отвечу я, тем лучше. Лишь молчанием

От плена, от позора и от мук спасусь.

Зевс, что над миром царит,

Сердце мне да не полнит строптивой силой.

Да не устану вовек дарами,

Мясом тельцов, ублажать бессмертных

Там, где отца Океана вечный плещет поток.

Да не унижу хулой

Уст моих. Этим желаньям вовек да буду верна.

Сладкая доля — всю жизнь

Жить, согревая душу надеждой твердой,

Счастьем безоблачным и весельем.

Но содрогаюсь, когда я вижу

Тысячи мук и терзаний, бездну бедствий твоих.

Страх перед Зевсом забыв,

Смертных ты чтил непомерно, ты был строптив,

Прометей.

Кто ж за услугу заплатит, скажи, откуда, скажи мне, милый,

Помощи ждать? От тех ли, чей век, как день?

Ты ли не видел, как слеп и бессилен

Род человечий, немощью, словно сном,

Скованный? Нет, во веки веков не сможет

Воля людей нарушить законы Зевса.

Этому зрелище учит меня твоих, Прометей, страданий,

Песню иную пела я в день, когда

Мылась невеста твоя Гесиона,[58]

К свадьбе готовясь, — в день, когда ты, жених,

Девичье сердце к браку склонив дарами,

В дом ее ввел и с нею взошел на ложе.

Чей край, что за племя, кто предо мной

На камне, в оковах, томясь, висит

Игралищем бурь?

За какую вину гибнешь, ответь.

Скажи мне, куда

Меня, злополучную, занесло?

Горе, о, горе!

Опять слепень впился в меня. Беда мне!

Вот, вижу. Аргус, сын земли.

Долой, долой!

Вот он опять, пастух тысячеглазый,

По пятам за мною, во взгляде — ложь.

Его и смерть не скрыла в преисподней.

Вышел из царства мертвых, рыщет, как ловчий пес,

И неотступно за мною, голодной, жалкой,

Мчится по взморью, песок топча.

Воском скрепленная, песню поет свирель,

Хочется сном забыться.

Горе мне, горе! В какие дали

Дальний мой путь ведет?

Крона дитя, в чем ты меня мог уличить.

Кару за что такую,

Горькой, послал? Словно слепень,

Страх и безумье жалят.

Огнем сожги меня, землей засыпь меня,

Плоть мою гадам морским скорми!

Слезной молитве, прошу,

Внемли, владыка!

Вдоволь скиталица наскиталась.

Ведать не ведаю, где конец

Этой муке великой.

Слышишь ли ты волнорогой девушки речь?

Как не услышать дочери Инаховой,

Слепнем гонимой, той, что сердце Зевса жжет

Любовью и в скитаньях нескончаемых

По воле Геры гневной коротает век?

Кто тебе имя отца моего открыл?

Кто ты, ответь мне, сжалься.

Кто тебе, бедный, о бедах Ио

Верную весть принес?

Назван тобой посланный мне богом недуг:

С места на место гонит,

Мучит меня жало мое.

Вскачь я сюда бежала.

Голод глодал меня, Гера гнала меня,

Мстительной злобой дыша, гнала.

Кто тот несчастный, чья боль

С этой сравнится?

Ясно скажи мне, какие муки

Ждут меня. Как побороть недуг,

Если знаешь, поведай.

Девушке бедной ответ, умоляю, дай.

Все, что узнать ты хочешь, расскажу тебе,

На все отвечу без загадок, попросту,

Как принято с друзьями разговаривать.

Я Прометей, который людям дал огонь.

На благо ты явился человечеству.

За что же, бедный Прометей, страдаешь так?

Я лишь недавно выплакал печаль свою.

Мне, значит, не окажешь этой милости?

О чем узнать ты хочешь? Все скажу тебе.

Кто к этому утесу приковал тебя?

Рука — Гефеста, а решенье — Зевсово.

А за какие платишься провинности?

Довольно! Хватит и того, что сказано.

Еще открой несчастной, чем окончатся

Ее скитанья и какой им срок сужден.

Не знать об этом лучше бы тебе, чем знать.

Нет, не скрывай мучений, предстоящих мне.

Не откажу тебе я в этой милости.

Так почему же медлишь все как есть сказать?

Сказать не жаль мне. Только огорчить боюсь.

Не будь ты так заботлив. Это лишнее.

Твое желанье выполняю. Слушай же.

Постой, мое желанье тоже выполни:

Сначала мы узнаем, в чем недуг ее.

Пускай сперва расскажет о беде своей,

А о дальнейших муках скажешь после ты.

Их просьбу, Ио, отклонять не следует.

Они же сестры твоего отца.[59] Где плач

О жребии несчастном слезы горькие

И состраданье слушателей вызовет,

Там и помешкать можно, там и слов не жаль.

Не в силах вашей просьбе я противиться.

Из речи ясной все, что вы хотите знать,

Узнаете сейчас вы, хоть рассказывать

О том стыжусь я, как меня, несчастную,

Застигла буря божьего неистовства

И как она сгубила красоту мою.

Из ночи в ночь в мои покои девичьи

Сны приходили, и виденья вкрадчиво

Шептали мне: «О девушка счастливая,

Зачем хранишь ты девственность? Высокого

Сподобишься ты брака. Воспылал к тебе

Сам Зевс желаньем и Киприды сладкий труд

Делить с тобою хочет. Ложа Зевсова,

Дитя, не отвергай ты, а на сочный луг

Лернейский выйди, к стойлам и стадам отца,

Чтоб пламя страсти в Зевсовых очах унять».

Такими снами я томилась, горькая,

Все ночи напролет, и вот осмелилась

Отцу об этих призраках ночных сказать.

Тогда к Додону и Пифо гонцов своих

Стал посылать отец мой:[60] он узнать хотел,

Как делом или словом угодить богам.

Гонцы, однако, приносили темные

Ответы, и неясен был вещаний смысл.

Но наконец понятного оракула

Инах дождался, твердый получил приказ

Прогнать меня, чтоб, отчий дом и родину

Покинув, я скиталась на краю земли.

А не прогонит — огнеглазой молнией

Ударит Зевс, и сгинет весь Инахов род.

И вот, поверив прорицанию Локсия,[61]

Отец, несчастный сам, меня, несчастную,

Прогнал с порога дома. Покорился он

Узде, в которой держит нас всесильный Зевс.

И тотчас облик мой, как и душа моя,

Преобразился — видите рога? — слепень

Меня ужалил, и прыжками буйными

Я побежала к чистым водам Керхнии,[62]

К кринице Лерны.[63] А за мной, бесчисленных

Глаз не сводя с моих следов, неистовый

Пастух, землей рожденный, по пятам гнался.

Его внезапно жребий неожиданный из жизни вырвал.

А меня из края в край

Слепень безумья гонит. Это божий бич.

Теперь ты все услышал. Если что-нибудь

О предстоящем знаешь, не щади меня,

Скажи всю правду. Ничего постыднее

Неискренних, нечестных слов на свете нет,

О, погоди, помолчи!

Сниться не снилось мне, что таким

Странным рассказом смутят мой слух,

Невыносимо, невыразимо

Сердце мне, словно мечом, ледяным, двуострым,

Горечью, жалостью, ужасом, болью пронзят.

Доля ты, доля, горе ты, горе!

С дрожью на муки Ио гляжу.

Пугаешься и стонешь преждевременно:

Сначала остальное ты узнать должна.

Так говори же. Облегченье страждущим

Всю боль, что суждена им, наперед узнать.

Легко мне было просьбу вашу прежнюю

Исполнить. Вы хотели от нее самой

Сперва услышать повесть об ее беде.

Теперь о том, что волей Геры вытерпеть

Отроковице этой предстоит, скажу. А ты,

Инаха семя, ты слова мои

Впивай душою, чтоб конец пути узнать.

Отсюда ты сначала, на восток свернув,

Ступай вперед по землям нераспаханным

К кочевьям скифов, что в плетеных коробах,

Высоких, на колесах, с дальнострельными

Не расставаясь луками, привыкли жить.

Не подходи к ним, а скалистым берегом,

Где волны гулко стонут, дальше путь держи.

Там слева кузнецы, с железом дружные,

Живут, халибы.[64] Этих опасайся ты:

Народ суровый, круты с чужеземцами.

К реке Дикарке выйдя[65], — та и впрямь дика, —

Вброд не пускайся: брода не найти тебе,

Покуда до Кавказа, всем горам горы,

Не доберешься, где поток неистово

С вершины хлещет. Кручи, что у самых звезд,

Перемахнув, дорогой прямо на полдень

Спуститься надо. К амазонкам, воинству,

Враждебному мужчинам, ты придешь (они

Близ Термодонта, в Темискире,[66] некогда

Осядут, где коса у Салмидесса[67] путь

Судам закрыла, мореходам мачеха).

Дорогу там покажут, не чинясь, тебе.

Ты выйдешь к перешейку Киммерийскому,

К воротам узким моря, безбоязненно

Пересечешь теснину меотийских вод,

И вечно среди смертных славной памятью

Об этой переправе будет имя жить —

«Боспор»[68] — «Коровий брод».

На материк придешь Азийский из Европы.

Не находите ль, что царь богов во всех своих деяниях

Равно жесток? Желая с этой смертною

Совокупиться, бог в такое странствие

Погнал ее. Поклонник грозный, девушка,

Тебе достался. Все, что ты услышала,

Еще и не начало даже мук твоих.

Горе мне, горе мне!

Опять кричишь и стонешь. Что же сделаешь,

Когда узнаешь меру и дальнейших бед?

Ты, значит, ей предскажешь беды новые?

Бушующее море неизбывных мук.

На что мне жизнь? Зачем же я не бросилась

Без долгих сборов с этой вот скалы крутой,

Чтоб, рухнув наземь, навсегда избавиться

От всех печалей? Смерть принять единожды

Милей, чем каждый день в сплошном страданье жить.

Мои мученья ты едва ли б вынесла:

Ведь смерть и та судьбой мне не дарована,

А смерть освободила бы меня от мук.

Увы, конца терзаний не приходится

Мне ждать, покуда власти не лишится Зевс.

Возможно ль, что лишится Зевс владычества?

Ты, думаю, была бы рада этому.

Еще бы! Ведь от Зевса и беда моя.

Так знай же: это сбудется воистину.

Но кто отнимет у него державный жезл?

Сам и отнимет безрассудным замыслом.

Каким? Скажи мне, если не опасно знать.

Он вступит в брак, и в этом он раскается.

С богиней или смертной — если тайны нет?

Не все ль едино? Это разглашать нельзя.

Его жена с престола свергнет, может быть?

Сын у нее родится посильней отца.

И Зевс никак от этой не уйдет судьбы?

Если свободу мне не возвратят, то нет.

Кто ж против воли Зевса это сделает?

Он из твоих потомков, избавитель мой.[69]

Что говоришь ты? Отпрыск мой спасет тебя?

Да, в третьем поколенье от десятого.

Еще неясно мне твое пророчество.

Узнать свой жребий не старайся более.

Того, что посулил мне, не лишай меня.

Из двух пророчеств можешь услыхать одно.

Но из каких же двух? Скажи, дай выбрать мне.

Изволь, вот выбор: либо то, что вытерпишь,

Скажу тебе я, либо — кто спасет меня.

Ей лучше окажи услугу первую,

А мне вторую, просьбе благосклонно вняв:

Ты ей поведай о дальнейших странствиях,

А я б узнать хотела, кто спаситель твой.

Коль вы того хотите, я противиться

Не стану, все, что вам угодно знать, скажу.

Начну с твоих метаний, Ио. В памяти

Души твоей ты это записать должна.

Поток у кромки двух материков проплыв,

К восходу солнца, на восток пылающий,

Ступай от моря шумного, и ты придешь

К полям Кистены,[70] в край горгон, где древние

Живут Форкиды.[71] Три на вид как лебеди,

Но с общим глазом, и один-единственный

У каждой зуб. Лучами никогда на них

Не смотрит солнце, месяц не глядит в ночи.

А рядом — три горгоны змеекудрые,

С крылами, сестры этих, людям страшные:

На них как взглянет смертный — так и дух долой.

Об этом для острастки говорю тебе.

Теперь о страхе о другом сказать хочу.

Кусливых бойся грифов, Зевса бешеных

Собак, и бойся одноглазых конников

Из рати аримаспов,[72] у Плутонова

Потока золотого обитающих.

Ты к ним не приближайся. В дальний край затем

Придешь, где племя черных возле утренней

Живет зари. Течет там Эфиоп-река.[73]

Ее высоким берегом дойди потом

До водопада, где с отрогов Библоса

Нил многочтимый чистую струю стремит.

Тебя он в треугольную и выведет[74]

Ту землю, Ио, где тебе с потомками

Вдали от мест родимых суждено осесть.

Коль непонятна иль туманна речь моя,

Переспроси, отвечу вразумительней:

Досуг, увы, мне больший, чем хотел бы, дан.

Что ж, если ты не кончил или что-нибудь

Забыл сказать ей о злосчастном странствии,

То говори. Но если все сказал, тогда

Припомни, что просили мы, и выполни.

Все о скитаньях ей поведал полностью,

Но чтобы убедилась, что не вздор мелю.

Я расскажу, что было с нею, прежде чем

Сюда явилась, — в подтвержденье слов моих.

Большую часть событий, впрочем, выпущу

И о конце блужданья твоего скажу.

Итак, когда ты вышла на Молосскую[75]

Равнину и к высотам у Додоны, где

Феспрота Зевса дом[76] стоит пророческий

И вещие, о диво, те дубы растут,

Которые, не обинуясь, явственно

Тебя супругой Зевсовою будущей

Назвали славной, — что за честь, не правда ли? —

Ты в исступленье вдруг метнулась к берегу,

К заливу Реи ринулась огромному

И вспять от взморья снова понеслась бегом.

Настанет время — будет Ионическим

Залив тот называться, — знай доподлинно, —

В напоминанье людям о твоем пути.

Вот ты и получила доказательство,

Что ум мой видит больше, чем увидит глаз.

Теперь и остальное вам и ей скажу,

На прежнюю вернувшись колею речей.

Каноб — такой есть город на краю земли,

Близ устья Нила, у наносов илистых.

Там от безумья Зевс тебя и вылечит,

К тебе рукою прикоснувшись ласково,

И ты родишь Эпафа темнокожего,[77]

Дитя прикосновенья. И землею всей,

Что Нил поит широкий, будет править он.

И пять колен пройдет, и пятьдесят сестер

Вернутся в Аргос,[78] не желая с братьями

Двоюродными, крови той же, в брак вступить.

А те, пылая страстью и преследуя,

Как ястребы голубок, беглых девушек,

Свою добычу схватят, но не радостной

Добыча будет эта. Бог расстроит брак.

Земля пеласгов[79] примет женихов. Арес[80]

Руками дев убьет их в ночь бессонную.

Да, каждая из жен у мужа каждого

Отнимет жизнь, двуострый в горло нож всадив.

Любовь такую и моим бы недругам!

Томясь желаньем, лишь одна из девушек

Растает, мужа не убьет. Погаснет в ней

Ее решимость. Слабой предпочтет прослыть,

Но никаким убийством не запятнанной,

И от нее аргосский царский род пойдет.

Рассказывать подробней — дело долгое.

Но семя это даст того отважного

Стрелка из лука, что меня от мук моих

Избавит. Вот что мать давнорожденная

Фемида Титанида предсказала мне.

А как и где — об этом много времени

Речь заняла б, да и тебе что проку в том.

О, беда, о, беда!

Снова жгучая боль помутила ум,

Я опять бешусь, и горит в душе жаркое жало.

Сердце в страхе стучит, колотится в грудь,

Вкруговую, блуждая, пошли глаза,

Вихрь безумья с дороги гонит меня,

Языком не владею, бессвязная речь

Захлебнулась и тонет в волнах беды,

В исступленном прибое бреда.

Мудр, о, поистине мудр

Тот, кто впервые понял и вслух произнес:

С равными нужно

В браки вступать, чтоб счастье свое найти.

Если ты нищ и убог, то богатых, пресыщенных

И родовитых, надменных, напыщенных

Обходить старайся стороной.

О, никогда, никогда

Пусть не увидят Мойры на ложе меня

Зевсовой страсти

Или женой другого сына небес.

Страшно глядеть мне, как Ио, стыдливую девушку,

Топчет, и мучит, и гонит на бедствия

Геры сокрушительная злость.

Нисколько мне не страшно с равным в брак вступить,

Но не взглянул бы на меня

С неумолимой страстью бог высокий!

Безнадежна тут надежда, безвыходен выход.

Я не знаю, как жить тогда,

И не вижу, как мне уйти

От Зевсовой мудрой власти.

При всем его тщеславье даже Зевс еще

Научится смиренью. Он готовится

К такой женитьбе, что во мрак безвестности

Его с престола сбросит. Тут и сбудется

Проклятье Крона полностью, которое,

С престолом расставаясь, произнес отец.

Как этих бед избегнуть, из богов никто

Сказать не может Зевсу. Только я бы мог.

Я знаю — как. Пускай же он упорствует,

Кичась громами в небесах и пламенем

Пылающие стрелы с высоты меча.

Все это не поможет, от бесславного

И страшного паденья не спасется Зевс:

Непобедимо сильного противника,

Врага на диво сам себе готовит он.

Противник этот пламя жарче молнии

Придумает и грохот посильней, чем гром,

И в море он трезубец посейдоновский

Швырнет, который землю, как болезнь, трепал.

И Зевсу будет худо, и узнает Зевс,

Как непохоже рабство на владычество.

Отводишь душу, Зевса проклиная всласть.

О том твержу, что будет и чего хочу.

Неужто сладить с Зевсом сможет кто-нибудь?

Ему грозят мученья тяжелей моих.

Не страшно ли такие говорить слова?

Чего бояться? Смерть не угрожает мне.

А вдруг еще больнее мучить вздумает?

Пускай больнее. Я ведь ко всему готов.

Тот мудр, кто Немезиду чтит безропотно.

Робей пред всякой властью, льсти, заискивай,

А мне до Зевса дела никакого нет.

Пусть правит как угодно в свой короткий срок,

Ему недолго над богами властвовать.

Но вот я вижу, Зевсов к нам гонец спешит,

Прислужник верный самодержца нового.

Какую-нибудь новость сообщит сейчас.

К тебе, проныра и брюзга брюзгливейший,

Богов предатель, а людей, чей век, как день,

Заступник-благодетель, огнекрад, спешу.

Отец велит о браке, упомянутом

Тобой хвастливо, браке, что владычества

Его лишит, поведать не намеками,

А ясно и подробно, чтобы мне сюда

Не возвращаться, Прометей. Уступчивей

От этого, ты знаешь, ведь не станет Зевс.

Полны высокомерья и надменности

Твои слова. На то ты и слуга богов.

Вам, новым, внове править и незыблемой

Твердыней власть сдается вам. Не два ль царя

С твердыни той упали на моих глазах?[81]

А третьим, вскоре я увижу, нынешний

Падет позорно. Так ужели стану я

Богов бояться новых, трепетать, робеть?

Как бы не так! Дорогой, по которой ты

Сюда явился, возвратись назад скорей:

Ни на один вопрос твой не отвечу я.

Такая же строптивость безоглядная

Тебя уже метнула в эту гавань мук.

Но на твое холопство тяжкий жребий мой

Я променять, знай твердо, не согласен, нет.

Наверно, быть холопом камня этого

Милей, чем Зевсу преданным гонцом служить.

За оскорбленья платят оскорбленьями.

Ты рад, гляжу, такому обороту дел.

Я рад ему? Такой же точно радости

Врагам своим желаю, в их числе — тебе.

В своих ты бедах, значит, и меня винишь?

Всех, говоря по правде, ненавижу я

Богов, что за добро мне отплатили злом.

Великим, вижу, болен ты безумием.

Да, болен, если ненависть к врагам — болезнь.

Тебе бы да удачу — ты б несносен был.

О, горе!

Зевс не знает слова этого.

Что ж, время, старясь, может научить всему.

Но ты умнее все еще не сделался.

А то б с тобой, холопом, говорить не стал.

Отцу, я вижу, отвечать не думаешь.

Я так ему обязан, так признателен…

Как над мальчишкой, надо мной глумишься ты.

Глупее ты мальчишки, коль надеешься

Хоть что-нибудь для Зевса от меня узнать.

Ни хитрости, ни пытки нет, которыми

Меня склонить удастся к откровенности,

Пока с меня он мерзких не сорвет цепей.

Пускай он мечет огненные молнии,

Пусть белокрылым снегом сыплет, громы пусть

На Землю рушит, все перевернет вверх дном —

Ничем он не добьется, чтобы выдал я,

Кто тот, который у него отнимет власть.

Какая польза в том тебе, подумал ты?

Все взвешено давно уж и продумано.

Пора, глупец, пора же наконец тебе

Разумно, трезво на свою беду взглянуть.

В ушах твоя навязла речь, как моря шум.

Не смей и думать, что решенья Зевсова

По-женски устрашусь я и, как женщина,

Заламывая руки, ненавистного

Просить начну тирана, чтоб от этих пут

Меня освободил он. Не дождется, нет!

Я много говорил, но, видно, попусту.

Не тронешь никакими увещаньями

Твоей души. Так сбрую необъезженный

Конь сбросить норовит и удила прогрызть.

Но как бессильно все твое неистовство!

Когда в упрямстве нет расчета трезвого,

Оно не стоит ровно ничего, пойми.

Совет мой отвергая, ты представь себе,

Какая буря и лавина бед каких

Неотвратимо грянет. Ведь сперва отец

Утес вот этот огнекрылой молнией

И громом раздробит и под обломками

Твое схоронит тело, навалив камней.

Когда же время истечет огромное,

Ты выйдешь на свет. И крылатый Зевсов пес,

Орел, от крови красный, будет с жадностью

Лоскутья тела твоего, за кусом кус,

Терзать и рвать и клювом в печень черную

Впиваться каждодневно, злой, незваный гость,

Конца страданьям этим до тех пор не жди,

Покуда некий бог великих мук твоих

Преемником не станет, в недра Тартара

И в мрак Аида черный пожелав уйти.

Вот и решайся. Это не хвастливые

Угрозы, нет, а твердое условие.

Лгать не умеет Зевс, и что уста его

Произнесли, свершится. Так размысли же,

Раскинь умом. Не думай, что упрямый нрав

Достойнее и лучше осторожного.

Мне речь Гермеса, право же, не кажется

Нелепой: призывает не упрямиться

И защищает осторожность мудрую.

Послушайся! Ведь промах мудреца срамит.

Я знал наперед, о чем возвестит

Мне этот гонец. Но муки терпеть

Врагу от врага — совсем не позор.

Змеей расщепленной молния пусть

Метнется на грудь мне, пусть воздух дрожит

От грома, от бешенства бури, пускай

Земля содрогнется до самых глубин,

До самых корней под ветром тугим!

Пусть море, бушуя, взъярит валы

И хлынет на тропы небесных звезд,

Пускай в преисподнюю, в Тартар пусть

Во мрак непроглядный тело мое

Безжалостным вихрем швырнет судьба —

Убить меня все же не смогут!

Безумную речь услышали мы,

Рассудка туманного странный язык.

С ума он сошел. Его похвальба

Похожа на бред. Он болен душой!

А вы, о печальницы, горю его

Сочувствия полные, вы теперь

Из этих недобрых уйдите мест

Быстрее, не то оглушит вас удар

Небесного грозного грома.

Другой нам какой-нибудь дай совет,

Мы примем его. А эти слова

Не к месту. Несносна такая речь.

Как смеешь ты низости нас учить?

Что вытерпеть должно, вытерпим с ним.

Предателей мы ненавидим, и нет

Порока для нас

Гнусней и мерзей вероломства.

Что ж, помните, загодя вас остерег,

И, роком настигнутые, судьбу

Уже не кляните. Сказать, что Зевс

Нежданно обрушит на вас удар,

Теперь вы не вправе. О нет, себя

Вы губите сами, зная, на что

Идете. Беды безысходна сеть.

Но вас не манили в нее тайком.

Запутало вас безумье.

Уже дела пошли, не слова.

Земля закачалась,

Гром грохочет, в глубинах ее глухим

Отголоском рыча. Сверкают огнем

Волны молний. Вихри взметают пыль

К небу. Ветер на ветер идет стеной,

И сшибаются, встретившись, и кружат,

И друг другу навстречу, наперерез

Вновь несутся. И с морем слился эфир.

Это явно Зевса рука меня

Буйной силой силится запугать.

О святая матерь, о всех и вся

Заливающий светом небес эфир,

Без вины страдаю — глядите!