Античная драма

О, для чего крылатую ладью[122]

Лазурные, сшибаяся, утесы[123]

В Колхиду пропускали, иль зачем

Та падала на Пелий,[124] что вельможам,

Их веслами вооружив, дала

В высокий Иолк в злаченых завитках

Руно царю Фессалии доставить?

К его стенам тогда бы и моя

Владычица не приплыла, Медея,

Ясона полюбив безумно, — там

Убить отца она не научала б

Рожденных им и нежных Пелиад,

И не пришлось бы ей теперь в Коринфе

Убежища искать с детьми и мужем.

Пусть гражданам успела угодить

Она в изгнанье, мужу оставалась

Покорною женой (а разве есть

На свете что милей семьи, где с мужем

Живет жена согласно?), но удел

Медеи стал иной. Ее не любят,

И нежные глубоко страждут узы.

Детей Ясон и с матерью в обмен

На новое отдать решился ложе,

Он на царевне женится — увы!

Оскорблена Медея, и своих

Остановить она не хочет воплей.

Она кричит о клятвах и руки

Попранную зовет обратно верность,

Богов зовет в свидетели она

Ясоновой расплаты. И на ложе,

От пищи отказавшись, ночь и день

Отдавши мукам тело, сердцу таять

В слезах дает царица с той поры,

Как злая весть обиды поселилась

В ее душе. Не поднимая глаз

Лица, к земле склоненного, Медея,

Как волн утес, не слушает друзей.

В себя прийти не хочет. Лишь порою,

Откинув шею белую, она

Опомнится как будто, со слезами

Мешая имя отчее, и дома

Родного, и земли воспоминаньем

И все, чему безумно предпочла

Она ее унизившего мужа.

Несчастие открыло цену ей

Утраченной отчизны. Дети даже

Ей стали ненавистны, и на них

Глядеть не может мать. Мне страшно, как бы

Шальная мысль какая не пришла

Ей в голову. Обид не переносит

Тяжелый ум, и такова Медея.

И острого мерещится удар

Невольно мне меча, разящий печень,

Там, над открытым ложем, — и боюсь,

Чтобы, царя и молодого мужа

Железом поразивши, не пришлось

Ей новых мук отведать, горше этих.

Да, грозен гнев Медеи: не легко

Ее врагу достанется победа.

Но мальчиков я вижу — бег они

Окончили привычный и домой

Идут теперь спокойно. А до муки

И дела нет им материнской. Да,

Страдания детей не занимают.

О старая царицына раба!

Зачем ты здесь одна в воротах? Или

Самой себе ты горе поверяешь?

Медея ж как рассталася с тобой?

О старый спутник сыновей Ясона!

Для добрых слуг несчастие господ

Не то же ли, что и свое: за сердце

Цепляется оно, и до того

Измучилась я, веришь, что желанье,

Уж и сама не знаю как, во мне

Явилось рассказать земле и небу

Несчастия царицы нашей.

Плачет

Поди еще?..

Наивен ты, старик,

Ведь горе-то лишь началось, далеко

И полпути не пройдено.

Слепая…

Не про господ будь сказано. Своих,

Должно быть, бед она не знает новых.

Каких? Каких? О, не скупись — открой…

Нет, ничего. Так, с языка сорвалось.

О, не таи! Касаясь бороды,

Тебя молю: открой подруге рабства.

Ведь, если нужно, мы и помолчать

Сумели бы…

Я слышал, — но и виду

Не подал я, что слышу, проходя

У Камешков сегодня,[125] знаешь, где

Старейшины сидят близ вод священных

Пирены.[126] Кто-то говорил, что царь

Сбирается детей с Медеей вместе

Коринфского лишить приюта. Слух

Тот верен ли, не знаю; лучше б, если

Неверен был он.

Что же, и Ясон

До этого допустит? Хоть и в ссоре

Он с матерью, но дети ведь его же….

Что ж? Новая жена всегда милей:

О прежней царь семье не помышляет.

Погибли мы, коль, давешней беды

Не вычерпав, еще и эту впустим…

Все ж госпоже ее не время знать:

Ты затаишь мои слова покуда.

Вот, дети! Вот каков отец для вас!

Но боги да хранят его! Над нами

Он господин, — хоть, кажется, нельзя,

Чтоб человек больней семью обидел.

В природе смертных это. Человек

Всегда себя сильней, чем друга, любит.

Иль новость ты узнала, удивляюсь…

И должен был для этого Ясон

Пожертвовать детьми утехам ложа?..

Идите с богом, дети, — все авось

Уладится. А ты, старик, подальше

Держи детей от матери — она

Расстроена. Запечатлелась ярость

В ее чертах — и как бы на своих

Не вылилась она, увы! Не стихнет

Без жертвы гнев ее — я знаю. Только

Пускай бы враг то был, а не свои…

Увы!

О, злы мои страданья. О!

О, смерть! Увы! О, злая смерть.

Началось… О дети… Там мать,

Ваша мать свое сердце — увы! —

Мечет по воле и гнев

Ярый катает… Подальше

Затаитесь, милые. Глаз

Не надо тревожить ее…

Ни на шаг к ней ближе, о дети:

Вы души ее гордой, и дикой,

И охваченной гневом бегите…

О, скорее, скорее под кровлю…

Это облако стона сейчас

Раскаленная злоба ее

Подожжет… Где предел для тебя,

О сердце великих дерзаний,

Неутешное сердце, коль мука

Тебя ужалила, сердце?

О, горе! О, муки! О, муки и вы,

Бессильные стоны! Вы, дети…

О, будьте ж вы прокляты вместе

С отцом, который родил вас!

Весь дом наш погибни!

На голову нашу, увы!

Слова эти… Горе, о, горе!

Что ж сделали дети тебе?

Они за отца в ответе ль? Что мечешь

Ты гнев на детей! О милые, я

Боюсь за судьбу вашу, дети.

Ужасны порывы царей,

Так редко послушных другим,

Так часто всевластных…

Их злобе легко не уняться…

Не лучше ли быть меж листов

Невидным листом?

О, как бы хотела дождаться

Я старости мирной вдали

От царской гордыни…

Умеренность — сладко звучит

И самое слово, а в жизни

Какое сокровище в нем!

Избыток в разладе с удачей,

И горшие беды на род

С божественным гневом влечет он.

Я слышала голос, я слышала крик

Несчастной жены из дальней Колхиды:

Еще ли она, скажи, не смирилась?

Скажи мне, старуха…

Чрез двери двойные я слышала стон

И скорби семьи сострадаю,

Сердцу давно уже милой.

Той нет уж семьи — распалась она:

Мужа — ложе тиранов,

Терем жену утаил,

Царицу мою с тающим сердцем,

Лаской ничьей, ни единого друга

Лаской она не согрета…

О, ужас! О, ужас!

О, пусть небесный перун

Пронижет мне череп!..

О, жить зачем мне еще?

Увы мне! Увы! Ты, смерть, развяжи

Мне жизни узлы — я ее ненавижу…

Ты внял ли, о Зевс, ты, матерь Земля, ты, Солнце,

Стонам печальным злосчастной невесты?

Безумны, уста, вы — зачем

Желанье холодного ложа? Смерти шаги

Разве замедлят? Надо ль молить ее?

Если твой муж пожелал

Нового ложа, зачем же

Гневом бедствие это

Хочешь ты углубить,

Частое в мире? Кронид

Правде твоей поможет:

Только не надо сердце, жена,

Сердце в слезах не надо топить

По муже неверном…

Великий Кронид… Фемида-царица!

О, призрите, боги, на муки мои!

Сама я великой клятвой

Проклятого мужа

Связала с собою, увы!

О, если б теперь

Его и с невестой увидеть —

Два трупа в обломках чертога!

От них обиды, от них

Начало… О боги… О ты,

Отец мой, о город, от вас я

Постыдно бежала, и труп

Родимого брата меж нами.

Слушайте, что говорит,

Вопли мечет какие

Фемиде, обетов царице,

И Зевсу, кравчему клятвы.

Ужасной, ужасной она

Местью насытит сердце.

Зачем же она явить нам лицо не хочет?

Слух не приклонит

На нежный мой голос?

Безумную злобу ее,

Души ее темное пламя,

Может быть, я

И утишила б

Словом и лаской.

Пусть же любимые мной

Видят желание сердца…

К ней в чертог не войдешь ли?

Пусть она выйдет к нам…

Медлить не надо… Скорей!

Может сейчас несчастье в этих стенах произойти…

Страшен порыв гнева и мести,

Отчаянье страшно.

Пойти я готова… Но только

Царицу смогу ль образумить?

Труда ж и желаний не жалко…

Как львица в муках родильных,

Так дико глядит она, если

С словами на робких устах

Приблизится к ложу рабыня…

О да, не будет ошибкой

Сказать, что ума и искусства

Немного те люди явили,

Которые некогда гимны

Слагали, чтоб петь за столами

На пире священном иль просто

Во время обеда, балуя

Мелодией уши счастливых…

Сказать, что никто не придумал

Гармонией лиц многострунных

Печали предел ненавистной,

Печали, рождающей смерти,

Колеблющей ужасом царства,

Печали предел положить…

Лечиться мелодией людям

Полезно бы было, на пире

Напрасны труды музыканта:

Уставленный яствами стол

Без музыки: радует сердце.

Я слышу опять

Плачущий голос ее,

Ее протяжные стоны.

На мужа проклятьями с ложа

Воздух пронзая,

Вопли несутся. Фемиду зовет

Несчастное чадо Колхиды,

Зачем увлекала ее

Чрез моря теснину на брег

Эллады, туда,

Где волны катает

Пучина, и нет ей предела.

О дочери Коринфа, если к вам

И вышла я, так потому, что ваших

Упреков не хочу. Иль мало есть

Прослывших гордецами оттого лишь,

Что дом милей им площади иль видеть

Они горят иные страны? Шум

Будь людям ненавистен, и сейчас

Порочными сочтут их иль рукою

Махнувшими на все. Как будто суд

Глазам людей принадлежит и смеем

Мы осудить, не распознав души,

Коль человек ничем нас не обидел.

Уступчивым, конечно, должен быть

Меж вас чужой всех больше, но и граждан

Заносчивых не любят, не дают

Они узнать себя и тем досадны…

Но на меня, подруги, и без вас

Нежданное обрушилось несчастье.

Раздавлена я им, и умереть

Хотела бы — дыханье только мука:

Все, что имела я, слилось в одном,

И это был мой муж, — и я узнала,

Что этот муж — последний из людей.

Да, между тех, кто дышит и кто мыслит,

Нас, женщин, нет несчастней. За мужей

Мы платим, и не дешево. А купишь,

Так он тебе хозяин, а не раб.

И первого второе горе больше.

А главное — берешь ведь наобум:

Порочен он иль честен, как узнаешь.

А между тем уйди — тебе ж позор.

И удалить супруга ты не смеешь.

И вот жене, вступая в новый мир,

Где чужды ей и нравы и законы,

Приходится гадать, с каким она

Постель созданьем делит. И завиден

Удел жены, коли супруг ярмо

Свое несет покорно. Смерть иначе.

Ведь муж, когда очаг ему постыл,

На стороне любовью сердце тешит,

У них друзья и сверстники, а нам

В глаза глядеть приходится постылым.

Но говорят, что за мужьями мы,

Как за стеной, а им, мол, копья нужны.

Какая ложь! Три раза под щитом

Охотней бы стояла я, чем раз

Один родить. Та речь вообще о женах…

Но вы и я, одно ли мы? У вас

И город есть, и дом, и радость жизни;

Печальны вы — вас утешает друг.

А я одна на свете меж чужими

И изгнана и брошена. Росла

Меж варваров, вдали я: здесь ни дома,

Ни матери, ни брата — никого,

Хоть бы одна душа, куда причалить

Ладью на время бури. Но от вас

Немногого прошу я. Если средство

Иль путь какой найду я отомстить

За все несчастья мужу, — не мешайтесь

И, главное, молчите. Робки мы,

И вид один борьбы или железа

Жену страшит. Но если брачных уз

Коснулася обида, кровожадней

Не сыщете вы сердца на земле.

Все сделаю, Медея, справедливым

Желаниям и скорби не дивлюсь

Твоей, жена, я больше. Но Креонта,

Царя земли, я вижу этой, — он

Не новое ль объявит нам решенье?

Ты, мрачная, на мужа тяжкий гнев

Скопившая, Медея, говорю я

С тобой, и вот о чем: земли моей

Пределы ты покинешь, взяв обоих

Детей с собой, не медля… а приказ

Исполнишь ты при мне, и двери дома

Своей я не увижу прежде, чем

Не выброшу тебя отсюда, слышишь?

Ай! Ай! Несчастная, я гибну. Недруг

Весь выпустил канат, и мне на берег

От злой волны уже спасенья нет…

Но тяжкая оставила мне силы

Спросить тебя: за что ты гонишь нас?

О, тайны нет тут никакой: боюсь я,

Чтоб дочери неисцелимых зол

Не сделала ты, женщина, моей.

Во-первых, ты хитра, и чар немало

Твоя ум постиг, к тому же ты теперь

Без мужа остаешься и тоскуешь…

Я слышал даже, будто ты грозишь

И мне, и жениху с невестой чем-то.

Так вот, пока мы целы, и хочу

Я меры взять. Пусть лучше ненавистен

Медее я, чем каяться потом

В мягкосердечии.

Увы! Увы!

О, не впервые, царь, и сколько раз

Вредила мне уж эта слава: зол

Она — источник давний. Если смыслом

Кто одарен, софистов из детей

Готовить он не будет. Он не даст

Их укорять согражданам за праздность…

И что еще? И ненависть толпы

Они своим искусством не насытят.

Ведь если ты невеж чему-нибудь,

Хоть мудрому, но новому, обучишь,

Готовься между них не мудрецом

Прослыть, а тунеядцем. Пусть молвою

Ты умников, которых город чтит,

Поставлен хоть на палец выше будешь —

Ты человек опасный. Эту участь

Я тоже испытала. Чересчур

Умна Медея — этим ненавистна

Она одним, другие же, как ты,

Опасною ее считают дерзость.

Подумаешь: покинутой жене

Пугать царей?! Да и за что бы даже

Тебе я зла хотела? Выдал дочь

Ты за кого желал: я ненавижу,

Но не тебя, а мужа. Рассуждал

Ты здраво, дочь сосватав, и твоей

Удаче не завидую. Женитесь

И наслаждайтесь жизнью, лишь меня

Оставьте жить по-прежнему в Коринфе!

Молчанием я свой позор покрою.

Да, сладко ты поешь, но злая цель

И в песнях нам мерещится: чем дольше

Я слушаю, тем меньше убежден…

Ведь от людей порыва остеречься,

Куда же легче нам, чем от таких,

Как ты, жена, лукаво-осторожных.

Ну, уходи! Все высказала ты,

Но твоего искусства не хватает,

Чтобы сберечь нам лишнего врага.

О, я молю у ног твоих — ты нас

Не высылай; хоть ради новобрачных!

Ты тратишься без толку на слова.

О, пощади… К мольбам моим склонися!

Своя семья Медеи ближе нам.

О край родной! Ты ярко ожил в сердце…

Милее нет и нам — после семьи.

Какое зло вы сеете, Эроты!

Ну, не всегда — зависит от судьбы.

Виновному не дай укрыться, боже.

Не будет ли, однако? От себя

И болтовни освободи нас лучше…

Освободить?.. Кого и от чего?

Ты вызволи нас, царь, из этой муки…

Ты, верно, ждешь расправы наших слуг?..

О нет, о нет, тебя я умоляю…

Угрозы мало, кажется, тебе?

Я не о том молю тебя, властитель.

Пусти меня… Чего ж тебе еще?..

Дай день один мне сроку: не решила,

Куда идти еще я, а детей

Кто ж без меня устроит? Выше этих

Забот Ясон. О, сжалься, царь, и ты

Детей ласкал. Тебе знакомо чувство,

Которое в нас будит слабый. Мне

Изгнание не страшно… Если плачу,

То лишь над их несчастием, Креонт.

Я не рожден тираном. Сколько раз

Меня уже губила эта жалость.

Вот и теперь я знаю, что не прав,

Все ж будь по-твоему. Предупреждаю только,

Что если здесь тебя с детьми и завтра

В полях моих увидит солнце, смерть

Оно твою осветит. Непреложно

Да будет это слово… До утра…

О злая судьба!

Увы, о жена, что бед-то, что бед!

Куда ж ты пойдешь? У кого ты

Приюта попросишь? Где дом

И где та земля, Медея?

В море бездонное зол

Бросил тебя бессмертный.

О да! Темно на небе… Но на этом

Не кончилось! Не думайте: еще

И молодым счастливцам будет искус,

И свату их довольно горя… Разве

Ты думала, что сладкий этот яд

Он даром пил, — все взвешено заране…

Он с этих губ ни слова, он руки

Единого движенья без расчета

Не получил бы, верьте… О, слепец!..

В руках держать решенье — и оставить

Нам целый день… Довольно за глаза,

Чтобы отца, и дочь, и мужа с нею

Мы в трупы обратили… ненавистных…

Немало есть и способов… Какой

Я выберу, сама еще не знаю:

Чертог поджечь невестин или медь

Им острую должна вогнать я в печень,

До ложа их добравшись? Тут одна

Смущает вероятность. По дороге

До спальни их или за делом я

Захвачена могу быть и злодеям

Достаться на глумленье. Нет, уж лучше

Не изменять пути прямому нам,

И, благо он испытан, — яд на сцену…

Так, решено.

Ну, я убила их… А дальше что ж?

Где город тот и друг, который двери

Нам распахнет и, приютив, за нас

Поручится? Такого нет… Терпенье ж

Еще хоть ненадолго. Если стен

Передо мной откроется защита,

На тайную стезю убийства молча

Ступлю тотчас. Но если нам одно

Несчастье беспомощное на долю

Останется, я меч беру открыто

И дерзостно иду их убивать,

Хотя бы смерть самой в глаза глядела.

Владычицей, которую я чту

Особенно, пособницей моею,

Родной очаг хранящею, клянусь

Гекатою, что скорбию Медеи

Себе никто души не усладит!..

Им горек пир покажется, а свату

Его вино и слезы мук моих…

За дело же! Медея, все искусство

Ты призови на помощь, — каждый шаг

Обдумать ты должна до мелочей!..

Иди на самое ужасное! Ты, сердце,

Теперь покажешь силу. До чего,

О, до чего дошла ты! Неужели ж

Сизифову потомству,[127] заключив

С Ясоном брак, позволишь надругаться

Над Гелиевой кровью?[128] Но кому

Я говорю все это? Мы природой

Так созданы — на доброе без рук,

Да злым зато искусством всех мудрее…

Реки священные вспять потекли,

Правда осталась, но та ли?

Гордые выси коснулись земли,

Имя богов попирая в пыли,

Мужи коварными стали…

Верно, и наша худая молва

Тоже хвалой обратится,

И полетят золотые слова

Женам в усладу, что птица.

Музы не будут мелодий венчать

Скорбью о женском коварстве…

Только бы с губ моих эту печать,

Только б и женской цевнице звучать

В розовом Фебовом царстве…

О, для чего осудил Мусагет[129]

Песню нас слушать все ту же?

В свитке скопилось за тысячи лет

Мало ли правды о муже?

О бурное сердце менады!

Из отчего дома, жена,

Должно быть, пробив Симплегады,

Несла тебя злая волна.

Ты здесь, на чужбине, одна,

Муж отдал тебя на терзанье;

И срам и несчастье должна

Влачить за собой ты в изгнанье.

Священная клятва в пыли,

Коварству нет больше предела,

Стыдливость — и та улетела

На небо из славной земли.

От бури спасти не могли

Отцовские стрелы Медеи,

И руки царя увлекли

Объятий ее горячее.

Не в первый раз я вижу, сколько зол

Влачит упорство злобы. Ты и город

Могла б иметь, и дом теперь, царей

Перенося смиренно волю. Если

В изгнание идешь ты, свой язык

Распущенный вини, жена. Конечно,

Мне все равно — ты можешь повторять,

Что низость тут виной моя; но меру

Возмездия за то, что ты семье

Властителя сулила, ты, Медея,

Должна считать за благо. Сколько мог,

Я гнев царей удерживал, оставить

Тебя просил я даже — ни к чему

Все это было… У безумья вожжи

Совсем ты распустила — злых речей

Поток не умолкал, и город наш

Тебе закрыт отныне. Но в заботах,

Как верный друг, я устали не знаю.

Я хлопочу о вас, чтобы нужды

Не испытать жене моей и детям,

Без денег не остаться. Мало ль зол

Увидишь на чужбине… Ненавистен

Тебе Ясон, но, право ж, не умеет

На вражеский себя настроить лад.

О низкий… о негодный… я не знаю,

Как выразить сильнее языком,

Что ты не муж, не воин, — хуже, злее

Нельзя уж быть, чем ты для нас, и к нам

Ты все-таки приходишь… Тут не смелость…

Отвага ли нужна, чтобы, друзьям

Так навредив, в глаза смотреть? Иначе

У нас зовут такой недуг — бесстыдство.

Но все ж тебе я рада… сердце я

Хоть облегчить могу теперь и болью

Тебя донять… О, слушай… Как начну?

Вот первое из первых… Я тебя

Спасла — и сколько эллинов с собою

На корабле везли тогда мы, все

Свидетели тому, — спасла, когда ты

Был послан укротить быков,[130] огонь

Метавших из ноздрей, и поле смерти

Засеять. Это я дракона, телом

Покрывшего в морщинистых извивах

Руно златое, умертвила, я,

Бессонного и зоркого, и солнца

Сияние глазам твоим вернула.

Сама ж, отца покинув, дом забыв,

В Фессалию с тобой ушла, — горячка

Была сильней рассудка. Пелий, царь,

Убит был тоже мною, — нет ужасней

Той смерти, что нашел он — от детей!

И все тебя я выручала, — этим

От нас ты не побрезгал, а в награду

Мне изменил. Детей моих отец,

Ты брак затеял новый. Пусть бы семя

Твое бесплодно было, жажду ложа

Я поняла бы нового… А где ж?

Где клятвы те священные? Иль боги,

Которые внимали им, теперь

Уж не царят, иль их законы новы?

Ты сознаешь — нельзя не сознавать,

Что клятву ты нарушил… Сколько раз

Руки искал ты этой и колени

Мне осквернял прикосновеньем! Все

Обмануты надежды. Что же друга

В тебе вернет Медее, ждать чего ж

Могла бы от тебя она? Но сердце

Мне жжет еще уста — ясней позор

Твой обличить вопросами… Итак,

Куда же нам идти прикажешь? Или

К отцу, домой? Тебе в угоду дом

Я предала. К несчастным Пелиадам?

У них отца убив, конечно, буду

Я принята радушно. О друзьях

Подумаю ли старых — ненавистна

Я стала им, а те, кому вредить

Пришлося мне — не для себя — в угоду

Тебе ж, Ясон, теперь мои враги.

О, горе мне! Так вот она, та слава,

Блаженство то меж эллинов, что мне

Тогда сулил ты лживо… Да, гордиться

Могу я верным мужем, это так…

И славою счастливый младожен

Покроется не бледной, если, точно,

Извергнута из города, одна

И с беззащитными детьми, скитаясь,

И с нищими та, что спасла его,

Пойдет дивить людей своим несчастьем.

О Зевс; О бог, коль ты для злата мог

Поддельного открыть приметы людям,

Так отчего ж не выжег ты клейма

На подлеце, чтобы в глаза бросалось?..

Неисцелим и страшен гнев встает,

Когда вражда людей сшибает близких.

Кто не рожден оратором, тому

Теперь беда. Как шкипер осторожный,

Я опущу немножко паруса

Надутые, иначе, право, буря

Злоречия и эти вихри слов

Потопят нас, жена. Свои услуги

Ты в гордую сложила башню… Нет,

Коль мой поход удачен, я Киприде

Обязан тем, Киприде меж богов

И меж людьми Киприде, — может быть,

Та мысль иным и не по вкусу будет.

Но оцени в ней тонкость: если кто

Одушевлял Медею на спасенье

Ясоново, то был Эрот… Зачем

Рассматривать в деталях дело? Да,

Я признаю твои услуги. Что же

Из этого? Давно уплачен долг,

И с лихвою. Во-первых, ты в Элладе

И больше не меж варваров, закон

Узнала ты и правду вместо силы,

Которая царит у вас. Твое

Здесь эллины искусство оценили,

И ты имеешь славу, а живи

Ты там, на грани мира, о тебе бы

И не узнал никто. Для нас ничто

И золото в чертогах, и Орфея[131]

Нежнее песни голос по сравненью

С той славою, которая меня

Так дивно увенчала. О себе

Упомянул я, впрочем, лишь затем,

Что этот спор ты подняла. Отвечу

По поводу женитьбы. Поступил,

Во-первых, я умно, затем и скромно

И, наконец, на пользу и тебе,

И нашим детям. Только ты дослушай.

Когда из Иолка цепью за собою

Сюда одни несчастия принес я,

Изгнаннику какой удел счастливей

Пригрезиться мог даже, чем союз

С царевною?.. И ты напрасно колешь

Нас тем, жена, что ненавистно ложе

Медеи мне и новою сражен

Я страстию, или детей хочу

Иметь как можно больше… Я считаю,

Что их у нас довольно, и тебя

Мне упрекать тут не за что. Женился

Я, чтоб себя устроить, чтоб нужды

Не видеть нам — по опыту я знаю,

Что бедного чуждается и друг.

Твоих же я хотел достойно рода

Поднять детей, на счастие себе,

Чрез братьев их, которые родятся.

Зачем тебе еще детей? А мне

Они нужны для пользы настоящих.

Ну, будто ж я не прав? Сказала б «да»

И ты, когда б не ревность. Все вы, жены,

Считаете, что если ложа вам

Не трогают, то все благополучно…

А чуть беда коснулась спальни, нет

Тут никому пощады; друг ваш лучший,

Полезнейший совет — вам ненавистны.

Нет, надо бы рождаться детям так,

Чтоб не было при этом женщин, — люди

Избавились бы тем от массы зол.

Ты речь, Ясон, украсил, но сдается

Мне все-таки, меня не обессудь,

Что ты не прав, Медею покидая.

О, я во многом, верно, от людей

И многих отличаюсь. Наказанью

Я высшему подвергла бы того,

Кто говорить умеет, коль при этом

Он оскорбляет правду. Языком

Искусным величаясь, человек

Такой всегда оденет зло прилично…

Под маской же на что он не дерзнет?

Но есть изъян и в мудрости, увы!..

Ты, например, и тонкою и хитрой

Раскинул сетью речь, а поразить

Нам ничего тебя не стоит. Честный

Уговорил бы близких и потом

Вступал бы в брак, а ты сперва женился…

Скажи тебе заранее, сейчас

Ты так бы и послушалась, — ты злобу

И до сих пор на сердце бережешь.

Другого ты боялся, чтоб женатым

На варварской царевне не остаться:

Вам, эллинам, под старость это тяжко.

Пожалуйста, не думай, что жена

При чем-нибудь в моем союзе новом;

Я говорил уже, что я тебя

Спасти хотел, родив единокровных

Твоим сынам: царей, опору дома.

Нам счастия не надо, что ценой

Такой, обиды куплено; богатства,

Терзающего сердце, не хочу.

Моли богов, желания иные

Влагая в грудь Медее, умудрить

Ее, чтоб ей полезное — обидой

И счастие не грезилось несчастьем…

Глумись… тебе приюта не искать.

Изгнанница пред вами беззащитна.

Твой выбор был — других и не вини.

Так это я женилась, изменяла?

Безбожно ты кляла своих царей.

И твоему проклятьем дому буду.

На этом мы и кончим. Если вам —

Тебе иль детям нашим — деньги нужны

Ввиду пути, прошу сказать теперь;

Отказа вам не будет. Я и знаки

Гостиные могу послать друзьям,

Помогут вам… Не хочешь брать? Напрасно.

Открой глаза, не гневайся, тебе ж,

О женщина, поверь — полезней будет.

Твоих друзей не надо нам, и денег

Я не возьму — не предлагай, — от мужа

Бесчестного подарок руки жжет.

Богов беру в свидетели, что пользы

Я всячески и детской и твоей

Искал, жена, но доброты не ценит,

Надменная, моей, — и ей же хуже.

Ступай. Давно по молодой жене

Душа горит — чертог тебя заждался.

Что ж? Празднуй брак! Но слово скажет бог:

Откажешься, жених, и от невесты.

Когда свирепы Эроты,

Из сердца они уносят

Всю сладость и славы людям

Вкусить не дают. Но если

Киприда шлет только радость,

Нет богини прелестней…

Ты мне никогда, царица,

Стрел не мечи золотых

И неизбежных в сердце,

Полных яда желаний.

Скромной ласки хочу я:

Нет дара бессмертных слаще.

О, пусть никогда Киприды

Ужасной не слышу в сердце,

С грозой ее ярых ударов,

С бурей ссор ненавистной,

С желаньем чужого ложа!

Спальню, где нет войны,

Ложе, где жены не спорят,

Славить гимном хочу я.

Родина, дом отцовский, о, пусть,

Пусть никогда не стану

Города я лишенной…

Злее нет горя в жизни

Дней беспомощных.

Смерти, о, смерти пускай

Иго подъемлю, но только

Дня изгнанья не видеть…

Муки нет тяжелее,

Чем отчизны лишиться.

Вижу сама — не люди, увы,

Сказку сложили эту!..

Города ты лишилась,

Друг состраданьем муки

Не облегчает,

Неблагодарный… Пускай

Сгибнет, коль друга не чтит он.

Сердце чистое должен

Он открыть ему, сердце:

Друга иного не надо.

О, радуйся, Медея! Я люблю

Приветствовать друзей таким желаньем.

Привет тебе, о Пандиона сын

Премудрого, Эгей! Откуда к нам?

Я навещал оракул Феба древний.

Зачем тебе был серединный храм?

Детей иметь хотел бы я, Медея.

Ты до сих пор бездетен, боже мой!

То демона какого-то желанье.

Но ты женат или не ведал ложа?

От брачного ярма я не ушел.

И что ж тебе поведал бог о детях?

Увы! Его не понимаю слов.

Услышать их могла ль бы я?

Еще бы.

Тут именно и нужен тонкий ум.

Так передай их нам, коль не зазорно.

Мол, «из мешка ноги не выпускай».

Пока чего не сделаешь? Иль в землю

Какую не придешь? Должно быть, так?

В отцовский дом покуда не вернешься.

А ты сюда-то прибыл для чего ж?

Нам нужен царь Питфей, земли трезенской.

Сын набожный Пелопов, так ли, царь?

Я сообщить ему хочу оракул.

Да, мудрый муж — в оракулах силен.

А мне к тому ж он и соратник близкий.

Дай бог тебе и счастия, Эгей,

И всех твоих желаний исполненья.

Ты ж отчего, скажи, Медея, так

Осунулась в лице, глаза потухли?

Муж у меня последний из людей.

Скажи ясней причину огорченья.

Оскорблена я им, и ни за что…

Да сделал что ж Ясон? Скажи мне прямо.

Взял женщину — хозяйку надо мной.

Он не посмел бы, нет. Постыдно слишком.

Вот именно он так и поступил.

Влюбился, что ль, или ты ему постыла?

Должно быть, страсть, — измена ж налицо.

Так бог же с ним, коль сердцем он так низок.

К царевне он присватался, Эгей.

А у кого? Хотел бы я дослушать.

Коринфский царь Креонт — ее отец.

Вот отчего ты к сердцу принимаешь.

И мужа нет, и гонят — все зараз.

То новое несчастие — откуда ж?

Все от того ж коринфского царя.

С согласия Ясона? Что за низость!

Послушаешь его, так нет.

Желание свое по принужденью

Чужому исполняет. Но, Эгей,

Ланитою и святостью колен

Тебя молю: о, сжалься над несчастной

Изгнанницей покинутой, прими

Ее в страну, ей угол дай. За это

Тебе детей желанных ниспошлют

Бессмертные и славную кончину.

Ты каяться не будешь, и, поверь,

Ты не умрешь бездетным. Знаю средства

Я верные, чтобы отцом ты стал.

Тебе помочь хочу, ради бессмертных,

Жена, и это главное, но нам

Заманчиво и обещанье сделать

Меня отцом. Я весь ушел душой

В желанье это, им я весь захвачен.

А для тебя я постараюсь быть

Хозяином радушным: брать с собою

Тебя, пожалуй, было б не с руки;

Но если ты сама придешь в Афины,

Я дам тебе приют и никому

Тебя не выдам — можешь быть покойна.

Но этот край покинешь ты без нас.

Рассориться с друзьями не желал бы

Из-за тебя я — прямо говорю.

Пусть так оно и будет. Но поруки

Ты не дал нам. Могу ль покойна быть?

Так разве мне не веришь ты, Медея?

Я верю, да. Но у меня враги:

В Фессалии[132] и здешний царь. И если

Ты будешь связан клятвой, в руки к ним

Не попаду, я знаю, а без клятвы,

Лишь посулив спасенье, разве ты,

Их осажден герольдами и дружбой

Подвинутый, не можешь под конец

И уступить? Я тоже друг, положим,

Но слабый друг, а против нас — цари.

Ты, кажется, уж слишком дальновидна.

Но, если так тебе душа велит,

Отказа нет тебе от нас и в этом.

Да, может быть, и нам всего верней

Перед твоим врагом сослаться будет

На то, что мы клялись… Тебе ж — залог…

Ну, называй богов, какими клясться.

Клянись Земли широким лоном, Солнцем,

Отцом отца Медеи и богами…

Всем родом ты божественным клянись.

Что сделаю или чего, жена,

Не сделаю, сказать я, верно, должен?

Что сам Медеи не изгонишь, если ж

Кто из врагов потребует меня,

Покуда жива и волею не выдашь.

Святынею Земли и Солнца, всеми

Богами я клянусь не изменить.

Так хорошо, а если ты изменишь…

С безбожником да разделю конец.

Ну, в добрый час, Эгей, и добрый путь!

Я — следом за тобою, — только раньше

Готовое на свет явлю, и пусть

Желанное свершит судьба Медее.

Сын Майи, божественный вождь,

Да к дому приблизит Эгея!

И все, что задумал ты, царь,

Пускай совершится скорее.

Рожденья высокого знак

Ты в сердце зажег восхищенном…

О Зевс! О правда Зевса! Солнца свет!

Победой мы украсимся, подруги,

Победою. Я знаю наконец,

Куда мне плыть. И гавань перед нами

Желанная открылась. Стоит нам

Туда канат закинуть, и Паллады

Нас примет славный город. А теперь

Решение узнай мое, не думай,

Что я шучу, пожалуйста. Сюда

Рабыня к нам потребует Ясона

От имени Медеи. Он найдет

Здесь ласковый прием и убедится,

Что я на все согласна и что мил

Нам приговор Креонта. Лишь о детях

Его молить я буду, чтобы их

Оставили в Коринфе. Не затем

Я этого хочу, чтоб меж врагами

Оставить их, — но мне убить царевну

Они помогут хитростью, чрез них

Я перешлю дары ей: пеплос дивный

И золотую диадему. Тот

Чарующий едва она наденет

Убор, погибнет в муках, — кто бы к ней

Потом ни прикоснулся — тоже: ядом

Я напою дары свои, жена.

Об этом слов довольно… Но, стеная,

Я передам теперь, какое зло

Глядит в глаза Медее после… Я

Должна убить детей. И их не вырвет

У нас никто. Сама Ясонов с корнем

Я вырву дом. А там — пускай ярмо

Изгнания, клеймо детоубийцы,

Безбожия позор, — все, что хотите.

Я знаю, что врага не насмешу,

А дальше все погибни. Точно, в жизни

Чего жалеть бы стала я? Отчизны?

Родительского крова? Ведь угла,

Угла, где схоронить мои несчастья,

Нет у меня на свете. О, зачем

Я верила обманам, покидая

Отцовский дом, и эллину себя

Уговорить позволила? А впрочем,

Мы с помощью богов свое возьмем

С предателя. И никогда рожденных

Медеею себе на радость он

Не обольет лучами глаз, невеста ж

Желанная других не принесет.

Ей суждены, порочной, только муки

От чар моих и в муках — злая смерть.

Ни слабою, ни жалкою, наверно,

В устах людей я не останусь; нас

Не назовут и терпеливой; нрава

Иного я: на злобу я двумя,

А на любовь двойною отвечаю.

Все в мире дети славы таковы.

Посвящена в твой замысел и только

Добра тебе желая, не могу

Я все ж забыть о Правде, — солнце миру, —

И говорю тебе одно — оставь.

Мне поступить нельзя иначе. Муки ж

Не испытав моей, тебе, жена,

Понять мои желанья тоже трудно.

И ты убьешь детей, решишься ты?

Чем уязвить могу больней Ясона?

Несчастием еще ль ты не сыта?

Пусть гибнет все… А вы, уста чужие,

Свое уже сказали.

Ты ступай

И приведи Ясона к нам: коль верной

Потребует судьба у нас слуги,

Кого назвать другого? Ничего

Не говори ему о наших планах.

Но госпожу ты любишь, и сама

Ты женщина. Нас, верно, поняла ты.

О Эрехтиды[133] древле блаженные,

Дети блаженных богов!

Меж недоступных хранят вас холмов

Нивы священные. Там славы жар вам в жилы влит,

Там нега в воздухе разлита,

Там девять чистых Пиэрид[134]

Златой Гармонией повиты.

Дивной Киприды прикосновение

Струи Кефиса[135] златит,

Ласково следом по нивам летит

Роз дуновение,

Благоухая в волосах,

Цветы не вянут там свитые,

И у рассудка золотые

Всегда Эроты на часах…

Тебя ж те чистые волны,

И город, и друг,

Скажи мне, принять

Решатся ли, если

Детей ты погубишь?

Представь себе только

Весь этот ужас… Раны на детях!..

Видишь, твои

Я обняла

В мольбе колена… О, пощади,

Не убивай, Медея, милых.

Откуда же дерзость рука

И сердце возьмут,

Скажи мне, скажи,

Зарезать малюток?

Лучи, упадая

Из глаз не дрожащих,

Выжгут ли слез

Детскую долю?

Нет, никогда

Руку в крови

Детей молящих

Ты не дерзнешь

Свою смочить

В гневе безбожном.

Я приглашен… и хоть враждебно ты

Настроена, но выслушать хотел бы

Желания, о женщина, твои.

Прощения за то, что здесь ты слышал,

Я у тебя прошу, Ясон, — любовь

Жила меж нас так долго, что горячность

Мою поймешь ты, верно. Я же, царь,

Додумалась до горького упрека

Самой себе. Безбожница, чего ж

Беснуюсь я, и в самом деле злобой

На дружбу отвечая, на властей

И мужа поднимаясь? Если даже

Женился муж на дочери царя

И для детей моих готовит братьев,

Так я должна же помнить, что для нас

Он это делает… Неужто гнев

Так дорог сердцу? Что с тобой, Медея?

Да разве все не к лучшему? Иль нет

Детей у нас, а есть отчизна, город?

Иль все мы не изгнанники, друзей

Лишенные? Все это обсудивши,

Я поняла, что было не умно

Сердиться и напрасно. Я тебя

Хвалю теперь… И точно, долг и скромность

Тобою управляли, о Ясон,

Когда ты брак задумал новый; жалко,

Самой тогда на ум мне не пришло

Войти в твой план советом… и невесте

Прислуживать твоей, гордясь таким

Родством… увы! Но что же делать? Все мы

Такие женщины — будь не в обиду вам.

Но ты, Ясон, не станешь слабым женам

Подобиться, не будешь отвечать

Ребячеством на женскую наивность…

Я рассуждала плохо, но мои

Решения переменились. Гей!

О дети милые! Вы обнимите крепче

Отца и вслед за мною повторяйте

С приветом и любовью, что беречь

На друга зла не будем… Восстановлен

Мир, гнев забыт. Держитесь, дети, так,

Вот вам моя рука… О, горе, горе!

Над вами туча, дети… а за ней?

И долго ли вам жить еще, а мне

Глядеть на ваши руки, что во мне

Защиты ищут… Жалкая душа!

Ты, кажется, готова плакать, дрожью

Объята ты. Да, так давно с отцом

Была я в ссоре вашим, и теперь,

Когда мы помирились, слез горячих

На нежные ланиты реки льются.

Да, свежая и у меня бежит

Вниз по лицу слеза. Довольно бедствий!

Мне нравятся, Медея, те слова,

Которые я слышу, — улетевших

Я не хочу и помнить. Гнев у жен

Всегда кипеть готов, когда мужьям

Приходится им изменять на ложе.

Да, хоть не сразу, все-таки пришла

Ты к доброму решению. И скромность

В Медее победила… Вам же, дети,

При помощи богов я доказать

Свои заботы долгие надеюсь…

Когда-нибудь меж первыми людьми

Увижу вас в Коринфе… через братьев,

Которые родятся. А пока

Растите, детки, — дальше ж дело бога,

Коль есть такой, что любит вас, и наше;

Даст бог, сюда вернетесь в цвете сил

И юности и недругам моим

Покажете, что расцвели недаром.

Ба… ты опять за слезы… Не глядишь…

И нежные от нас ланиты прячешь…

Иль я опять тебе не угодил?

О нет, я так… Раздумалась о детях.

Несчастная, иль думать значит плакать?

Ведь я носила их… И вот когда

Ты им желал подольше жить, так грустно

Мне сделалось; то сбудется ль, Ясон?..

Смелей, жена! Что сказано, устрою.

О, из твоей не выйду воли я.

Мы, жены, так и слабы и слезливы…

Ну, будет же об этом… а теперь,

Вот видишь ли… Царям земли угодно

Меня отсюда выслать, и для нас

Такой исход, пожалуй, не из худших…

Тебе и им помехою, Ясон,

Не буду я, по крайней мере, — тяжко

Быть в вечном подозренье. Парус свой

Сегодня ж поднимаю. Но Креонта

Ты упроси, чтоб дал хоть сыновьям

Он вырасти у их отца, в Коринфе.

Что ж? Попросить, пожалуй, я не прочь.

Жене вели просить, чтобы малюток

Не удалял отец ее твоих.

Да, да, его мы убедим, конечно…

Коль женщина она, одна из нас…

И я приду на помощь вам — подарки

Твоей жене пошлю через детей.

Я знаю: нет прекрасней в целом мире…

Постой… сейчас… Рабыни, кто-нибудь,

Там пеплос тонкий есть и диадема.

Да, благо ей на долю не одно,

А мириады целые достались:

На ложе муж, такой, как ты, вельможа,

А с ним убор, что Гелий завещал,

Отец отца, в наследье поколеньям…

Берите вено это, дети, вы

Блаженнейшей царевне и невесте

Его снесете. О, завиден дар.

Мотовка! Что пилишь себя? Иль мало

Там пеплосов в чертогах у царей

Иль золота? Прибереги на случай…

Коль сами мы в какой-нибудь цене,

Твои дары излишни, я уверен.

Не говори… Богов и тех дары,

Я слышала, склоняют. Сколько надо

Прекрасных слов, чтоб слиток золотой

Перетянуть… к счастливице невесте

И мой убор пойдет… Так молода —

И царствует… О, чтоб остались дети,

Что золото? Я отдала бы жизнь…

Ну, дети, вы пойдете в дом богатый,

К жене отца и молодой моей

Царице, так смотрите ж, хорошенько

Ее вы умоляйте, чтобы, дар

Уважив мой, оставили с отцом вас…

А главное, глядите, чтоб убор

Она сама взяла… Ну, поскорее.

Ответа я нетерпеливо жду,

И доброго, конечно. С богом, дети!

О дети! Уж ночь вас одела.

Кровавой стопою отмщенья

Ужасное близится дело:

Повязка в руках заблестела.

Минута — Аидом обвит,

И узел волос заблестит…

Но ризы божественным чарам

И розам венца золотого

Невесту лелеять недаром:

Ей ложе Аида готово,

И муки снедающим жаром

Охватит несчастную сеть,

Гореть она будет, гореть…

Ты, о горький жених, о царский избранник,

Разве не видишь,

Что нож над детьми заносят,

Что факел поднес ты к самым

Ризам невесты? О, как далек ты сердцем,

Муж, от судьбы решенной!

Вместе плачу с тобою, вместе, Медея,

Детоубийца,

О горькая мать Ясонидов!

Ты брачного ради ложа

Крови их хочешь,

За то, что муж безбожно

Взял невесту другую.

О госпожа! Детей не изгоняют.

Дары от них царевна приняла

С улыбкой и обеими руками,

С малютками отныне мир.

Но, ба! Что вижу? Это счастие Медею

Расстроило…

Ай-ай-ай-ай-ай-ай…

К моим вестям слова те не подходят.

Ай-ай-ай-ай…

Я возвестил беду,

Считая весть отрадною, должно быть…

Ты передал, что знал, ты ни при чем…

Но в землю ты глядишь и слезы точишь?

Так быть должно, старик, — нам это бог

И умысел Медеи злой устроил…

Не падай духом, госпожа, авось

Через детей и ты сюда вернешься.

Других верну я, горькая, сперва.

Одна ли ты с детьми в разлуке будешь?

Для смертного тяжелой муки нет.

Да, это так… Но в дом войди и детям,

Что нужно на сегодня, приготовь.

О дети, дети! Есть у вас и город

Теперь и дом, — там поселитесь вы

Без матери несчастной… навсегда…

А я уйду в изгнание, в другую

Страну и счастья вашего ни видеть,

Ни разделять не буду, ваших жен

И свадеб ваших не увижу, вам

Не уберу и ложа, даже факел

Не матери рука поднимет. О,

О горькая, о гордая Медея!

Зачем же вас кормила я, душой

За вас болела, телом изнывала

И столько мук подъяла, чтобы вам

Отдать сиянье солнца?.. Я надеждой

Жила, что вы на старости меня

Поддержите, а мертвую своими

Оденете руками. И погибла

Та сладкая мечта. Чужая вам,

Я буду дни влачить. И никогда уж,

Сменивши жизнь иною, вам меня,

Которая носила вас, не видеть…

Глазами этими. Увы, увы, зачем

Вы на меня глядите и смеетесь

Последним вашим смехом?.. Ай-ай-ай…

Что ж это я задумала? Упало

И сердце у меня, когда их лиц

Я светлую улыбку вижу, жены.

Я не смогу, о нет… Ты сгибни, гнет

Ужасного решенья!.. Я с собою

Возьму детей… Безумно покупать

Ясоновы страдания своими

И по двойной цене… О, никогда…

Тот план забыт… Забыт… Конечно… Только

Что ж я себе готовлю? А враги?

Смеяться им я волю дам, и руки

Их выпустят… без казни?.. Не найду

Решимости? О, стыд, о, униженье!

Бояться слов, рожденных слабым сердцем…

Ступайте в дом, вы, дети, и кому

Присутствовать при этой жертве совесть

Его не позволяет, может тоже

Уйти… Моя рука уже не дрогнет…

Ты, сердце, это сделаешь?.. О нет.

Оставь детей, несчастная, в изгнанье

Они усладой будут. Так клянусь же

Аидом я и всей поддонной силой,

Что не видать врагам моих детей,

Покинутых Медеей на глумленье.

Все сделано… Возврата больше нет…

На голове царевны диадема,

И в пеплосе отравленном моем

Она теперь, я знаю, умирает…

Мне ж новый путь открылся…

Новый… Да… Но только прежде…

Дети, дайте руки,

Я их к губам прижать хочу…

Рука любимая, вы, волосы, вы, губы,

И ты, лицо, какое у царей

Бывает только… Вы найдете счастье

Не здесь, увы! Украдено отцом

Оно у нас… О, сладкие объятья,

Щека такая нежная, и уст

Отрадное дыханье… Уходите,

Скорее уходите… Силы нет

Глядеть на вас. Раздавлена я мукой…

На что дерзаю, вижу… Только гнев

Сильней меня, и нет для рода смертных

Свирепей и усердней палача…

Люблю я тонкие сети

Науки, люблю я выше

Умом воспарять, чем женам

Обычай людей дозволяет…

Есть муза, которой мудрость

И наша отрадна; жены

Не все ее видят улыбку —

Меж тысяч одну найдешь ты, —

Но ум для науки женский

Нельзя же назвать закрытым.

Я думала долго, и тот,

По-моему, смертный, счастлив,

Который, до жен не касаясь,

Детей не рождал; такие

Не знают люди, затем что

Им жизнь не сказала, сладки ль

Дети отцам, иль только

С ними одно мученье…

Незнанье ж от них удаляет

Много страданий; а те,

Которым сладкое это

Украсило дом растенье,

Заботой крушатся всечасно,

Как выходить нежных, откуда

Взять для них средства к жизни,

Да и кого они ростят,

Достойных людей иль негодных,

Разве отцы знают?

Но из несчастий горше

Нет одного и ужасней.

Пусть денег отец накопит,

Пусть дети цветут красою,

И доблесть сердца им сковала,

Но если налетом вырвет

Из дома их демон смерти

И бросит в юдоль Аида,

Чем выкупить можно эту

Тяжелую рану, и есть ли

Больнее печаль этой платы

За сладкое право рожденья?..

Я заждалась, подруги, чтоб судьба

Свое сказала слово, — в нетерпенье

Известие зову я… Вот как раз

Из спутников Ясоновых один;

Как дышит трудно, он — с недоброй вестью.

Беги, беги, Медея; ни ладьей

Пренебрегать не надо, ни повозкой:

Не по морю, так по суху беги…

А почему же я должна бежать?

Царевна только что скончалась, следом

И царь-отец — от яда твоего.

Счастливое известие… Считайся

Между друзей Медеи с этих пор.

Что говоришь? Здорова ты иль бредишь?

Царев очаг погас, а у тебя

Смех на устах, и хоть бы капля страха.

Нашелся бы на это и ответ…

Но не спеши, приятель, по порядку

Нам опиши их смерть, и чем она

Ужаснее была, тем сердцу слаще.

Когда твоих детей, Медея, складень

Двустворчатый и их отец прошли

К царевне в спальню, радость пробежала

По всем сердцам — страдали за тебя

Мы, верные рабы… А тут рассказы

Пошли, что ссора кончилась у вас.

Кто у детей целует руки, кто

Их волосы целует золотые;

На радостях я до покоев женских

Тогда проник, любуясь на детей.

Там госпожа, которой мы дивиться

Вместо тебя должны теперь, детей

Твоих сперва, должно быть, не видала;

Она Ясону только улыбнулась,

Но тотчас же фатой себе глаза

И нежные ланиты закрывает;

Приход детей смутил ее, а муж

Ей говорит: «О, ты не будешь злою

С моими близкими, покинь свой гнев

И посмотри на них; одни и те же

У нас друзья, не правда ли? Дары

Приняв от них, ты у отца попросишь

Освободить их от изгнанья; я

Того хочу». Царевна же, увидев

В руках детей убор, без дальних слов

Все обещала мужу. А едва

Ясон детей увел, она расшитый

Набросила уж пеплос и, волну

Волос златой прижавши диадемой,

Пред зеркалом блестящим начала

Их оправлять, и тени красоты

Сияющей царевна улыбалась,

И, с кресла встав, потом она прошлась

По комнате, и, белыми ногами

Ступая так кокетливо, своим

Убором восхищалась, и не раз,

На цыпочки привстав, до самых пяток

Глазам она давала добежать.

Но зрелище внезапно изменилось

В ужасную картину. И с ее

Ланит сбежала краска, видим… После

Царевна зашаталась, задрожали

У ней колени, и едва-едва…

Чтоб не упасть, могла дойти до кресла…

Тут старая рабыня, Пана ль гнев

Попритчился ей иль иного бога,

Ну голосить… Но… ужас… вот меж губ

Царевниных комок явился пены,

Зрачки из глаз исчезли, а в лице

Не стало ни кровинки, — тут старуха

И причитать забыла, тут она

Со стоном зарыдала. Вмиг рабыни,

Одна к отцу, другая к мужу, с вестью

О бедствии, — и тотчас весь чертог

И топотом наполнился и криком…

И сколько на бегах возьмет атлет.

Чтоб, обогнув мету, вернуться к месту,[136]

Когда прошло минут, то изваянье,

Слепое и немое, ожило:

Она со стоном возвратилась к жизни

Болезненным. И два недуга враз

На жалкую невесту ополчились:

Венец на волосах ее златой

Был пламенем охвачен жадным, риза ж,

Твоих детей подарок, тело ей

Терзала белое, несчастной… Вижу: с места

Вдруг сорвалась, и ужас! Вся в огне,

И силится стряхнуть она движеньем

С волос венец, а он как бы прирос;

И только пуще пламя от попыток

Ее растет и блещет. Наконец,

Осилена, она упала, мукой…

Отец — и тот ее бы не узнал:

Ни места глаз, ни дивных очертаний

Не различить уж было, только кровь

С волос ее катилась и кипела,

Мешаясь с пламенем, а мясо от костей,

Напоено отравою незримой,

Сквозь кожу выступало — по коре

Еловой так сочатся слезы. Ужас

Нас охватил, и не дерзали мы

До мертвой прикоснуться. Мы угрозе

Судьбы внимали молча. Ничего

Не знал отец, когда входил, и сразу

Увидел труп. Рыдая, он упал

На мертвую, и обнял, и целует

Свое дитя и говорит: «О дочь

Несчастная! Кто из богов позорной

Твоей желал кончины и зачем

Осиротил он старую могилу,

Взяв у отца цветок его? С тобой

Пусть вместе бы убит я был». Он кончил

И хочет встать, но тело, точно плющ,

Которым лавр опутан, прирастает

К нетронутой одежде, — и борьба

Тут началась ужасная: он хочет

Подняться на колени, а мертвец

Его к себе влечет. Усилья ж только

У старца клочья мяса отдирают…

Попытки все слабее, гаснет царь

И испускает дух, не властен больше

Сопротивляться муке. Так они

Там и лежат — старик и дочь, — бездушны

И вместе, — слез желанная юдоль.

А о тебе что я скажу? Сама

Познаешь ты весь ужас дерзновенья…

Да, наша жизнь лишь тень; не в первый раз

Я в этом убеждаюсь. Не боюсь

Добавить я еще, что, кто считает

Иль мудрецом себя, или глубоко

Проникшим тайну жизни, заслужил

Название безумца. Счастлив смертный

Не может быть. Когда к нему плывет

Богатство — он удачник, но и только…

Да, много зол, заслуженных, увы!

Бог наложил сегодня на Ясона…

Ты ж, бедная Креонта дочь, тебя

Жалеем мы: тебе Ясонов брак

Аидовы ворота отверзает…

Так… решено, подруги… Я сейчас

Прикончу их и уберусь отсюда,

Иначе сделает другая и моей

Враждебнее рука, но то же; жребий

Им умереть теперь. Пускай же мать

Сама его и выполнит. Ты, сердце,

Вооружись! Зачем мы медлим? Трус

Пред ужасом один лишь неизбежным

Еще стоит в раздумье. Ты, рука

Злосчастная, за нож берись… Медея,

Вот тот барьер, откуда ты начнешь

Печальный бег сейчас. О, не давай

Себя сломить воспоминаньям, мукой

И негой полным; на сегодня ты

Не мать им, нет, но завтра сердце плачем

Насытишь ты. Ты убиваешь их

И любишь. О, как я несчастна, жены!

О! Земля, ты светлый луч,

От Гелия идущий, о, глядите,

Глядите на злодейку,

Пока рука ее не пролила

Крови детей…

О Солнце, не давай,

Чтоб на землю кровь бога

Текла из-под руки,

Подвластной смерти;

Ты, Зевса свет, гони

Эринию из этого чертога,

Которой мысли

Наполнил демон мести

Кровавыми парами.

Напрасно ты из-за детей

Страдала и напрасно их рождала.

Те синие утесы,

Как сторожей суровых миновав,

Медея, мать

Несчастная, с душой,

Давимой гневом тяжким,

Зачем влачишься ты

К убийству снова,

Едва одно свершив?

Безумная! О, горе смертным,

Покрытым кровью,

К богам она взывает,

И боги щедро платят…

Голоса детей… Послушай,

О преступная! О, злой

И жены ужасный жребий!

Ай-ай… о, как от матери спасусь?

Не знаю, милый… Гибнем…

Мы погибли…

Поспешим на помощь, сестры;

В дом иду я.

Скорее, ради бога, — нас убьют…

Железные сейчас сожмут нас сети.

Ты из камня иль железа,

Что свое, жена, рожденье,

Плод любимый убиваешь?

Мне одну хранила память,

Что детей любила, мать,

И сама же их убила…

Ино в безумии божественном, когда

Ее скитаться осудила Гера.[137]

Волны моря смыли только

Пятна крови,

Она ж, с утеса в море соступив,

Двух сыновей теперь могилу делит.

Ужас, ужас ты предельный!

Сколько зерен злодеянья

В ложе мук таится женских…

Вы, жены, здесь уже давно, не так ли?

Злодейка где ж? В чертоге заперлась?

Или в бегах Медея? Только ад

Иль неба высь да крылья птицы разве

Ее спасти могли бы. За тиранов

Она иначе роду их ответит.

Иль, может быть, убив царя земли,

Она себя считает безопасной,

Коли ушла отсюда?.. Но о ней

Я думаю не столько, как о детях:

Ее казнить всегда найдутся руки.

Детей бы лишь спасти, и как бы им

Креонтова родня за материнский

Не мстила грех — вот я чего боюсь.

О ты, Ясон, еще не знаешь бедствий

Последнего предела; не звучат

Они еще в твоих словах, несчастный.

Так где же он? Иль очередь за мной?

Детей твоих, детей их мать убила.

Что говоришь? О, смерть, о, злая смерть!

Их больше нет, их больше нет на свете.

Убила где ж, при вас или в дому?

Вели открыть ворота — сам увидишь.

Гей! Вы! Долой запоры, с косяков

Срывайте двери — два несчастья видеть

Хочу я, двух убитых и злодейку.

Не надо дверь ломать, чтобы найти

Убитых и виновницу убийства —

Меня. Не трать же сил и, если я

Тебе нужна, — скажи, чего ты хочешь.

А в руки я тебе не дамся, нет:

От вражьих рук защитой — колесница,

Что Гелий мне послал, отец отца.

О, язва! Нет богам, и мне, и всем,

Всем людям нет Медеи ненавистней,

Которая рожденью своему

Дыханье перервать ножом дерзнула

И умереть бездетным мне велит…

И ты еще на солнце и на землю

Решаешься глядеть, глаза свои

Насытивши безбожным дерзновеньем.

О, сгибни ж ты. Прозрел я наконец.

Один слепой мог брать тебя в Элладу

И в свой чертог от варваров… Увы!

Ты предала отца и землю ту,

Которая тебя взрастила, язва!..

Ты демон тот была, которым боги

В меня ударили… Чтобы попасть

На наш корабль украшенный, ты брата

Зарезала у алтаря. То был

Твой первый шаг. Ты стала мне женой

И принесла детей, и ты же их,

По злобе на соперницу, убила.

Во всей Элладе нет подобных жен,

И между тем я отдал предпочтенье

Тебе пред всеми женами, и вот

Несчастлив я и разорен… Ты львица,

А не жена, и если сердце есть

У Скиллы,[138] так она тебя добрее.

Но что тебе укоры? Мириады

Их будь меж уст, для дерзости твоей

Они — ничто. Сгинь с глаз моих, убийца

Детей бесстыжая! Оставь меня стонать.

Женой не насладился и детей,

Рожденных мной, взлелеянных, увы,

Не обниму живыми! Все погибло.

Я многое сказала бы тебе

В ответ на это. Но Кронид-отец

Все знает, что я вынесла и что

Я сделала. Тебе же не придется,

Нам опозорив ложе, услаждать

Себе, Ясон, существованье, чтобы

Смеялись над Медеей. Ни твоя

Царевна, ни отец, ее вручавший,

Изгнать меня, как видишь, не могли.

Ты можешь звать меня как хочешь: львицей

Иль Скиллою Тирренской; твоего

Коснулась сердца я, и знаю — больно…

И своего. Тем самым — двух сердец.

Легка мне боль, коль ею смех твой прерван.

О дети, вы злодейкой рождены.

И вас сгубил недуг отцовский, дети!

Моя рука не убивала их.

Но грех убил и новый брак, невинных.

Из ревности малюток заколоть…

Ты думаешь, — для женщин это мало?

Не женщина, змея ты, хуже змей…

И все ж их нет, — и оттого ты страждешь.

Нет, есть они, и матери грозят…

Виновника несчастий знают боги…

И колдовство проклятое твое.

Ты можешь ненавидеть. Только молча…

Не слушая. Иль долго разойтись?..

О, я давно горю желаньем этим…

Дай мне детей, оплакав, схоронить…

О нет! Моя рука их похоронит.

В священную я рощу унесу[139]

Малюток, Геры Высей, и никто

Там вражеской десницей их могилы

Не осквернит… В Сизифовой же мы

Земле обряд и праздник установим,

Чтоб искупить невинную их кровь…

Я ухожу в пределы Эрехтея…[140]

И с сыном Пандиона разделю,

С Эгеем, кров его. Тебе ж осталось

Злодейскую запечатлеть свою

Такой же смертью жизнь, а брака видел

Ты горького исход уже, Ясон…

О, пусть

За детские жизни казнит

Тебя Эриния кровавая и Правда!

Кто слышит тебя из богов,

Ты, клятвопреступник, — кто слышит?

Увы! Увы! Детоубийца!

В чертог воротись. Хоронить

Ступай молодую жену.

О дети, о двое детей,

От вас ухожу я.

Не плачь еще: рано —

Ты старость оплачешь.

Любимые дети!

Для матери, не для тебя.

Убийце… нет!

Да, и тебе на горе…

О, как горю я

К устам прижаться,

К устам их детским.

Ты оттолкнул их…

Теперь и ласки

И поцелуи…

О, ради богов…

О, дай мне

Их нежное тело

Обнять… только тронуть.

Ты просишь напрасно.

Зевс, о, ты слышишь ли,

Как эта львица,

Грязная эта убийца,

Что она с нами

Делает; видишь ли?

Свидетелем будь нам,

Что, сколько я мог

И слез у меня

Сколько хватало,

Я умолял ее,

Она ж, убив их,

Нас оттолкнула;

Рукой не дала мне

До них коснуться,

Похоронить их…

О, для того ль,

Дети, рождал вас

Я, чтоб оставить,

Мертвых, убийце?

На Олимпе готовит нам многое Зевс;

Против чаянья, многое боги дают:

Не сбывается то, что ты верным считал,

И нежданному боги находят пути;

Таково пережитое нами.

Полна земля молвой о нас, и ярок

И в небесах Киприды[141] дивной блеск,

И сколько есть людей под солнцем дальним

От Понта до Атлантовых пределов,[142]

Того, кто власть мою приемлет кротко,

Лелею я, но если предо мной

Гордиться кто задумает, тот гибнет.

Таков уж род бессмертных, — что дары

Из смертных рук сердцам отрадны нашим.

И правду слов я скоро здесь явлю.

Из всех один меня в Трезене этом

Тесеев сын, надменный Ипполит,

Могучею рожденный Амазонкой

И благостным Питфеем[143] воспоен,

Последнею расславил в сонмах дивных.

Он радостей и уз любви бежит,

А меж богов сестры милее Феба

И Зевсовой нет дочери ему…

И с чистою среди зеленой чащи

Не знает он разлуки. Своры он

По зверю там гоняет с нею рядом,

Сообществом божественным почтен…

Нет зависти во мне: какое дело

Мне до того? Но в чем передо мной

Он погрешил, за то гордец ответит

Сегодня же… Нависла и давно

Лишь мига ждет, чтоб оборваться, кара.

Когда чертог покинул он Питфея,

Чтоб Элевсина таинства узреть,[144]

Священный град Афины посетил,

Там юношу увидела жена

Его отца, блистающая родом;

И чарами Эрота сердце в ней

В тот миг зажглось моей державной волей,

И ранее, чем уезжать сюда,

Влюбленная, она скалу Паллады

С той стороны, что смотрит на Трезен,

Святилищем украсила Киприды,

И храм ее тоскующей любви

Так и прослыл «святыней Ипполита».

Когда ж Тесей, чтобы себя омыть

От пролитой им крови Паллантидов,

В изгнание из Аттики с женой

Сюда, в Трезен, свой парус направляет

На целый год — несчастная, мечты

Безумные со стонами мешая,

Здесь от Эрота жала сохнуть стала.

Она молчит. Из челяди никто

О тайне и не знает. Только страсти

Не суждено угаснуть без следа:

Отцу о ней я расскажу, Тесею,

И будет нам враждебный Ипполит

Убит его проклятьем. Царь глубинный,

Не даром же Тесею Посейдон[145]

Три посулил желания исполнить.

Прославлена — но все-таки умрет

И Федра. Пусть! Мне лучше, чтобы Федра

Погибла, чем, виновных поразив,

Мне сердца, месть лаская, не насытить.

Но вот и он, вот Ипполит, Тесея

Надменный сын… Покинув лов тяжелый,

Сюда идет — я ухожу… Пора…

С какою он большой, веселой свитой.

Как ярко гимн их

Девственной звучит,

Богине их отраден, Артемиде:

Не чует он, что Адовы врата

Уж для него открыты и что солнца

Последнего он пьет теперь лучи…

О, восславьте гимном, други,

Золотую Дия дочь,[146]

Артемиду, нашу радость!

Дева-владычица,

Радуйся, сильная

Зевсова дочь!

Чада Латоны[147] нет

В мире прекраснее.

О, Артемида, нам

Нет и милей тебя:

В златом украшенных

Залах отца богов

Сколько чарующих,

Сколько небесных дев!

Ты между них одна

Девственно чистая.

Солнца отраднее

Ты, Артемида, нам.

Прими венок, царица: в заповедном

Лугу, цветы срывая, для тебя

Я вил его… На этот луг не смеет

Гнать коз пастух, и не касался серп

Там нежных трав. Там только пчел весною

Кружится рой средь девственной травы.

Его росой поит сама Стыдливость.

И лишь тому, кто не в ученья муках,

А от природы чистоту обрел,

Срывать цветы дано рукою вольной:

Для душ порочных не цветут они.

Но, милая царица, для твоих

Волос златисто-белых их свивала

Среди людей безгрешная рука.

Одним горжусь я даром — быть с тобою,

Дыханьем уст с тобой меняться звучным

И голосу внимать, лица не видя…

О, если бы, как начинаю путь

И обогнув мету, все быть с тобою…

Царь!.. Для меня лишь боги господа…

Готов ли ты принять совет во благо?

Конечно, да. Иль мудрости, старик,

Иначе мы сберечь могли бы славу?

Ты знаешь ли, что общий есть закон?

Какой закон? К чему ты речи клонишь?

Кто сух душой надменной, нам не мил.

Ты прав, старик: надменный ненавистен.

Лишь ласковый имеет дар пленять.

Он без труда друзей приобретает.

Не то же ли среди богов, что здесь?..

Раз их закон мы, смертные, приемлем…

С богинею зачем же ты так горд?

С какой? Смотри — уста на грех наводят.

С Кипридою, хранящей твой порог.

Я чту ее, но издали, как чистый.

Особенно все люди чтут ее.

Бог, дивный лишь во мраке, мне не мил.

Дитя, воздай богам, что боги любят.

Кому один, кому другой милее

И из богов, и меж людей, старик.

Умен ты, да… Дай бог, чтоб был и счастлив.

Свободны вы, товарищи! В дому

Нам полный стол отраден после ловли,

Подумайте ж о пище — а потом

Вы кобылиц почистите. Вкусивши

Отрадных яств, — я их запрячь велю,

Ристалищу свободно отдаваясь.

Вам много радостей, старик, с Кипридой!

Нет, с юных мы примера брать не будем,

Коль мыслят так. Но рабские уста

С молитвою к тебе я обращаю,

Владычица Киприда. Снизойди

Ты к юности с ее кичливым сердцем

И дерзкие слова ее забудь:

Нас не на то ль вы, боги, и мудрее?

Холодна, и чиста, и светла

От волны океана скала,

Там поток, убегая с вершины,

И купает и поит кувшины.

Там сверкавшие покровы

Раным-рано дева мыла,

На хребет скалы суровой,

Что лучами опалило

Колесницы дня багровой,

Расстилая, их сушила:

О царице вестью новой

Нас она остановила.

Ложу скорби судьбой отдана,

Больше солнца не видит она,

И ланиты с косой золотою

За кисейною прячет фатою.

Третий день уж наступает,

Но губам еще царица

Не дала и раствориться.

От Деметры[148] дивной брашна,[149]

Все неведомой томится

Мукой бедная, и страшный,

Все Аид ей, верно, снится.

Что нам думать? Уж не Пана ль

Гнев тебя безумит,[150] Федра?

Иль Гекаты? Иль священных

Корибантов?[151] Иль самой

Матери, царицы гор?

Мнится, верней: Артемиду,

Лова владычицу, жертвой

Ты обошла нерадиво:

Властвует над побережьем,

И над пучинами моря,

И над землею она.

Иль владыку Эрехтидов,

Благородного супруга,

Тайная в твоих хоромах

Связь пленила — и ему

Стала неугодна ты?

Иль из родимого Крита[152]

В гавань, что гаваней прочих

Гостеприимнее, прибыл

Вестник с посланием грустным,

И приковала царицу

Злая кручина к одру?

Жребий несчастный жен,

Разве он тайна мне?

Немощи робкие, сколько таится в них

Мрака душевного.

Сколько безумия —

Носят, как мать дитя…

Этот порыв

Прихоти немощной в сердце и мне проник.

Но к Артемиде, деве небесной,

Стрелы носящей, я,

В родах хранящей, я

Громко взывала. И

Артемида мне между бессмертными

Всех и теперь милей.

Вот старая няня…

За ней из дворца несут сюда ложе царицы.

Какая бледная! Как извелась,

Как тень бровей ее растет, темнея!

О, что с ней?..

Любовью тревожной полна я.

О, слабость людская, о, злые недуги!

Что делать я буду? Чего мне не делать, скажите?

И светлое солнце, и чистое небо,

Дитя, над твоею недужной постелью…

Ты воли просила:

«На воздух несите», — рабыням твердила.

Минута, — и спальня нам будет милее.

Желанья что волны. Что тень твоя радость.

Что есть — надоело, не мило, а если

Чего мы не видим, душа загорелась:

Скорее, скорее. Ей лучше ль уж, право,

Больною лежать, чем ходить за больной?

Там тело страдает, а тут и душа

Твоя изболеет, и руки устанут…

Да, жизнь человека лишь мука сплошная,

Где цепи мы носим трудов и болезней.

Но быть же не может, чтоб нечто милее,

Чем путь этот скучный, за облаком темным

Для нас не таилось. И если мерцанья

Мятежного ищем душой на земле мы,

Так только затем, что иной не причастим

Мы жизни, и глаз человека не властен

Подземные тени рассеять лучами,

Что лживые сказки душою играют.

Подняться хочу я… Поднять с изголовья

Мне голову дайте… Нет силы… Все тело

Мое разломило… За белые руки

Возьмите меня вы, за слабые руки.

Долой покрывало! Мне тяжко, рабыни…

Пусть волосы льются и плечи оденут…

Немного терпенья, дитя, не мечись

Так дико… Собою владей, и недуг

Тебе покорится. Ты только подумай:

Ведь ты ж человек — обреченный страданью.

Мне ключ бы гремучий, студеный и чистый:

Воды бы оттуда напиться… я после

В развесистой куще б улечься хотела,

Среди тополей и на зелени нежной.

Опомнись, опомнись.

Не стыдно ль желанья такие безумно

Кидать при народе…

Оставьте… Туда я… Я в горы хочу,

Где ели темней. Где хищные своры

За ланью пятнистой гоняются жадно.

О, ради богов…

Когда бы могла я живить ее свистом,

О, если бы дротик к ланите под сенью

Волос золотистых приблизить могла я…

Уж это откуда желанье, не знаю…

По зверю охота — твоя ли забота?

А если воды ключевой захотелось,

Ходить недалёко — источник у дома,

И пей себе, сколько душа твоя просит…

Туда, Артемида, царица приморья,

Где кони песчаные отмели топчут!

О, если б туда мне, в урочища девы,

И мне четверню бы венетскую в мыле.

Чего еще просит? Безумные речи!

То в горы, по чаще лесистой с охотой

За ланью гоняться… то ей на прибрежье

Подай колесницу… Гадателя надо,

Чтоб бога нам назвал, которому в мысли

Пришло твой рассудок с дороги обычной

Увлечь в эти дебри. Здесь вещего надо.

Несчастная! Что я? Что сделала я?

Где разум? Где стыд мой? Увы мне! Проклятье!

Злой демон меня поразил… Вне себя я

Была… бесновалась… Увы мне! Увы!

Покрой меня, няня, родная, покрой…

Мне стыдно безумных речей…

О, спрячь меня! Слез не удержишь… бегут.

И щеки горят от стыда… возвращаться

К сознанью так больно, что, кажется, лучше,

Когда б умереть я могла, не проснувшись.

Закрыла… Чего уж? Самой-то в могиле

Скорей бы землею покрыться. Судьба ведь

За долгие годы чему не научит…

Не надо, чтоб люди так сильно друг друга

Любили. Пусть узы свободнее будут,

Чтоб можно их было стянуть и ослабить,

А так вот, как я эту Федру люблю,

Любить — это тяжкое бремя. На сердце

Одно, да заботы, да страхи двойные.

Вот подлинно — где ты уж слишком усерден,

Там много ошибок да мало утехи…

Всегда я скажу: ты излишнего бойся,

Все в меру — и мудрые скажут: все в меру.

Ты старая и верная раба,

Вспоившая царицу.

Видим, горе

Какое-то у Федры, но понять,

Какой недуг у ней, — не понимаем.

Душа горит твоих послушать слов.

Когда б сама я, жены, понимала…

Причину мук ты знаешь, может быть.

И тоже нет. Она давно таится.

А как слаба она… Как извелась…

Не ослабеть, как третий день без пищи!

В безумии она?.. Иль смерти жаждет?

Конец один. Причины ж я не знаю.

На мужа я дивлюсь… Что ж смотрит муж?

Я ж говорю тебе — она таится.

Но на лице нельзя ж не видеть мук.

Да, как на грех, и муж у ней в отъезде.

Но ты? Ужель на все ты не пойдешь,

Чтобы недуг ее разведать, тело

И душу ей снедающий недуг?..

Старалась уж, да никакого проку.

Но рук я не сложу — смотрите все

И помните, что господам в несчастье

Я верная слуга…

Дитя мое

Любимое, мы прежних лучше обе

Не будем слов и помнить… Ты смягчись

И не гляди так гневно… Я ж покину

Унылый путь, которым мрачный ум

Дошел до слов тяжелых, и другую

Речь заведу, получше. Если тайным

Недугом ты страдаешь, эти жены

Тебе помогут опытом, стараньем;

А если он таков, чтоб и мужам

Его открыть, — тебя врачи излечат.

Что ж ты молчишь, дитя? Хоть что-нибудь

Скажи, меня, коли не так сказала,

Оспорь, а не оспоришь, так признан,

Что я права, и поступи согласно

Моим словам. Открой же губы… Дай

Хоть посмотреть в глаза тебе… О, горе!

Вот, женщины… Вы видите? Опять.

Уж я ли не старалась?.. Все напрасно:

Как было, так и есть, и как тогда

Была глуха, так и теперь не внемлет.

Пойми ж ты хоть одно, К другому можешь

Ты равнодушней моря быть, но если

Себя убьешь, — ведь собственных детей

Отцовской ты лишаешь части этим.

Я царственной наездницей клянусь,[153]

Что детям родила твоим владыку,

Пусть незаконного, но с честолюбьем

Законного достойным. Ты его

Отлично знаешь, Федра… Ипполита.

Увы!

Коснулась я живого места разве?

Ты сделала мне больно… Я молю:

Не повторяй мне больше это имя.

Вот видишь ты — сама ведь поняла;

Так как же, рассудив, не хочешь жизни

Своей сберечь для собственных детей?

Я их люблю, детей. Но в сердце буря

Мне жребием ниспослана иным.

Нет на руках твоих, надеюсь, крови?

Душа во мне… душа заражена.

Иль это враг тебе какой подстроил?

О нет, мы зла друг другу не хотим;

Но он убьет, и я убита буду.

Перед тобой Тесей не согрешил?

Мне перед ним не согрешить бы только.

Но что ж тебя в Аидов дом влечет?

Мой грех — тебя касаться он не может.

Конечно, нет. Но ты покинешь нас…

Оставь, оставь! Зачем к руке припала?

В мольбе твоих не выпущу колен.[154]

Тебе же мука, коль узнаешь, мука…

Нет большей мне, как Федру потерять.

Она умрет, но не бесславной смертью.

А слава в чем? Хоть это мне скажи.

Ее добуду на стезе греха.

Откройся ж нам, — и слава возрастет.

Уйди, молю… Освободи мне руку…

Нет, ни за что… Молящий дара ждет.

И ты получишь этот дар молящих.

Тогда молчу… но за тобою речь…

Какой любви ты сердце отдавала,

О мать, о мать несчастная моя!

Ты вспомнила быка[155] иль что другое?

О, бедная, и той же рождена

Для ложа Диониса Ариадна…[156]

Опомнись, дочь… ты свой порочишь род.

Мне третьей быть добычей смерти, третьей.

О, ужас… О, куда ж ты клонишь речь?

Туда, где злой давно таится жребий.

Но в чем же он?.. Когда бы знать могла я!

О, горе мне… Когда б мои слова

Ты, женщина, сама сказать могла бы.

Я ж не пророк, чтоб чудом их узнать.

Ты знаешь ли, что это значит — «любит»?

Да, слаще нет, дитя, и нет больней…

Последнее — вот мой удел, родная.

Что слышу я? Ты любишь? Но кого ж?

Не знаю кто, но сын он амазонки.

Как… Ипполит?..

Он назван, но не мной.

Не может быть, дитя.

Ты убиваешь

Признанием меня.

Для старых плеч

Такое иго, жены, слишком тяжко.

Проклятый день, проклятый свет очей…

Нет, в омут мне…

Но только эту ношу

Берите прочь…

На что ж и жизнь, когда

Порок возьмет насильем добродетель

Влюбленную? Киприда — ты не бог,

Ты больше бога.

Кто б ты ни была,

Но Федру, и меня, и дом сгубила.

Вы слышали, подруги?

Из царских губ внимали ль вы

Неслыханным речам, речам ужасным?

О, лучше бы, о, лучше б умереть,

Покуда в грудь мою

Твои слова проникнуть не успели.

Всем горе, всем нам горе, всем нам горе!

Несчастная! Какой ужасный рок

Тобой владел?.. О смертные!.. О род,

На муки обреченный! Ты погибла,

Отдав лучам позор… Как этот день тебе

Короткий пережить еще?..

К концу идет с тобою царский дом,

И больше тайны нет, куда Киприды,

Тебя склоняя, воля губит,

О Пасифаи дочь несчастная, о Федра!

Вы, дочери Трезена, вы краса

Преддверия Пелоповой державы.

Уже давно в безмолвии ночей

Я думою томилась: в жизни смертных

Откуда ж эта язва, что нас губит?

Природа ль разума виновна в том,

Что мы грешим? Не может быть: ведь многим

Благоразумье свойственно. Я так

Сужу: что хорошо, что нет, — все это

Мы знаем твердо: лишь на деле знанье

Осуществить мы медлим. Почему?

Одним мешает леность, а другой

Не знает даже вкуса в наслажденье

Исполненного долга. Мир — увы! —

Соблазнов полн, и, если волны речи

Людской нас не закружат, — праздность нас,

За радостью гоняя, обессилит…

Ты скажешь, стыд?.. Какой? Есть два стыда:

Священный стыд и ложный, но тяжелый.

А будь меж них светла для света грань,

Они одним бы словом не писались…

И вот с тех пор, как тяжким размышленьем

Я различать их научилась, нет

Мне более к неведенью возврата,

И не могу не видеть я греха.

Но я хочу с тобою проследить

Решенья ход… Когда Эрота жало

Я в сердце ощутила, как его

Переносить, я стала думать честно…

И начала с того, чтоб затаить

Его как можно глубже. Проку мало

Для нас в речах. Пусть иногда язык

Поможет нам другого образумить,

Но раны нет больней, чем от него.

Я думала потом, что пыл безумный

Осилю добродетелью… И вот,

Когда ни тайна, ни борьба к победе

Не привели меня — осталась смерть.

И это лучший выход. Нет, не надо

Мне возражать. Для славы мы хотим

Свидетелей — для горя только тайны.

Я знала все — недуг, его позор,

И женскому я сердцу цену знала…

Пускай для той проклятий будет мало

Со всей земли, которая с другим

Впервые обманула мужа.

О, пойти с верхов должна была зараза.

Ведь, если зло — игрушка знатных, разве

В толпе оно не станет божеством?

Проклятие и вам, чьи скромны речи,

Но чьи под кровом ночи черной дерзки

Преступные объятья… Как они

Решаются, о, пеною богиня

Рожденная, потом смотреть в глаза

Обманутым мужьям? Как им не страшно,

Что самый мрак их выдаст, что стена

Заговорит, внимавшая лобзаньям?

Я от одной бы мысли умерла,

Что мужа бы могла я обесчестить

Или детей. Нет, никогда! Они,

Свободные и гордые, на землю

Священную прославленных Афин

Вступая, нас не постыдятся вспомнить.

Ведь самый дерзкий клонит, точно раб,

К земле чело, когда при нем напомнят

Клеймо отца иль матери позор.

И если что-нибудь поспорить может

С желаньем жить, так совесть, у кого

Она еще осталась… Слабодушным,

Как красной девице, когда-нибудь

Подносит время зеркало, но я,

Нет, я его не буду дожидаться…

Увы! Увы! Нет в мире ничего

Прекраснее, чем добродетель: смертных

Она дарит заслуженной хвалой…

О госпожа, когда завесу с бед

Ты сдернула так быстро, то, конечно,

В испуге я не выбирала слов

И лишнее сказать могла. Но дело

Совсем не так уж страшно… И всегда

Надежнее второе рассужденье,

Чего-нибудь неслыханного я

Покуда не узнала. Афродиты

Здесь чары несомненны. Любишь ты?

Но не одна ж. Другие тоже любят.

И убивать себя!.. Да разве ж всех,

Кто любит иль любви готов отдаться,

За это и казнить? Да польза ж в чем?

Или поток Киприды остановишь?

Ты уступи ему — тебя волной

Он ласково обнимет, а попробуй

Надменно или нагло спорить с ним, —

И что ж? Тебя не искалечит, скажешь?

И в высоте эфирной, и в морской

Пучине — власть Киприды, и повсюду

Творения ее. Она в сердцах

Рождает страсть, и все в ее кошнице

Мы зернами когда-то были. Кто

Истории читал седые свитки

Иль песни разучил поэтов, знает,

Как некогда Семелы царь богов

Безумно ложа жаждал, как Кефала[157]

В чертог свой Эос увлекла для ласк,

Румяная. Среди богов и в небе

Они живут, однако ж, и теперь,

И страсти той несут покорно иго…

А ты, ты будешь спорить? Если так

Тебе одной тяжел закон богов,

То жаль тогда, что не по уговору

Особому отец тебя родил,

Что не другие над тобою боги

Владычат. Или мало здесь найдется

Таких мужей, что на грехи жены

Глаза благоразумно закрывают…

Я более скажу… Таких отцов,

Что сыновьям не прочь в делах любовных

Способствовать. Да умный человек

И всякий так рассудит, что дурное

Не напоказ. А жизни все равно

Не вымерять, как дома. И карниз

Ведь не всегда положишь по заказу…

Ужели же судьбы — да и какой

Еще судьбы! — теченье ты осилишь?..

Ты — женщина, и если ты могла

Быть честною не реже, чем нечестной,

Считай себя счастливой. Черных дум

Останови ж теченье! Это людям

Доступнее… А рваться одолеть

Богов, дитя, — поверь мне, только гордость.

Любить тебе велела Афродита…

А русло мы недугу твоему

Должны найти счастливое… Есть чары,

Соблазны слов… Подумаем — найдем

И от твоей болезни мы лекарство:

Мужчина бы не скоро отыскал,

А мы куда на выдумки горазды…

Ее слова страдальческой судьбе

Отрадное сулят успокоенье,

Но я несу, царица, восхищенье,

Пусть горькое, но все-таки тебе…

О, злая лесть — на сладостной облаве

Твоих сетей всегда обилен лов.

Я не хочу отрадной неги слов,

Пускай они мне говорят о славе…

Да, музыка!.. Но эти ризы слов

Узорные… зачем они? Ведь сердцу ж

Лишь Ипполита речь была б отрадна.

Зачем же прямо так и не сказать?

Тянуть зачем, когда вопрос поставлен

Решительный — о жизни? Будь сама

Женою ты разумной и спокойной,

Иль думаешь: тебе бы этот шаг

Я предлагать решилась… для утехи?

Но речь идет о жизни… И никто

Меня, надеюсь, жены, не осудит.

О, ужас, ужас!.. Замолчишь ли ты?

Иль ток речей позорных не иссякнул?..

Позорных! Пусть… Позорные слова

Теперь тебе полезней благородных…

Не лучше ль жизнь усилием спасти,

Чем славою венчать твою могилу?

О нет! О нет, ради богов. Права

Ты, да, я знаю… Но позор не меньше

От этого. Я цепь Эрота с честью

Еще носить хочу… Но ты ведь в бездну

Меня зовешь… О нет, о нет, о нет!..

Ну, рассуди ж… Кто спорит, было б лучше

Не полюбить. А полюбила ты,

Так не беда: найдем мы исцеленье.

Есть у меня и средство от недуга

Любовного — ни чести не вредит,

Ни разума оно не потемняет…

Питье иль мазь твое лекарство, няня?

В том пользы нет, что много будешь знать.

Но хитрости твои мне страшны… Нет ли

Дурного в них… Опасного чего?

Чего же ты боишься, не пойму я…

Речей твоих, чтоб о беде моей

Тесеев сын по ним не догадался…

И полно… Все улажу я, дитя.

Ты только будь за нас теперь, Киприда,

Владычица морская… Остальное

Не перейдет за тесный круг друзей…

О Эрот! О Эрот!

На кого ополчился ты,

Тем глаза желанье туманит,

В сердце сладкая нега льется…

Но ко мне не иди, молю тебя,

Ни с бедой, Эрот, ни в ярости.

Нет такого огня и лучи светил

Со стрелой не сравняются горние,

Что из рук своих мечет в нас,

Дия сын, и стрелой Кипридиной…

Слепота! Слепота!

Гекатомбы[158] кровавые

Мечем мы на бреге Алфея,[159]

Аполлону — в Пифийских храмах…

А Эрота, царя над смертными,

Ублажить, дитя Кипридино,

Не хотим. Пусть ее теремов любви

Он ключарь, но для нас он жестокий бог:

Сеет смерть и проклятия,

Куда ступит Эрот, Зевесов сын…

Ярма не познавшая дева[160]

И брачного чуждая ложа

В садах расцвела Эхалийских,

Но, крови и пламени полны,

Дымятся палаты Еврита,

И терем пылает царевны,

И нимфу дрожащую сыну

Алкмены под адские гимны

Проклятий и смерти Киприда

Вручает для горького брака…

Ограда священная Фивы,[161]

Диркеи[162] кипящая пена,

Вы ужасы миру о силе

Могли бы Киприды поведать.

Она, средь блистаний и громов

Склонивши на брачное ложе

Грядущую Вакхову матерь,

В объятия кинула смерти,

О, страшная сила и сладость!

Пчела с ее медом и жалом!

Оставьте песни, жены… Я погибла.

Что ж страшного в чертоге слышишь ты?

Там голоса. Постойте, дайте слушать…

Начало страшное… Молчу… Молчу.

Ах-ах…

Несчастная! Чего же ждать еще мне?

Что ты слышишь?

Чей же голос,

О любимая царица!

Что тебя, скажи, смутило?

Иль ты страшное узнала?

Я говорю вам — я погибла… Шум

Там, за стеной… вы слышите ль, как шумно?

Но ведь ты у самой двери.

Иль сама узнать не хочешь?

О, прислушайся ж, царица,

Отчего кричат в чертоге?

Я слышу сына амазонки: мечет

Он громы на прислужницу мою.

Да, я слышу — только смутно;

Разбери ж и мне скажи;

До тебя из двери близкой

Речи их ясней доходят.

Я слышу ясно, как зовет ее

Он своднею, предавшей господина.

Горе! Горе… дорогая.

Предана ты — нет спасенья.

Больше нет и тайны, Федра.

И от друга ты погибла.

Она меня сгубила… Мой недуг

Ему она пересказала. Мне ж

Она дала в лекарстве выпить яду.

Но дальше что ж? Где выход ты найдешь?

Или сама я знаю?.. Двери дома

Аидова я вижу пред собою.

Вы, светлые лучи!.. И ты, земля!..

И это было сказано?.. О, ужас!..

Ах, тише, тише… Могут услыхать.

Я не могу молчать… Ведь это ж ужас…

Десницею могучей заклинаю…

Прочь, руки прочь… И выпусти мой плащ…

У ног твоих, у ног молю пощады.

Какой? Ведь ты ж, по-твоему, права.

Огласки я боюсь. Пойми, огласки.

Прекрасного молва не оскорбит.

Дитя мое — ты ж клялся, вспомни только…

Устами, да, — но сердце ни при чем.[163]

Ужель друзей, дитя мое, погубишь?

Чур, чур меня! Неправый — мне не друг.

Кому ж прощать, дитя, коли не людям?

О Зевс! Зачем ты создавал жену?

И это зло с его фальшивым блеском

Лучам небес позволил обливать?

Иль для того, чтоб род людской продолжить,

Ты обойтись без женщины не мог?

Иль из своих за медь и злато храмов

Иль серебро не мог бы сыновей

Ты продавать, чего который стоит,

Освободив жилища нам от жен?

Что жены зло, мне доказать не трудно.

Родной отец за дочерью, ее

Взлелеявши, чужому человеку

Приданое дает — освободи

Его от дочки только… Муж, конечно,

Отравленной украсив розой сад,

Ей восхищен бывает. Точно куклу

Или алмаз фальшивый, он жену

Старается оправить подороже.

Но и мужей жена нищит, и только.

А раз женился — не стряхнуть ему

Ярма. Один, свойством польщенный знатным,

Выносит ложе пресное; другой

Шурьев постыдных за своей красоткой

В родню впустив, полынью приправляет

Медвяную сыту. И хорошо

Еще тому, кому попалось в дом

Ничтожное творенье, чтоб ни злого,

Ни доброго придумать не могла.

Но умницы!.. Избави, боже, если

В ней на вершок побольше, чем в других,

Ума, излишек этот Афродите

На пользу лишь — коварством станет он.

Напротив, та, которая природой

Обижена жена, по крайней мере,

На хитрости Киприды не пойдет.

Приспешниц — вот от жен подальше надо.

Вы сторожить поставьте терема

Зверей, когда хотите, да не этих

Пособниц, зверь укусит, да не скажет,

А то хозяйка козни мастерит,

А нянюшка их по свету разносит…

Не такова ль и эта тварь? Отца

Священное она дерзнула ложе

Мне, сыну, предлагать. Да после слов

Таких — иди к источнику и уши

Омой священной влагой. Если я

В себе заразу чувствую от звука,

От шума слов, так каково же сердцу

От грязи их? Но я благочестив,

И это вас теперь спасает, жены,

Поверьте, все бы ваши я открыл

Дела отцу, когда бы, как ребенок,

Сковать уста себе я клятвой не дал.

Простор теперь предоставляю вам,

Пока Тесея нет, и для признаний

Я не открою губ. Но вместе с ним

И я сюда вернусь — мне любопытно

Вас с госпожой увидеть, как царя

Вы будете встречать. Хотя образчик

Твоей, раба, я наглости видал.

Так будьте же вы прокляты! Не будет

Мне пресыщенья в ненависти к вам,

Хотя б корили все меня, что вечно

Одно и то же я твержу — и вы ведь

Все те же — в зле. О смертные, иль жен

Исправьте нам, иль языку дозвольте

Их укорять, а сердцу проклинать.

О, жребий жены!

О, как над тобою не плакать?

Где сила искусства?

Где выход?

О, как этим цепким объятьем

Опутана я безнадежно!

Уж мой приговор

Написан. О солнце! О солнце!

О матерь-земля!

Куда я уйду от несчастья?

Чем горе покрою?

О жены! О жены!

Иль бог мне поможет? Но кто же?..

Иль вступится смертный в такое

Позорное дело?.. На плечи

Напала несносная тяжесть.

И смерть, только смерть ее снимет…

Меж женских, увы,

Несчастнее нет моей доли!

Увы! Увы! Посланницы искусство

Не удалось. Ты в тяжком положенье…

О худшая из жен… Друзей своих

Не пощадить… Пускай отец небесный

Тебя, огнем изранив, в порошок

Потом сотрет. Иль я тебя просила

Беду мою по свету разглашать?

Иль я тебе конца не предрекала

Позорного? Да, да. Для Федры больше

Почетной нет кончины.

Но довольно. Теперь важнее дело. Гнев его

Не пощадит, конечно, пред Тесеем

Болтливости твоей неосторожной,

И речи, точно реки, потекут

По всей земле постыдные. Проклятье ж

Тебе и всем проклятие, кто рад

С непрошеной готовностью и дерзко

Служить своим измученным друзьям!

Ты не меня бранишь, а неудачу:

Обида ум озлобленный мутит.

О, у меня нашлись бы оправданья,

Когда бы их ты слушала. Тебя

Кто выкормил и вырастил, царица?

Кто преданней служил тебе? Недуг

Я исцелить хотела твой и гибну

За то, что не сумела. А сумей,

Из мудрых бы слыла теперь я мудрой.

Ведь ум людей не то же ль, что успех?

Изранила — и диким пререканьем

Мне рану бередишь. Иль это все?

Вся правда? Все, что Федра заслужила?

Постой. Пускай была я неправа.

Но и теперь не все еще погибло.

Нет, более ни слова! До сих пор

Ты только зло нашептывала. Только

Дурное начинала. Уходи

К своим делам. Нам помощи не надо.

Вы ж, жены благородные Трезена,

Не откажите мне в одном — уста

Безмолвием окутать перед тайной.

Я чистою богинею клянусь,[164]

Что твоего несчастия не выдам.

О, будьте же вы счастливы! А я

Еще имею выход, как сберечь

Потомству имя доброе. Да он

И для меня в моем несчастье лучше.

О нет, я славной родины моей

Не посрамлю и напоказ Тесею

Позорного не вынесу клейма,

Чтоб сохранить остаток жалкой жизни.

Кого ж спасешь неисцелимым злом?

Себя спасу. А как, увидишь после.

Стыдись же слов таких.

А ты стыдись

Нас упрекать. Иль не Киприде я,

Не Афродите на алтарь сегодня

Усладою паду? Мне горек был

Любовный жребий, жены, но, страданьем

Венчанная, я и другую смерть

В своей таю. Есть муж. Из муки этой

Смирения он вынесет урок:

Один недуг, одна и кара будет.

О, если б укрыться могла я

Туда, в эти темные выси,

О, если б, велением бога,

Меж птицами вольною птицей

Вилась я. Туда бы стрелой,

Туда б я хотела, где море

Синеет, к брегам Эридана,[165]

Где в волны пурпурные, блеском

Отцовским горящие волны,

Несчастные девы,[166] не слезы

В печали по брате погибшем,

Янтарное точат сиянье.

Туда, где в садах налилися —

Мечты или песни поэтов —

Плоды Гесперид золотые,[167]

Туда, где на грани волшебной

Плывущей предел положили

Триере — морей промыслитель

И мученик небодержавный,

Туда, где у ложа Кронида

Своею нетленной струею

Один на всю землю источник,

Златясь и шумя, животворный

Для радости смертных пробился…

От брегов родимых Крита

И от мирной сени отчей

За ладьею белокрылой

С шумной жалобой недаром

Волны пенные бежали:

Не нашла невеста мира

В этом браке.

С Крита ль только птицы злые

Вашу свадьбу провожали.

Или встретили в Афинах,

У Мунихия,[168] когда вы,

В волны новые тяжелый

Бросив якорь, на священный

Брег Паллады выходили?

Там мучительным недугом

Грешной страсти поразила,

В оправданье знаков черных,

Золотая Афродита

Душу нежную царицы:

И ужасных испытаний

Не снести ей!

Вот идет поспешно в терем,

Вот рука на белой шее

Петлю вяжет и не дрогнет.

Страшен демон ненавистный,

И, спасая честь, царица

Из души своей свободной

Жало страсти вынимает.

Ай… Ай…

Сюда! Сюда! Скорее все, кто может.

Повесилась Тесеева царица.

Увы! Увы! Все кончено. Висит

Она в ужасной петле. Федры нет.

Скорей же… О, скорей… И нож острей,

Разрезать эту петлю… Помогите…

Что делать нам, подруги? Во дворец

Пойдем ли вынимать ее из петли?

Зачем? Иль нет там молодых рабынь?

Кто без толку хлопочет, не поможет.

Снимите ж хоть ее… не дышит больше…

О, горькая палат охрана мужних.

Сомненья нет… Скончалась… Тело там

Уж на одре печальном полагают…

Гей, женщины… Тут был какой-то крик…

Неясный плач рабынь из зал дворцовых

Издалека до слуха долетел.

А здесь царя, узревшего святыню,

И у дверей покинутых палат

Ничей привет не встретил… Иль с Питфеем

Что новое случилось? На закате

Хоть жизнь его, но все ж с печалью в сердце

Его в могилу проводил бы я.

Удар судьбы, Тесей. Но не старик,

А яркий, царь, погас здесь жизни светоч.

Увы! Увы! Не из детей же кто?

Они живут — но матери не видят.

Что говоришь? Жена… Но как? Но как?

От собственной руки, в ужасной петле.

В тоске, скажи, иль жребий оковал?

Что знаю, то сказала; лишь недавно

Мы здесь, узнав о горести твоей.

О, горе мне… На что ж и лавры эти

На волосах? Не праздники справлять

Придется здесь Тесею… Гей, живее,

Рабы, отбить запоры у ворот,

И настежь их!.. Пускай достойной плача

Картиной я насыщу взор, — жены

Я видеть труп хочу, себе на горе…

Увы! Увы! Несчастная. О жребий,

О злодеяние и ты,

О мука, вы сгубили целый дом…

О дерзость, о натиск безумный

На жизнь, на собственную жизнь.

Кто смел, скажите, кто смел

На голову эту

Покров погребального мрака накинуть?

Кто смел?

О, муки!.. О, город!.. Но нет,

Нет горше подъятых Тесеем,

О, тяжко, так тяжко на плечи

Обрушился жребий, увы мне!

То демона скрытая метка?

Иль тайная точит нас язва?

Не море ли бедствий темнеет?

Кружат меня волны — не выплыть,

И хлещут, наверх не пускают.

Твоя ж, о жена, в каких же словах

Предсмертная мука, скажи мне, сокрылась?

Ты легче, чем птица из плена

В эфире, в Аиде исчезла.

О, жребий, о, жребий плачевный!

Мне предок оставил пятно, —

Слезами его замываю.

Не первый ты подругу, царь, оплакал,

И не один ты дивную терял…

Туда я… в подземную ночь

Хочу, и в могиле хочу я

Без солнца лежать, потому что

Ты больше меня не обнимешь,

Мертва ты… Я ж тени бледнее…

О, как эти страшные мысли,

Жена, в твою душу проникли?

О нет, не таитесь, рабыни:

Иль чужды душою вы дому?..

О горе, и ты, о зрелище мук!

Умом не охватишь, не вынесешь сердцем.

Без матери дети — и в доме

Хозяйки не стало. Меня же,

Меня ж на кого покидаешь,

О лучшая в ярких лучах,

О лучшая в лунном мерцанье?

Несчастный, несчастнейший муж!

Ты, бедами дом осажденный!

Над горем твоим, властелин,

Слезами склонились мои орошенные веки,

Но ужас холодных предчувствий

В груди и давней и больней.

Ба… Погляди… Ведь белая рука ее застыла,

Письмо сжимая… Или новых мук

Оно несет нам бремя, или в нем

Вдовцу или сиротам свой завет

Она перед разлукой написала?

Нет, бедная, в оставленный тобой

Уж не войдет чертог жена другая.

Покойно спи… О да, я узнаю

Кольца печать усопшей золотую…

Мгновение и, складень растворив,

Последних строк ее узнаю тайну.

О, горе, о, горе…

То новый удар

Нам демон готовит… Увы…

Жизнь цену для меня теряет…

Это будет,

Я чувствую, удар смертельный.

Пусть же

И на меня он падает:

В обломках на земле

Моих царей лежит былое счастье…

О боже! Если есть еще возможность

Услышь мою молитву: не губи нас.

Недоброе душа мне ворожит.

О, ужас!.. Омерзение и ужас!..

Не вынести, не высказать! О, горький!

Но что? Скажи… Коль смею знать и я!

О, к небу вопиют,

О, к небу те немые вопиют

Об ужасе неслыханном слова. Куда уйти?..

Нет… Это слишком… Эти

В какой-то адский хор смешались строки.

Увы! Увы! О, новых бед ужасное начало!

О нет, мои уста

Таить не смеют этой язвы страшной,

Уродства этого, что и назвать

Мерзит. Узнай, узнай, земля отцов:

Сын, Ипполит, на ложе посягнул

Отцовское, не устыдился Зевса

Очей. Отец мой, Посейдон, ты мне

Пообещал исполнить три желанья:

Желание одно: пускай мой сын

Не доживет до этой ночи, если

Твоим должны мы верить обещаньям.

Ради богов! Возьми назад слова…

Раскаешься ты, царь, в своем желанье.

Нет, никогда. И из страны его

Я изгоню. Готовы оба кубка

С отравою. Пусть жалобу мою

Пучины царь услышит и сегодня ж

Его сошлет в Аид, иль, осужден,

До вечера, как нищий, он скитанья

Свои начнет велением моим…

Смотри: твой сын; он вовремя, владыка.

Безумный гнев покинь и осени

Свой дом иным и набожным желаньем.

На голос твой отчаянный, отец,

Я прихожу… Из-за чего он, знать

Хотел бы… А… Что вижу?.. Тело

Твоей жены?.. Как это непонятно,

Ведь я ж сейчас расстался с ней, — была

Она совсем здорова. Этот мертвый

Покой ее так странен… Как же смерть

Ты объяснить бы мог, отец?.. И что же

Ты все молчишь? Иль думаешь беду

Томительной развеять немотою?

Коль тайна жжет желанием сердца,

В несчастии огонь ее живее,

И ты не прав, скрывая от друзей…

Нет, больше, чем друзей… свои печали.

О, суета! О, жалкий род слепцов!

Нет хитростей, каких бы допытаться

Ты не сумел, упорный человек.

Десятками ты их считаешь тысяч.

Недостижимым для тебя одно лишь

Умение осталось: научить

Безумца здраво действовать и мыслить.

Такой учитель стал бы знаменит,

Свой ум в чужие головы влагая.

Но к месту ль тонкость рассуждений ныне?

Несчастие, боюсь, мутит твой разум.

О, если бы хотя малейший знак

Имели мы, но верный, чтобы друга

От недруга и лживые слова

От истинных мы сразу отличали…

Два голоса пускай бы человек

Имел — один, особенный, для правды,

Другой — какой угодно. Ведь тогда

Разоблачить всегда бы ложь могли мы,

Игралищем людей не становясь.

Иль кто-нибудь из близких пред тобой

Оклеветал меня? Иль и невинность

От низости не ограждает нас?..

Я с толку сбит. И странные намеки

Твои, отец, измучили меня.

О, до чего ж дойдешь ты, род людской?

Иль грани нет у дерзости?.. Препоны

У наглости?.. Рожденьем человек

Приподнимай на палец только гребень

У дерзости, чтобы отца возрос

Хитрее сын, а внук хитрее сына,

И на земле не хватит места скоро

Преступникам. Тогда богам придется

Вторую землю к нынешней прибавить.

Смотрите все… Вот сын мой, опозорил,

Чтоб место дать преступности людской,

Он ложе мне, — и мертвая его,

Как низкого злодея, уличает.

Нет, покажи родителю твой лик!

Уж раз себя ты осквернить мог делом,

Будь храбр и здесь. Так вот он, этот муж,

Отмеченный богами, их избранник,

Невинности и скромности фиал…

Когда б твоим рассказам шарлатанским

Поверил я — я не богов бы чтил,

А лишь невежд в божественных одеждах.

Ты чванишься, что в пищу не идет

Тебе ничто дышавшее, и плутни

Орфеевым снабдил ты ярлыком.

О, ты теперь свободен — к посвященным

На праздники иди и пылью книг

Пророческих любовно упивайся:

Ты больше не загадка. Но таких,

Пожалуйста, остерегайтесь, люди,

Позорное таят под благочестьем

Они искусство. Это только труп…

Но от того тебе теперь не легче,

Из низких самый низкий. Уличен

Ты мертвою. Ты уничтожен ею.

Перед ее судом что значат клятвы,

Свидетели и вся шумиха слов?

Иль скажешь ты, что был ей ненавистен,

Что незаконный сын, при сыновьях

Законных, им всегда помехой будет?

Но не безумно ль было б отдавать

Дыхание свое и счастье ближних

Взамен твоих страданий?.. Это ложь…

Иль чувственность царит не та же, скажешь,

Над нами, что над женскою душой?

Мне юноши известны, что не могут

Наплыва страсти выдержать, — любой

Слабей они девчонки. Только пол

Спасает их от осужденья. Впрочем,

Не лишнее ль все это? Здесь лежит

Свидетель неподвижный, но надежный:

Ты осужден. Немедленно покинешь

Трезен. Священная земля Афин

И все моей державы страны будут

Отныне для тебя закрыты. Если б

Тебя теперь простил я, Ипполит,

И Синис[169] бы, грабитель придорожный,

Пожалуй бы, явился и сказал,

Что я его убийством только хвастал.

И скалы бы Скироновы тогда[170]

Грозы моей не стали больше славить.

О, счастье, ты не прочно на земле:

Твои колонны гордые во прахе.

Твоей души, отец, слепая страсть

И гнев ее тяжелый оставляют

Глубокий след в уме — не оттого,

Чтоб был ты прав, однако. К сожаленью,

Я склонности не чувствую в толпе

Оправдывать себя и, вероятно,

В своем кругу сумел бы доказать

Ясней твою ошибку. И не так ли

Нередко наш страдает тонкий слух

От музыки, которой рукоплещет

Толпа? Увы… Пред горшею бедой

О меньшей мы позабываем. Вижу, —

Завесу с уст приходится поднять.

Начну с того же я, с чего искусно

Ты начал речь. Оставь без возраженья

Я первые слова, и я погиб.

Взгляни вокруг на землю, где ступает

Твоя нога, на солнце, что ее

Живит, и не найдешь души единой —

Безгрешнее моей, хотя бы ты

И спорил, царь. Богов я чтить умею,

Живу среди друзей, и преступлений

Бегут друзья мои. И стыдно им

Других людей на злое наводить

Или самим прислуживать пороку:

Высмеивать друзей, пусть налицо

Они иль нет, я не умею. Тот же

Для них я друг. Ты упрекал меня

В страстях, отец, — нет, в этом я не грешен:

Я брака не познал и телом чист.

О нем я знаю то лишь, что услышал

Да на картинах видел. Да и тех

Я не люблю разглядывать. Душа

Стыдливая мешает. Если скромность

В невинности тебя не убедит,

Так объясни ж, отец, каким же мог

Я развратиться способом. Иль Федра

Такой уже неслыханной красы?

Иль у меня была надежда с ложем

На твой престол, ты скажешь? Но ведь это

Безумие бы было, коль не глупость.

Иль быть царем так сладостно для тех,

Кто истинно разумен? Ой, смотри,

Здоров ли ум, коли корона манит.

Я первым быть меж эллинов горел

На играх лишь, а в государстве, право ж,

И на втором нам месте хорошо…

Средь избранных, конечно. Там досуг,

Да и в глаза опасность там не смотрит,

А это слаще, царь, чем твой престол.

Теперь ты все уж знаешь. За себя

Такого же другого, к сожаленью,

Я не могу подставить, чтоб порукой

Тебе служил. Пред Федрою живой

Мне также спор заказан. Ты легко бы

Нашел тогда виновных. А теперь

Хранителем клянусь тебе я клятвы

И матерью-землей, что никогда

Жены твоей не трогал, что ее

Я не желал и что о ней не думал.

И пусть умру бесславно и покрытый

Позорным именем, ни в море я,

Ни на земле пускай успокоенья

И мертвый не найду, коль это ложно…

Замучена ли страхом, умерла

От собственной руки она, не знаю

И больше говорить не смею. Но

Неправая из дела вышла чистой,

А чистого и правда не спасла.

Ты опроверг отлично обвиненье,

И клятвою ты истину венчал.

Ну чем не волхв и не кудесник? Раньше

Срамил отца, а после гнев его

Смирением уступчивым и лживым

Пытается, как маг, заворожить.

Я одному, отец, теперь дивлюсь —

Изгнанию. Зачем не смерти ищешь?

Будь на твоем я месте, так обидчик

Казнен бы был за честь моей жены.

О, это слишком мягко, сын мой. Казни

Немедленной от нас себе не жди.

Преступнику конец поспешный — милость.

Нет, ты, вдали от родины скитаясь,

Вымаливая хлеб, но будешь жить.

Вот должное преступнику возмездье.

О небо! Или срока оправдаться,

Или угла покуда мне не дашь?

За Понтом бы — когда бы мог, за гранью

Атлантовой. Ты мерзок мне, пойми.

Как? Без суда? Без клятвы? Без допроса?

И даже без гаданий — приговор?

Письмо — твоя улика, и не нужно

Тут жребия. А птицы в небесах

На этот раз меня не занимают.

О боги! Уст ужели и теперь

Не разрешите мне? Ведь эта клятва

Мне стоит жизни… Нет… я не хочу…

Ведь этот грех мне не вернул бы веры.

О лицемер! Ты изведешь меня…

Вон из дому без всяких промедлений!

Куда ж? О, горе! Кто ж откроет дверь

Изгнаннику с таким ярмом позорным?

А как узнать? И соблазнитель жен

Иным мужьям бывает милым гостем.

Да кто же я?.. Сжимают горло слезы.

Так низко пасть пред миром, пред тобой…

Не поздно ль ты разнежился? Пока

Преступником ты не был — было плакать.

Вы, стены, камни, вы заговорите!

Скажите же ему, что я невинен.

Ссылаешься ты тонко на немых

Свидетелей,

вот и еще один.

Когда бы сам я встретился с собой,

Над этою бы я заплакал мукой.

Да, сам себе ты был всегда кумир;

Родителей бы лучше почитал ты.

О, мать моя… О, горькое рожденье,

Внебрачное! Не дай бог никому.

Гей! Взять его. Вы не слыхали разве,

Что приговор над ним произнесен?

Беда тому, кто до меня коснется.

Душа горит, так сам и изгоняй.

И сделаю с ослушником. Нимало

Его при том, поверь, не сожалея.

Да, решено, и крепко. Есть ли мука

Сильнее той, когда ты знаешь все

И ничего открыть другим не можешь?

Тебя зову, Латоны дочь, милей

Для сердца нет тебя, о дева, ты

Моих охот и спутница и радость!

Закрытый нам и славный город отчий,

И земли Эрехтея, говорю

И вам прости последнее. И ты

Прости, моя Трезенская равнина,

Для юных сил твоя отрадна гладь —

Ее глаза в последний раз ласкают…

Вы, юности товарищи, привет

Скажите мне и проводите друга…

Что бы отец ни говорил, а вам

Уж не найти другого, чище сердцем.

Если я в сердце, как боги велики, помыслю,

Муки смолкают и страх,

Но и желание верить в могучую неба поддержку

Тает, когда о делах и о муках раздумаюсь наших.

Вечно — сегодня одно, а завтра другое…

Жребии смертных, что спицы

Быстрых колес, там мелькают.

Я у тебя, о судьба, благодатных даров бы молила,

Чуждое сердце забот.

Я не хотела бы видеть глубокую сущность творений,

Но и в потемках коснеть но хотела бы я суеверных.

Солнце хочу я встречать веселой надежды:

Благословляя сегодня

И уповая на завтра.

Разум мутится, и нет у сердца крылатой улыбки.

Эллады звезда золотая

С неба ее на чужие поля закатилась

Гневною волей отца.

Глади Трезена родного, от вас,

Дикие чащи, от вас,

Где, золотою звездою венчанный,

Царь с Артемидой за ланью гонялся.

Брызги с копыт и колес взметая, венетские кони

Берегом мчаться не будут;

Залы и портик чертога безмолвны, и струны

Лиры, и песни молчат. Дерева

Девы над сочной травой

Уж не украсит венок,

Но по тебе не одна, что надежду

В сердце лелеяла дева, вздыхает.

Дни мои слезами мука

Ипполитова наполнит,

Жизнь не в жизнь нам больше будет.

Мать, зачем его носила?

Иль затем, чтоб сердце гневом

Против бога запылало?

Вы ж, три сестры, три Хариты,[171] зачем из отчизны

Нашу безвинную радость из отчего дома берете?

Но вижу я из свиты Ипполита

Идущего сюда. Как мрачен он!

Где я царя найду Тесея, жены?

Скажите мне — он во дворце теперь?

Он из дворца сейчас сюда выходит.

Тесей, тебе и гражданам твоим,

И в Аттике, и из Трезена вести несу.

Они должны вас потрясти.

Какие же? Или одно несчастье

Готовится обоим городам?

Нет Ипполита больше… Хоть и видит

Он солнце, но минуты сочтены.

Как умер он? От мести ли супруга,

Чей дом он, как отцовский, осквернил?

Его разбили собственные кони, —

Проклятие разбило, что к отцу

Ты обратил, седых морей державцу.

О небо! Да, я точно им рожден,

Внимавшим мне из моря Посейдоном.

Но как погиб, скажи мне, этот муж,

Поправший честь и пораженный правдой?

Близ берега, где волны набегают

И плещутся морские, лошадей

Мы чистили и плакали — узнали

Мы от людей, что Ипполита, царь,

В изгнанье ты отсюда усылаешь

И здесь уже не жить ему. Пришел

И сам он следом. С нашей песней грустной

Он и свои соединяет слезы.

Без счета их, ровесников, туда

За ним пришло. Тогда, оставив плакать,

Он нам сказал: «Не надо унывать,

Словам отца повиноваться надо.

Живей, рабы, живее запрягайте:

Трезена нет уж боле для меня».

И загорелось дело — приказать

Он не успел, — уж лошади готовы.

Тут ловко он вскочил на передок

И с ободка схватил проворно вожжи,

Но кобылиц сдержал и, к небесам

Воздевши руки, стал тогда молиться:

«О Зевс, с клеймом злодея жизни вовсе

Не надо мне. Но дай когда-нибудь,

Останусь я в живых иль не останусь,

Чтобы отец мой понял, как он дурно

Со мною поступил». Стрекало он

Затем приняв, кобыл поочередно

Касается. Мы ж около вожжей

У самой побежали колесницы,

Чтоб проводить его. А путь ему

Лежал, Тесей, на Аргос, той дорогой,

Которая ведет на Эпидавр.

Но вот, когда мы выехали в поле

Пустынное, с которого холмы

К Саровскому спускаются заливу,

Какой-то гул подземный, точно гром,

Послышался оттуда отдаленный,

Вселяя страх, и кобылицы вмиг

Насторожились, вытянувши шеи,

А мы вокруг пугливо озирались…

И вот глаза открыли там, где берег

Прибоем волн скалистый убелен,

Огромную волну. Она вздымалась

Горою прямо дивной, постепенно

Застлав от нас Скирона побережье.

И дальний Истм, и даже Эпидавра

От глаз она закрыла скалы. Вот

Еще она раздулась и, сверкая,

Надвинулась и на берег метнулась.

И из нее явилось, на манер

Быка, чудовище. Ущелья следом

Окрестные наполнил дикий рев…

И снова, и ужасней даже будто

Бык заревел. Как выдержать глаза,

Не знаю я, то зрелище сумели?

Мгновенно страх объемлет кобылиц…

Тут опытный возничий, своему

Искусству верный, вожжи намотавши,

Всем корпусом откинулся — гребец

Заносит так весло. Но кобылицы,

Сталь закусив зубами, понесли…

И ни рука возничего, ни дышло

И ни ярмо их бешеных скачков

Остановить уж не могли. Попытку

Последнюю он сделал на песок

Прибрежный их направить. Но у самой

Чудовище являлось колесницы,

И четверня шарахалась в смятенье

Назад, к высоким скалам, — и тогда

Бык молча следовал за колесницей,

И надвигался он все ближе, ближе…

Вот наконец отвесная стена…

Прижата колесница. Колесо

Трещит — и вдребезги… и опрокинут

Царь с колесницей. Тут смешалось все:

Осей обломки и колес, а царь

Несчастный в узах повлачился тесных

Своих вожжей, — о камни головой

Он бился, и от тела оставались

На остриях камней куски живые.

Тут не своим он голосом кричит:

«Постойте ж вы, постойте, кобылицы!

Не я ли вас у яслей возрастил?

Постойте же и не губите — это

Проклятие отца. О, неужель

Невинному никто и не поможет?»

Отказа бы и не было. Да были

Мы далеко. Уж я но знаю, как

Он путы сбил, но мы едва живого

Его нашли на поле. А от зверя

И кобылиц давно простыл и след.

В ущелиях ли, где ль они исчезли,

Ума не приложу. Хоть я, конечно,

В твоих чертогах царских только конюх,

Но я бы не поверил никогда

Про сына твоего дурному слову,

Пускай бы, сколько есть на свете жен,

Хоть все повесились. И писем выше,

Чем Ида, мне наоставляли гору.

Я знаю только, царь, что Ипполит

Невинен и хороший человек.

Увы! Увы! Опять удар, и меткий!

Да, от судьбы, как видно, не уйти.

Мне пострадавший все же ненавистен,

И сладостны мне были вести мук.

Но я родил его, и узы крови

Священные я помню, потому —

Ни радости, ни горю здесь не место.

Но как же быть теперь? Оставить там,

Чтоб из твоей нам, царь, не выйти воли?

Коль смею я советовать, не будь

Ты так жесток, владыка, к мукам сына.

Сюда его несите… Заглянуть

В глаза ему хочу и волей бога,

И этой карой страшной уличить

Хочу его во лжи и злодеянье.

О Киприда, суровую душу людей

И богов железную волю

Ты, богиня, сгибаешь.

И над черной землею с тобой,

И над влагой соленой и звучной,

Как радуга, яркий Эрот

На быстрых крылах пролетает…

И если он бурный полет

На чье-нибудь сердце направит,

То дикое пламя мгновенно

От золота крыльев

Там вспыхнет любви и безумья,

А чары его

И в чаще, и в волнах таимых

Зверей укрощают, и всё,

Что дышит в сиянии солнца,

И люди ему

Покорны. Твоя, о Киприда,

Весь мир наполняет держава.

Внемли: тебе я говорю,

Сын благородного Эгея,

Тебе, божественная дочь Латоны.

Как ты мог, безумный,

Веселье в сердце ощутить?

Я говорю тебе — судом,

Судом неправым ты убил

Тобой рожденного. Жены

Словами ложными окован,

Неясный грех ты обратил

В мир поразившее злодейство…

Потемок Тартара теперь

Желай для своего позора,

Иль птицей сделаться желай,

Чтоб ввысь от этой оскверненной

Тобою улететь земли.

Нет больше места для тебя

Средь чистых в этом мире вовсе….

Я свиток зол должна перед тобой

Развить, Тесей, без пользы — лишь печали

Прибавит он, я знаю, но пришла

Я для того, чтоб сын твой честно умер,

Оправданный. И я жены твоей

Любовное должна раскрыть безумье

И, может быть, борьбу. Ее Эрот

Ужалил сердце тайно, и любовью

К царевичу царица запылала:

Богиня так хотела, что для нас,

В невинности отраду находящих,

Особенно бывает ненавистна.

И разумом Киприду одолеть

Пыталася царица, но в ловушку

Кормилицы попалась. Та ее

Царевичу любовь пересказала,

Связав его ужасной клятвой раньше,

Чтоб он молчал. Ее слова твой сын

Отринул, но благочестиво клятвы

Нарушить не дерзнул он, как его

Ни унижал ты здесь. А эту ложь

Оставила царица, умирая,

Боясь улики праведной. А ты,

Ее словам поверив, сына проклял.

Увы!..

Мучительны слова мои, Тесей,

Но должен ты их молча слушать дальше,

И, царь… тебе еще придется плакать…

Ты помнишь ли, о низкий, что тебе

Три выполнить желания поклялся

Отец, но гибель вражью ты презрел —

Одно из них направил против сына,

Не изменил обету царь морей:

Исполнил свято он твое желанье.

Ты перед ним и ты передо мной

Единственный виновник, потому что

Ты не искал свидетелей, гаданьем

Ты пренебрег, улик не разобрал

И, времени для истины жалея,

С поспешностью преступною своей

Божественным сгубил проклятьем сына.

О, дай мне умереть…

Ты согрешил,

Но и тебе возможно оправданье.

Киприды здесь желания и гнев

Слились, Тесей. А меж богов обычай:

Наперекор друг другу не идти.

Мы в сторону отходим, если бог

Горячие желанья разливает.

О, если бы не страх, что оскорблю

Я Зевса, как хранителя законов,

Иль думаешь, я бы подъяла стыд,

Любимого из смертных уступая

Богам земли? Твоя вина, Тесей,

Неведеньем ослаблена и тем,

Что воли злой ты не имел; с собою

От правды ключ царица унесла,

А смерть ее твой помутила разум…

Всех тяжелей тебе, конечно, царь,

Но скорбь и я с тобой делю. Печалит

И нас людей благочестивых смерть,

И только злых мы с корнем вырвать рады.

Уж вот он… О, горький… Меж локонов череп,

В обрывках одежды цветущее тело

Разбито, истерзано. Тяжкая доля!

Два траура в доме! Два траура в доме!

О, смерть…

Из уст нечестивых неправда проклятий…

Что сделал ты с сыном, отец?

О, горе! О, горе, о, смерть!

Мне череп пронзили безумные боли,

В мозгу моем жало — вонзится, и выйдет,

И снова вонзится… Минуту покоя,

Минуту покоя пожертвуй, змея!

Ты, ад колесницы! Не вас ли я сам

Простил и холил давно, кобылицы?..

Вы рвали меня, вы, терзая, убили…

Ох, тише! Богами молю вас, рабы,

Касайтесь нежней до избитого тела;

Я — рана сплошная.

Кто справа? Не вижу! Тихонько берите

И, шаг умеряя, вперед подвигайте

Забытого небом, кого и отец

В греховном безумии проклял,

О, призри же, Зевс, о, призри с небес.

Богов я всегда почитал — я невинно

И чисто я жил, если кто на земле

Невинно живет. Но в корень моя

Загублена жизнь. И могилы

Я слышу дыханье. И даром

Страдал я и набожен был меж людей.

Ой… ой!

Увы мне… Опять… Эти боли

Впиваются. Жалят.

Оставьте ж меня!

Ты, черная, сжалься, возьми нас,

Иль, люди, добейте хоть вы. Нет мочи!

И режущей стали

Удара я жду, точно ласки…

О, злое проклятье отца!

Запятнанных предков, старинных,

Но крови единой, — грехи,

Грехи меня губят… возмездье

Растет и покоя не знает…

Но отчего ж надо мной разразился

Гнев этот старый?

Над чистым, невинным зачем он

Так тешится злобно? Увы мне!

О, что же мне делать? От мук

Страшных куда же укроюсь?

Ты, черная сила Аида, несчастного тихой,

Тихой дремотой обвей.

О, сколько мук, о муж, великим сердцем

Загубленный, я вижу над тобой…

А…

Волшебное благоуханье! В муках

Ты льешься в грудь… и будто легче мне…

Ты здесь со мной, со мною, Артемида?

Она с тобой, любимый, бедный друг.

Владычица, ты видишь Ипполита?

Из смертных глаз бы слезы полились.

Товарищ твой и спутник умирает.

Но он умрет в лучах моей любви.

Возница твой… твоих лугов хранитель…

Кипридою коварной унесен.

О, я познал ее в дыханье смерти.

Простить тебе богиня не могла

Ни чистоты, ни алтарей забвенья.

Теперь мне все понятно: не одну,

А целых три взяла Киприда жертвы.

Ты, твой отец и Федра, целых три.

Да, и отца судьба достойна плача.

Его коварно демон обманул.

Твое, отец, жестоко испытанье.

Жестоко так, что Адом стал и свет.

Тебе больней, чем мне, твоя ошибка.

О, если бы тебя мне заменить…

То горький был подарок Посейдона.

Когда бы мог вернуть его Тесей!

Тогда бы гнев его со мной покончил…

Затмение, ужасный дар богов…

Увы! Увы! Их наши-то проклятья не достигнут…

Оставь богов. Иль думаешь, что гнев,

Который до могильной ночи сердце,

Великое и чистое, терзал,

Останется неотомщенным? Я,

Я отомщу одной из стрел моих,

Которые не вылетают даром…

Меж смертными стрела моя найдет,

Кто ей милей других. Тебя же, бедный,

О лучший друг, в Трезене отличу

Я честию высокой. Перед свадьбой

Пусть каждая девица дар волос

Тебе несет. И этот в даль немую

Обычай перейдет веков. И в вечность

Сам в пении девичьих чистых уст

Ты перейдешь. И как тебя любила,

Не позабудут, Федра… Царь Тесей,

Поди сюда, и сына обойми,

И поцелуй его. Чужою волей

Ты умертвил его. И дивно ль вам

Грешить, когда того желают боги?..

Ты ж, Ипполит, я и тебя прошу

Гнев на отца оставить. Ведь таков

Был твой удел. Простимся. Взор небесный

Не должен видеть смерти, и глаза

Туманит нам холодное дыханье.

Я черная уж над тобой… я вижу…

Будь счастлива, блаженная, и ты

Там, в голубом эфире. Ты любила

Меня, и долго, но легко оставишь…

Отцу, как ты велела, я простил…

Я слов твоих не преступал и раньше.

Но на глаза спадает мрак. Отец,

Возьми меня, приподними немного,

Дитя мое! Не добивай отца.

Смерть!.. Вот они, подземные ворота!

Под бременем злодейства не покинь.

О, я тебя, отец, освобождаю…

Как? Этот груз с меня снимаешь? Весь?..

Да, девственной клянусь я Артемидой.

О лучший сын! О благородный сын!

Дай бог таких тебе, отец, законных.

И потерять такое сердце… О…

Прощай, отец… Прости меня, мой милый.

Ты выдержишь… Ты одолеешь смерть.

Я выдержал… я уж в объятьях смерти.

Отец… скорее пеплос на лицо…

О, славные афинские пределы, И ты,

Пелопоннес! Кого сейчас

Лишитесь вы… А мне, увы! Киприда

Страдания оставила клеймо.

Этот траур двойной и нежданный…

Лейтесь, слезы, под веслами скорби,

И далеко, далеко звучи

Весть о горе великом царей!