Антигона

VII. БАРЕЛЬЕФЫ

Мраморные обрамления дворцовых дверей, которые заказал мне торговец, закончены. Этеокл пришел взглянуть на них.

Для своей подруги Диотимии, — сказал он, — ты вырезала по дереву барельеф с Эдипом и Иокастой. К. говорил, что барельеф восхитителен.

— Как он увидел его в чаще леса?

— Клиос показал.

Меня растрогал этот поступок Клиоса, и Этеокл попросил меня вырезать два барельефа с изображением Иокасты.

— Почему два?

— Один — для Полиника, другой — для меня.

— Ты хочешь заключить мир с Полиником? — вспыхнуло во мне пламя надежды.

— Мне просто хочется, чтобы и у него, и у меня был такой барельеф на память.

Надежда погасла, а прозвучавшая просьба ужаснула меня.

— Вот уже десять лет, — пролепетала я, — как умерла наша мать, но рана так и не зажила. Как ты хочешь, чтобы я, одна среди вашей грязной войны, нашла в себе силы вновь вызвать нашу мать к жизни? И не один раз, а делать это целыми днями… даже месяцами, собственными руками, мыслями, своим собственным горем…

— Ты уже сделала это однажды в лесу для Эдипа, сделай это теперь для Полиника и для меня.

— То, о чем ты просишь, Этеокл, слишком тяжело для меня. Это выше моих сил… А два раза выполнять один и тот же барельеф просто невыносимо.

Этеокл не рассердился, но и не отступил:

— Это очень важно, Антигона, ты думаешь, что это выше твоих сил, но К. и Исмена так не думают. Мы поможем тебе.

Значит, они осмелились говорить об этом между собой без моего ведома, они хотели заставить меня, заставить мои руки. Это похоже на Этеокла и на мою драгоценную и опасную Исмену. Но К., Клиосов посланец, К., который любит и знает меня со всеми моими слабостями, знает гораздо лучше, чем я — самое себя. К. посмел думать, что у меня хватит на это сил. И почему Этеокл считает, что это так важно? Я была в замешательстве и решилась высказать это брату. Тот не сразу нашел, что ответить.

— Наша мать, — проговорил он в конце концов, — умерла, но осталась истинной царицей Фив. Ее жезлу все еще повинуются силы земли, предков и память самого города. Нехорошо мертвой править Фивами. Ни Полиник, ни я так и не смогли снять траур и восстановить царскую власть во всей полноте. Мне кажется, что образ нашей матери, исполненный твоими руками, освободит нас, выведет из-под власти Иокасты и позволит либо Полинику, либо мне править не для смерти, а для жизни.

— Если я сделаю эти барельефы, как Полиник сможет их увидеть?

— Я отправлю тебя к нему с его согласия.

— Но почему два?

— Барельефы будут разными, я не прошу тебя сделать Иокасту фиванцев или свою. Я жду от тебя Иокасту Полиника и мою. А они никогда не будут одинаковыми. Это неисчерпаемое различие двух Иокаст и их сходство сделали наши жизни такими, какими они стали. Их-то мы и должны увидеть в твоих барельефах, чтобы без колебаний исполнить свое предназначение.

— А если эта война разделит семью, Этеокл?

— Ни Полиник, ни я — Иокастины близнецы — ни от кого не примем царства, которое от нее наследуем. Один из нас должен завладеть им силой.

— А другой?

— Другой должен отказаться или умереть.

— Почему же ты не откажешься, Этеокл?

— Это властен сделать лишь Полиник, любимчик. Эдип понял это в Колоне, когда сказал: «Настоящему царю, как тебе, не нужен трон, чтобы царствовать».

— Полиник ничего не понял.

— Он понял бы лишь в том случае, если бы это было сказано нашей матерью. Он еще может понять с твоей помощью.

— Ты потому и просишь сделать барельефы?

— Только ты через них можешь заставить Полиника осознать то невероятное, непереносимое неравенство, что Иокаста создала между нами. Ты ведь тоже, Антигона, предпочла Полиника, и, значит, я имею право просить тебя исполнить барельефы. Это последняя возможность мира; Исмена и К. думают так же.

— Исмена и ты, может быть, просто ищете, как вовлечь меня в свои политические комбинации, но К. … если К. думает так же… Позови его.

Этеокл вышел из мастерской и вернулся вместе с К.

— Я действительно должна сделать это, К.?

Усмешка моего друга была исполнена странной теплоты:

— Ты ничего не должна, Антигона. Ты сделала достаточно того, что должна, с Эдипом, но… послушай…

Голос его поднялся на несколько верхних тонов — это еще не музыка, но уже — совершенство звуков. Дух мой проникся этими звуками, страхи мои стали рассеиваться, мышцы, сведенные судорогой, расслабились. Руки могут больше, чем я думаю, — я поняла это. Руки, мои бедные большие руки, они свободны, это та Антигона, которая сильнее другой, той, что управляет разумом, руки терпеливее, чем Антигона, израненная душа всегда готова удариться в слезы, руки же могут попробовать сказать «да».

Этеокл нетерпеливо ждал ответа. Я взглянула на К., этого посланника совершенных звуков, и произнесла: «Не обещаю, что получится, но попробую».

Этеокл обрадовался, и в этот почти радостный миг, когда рассеялись все тревоги, прозвучал, к моему удивлению, голос К.:

— И ты озолотишь ее?

— Естественно, — не приняв всерьез слова К., рассмеялся Этеокл. — Я озолочу ее. И какова же, таким образом, будет их цена? — спросил он, глядя на посуровевшего К.

— Она тебе известна. За каждый барельеф — столько же, сколько за фреску работы Клиоса.

— Цена непомерна, — произнес Этеокл. — Антигона не столь знаменита, да, может быть, у нее и нет Клиосова таланта.

— Клиос так не думает, — сухо заметил К. — Впрочем, могу предложить тебе лишь половину их стоимости, если у Антигоны, конечно, получится.

Мне было стыдно за эту торговлю, и, когда Этеокл воскликнул: «Какие могут быть расчеты между сестрой и мной?», — я сочла, что он совершенно прав.

Но К. настаивал.

— Денег у тебя много, — говорил он, — а Клиосу известно, что торговаться с тобой небезопасно, и ты вполне можешь ограничиться братской любовью и царскими улыбками. Плати ту цену, которую хочет он, или отказывайся от заказа. Клиос направил меня сюда защищать Антигону, и она обещала следовать моим советам.

Я была поражена: как может К. примешивать к Этеокловой просьбе денежный расчет.

— Но, К., — не удержалась я, — что Клиос хочет, чтобы я делала со всеми этими деньгами?

Лицо К. озарилось хитрой улыбкой:

— Клиос не хочет, чтобы ты с ними что бы то ни было делала. Ему прекрасно известно, что ты их отдашь.

Этеокл, наконец, решился.

— Согласен, — произнес он. — Покупайте материал. Завтра пришлю половину денег.

Он готов был уже расстаться с нами, когда я торопливо спросила:

— Когда же мы сможем, наконец, поговорить вдвоем?

— Когда здесь будут твои барельефы, Антигона. Мы поговорим, когда будем вместе смотреть на них, потому что я уверен: у тебя все получится.

Не оставив мне времени на ответ, Этеокл стремительно вышел. Уже у садовой калитки он обернулся и, видя, что я провожаю его взглядом, едва взмахнул рукой — и жест этот был исполнен такой глубокой печали, что сердце мое сжалось.

На следующий день мы с К., который помогал мне найти необходимое для барельефов дерево, отправились на рынок. Когда мы вернулись домой, в саду нас ждал мужчина в цветной соломенной шляпе, какие носят жители гор. Лицо К. посветлело, и через мгновение двое мужчин уже сжимали друг друга в объятиях.

— Это Железная Рука, — представил мне незнакомца К. — Он из клана Клиоса, его друг. И мой тоже.

Лицо Железной Руки под шапкой густых темных волос — сурово, но голубые глаза освещают его усмешкой. Клиос и К. любят его, и этого достаточно, чтобы он стал и моим другом. Я обняла незнакомца. Звуки с трудом вырывались у него из горла, и К. пришлось предупредить меня:

— Нужно терпение, чтобы разговаривать с ним, он временами заикается, но ни рука его, ни сердце никогда не знают колебаний.

Железная Рука сосредоточился и, наконец, решился открыть рот:

— Путешествие долгое… т-твоя с-скульптура тут.

И он указал мне на какую-то глыбу в соломенной циновке, которую он собирался уже было снять, но мне не хотелось тут же смотреть то, что отправил для меня Клиос, мне не хотелось спешить и познакомиться сначала с его посланцем.

— Ты проделал долгий путь по жаре, тебя мучит жажда, сначала я дам тебе напиться.

Мое предложение обрадовало Железную Руку, потому что пить ему хотелось, но сначала он окинул критическим взглядом запущенный сад. Когда я возвращалась с напитками, Железная Рука уже укорял К.: «Зап-пущенный с-сад… Н-н-никогда н-ничего не п-принесет», — и маленькие взрывы заставляли слова рваться и проваливаться.

Чуть позже мы сели за стол, и тут я увидела перед собой мужчину с мощной грудью и мускулистыми руками. За проворными движениями, смеющимися губами, детским взглядом Железной Руки я не заметила его поразительного атлетического сложения. Закончив есть, Железная Рука обернулся и попросил К.:

— Ск-кажи ей… к-кто я.

— Мать его умерла в родах, отец немного пережил ее. Первые годы жизни он не говорил. Мать Клиоса попробовала его учить. Он сделал большие успехи.

— Мать Клиоса… Оч-чень т-терпеливая.

— Когда мать Клиоса умерла, его обучение остановилось, но сказать он может все.

— Я могу сказать… Ио… Клиос… Тебя оч-чень любят… Я… уже!

Он расхохотался без всякого стеснения, помог привести в порядок стол и вымыть посуду. К. тем временем освобождал содержимое посылки от соломы.

Клиос воспроизвел из местного камня и в большем масштабе то небольшое скульптурное изображение, что я отправила ему, — Эдипов маршрут вокруг Афин, когда мы шли в Колон. Клиос вырубил его в самом склоне горы, и скульптура получилась выше, уже, чем та модель, что он получил. Каждая дорожка, шедшая с восхода на закат или с востока на запад, образовывала полукруглую ступеньку. Наверху — самая широкая, внизу — самая узкая, заканчиваются они прямоугольной площадкой, которую Клиос назвал скеной.

— А там что? — рука моя уперлась в пустое пространство за скеной.

Железная Рука широко развел руками:

— Большая… долина.

— Люди, — сказал К., — облака, небо, место для действия.

— Какого действия?

Железная Рука снова рассмеялся:

— Клиос… долго ис-скал… Никак н-не н-нашел…

Мы тоже засмеялись: что же это за действие, если и великолепный Клиос, с его орлиным взглядом, не смог разглядеть.

Эта Эдипова дорога, чье звучание теперь для моего уха и сердца строже и резче, захватила мое внимание. У подножия полукруглых ступеней есть место для действия. В Колоне оно и развернулось: Эдип прозрел и, покинув нас, продолжил свой путь. Не подобное ли действие произойдет когда-нибудь в этом загадочном месте, которое Клиос вызвал к жизни?

Вернувшись к реальности, я увидела, что Железная Рука уже мотыжит сад. Он считает, объяснил К., что еще можно посадить овощи, если их обильно поливать, что он и собирается делать.

— Каким образом, если он скоро уйдет?

— Он не уйдет. Клиос знает, что я болен, и отправил его ко мне в помощники.

Это новое вмешательство Клиоса в мою жизнь принесло мне такую глупую радость, что я разозлилась.

— Я не хочу, чтобы Клиос защищал меня, — возмутилась я.

— Клиос и не думает тебя защищать, — ответил К., и голос его прозвучал весьма серьезно. — Он отправил нас сюда, чтобы ты могла исполнить свое произведение.

— Барельефы?

— Барельефы, и не только барельефы, то, что заявит о себе само. Кроме того, — добавил он, — Клиосу известно, что побыть немного с тобою рядом для нас благотворно.

Я подозвала Железную Руку, и он помог отнести в мастерскую деревянные колоды. Дерево красивое, твердое, обрабатывать его будет трудно, да и сами колоды какие-то слишком массивные. Железная Рука понял, что я думаю, и предложил сначала их обтесать, — так мне будет легче работать. Я согласилась. Он установил одну из колод на камень в саду и принялся за дело. Я уселась перед другой и в отчаянии на нее уставилась: как вызвать из этой деревяшки царственный и сладострастный образ Полиниковой Иокасты, потому что вначале под моим резцом должна появиться она — так было изначально решено неизвестной инстанцией. Иокаста и Полиник, преисполненные жизнью и страстями, уже здесь, в этом бревне, от вида которого мне становится жутко. Не их — они и так слишком живые — должна я вернуть к жизни своим ваянием, я должна заставить жить себя. Эту Антигону, скульптора, у которой ежедневно, несмотря на ее горе и страхи, будет одна роль — терпеливо стесывать слои древесины, что скрывают от людских глаз образы моих родных.

Ощущение, будто Иокаста и Полиник близко, но еще недостижимы, настолько встревожило меня, что я бросилась к камню, на котором Железная Рука обрабатывал деревянную колоду, еще скрывающую образы Иокасты и Этеокла. Железная Рука тщательно полировал стесанные им выступы, затирал трещины. Я дотронулась до деревянной поверхности, любовно провела пальцем — как весело работает Клиосов друг. Мне бы хотелось, сказала я, во время работы смеяться, как он.

Лицо Железной Руки осветила улыбка. «Это н-нетруд-но!» — в его словах столько уверенности, что я поверила. Вернувшись к еще скрытым в дереве Иокасте и Полинику, я медленно опустилась на корточки рядом с колодой. Я смотрела на деревянную поверхность, ощупывала пальцами, прижималась к ней щекой и, как делал Эдип, упиралась лбом. Но долго я не выдержала, потому что вскоре глаза мои застили слезы, и я перестала что-либо различать.

Кто-то вошел в сад — хорошо, если бы это был Гемон, но шаги вроде не его. Смотреть, кто там, не имело смысла: я все равно ничего не видела, и мне не хотелось, чтобы меня застали в слезах. Неплохо бы спрятаться, уйти куда-нибудь, но силы оставили меня: я крепко обняла твердую деревянную колоду, в которой живет моя умершая мать, уткнулась в эту деревяшку и перестала сдерживать слезы.

Теперь вошедший в сад был совсем близко от меня, я подняла голову, и моей щеки коснулись светлые и душистые пряди волос. В них нет Полиникова жара, испепеляющей ярости. Серебристый свет, идущий от прядей, — не мой свет, увы, тем не менее он завораживал меня. Я зарылась заплаканным лицом в серебряные эти кудри, пальцы мои ощупали совершенные Исменины руки, нежное плечо.

— Что ты так долго всматриваешься в эту грязную деревяшку? — зазвенел высокий Исменин смех. — Из нее-то ты и собираешься изваять нашу восхитительную мать? Этеокл просит меня тебе помочь — в чем? Я не скульптор, я тку самые красивые в Фивах ковры, этого достаточно для моего счастья и для счастья моего мужчины… Но ты гладишь мои волосы своей щекой, как когда-то. Вспомни, ты давно не делала так с тех пор, когда наши братья частенько толкали меня и я падала на землю. Чтобы ты пришла и утешила меня, я принималась громко реветь, даже если мне не было больно. Я была уверена: ты сразу прибежишь, станешь укачивать меня, расчесывать мне волосы, вытирать слезы и ласково касаться их своей щекой — сначала одной, потом — другой. Это нравилось и тебе, и мне, — как нам было тогда хорошо обеим!

Как я могу помочь тебе? Раз Этеокл хочет — скажи. Конечно, я отвечу «нет», но ты уже знаешь, что я так говорю «да». Да, против своего желания. О чем ты думаешь, уткнувшись вот так в эту деревяшку? Пусть ее сначала вымоет твой новый друг Железная Рука, ты завела себе нового воздыхателя, третьего. Хороший выбор: тело у него очень красиво, да и сила огромная. Когда он занимается любовью, наверно, мгновенно оказываешься на седьмом небе, но это, конечно, не священная дорога нашей дорогой Антигоны. Пусть его тайный вулкан покраснеет и священная ваза лопнет. Ну же, скажи, как я должна тебе помочь, раз это уж так надо…

— Мы должны поговорить с тобой, Исмена.

— О чем поговорить, о ком?

— О нашей матери, о братьях, о нас двоих. Мне необходимо поговорить с тобой, именно с тобой.

Исмена резко отстранилась, встала передо мной — глаза у нее гневно блеснули.

— Я прекрасно понимаю, что тебе надо, — воскликнула она, и гнев ее только красил, — для своей работы тебе надо вызвать к жизни нашу мать и близнецов. Это будет жестоким испытанием, и ты опять разнюнишься. Ты их, конечно, ненавидишь, но ты их любишь, а для того, чтобы ваять, у тебя должен быть ясный взгляд. И тебе нужно, чтобы плакала вместо тебя твоя сестричка, плакала и рассказывала тебе о них, а ты бы мирно трудилась, вперив свои распахнутые очи в то, что ты называешь священным светом. Ты этого хочешь, Антигона?

— Не знаю, Исмена, ничего я не знаю, я не хотела приниматься за эту работу…

— И теперь ты хочешь, чтобы страдала я. Пусть так и будет — я буду рассказывать тебе о них столько, сколько понадобится, но ни днем больше. Ты посмела попросить меня об этом. Молча, в этой своей отвратительной манере. Не сказав ни слова!