Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 31. Ефим Смолин

Глава 5 Чужие Юбилеи

К юбилею Михаила Ульянова

Товарищ Ульянов? Здравствуйте. Ходоки мы. От театров. Не догадались по одежке-то? Сейчас все артисты так ходят, трудно нам. А те, что в зале во фраках, так это они так оделись, чтоб вас не расстраивать — это ж все из реквизита… Вон парень из Большого сидит во фраке — небось с Ленского снял, с еще теплого, дырку от пули платочком закрыл… Кто вам, окромя нас правду-то скажет, товарищ Ульянов!..

Так вот вы какой!.. А нам сказали, что семьдесят… Мы и ходим, дураки, старичка с палочкой ищем!.. Это зачем же вы возраст в документах прибавили? А-а, понял, товарищ Ульянов! Скрывались! Финляндия! Разлив! Да, было время — в разлив только с шестнадцати лет продавали… пришлось добавить, понимаем… Это сейчас с любого возраста продают… И «Финляндию», и нашу..

А мы думали, вы высокий и рыжий… Сейчас встретили одного такого, идет так стремительно и говорит: «Берите телеграф и почту!» Думал — точно! Ульянов! А он: «Берите — и приватизируйте!..»Чубайс ему фамилия…

Так вас же все, кто видел, по-разному описывают. Кто сказал, что на Наполеона похож, кто — на Жукова. Один говорит: он из наших, из казахов, на верблюде ездит. Другой, что это не верблюд, а конь и будто вы с Буденным в Конармии…Третий — что этого не может быть, что вы в Гражданскую за белых были и теперь ходите в кальсонах и в карты играете…

А четвертый подошел, говорит: «Они мне будут рассказывать! Слушайте, где вы видели еврея в одних кальсонах? Я его хорошо помню — это же Тевье-молочник…» '

Нас вообще-то двое ходоков было. Со мной еще один парень был, Ковалев фамилия. Нет, не гоголевский коллежский асессор, выше подымай, министр юстиции. Нет, он не нос потерял, совесть… Но тоже вроде меня— ходок. Ох, какой ходок! Но он ходок по другой части… Не насчет театра. Его сейчас больше кино беспокоит, оно для него теперь, как вы сказали, — важнейшее из искусств, товарищ Ульянов. Ну, засняли его… И он в другую сторону пошел. Куда его президент послал.

Ну что вам про нашу жизнь рассказать, товарищ Ульянов? Живем трудно, конечно. Кулаки замучили… А чешутся все время, кулаки-то, товарищ Ульянов. Все время хочется кому-нибудь заехать, вот такое настроение…

Театр же сегодня, можно сказать, полностью сам на себе. Сами поставили — сами посмотрели…

Ну, а кто сейчас в театр пойдет? Обстановка — сами знаете… На Дону — казаки, на Украине — бендеровцы, в городах монархисты, графья с князьями, и на все это бесплатно поглазеть можно и на свежем воздухе. Зачем в театр ходить?

Да еще Дума зрителей отымает! В тот год, когда там Марычев заседал с женскими грудями, не только мы, цирк чуть не разорился! Куклачев чуть кошек не съел!

Очень просим, товарищ Ульянов, пришлите вы в Думу того матроса… Фамилию забыл.

И вот с Врангелем что делать, товарищ Ульянов? Сколько народу разорил, проклятый? И не один — «Врангель», «Леви страус», «Супер райфл» — это все по тридцать долларов, товарищ Ульянов. Откуда ж еще на билеты в театр?.. Кто пойдет?

Эти нэпманы новые? В красных телогрейках? Что вы, товарищ Ульянов. Они один раз пришли на «Трех сестер», через пять минут встали и на выход: «Три сестры, три сестры… Мы думали, группенсекс…» Их только одна пьеса интересует: в театре Моссовета, «Школа неплательщиков»… Тут они действительно приходят с тетрадками, записывают, опыт перенимают…

Ну, вот еще только если бандиты заглянут, но об этом можно только мечтать. И потом им по мозгу понятен только детский репертуар, а там у нас по закону биле ты дешевые. Да и на детском быстро утомляются, начинают капризничать… Они тут в Кремлевский дворец на балет «Золушка» пришли — базарить начали! Почему, мол, она молчит за такие бабки… A-а, мол, ей западло с братвой поговорить… А в конце вообще стали требовать, чтоб ее сожгли… Это они Золушку с Жанной Де Арк перепутали…

В общем, зрителей мало, и артисты, товарищ Ульянов, прямо скажу, постятся от презентации до презентации, от фестиваля до фестиваля. На святого Оскара оскоромишься, и дальше опять пост. До Ники-разлучницы… Почему разлучницы? А после нее половина друг с другом не разговаривают.

Ну, и конечно, голод! Голод репертуарный, товарищ Ульянов! Мы уж классику обгладываем до последней косточки! Уж так мы ее, извините за грубое слово, интрипер… ретируем, чтобы осовременить и народ привлечь! Уж с такими намеками! В «Борисе Годунове» убиенный царевич маленький, а уже лысый, с пятном на лбу, комбайнером успел поработать… Намек на Горбачева. А юродивый — сын стряпчего и моет лапти в Индийском океане… Это, мол, Жирик…

А что делать, товарищ Ульянов? Драматурги, мироеды проклятые, пьесы прячут кто под пол, кто в поленницу… Вот такие единоличники, не хотят бесплатно давать. А нам чем платить-то?

Просим по-хорошему — не дают, врут в глаза. Тут к одному супостату идем, из-за двери слышно, как на машинке стучит, а заходим… «Ну, что вы, откуда, в прошлый раз ваши подчистую все выгребли, до последней точки, сам бы у кого новенькое почитал, вот, старье одно… Сидит, листает «Кремлевские куранты»…

Хорошо, тут сынок его как закричит: «Зачем ты врешь, папка! У тебя же есть новая пьеса!» А он: «Замолчи, Павлик!..»

Вот мы и подумали, товарищ Ульянов, может, вы с товарищем Калягиным к ним своих комиссаров отправите, чтобы, значит, излишки изъять? Ну хоть по пять страниц с пьесы?

Но только, товарищ Ульянов, нам не всякие пьесы нужны, а такие, чтоб там ели по ходу действия.

Комсомольцы товарища Захарова себе такие достают. И так глубоко входят в роль! Товаршц Чурикова говорит: «У меня после «Зерро» ни одно платье не сходится…

А МХАТ?… Там вообще… Они же наследники Станиславского, за реализм на сцене борются! И продукты как реквизит выписывают. У них репертуар прямо меню напоминает. У них там пьеса одна так и называется — «Ужин». И какой, товарищ Ульянов! Два часа! Спонсоры за сердце хватаются! Вот такой ужин! Там товарищ Любшин слугу играет, каждый раз, говорят, домой сумки носит. И я слышал, им все мало — уже работают над продолжением, над обедом и завтраком…

Не, они там, во MXATte, вообще умеют устраиваться! Вы, товарищ Ульянов, видели лицо товарища Невинного? Нет, по телевизору? Видели? А у вас какой? А, «Панасоник», это большой такой. Ну, может быть. А у меня маленький, «Джи-ви-си» — так это лицо туда не входит! Потому что у него супа этого, с позеленевшей курицей, — море! Когда рекламу снимают, там же после каждой съемки ведро остается!

И скажу вам честно, товарищ Ульянов, иногда хочется к этой зеленой курице красного петуха подпустить… Что останавливает?.. Не, красный петух-то есть: он в Думе красную фракцию возглавляет. Но, понимаете, товарищ Ульянов, он насчет кого-нибудь заклевать — не очень боевой. Ну, у него клюв такой, знаете, не острый, а картошкой… Он в основном в чужом дерьме роется. Да, все думает там жемчужное зерно найти… Ну, петух, что с него взять…

И я не удивлюсь, товарищ Ульянов, если вы как-нибудь зайдете во МХАТ, а там на занавесе вместо чайки эта курица «Кнорре» пришпилена!

Вы только не думайте, что это зависть, товарищ Ульянов! Но ведь мог же этот Невинный и друзей в эту рекламу позвать! Так нет! Никого не подпускает, единоличник такой! Товарищ Райкин с товарищем Полищук только сунулись, а им нет! Кофе — пожалуйста, а бульон — ни-ни! Кому пожалел? Косте! Райкину! Он же нищий! У него в театре опера — и та трехгрошовая, товарищ Ульянов…

Ну, оно, конечно, другим и кофе не доверяют рекламировать. Зная их зверский аппетит, только что-нибудь несъедобное, стиральный порошок какой-нибудь…

А это ведь трагически может кончиться… Вот случай был… Одна артистка другой все «Ариэль» подсовывала: «Попробуйте «Ариэль», Эмма Петровна!» Ну, та попробовала… Говорят, ей хватило и половины дозы…

Не надо смеяться, товарищ Ульянов, все это очень серьезно! Артисты, чтоб прожить, уже смежные профессии осваивают. Хорошо, если как тот, который тень отца Гамлета играл. Он теперь у одного буржуя подрабатывает. Тот особняк в чистом поле отгрохал, и этот заслуженный республики у него на участке тень изображает!..

Но есть же и другие примеры. Один Отелло из Костромы уже интересовался, сколько киллер получает! А Ромео из Перьми по балконам лазит, квартиры чистит!

И я не удивлюсь, если начнется саботаж на сцене. И какая-нибудь Анна Каренина, вместо того чтоб спокойно сигануть под поезд, вместе с Вронским перекроет движение и выйдет перед паровозом с плакатом: «Заплатите за февраль, правительство в отставку…»

Так что, товарищ Ульянов, очень вас просим: сегодня уж погуляйте, а завтра давайте опять, вставайте на защиту наших театральных интересов. Вы нам очень нужны.

И еще, товарищ Ульянов. Можно с вами сняться на карточку? Очень просил художник Серов, для своей картины…

К юбилею Мстислава Растроповича

Саня. Дорогой Слава!

Пишет тебе Саня Солженицын. Тебя, наверное, удивит это письмо, ведь пишу я с твоей же дачи, из соседней камеры. Жалко, ты никогда не сидел — мы могли бы перестукиваться, а так вот, видишь, приходится писать. Письмо передаю с оказией, с одной вольняшкой, не бойтесь, она верный человек. Да вы ее знаете, это Глаша, ваша домработница, а мне она баланду носит… Я что пишу-то? Вот вы вчера с Гошей ко мне стучали, а я не откликнулся. Вы за это на меня сердце не держите. Я ведь сейчас над «Архипелагом» работаю, который еще в зоне начал. И мне очень важно снова ощутить ту атмосферу лагерного барака, чтобы единый стиль был. Ну, атмосферу-то я создал — вы, наверное, ее почувствовали, когда к двери подходили— это я мокрые портянки над лампой сушил…

Я сижу, пишу, можно сказать, в образе зэка, и тут вы стучите — а мне открывать никак нельзя, мне ж по образу свидания запрещены…

Будь здоров, привет всем там, на воле, извини, что коротко — в лагере с бумагой плохо — пишу на том, что под руку подвернется…

Слава. Саня!

Под руку тебе подвернулась Первая часть уникальной симфонии Шостаковича, она в единственном экземпляре, собственно, за ней мы с Галкой и заходили. Странно, нам казалось, мы тебе положили целую кипу чистой бумаги… Прости нас. Видимо, мы забыли. Я стал ужасно рассеян. Вот и виолончель свою третий день найти не могу. Что ты называешь баландой? Тех раков с пивом, которых мы послали? Ты только скажи, что ты хочешь, и мы тут же… Ну, не буду мешать. Желаю успехов. Твой Слава.

Саня. Слава! Вот ты желаешь мне успехов! А возможны ли они? Вы же, когда звали к себе на дачу, говорили, что будут все условия для работы… И где же они? Как мне сосредоточиться, войти в образ политзаключенного? Что я в окно вижу? Пейзаж, твою мать…Где решетка, где колючка? Где толпы зэков на утренней поверке? Вертухаев нет, собак тоже… Где плакат над воротами дачи «Вошел преступником — вышел честным человеком»?

Не волнуйся, положить кипу чистой белой бумаги вы положили. Но разве на такой я в лагере писал?.. На этой чистенькой у меня не идет ничего… Я привык на клочках, на обрывках, чтоб всегда можно было, если шмон, в матрац спрятать…

Но я не обижаюсь, тем более ты сам говоришь, что стал рассеянный, ничего не помнишь, не можешь найти какую-то виолончель… Ты, кстати, и про парашу ничего не сказал. Я нашел ее, можно сказать, в последний момент. Ну и чудаки вы, музыканты! Надо же — даже парашу сделать в виде большой скрипки. Оригинально, только струны мешают. Да и отверстие можно было бы побольше… Я когда к ней подхожу, все время думаю: «Какая же Сталин сволочь! И до иностранцев добрался! Там, на параше, тот, кто раньше на ней сидел, видно, перед расстрелом свое имя выбил: «Гварнери». Наверное, из итальянской Голубой дивизии…

О еде не беспокойся, мне нравится, просто я все баландой называю. А за раков — отдельное спасибо. Вам, простым музыкантам, наверное, это непонятно, но у нас, у настоящих творцов, знаешь как бывает? Мелочь какая-нибудь — а вдруг подтолкнет к чему-нибудь грандиозному. И вот я смотрю на рака, трогаю его панцирь и думаю: «Написать, что ли, «Раковый корпус»?»

Ну, всего хорошего, если будешь писать, заложи письмо в хлебный мякиш. Заключенный 18–53, статья 58-я…

Слава. Саня, спасибо за длинное письмо! Практически здесь вся вторая часть симфонии! Читали твое письмо все вместе — Галя, Глаша, сторож, шофер и два сотрудника КГБ, которых к нам приставили. Глаша за раков немножко обиделась — говорит, что они не мелочь, она их на рынке у спекулянтов покупала… Все твои замечания мы учли, плакат «Войдешь преступником — выйдешь честным человеком» уже повесили. Наш сосед, министр торговли, почему-то перестал к нам заходить… А так у нас все нормально, колючку натянули, вышку построили, Галя купила тулуп и каждое утро будет в нем лазить на вышку с собакой. Ничего, что это болонка? Думаю, ты, со своим гениальным воображением, легко примешь ее за овчарку. Я имею, в виду болонку. Вот она сидит рядом, глаза умные, только что не говорит. Я имею в виду Галю. Она не может говорить, она мякиш жует, чтоб спрятать это письмо. Сейчас ее очередь. До этого его жевали сторож, шофер и два сотрудника КГБ, которых к нам приставили. Оказались такие хорошие ребята! Сами этот батон купили за тринадцать копеек… Только Паша не жевала — она на тебя дуется…

Саня, завтра с утра посмотри в окно: у нас б шесть будет утренняя поверка. Мы всем телогрейки купили— сторожу, шоферу, двум сотрудникам КГБ. Может, еще Глаша на проверку выйдет, если тебя простит. Народу немного, но ты со своим воображением всегда можешь представить, что это — после амнистии…

Что же касается параши… э, виолончели, думаю, что это — толчок, фигурально выражаясь, толчок к тому, чтобы мне заняться дирижерством. Это судьба, знак свыше. Дирижеру нечего терять, кроме палочки. А с ней что случится? В крайнем случае, обтер и дальше…

Ну, заканчиваю, а то большое письмо получится, боюсь, батона не хватит… Пиши! Жду от тебя третью часть симфонии, анданте модерато…

Саня. Как же мы, русские, не ценим себя! Слава, ну какой мудерато тебе сказал, что ты мудерато? Ты — гений!

Так получилось, что я сначала увидел в зарешеченное окно утреннюю поверку и только потом получил письмо.

Видимо. Глаша не спешила, действительно дулась…

Я посмотрел в окно — и у меня прямо мороз по коже: зэки в бушлатах, какая-то стерва на вышке с собакой… Я понял, что сейчас будет утренний шмон! Крутанулся по камере, вспорол какой-то старый диван… сунул туда свои писульки…

И только когда увидел тебя со смычком вместо автомата и услышал картавое: «Конвой НКВД пгименяет огужие без пгедупгеждения» — я перевел дух. Скажу больше… Знаешь, как это бывает у нас, у настоящих мастеров слова? Вот ты закартавил, а у меня вдруг — как будто видение: Ленин! Дай, думаю, напишу «Ленин в Цюрихе»… Пока еще не все себе представляю… Слава, если не трудно, попроси Галю спуститься с вышки, заколоть волосы назад в пучок, надеть очки минус восемь и прокатиться на велосипеде. Как Надежда Константиновна. А я пока открою краны, сделаю разлив… Думаю, меня это подтолкнет. Навсегда с вами, ваш Саня…

Слава. Очень трудно писать в воде… Неужели ты с нами действительно навсегда? Я просто не могу поверить своему счастью… Думаю, и Галя поверить не может, она вот напротив плавает, мычит, кивает головой. Только что не говорит. Она, как ты, наверное, догадался, сейчас мякиш жует. Но не для письма. Она просто ничего другого, кроме мякиша, жевать не может… после того, как в очках Надежды Константиновны с велосипеда упала и выбила зубы…

А что касается дивана, который ты вспорол, не бери в голову, он действительно очень старый, старее не бывает, восемнадцатый век, французское барокко…

Саня, ты даже не представляешь, как все мы тут тебя любим. До такой степени, что готовы, рискуя всем, организовать тебе побег из Разлива. Мы уже плывем к тебе, кто на чем — Галя, сторож, шофер. Даже ребята из КГБ. Говорят, черт с ней, со службой, пусть нас расстреляют, но сделаем все, чтобы он убежал… Лучше смерть, говорят… Обещают украсть броневик. И у Глаши, как у всех русских женщин, доброе сердце. Вот ты думаешь, она сердится, а она уже пишет тебе апрельские тезисы…

Ну, всего тебе доброго, обезумевшие от горя скорой разлуки Галя Ростропович и Слава Вишневский…

(К юбилею Вячеслава Тихонова)

— Граждане дорогие! Сами мы не здешние…Помогите, кто сколько может… Я потомственный чекист. Родился в Берлине под бомбежками в апреле сорок пятого. Моя мать — радистка, отца не помню…

Я сразу, как родился, хотел приехать его разыскать.

Но Центр попросил меня остаться, внедриться в немецкий детский сад и узнать, почему абвер так нашими детскими садами интересуется?

Наши случайно одного заподозрили, обратили внимание, что какой-то здоровый мужик в детском саду на горшке сидит… Оказался штурмбаннфюрер СС… Нет, записали-то его в чаш детсад ребенком, когда он еще в гитлерюгенде был, но у нас же в сады очередь была на несколько лет…

А я, граждане, к ним спокойно внедрился и послал шифровку: «Гиммлер интересуется, что это выносят в тяжелых сумках по ночам из детсада люди в белых халатах?» Немцы думали, что там замаскированный институт…

И Центр сказал мне спасибо, но вернуться не дал и под разными предлогами еще десятки лет держал меня вдали от Родины. И только недавно я узнал из архивов, что это мне через знакомых в столовой КГБ мстили поварихи детсадов и воспитательницы…

И мне пришлось, граждане, после войны обосноваться в ФРГ на долгие годы, обзавестись хорошими документами. Аусвайс у меня был подлинный, я взял фамилию матери — «Кэт»… Но для убедительности легенды все эти годы приходилось жрать «Вискас»… с содовой… Вот почему у меня такая хорошая шерсть…

Вы, конечно, спросите, что, кроме «Вискаса», помогало столько лет уходить от провала?.. Конечно, прежде всего разведчику нужны хорошие мозги. Они меня один раз просто спасли…

Был такой случай. Немцы как-то узнали, что в двадцать три ноль-ноль я должен выйти на встречу со связником, агенты уже стыли на холоде, ждали в подворотне, хотели с поличным взять… А я дома пошевелил мозгами, перевернул их, чтоб не подгорели, сухарями посыпал и думаю: «Сейчас идти куда-то на холод, с каким-то связником встречаться, когда дома такая вкуснятинка — жареные мозги, с баварским пивом… Да хрен с ними со всеми!» Так и не пошел…

И еще тепло вспоминаю руководителей нашей разведки, придумавших засылать нас под собственными именами, чтоб труднее было разоблачить. Помню, еще в разведшколе со мной один парень был, Николай. Толстый такой! Хотели забросить его под вымышленной фамилией Жиртрест…

Уже самолет был готов, в последнюю минуту что-то генералу не понравилось. У него, конечно, интуиция была!.. Какая интуиция! Она ему все заменяла, даже грамотность… «Отставить!» — говорит. Ходил, ходил вокруг парня, присматривался… «Ох-хо-хо!.. Под какой же фамилией тебя забросить, а, Коль?»

А уже взлетать, летчик нервничает… генерал махнул рукой, говорит: «Ладно, Коль, так и будешь — «Коль»…

Парень до сих пор работает! И на какой должности…

Это редкость, конечно. Другие, кого под своими именами еще в войну засылали, не в таком порядке. Мы так встречаемся иногда — Канарис Сергей Семеныч, Давид Самуилыч Мюллер — плохо живут… А Гудериан Абрам Соломоныч?.. Какие заслуги! В сорок первом послал телеграмму Жукову: «Буду пятнадцатого в Туле, встречайте…»А тут смотрю — посуду сдает…

Подайте, граждане… Не для себя прошу — на оперативные расходы. С этой разрядкой в международных отношениях нам так все урезали!..

Раньше, в холодную войну, нам ничего не жалели! Королями жили! Нас с легендой миллионеров забрасывали! Калугин в шестьдесят восьмом без парашюта прыгал! Ему парашютный мешок наличкой набили, девать было некуда…

Серега Казарян, чернявый такой, с семьдесят восьмого под арабского шейха работал. Свой дворец, все в золоте, даже унитаз. Гарем — сорок красавиц из Первого управления, все не ниже капитана…

У него Ванька Сидоров, евнух по легенде, получал пятьсот долларов за звание и еще пятьсот за вредность. Очень вредный парень был… Ему свои платили, чтоб не стучал… Царство ему небесное, на третий месяц сгорел…

Как раз в ту смену, когда в гареме дежурила майор Польчатай. Ну, наш шейх, как положено, нужных гостей позвал — командующего авиацией Кувейта, военные из Саудовской Аравии… Сидит, секреты у них вынюхивает. Польчатай для гостей стала танец живота исполнять. Ванька, как положено по инструкции, должен был с опахалом в руках стоять, обмахивать. Вдруг Серега замечает, что начальник местной контрразведки не на Польчатай, а на евнуха смотрит. А тот, как зачарованный, на Польчатай таращится и все машет, машет! И чем! Опахало-то в трех метрах от него, на полу валяется…

И конечно, когда этот евнух засыпался, от желающих на эту должность в Главке отбоя не было. Несмотря на опасность…

Ну, а сейчас где Серега со своим гаремом? Первое время, когда финансирование срезали, он еще кое-как держался, отпиливал по кусочку от своего золотого унитаза, продавал. А когда унитаз съели…

Центру пришлось на последние деньги организовывать народное восстание, чтоб Серега мог в одном бурнусе и тряпке на голове бежать из страны…

Мало того, что денег вообще не дают! То, что было, отнимают!

Конечно, граждане, в книжках, которые вы про нас читаете, все не так. Мы там сразу в случае провала ампулу с ядом — хрясь! Только где он, яд-то? Нам же теперь и его не присылают… Нет у них денег на приличный яд…

Тут шифровка из Центра: «Двадцатого в Мюнхене будет террорист Карлос. Ликвидировать отравленным кофе. Яд — в тайнике…» Открываем тайник — а там вместо цианистого калия заменитель: батон просроченной любительской колбасы…

Я все понимаю, граждане. Конечно, такая гнида, как Карлос, не достоин смерти от мгновенного яда. Лучше долгая, мучительная от испорченной колбасы. Но как этот здоровый батон засунуть ему в маленькую чашечку кофе?

Они там в Центре совершенно оторвались от жизни!

Придумали! Я теперь по их легенде — немецкий безработный! Ну, а где экипировка для немецкого безработного? Где смокинг, бабочка? Здесь безработный получает больше, чем в России министр социального обеспечения…

Ведь знают, что на то, что они присылают, я могу только под нищего работать! Нет, шлют телеграмму: «Центр — Юстасу. Пригласите к себе в дом на обед начальника мюнхенской полиции Понтера. Сфотографируйте. Нам нужен его снимок в гостях у русского разведчика…»

Ну, приказ есть приказ. Вот идет как-то Понтер. Тут я из своего мусорного бака высовываюсь, говорю: «Заходите, герр Понтер…»

Не знаю, что в Центре про эту операцию думают. У них теперь и на телеграммы денег нет. Сейчас же за каждое слово сумасшедшие деньги. А на то, что им выделяют ежемесячно, им только хватило сообщить: «Центр — Юстасу»… И все…

Причем и эти два слова открытым текстом — шифровальщикам нечем платить.

И после этого сразу к нашему баку цэрэушники пошли. Вот все-таки есть профессиональная солидарность! Они говорят: «Ребята, ну что ж вы не сказали, что у вас с деньгами так трудно? Вот, возьмите пока на первое время несколько секретов. Отдадите потом когда-нибудь своими…»

Но я решил ничего у них не брать. Лучше у своих попросить…

Граждане, подайте сотруднику Внешней Разведки на оперативную работу!..

К юбилею Налоговой инспекции

Батюшка, я понимаю: совершенному мною нет прощения в нашем обществе…

Передо мной днем и ночью стоит лицо той девчушки-кассира! Как она на меня смотрела полными ужаса и непонимания глазами! Тянула ко мне руки… И я хочу облегчить душу… Хочу сказать… Я вчера среди бела дня… этой девчушке… заплатил налоги… Боже, как я ее напугал… Она приняла меня за сумасшедшего…

Я был не один… Самое отвратительное, что я заставил участвовать в этом деле жену. Она стояла на шухере и должна была дать знать, если мимо пройдет кто-то из знакомых или подъедет перевозка из Кащенко…

А я вошел… в черной маске… чтоб не узнали… и заплатил…

И я вам хочу сказать: соскользнуть на кривую дорожку честной жизни легко, а сойти с нее трудно. Эта честная жизнь засасывает, как болото…

Я теперь понимаю: конечно, все не случайно. Я не ищу себе оправдания, но корни того, что я совершил, конечно, лежат в моем детстве, в тех, кто меня окружал. Что я видел тогда? Детство жуткое было. Наш подъезд — не приведи бог: кругом одни отличники… из музыкальной школы.

Вечером погулять выйдешь — уже стоят. Кто со скрипкой, кто с виолончелью… Стоя-ат, смычками поигрывают… А что я? Пацан, попал под влияние… В подъезд завалимся и давай Моцарта наяривать, от Шуберта балдеть… А Моцарт, он же душу осветляет, после него вообще, как пьяный: легко так становится, добро делать хочется… Ну как воровать после Моцарта? После него можно только с повинной идти, такое чувство, что больше года не дадут… Или Бетховен. После него только захочешь налоги укрыть, а в мозгу сразу:

«Па-па-па-па…» — тема судьбы…

Ну, и где сейчас эти музыканты? Естественно, их общество отторгло. Один профессор в Гусинском, побирается, конечно… Другой дирижер в Большом театре. У него тоже, кроме палочки, вообще ничего нет.

Меломаны — это ж те же наркоманы: затянет — не выберешься. От этого же не зашьешься. Сейчас, правда, говорят, пробуют таким, помешанным на классике, как торпеду алкашам, кассету со специальной музыкой в ягодицу зашивать. Эта специальная музыка так и называется — поп-музыка. Я, правда, так и не понял, в честь чего ее так назвали: то ли по месту, которым ее слушают, то ли по месту, куда ее зашивают, то ли по месту, которое ее воспроизводит…

Говорят, после такой зашивки какого-нибудь Брамса слушать невозможно: сразу тошнит, наизнанку выворачивает. Но лучше, я вам скажу, с детства к этой классике несчастной не привыкать, чем потом мучиться и лечиться…

Вот ребятам в соседнем подъезде как повезло, как повезло! Они кроме «Мурки» ничего не слышали. Ну, у них и старший наставник был — позавидовать можно! Красавец, весь в татуировке, во рту фикса горит, только что из лагеря…

Конечно, у него ребята выросли — как раз то, что надо сегодня! Уважаемые люди! Они тут к нему недавно в гости приезжали. Ну, у него теперь особняк, швейцар в ливрее. И они подъехали — это ж любо-дорого посмотреть! На таких машинах! Весь двор высыпал. И швейцар так торжественно:

— Домушник из Солнцева с супругой!

— Бригадир Афоня из подольской группировки!

— Братва из Долгопрудной!..

Ну, что тут сделаешь? Повезло с наставником. Я нашего вспоминаю — тоже один лоб крутился, все картинки с девочками показывал: «Девочка с персиками» Серова, «Девочка на шаре» Пикассо… В Третьяковку нас водил… Господи, кому это все теперь надо?

Что обо мне говорить? Я-то с этой своей честностью человек конченый. Меня сынок беспокоит, как бы он по моей дорожке не пошел..

Нет, что мог для его современного воспитания, я все сделал. Там Пушкина с Толстым, Гоголя с Тургеневым — это все я спрятал…

Иногда, если самого потянет стихи почитать, вкладываю их в обложку от «Плейбоя»: сынку в голову не придет, что там Лермонтов спрятался. А уж журналов-то этих сынок насмотрелся побольше папаши… Не подойдет.

С музыкой, батюшка, я тоже все продумал. Кассету с Бахом в плейер вставляю, чтоб не слышно было, на голову наушники… Надо только под Баха дергаться по-современному: пусть мальчик думает, что я слушаю какую-нибудь группу типа «Ногу свело», «Руку оторвало»… Нет, дергаться, батюшка, это как раз не трудно— в руки два голых провода от сети берешь… Действительно, так ногу сводит, так начинаешь дергаться, трястись и извиваться — Майкл Джексон может отдыхать!

Вот с телевизором сложней. Я тут чуть не попался… Признаться стыдно… У самого уже пацан взрослый, а я все как в юности… Дурак такой… Только все улягутся — я щелк! И «Очевидное-невероятное» смотрю. Его сейчас глубоко за полночь показывают. Ну, кого оно еще интересует, кроме такого козла, как я?

И вот однажды, как назло, только мне Капица сказать успел: «Добрый день! Сегодня мы поговорим о том, что разноименные тела притягиваются! Это очень интересно!.. И тут парень мой со словами: «Ой, я тащусь— папашка Капицу смотрит!..» — дверь открывает!..

Фу! Я еле успел на НТВ, на порнуху, переключить… Что вы говорите, батюшка? «Слава богу»?… Вот именно… Хорошо, там как раз чьи-то разноименные тела притягивались… Сынок посмотрел. Говорит: «Во дает Капица! А ведь не молодой уже… Папа, ты знаешь, а мне эта физика нравится! Я, пожалуй, в ученые пойду..»

Я говорю: «Не дай бог, сынок! Что у нас — нищих не хватает? Ученым… И будешь, как Красная Шапочка, ходить с одной потребительской корзинкой…»

А с этим сексом вообще… Ну, у таких, как я, ведь все не как у людей… Я отношусь к «сексуальному меньшинству»… Ну, это те мужики, батюшка, кто могут только с женщиной и только один на один. Да, нас таких сегодня меньшинство. Вот такой я извращенец…

Конечно, скрываю — вру, изворачиваюсь… Мы тут с женой в дом отдыха поехали. Ну, у нас два варианта было: или такой номер, куда горничная никогда не заходит, или подороже, такой, куда заходит каждое утро… но без стука. Мы второй выбрали.

И вот она врывается, мы с женой еще в постели. Увидела, что нас там только двое… Вы бы видели, батюшка, с каким презрением она на нас посмотрела! И правильно! Извращенцев никто не любит… Пришлось мне срочно пересматривать свою сексуальную ориентацию…

Ну, ничего, на следующее утро зауважала! Входит— видит, из-под одеяла, кроме наших, еще шесть очаровательных ножек выглядывает. Даже семь…

Горничная на жену смотрит, подмигивает, а та молчит. И так молчит уже неделю! С той минуты, когда наткнулась в кровати на ножки для холодца… Конечно, если спросонья под одеялом копыто нашариваешь… В общем, шок у нее…

Я своей честностью людям только несчастье приношу. Ну что мне стоило тогда трех настоящих девок в кровать положить? Долларов двести, больше бы не стоило…

А когда старушку-соседку из-за меня инсульт хватил?.. Ну, она, правда, сама немножко виновата. Все жену спрашивала, почему у меня нет малинового пиджака.

— Сегодня, — говорит, — Зина, приличного мужика сразу видать. И на твоем должон быть пинжак малиновый, а в руке — телефон-автомат. Или просто автомат. А твой своим затрапезным видом мене раздражает…

Ну, я свой серый гэдээровский пиджачишко малиновым вареньем помазал, вечером вышел, в соседней будке телефонную трубку срезал — назад с ней иду. Вид нормальный, только пиджак почему-то мухи облепили…

А старушка как раз у подъезда сидела. Думаю: «Подойду, порадую бабушку..»

Она меня как в темноте увидела, всего в мухах, закрестилась, закричала:

— Мертвец идет! Мертвец идет!..

А когда я, как крутой, достал из кармана телефонную трубку, она как закричит:

— Не звони на тот свет, я еще поживу!..

Ну, старушка — черт с ней, а жену жалко. Она ведь мне верила, думала, что я приличный человек — рэкетом занимаюсь…

Каждое утро будила, провожала, напоминала, чтоб я утюг не забыл… А я бессовестно лгал! Брал этот чертов утюг, паяльник, клещи, а сам — на завод вкалывать…

Пока зарплату платили — все нормально было. Один раз даже премию дали. Помню, по дороге в кулинарию зашел, купил куриной печенки, в тот же пакетик премию… Домой приношу, вынимаю деньги — все в крови…

— Вот, — говорю, — не сразу отдал, дурачок попался, пришлось замочить…

Нет, пока зарплату платили — все ничего. Но вот когда стали вместо денег выдавать готовой продукцией… Батюшка, я не говорил, что мы выпускаем? Раньше-то у нас почтовый ящик был, мы боеголовки делали… Ну, а теперь конверсия, мы в мирных целях, мы не боеголовки, мы просто головки делаем. Головки, вибраторы разные, ну, для секс-шопов, в общем, да вы знаете, батюшка…

И когда ими аванс дали… Приношу домой целую коробку, в ней штук пятьдесят этих…

— Сегодня, — говорю, — денег не дали. Пришлось вот…

Жена говорит… Она тогда еще говорила… Жена говорит:

— Господи! У кого это ты отрезал? Ты, Федя, так можешь страну оставить без подрастающего поколения!..

Проклятая честность! Черт меня потащил эти налоги платить готовой продукцией! Господи! Как на меня эта девочка-кассир смотрела, когда я двадцать восемь процентов, двадцать восемь штуковин из этого ящика, перед ней выложил!..

Нет мне прощения, батюшка!

(К юбилею МХАТа)

Нас, милиционеров, МХАТ очень даже интересует. Про него говорят: мол, идет в ногу со временем, со страной… И мы у себя в милиции тогда задумались: что же это за театр такой? Страна сегодня насквозь криминальная, а он идет с ней в ногу..

Подняли документы. И поняли: то, что мы имеем сегодня, началось не вчера. Сто лет назад началось. Театру, кстати, действительно сто лет…Причем, если быть совсем точными, сто лет в обед… Поскольку вся эта история началась сто лет назад с обеда в одном из московских ресторанов…

Мы даже точно не знали в каком, знали только, что имел место сговор с корыстной целью (статья 162 УК РСФСР) двух людей: Алексеева, он же Станиславский, 1863-го года рождения, ранее несудимого, и Немировича, он же Данченко, 58-го года рождения…

Точно сказать, о чем они сговаривались, мы, конечно, не можем: техника прослушивания тогда не позволяла, современных «жучков» и «клопов» не было. То есть клопы были, но тогда они только кусались, ничего не записывали…

Мы попробовали реконструировать этот разговор. Из энциклопедии нам было известно только, что Константин Алексеев был из купцов, а Владимир Немирович крупным реформатором. И мы провели следственный эксперимент.

Попросили поговорить между собой хотя бы по телефону двух людей, чем-то похожих на наших фигурантов. Один, тоже купец, играл на бирже, другой — тоже реформатор. Оба увлекаются театром. В общем, попросили созвониться Борового и Жириновского…

Они, конечно, не такие старые русские, помоложе, поновее, но разговор получился интересный… «Але, Вова, надо встретиться…» — «Конечно, Костян, какой базар?» — «Какой базар? Я думаю, славянский…»

Так нам стало известно название ресторана…

Дальше стало легче. Мы подняли архивы царской охранки. В «Славянском базаре» один из официантов был надежным информатором. Вот строчки из его донесения: «Господин полковник, я слышал не все…Они меня все время отсылали за водкой. Но я слышал, как тот, что с бородой, сказал: «Нам надо все продумать. Осечки быть не должно — если уж выстрелить, так выстрелить…»А безбородый сказал: «Я думаю, режиссер должен умереть в «Актере»… Что он имел в виду, господин полковник, не знаю, меня опять отослали, но полагаю, что речь идет о Доме творчества в Сочи «Актер»… Когда я подошел с новым графином, услышал, как тот, что без бороды, спросил второго: «У вас есть кому заказать?» И бородатый, ответил без всякой жалости: «Да. Закажем Горькому..» Безбородый возразил, сказав, что у Горького нет опыта в таких делах и он, кажется, на подозрении у полиции… «Зато, — сказал бородатый, — он молодой, дорого не возьмет и хорошо знает дно…» Господин полковник, я думаю, что Горький — не настоящая фамилия, а кличка, как это у них, у рецидивистов, принято…»

На этом донесение обрывается, мы не знаем судьбы официанта. Может, этот некий Горький его расколол — не знаем…

Зато мы хорошо знаем судьбу Актера. Очень скоро, прямо во время спектакля, под шумок, где-то за сценой, на дне находят актера в петле. И никакой режиссер при этом не умер, хотя обещал… Наоборот, он в наглую выходит и еще раскланивается… Как будто уже и не действует у нас статья 125-я, доведение до самоубийства…

Поэтому… что сказать о труппе театра… Этот труп актера был первый, но не последний. Как началось с этого сговора в «Славянском базаре», так и пошло…

Я не хочу сказать, что вы совсем потеряны для общества. И в советский период, когда все было потише и преступность пожиже, и у вас были попытки встать на честный путь… Все помнят, к примеру, как вы пробовали варить сталь. Все помнят, как гражданин Киндинов держал лопату в руке. Правда, недолго. Видно, не понравилось. Конечно, честно зарабатывать — тяжелее.

И сегодня вы действительно, что называется, в ногу со страной… Я лично после «Игроков» в театре не был… по соображениям личной безопасности, но местный участковый постоянно бывает и докладывает.

И я скажу: то, что у вас тут происходит, просто напоминает передачу «Дорожный патруль»! Вот его сообщения только за сентябрь!..

«17 сентября вечером во время грозы некая Катерина, фамилия устанавливается, бросилась с обрыва…»

«Вечером 19 октября А. Киндинов зарубил топором Т. Лаврову..»

«20-го утром во время детского представления А. Мягков оделся волком и съел Б. Добровольскую только за то, что она надела красную шапочку..»

«21-го во время бала-маскарада артист Пупкин оделся неким Арбениным и отравил артистку Тютькину. Причем совершил это с особой жестокостью под музыку и со стихами…»

«22 сентября вечером, сообщает участковый, Д. Кукуев застрелил чайку. При этом использован известный способ, когда жертва прячется на самом видном месте. Ее прикололи к занавесу. Возбуждено дело по статье 45-й о жестоком отношении к животным…»

Вот он докладывает: «23-го давали «Трех сестер», но я в этот вечер дежурил, и, кому этих сестер давали, не знаю, но думаю, что здесь признаки статьи 26-й о сексуальных извращениях…»

«24-го коллективом театра в лице В. Зайкина, Г. Крутикова, 3.Чижовой был доведен до сумасшествия Г. Станицын. Есть свидетели, видевшие, как он выскочил с криком: «Карету мне, карету», умоляя вызвать ему карету «Скорой помощи»…

Этот перечень можно продолжить. Но и так ясно — виноваты все. Ну, почти все… И все-таки я бы не спешил ставить на театре крест. Потому что даже здесь можно, если присмотреться, увидеть ростки светлого. И здесь, я уверен, есть ну хоть один человек, который с чистой совестью может сказать о себе: я — Невинный!..

А вот другой росток — Олег Николаевич…

Да, я знаю, мне докладывали, что был специально поставлен спектакль «Ужин», куда, прикрываясь лозунгами о реализме, завозились натуральные продукты. Он и сам ел, и, говорят, домой уносил…

Но можно и в этом человеке разглядеть хорошее. Как он сыграл милицейского следователя в «Берегись автомобиля»! Следователя, участвующего в самодеятельной постановке «Гамлета».

Здесь, наверное, не все в курсе этой истории, я напомню.

Отец молодого человека бросает свою тень на жену и брата. И вот — трагедия, блин… Трагедия человека, который превысил меры самообороны (статья 65 УК РСФСР) с применением холодного оружия (ст. 32).

И, я вам скажу, вы в «Гамлете» сыграли неплохо, неплохо для милиционера…

А уж самого милиционера — когда вы ходите буквально рядом с преступником и не берете его, ждете, пока он сам не созреет, каждую ночь ожидая ареста, и потом нервы не выдерживают и он сам падает в руки правосудия… Как это жизненно! Мы взяли ваш метод на вооружение. Многие не понимают, говорят: вон сколько преступников разгуливают на свободе… А они не разгуливают, они зреют.

Но наши органы сегодня сильны, как никогда. Поэтому, учитывая неотвратимость, предлагаю вам сегодня, так и быть, погулять, а завтра — явиться с повинной. А мы, учитывая столетие и все такое, будем ходатайствовать о всеобщей амнистии…

К юбилею постановки знаменитой оперетты Иоганна Штрауса

Ой, бедный я, бедный Иоганн Штраус! Ах, зачем только я родился в 1825 году в семье одноименного композитора, ой, бедный я, бедный создатель пятиста произведений танцевальной музыки, ой, горе мне, классику «венского вальса»!..

Ой, я несчастный основоположник танцевальной оперетты, для которой характерны мелодическое богатство, разнообразие музыкальных форм, заражающий темперамент и экспрессивность! Ой, зачем только я насыщал музыку оптимизмом и юмором, зачем делал устойчивую опору на народные песенно-танцевальные ритмы Австрии и Венгрии?

Зачем это все? Почему я вообще не умер в 1899 году, согласно музыкальной энциклопедии, где я нее это про себя вычитал? Зачем? Чтобы дожить до такого позора?

Это что? «Летучая мышь»? Нет, артисты неплохие, музыка — гениальная… Но либретто! Либретто — никуда не годится!..

Не годится для России! Я ведь знаю эту страну, я уже бывал здесь! Первый раз приехал на гастроли еще в 1856-м, я хорошо помню — у меня тогда один поэт сто лир одолжил. Он тогда в Италию собирался… Я, говорит, не фуфло какое-нибудь, я поэт, я отдам… Я и потом приезжал — в 65-м, 69-м, 72-м, все хотел должок получить… Но он мне только говорил: «Что ты! Откуда у меня? Кому сейчас на Руси жить хорошо?.. Нет, если ты у меня последнее забрать хочешь, тогда, конечно. Кажется, где-то оставалась у меня одна лира…» И роется, роется в дырявом кармане, за подкладкой посмотрел, потом снял ботинок, в носке поискал…

Потом говорит: «Нет. Вспомнил. Поздно ты приехал, Иоганчик. Была у меня одна лира, но я ее как раз вчера посвятил народу своему…»

Нет, я давно понял — тут своя специфика… (Тычет пальцем в либретто.) Ну что это? Ну разве может здесь иметь успех оперетта, где фамилия главного героя — Айзенштейн?..

Да, его сажают в тюрьму. Понимаю: Айзенштейн в тюрьме — тут это может понравиться… Но за что? За финансовые нарушения! Ну кто в России сегодня поверит, что человека сажают за какие-то там финансовые нарушения? Тем более что это не человек, а Айзенштейн? Да еще на такой большой, немыслимый для России срок — четыре недели!

И ведь авторы либретто сами чувствуют эту фальшь! Не случайно же появляется адвокат и говорит, что ему удалось скостить срок до восьми дней… Но это не спасает, нет! Во-первых, для этой чудесной страны и восемь дней за финансовые нарушения все равно много! А во-вторых, где вы тут видели так плохо одетых адвокатов — котелок какой-то, обшарпанное пальто… Да не ходят они так! Клянусь Резником! Падвой буду!..

Вот то, что он вместо тюрьмы идет на бал, гуляет и танцует в обнимку с прокурором, — это как раз в России поймут, это нормально, это они интуитивно угадали. Можно было еще вместо тюрьмы уехать в Париж, обследоваться… Но бал тоже неплохо. Только почему все танцуют в масках? Если это День милиции и танцуют омоновцы, то так и скажите! А если это просто светское общество надело маски, потому что боится журналистов, то почему не танцует Минкин?..

И что это за князь Орловский, которого играет женщина? Если это оперетта о трансвеститах, то надо предупреждать — тут же и дети есть…

И что это за одежда на русском князе? Черкеска, папаха… Это кто — Масхадов, что ли? Но почему тогда уж не поет его друг Борис Абрамович?

И почему тогда все арии на немецком языке? Что это за князь, который поет по-немецки, а потом танцует лезгинку? Только что не кричит при этом «хальт, хальт, хэндэ хох»…Ну, кто вам сказал, что в России знают немецкий? Почему не поют переводчики?..

Теперь с этой Розалиндой. Мне даже говорить неловко. Так не знать менталитет местных дам… Чтобы русская женщина, заподозрив, что ее муж гуляет, надела костюм летучей мыши и отправилась в нем за ним подсматривать… Да она даже проверять не будет — сразу сунет ему в щи летучую мышь, чтоб больше не бегал…

Нет, с таким либретто провала не избежать, и меня тут совсем забудут…

И так-то уже не узнают! Сейчас, у Театра эстрады, меня толкнул молодой человек. О, я не обиделся, тем более что он инвалид — у него пальцы вот так вот (делает пальцами «козу») скрючены, видимо, после полиомиелита…

Я только спросил: «Вы хоть знаете, кого вы толкнули? Я — Штраус…»

Он говорит: «Извини, отец. Но ты тоже пойми: как я могу тебя узнать, если когда вас по телику показывают, вы все время, Штраусы, голову в песок прячете… Это вообще еще доказать надо — Штраус ты или не штраус…»

Я говорю: «Чем же вам доказать?»

А он: «Ну, болтают типа того, что у Штрауса самые большие яйца…»

«Кто это вам сказал?»

Он говорит: «Дроздов из «Мира животных»…

Боже мой, неужели это все, что будут помнить о Штраусе?

Нет, надо было, надо было, чтобы либретто для России переделал именно русский писатель! И я ведь обращался — к самому крупному! Но он мне говорит: «Не могу, сейчас некогда — работаю над книгой о приватизации…»

И потом он столько запросил! Я говорю: «Вы с ума сошли!» А он: «Так я ж не себе, я 95 процентов перечисляю в фонд помощи оставшимся без работы… министрам…»

Да, катастрофа неизбежна! Впрочем…

Впрочем, не рано ли ты отчаиваешься, Иоганн? В этой загадочной стране ничего нельзя знать наперед…

Выступление обвинителя

Уважаемая публика, уважаемый суд, уважаемый конвой… В общем, все, кроме подсудимого…

Господин судья! Рад видеть именно вас на этом процессе. Нам известно, что подсудимый сделал все, чтобы вас тут не было. Да, он пытался отвести судью, отвести в сторонку и что-то ему предложить. Нет, мой дорогой! Нет таких денег, за которые можно было бы его купить! У вас нет… Сегодня все так дорожает, судьи тоже…

Тогда вы попытались убрать судью другим способом, испытанным сначала на Ковалеве, потом на Скуратове. С помощью девочек. Но в случае Ширвиндта ничего не получилось. Ни у вас, ни у девчонок, ни у самого Ширвиндта. Напрасно вы тратились на девиц, на кинопленку, на «Виагру»…

Нет, по-человечески можно понять, почему вы пытались сорвать процесс. Вам было страшно. Страшно держать ответ за то чудовищное преступление, которое вы совершили! А на что же вы надеялись, когда задумывали его? Неужели вы всерьез полагали, что ваша афера с подделкой паспорта никогда не раскроется и вы, здоровый бугай, и дальше будете всем говорить, что вам семьдесят?

Боже мой, сколько было затрачено усилий! Покупка паспорта у престарелого бомжа, некоего Арканова, смена своей подлинной, чудесной фамилии Штейнбок, что в переводе с идиш означает «камни в печени»… А затем пластическая хирургия, искусственная лысина, пересадка с трупа кожи, пораженной целлюлитом… И все это с единственной целью — получить пенсию по возрасту и спустить ее в казино!..

Да, дьявольская хитрость, которой позавидовал бы Мавроди, и недюжинные актерские способности позволяли этому человеку столько лет водить нас за нос.

Да, он мастерски научился все делать медленно, неторопливо, по-стариковски… Когда он заканчивал завтрак, другие уже садились ужинать. К тому моменту, когда он перед сном выходил из ванны и доходил до спальни, жена уже уходила на работу. Чтобы хоть когда-нибудь дождаться его, она вынуждена была уволиться. Тогда он вообще перестал выходить из ванны, распустив слух, что он страшный чистюля…

А эта блестящая имитация старческого слабоумия? Даже сейчас! Вы только взгляните — этот бессмысленный взор, слюна в уголке рта… Нет, господин Штейнбок или как вас там, вам не удастся вызвать у нас слезы жалости! И нас не убедят в вашем слабоумии даже ваши песни… даже ваши песни о ти-ти каке, этот гимн старческому недержанию.

Больше того, именно эти песни убеждают нас в обратном — в вашем по-юношески дерзком уме и трезвом расчете. Вы ведь прекрасно понимали, что просто так эти песни слушать не будут и уж во всяком случае за них вам не подадут, а если и подадут, так за то, чтобы вы замолчали. И тогда вы рядитесь в тогу полуслепого старца, для большей жалости берете с собой в качестве поводыря пожилого лилипута, выдаете его за армянского мальчика, беженца из Карабаха, к тому же страдающего логореей, и вот уже вы готовы идти с песнями по электричкам.

Мы остановили вас буквально в метре от вокзала, и вам не уйти от ответа.

Да, вам не повезло. Не повезло родиться в этой стране. В любой другой вы могли бы еще долго вешать лапшу о своем 70-летии. Но только не здесь. Здесь каждый ребенок понимает, что в этой стране просто невозможно дожить до такого возраста. Вот статистика!

Каждый год у нас на месяц отключают горячую воду. Если вы действительно прожили семьдесят, это значит, почти шесть лет без горячей воды! Как мог человек шесть лет не мыться и не умереть от какой-нибудь заразы?

Теперь о пище. Мы внимательно изучили меню под судимого. Каждый день в него входило полкило «Любительской» колбасы. Колбасы, в которой — вот данные санэпидстанции — находят микроэлементы бора, стронция, урана… Да, миллиграммы. Но за 70 лет — плюс то, что все мы получили от Чернобыля, Челябинска, Семипалатинска и Новой Земли, — это получается один килограмм пятьсот шесть граммов радиоактивных веществ! Это больше, чем в атомной бомбе!

Да если бы это было так, американцы давно бы вывезли нашего псевдоаксакала в Ирак и предъявили как оружие массового поражения…

А воздух? Известно ли подсудимому, что человек за минуту выдыхает десять литров углекислого газа? За сутки — это 14 400 литров, а за 70 лет — почти четыре биллиона тонн углекислого газа. Да если бы вы прожили столько, вы бы испортили воздух на всей планете и отравили бы все живое!

И, наконец, последнее. Вот данные Министерства внутренних дел: за день на необъятных просторах нашей Родины происходит 9 тысяч разбойных нападений, 12 тысяч грабежей, 7 тысяч изнасилований! Семь тысяч! Нетрудно подсчитать, что за год это два миллиона пятьсот пятьдесят пять тысяч, а за 70 лет— сто шестьдесят шесть миллионов! Больше населения страны!

И очевидно, если бы подсудимый действительно, прожил бы столько, его бы обязательно кто-нибудь… ну, вы понимаете…а может быть, даже два раза… А между тем — ничего подобного! Вот данные проктологической экспертизы… В определенном смысле он просто девственник. Понимаю, это кажется странным, учитывая личность его подельника-поводыря, но это так!

Мне больше нечего добавить к этим сокрушительным доказательствам, полностью изобличающим подсудимого! Надеюсь, суд воздаст ему по заслугам!