Аполлоний Тианский

• Часть VI • БИОГРАФ АПОЛЛОНИЯ

Флавий Филострат — автор единственной дошедшей до нас «Жизни Аполлония»[53]. Замечательный писатель и мыслитель жил в последней четверти II — первой половине III века (примерно 175245 гг.). Им был организован известный литературный салон при императрице- философе[54] Юлии Домне, путеводной звезды Империи при правлении ее мужа Септимия Севера и сына Каракаллы. Все три члена императорской фамилии изучали оккультные науки; в те давние времена оккультные науки, как добрые, так и злые были предметом всеобщей страсти. Скептически настроенный Гиббон пишет в своей статье о Севере и его знаменитом наследнике: «Подобно большинству африканцев, Север со страстью предавался пустому изучению магии и гадания, отлично разбирался в толкованиях сновидении и знамении и был хорошо знаком с наукой судейской астрологии, которая почти во все времена, за исключением нынешнего, властвовала над умами людей. Первую жену он потерял, когда был губернатором Лионской Галлии. При выборе второй он хотел соединиться именно с избранницей судьбы; и как только узнал, что у молодой женщины из сирийского города Эмеса царский гороскоп[55] добился ее руки. Юлия Домна[56] (ибо так ее звали) заслужила все то, что обещали ей звезды. Она была необыкновенно хороша даже в преклонном возрасте[57], живость ее воображения сочеталась с решительностью характера и рассудительностью, столь редкой для ее пола. Эти качества никогда не производили впечатления на темный и завистливый нрав ее мужа[58]. Но при правлении сына она занималась основными делами Империи с осмотрительностью, поддерживающей его авторитет, и со сдержанностью, которая иногда компенсировала его дикие выходки. Юлия довольно успешно занималась литературой и философией и пользовалась отличной репутацией. Она была покровительницей всех искусств и другом всех гениев»[59].

Таким образом, даже по этой несколько недоброжелательной оценке Гиббона мы видим, что Домна Юлия была женщиной с исключительным характером, чьи внешние поступки указывали на внутреннюю цель, и чья частная жизнь не сохранилась в записях. Именно по ее просьбе Филострат написал «Жизнь Аполлония», и именно она снабдила писателя рукописями в качестве источников, которые, в свою очередь, хранила. Прекрасная дочь Бассиания, жрица солнца из Эмесы, была ревностным коллекционером книг со всего света, особенно рукописей философов, в том числе и различных биографических записей, касающихся знаменитых исследователей внутренней природы вещей.

То, что Филострат был самым подходящим человеком для выполнения столь важной задачи, не подлежит сомнению. Действительно, он был искусным стилистом и опытным писателем, литературным критиком и пылким любителем древностей, — таким мы видим автора и в других его сочинениях. Но он скорее был софистом, чем философом, и, несмотря на то что являлся восторженным почитателем Пифагора и его школы, держался от нее в стороне. Филострат считался с нею из-за волшебной атмосферы любопытства и полетов живого воображения, в отличие от адептов школы, которых учение Пифагора приводило к практическому познанию скрытых сил души. Следовательно, мы должны ожидать, что писатель видел вещь только снаружи, но не понимал ее изнутри.

Вот рассказ Филострата об источниках, из которых он почерпнул информацию, касающуюся Аполлония[60]: «Я собрал свои материалы частично в городах, где его любили, частично в храмах, чьи обряды и предписания он возродил из забвения, частично из рассказов других людей о нем и частично из его собственных писем[61]. Более подробную информацию я добыл следующим образом. Был человек по имени Дамис, получивший некоторое образование и ранее живший в древнем городе Нинусе[62]. Он стал учеником Аполлония и делал записи о его путешествиях, в которых, как утверждает Дамис, он и сам участвовал, а также о взглядах, высказываниях и предсказаниях своего учителя. Кто-то из семьи Дамиса передал эти записи[63], о которых до сего времени никто не знал, императрице Юлии. Так как я входил в круг общения императрицы, которая любила литературу и покровительствовала ей, она приказала мне переписать эти наброски и улучшить их форму. Несмотря на то что ниневиец выражался ясно, стиль его был далек от правильного. Я получил доступ к книге Максима Эгейского[64], в которой перечислялись все деяния Аполлония в Эгее[65]. Есть также завещание, написанное Аполлонием, из которого можно узнать, что он обожествлял философию[66]. Что же касается четырех книг Мерагения[67] об Аполлонии, то они не заслуживают внимания, ибо Мерагений почти ничего не знает о его жизни» (I. 2, 3).

Таковы источники сочинения Филострата. К сожалению, теперь они нам недоступны, за исключением разве что нескольких писем. Причем, получение информации не составило для Филострата особого труда, так как в заключение (VIII, 3) он сообщает нам, что совершил путешествия в большинство частей «света» и повсюду слышал «восторженные отзывы»[68] об Аполлонии. К тому же он хорошо знал храм, выстроенный на императорские деньги в память о философе в Тиане («ибо императоры не считали его недостойным таких же почестей, которые воздавали себе»). Надо полагать, что жрецы этого храма владели большой информацией об Аполлонии.

Следовательно, при тщательном критическом исследовании сочинения Филострата нам следует принимать во внимание все эти факторы и попытаться свести каждое утверждение к его оригинальному источнику. Но и на этом задача историка не ограничивается, ибо совершенно очевидно, что Филострат основательно «украсил» свое повествование многочисленными примечаниями и дополнениями, а также речевыми фигурами. Так как античные писатели не отделяли свои примечания от основного текста и не обозначали их каким-либо особым способом, нам следует постоянно быть начеку, чтобы выявить оригинальные источники по примечаниям автора[69]. Филострат часто упоминает какое-либо имя или тему, чтобы показать свои собственные познания, имеющие подчас фантастическую природу. Особенно это проявляется в описании индийских путешествий Аполлония. Индию тогда считали «краем света» (как, собственно, и долгое время после) и вокруг нее циркулировало огромное количество удивительнейших «рассказов путешественников», мифов и легенд. Достаточно лишь почитать рассказы об Индии[70] начиная со времени Александра, чтобы обнаружить источник большинства тех удивительных случаев, которые Филострат описывает как произошедшие с Аполлонием. Вот один пример из доброй сотни: Аполлонию пришлось пересечь Кавказ (неясное название некоей гигантской горной гряды, опоясывающей северные пределы Арьяварты). А Прометей был прикован цепями именно на Кавказе, — об этом уже несколько веков рассказывали детям. Следовательно, если Аполлоний пересек Кавказ, то он должен был видеть эти цепи. Так оно и было, убеждает нас Филострат (II, 3). Более того, он предлагает и дополнительную информацию — о том, что нельзя было понять, из чего эти цепи сделаны! Но после прочтения МеГа- стения длинный рассказ Филострата об индийских путешествиях Аполлония (I, 41 — III, 58) станет несколько короче: выясняется, что наш известный автор просто заполняет страницу за страницей вставка ми из различных доступных ему текстов, посвященных Индии[71]. По словам этих авторов, например, Порус[72] (раджа, побежденный Александром) был древним царем Индии. Дело в том, что, рассказывая об Индии или другой малоизвестной стране, писатель в то время был вынужден использовать все связанные с нею популярные легенды, иначе у него оставалось мало шансов на внимание читателей. Нужно было придать повествованию «местный колорит», что особенно касается сочинения Филострата, построенного по всем правилам ораторского искусства.

К тому же было принято вставлять в повествование заранее подготовленные речи, вкладывая их в уста хорошо известных участников исторических событий. Хорошим примером сказанному могут послужить сочинения Тукидида и «Деяния Апостолов». Так поступает и Филострат.

Но пускаться в детальное исследование этой темы стало бы слишком долгим делом (хотя автор сделал примечания для всех подобных моментов) и пришлось бы написать не обзор, а целую книгу. Поэтому мы отмечаем лишь некоторые подобные моменты, дабы читатель был всегда начеку и мог отделить слова Филострата от текста первоисточников[73].

Разумеется, мы должны отчетливо понимать важность критического подхода, когда речь заходит об определенных исторических фактах, нам также следует остерегаться выводов, сделанных с точки зрения современных предубеждений. Есть лишь одна античная литература, к которой на Западе всегда относились с настоящей симпатией, — иудейско-христианская. В ней одной хорошо разбирались. Другая античная литература, трактующая религиозные вопросы иначе, чем иудаизм или христианство, казалась чуждой, а непонятное или необычное в ней даже вызывало отторжение. Высказывания и дела еврейских пророков, Иисуса и апостолов украшались стилистическими приемами и толковались лучшими умами того времени. Тогда как высказывания и дела других пророков и учителей по большей части становились предметом самой беспощадной критики, причем не делалось никакой попытки понять их точку зрения. Если бы суждения всегда были беспристрастными, то сегодня в мире было бы больше сочувствия, широты взглядов, понимания природы, людей и самого Бога, — а в целом, больше душевного опыта.

Следовательно, читая «Жизнь Аполлония», мы должны смотреть на нее глазами грека, а не еврея или протестанта. К тому же многие, действующие в надлежащей сфере, должны быть для нас подлинным проявлением Божественного в виде Одного или Всех, ибо «боги» существуют независимо от заповедей и вероисповеданий.

Место героев, демонов и богов заняли святые и мученики, но перемена названий и точки зрения людей почти не влияют на неизменные факты. Прочувствовать факты универсальной религии за постоянно меняющимися названиями и с полным пониманием и сочувствием ощутить надежды и страхи каждой стадии религиозного сознания, увидеть, если бы это было возможно, прошлые жизни наших собственных душ — крайне трудная задача. Пока мы не научимся осознанно ставить себя на место других, мы можем разглядеть лишь одну сторону Ьесконечнои Плизни bora. Занимающийся сравнительным изучением религий не должен бояться терминов. Он не должен вздрагивать, натыкаясь на «политеизм», отступать в ужасе при слове «дуализм» или испытывать радость, услышав слово «монотеизм». Он не должен испытывать благоговение, произнося имя Яхве, или презрение при имени Зевса. Он не должен представлять сатира, прочитав слово «демон», и воображать крылатое чудо красоты, произнося слово «ангел». Для него не существует ереси и ортодоксальности; он обогащает только собственную душу, медленно накапливая свой опыт. Он смотрит на жизнь со всех возможных точек зрения, и тогда ему наконец, возможно, удастся случайно увидеть целое; а увидев целое, он может стать заодно с Богом.

Для Аполлония непосредственные проявления человеческой веры были несущественны; он чувствовал себя как дома во всех странах, среди всех культов. У него находилось обнадеживающее слово для каждого, он тонко чувствовал людей, что помогало ему исцелять их. Такие, как он, встречаются редко, записи же о них драгоценны и не требуют никаких приукрашиваний.

Попробуем для начала обрисовать в общих чертах молодость и путешествия Аполлония, избавившись от украшательств Филострата, а затем попытаемся рассмотреть природу его миссии, его философию, которую он так любил и которая была для него религией, и, наконец, если это возможно, его сокровенную внутреннюю жизнь.