Аполлоний Тианский

• Часть VII •
МОЛОДОСТЬ

Аполлоний родился[74] в Тиане, городе на юге Каппадокии, примерно в первые годы христианской эпохи. Его родители происходили из древнего рода и были довольно богаты (i., 4). В детстве Аполлоний проявлял признаки хорошей памяти и склонности к наукам, а еще был очень красивым. В возрасте четырнадцати лет его отправили в Тарсус, известный научный центр того времени, для завершения образования. Но краснобайство и образ жизни этих «школ» не подходили его серьезному характеру, и он поспешно отбыл в Эгею — город на морском побережье к востоку от Тарсуса. Здесь Аполлоний нашел более подходящее для себя окружение и с пылом погрузился в изучение философии. Он познакомился со жрецами храма Эскулапа, в котором занимались и лечением людей, а также с учениками и учителями платонической, стоической, перипатетической и эпикурейской школ философии. Несмотря на то что Аполлоний внимательно изучал эти философские системы, по-настоящему ему было интересно только учение Пифагора. При его изучении Аполлоний проявлял необычайную глубину понимания[75], несмотря на то, что наставник Эвксений вовсе не практиковал учение, а лишь как попугай бессмысленно повторял доктрины. Такое преподавание было недостаточно для нетерпеливого духа Аполлония; его необычайная «память», наполнявшая жизнью однообразное бормотание наставника, заставляла его двигаться вперед. В шестнадцать лет «он окунулся в пифагорейскую жизнь, вдохновленный великим»[76]. Тем не менее Аполлоний сохранил привязанность к своему учителю и щедро наградил его (I, 7).

Когда Эвксений спросил Аполлония, как он собирается начать свою новую жизнь, тот ответил: «Как врачи очищают своих пациентов». С этого момента он отказался притрагиваться к любой пище животного происхождения, полагая, что она отупляет мозг и делает его нечистым. Он считал, что единственно чистая пища — та, которую производит земля: фрукты и овощи. Он также воздерживался от вина, ибо оно, хотя и делается из плодов, «делает мутным эфир[77] в душе» и «разрушает спокойствие разума». Более того, он ходил босиком, отпустил длинные волосы и не носил ничего кроме полотна. Теперь он жил в храме, к восторгу жрецов и с явного одобрения Эскулапа[78], и быстро получил такую известность из-за своего аскетизма и благочестивой жизни, что слова[79] киликийцев о нем стали пословицей (I, 8).

Когда ему было двадцать, умер его отец (мать умерла несколькими годами ранее), оставив значительное состояние, которое Аполлонию предстояло разделить с братом, необузданным и распущенным юношей двадцати трех лет. Будучи несовершеннолетним, Аполлоний продолжает жить в Эгее в храме Эскулапа, который к тому времени становится активным научным центром. По наступлении совершеннолетия он вернулся в Тиану, чтобы попытаться отвратить брата от его порочной жизни. Но тот уже потратил свою законную долю наследства, и Аполлоний тут же отдал ему половину своей доли и мягкими увещеваниями вернул ему мужество. Видимо, Аполлоний решил привести в порядок дела своей семьи, потому что остальную часть наследства он распределил между рядом своих родственников, а себе оставил жалкие гроши; он сказал, что ему много не нужно, а жениться он никогда не станет (1,13).

Теперь он принял обет молчания на пять лет, ибо решил ничего не писать о философии, пока не пройдет через такое полезное испытание. Эти пять лет прошли главным образом в Памфилии и Киликии, и, хотя Аполлоний уделял много времени учебе, он не заточал себя в какой-либо общине или монастыре, а путешествовал из города в город. Искушений для нарушения принятого обета было множество. Его странный вид привлекал всеобщее внимание, насмешливый народ делал молчаливого философа объектом своего бессовестного остроумия. Он же мог защититься от их грубости и непонимания только выражением достоинства на лице и блеском глаз, которые теперь могли видеть и прошлое и будущее. Он много раз был готов взорваться в ответ на сильное оскорбление или лживую сплетню, но всегда сдерживал себя словами: «Сердце, будь терпеливым, а ты, язык мой, молчи»[80] (I, 14).

Он делал добрые дела молча и даже в таком юном возрасте начал бороться с пороками. С помощью глаз, рук и движений головы он заставлял себя понимать, а однажды, под Аспендусом в Памфилии, предотвратил серьезный бунт, успокоив толпу повелительными жестами, написав потом на табличках то, что хотел сказать (I, 15).

Тут, очевидно, Филострат целиком опирался на рассказ Максима Эгейского, по крайней мере, до времени, когда Аполлоний покинул Эгею. Далее в его повествовании следует значительный пробел, и две короткие главы с рассуждениями общего содержания (I, 16, 17) — это все, чем охватил Филострат период в пятнадцать-двадцать лет[81], после которого начинаются записки Дамиса.

После пяти лет молчания мы находим Аполлония в Антиохии, но это, похоже, был лишь случайный эпизод в длинной череде путешествий и работы. Вероятно, пребыванию философа в Антиохии Филострат уделяет большое внимание лишь потому, что в этом часто посещаемом путешественниками городе он смог узнать хоть что-то о данном периоде жизни Аполлония. Далее из слов Филострата (I, 20, IV, 37) мы случайно узнаем, что Аполлоний провел некоторое время среди аравийцев и обучался у них. Под Аравией следует понимать страну к югу от Палестины, бывшую в тот период очагом сообществ мистиков. Места, которые посещал Аполлоний, были малоизвестными, там царил дух святости, они не были застроены беспокойными городами, — для бесед, как он сам говорил, ему требовались «люди, а не народ»[82]. Аполлоний объезжал один за другим храмы, святилища и сообщества; отсюда мы можем заключить, что посвящение в них, если таковое и было, напоминало скорее обычный масонский обряд. По всей вероятности поэтому перед Аполлонием открывались двери гостеприимства.

Но куда бы философ ни отправлялся, он всегда придерживался определенного режима дня. На восходе солнца он в одиночестве выполнял религиозные упражнения, о сути которых рассказывал лишь тем, кто прошел через подготовку «четырех лет» (пяти лет?) молчания. Затем он беседовал со жрецами храма или с руководителями общины — в зависимости от того, где останавливался: в греческом или не греческом храмах с публичными обрядами или, быть может, в общине с собственными традициями, стоящей в стороне от общественного культа[83]. Таким образом, он старался вернуть публичным культам чистоту их древних традиций и предложить тайным братствам усовершенствования в их практиках. Наиболее важную работу Аполлоний проводил с теми, кто вел внутреннюю жизнь и кто уже смотрел на него как на учителя скрытого знания. Своим товарищам (εταίρους) и ученикам (ομιλητάς) он уделял много внимания, всегда был готов ответить на их вопросы, дать совет или наставление. Было бы неверно считать, что он пренебрегал массами, Аполлоний обучал их только после полудня. Он говорил, что живущим внутренней жизнью[84], следует на заре войти в общество богов[85]; до полудня давать и получать наставления о священных вещах и только после полудня заниматься человеческими делами. Иными словами, утро Аполлоний посвящал божественной науке, а вторую половину дня — наставлениям в этике и практической жизни. Вечером он купался в холодной воде, как делали многие мистики в то время и в тех странах, особенно ессеи и терапевты (I, 16).

«После этих вещей», говорит Филострат туманно, словно евангельский автор, Аполлоний решил посетить брахманов и сарманов[86]. Что побудило философа пуститься в столь долгое и опасное путешествие — об этом Филострат нигде не сообщает. Говорит лишь, что Аполлоний подумал, что путешествие — неплохое занятие для молодого[87] человека. Но совершенно очевидно, что Аполлоний никогда не путешествовал просто ради путешествия.

Все, что он делал, было предпринято с определенной целью. А в этом случае его ориентирами, как он уверял своих учеников, старавшихся отговорить его от этого мероприятия и отказавшихся сопровождать его, были мудрость и его внутренний наставник (даймон). «Поскольку вы малодушны, — сказал одинокий пилигрим, — я прощаюсь с вами. А что касается меня, то я должен идти туда, куда ведут меня мудрость и мое внутреннее “я”. Мои советчики — боги, а я не могу не доверять их советам» (I, 18).