Арабский кошмар

Глава 13 От ворот Зувейла до горы Мукаттам

Тут, как, впрочем, и в любой другой момент, можно сделать перерыв. При мне рассказывали истории, привезенные с Запада, и слушал я их изумленно, едва способный осознать, что это именно истории, столь стремителен был ход событий, когда градом стрел они летели к намеченной развязке. На неторопливом, объятом сном Востоке все по-другому. Историю, которую вы слушаете, скорее можно представить себе в виде ряда кроватей, связанных слабой нитью… простите, я, конечно, хотел сказать – в виде бус, нанизанных на тонкую, слабую нитку, – бус, похожих на те четки, что перебирают, сидя у входа в кофейню, скучающие старики. Нет, четки тоже не совсем подходят. Лучше вообразить ее в виде веревочной фигуры эфемерных очертаний – одной из тех, что, играя, образуют дети, когда дергают пальцами за петельки. Я слышал, что она зовется кошачьей колыбелью. Кошачьи колыбели, четки, бусы, стрелы – о чем это я? Суть в том, что тут, как, впрочем, и в любой момент, вы можете сделать перерыв. Сегодня вы услышали достаточно. Ради бога, переведите дух. Отдохните немного. Поспите. Дальнейшее потребует напряжения…

Взлетает один апельсин. Опускается другой. Движения жонглеров удивительно неторопливы. Медленно описывает бесконечный круг на перекладине акробат. Уже очень поздно, и толпа за воротами Зувейла начинает редеть. Кошачий Отец ходит от будки к будке. Вот человек, который исполняет трюк с канатом. Вот эскаполог, на все руки мастер, который ужом выползает из любой ловушки. Вот огнеходец, который чрезвычайно рад, но не тому, что не испытывает боли, а тому, что испытывает ее лишь в ногах. Вот телепат – мальчишка, сидящий на деревянной скамеечке и одной лишь силой мысли прилюдно достигающий оргазма. Вот человек в грязном белом тюрбане с обезьяной на стуле, чем они занимаются – неясно. Вот медведь-плясун с хозяином. Вот факир, который больше причиняет боли зрителям, нежели себе, когда протыкает щеки и губы утяжеленными иглами.

А есть и еще кое-что: Баш Чалек – великан в цепях, театр теней, пожиратель камней, чертенок в бутыли, канатоходец, гермафродит. Все это – Цирк Тяжких Испытаний. Артисты – в основном монголы и индусы. Ежевечерне отправляют они свои тайные шаманские обряды смерти, воскрешения и воссоздания. Девочку разрезают пополам, мальчика расчленяют, избивают до смерти дубинкой кролика в мешке – чтобы потом они вновь появились живыми и невредимыми под гром литавр. Ежевечерне эти профессиональные герои испытывают себя огнем, водой и сталью и демонстрируют способность человека упиваться болью. Публика знает, что ее дурачат. За то она и платит деньги.

Наконец Кошачий Отец добрался до клетки Хабаша. Надпись над прутьями гласила: «Обращайтесь с вопросами к Хабашу – рабу, который ходит и говорит во сне.

Предсказание смертей. Розыски возлюбленных». Подойдя к клетке, Кошачий Отец просунул между прутьями чашку. Хабаш не пошевелился. Он выглядел измученным и был покрыт рубцами и кровоподтеками – увечьями, полученными во сне, при ударах о прутья. Они долго молча разглядывали друг друга.

В конце концов Кошачий Отец, по-видимому, потерял терпение:

– Ну, что?

– Чашка не говорит «выпей меня». – Хабаш скрестил руки на груди.

Старик вспылил.

– Я говорю, выпей ее. – Взгляд его был устремлен в глаза Хабашу. – Выпей и послушай, что я скажу.

Хабаш неохотно отхлебнул глоток жидкости.

– У меня пропала книга…

– Я не брал. – Несмотря на испуг, Хабаш все еще пытался разозлить Кошачьего Отца, но Отец, довольный тем, что Хабаш признает его превосходство, вновь обрел привычное спокойствие.

– Я не сказал, что это ты. Собственно говоря, книгу украл у Вейна по дороге из Александрии в Каир итальянский шпион, Джанкристофоро Дориа. Книга, которую он украл, содержит источник всех преданий об Арабском Кошмаре и разгадку его тайны. Вполне вероятно, что итальянец намеревался продать ее сказителю по прозвищу Грязный Йолл или его покровителям, но не успел этого сделать, потому что его арестовали мамлюки. Однако книга попала в руки молодого англичанина. Багаж англичанина тщательно обыскали, но книга исчезла вместе с ним. Так вот, эта книга не должна попасть в руки моих врагов. Ты должен найти ее для меня.

Ничего не отвечая, негр все так же молча его разглядывал. Угрюмость сменялась умиротворенностью.

Кошачий Отец торопливо продолжал:

– Только ты можешь помочь мне, ибо видишь сны на ходу. В чашке, из которой ты отпил, содержится сильнодействующее снотворное. Ты будешь спать ночь, день, а возможно, и еще одну ночь, и за это время в снах своих обшаришь весь Каир и непременно принесешь мне мою книгу. Ты уже очень хочешь спать.

С этим Хабаш был не совсем согласен, но так или иначе проще и приятнее было не прекословить. Он почувствовал себя уютнее, и веки его смежились.

Отец, видя, что Хабаш помимо своей воли уносится в сон, заговорил еще быстрее:

– Как только увижу, что ты впал в состояние сна, я отворю клетку. Отыскать книгу проще простого. Это вопрос навязывания воли сновидению. Алям аль-Миталь готов исполнить все людские желания. Точно так же, как я навязал свою волю тебе, ты должен навязать свою Алям аль-Миталю. Книгу ты должен принести мне сюда.

Внезапно Хабаш грузно опустился на пол. Он спал. Отец терпеливо ждал. Ожидая, он допил остатки шербета, ибо Хабаша он погрузил в сон с помощью подслащенной воды и внушения. Хабаш вращал глазами. Он начинал видеть сны. Словно поднятый за невидимые нити, он встал с пола клетки. Отец повернул ключ, открыл дверь и осторожно вывел сомнамбулу наружу.

Хабаш поплелся прочь с ярмарочной площади, Отец – за ним. Добравшись до Байн-аль-Касрейн, он пустился бежать, а может, просто принялся изображать бегущего человека, ибо, рассекая воздух кулаками и локтями, высоко подымая колени и учащенно дыша, двигался он крайне медленно. Постоянно одни и те же здания. За бесконечно длившееся время можно было сколько угодно разглядывать эти дома с их шаткими фасадами – временными, но и вычурными, парусообразными дверями и нагромождением крыш, эти узкие проулки и аркады, обманчивые перспективы и зиггуратические лестницы. Луна отмыла стены до устрашающей белизны, сквозь которую чумными пятнами проступали грязь и трещины.

Хабаш оглянулся и блеснул в свете луны улыбкой, ибо знал, что его преследуют, и знал, что в конце концов в преследовании есть нечто ободряющее. Кому-то, где-то он был нужен. Кошачий Отец, бежавший позади, увидел улыбку. Отец хотел было последовать за бегущим в своих снах Хабашем, но тут он вдруг заметил, как жирными, неровными, нервными мазками накладываются на здания свет и тьма, как прогибается и трещит под давлением город, как искривляются и гнутся пространство и дома, обволакивая бегущую фигуру черного человека, и осознал, какую высвободил страшную силу – ту, что неудержимо выплескивается ныне на городские улицы, – а осознав, понял и то, что больше у него не хватит духу преследовать бегущего. Он остановился и вновь направился к Дому Сна.

Бэльяну снились качающиеся улицы и падающие башни. Он проспал ту ночь и почти весь следующий день. С каждым разом он спал все дольше. Когда он проснулся, вокруг толпились паломники.

– Вам нужен врач? Мы отыщем его в коптском квартале.

– Мне нужен священник.

Они одобрительно закивали, и вперед протиснулся один из монахов – тот самый, из чьих уст Бэльян услышал в день своего приезда проповедь об опасностях татуировок. Они отошли в угол караван-сарая. Паломники полагали, что Бэльян желает исповедоваться перед смертью, но Бэльян вовсе и не думал умирать; он жил за счет лихорадочных усилий, и сердце билось в его призрачном теле, стуча тяжело, как молот. Скорее он рассчитывал освободиться от обета посетить монастырь Святой Катарины в Синае. И еще ему хотелось испытать монаха.

– Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил.

– Благословляю вас, дитя мое. Когда вы в последний раз были на исповеди и посещали мессу?

– Прошло время, а я был болен. Не могу сказать. Ни разу с тех пор, как мы сели на корабль в Венеции.

– И что за грехи совершили вы с той поры?

– Никаких, кроме простительных, но не из-за грехов своих нуждаюсь я в вашем совете и покровительстве Церкви…

– Вы слишком много на себя берете. Я должен знать природу и периодичность прегрешения, и лишь потом мы сможем решить, простительное оно или нет.

– Возможно, но мне грозит серьезная опасность – опасность, не мною предопределенная и не мною порожденная. Я – паломник, посвятивший себя в последние шесть месяцев ревностному служению христианской вере. Но дьявол насылает на меня греховные сны, и много раз со времени приезда в Египет бывал я близок к тому, чтобы согрешить утратой веры в Бога.

– Что это за сны?

Прежде чем вновь заговорить, Бэльян попытался хорошенько разглядеть лицо монаха, но не сумел.

– Мне снится, будто я въезжаю в город, похожий на Каир, но город этот сплошь поддельный. Снится, что я покидаю его или пытаюсь покинуть, но мне мешают два посланца Сатаны, носящие имена Кошачий Отец и Майкл Вейн. Мне снится, будто я не сплю, а я сплю, и снится мне искусительница по имени Зулейка, которая обольщает меня, лишая целомудрия, а когда я пробуждаюсь от этих снов, лицо мое заливает кровь.

– Значит, вам снится, что вы вступаете в греховную связь с Зулейкой… а происходит ли семяизвержение во время или после этих снов?

– Нет. По-моему, нет.

– Понятно. И больше ничто не лежит тяжким бременем на вашей совести?

– Нет.

– Что ж, это хорошо. – Долгое молчание, потом: – Святой Августин говорит, что сны, возможно, имеют тройственное происхождение. Во-первых, существуют сны от Бога, которые ниспосланы нам, дабы нас направлять. Во-вторых – сны от дьявола, коими сей лукавый князь пытается нас искушать, хотя ему никогда не удается соблазнить душу спящего, если не предрасположена душа этого человека к растлению. В-третьих – сны, называемые земными, которые являются плодами внутренней фантазии и на которые влияет то, где человек лежит, что он съел и многое другое, и сны эти не означают абсолютно ничего.

– Значит, либо Бог причиняет мне страдания, либо я предрасположен к растлению, либо неправильно питаюсь. Которая же из трех причин? – Бэльян не сумел скрыть нотки раздражения.

Вздох.

– Вы должны знать, сын мой, что ни один из богословов и отцов церкви не осуждает сон как таковой. Нас учат тому, что, когда ночью падает температура, животная сущность человека удаляется в самую глубинную часть тела, в центр фантазии, откуда и проистекают сны. Такой сон, следовательно, есть явление природы и как таковое не может осуждаться. Однако природное – не значит совершенное. Тщательное изучение Священного Писания позволяет, полагаю, сделать вывод, что Иисус, который был и Богом, и Совершенным Человеком, никогда не видел снов.

Имеется несколько причин так полагать. Во-первых, Иисус никогда не спал, а как человек, который никогда не спит, может видеть сны? В качестве доказательства того, что Иисус никогда не спал, можно привести тот факт, что в Евангелиях неоднократно упоминаются сны его апостолов и ни разу не сказано о спящем Иисусе. А разве не общался Иисус с Моисеем и Илией, пока Петр, Иаков и Иоанн спали? И во-вторых, по поводу вопроса о том, видел ли когда-либо Господь наш сны, – разве не обязаны мы допустить, что его Божественная Сущность и Абсолютная Добродетель предохраняли его от недомоганий и недугов телесных и от ядов скверной пищи? Да и как мог тот, кто пришел с Истиной, которая дарует нам свободу, пасть жертвой сновиденья, то есть иллюзии, даже если бы он когда-либо и спал, хотя, по общему признанию, он не спал вообще? И еще. При том, что, как сказано в «Книге притчей», «дремота одевает человека в отрепья», разве не пришел он принести нам богатства Царства Вечного?

Бэльян пробормотал, что да, мол, пожалуй, это так.

– Ну, а возвращаясь к вашему случаю, должен сказать, что здесь возникают две проблемы. Во-первых, каково происхождение ваших снов – земное или дьявольское? Во-вторых, установив происхождение, если оно дьявольское, мы должны спросить, почему Сатана посылает своих слуг именно к вам, а если земное, мы еще должны установить, не поддавались ли вы в этих снах (хотя и общепризнано, что на нравственном уровне они бессмысленны), не поддавались ли вы неким соблазнам, которые возникали не по злому умыслу, а per accidens, и уже тогда, окажись это не так и окажись ваши сны по происхождению своему не дьявольскими, тогда я мог бы отпустить вам грехи с учетом того, что все прочие соответствующие условия соблюдены. Но если паче чаяния… Бэльян застонал, а потом поспешно закашлялся.

– Святой отец, есть еще один вопрос, который мне тоже хотелось бы затронуть. Я хочу освободиться от обета посетить Святую Катарину в Синае.

– На каком основании?

– На том, что я уже посетил ее в своих снах. – Затем Бэльян рассказал монаху свой кошмарный сон о мученической смерти святой Катарины. – Ну что, святой отец, разве этого недостаточно?

Это была дерзость, но попытаться стоило. Монах помолчал, потом поднял руку с растопыренной пятерней:

– Нет. По пяти причинам. Во-первых, вернее будет сказать, что это она вас посетила, а не вы ее. Во-вторых, мы не гарантированы от того, что это был правдивый сон, а демоны могут выдавать себя за святых с такой же легкостью, как и за змиев. В-третьих, даже если допустить, что вас действительно посетила святая Катарина, вы спали, когда она стучалась в вашу дверь, а это свидетельствует о неуважении к ней. Тем больше причин достойным образом исполнить ваш обет. В-четвертых, если допустить, что награду за благочестивые дела можно заслужить во сне, то во сне можно заслужить и возмездие за грех, а вы утверждаете, что за это время вступали в сновидениях своих в греховные связи, поэтому ступайте и очиститесь паломничеством. В-пятых, не в моей власти освобождать вас от обета. Такой властью наделен лишь его святейшество Папа.

– Вполне хватило бы и одной последней причины, – еле слышно пробурчал Бэльян.

– Это не так. На каждый этичный поступок требуются четыре действительные причины и пятая – теологическая, ведь точно так же и Библию во всей ее полноте можно прочесть на четырех уровнях: тропологическом, аналогическом…

Но тут Бэльян его прервал:

– Хорошо, святой отец, освободить меня от моего паломничества вы не в силах, но скажите, повинен ли я в каком-либо грехе, во сне или наяву?

– Как благородно с вашей стороны, сын мой, что вы возвращаете меня к разбираемому вопросу. Степень, в коей вожделение и вина за него могут быть приписаны человеку, который находит удовольствие в пороке – будь то во сне или даже наяву, так сказать, в воображении своем, – есть вопрос спорный.

– Если меня будут признавать виновным в каждом грехе, что я совершаю в своей постели, тогда я действительно осужден на муки ада. – На Бэльяна накатила волна меланхолии.

Ученый монах продолжал:

– Безусловно, я не вправе утверждать, что, пока вы спали и вас соблазнял фантом Зулейки, как-то пострадало ваше целомудрие, да и тот факт, что вы не испытывали семяизвержения, есть, вероятно, тоже довод в вашу пользу, хотя, насколько я понимаю, нетрудно доказать и то, что кровотечение, о коем вы упоминаете, можно охарактеризовать как ночную поллюцию иного рода (медицинское свидетельство скорее о страсти к ira, нежели к voluptas), и все же это, полагаю, было бы трудно подтвердить, ибо, как учит нас Гален, хотя кровь числится одной из жизнетворных жидкостей, самих семян жизни она не содержит.

– Значит, я безгрешен?

– Ах, этого я не сказал. Я лишь намекнул на наличие оснований утверждать, что во сне вы не согрешили, но сами вы снедаемы грехом. Мы заметили, что после того, как вас принесли обратно в караван-сарай, вы проспали день, ночь и еще полдня. Кроме того, мы с сожалением заметили ваше желание прервать паломничество. Леность держит вас своею дьявольскою хваткой, а леность есть самый смертный грех, ибо, напоминаю вам, Христос подал нам всем пример тем, что никогда не спал. Разве не сказал он: «У лисицы есть нора, у птиц есть гнезда, но Сыну Человеческому негде голову преклонить»? Так вот, вернемся к вопросу о повторяемости и связанному с ним вопросу о разнообразии причин: почему в изложении Евангелий рассказ об одном и том же случае приводится с благословения Господа нашего два, три, а то и четыре раза? Да потому, что достаточная причина…

– Прошу вас, святой отец. Мне страшно. Вы слышали когда-нибудь об Арабском Кошмаре?

По лицу монаха скользнула тень недовольства.

– Нынче в Каире все только об этом и говорят. В устах этих людей все это превращается в очередную египетскую сказку.

– Это сказка?

– Нет, скорее всего нет. Я слышал, как некие священники обсуждали Арабский Кошмар с иной, христианской точки зрения. По утверждению некоторых из них, это предопределенное воздаяние за непростительный грех, направленный против Духа Святого.

– Святой отец, я никогда не понимал, что такое непростительный грех, направленный против Духа Святого. Наверное, этого никто не знает?

– Да. И никто не знает наверняка, что такое Арабский Кошмар. В этой схеме есть некая симметрия, – грустно сказал монах.

– Но вы эту точку зрения не разделяете?

– Нет. В любом случае христианину здесь бояться нечего. Это всего лишь боль. Никакие неисчислимые страдания не могут служить помехой истинно благочестивой христианской жизни.

– Но что такое Арабский Кошмар?

– Наиболее правдивое предание связывает его происхождение с Лазарем. Вам известна история рыцарей Лазаря?

– Я даже никогда о них не слышал.

– Хорошему христианину вполне достаточно знать лишь то, что это священный орден рыцарей, которые, хотя и будучи поражены ужасною проказой, сражаются за нашу веру против магометанства. И это учит нас, что их пример…

– А что следует знать о них плохому или посредственному христианину?

– Сын мой, возьмите себе в пример их набожность и позабудьте свои мелкие боли и огорчения. Сей пример…

– Какое они имеют отношение к Кошмару?

– Кошмар беспределен. По утверждению Нико…

– Что общего у этого ордена с Лазарем?

– Он основал орден прокаженных рыцарей. Если позволите мне вернуться к Нико…

– А Лазарь какое отношение имеет к Арабскому Кошмару?

– Лазарь десять дней и ночей пролежал в могиле, прежде чем Господь наш Иисус Христос воскресил его из мертвых. По этой причине мы должны понять, что… Нет, я вижу, рассуждения о Господе нашем вас не интересуют. Поймите в таком случае, что, когда Лазарь воскрес из мертвых и вновь начал ходить среди людей, он стал носить с собой насекомое, которое десять дней и ночей пролежало рядом с ним. Это насекомое было из тех, что обитают по преимуществу на могилах и кладбищах. Тварь сия пожирает мысли умерших. Она проедает мозг и селится в месте, где расположен дар воображения, хотя покойник, будучи мертвым, о ее чудовищном аппетите не подозревает. Добавил ли я, что это насекомое не следует понимать в буквальном смысле? По утверждению Блаженного Нико, это всего лишь метафора, выражающая страхи христианской души, которые в силу невежества могут довести до греха.

– Благодарю вас, монах. Это я и хотел узнать. Значит, это просто христианская притча.

– Просто притча! Просто притча! Христианские притчи правдивее самой правды. Не предавайтесь иллюзиям, сын мой. Прокаженные рыцари уже в Каире. В Каире уже и Арабский Кошмар. Быть может, как раз в этот самый момент согласно проклятию Лазареву ниспосланы на ложа еще живых муки смертные. В жизни своей мы…

Бэльян уже утратил всякий интерес. Что-то смутно беспокоило его, что-то в том, как произнес монах ранее имя Зулейки. Самоуверенность, с которой монах произносил это имя, возбудила в нем подозрения.

– Вы знаете женщину по имени Зулейка, о которой я ранее говорил?

– Э-э… знаю ли я ее? Ну что вы, какой мужчина может с уверенностью сказать, что знает другого мужчину или даже женщину? Знать самого себя, по утверждению древних…

– Порой мне кажется, что все мало-мальски значительные персоны в этом городе знают всех прочих значительных персон – то есть, конечно, значительных в рамках моей истории.

– Вашей истории! Что такое ваша история, чтобы ею гордиться?

– Святой отец, я уже, по-моему, говорил вам, что сны мои мне кажутся явью. Это происходит потому, что вся моя жизнь стала казаться мне сном, театром теней, мистерией, разыгрываемой марионетками, карточной игрой, в которой я – козырь.

– Игрой? Игрой вокруг вас? Не только леность, но и самонадеянность!

– Возможно, но такое у меня чувство. Кукольник дергает за мои ниточки. Те, кто знает, как разыграть мою карту, разыгрывают ее – Кошачий Отец, Йолл, возможно, и вы. Только я, похоже, в игре не участвую.

– Быть может, это признак не самонадеянности, а чрезмерной смиренности… Посмотрим. Что это за шарада, в которую, как вы полагаете, все мы играем?

– Не то чтобы шарада, но принципы, по которым здесь подразделяются люди, очень зыбкие. Вейн говорит, что служит христианскому миру, и берет деньги у султана Египта. Йолл тоже утверждает, что работает на христианский мир, а сам стремится сорвать планы Кошачьего Отца и Вейна. Все, кому он служит, похоже, сговорились не выпускать меня из Каира. Все ведут со мной какие-то игры. Думаю, и вы – один из игроков. Вы и сейчас со мной играете.

Монах вздохнул и сказал:

– Идемте со мной.

Решив, что монах ведет его к алтарю, в противоположный конец караван-сарая, Бэльян последовал за ним. Однако, остановившись лишь у ворот, дабы монах сунул в протянутую руку арабского мальчишки монетку и прошептал ему на ухо слова, наверняка бывшие благословением, они направились по улицам города на юг, в направлении Цитадели. Но когда они приблизились к ее внешним стенам и начали подниматься, монах повел его вдоль стен немного восточнее, и вскоре они уже карабкались по склону горы Мукаттам к вершине, которая смутно виднелась вдали, над самыми высокими стенами Цитадели. По мере их восхождения покрывавшие нижние склоны заросли низкорослых платанов и пальм редели, а потом и вовсе исчезли. При каждом шаге вниз сползали ручейки камней и песка. Монах без остановки поднимался почти до самой вершины, а Бэльян плелся позади, запыхавшись и чувствуя головокружение. Солнце зашло, хотя на западе все еще пламенели в его лучах высокие облака. Город уже погрузился в сумерки. Они остановились и сверху взглянули на него.

Казалось, монах должен заговорить, должен сам исповедоваться и признать, что не происходит борьбы добра и зла на земле, что нет противников в этой борьбе, а есть лишь одна сторона – те, которые знают. А те, коим знать не дано, – всего лишь игрушки в их руках. Бэльяну казалось, что этот самоуверенный, ученый монах должен признаться ему в существовании тайной доктрины.

Наконец монах и вправду заговорил:

– Видите город внизу? Видите? Не кажется ли он вам в вечернем полумраке детской игрушкой или игральной доской, а люди, толпящиеся на улицах, – крошечными куколками, а то и насекомыми? Разве отсюда, сверху, не кажутся смехотворными их усилия, идеалы и страсти?

Бэльян кивнул.

– Так я и думал. Сын мой, лелея подобные мысли, вы играете соблазнами столь же сильными и богомерзкими, как те, коими искушал Господа нашего Люцифер, когда в единый миг показал ему все царства земные. И все же задумайтесь теперь о том, что, в то время как Господу нашему дьявол сулил реальную мирскую власть над всеми этими царствами, вам он сулит всего лишь иллюзорное чувство превосходства над ними. Иллюзия сия возникает на большом расстоянии. Вам следует видеть город душ людских, а не доску игральную. Следует видеть людей, а не насекомых. Вы молоды, и заблуждения ваши – от свойственного молодости высокомерия. Вы считаете, что души других людей не имеют значения, потому что не способны поверить в свою. Но все и реально, и важно, независимо от вашего мнения. Время игр и мистерий прошло. Вам предстоит серьезное дело. Вы дали обет совершить паломничество. Посвящен я и в то, что вы также дали некое обещание королю Франции. И его надо выполнить, ибо королю необходима информация о численности полков басурманских. Поэтому возвращайтесь вниз и выполните взятые на себя обязательства. Праздность есть ваше проклятие. Не случайно вас во сне поражает недуг.

– Ах, но откуда же мне знать, что я и нынче не сплю, откуда мне знать, что вы не дьявол, искушающий меня во сне?

Монах опустился на колени. Бэльян подумал, что он хочет расцеловать его ноги, но монах ничего подобного не сделал. Взамен он с криком «Это явь! Это не сон! Это явь!» принялся ритмично биться головой о землю. Когда он наконец поднял голову, с темени его стекали тонкие струйки крови.

– Да, теперь я убедился, – сказал Бэльян, напуганный и смущенный. Бэльян оставил монаха сидеть на склоне горы и устало побрел вниз, по направлению к городу.