Арабский кошмар

Глава 17 Продолжение окончания интерлюдии

Ох, каково же рассказывать совсем другую историю – к примеру, историю о халифе Батике! Другой такой длинной повести я не помню. И все же я стрелой помчусь к ее неизбежной развязке. Забавных отступлений больше не будет, ибо многое еще в этом городе я желаю вам показать: каирский птичий двор, например. Цыплята выводятся на теплых кирпичах. Это непременно подмечают все чужеземные гости нашего города. Потрясает размах предприятия. Взор вошедшего в один из двух десятков огромных курятников тотчас же устремляется вдоль длинных полок, до потолка уставленных сомкнутыми рядами клеток. Куры подымают оглушительный шум, сотни несушек, выстроившихся в стройные ряды, кладут яйца, и из тысяч нагретых на теплых кирпичах яиц выводятся тысячи цыплят. Просто не верится, что у вас на Западе может быть нечто подобное! Вот увидите! Вы будете поражены!

Но сначала надо закончить рассказ. Он может вас позабавить, даже несмотря на то, что мне он удовольствия больше не доставляет. Здесь, внизу, холодно и темно. У меня неудержимо выделяются пот и слюна, в глазах черные круги, сводит желудок, трудно дышать, точно чьи-то пальцы сжимают мне горло, однако не будем останавливаться на грустном разборе моей анатомии. Продолжим увеселение…

Но тут торопливо вмешался монах:

– Да, возвращаясь к вашей истории, скажите, как вышло, что пара мартышек сумела отгадать загадку, которая оказалась не по силам и даме, и принцу, и носильщику?

Бульбуль застонал, но Йолл ответил:

– Ах, как же я мог упустить самую важную часть рассказа!

Он хлопнул себя по лбу и продолжил.

Когда приключение закончилось – то есть когда принц с носильщиком обнаружили, что и дама, и сад исчезли, – они повернули обратно и разговорились.

– Вы, судя по всему, человек неглупый, – сказал принц. – Почему же вы всего лишь простой носильщик, когда в нашем городе перед умными его жителями все двери открыты?

– Теперь, о принц, я как раз и живу надеждой, что вы окажете мне протекцию, – отвечал носильщик. – А в ответ на ваш вопрос позвольте мне рассказать одну историю.

(– Между прочим, это учебная история Веселых Дервишей, – вставил в качестве небольшого отступления Йолл.)

Носильщик начал рассказ:

– Давным-давно, за горами, за долами, в далеком Рукнабаде, отправился как-то раз султан тех владений поохотиться в свои леса. Охота складывалась неудачно, но под вечер султан и его егеря неподалеку от логова загнали и убили волчицу. Предполагая найти ее детенышей, один из самых храбрых егерей обшарил логово. Волчат он не нашел. Нашел же он там маленького мальчика, грязного, щуплого, с длинными острыми ногтями. Похоже было, что его растила волчица. Подивились султан и его придворные такому чуду, и султан приказал доставить волчьего выкормыша во дворец и воспитывать вместе с его родными детьми.

Мальчика доставили во дворец, но оказалось, что воспитывать его вместе с сыновьями и дочерьми султана невозможно, ибо он был неопрятный, непослушный и бессовестный. Он беспрестанно плакал и не желал говорить. Долго еще изумляла людей его тайна, но в конце концов его упрятали под замок в султановы конюшни. Прошло несколько лет, и о волчьем выкормыше, питавшемся объедками, которые бросали ему султановы конюхи, почти позабыли.

Но однажды вечером, когда султан и его придворные обедали в большом зале дворца, дворецкий обратил внимание своего господина на щель в мраморном полу. Пока султан смотрел, щель расширялась, а потом, как только она стала достаточно широкой, из нее, громко пыхтя и отдуваясь, выбрался и неуклюже сгорбился посреди обеденного зала джинн. Даже там он доставал головой до потолка. Не дожидаясь вопросов, джинн заговорил: «О султан, во дворце твоем есть одна тайна. Я говорю о мальчике, воспитанном волчицей. Тайна происхождения его не известна ни единому человеку. Он должен раскрыть ее сам. Истина предназначена ему одному. Если мальчик желает узнать тайну своего происхождения, он должен отправиться на поиски. Не позднее чем через месяц он должен разыскать меня. Я живу в зубастой пещере в горах, на северной границе твоих владений. Там я буду ждать его».

Султан воскликнул что-то в ответ, но джинн его не дослушал. Он вновь спустился в глубины земные, тщательно заделав за собой щель.

Всеобщее оцепенение наступило после исчезновения ужасного призрака. Из конюшни привели мальчика и передали ему слова джинна. Он не подал виду, что понял их, но султановы слуги тычками, а потом и пинками выпроводили упрямого и, по – видимому, слабоумного мальчика из дворца и показали ему горы, высившиеся к северу от Рукнабада. Мальчик и вправду смутно понимал то, что говорят ему слуги, просто ему не хотелось покидать уютные конюшни.

И все же он отправился в путь через леса Рукнабада, двигаясь меж деревьев на четвереньках, ибо такой способ передвижения счел самым быстрым. Тропинки в лесу разветвлялись на множество новых тропинок, соединявшихся вновь. Мальчик передвигался стремительными волчьими прыжками, хотя и боялся, что не в том направлении. Но не у кого было спросить дорогу, пока однажды вечером не вышла из темной чащи девушка и не остановилась, преградив ему путь. Не сумев подобрать слова, чтобы спросить ее, как отыскать пещеру джинна, мальчик нарисовал зубастую пещеру на земле. Девушка взглянула на рисунок, а потом, превратно истолковав его намерения, задрала свои юбки и затащила его в свою потайную пещеру. Наутро он покинул спящую девушку, так ничего и не узнав.

В тот же день, однако, ему повстречалась волчица, и он обнаружил, что способен объясниться с ней с помощью ворчания и рычания и что у нее есть желание и возможность отвести его в пещеру джинна, расположенную за лесом, высоко в разреженном воздухе гор. Что она и сделала.

Пещера у джинна и вправду оказалась зубастой, ибо вход в нее был окружен изнутри сталактитами и сталагмитами. Осторожно ступая меж их клыками, мальчик вошел и лицом к лицу встретился с джинном, лежавшим в огромной куче одеял, которые тлели и дымились из-за чудовищного жара, выделяемого его телом.

Джинн, явно обрадовавшись его появлению, извлек из-под одеял слегка обгоревшее письмо и сказал: «Теперь тебе следует знать, что джинны бывают самые разные – добрые и злые, ученые и неграмотные. Некоторые джинны даже знают наизусть Коран. Но я не из их числа. Я даже не умею читать. Однако вот у меня в когтях письмо, которое содержит правду о тебе и твоем происхождении. Отнеси его вниз, в деревню, пускай его тебе там прочтут. В благодарность же за то, что я его тебе передал, прошу только об одном: возвращайся поскорее и расскажи мне, что там написано, ибо история твоя может оказаться интересной, а хорошие истории я люблю больше всего на свете».

Потом джинн, кряхтя, повернулся на другой бок, а мальчик, прорычав что-то задумчиво про себя, направился вниз, в деревню. Прошли ночь и большая часть дня, прежде чем волчий выкормыш вернулся и вновь предстал перед джинном. Он был окровавлен и весь в синяках.

«Ну, что случилось?» – спросил джинн, поднимаясь со своего дымящегося ложа. Мальчик принялся яростно ворчать и жестикулировать. Джинн не скрывал удовольствия. «Ах! Совсем забыл, ты же не способен говорить! Какое несчастье! Ты страдаешь тем, что мы, джинны, называем афазией. Это недуг, при котором больной не в состоянии облекать свои мысли и переживания в слова. По этой причине ты не в силах разгадать тайну своего происхождения. С другой стороны, тайна сия еще не разгадана. По этой причине ты не в силах говорить. Вот это узел! Как же нам его распутать? Так вот, дело в том, что ты попросту боишься раскрывать тайну своего происхождения. Узел – в тебе самом. Ты молчишь и все эти годы молчал, дабы не узнать ненароком, где находится твой отец, и не встретиться вновь с человеком, который, по-твоему, ребенком бросил тебя в лесу на милость волков. Но в молчании твоем никакого проку. Теперь я могу сказать тебе, что отец твой умер».

Джинн умолк, дабы посмотреть, какое воздействие окажут его слова. Мальчик совершал глотательные движения. Казалось, он сейчас подавится. Затем наружу вырвался поток слов. Долгое время они складывались в сплошные проклятия. Наконец он достаточно успокоился, чтобы поведать джинну свою историю и даже найти некоторое удовольствие в ее формулировании.

«Я направился в деревню, как ты мне велел. День был жаркий, поэтому, спускаясь с горы, я испытывал все возрастающую жажду. Немного не дойдя до деревни, я повстречал на перепутье одноглазого старика. К поясу у него, как я заметил, была привязана фляга с водой. Я жестами показал ему, что он должен дать мне напиться. Он понял, что я хотел сказать, и ответил словами: «С какой стати?»

Я показал ему пересохший язык и убедительно изобразил свои страдания. «А мне-то что? Однако в тебе что-то есть. Я дам тебе воды, но сначала ты должен отгадать загадку:

Спрошу тебя о семерых, уже имеющих названья.

Они не заплутают, не вылетят из памяти, и каждый стар и нов.

Всяк, кто живет в них, живет как в жизни, так и в смерти».

Джинн фыркнул: «Думаю, даже единственным своим глазом он узрел, что с виду ты слабоумный, и наверняка рассчитывал, что если ты по какой-то странной случайности знаешь ответ, то вымолвить его все равно не сумеешь. Продолжай. Что было дальше?»

Мальчик нахмурился и продолжил: «Я в отчаянии смотрел на него. Потом мне пришло в голову, что, если даже я не сумею заставить его дать мне немного воды, он хотя бы может избавить меня от необходимости идти в деревню. Поэтому я сунул ему в руки письмо, которое ты мне дал, и с надеждой посмотрел на него. Он бегло просмотрел письмо и вернул его мне. Он был в ярости. «Ты отгадал загадку, – сказал он. Потом он бросил на меня хитрый взгляд: – Я обещал тебе воды, но не обещал чашку». И с этими словами он вылил воду мне под ноги, и она впиталась в пыль. В бешенстве набросился я на него и попытался разодрать ему глотку зубами. Потом, обнаружив, что зубы у меня недостаточно большие и острые, я попросту его задушил.

В ужасе воззрился я на первого убитого мной человека. Потом я обыскал его тело, надеясь найти что-нибудь мало-мальски ценное. При нем было только письмо. Взяв и его, и мое письмо, которое я ему показывал, я продолжил путь в деревню.

Там, помахав письмами, я дал понять, что прошу отвести меня к тому, кто сумеет их прочесть. Меня отвели к профессиональному письмописцу, который читал и писал все письма в деревне. «Покажи-ка, – сказал он. Потом он молча углубился в чтение и через некоторое время сказал: – Это очень интересно». После чего он вышел и собрал вокруг себя полдеревни. Затем, удовлетворившись, наконец, количеством слушателей, он начал нам всем читать.

«Мектуб. Сие написано. Это рассказ о судьбе и ее превратностях… Родителей своих я не знал. Я был подкидышем и, судя по самым первым моим детским воспоминаниям, рос в лесу среди обезьян. Но однажды, когда я еще был ребенком, люди нашли меня сидящим на опушке и отвели в ближайший город. В городе был школьный учитель, служивший при большой мечети, и меня отдали на его попечение. В меру своих весьма скромных способностей я обучился у этого человека обычаям и языку рода людского. Наконец настала пора обучить меня ремеслу или профессии. Однако найти наставника, который согласился бы взять меня в ученики, оказалось трудно, ибо всех смущало мое таинственное происхождение и я в самом деле был угрюмым и, видимо, недалекого ума человеком. Но однажды, когда мы с учителем бродили по базару в поисках подходящего наставника, к нам подошел один человек и сказал, что подыскивает команду на свой корабль, на котором предполагает с торговыми целями отплыть к островам, расположенным восточнее Суматры.

Они со школьным учителем быстро договорились о том, что меня, который, насупившись, стоял рядом, зачислят в списки команды. Был подписан контракт, и капитан заплатил учителю деньги. Мой новый хозяин отвел меня на пристань. Знать бы мне тогда то, что предстояло узнать впоследствии, я повернулся бы и убежал обратно в леса, дабы жить там в первобытном довольстве, питаясь фруктами и орехами. Но я был молод, думал, что с моим скучнейшим образованием покончено, и уже обуреваем был жаждой приключений! Вслед за капитаном поднялся я на корабль. Капитан был весьма доволен выгодной сделкой, заключенной с учителем. Поскольку ясно было, что капитан не богат, и многие подозревали, что его таинственное предприятие будет рискованным, команду он набирал с большим трудом. Команда, которую ему удалось подобрать, состояла по большей части из преступников, калек и (как я, например) людей скудоумных.

Капитан был стариком, озлобленным и жестоким. Он был одержим, как пришлось мне впоследствии узнать, сознанием прошлого греха и нынешней цели, хотя равно и то, и другое было мне тогда неведомо. Команда служила ему неохотно. Всей команде было известно, да и в городе ходили упорные слухи, что торговля с островами восточнее Суматры, да и с кем бы то ни было, капитана совсем не интересует. Вместо этого, как утверждали многие, он намеревался, преследуя собственную тайную цель, направить судно на самый край земли.

Именно это он и сообщил нам в день, когда мы снимались с якоря. Он обратился к нам с полуюта.

– Я провожу изыскание, – сказал он.

Будучи с детства дурачком, слова этого я не знал (ныне мне его смысл хорошо известен) и поэтому спросил:

– Что такое изыскание?

– Проводить изыскание – значит задавать вопрос в движении, только и всего, – ответил он.

– Какие же вопросы вы задаете? – спросил другой член команды, но капитан разгневался и больше ничего нам, палубным матросам, не открыл. Единственным человеком, коему он действительно доверял, был его помощник.

Мы снялись с якоря. Что это было за плавание! Меня отправили вахтенным в «воронье гнездо», и я сидел там день за днем, восхищенно глядя вперед или вниз. Впереди я видел чистую, безбрежную синеву. Горизонта не было. Воздух в тех экваториальных краях был теплый и желеобразный. Он имел природную тенденцию застывать и порождать образы, точно так же, как земля благодаря своим природным генеративным способностям порождает в почве камни; по крайней мере так учил меня в мечети мой наставник. Образование – чудесная вещь. Так вот, я видел миражи – караваны верблюдов и воздушные замки, плавучие острова, корабли, плывущие кверху килем по внутренней поверхности небесного свода, тусклые разноцветные сияния и громадные суда с наполненными ветром парусами. Однажды мне показалось, что я вижу наш корабль, испытывающий качку в бурю, идущий обратно, к порту отхода. Вне всяких сомнений, то были мои упования, предвосхищавшие реальные события. Разглядеть корабль было трудно.

Внизу взор мой носился по запутанному такелажу с его переплетениями и складками, ниспадавшими на палубу, где под наблюдением капитана трудилась несчастная команда грязных полулюдей. Приуготовленный своею обезьяньей ловкостью для жизни средь рангоутов и такелажа, я мог разглядывать их сверху и созерцать иные перспективы. Прославит ли меня и тех рабочих животных, что внизу, таинственная цель нашего капитана?

Лишь однажды пришлось мне прервать свои уединенные размышления. В один прекрасный день мы, спасаясь от бури, зашли в порт на белуджийском побережье. Именно там я и достиг вершины счастья, и именно там, хотя тогда я этого еще не сознавал, были посеяны также семена нынешних моих невзгод. В порту, во время увольнения на берег, со мной заговорила молодая белуджийка.

– Ваше лицо напоминает морду обезьяны, – сказала она. – Не поймите меня превратно. У вас большие глаза. Щеки ваши раздуваются и пылают здоровым румянцем. Во всем лице отражается звериная невинность. У вас действительно красивое лицо. И вновь не поймите меня превратно. Я не шлюха. Я приличная девушка из хорошей семьи, живущей в этих краях, но…

«И тут, – сказал дальше джинну волчий выкормыш, – профессиональный письмописец отказался читать дальше. Он утверждал, что, поскольку среди слушателей есть женщины и дети, это будет не совсем удобно. В публике разгорелся спор по поводу его притворной стыдливости. Дело кончилось тем, что письмописец перевернул несколько страниц и продолжил историю со следующего места…»

Наутро мы вновь подтвердили наши обещания, и я поднялся на борт корабля, дабы плыть дальше на восток. Если бы я только знал, что за цель была у нашего капитана и при каких обстоятельствах буду я возвращаться назад! Когда мы удалились от берегов Белуджи…

– Минутку, Йолл, – сказал Бэльян. – Если письмописец не согласен был читать о том, что произошло между мальчиком-обезьяной и молодой белуджийкой, это совсем не значит, что вы не можете нам об этом рассказать.

– Предание умалчивает, – сказал Йолл. Потом, после очень долгой паузы: – Хотя ум может предположить. Но вернемся к повести о человеке-обезьяне в том виде, в каком письмописец прочел ее волчьему выкормышу, а тот пересказал джинну…

Когда мы удалились от берегов Белуджи и отстали птицы, которые подбирали корабельные отбросы, всех начали одолевать мысли по поводу неведомой цели нашего путешествия, расположенной к востоку от Суматры. Морякам известно множество преданий о том, что находится на краю света, и у каждого из этих преданий в команде имелся по меньшей мере один сторонник. Одни утверждали, что мир окружен бронзовой стеной. Другие говорили, что мы будем плыть, пока не натолкнемся на мир, зеркально отражающий наш собственный, и не увидим там самих себя, плывущих нам навстречу. Третьи полагали, что на краю света находится первобытная тьма, из которой создается все сущее. Четвертые считали, что там просто-напросто зловонное море без берегов.

Наконец поинтересовались мнением старшего помощника. (Хотя помощник, несомненно, был ближайшим доверенным лицом нашего молчаливого и сумасшедшего капитана, он все же умудрялся пользоваться необыкновенным влиянием среди остальных членов команды.) Мнение свое он высказал неохотно.

– Подобные вопросы бессмысленны. Спрашивать, что творится на краю света, – все равно, что спрашивать, что чувствует человек, когда он мертв. Это все равно, что пытаться пощупать рукой край сновидения.

Капитан и дальше хранил молчание. Я был доволен. Казалось, для окончания нашего плавания нет никаких причин. Как мне хотелось, чтобы ему не было конца! И все же именно я, разумеется, и возвестил о конце нашего пути, хотя, когда я впервые увидел остров со своего высокого наблюдательного пункта, он показался мне довольно небольшим и ничем не примечательным. Капитан приказал бросить якорь неподалеку от острова и принялся в лихорадочном возбуждении распоряжаться насчет высадки на берег. По мере приближения к острову становилось ясно, что он сплошь состоит из камней и грунта. Лишь одно-единственное засохшее дерево, стоявшее на голой земле, разрастающейся трещиной в синеве выделялось на фоне неба.

Так мы высадились на сей столь неожиданно невзрачный островок.

– Это остров на краю света, – сказал помощник капитана.

Капитан только кивнул. Вокруг него волновалась толпа моряков, и я в их числе. После длительного плавания и всех наших лишений – неужели это все? На минуту показалось, будто мы готовы тотчас же с ним расправиться. Как выяснилось впоследствии, это мало что изменило бы.

Но тут вмешался помощник, который и ответил на нашу все еще не высказанную мысль:

– Да, это все. И этого более чем достаточно. Это конец пути и награда за него. Видите вон то дерево? – (Как мы могли его не видеть? То был единственный предмет на острове.) – Это древо инкубации. На острове обитает Тайный Учитель. Он мудрец, но при этом невидим. То дерево есть своего рода дверь, открывающая путь к нему. В тени дерева может отдохнуть смельчак, который взыскует запретных знаний. Как только он уснет и станет видеть сны, он сможет приблизиться к Тайному Учителю и задать любой вопрос, какой пожелает, – здесь, под этим деревом, и больше нигде на свете.

Тут капитан быстро зашагал вперед и расположился под деревом. Он нервничал, но настроен был решительно. Успокоившись, он приготовился ко сну, хотя, прежде чем ему и в самом деле удалось уснуть, прошло несколько часов. Из нас же ни один не спал – мы наблюдали за спящим и нас одолевало любопытство. Наутро он проснулся поздно. Мы взволнованно столпились вокруг него. Еще полусонный, он неторопливо поведал нам свою историю, и мне показалось, что он стал разговаривать с нами властным тоном человека, добившегося своего.

– Мне почудилось, что я уснул и что, пока я спал, на этом засохшем дереве распустились листья, вокруг вырос лес таких же деревьев, а над лесом поднялась гора. Я посмотрел, и передо мной возникла тропинка, отлого ведущая в гору. Я решил подняться на гору и тронулся в путь в приподнятом настроении, ибо на тенистой тропинке было прохладно, а на деревьях пели райские птицы. Потом начало припекать солнце. Подъем стал круче. Я слышал, как с треском продираются сквозь ветки крупные звери, и несколько раз подумывал повернуть назад. Поочередно я столкнулся с дикой кошкой, коброй и неким поющим существом, почти похожим на человеческое, которое попыталось завлечь меня в чащобу, однако, полный решимости добраться до вершины, я продолжал свой путь, и они в конце концов отстали и обратились в бегство. Короче говоря, – (да, никогда еще наш капитан не бывал при нас столь многословен), – наконец, совсем неподалеку от вершины, я подошел к пещере, и там, у входа, сидел почтенный мудрец, нагой и лишенный украшений, если не считать короны из танцующих бликов. Он узрел меня издалека.

«Говори, о взыскующий познаний! Спрашивай все, что пожелаешь. Задавай любой вопрос, каким бы он ни был непонятным, трудным или непристойным. Говори!»

«Где мой сын, почтенный мудрец? Увижу ли я его когда-нибудь вновь?»

И капитан умолк. Мы ждали. Наконец один из нас спросил:

– Ну, и что же он сказал?

– О, мне и в голову не приходило, что он обязан что-то сказать! Я задал свой вопрос, поэтому я попросту повернулся и спустился с горы, а найдя подлинное свое дерево, проснулся.

Это уже было чересчур. Забраться в такую даль, доплыть до острова, расположенного на краю света, храбро встретив в пути столько опасностей, – и все это по велению человека, который, когда наконец заговорил, оказался самым большим идиотом из всех нас! В ярости мы насмерть забили его камнями (и я признаюсь, что мой камень был ничуть не легче прочих).

– Какая потеря, – сказал помощник, печально глядя на труп капитана.

– Интересно, какова история этого человека?

– Кем был его сын?

– Теперь нам никогда этого не узнать.

Со всех сторон раздались крики. Помощник капитана заставил всех умолкнуть.

– Возможно, вы и правы, но должен вам сказать, что у него в каюте я видел журнал, запертый в шкатулке с медными краями. Быть может, там содержится разгадка. Ключ у него в кармане.

Мы отыскали ключ, поспешно вернулись на корабль и открыли шкатулку. Помощник схватил журнал и принялся читать. Читал он довольно быстро. Тогда мне показалось, что с содержанием журнала он уже знаком. То, что он читал нам, оказалось не судовым журналом, как мы полагали, а историей минувшей жизни капитана. История эта такова».

«Тут я должен заметить, – сказал волчий выкормыш, – что письмописец читал медленно и часто делал паузы, дабы потолковать о чудесах этой истории. Поэтому было уже поздно, и письмописец сказал, что он выбился из сил. Он решил удалиться и дочитать историю в уединении, а наутро, когда мы все хорошенько выспимся, пересказать ее нам. Слушателям ничего не оставалось, как согласиться на это, и толпа разошлась. Мне дали поесть (между прочим, первый в моей жизни кусок вареного мяса), и я быстро уснул.

Наутро я, проснувшись, тут же поспешил к дому профессионального письмописца. На сей раз там собралась вся деревня. Писец разговаривал с людьми, и многие бросали в мою сторону гневные взгляды. Письмописец, коего я принял было за человека дружелюбного, швырнул мне под ноги оба письма и сказал: „Письма эти твои по праву, и история тоже твоя, но дальше их тебе читать я не намерен“. Потом по его сигналу полетели камни. Вся деревня погналась за мной с камнями, и я едва унес ноги. И вот я здесь, со всеми своими ранами и синяками и с неоконченным рассказом». – Волчий выкормыш выжидающе посмотрел на джинна.

«Дай мне письмо!» – сказал джинн и начал читать то письмо, что подлиннее, оттуда, где остановился писец, но едва он прочел несколько слов из истории погибшего капитана, как его перебил волчий выкормыш: «Постой! Тут что-то не так. Ведь перед тем, как я вышел из пещеры с письмом, которое ты мне дал, ты сказал, что не умеешь читать!»

«Ах да. Сказал, – ответил джинн. – Но пока тебя не было, я учился читать самостоятельно. Я обнаружил, что мое неумение читать связано с нервным расстройством. Когда мне в руки попадал подобный документ, во мне боролись нетерпение и страх. И тогда я страдал от неспособности расположить элементы в правильном порядке. Я был не в силах соблюдать должную последовательность букв, слов, фраз и абзацев на странице. Однако, по-моему, я уже начинаю осваивать сей трюк».

Волчьего выкормыша эти слова, похоже, не убедили, но джинн вновь нашел нужное место и на удивление умело продолжил чтение.

То, что он читал нам, оказалось не судовым журналом, как мы полагали, а историей минувшей жизни капитана. История эта такова.

«Когда я пишу эти строки, мы, по моим расчетам, находимся в неделе пути от острова, и, оглядываясь на странную цепь событий, которые меня к нему привели, я пытаюсь также, сидя здесь, в своей каюте, мысленно представить себе, кто и при каких обстоятельствах будет читать мою историю. Но размышлять об этом, наверное, не имеет смысла. Приступим. История, которую я должен рассказать, это история о горных крепостях, о молодых цыганках и о людях, более свирепых, нежели любой плотоядный зверь в джунглях. Это история о потаенном рае и потерянной молодости. Это история о… но к чему продолжать? Судите сами».

(Слушая помощника, читавшего историю нашего покойного капитана, я был поражен тем, каким прекрасным слогом писал наш капитан, и тотчас же решил, что, коли доведется мне писать подобную повесть, буду в меру своих весьма скромных способностей подражать сему литературному стилю.)

Но вернемся к журналу, который читал помощник капитана.

«Тайна моей жизни заключена в моем происхождении, и раскрытию сей тайны посвящена моя история. Ни отца, ни матери я не знал; по крайней мере я их не помнил. Я был подкидышем в девственных лесах и рос среди медведей. На приемных родителей я пожаловаться не могу; они были не менее, но и не более добры, нежели все люди, коих я с той поры встречал. Настал, однако, день, когда я научился ходить прямо и задавать людские вопросы. Как я появился на свет и почему отличаюсь от остальных медвежат? Кто мои настоящие родители?

Наконец медведи сказали мне, что я уже вырос из их опеки и что, если хочу узнать ответы, то должен пойти и расспросить черного медведя, который обитает близ некоего пруда, на самом краю дикой местности.

Придя туда, я увидел не медведя, а только человека, ловившего рыбу в глубоком пруду.

„Ты пришел задать мне вопросы“.

„Я пришел расспросить медведя“.

„Это я и есть. На самом-то деле я джинн. Медведям я кажусь медведем, а людям – человеком“.

„Значит, я – человек?“

„Конечно. Это все, что ты хотел узнать?“

„Кто мои родители?“

„Неужели это важно? В младенчестве человек – всегда животное, как бы его ни воспитывали. Так или иначе, ответ – в тебе самом. Когда ты родился, у тебя, безусловно, была мать. Был, возможно, и отец. Ты просто-напросто подавил в себе память о них“.

„Какая же это память, если я ничего не могу вспомнить?“

„Если память не идет к тебе, я отведу тебя к ней“.

С этими словами джинн поднял меня в вихре и, опустив неподалеку от освещенного солнцем приземистого храма с колоннадой, показал на него.

„Это Театр Памяти. Но здание это предназначено не для разыгрывания спектаклей, а для развития и демонстрации умственных способностей. Это идеальное место для продолжения твоих генеалогических изысканий. Должен, однако, предупредить тебя о двух вещах. Во-первых, что бы ты ни делал, не позволяй женщине у входа себя соблазнить. Во-вторых, в Театре ты можешь есть, но ни в коем случае не пей“.

Потом джинн меня покинул. Он не предупредил меня о том, что дама у входа будет обнаженной, и она так мило мне улыбнулась, что, прежде чем войти в Театр, я вошел в нее.

Наконец я вошел в Театр Памяти. Там на концентрически расположенных деревянных ярусах вырезаны были иероглифами архетипы всех планет, животных, кораблей, орудий, камней, телодвижений, риторических тропов и традиционных тем, систематизированные и пересистематизированные. В волнении осмотрел я зал. Затем я вошел в другую дверь и оказался в Зале Невольных Воспоминаний. Ах, что за ужасы! Что за чудовищные образы были исторгнуты там из меня – Косолапый Великан-Людоед, Человек-Крыса, Гриф, Сфинкс и Рогатый Пророк. Именно там, однако, услышал я правду о своем происхождении, ибо различил в шуме голосов своих предков голос отца: „Слушай внимательно, сын мой, ибо история, которую я намерен тебе рассказать, будет длинной и запутанной…“

Я подошел к стоявшему в центре зала столу, уставленному яствами и напитками, и, слушая, стал есть и пить. Голос продолжал шелестеть у меня в голове:

– Право же, я растерян и не знаю, с чего начать. Быть может, начать с середины? Да, похоже, так будет лучше. Так слушай же внимательно… Ночь была темная и ненастная, и я уже почти оставил всякую надежду, как вдруг увидел далекий огонек. С трудом поднявшись по открытому склону горы, я обнаружил пещеру и двоих смуглых волосатых людей, сидевших там на корточках у костра. Я спросил, можно ли мне укрыться от непогоды вместе с ними. Они разрешили и даже, как обязывали бытовавшие у них законы гостеприимства, предложили мне еды. Пока мы ели, я внутренне трепетал, опасаясь, как бы и им не оказалась известна история о моем детстве, проведенном среди леопардов. Потом один из них рыгнул и, повернувшись ко мне, сказал: „Расскажи…“.

Помощник, который, как вы помните, читал на острове эту повесть покойного капитана команде, в том числе и мне, перевернул страницу и злобно на нее уставился. Потом он перевернул еще одну и еще – и так до тех пор, пока молча не пролистал почти весь журнал. Мы в ожидании стояли вокруг. Затем он принялся клясться. „Нет, клянусь Печатью Соломоновой и Семерыми Спящими в Пещере, эта история тянется без конца! Предлагаю большую часть пропустить и перейти к окончанию“».

Тут волчий выкормыш прервал джинново чтение: «История не может в буквальном смысле тянуться без конца, ибо все, созданное Богом, имеет предел».

«Правильно, однако человек придумал бесконечность», – ответил джинн и с нетерпением вернулся к истории.

Мы принялись протестовать, но помощник капитана настоял на своем и возобновил чтение с последней страницы.

«Когда я вышел, женщина закрыла за мной дверь. Сначала я ее не узнал, а потом в изумлении воззрился на нее. Она постарела, живот отвис, а на лице были глубокие морщины.

„Да, я та самая женщина. Память разыгрывает порой забавные шутки. Ты пробыл в Театре четырнадцать лет. Пока ты был там, ты ел и пил?“

Я кивнул. Она рассмеялась и смеялась до тех пор, пока смех не начал причинять ей боль. Я ждал, когда она закончит.

„Ты жевал печенье памяти и отхлебывал из фляги с напитком, дающим забвение, – прохрипела она, – проще говоря, ты вспоминал прошлое и забывал о времени“.

В ужасе смотрел я на нее, но она продолжала:

„О, и пока ты находился там, я зачала и родила ребенка“.

„Что же с ним стало?“

„О, я оставила его на опушке леса. У меня там были кое-какие дела“.

Поодаль стоял джинн, который медведям казался медведем, а людям – человеком.

„Давно не виделись. Надеюсь, ты не был настолько безрассуден, чтобы пренебречь моими предупреждениями?“

„Не предупреди ты меня, я бы ни за что не догадался, что женщина охотно уступит соблазну, и не осознал бы, что напиток предназначен для того, чтобы меня искушать“.

„Вот оно что, – ответил джинн. – Так обычно и случается. Позволь мне предупредить тебя еще кое о чем, и, надеюсь, к этому предупреждению ты отнесешься с большим вниманием, чем к предыдущим. Твой сын жив. Его унесли с опушки леса обезьяны и вырастили, как своего детеныша. Согласно предсказанию, он тебя убьет. Мне кажется, что твой единственный шанс – это опознать его и убить первым“.

„Но как я его найду? Это невозможно, ведь я ничего о нем не знаю“.

„И я не знаю. Ничем не могу помочь. Разве что… на краю света есть остров, где пребывает Тайный Учитель, коему можно задать любой вопрос“.

На том наша беседа и закончилась. Прошли годы, прежде чем я скопил достаточную сумму, чтобы зафрахтовать корабль и отплыть на нем к цели. Однако я упорно трудился и, хотя и не видел больше джинна, всегда помню о нем и его последнем предупреждении, и, конечно же, меня постоянно побуждает к действию память об ужасной участи моего отца. Корабль, который я зафрахтовал, похоже, вполне годен для плавания, хотя команда его – сплошь отребье людское, совершенно не заслуживающее доверия. Лишь моему помощнику известны и вся моя история, и цель этого путешествия; кажется, он человек честный и надежный. Всем своим существом я чувствую, что удача уже близка. Когда я пишу эти строки, из „вороньего гнезда“ слышится крик мальчика „Земля! Земля!“».

«Вот и все», – с этими словами помощник капитана запустил журнал в море, где его поглотили волны. Я заподозрил неладное, и, думаю, не я один. Раздосадованные и недовольные помощником, вернулись мы на корабль и поплыли домой. Помощник взял на себя управление судном и оказался довольно умелым шкипером, даже слишком умелым, ибо стоило ему только свистнуть, как, словно послушный пес, поднимался попутный ветер, который гнал нас к Суматре и странам Запада. А однажды, когда уже приближался конец нашего пути, один из членов команды с удивлением заметил, что с тех пор, как мы покинули остров, не поймано ни единой рыбешки, да и птицы облетают корабль стороной.

«Что это может значить?»

«Это может значить только то, что кораблем управляют злые силы», – ответил другой член команды. Он высказал то, о чем думали все.

В ту ночь мы подкрались к капитанской каюте, где теперь спал помощник. Остановившись в нерешительности, мы почувствовали запах паленого, проникавший сквозь дверь. Мы ворвались в каюту и обнаружили, что от жара, выделяемого телом помощника, уже почти загорелись одеяла и что помощник – не человек, а джинн. Мы набросились на него и попытались его одолеть, но он вновь принял свой чудовищный природный облик и улетел в бурю. Вокруг корабля засверкали молнии и загрохотал гром. Корабль наполнился водой и пошел ко дну. Смерть была той чашей, которую суждено было испить всей команде. Спасся лишь я один. Меня затянуло в водоворот, образованный вихревым движением воды вокруг тонущего корабля, и затягивало все глубже и глубже, пока мне не начало казаться, что нет у этого моря дна, что я никогда уже не выплыву на поверхность и что давление воды сомнет сейчас мою грудную клетку в комок, как бумагу. Я слышал, что иногда, in extremis, перед глазами тонущего человека проходит вся его минувшая жизнь. Такое переживание вполне можно предвкушать с интересом. Однако должен сказать вам, что со мной ничего подобного не произошло, а если бы и произошло, то в столь неудобном положении я вряд ли обратил бы на это внимание. Таковы, полагаю, были мои мысли, когда водоворот приближал меня к гибели, как вдруг спираль завертелась в обратную сторону, увлекая меня за собой, и я пробкой выскочил на поверхность.

Я отдался воле волн и беспамятству. Придя в себя, я обнаружил, что выброшен на белуджийский берег. Так, голый и полумертвый, в миг крушения всех надежд, оказался я в тех же самых песках, где некогда познал величайшее счастье.

Памятуя о данных нами обещаниях, я направился в порт. Немного не дойдя до цели, я повстречал доброго горожанина, который привел меня к себе домой и одел, а когда я поправился, ответил на мои вопросы.

Он знал о девушке, о которой я говорил, хотя и не всю историю, и поэтому счел, что мне не следует выслушивать ее из его уст. Посоветовав мне пойти на гору к некоему сантону – праведнику, он подробно объяснил, как его найти. Нечто в той манере, в которой он говорил о моей белуджийской возлюбленной, переполнило меня дурными предчувствиями, поэтому, как только смог, я поспешил к этому сантону.

Сантон встретил меня радушно. Мне он показался знакомым. Вот какую историю он рассказал.

«Я хорошо помню эту девушку. Она покинула наши края, но перед тем пришла ко мне и попросила истолковать один сон. Сон был простой. Ей часто снилось, будто она падает в бездонную пропасть. Она истолковывала сон таким образом, что это падение в преисподнюю и что она осуждена на муки за непокаяние в грехах.

„Вздор, дорогая моя, – сказал я. – Хотя сон действительно ничего хорошего не предвещает. Сон о падении может иметь только один смысл. Он всегда означает, что сновидец есть падшая женщина, однако ты должна опасаться наказания от своей семьи и общества, а вовсе не Божьей кары, ибо Бог милостив и расценивает подобные случаи по-разному“».

Тут Бэльян перебил Йолла:

– Сантоново истолкование просто нелепо, ибо мне часто снится, будто я падаю, но это не значит, что я падшая женщина!

Йолл пожал плечами и продолжил.

Я посоветовал ей покинуть места, где ее знают, и убежать в лесную чащу, где ей не будет грозить всеобщее осуждение. Она расплакалась, ибо не желала покидать родителей, не желала она и оставлять всякую надежду вновь увидеться со своим возлюбленным. В конце концов, хотя и не совсем поняв мой совет, она послушалась, и больше я ее никогда не видел.

Я повернулся было, чтобы уйти, но он поднял руку и остановил меня.

«Постой. Это еще не все. Взглянув на нее, я сразу же понял, что она на сносях. Лишь по наивности своей не замечала она этого факта. Так вот, когда ее встревоженная семья организовала поиски и в результате этих поисков было обнаружено тело девушки, погибшей от холода и голода на опушке леса, обнаружились и признаки того, что она родила, но следов ребенка никто не нашел. Вот и вся моя история».

Я разрыдался. Но что-то меня тревожило. Внезапно я понял причину моей тревоги – тот знакомый запах паленого. Дрались мы отчаянно (он выцарапал мне глаз), но в конце концов я не сумел его удержать (ибо джинн способен ускользать из обличья в обличье), и он недолго думая отказался от лживой маски сантона, дабы вырваться из моих рук.

Я погрузился в раздумья. Она умерла, если джинн говорил правду, но, возможно, жив был мой ребенок. «Лишь найдя свое дитя, смогу я придать какой-то смысл тому, что было до сих пор бессмысленной жизнью». И все же я был растерян, не зная, как вести поиски. Наконец я вспомнил о тех, кто заботился обо мне в младенчестве. Я вернулся к обезьянам и обратился за помощью и советом к своим приемным родителям. Они ответили, что сначала должны узнать мнение своих старейшин.

(– В чем же, интересно, – как бы в скобках вставил Йолл, – состоит все очарование историй о говорящих животных? Возможно, все дело в ребенке, что в нас сидит. Дети рождаются в силу некоего животного магнетизма и придают любви облик пушистого медведя, а страху – громадного насекомого.)

«Полагаю, те, кто не был удостоен чести жить среди обезьян, как я, не сумеют ясно понять, что в обезьяньем обществе царят порядок и иерархия и что важные решения принимаются советом старейшин. Несколько дней я ждал, когда соберется совет, и еще неделю – прежде чем мне сообщили решение, и ответ их был довольно краток. Они дали мне загадку и велели не прекращать поиски, пока не найду того, кто сумеет ее отгадать. Загадка была такая:

И вот, сирота и чужак, вечно скитаюсь я по земле, загадывая всем эту загадку и разыскивая свое дитя».

Джинн закончил чтение.

«Теперь я сожалею о том, что убил его, – сказал мальчик. – И все же ничего не понимаю. Почему он разгневался и почему вылил воду?»

«На другом листе бумаги, который я тебе дал и который ты показал ему, был ответ на загадку. Вот почему он разгневался, и вот почему письмописец, когда смекнул, в чем дело, велел камнями прогнать тебя из деревни».

«Не понимаю. Совсем ничего не понимаю».

Тогда джинн, забрав и второй документ, поведал ему ответ на загадку, повернулся на другой бок и притворился спящим.

Разгадка ничего не прояснила, и волчий выкормыш пребывал в крайнем недоумении, но этим ему и пришлось довольствоваться. В глубокой задумчивости он повернул обратно и отыскал королевскую дорогу, которая вела ко дворцу султана. Там он рассказал свою историю султану и его придворным почти столь же подробно, как я рассказал ее вам. Было много вопросов и споров.

«Вот уж воистину головоломка и чудо! – воскликнул султан Рукнабада. – Что все это значит?»

«Это значит, – сказал мудрейший из придворных, единственный, кто внимательно следил за всем происходящим, – что мальчик сей – идиот, сын идиота и внук идиота. – Затем, помолчав, он добавил: – Разве сумел он хоть что-то узнать?»

Мнение этого придворного было решающим, и волчьего выкормыша навсегда изгнали из султанова дворца и владений.

– Я совершенно сбит с толку, – сказал принц, решив, что носильщик уже закончил. – К чему все это имеет отношение?

– Вы нетерпеливы, – ответил носильщик. – Дослушайте до конца. А конец сей истории таков, что после многочисленных приключений и неприятностей изгнанный юноша обосновался в Багдаде и стал там трудиться носильщиком. А теперь должен сказать вам, что юношей тем был я.

– У вас увлекательная и яркая жизнь, – признал принц и задумался. Через некоторое время он вновь заговорил: – Теперь, выслушав вашу историю, я понял, что вы все время знали и загадку, и разгадку – даже до того, как встретились с Вашо и волшебником-христианином, и задолго до того, как встретились с дамой в саду.

– Да, это так, – улыбаясь, согласился носильщик.

– Но ничего по этому поводу не предприняли?

– Это верно. Мне и в голову не приходило, что я должен что-то по этому поводу предпринять.

– Вы и вправду идиот, – заключил принц. – Такой идиот, что не только протекции от меня не дождетесь, но и рады будете убраться подобру-поздорову.

Йолл выпалил эти последние слова и умолк.