Аракчеев: Свидетельства современников

1. Рассказы бывших военных поселян о графе Аракчееве[664]

Когда была убита кастелянша Аракчеева, то тело ее было погребено в Грузине и на памятнике сделана надпись: «Здесь покоится прах Анастасии». Но нашелся такой человек, который, чтобы рассердить графа, внизу под этой надписью на бумаге написал:

Каким колдуном ни был граф, но никак не мог отыскать проказника.

Графский повар говорил, что он тайком от графа нюхал табак, а граф ему запрещал.

Вот однажды Аракчеев, чтобы уличить повара, ощупал в кармане у него табакерку и спросил: «Что это такое?» Заставил вытащить и потом велел ему эту табакерку положить на пол и самому разбить ее молотком, чтобы он не осмеливался больше нюхать. Повар по своей привычке не утерпел и обзавелся новой табакеркой, но скоро граф заставил его и эту разбить. Тогда повар стал носить табак то в бумажке, то в платке. Видит граф, что ему не отучить повара нюхать табак; купил ему в подарок дорогую серебряную табакерку, а потом и сам нередко вместе с поваром нюхал из этой же табакерки.

2. Рассказ новгородского старожила[666]

У Аракчеева, в его Новгородских военных поселениях, был один штаб-офицер, которому, как почти всем тогдашним офицерам, донельзя противна была вся эта неустанная, ежечасная деятельность по так называемому муштрованию несчастных тамошних крестьян, превращаемых в каких-то кукол наподобие потсдамских, лудвигсбургских и иных немецких воинов. Штаб-офицер этот имел в своем ведении целый поселенный участок и должен был с утра до ночи заниматься всяческою чистотою от рубашки крестьянина до паутины по углам его избы, от канав и изгородей до измерения угла при подъеме ноги на учебных смотрах. Что делать? Как ни противно, а служба! Ею дорожили в старину больше нынешнего. Затаенную злобу на эти беспощадные порядки штаб-офицер выразил иронически. В домашнем хозяйстве своем он развел множество индеек и устроил им большие клетки с ящиками снаружи для корму. Долговременным упражнением довел он индеек до того, что, как только клетка отворялась, индейки чинно и стройно выходили из нее, в предводительстве зобастого петуха, и поочередно становились одна за другою у ящиков, вытягивали шеи и оставались неподвижны до тех пор, пока штаб-, офицер гнусливым аракчеевским голосом не произносил слов: «Здорово, ребята!» Тогда только петух бормотал обычные свои звуки с трясением красного зоба, а вместе с ним все индейки стройно и в один миг оборачивались и принимались клевать пищу. Это повторялось ежедневно утром и вечером, и фронтовые шаги и обороты птичьи доведены были до высокого совершенства. Крестьяне-солдаты об этом знали и, конечно, про себя выражали сочувствие затее чудака, своего начальника. Слух о ней, разумеется, дошел до самого Аракчеева, сего грозного Силы Андреевича. «Быть беде!» — думает штаб-офицер.

Однажды приезжает к нему в участок Аракчеев и начинает подробный осмотр с обыкновенными своими придирками. Но начальник поселенного участка был деятелен и заботлив: куда ни пойдет Аракчеев, все в отличном порядке и полнейшей исправности, все согласно инструкциям и напечатанным планам, всюду примерная чистота, каждая вещь под номером и на своем, назначенном месте. Даже в избе солдата-поселенца подметено, выметено; ни паутины, ни сору. Аракчеев доволен, заметно смягчается и начинает убеждаться, что штаб-офицер простер свою порядливость даже на индеек не в насмешку, а по любви к делу. Обозрев все поселения и все нашед в хорошем положении, он спрашивает штаб-офицера: «Ну что еще у тебя посмотреть? Не покажешь ли твоего собственного хозяйства?» И вот они отравляются в офицерскую усадьбу, и тут тоже тщательный осмотр. «Да нет ли у тебя чего особенного на показ?» — «Кажется, ничего такого нет», — отвечает истомленный и внутренне трепещущий хозяин. «Слышал я, что охотник ты до птиц». — «Точно так, ваше сиятельство». — «Так дай мне полюбоваться». Нечего делать, надо вести к индейкам. «Покажи, покажи, вели отворять клетки». Индейки выскочили и стройно обступили свои корытца. Граф не может надивиться. «Ну как же ты их кормишь? Правда ли, что по команде?» Офицер принужден произнести: «Здорово, ребята!» — но произносит эти слова обыкновенным свои голосом: ни петух не кудахчет, ни его подруги не поворачиваются к корытцам. Тогда Аракчеев сам произносит то же, и мгновенно совершается привычная эволюция.

Грозный граф доволен отменно и уезжает, похваливая усердного офицера.

3. Крестьянин Шеллоник Граф Аракчеев[667]

Люблю я слушать рассказы дедушки Ивана о старине. Рассказывает Дедушка живописно и просто — факты он передает так, что будто бы ты сам видел их, заметил все мелочи.

Записывая рассказы дедушки, я чувствую, что они многое теряют под моим пером.

А рассказывает дедушка о тяжелых временах аракчеевщины, о военных поселениях и о всякого рода издевательствах над мужиками разного начальства.

Сам дедушка Иван не жил во времена царства Аракчеева и о деятельности его он узнал от старожилов, а главным образом от своего отца Степана и деда Феофана.

«Терпеть не могу, — начнет дедушка Иван, — когда начнут ругать графа и называть его — такой, сякой — мучитель, тиран… Благодетелем мужиков был Аракчеев, добрым и заботливым отцом, а не мучителем. Без хлеба ни один не сиживал, не вздувало с голоду брюхо, как в нынешние времена.

А лупцевал он нашего брата за дело — дарма никого не обижал. Пьяниц и лентяев не любил он дюже, а зато кто работал по порядку, то тому граф оказывал всякую помощь. Бывало, околела лошадь или корова — другую распорядится дать, — получи и работай!

А теперь что? Пьяниц разводят, чтобы водки больше выпили, кабаков понастроили!..

Чтобы нынче кому корову или лошадь дали, хотя бы взамен околевшей, — и вспомину нет. Последнюю со двора уводят. Теперь вот и хлеба нет, и работы нет, и дров неоткуда привезти, — кругом леса барские да казенные, а подати все-таки подай. Выжимают последнюю силу…

Аракчеев, бывало, возьмет оброк только с того, кто в силу взойдет, кому нет от этого разоренья…

Да и народ-то нынче стал не то, что прежде. Видно, Бог в наказание и начальство-то такое дал.

Эво, теперь не могут соблюсти порядка в полях. Ни дорог, ни канав, ни мостков не стало в поле; плехнет немного дождя, ну и затонули все полосы и все труды, а дороги обращаются в лужи — ни пройти, ни проехать. Стыдно за народ-то становится…

Приезжают агрономы, говорят о том, как лучше работать надо, о травосеянии, о скотоводстве, а что из этого толку? И добра агрономы-то желают, это видно, — спасибо им, но народ-то… Снопы на полосах начинают воровать один от другого, и может ли тут идти речь о травосеянии?

При Аракчееве не так было. Он за такой беспорядок запорол бы.

У графа не было агрономов, и он не допустил бы уговаривать мужиков, чтобы лучше работать.

У него агроном сидел в голове. Приедет, осмотрит, прикажет, и глядишь — мужик с хлебом. Да и на поля-то любо посмотреть было. Всюду порядок, канавы глубокие, не засорены, дороги ровные, а рожь-то так весело колышется, словно кланяется в пояс каждому и говорит спасибо за внимание к ней. <…>

Вспомнишь Аракчеева — царство ему Небесное — не раз, глядя на теперешние порядки», — и дедушка всегда в конце своих суждений высказывает пожелание, чтобы граф явился с того света хотя на один бы годик почистить землю от мусора.

Теперь передам несколько отдельных рассказов дедушки, характеризующих Аракчеева в разные моменты истории его власти и господства.

В изложении буду придерживаться того порядка мыслей и фактов, который установился в голове у дедушки, а также, по возможности, буду дословно воспроизводить наиболее характерные выражения дедушки.

«Прежде не так живали — по спинам нашим и наших отцов ходила палка и розги, собой ты не мог распорядиться ни на одну минуту, — везде чувствовался сердитый и дозорный глаз Аракчеева. Прежде и народ не такой был: покорно исполнял он волю начальства и безропотно вытягивался перед ним в «струнку».

Бывало, катит по деревне на рысаках окружной командир, так все кто куда — в разные стороны, лишь бы не налететь на грех. Если не удавалось улизнуть от налетевшей грозы, так становись и — глазом не моргни, головой не тряхни, а руки и ноги в колья обрати…

А когда изволит осматривать своих подданных поселян сам Аракчеев, то… — дедушка в этот момент с каким-то трепетом покачает головой и отрывчато махнет рукой. — Замрет комар и муха…

Однажды Аракчеев осматривал поля, только что зазеленевшие всходами озими. От дождя в бороздах стояла вода, и где хозяин полосы не успел выпустить ее, Аракчеев останавливался.

Выйдет из кареты, запряженной шестеркою лошадей, и грубо-гнусавым голосом завопит; «Чья полоса? где мерзавец? давай его сюда!»

Но не могли же все хозяева полос быть в поле, и Аракчеев набрасывался на голову.

Раз, раз, — хлопал по щекам голову, — раз, раз. Голова не пошевелится, и когда граф от него отойдет, то подзовет сотского и поступит с ним по-аракчеевски, т. е. накрасит морду за недосмотр.

Сотский добирался уже до хозяина полосы.

Таким-то манером и поучался поселянин Аракчеевым, если не личной расправой, то через посредство начальников.

И все были довольны.

Но, сказывали старики, — иногда милостив был Аракчеев-шутник. Едет этак он по полям и видит непорядок — в межах вода. Подозвал голову и затопал на него ногами. Голова не квыкнет — молчок…

Граф смотрел-смотрел на него и скомандовал: «Ложись и пей и выпей до капли, чтобы полоса не мокла!..»

Голова растянулся на зеленевшей озими и начал сосать…

«Ха-ха-ха!» — захохочет граф и поедет дальше.

И, надо вам сказать, натуристый был граф. Уж раз что назначит, прикажет — шабаш, так. Иногда и жалость одолевала его, но уж настоит на своем.

Служил при графе писец, шестидесятилетний старичок, трудолюбивый и добрый такой. Аракчеев любил своего писца, и иногда этот писец, царство ему небесное, сокращал гнев графа. Но однажды старичок чем-то провинился перед графом, и граф приказал ему всыпать полсотни.

Началась расправа. Старичок взвыл… Граф присутствовал при расправе, и, должно быть, жалко старика-то стало. Но вместо того, чтобы отменить наказание, граф встал перед растянутым и привязанным к скамейке стариком на колени и почти со слезами умолял: «Голубчик, потерпи, ведь пятьдесят положено, только-то, потерпи, дорогой!..»

Здоровенный мужчина был мой дед Феофан — высокий, в плечах целая сажень, а кулаки что полупудовки.

Аракчеев почитал Феофана, всегда заезжал к нему на дом держать советы. Феофану привольно жилось, не так, как прочим мужикам. Он был освобожден от всех обязанностей пахотного солдата.

Вас это удивит, но я постараюсь объяснить, в чем дело.

Приехал однажды в наше село Аракчеев из Грузина, собрал мужиков и прочитал: по указу Е[го] Императорского] В[еличества] объявляю вас на положении пахотных солдат и т. д.

— Кто желает исполнить царскую волю?

На предложение графа мужики ответили молчанием. На второе предложение они ответили, что не желают быть солдатами. Граф начал уговаривать мужичков и объяснил, что волю Государя бесполезно не слушать.

— Кто желает? — повторил граф третий раз.

Из толпы мужиков вышел мой дед Феофан.

Граф посмотрел на него, смерил взглядом с головы до ног, а когда Феофан подошел к нему совсем близко, граф взирал на него так, как смотришь на верхушку большого дерева…

— Ну, ты чего?

— Желаю исполнить волю Его Величества, ваше сиятельство!

По лицу графа разлилась улыбка удовольствия, и он сказал: «Однако, хорош молодец — будешь мне товарищем!..»

Кроме Феофана пожелали быть солдатами еще три мужика, но они были из других деревень.

Остальным же, не пожелавшим добровольно быть солдатами, граф приказал всыпать по полсотне розог по очереди, пропуская одного. К этому делу приступили солдаты — граф, верно, чувствовал, что мужики будут упорствовать, и захватил с собою на всякий случай их целую роту.

Так-то вот наших мужиков и обратили в военно-пахотных солдат.

Через несколько времени Аракчеев снова приехал в наше село, собрал мужиков и прочитал царский указ о даровании льгот крестьянину Феофану Филиппову.

Кроме льгот граф привез Феофану от самого Царя подарок — почетный кафтан, а супруге его от Государыни платье и кокошник.

В первую же службу Феофан с супругою стоял среди церкви, дабы показать народу, что за Царем служба не пропадает.

Феофан осенял себя широким крестом и был доволен тем, что народ смотрел на него с благоговением.

Кроме землепашества Феофан занимался рыбной ловлей неводами в реке Волхове.

Тогда не надо было платить за право ловли рыбы неводом, как теперь, а лови кто хошь, у кого сила есть.

У Феофана было два сына — Степан и Михаил. Кроме сыновей на рыбную ловлю Феофан нанимал поденщиков, а сам он не ездил на ловлю. Однажды сыновья Феофана изловили в Волхове трех больших стерлядей.

Пойманных стерлядей, как небывалую редкость, Феофан задумал подарить графу за его милость и уважение.

Едет этак граф по дороге на шестерке, Феофан выбежал на дорогу и сделал рукою знак, чтобы кучер остановил лошадей.

Лошадей кучер задержал, но графа это так рассердило, что он выскочил из кареты и закричал, как будто не замечая Феофана: «Кто меня осмелился остановить? Кто такой? давай его сюда!» — и т. д. и понес и понес.

Феофан молчал, но когда граф успокоился, то заявил, что остановил графа ради преподнесения ему подарка, состоящего из трех живых стерлядей.

Граф ухмыльнулся и, как всегда, грубо-гнусавым голосом проговорил: «Выдумал тоже — графу подарок! Да за что? Ты бы лучше придумал подарить их Царю, а не графу. Царь отблагодарить сумеет, а то выдумал — графу подарок!..»

— Ты можешь свезти их в Питер живыми?

— Могу, ваше сиятельство, — пересажу их из садка в кадку с водой, запрягу лошадей — и марш!..

— Ты лучше у графа спроси, как везти их, а то ляпнешь тоже — запрягу и марш! Ты поезжай в Чудово и скажи только, что Феофан едет, и лошади будут до самого Питера — я распоряжусь.

Граф сел в карету, застучали колеса, и через минуту он скрылся за поворотом дороги.

Дело было осенью. Следующее утро было холодное, и Феофану не захотелось самому ехать в Питер со стерлядями.

И говорит он своему старшему сыну: «Степка, а Степка, поезжай в Питер к царю с подарками, а мне что-то не хочется — холодно на улице. Да не забудь, смотри, сказать в Чудове, что едет Феофан».

Мигом стерляди были пересажены в кадку с водою, и до Чудова Степана повез его брат Михаил.

В Чудове было уже известно, что в Питер поедет Феофан и что ему нужно будет лошадей. Известно было об этом и на других станциях.

Только что Степан подъехал к Чудовской почтовой станции, смотритель выскочил и тревожно спросил, что не Феофан ли приехал. Получив утвердительный ответ, он мигом распорядился запрячь лучших лошадей, и Степан покатил по ровной шоссейной дороге.

В Померанье, в Тосно и на прочих почтовых станциях смотрители встречали Степана с той же осторожностью и тревогой, как и в Чудове. Кроме этого, они почтительно предлагали Степану зайти закусить, — тогда чаев не было, — но Степан отказывался, ссылаясь на то, что у него не съедена еще взятая из дому коврига хлеба.

Живо Степан явился в Питер, подъехал ко дворцу, и придворные служители, заметив в кибитке мужика в сером солдатском кафтане, сообразили, что это Феофан.

Весть о прибытии стерлядей не замедлила дойти до Царя, и он вышел вместе с Аракчеевым из дворца принять подарок. Аракчеев смутился и взволновался, что приехал Степан, а не Феофан, и он спросил: «Почему не приехал Феофан?»

Народ тогда простой был, — нужно было сказать, что Феофан заболел, — а Степан ответил так: «Да ему холодно показалось, — поезжай, говорит, Степка, а я дома останусь!»

Граф разгорячился и сказал Степану: «Передай отцу, что ему от меня попадет».

А Царь, обращаясь к Степану, сказал: «Скажи твоему отцу, что граф ничего ему не сделает!»

Сразу после этого разговора Степан поехал обратно.

Сидя в кибитке, он жевал ковригу хлеба и поглядывал на прохожих, проезжих и на деревья, около дороги, взвившиеся к небу.

На станциях так же поспешно и тревожно перепрягали лошадей, и Степан скорехонько примчался в Чудово. С Чудова до дома он ехал на своей подводе.

Дома Степан сказал отцу, что граф рассердился на него, и передал разговор Царя с графом по поводу того, что он не приехал.

Феофана от такой вести как-никак, а коробило, и он с беспокойством поджидал графа.

Вскоре граф приехал и остановился против дома Феофана.

Феофан выскочил из избы, и граф, обращаясь к нему, сказал: «Иди, иди, голубчик, иди домой — тебе холодно, как раз озябнешь, — иди, ступай, ступай! Да пошли-ка сынка-то Степана!..»

Пришибленный и сконфуженный Феофан поплелся обратно. Когда Степан выскочил, то граф обратился к нему с такой речью: «Вот тебе монарх прислал сто рублей и отцу двести — на, неси их отцу!» Передал деньги и помчался дальше.

А после, месяца через два или три, граф все-таки помирился с Феофаном, и между ними установились прежние отношения <…>

4. Народное сказание о смерти Аракчеева[668]

В городе Тихвине мне пришлось услыхать характерное предание о смерти Аракчеева, лица еще очень памятного здесь.

Как-то раз проходила через Грузино одна цыганка-волшебница. Граф узнал о ней и призвал ее к себе погадать. «А ну-ка, — говорит, — старуха, скажи мне, когда и как я умру?» — «А умрешь ты, голубчик, — отвечает волшебница, — через столько-то и столько-то времени от севоднишново дня, и не своей смертью помрешь». Задумался Аракчеев. «А ты правду говоришь?» — спрашивает. «Никогда не вру», — говорит цыганка. «Ну а как ты умрешь и когда ты умрешь?» — «А я умру сегодня, и тоже не своей смертью». — «Ну хорошо, — говорит Аракчеев, — если будет так, то я поверю твоему предсказанию». Наградил Аракчеев цыганку и отпустил, а за нею сзади послал верхового следить за нею. Долго шла цыганка, часа четыре шла, а верховой за ней едет шажком да думает: «Ишь, проклятая, не умирает-то как долго». Ехал, ехал верховой, надоело; повернул он коня, да так круто повернул, что конь сорвал с ноги подкову; подкова-то соскочила да прямо цыганке в висок. Сразу же тут и умерла цыганка. Приехал верховой к Аракчееву, докладывает: «Так и так, умерла цыганка». — «Ну, значит, правду она мне предсказала, — подумал Аракчеев. — Значит, скоро я умру и не своей смертью». И действительно, через то самое время, как цыганка предсказала, отправили его на тот свет: зелье в кушанье подсыпали.