Аватары тьмы

Глава 3. Плотный контакт

До того, как в двенадцать лет встретить учителя, Андрей кочевал по детдомам, откуда сбегал, кажется, раз двадцать, — сколько точно, он уже счёт потерял… Просто делал это при любой возможности, жил этим, ежедневно, ежечасно ловя момент для побега. Это было гораздо увлекательнее, чем сидеть в ненавистном детдоме в ожидании, что однажды вдруг заявятся мама с папой и скажут: «Здравствуй, дорогой наш любимый сынок, как долго мы тебя искали!» и заберут домой. В отличие от большинства детей, Андрей о таком никогда не мечтал. И вовсе не потому, что рос циничным испорченным хулиганом, который уже с малолетства не способен верить в хорошее и глубоко разочаровался во всех взрослых. Нет, Андрей на самом деле был тем ещё мечтателем! Только кому же интересно фантазировать о заведомо несбыточном? Ведь родители не потеряли его случайно, не забыли в супермаркете и не были алкоголиками, которые потом могли завязать с пьянством, раскаяться и отыскать своего мальчика. Нет. Родители Андрея умерли, и он знал это совершенно точно. Видел, осязал, понимал — трудно подобрать слово для описания той, будто обрезанной ножом, кровной связи, состояние которой он чувствовал так же ясно, как болячку на сбитой коленке. И не только у себя.

Про других детей Андрей тоже мог точно сказать, живы их родители или нет. У большинства, кстати, хотя бы один ближайший предок определённо был жив, однако, несмотря на это, настоящая связь с ним у потомка отсутствовала. Не была обрезана, как в случае смерти родителя, а просто засохла, сгнила или даже рассыпалась в пыль. Да, Андрей видел много уничтоженных кровных связей, но никогда не говорил об этом их обладателям, потому что знал: нельзя возродить исчезнувшее. Глупо ждать и надеяться, что твоя биологическая мать вдруг найдётся, если ты для неё давно уже ничего не значишь, и она о тебе даже не помнит. К тем, у кого связь была, пусть даже очень слабая и тонкая, родаки приходили. Пусть изредка, по выходным или вообще раз в год, но обязательно появлялись. А остальным лучше было считать, что и мать и отец умерли.

Как у Андрея. Тогда не терзаешься тупым ожиданием и можешь сам распоряжаться собственной жизнью. Вот он и распоряжался. Пытался, вернее, снова и снова. И хотя, в конечном итоге, всё равно всегда попадался, желание хотя бы ненадолго обрести полную свободу не пропадало в нём никогда. Просто он видел, что работавшим в детдомах чужим взрослым на самом деле нет до него никакого дела, и не понимал, почему должен именно их слушаться. Их контроль раздражал, да так, что терпеть невозможно…

А ещё было так приятно ощутить их панику, когда его бегство обнаруживалось! Расшевелить закостеневшие, профессионально деформированные души и смотреть, как там прорастают — пусть даже в основном неприятные, однако всегда по-настоящему живые — чувства. Воспитатели, по большей части, конечно, злились на него и боялись привлечения к ответственности, если с мальчишкой случится беда, но вместе с тем порой улавливалось и искреннее сочувствие, волнение, как он там один, в холоде и голоде… В любом случае, Андрей переставал быть для них пустым местом, и что бы воспитатели ни чувствовали, они думали о нём, как об особенном мальчике, сразу выделяя его из общей биомассы приютской детворы, и это грело его одинокую душу.

Но однажды Андрей перестарался: во время автобусной экскурсии он убежал так далеко, что вообще перестал чувствовать людей, и, что ещё хуже, забрёл слишком глубоко в лес. Сообразив, что больше не слышит шума дороги и не видит никаких просветов, мальчик остановился и, закрыв глаза, сосредоточился, пытаясь уловить хоть какие-то отблески человеческих эмоций — ничего. Пройдя метров пятьсот куда глаза глядят, он попробовал снова — и опять безрезультатно. Задрал голову, припоминая, где было солнце, когда он вбежал в лес, но тщетно, потому что просто не обратил на это внимания. Походив ещё с полчаса в разных направлениях, Андрей понял, что заблудился.

Мобильный телефон остался у взрослых — воспитатели всегда хранили оплачиваемые детдомом гаджеты у себя, чтобы дети их не разбили, не потеряли или их не украли. Телефоны выдавали по просьбе, в случае необходимости, а во время экскурсии — какая необходимость? Слушай экскурсовода, а потом, вернувшись в автобус, сможешь воспользоваться телефоном, если тебе надо, да и то — строго дозировано. Но Андрей в автобус не вернулся — он улучил момент, когда все отвлеклись, и тихонько сбежал, а потом чесанул в лес — вот и вся история, как он остался в глухой чащобе совершенно один и без связи.

В панике он завертелся на месте, всматриваясь в просветы между деревьями — вдруг там есть тропинка или мелькнёт что-то знакомое, — но лес везде выглядел абсолютно одинаково.

— Эй! Я здесь! — громко закричал он, потом приложил руки ко рту рупором и позвал что есть мочи: — Мария Андреевна! Пётр Семёнович!

Но ни сопровождавшая детей классная руководительница, ни поехавший с ними завхоз не откликнулись. Естественно — ведь Андрей их совсем не чувствовал. Тем не менее он продолжал звать их ещё и ещё, в какой-то глупой надежде на чудо, пока не охрип.

Потом долго шёл в одном, как ему казалось, направлении, пока вдруг не заметил сломанное дерево, удивительно похожее на то, что он видел, когда только обнаружил, что заблудился. Неужели он тупо сделал круг? Мальчишка стал загнанно озираться, но, кроме дерева, ничего больше не вспоминалось, да и какая теперь разница — круг или не круг?!

Скоро стемнеет, а у него с собой ни спичек, ни еды, ни воды!

Зато полно свободы. Той самой, о которой он всё время мечтал. Вот тебе! хотел — получи, Андрюша! кушай свободу, родной, полным ртом!..

Сев на землю, он обхватил ноги и, упёршись в колени лбом, горько заплакал.

Когда стало смеркаться, из глубины леса послышался громкий шорох, и мальчик, с криком «Я здесь, помогите!» рванул на звук, в надежде, что это люди. Но, пробежав бог знает сколько метров или даже километров? — похоже, от возбуждения и страха Андрей на время совсем потерял способность соображать — в итоге так никого и не нашёл: видимо, шумел зверь, который скрылся, напуганный треском кустов и воплями.

Зверь?.. — Андрей огляделся, но уже сгустились сумерки, и почти ничего не было видно. А что, если ночью ему встретится волк? а медведь?! Заметив рядом кряжистое дерево с низко начинавшимися ветвями, мальчишка резво залез на них, и кое-как устроился в развилке, прислонившись к толстому стволу спиной и стараясь не думать о том, что медведи тоже умеют лазать по деревьям. Под мокрую от пота рубашку стал забираться холод, и ещё страшно хотелось пить, но Андрей терпел, решив не слезать, пока не посветлеет. Он плотнее запахнул ветровку, обхватил себя руками и, нахохлившись, словно замёрзший воробей, посмотрел вверх: сквозь крону просвечивало тёмное небо. Андрей долго наблюдал, как ветер шевелит ветви, открывая первые звёзды и разные кусочки луны — он ждал зловещего круглого глаза, однако это оказался хоть и толстый, но уже идущий на убыль месяц, и мальчишка, наблюдая, как снова и снова дробят его свет чёрные пятна листьев, не заметил, как задремал.

Спустя несколько часов он проснулся, словно от толчка, да так резко, что чуть не свалился с дерева. Вцепившись в ветку, мальчишка замер, таращась во мглу: в неверном свете месяца глаза с трудом различали тёмные массы деревьев вокруг: ни движения, ни шороха… Может снова зверь? Затаился в засаде?!

И тут Андрей понял, что его разбудило: сигнал пришёл не снаружи, а изнутри, и это походило на ощущение близости друга или хорошего знакомого. Но только походило, потому что в действительности мальчик этого человека не знал. Это было так странно, ведь он никогда раньше не чувствовал незнакомцев! Однако, прислушиваясь к себе, Андрей обнаружил, что это не просто ощущение, а… настоящая связь! Новая связь с неизвестным человеком, как же такое возможно?! — мысль мелькнула в голове и исчезла, вытесненная гораздо более насущным стремлением: срочно бежать к источнику связи, пока ощущение не пропало. Шанс спастись! — нельзя его упустить!

Обдирая руки о ветки и ствол, Андрей как можно скорей спустился с дерева и вдруг почувствовал, что незнакомец стал отдаляться, и чем дальше, тем быстрее! Нет!!

Мальчишка стремглав ринулся туда, откуда шёл слабеющий с каждой минутой сигнал. Он почти ничего не видел в темноте, но это и не было ему нужно: связь тянулась, словно путеводная нить, и всё, что требовалось, — следовать за ней, не позволяя истончаться, не давая раствориться во мраке. Стой, стой!! Пожалуйста, остановись! — всем существом взмолился Андрей и — о чудо! — отдаление стало замедляться.

И тогда мальчишка побежал — с треском прорываясь сквозь кусты, огибая деревья и с шумом откидывая ветки, не думая больше о волках, медведях, ямах и буреломе, где можно запросто переломать ноги. Он вообще ни о чём не думал, мыслительный процесс полностью прекратился, единственным ориентиром и мотивом к действию осталась связь. В какой-то момент этой гонки Андрей ощутил, что незнакомец остановился, а спустя пару минут и вовсе стал приближаться!

Это добавило сил, и мальчик, сам не заметив как, вдруг миновал последний ряд деревьев и выскочил на обочину шоссе, где стоял, ярко светя фарами, автомобиль. А рядом, повернувшись в сторону леса, смотрел прямо на Андрея мужчина.

Так он впервые увидел учителя — у него были светло-серые глаза, светлые волосы и пушистые усы золотистого цвета.

Звали усатого Индукин Василий Семёнович, и первое, что он сделал, когда встретил Андрея, это дал ему воды и связался с поисковой группой — сообщить о местонахождении беглеца. Оказалось, Василий Семёнович поздно вечером узнал, что пропал мальчик, и сразу же поехал, чтобы добровольцем присоединиться к поискам.

— А почему вы на шоссе остановились? — осушив бутылку минералки, спросил Андрей.

— Ты знаешь, почему, — прищурился Василий Семёнович. — Садись в машину, трясёшься весь уже от холода!

— Мне не холодно! — возразил Андрей. — И я не хочу обратно в детдом!

— А есть ты хочешь?

— Да!

— Тогда садимся в машину, у меня там есть шоколадный батончик. Не сюда! — одёрнул Индукин мальчишку, взявшегося было за ручку передней дверцы.

Андрей нехотя забрался в детское кресло на заднее сиденье, но пристёгиваться не стал. Василий Семёнович сел на водительское место, достал из кармана батончик.

— Спасибо! — выхватив шоколадку, мальчишка хотел выскочить из машины, но дверца не открылась.

— Блокировка, — пояснил Индукин, трогаясь с места. — Снаружи только откроется. Предусмотрительный я, правда? — Он улыбнулся Андрею в зеркало заднего вида.

Тот обиженно засопел, разворачивая батончик.

— Ешь-ешь, подкрепляйся! Сейчас с группой встретимся, там тебе чаю горячего дадут. Все очень за тебя волновались, особенно Мария Андреевна.

Андрей мрачно грыз шоколадку.

— Её, между прочим, теперь пропесочат и оштрафуют. Может, даже уволят, неужели тебе её совсем не жалко?

Жалко? Марандру?! — Мальчишка презрительно фыркнул.

— Типа, всё равно убежишь? — перевёл его негодование в слова Василий Семёнович и, не дождавшись ответа, продолжил: — Ну и зря. Во-первых, всё равно поймают, а во-вторых, пропустишь много чего интересного. Ты спрашивал, почему я остановился на шоссе, а ты из глухой чащи сумел ко мне выйти. Так вот… сбежишь из детдома — не узнаешь!

— При чём тут детдом?!

— При том, что я навещать тебя буду и постепенно всё объясню. Возможно, даже забирать тебя буду на время, посмотрим… Но это только в том случае, если ты не станешь снова фокусничать с побегами, усёк?

Андрей, конечно, усёк. Он не ответил, только во все глаза смотрел на отражавшееся в зеркале заднего вида лицо Индукина. Пусть мальчишка и не сознался бы в этом даже под пытками, но Василий Семёнович ему страшно понравился, так, как до этого ни один человек во Вселенной. Андрей чувствовал с ним постоянную связь, ту самую, что привела его на шоссе. А перспектива, что кто-то по-настоящему близкий станет специально приходить к нему в детдом, да ещё и забирать оттуда — а вдруг на все выходные, например? — наполняли мальчишку восторгом, который он всеми силами пытался скрыть, напустив на себя равнодушный вид.

— Можешь звать меня учителем, — улыбнулся Индукин.

По профессии учитель оказался врачом — это была его основная работа, а всё свободное время он посвящал деятельности, которую любой образованный человек счёл бы эзотерической практикой, но Андрей был детдомовским ребёнком, понятия не имевшем ни о чём подобном, и поначалу называл то, чем занимался с Василием Семёновичем, светомузыкой.

Мальчишка давным-давно понял, что может видеть и чувствовать больше других, но об этом лучше помалкивать: избежишь насмешек, ярлыка «псих», да и вообще здоровее будешь. Поэтому предупреждать его, чтобы не болтал, было излишним, Андрей и без того не имел ни малейшего желания делиться с кем-то новым опытом. До встречи с Индукиным он никогда и не предполагал даже, что есть такие люди, это был великий подарок раньше не слишком-то приветливой судьбы, и мальчик свято им дорожил.

А спустя несколько месяцев учитель оформил над Андреем опекунство и забрал его из детдома насовсем. Это было, конечно, большое счастье, но одновременно и сложное время, потому что пришлось здорово меняться и перестраиваться.

Отказаться от привычного, годами взращенного, хамски-пофигистского отношения к жизни и окружающим оказалось не так уж легко, но учитель был непреклонен: хочешь жить в семье, научись уважать людей. Вещи, кстати сказать, теперь тоже требовалось беречь, к чему Андрей был совершенно не приучен, ведь в детдоме, стоит порвать, например, ботинки, как тебе тут же, без вопросов, выдадут новые. Ручки, карандаши, тетради и прочее порть — не хочу, всё возместят. Но с Василем Семёновичем такой номер не проходил: изувечил купленные неделю назад фломастеры — сиди без них, семейный бюджет ведь не резиновый, всё заранее расписано, другие получишь — ой, как не скоро!

Да и вообще, сюсюкаться или баловать мальчишку Василий Семёнович вовсе не собирался: гонял, как сидорову козу, заставляя делать школьные уроки так, чтобы от зубов отскакивало, да ещё и выполнять положенную работу по дому. И только потом, в оставшееся свободное время, наступал черёд «светомузыки».

Однако каким бы требовательным ни был учитель, чувство, что рядом есть родной человек, который тебя любит, любую строгость перекрывало с лихвой, да и «светомузыка» Андрею нравилась. Постигая то, о чём другие не имеют ни малейшего понятия, он чувствовал себя крутым секретным агентом, с жизнью, полной опасностей и приключений.

После беседы со следователем Вера долго не могла прийти в себя, вспоминая его рассказ про изуродованное — при жизни! — тело дедушки и не в силах даже представить, что же это такое разрывало его изнутри. Знали ли об этом дядя с тётей?.. Вера следователя не спросила, но отчего-то казалось, что нет… — вряд ли дядя отправил бы её разговаривать с Васильковым, не предупредив о таких ужасах… Значит, скрыли… Но о пропаже ещё живого дедушки ведь должны были известить?.. Хотя он же пропал из реанимации! — туда никого не пускают, прийти проверить невозможно! Если в те же сутки, что он пропал, не сообщили — ну, допустим, не хотели выглядеть полными идиотами и надеялись, что всё вот-вот выяснится, пациент найдётся, — то потом, на следующий день, деда Пашу могли сразу в морг отправить и сделать вид, что умер он в реанимации. А сколько и каких повреждений родственники проверять не будут, списали всё на наезд и привет! Шито-крыто, без скандалов и лишних претензий к врачам или полиции…

Размышляя об этом, она снова рассматривала найденную на даче фотографию, и вдруг вспомнила про записанный на обратной стороне номер. «Вот блин! — спохватилась Вера, переворачивая снимок. — А что ж я про телефон-то этот у следователя не спросила?»

Она схватила уже не раз выручавшую её трубку городского телефона, но вспомнив вчерашний протуберанец с чёрным ободком, звонить Василькову передумала: ему сейчас точно не до неё… если он вообще жив ещё… О Господи, хоть бы он дошёл до больницы, хоть бы поверил!.. Несмотря на некоторую обиду, что дедушкино дело в полиции так и не раскрыли, а часть важной информации утаили от родственников, Вера прониклась к Ивану Игнатьевичу симпатией. Человек он был, конечно, нервный и задёрганный, но в целом не плохой, — она это чувствовала, да и светак следователя говорил о том же.

Что ж, ей показалась, что к предупреждению он отнёсся серьёзно, а там уж… ладно, время покажет! Вера решила, что позвонит ему позже, денька через два.

Пока надо попытаться самой выяснить, что это за номер. Она набрала на трубке цифры, написанные на обратной стороне фотографии. Один гудок, два, три…

— Ателье на Старокисловской, — раздался в трубке мужской голос.

Ателье?!

— Слушаю вас, — сказал мужчина. — Говорите!

— Я… — Вера растерялась: да при чём же тут ателье?.. — У меня…

— Заказ?

— Нет, — она наконец собралась и постаралась взять уверенный деловой тон. — У меня вопрос… личного характера. Скажите, пожалуйста, вы Острожского Павла Иннокетьевича знаете?

На том конце провода не ответили. Но и не отключились. Вера почувствовала, как её сердце ускорилось, заполняя стуком воцарившееся в трубке молчание.

— Алло? — немного подождав, спросила она. — Вы меня слышите? Павел Острожский? Если не вы, то, может быть, кто-то из работников…

— Кто говорит? — ровным голосом перебил мужчина. — Представьтесь!

— Вера Острожская, внучка Павла Иннокентьевича, так вы…

— Да, мы с ним были знакомы, — голос незнакомца оставался спокойным. Слишком спокойным — это казалось неестественным. — А в чём дело?

— Ну, я бы не хотела по телефону… простите, а с кем я говорю?

— Антон Шигорин, главный закройщик.

— А отчество?

— Просто Антон. Так что вы хотели? — в его голосе прорезалась настороженность.

— Поговорить! Спросить кое-что… про дедушку… мне это очень важно! Могу я к вам подъехать?

— Спросить? А почему сейчас, ведь, насколько я знаю, Павел Иннокентьевич давно умер?

— Меньше года назад, — уточнила Вера. — Не так уж это и давно… некоторые его вещи я нашла только сейчас… номер вашего телефона, например! Так когда мне можно подъехать, Антон?

— Завтра. Давайте прямо с утра, мы в девять открываемся.

— Хорошо, спасибо, а куда?

Он продиктовал ей точный адрес ателье и отключился.

Вера повесила трубку и уставилась на листочек с адресом и именем Антон Шигорин, Старокисловская, д. 7/9, ателье… Ателье!! — до неё вдруг дошло то, о чём она, когда услышала голос незнакомца в трубке, даже не вспомнила!

Господи!.. Вера схватила мобильник и, прищурившись, на ощупь ткнула один из выведенных на главный экран номеров.

— Алло, тётя Соня, здравствуйте! Это Вера…

— Ммм? — раздалось в трубке.

— Племянница ваша двоюродная, — мрачно продолжила Вера, опасаясь, что родственница окажется сильно пьяной.

— А-а, Верунчик! — тётя была, конечно, подшофе, но, к счастью, не слишком. — Привет, малыш, как дела?

— Да нормально, тёть Сонь, а у вас?

— Ну-у, всё по-старому, вот Сашка скоро должен вернуться… — в трубке послышался шорох и бульканье. — А ты чего к нам не заходишь?

— Да я ж заходила недавно!.. Разве дядя вам не сказал?..

— А-а-а… ну да… — тётя сделала вид, что вспомнила. — Меня тогда дома не было.

А сама, наверное, спала в невменяемом состоянии, потому и к телефону не подходила, подумала Вера.

— Ну, я ещё как-нибудь обязательно загляну, — пообещала она, торопясь побыстрее направить разговор в нужное русло. — А сейчас я спросить у вас хотела… одну вещь…

— Вещь?

— Ну, в смысле… вы же с дядей Мишей помогали нам с бабушкой деда Пашу хоронить…

— Ой, деточка… ты…

— Да со мной всё в порядке, теть Сонь, уж почти год прошёл… просто жизнь продолжается, и я тут… в общем, вы не скажете, откуда у бабушки платье чёрное взялось? То, в котором она на девятый день была? На поминках, помните?

— Платье? Какое ещё платье, ты, вообще, о чём? — голос тёти стал напряженным.

— Ну, вы нам тогда очень помогали и с похоронами, и с поминками… С девятым днём тоже, вы даже у нас ночевали, а утром, после поминок, бабушка… ну, это, узнавать всех перестала.

— И что?

— Да… я тут… нашла это вот платье, которое баба Клава на девятый день надевала… и оно красивое такое, пошито уж больно замечательно, вот я и захотела узнать, а где бабушка его купила?

— Никакое оно не красивое! — вдруг заявила тётя. — Не трогай его лучше, выбрось вообще… — в трубке снова раздалось бульканье.

Огорошенная такой неожиданной реакцией, Вера застыла, сжимая телефон.

— Но… — растерялась она. — Почему?.. почему сразу выбросить?

— Плохое оно… плохое! — в трубке послышались торопливые глотки.

— Да почему плохое? — разозлилась Вера. — Откуда оно взялось-то вообще?

— Да из ателье! Из ателье взялось… Такое горе, а Клава вдруг платье поехала забирать. Типа — чёрное, как раз подойдёт… и когда только заказать-то успела?! Бред…

Вера почувствовала, как у неё горят щёки.

— А что за ателье? Где? не припомните?

— Не вздумай туда ходить! — набулькав и проглотив ещё порцию чего-то, проговорила тётя.

— Да куда? Куда не вздумать-то, на Старокисловскую?

— Послушай деточка, ты ведь там совсем одна, — вдруг резко сменила тему уже поднабравшаяся собеседница. — Как ты вообще, расскажи! Что кушаешь?.. денег-то хватает?

Вере захотелось прекратить разговор, но в голосе тёти слышалась такая искренняя забота, что она вздохнула и принялась заверять, что питается и спит нормально, и вообще всё замечательно. Про платье спрашивать больше на стала — ещё раз пообещав зайти, попрощалась и с облегчением нажала отбой. Тётя Соня, конечно, женщина хорошая, но что у неё в голове творится, вообще не понятно… Особенно, когда она напивается… И всё же… то, как она говорила о платье… это очень странно, тут есть о чём призадуматься!

Сначала невероятные подробности о пропаже умирающего дедушки из реанимации и разрывах изнутри его тела, а теперь вот ещё «плохое» чёрное платье. И засунуто оно в ту же чайную коробку, что и фотография сбитого машиной дедушки с ножом в горле, на обороте которой записан телефон ателье, где это платье сшито на заказ. Господи, да от этих непонятных хитросплетений голова может лопнуть! Что всё это значит? Платье связано с дедушкиной гибелью? Но как?! Почему оно оказалось на даче? И чем конкретно оно так не понравилось тёте Соне?

Может, тоже заметила, что оно не мнущееся и без застёжек, а подол не разлепляется… чёрт, да его же просто невозможно надеть!

Но ведь бабушка-то надевала!! Достав жестяную «книжку», Вера двумя пальцами вытащила наряд и с содроганием бросила на стул: платье само распрямилось и легло так, словно кто-то аккуратно повесил его на спинку. Нет, всё это неспроста! Вера прикрыла глаза, стараясь представить, как выглядела эта вещь на бабе Клаве, не виднелись ли где-то пуговицы или молния, но таких подробностей не припомнила. Что ж, оно и не удивительно! — это же был день дедулиных поминок, не до застёжек на чужой одежде, совсем другим мысли заняты…

Ладно! Преодолевая острое нежелание касаться ненормального наряда, Вера скрутила его потуже и, сунув в коробку, убрала в рюкзак. «Покажу завтра этому… Антону Шигорину! — посмотрим, что он скажет!» «Не вздумай туда ходить!» — вспомнила она слова тёти Сони и вдруг засомневалась: может, и правда, не стоит?.. Но ведь это же обычное ателье — там работают портные и клиенты к ним приходят, что случится, если она тоже туда зайдёт? Утром, в часы работы?

Ночью Вере снова приснилась крыса Манька, и на этот раз дело происходило в их московской квартире.

Была ночь, темно, но сквозь застеклённую кухонную дверь пробивалось достаточно света, чтобы видеть, как бежит по коридору, держась возле стенки, шустрый мохнатый комочек. Вера босиком шла за Манькой, стараясь не скрипнуть паркетом.

— Так что же нам делать? — раздался из кухни взволнованный голос бабушки.

— Думать! — приглушённо рявкнул дедушка.

Оба они старались говорить негромко, и от этого сквозившие в их голосах чувства не заглушались, а наоборот, прямо-таки выпирали, легко различимые из-за двери.

Манька отбежала от стенки коридора и остановилась напротив кухонной двери. В проникавшем сквозь матовое стекло луче света она встала столбиком, сложив лапки возле носа, как будто держала в них еду, только сейчас еды не было — крыска подавала знак хозяйке: молчать и слушать. Вера тихонько подкралась ближе и замерла у косяка, глядя на скользящую по кухне тень — похоже, это бабушка ходила туда-сюда, слегка шурша тапками.

— Но… но ведь потенциал — это только потенциал, пусть и мощный, всё равно не факт, что будет именно так!

— А как? — прошипел деда Паша. — Как, Клава?

— Ну… я не знаю, может… — бабушка остановилась и вздохнула. — А вдруг эта чёртова способность у неё вообще не пробудится? А мы тут уже опасную деятельность разведём. Ей скоро четырнадцать — а она всё ещё ничего не видит! Не знаю никого из наших, чтобы так поздно включился!

— Политика страуса! — отрезал дед. — Гены пальцем не раздавишь, сама знаешь… Надо как можно быстрее разработать план, как уберечь её… не должно… как со Светой и Димкой… — он замолчал.

В живот будто ведро льда опрокинули — Веру накрыло осознание, что мама с папой погибли. Машина столкнулась с грузовиком на мосту и упала в пропасть… Захотелось плакать, но девушка сжала губы и упёрлась лбом в косяк, пальцами босых ног елозя по полу так, словно старалась зарыть их в паркет, как в землю.

За дверью снова раздались шаги, шорох, плеск, потом бабушка каким-то ровным и сухим, будто мёртвым, голосом произнесла:

— На, выпей.

— Надо разобраться с этим гадом из ателье! — шумно глотнув воды, заявил дедушка.

— Мы точно не знаем, он ли их…

— Да он, он! кто ж ещё?

— То, что у него нет светотени, ещё не значит, что он…

— Да ты в своём уме, Клава?! — деда Паша, похоже, здорово разъярился, никогда раньше он не вопил так на бабушку — та начала что-то говорить, но дед не дал услышать, перебил, заглушая её слова своими: — Людей без светотени не бывает! Дура! НЕ бы-ва-ет!

Зачем он так? бросается на бабулю?! Та что-то сдавленно и тонко ответила, так тихо — слов не разобрать.

— Дерьмо! — вдруг с неистовой злобой выплюнул дед. — Мы просто должны уничтожить это дерьмо, чёрт бы тебя подрал!

Поражённая такой, обычно не свойственной дедушке, грубостью, Вера оторвала лоб от косяка и посмотрела туда, где сидела Манька — но её уже не было, и тогда она вспомнила, что крыса-то тоже умерла, причём ещё до родителей.

Кухонная дверь неожиданно распахнулась, и оттуда вылетела бабушка — глаза на мокром месте. Вера едва успела отпрянуть, когда она, не обратив ни малейшего внимания на внучку, пронеслась в ванную, где сразу же зашумела вода.

Следом за бабушкой выскочил дед — брови сдвинуты, губы сжаты, глаза — как два колодца в тени разросшихся, лохматых бровей-кустов. Вера не могла уловить, куда он смотрит, но не сомневалась, что прямо на неё: не мог же он не заметить застывшую в трёх шагах внучку!

— Деда? — робко проблеяла она. — Я…

— Ты чего встала?

— А чего вы шумите? — вдруг раздался сзади тонкий женский голос, как будто знакомый, только очень… странный.

Стоявшая у косяка Вера обернулась и увидела в проёме открытой двери в свою комнату саму себя, только гораздо моложе! Заспанная тринадцатилетняя девочка вышла в коридор и щёлкнула выключателем: вспыхнула лампа на потолке, осветив деда и обеих Вер.

— Ничего, всё в порядке, иди спать! — дедушка прошёл мимо взрослой внучки, чуть не наступив на ногу и не задев плечом, пока она, с открытым от удивления ртом, таращилась на собственное сильно помолодевшее лицо.

— Мне надо в туалет! — щурясь от яркого света, заявила девочка-подросток.

Из ванной вышла бабушка и быстро прошмыгнула обратно в кухню, явно стараясь, чтобы тринадцатилетняя Вера не заметила её покрасневшего носа и заплаканных глаз.

— Бабушка! — взрослая внучка метнулась следом, пытаясь ухватить её за локоть, но — проснулась.

Господи, что за странный сон?! Снова про собственное прошлое, только теперь совсем по-другому, чем раньше. Только она почти уже привыкла к снам-воспоминаниям, как появилось нечто новое — странная смесь видения и того, что происходило на самом деле. Примостившийся в ногах кровати светак полыхал ярко-фиолетовыми переливами, подтверждая, что подслушанный разговор на кухне — не плод воображения, а состоялся в действительности. Да и мёртвая Манька не явилась бы просто так: раньше она показала, где хранится жестяная коробка, а теперь вот продемонстрировала этот, наверняка, важный эпизод…

На этот раз они говорили про «светотени», ясно, что это те же светаки, только название немного другое… ну так не мудрено, слово «светак» сама Вера недавно придумала, откуда же бабе с дедой его знать?.. Но почему же они Вере ничего об этих светотенях не сказали?! Блин! Ведь можно было всё заранее объяснить, научить… как с этим жить!.. Но они молчали. Ждали, пока способности проявятся? Ах да, бабушка вообще надеялась, что они никогда не проявятся… «Политика страуса»! Только дед говорил о другом, об опасности какой-то… «Людей без светотени не бывает!» Вера вытаращила глаза и села на кровати. Ателье! Он собирался разобраться с каким-то гадом из ателье…

Совпадение?!

Нет! В такие совпадения Вера, разумеется, не верила. «Мы просто должны уничтожить это дерьмо…» — шипел дедушка, видимо, про этого самого гада! Значит, он представляет для Веры опасность?

Что же ей теперь делать? Не ходить на встречу с закройщиком, как там его… Антоном Шигориным? А зачем тогда было оставлять его телефон?!

Ничего не понятно… Ладно! В конце концов, она ведь не в глухом лесу с ним встречается… утро, светло! Вход в ателье не из подворотни, а с улицы — можно зайти и дверь оставить открытой, чтобы все видели… Да и вообще, как она что-то узнает, если не придёт на встречу?! Нет, это глупо! Волков бояться — в лес не ходить… Надо пойти, но соблюдать осторожность. Как?.. Ну, чего загадывать — там, на месте, видно будет.