Аватары тьмы

Глава 5. Багровая капля

Дождавшись, когда «змея» проникновения нырнёт в «воронку», слетевшая с кончика хвоста багровая капля выскочила из-за «камня» и полетела к стае «грифов».

— Мы ждали тебя!

Это было очень похоже на звук одного голоса, однако Виктор Индукин всё равно чувствовал его чуть ли не бесконечную многослойность, словно с ним говорило не единое существо, а исключительно слаженный хор.

— И я пришёл, — ответил Виктор. Слова вырвались сами, видно, тоже служили сцеплению, позволявшему душе из человеческого мира общаться с кем-то — или чем-то? — из мира иного.

Разумеется, он пришёл, будто у него был выбор! Ну, вернее, если смотреть формально, то был вообще-то, однако такой, что даже висельник вместо плахи не захочет. Чёрт, если бы он только знал, к чему приведёт его эта неуёмная жажда всеми способами заглушить боль!..

Дозаглушался. Теперь вот тусуйся с этими гадами, дьявол их побери… — подумал Виктор, следя, как головы «грифов» разделывают поднимавшихся снизу «светлячков». Вблизи это выглядело гораздо омерзительнее, чем из «змеи» проникновения, — могло и замутить, будь у него тело. Но тело осталось лежать на полу в каминном зале Брызгалина.

— Готов ли ты передать нам позывные маяков?

— Будто вы не можете забрать их без разрешения, — усмехнулся бывший человек. — К чему эти идиотские вопросы и церемонии?

— У тебя ещё осталась капля времени, и пока ты — существо иного мира, должен сам делать выбор — таков главный закон миропорядка, ни у кого — даже у нас! — нет власти нарушить его.

— А у Бога? — неожиданно для себя вдруг осведомился Виктор. — У Бога такая власть есть? Или он тоже не может нарушить этот главный закон миропорядка?

— Делай выбор! — вместо ответа взревел чёрный монстр. — Или мы вернём тебя в ту колею, куда ты провалился три дня назад, теперь уже без всякой обработки!

Ярость расщепила единый хор на тысячу жутких голосов, но Виктору не было страшно: самый жуткий страх он пережил ещё на Земле.

— И что? Я снова смогу жить как жил? — он знал, конечно, каким будет ответ, и всё равно спросил — так, на всякий случай, в последней безумной надежде.

— Жить?! — расхохоталась многоклювая тьма, ни на секунду при этом не прекращая своего светового пиршества. — Ты умирал — разве не помнишь? Тот выбор ты уже сделал, поэтому единственная оставшаяся у тебя точка переключения — здесь и сейчас! Мы дали её тебе, мы и никто другой. Плати, или отправишься в круг, тебе ясно?

— Ясно.

Куда уж яснее… Тьму не обманешь — зачем спрашивал? Время тянул, дурак. Последнее мгновение выбора.

— Я готов, — сказал Виктор. — Забирайте.

Багровая капля стала вытягиваться, постепенно меняя форму, пока не превратилась в нечто, напоминавшее птичье перо с багровым стержнем. Опахало «пера», чёрное, как самая глубокая беззвёздная и безлунная ночь, колыхалось, направляя движение, пока стержень не завис прямо над стаей «грифов».

От «птиц» взметнулся протуберанец тьмы и слился с опахалом пера, притягивая его к огромному, слившемуся воедино телу. Стержень вошёл между чёрных «щетинок», врос в «кожу» монстра, и «перо» бешено забилось, отдавая багровый сок.

«Я ведь был «лампочкой»… — независимо ни от чего текли неторопливые мысли. — «Лампочкой»! Я многим жертвовал, чтобы сделаться ею. Всегда хотел только лучшего — для себя, для сына!.. для всех людей!.. Я столько работал над этим, годы, десятилетия потратил, целую жизнь посвятил… А в итоге — всего лишь за несколько жалких дней! — стал предателем человечества…»

Это всё чёртовы таблетки!.. — Виктор Индукин был тогда настолько пьян, что даже не мог вспомнить, сколько штук и когда он принял. И, главное, зачем? Хотел заснуть навеки или только спать без сновидений? Кошмары каждую ночь, а может день — с тех пор, как жена ушла, он редко следил за временем, — становились уже просто невыносимыми. Конечно, он хотел от них избавиться, что и говорить… но и желание прекратить вообще сразу всё и навсегда, подспудно тоже присутствовало…

Многие «лампочки», разумеется, задумывались, куда после смерти попадают самоубийцы — ведь это порой так соблазнительно: не ждать, когда придёт твой срок, а подготовившись к сохранению сознания, самому выбрать момент ухода. Да, церковь считает самоубийство тягчайшим грехом, в котором уже невозможно раскаяться, а значит, и быть прощённым, стало быть, душа такого человека отправляется прямиком в ад. Однако «лампочки», хоть и верили в Бога, считали, что церкви известно не всё. Никто не сомневался, что когда-то души умерших людей отправлялись прямиком к Богу, но с какого-то момента — никто не знает с какого — этот изначально задуманный порядок был грубо нарушен наглой стаей иномирных дармоедов, которых, из-за некоторого сходства с лысыми орлами, «лампочки» назвали лысорями. Как этим тварям удалось вклиниться в процесс — вопрос отдельный, и на сей счёт имелись самые разные версии, но факт оставался фактом: лысори перехватывали души умерших и безжалостно потрошили их, высасывая всё наработанное людьми богатство внутреннего мира. Благодаря своим особым способностям «лампочки» видели это и учились тому, чтобы проскочить мимо лысорей, сохранив сознание. Что произойдёт потом, «лампочки» не знали, но верили, что сумеют разобраться на месте. Самое главное — они пройдут путь к Богу не «пустыми шкурками», а полностью сохранив свой световой багаж, что само по себе уже великая ценность, а дальше — смотря по ситуации.

Возможно, совершив суицид, тоже можно проскочить мимо лысорей, не отдав им сознание, но вот попадёшь ли ты к Богу — большой вопрос. Сколько «лампочки» над ним не медитировали, ответа, что происходит с самоубийцами после смерти, не увидели, а рисковать никто не хотел. Виктор тоже специально об этом не думал и такого решения не принимал. Однако таблетки проглотил.

И пусть даже он сделал это в алкогольном помрачении, какая-то двойственность, безусловно, присутствовала: вроде как случайный передоз, а в то же время… — чёрт! на хрена теперь анализировать? Всё равно, как пытаться понять, отчего у тебя рост маленький, а у соседа — метр девяносто: даже если узнаешь причины, высоким от этого не станешь…

Так и здесь, думал Виктор Индукин, «пером» сотрясаясь в «объятьях» лысорей, обратно ничего уже не вернёшь. Да он и не смог бы! Зная, какова участь самоубийцы, принять её — выше его сил, да и вообще сил человеческих. А Виктор знал.

Возможно, он был такой единственный — наглотавшаяся таблеток, в стельку пьяная полумёртвая «лампочка», сумевшая вступить в контакт с лысорями и выторговать себе облегчение.

Оказаться между тем и этим светом — то ещё удовольствие! Особенно в такой спорной ситуации: когда вроде как сам отравился, но в то же время сделал это не нарочно и почти в бессознательном состоянии. Но способности «лампочки», как выяснилось, не пропьёшь: если они у тебя активированы, то, как начинаешь умирать, включаются автоматом.

Виктор увидел своего сына. Через стеклянную стену закрытого бокса. Тот лежал на больничной койке — маленький, исхудавший так, что, казалось, кости вот-вот проткнут тонкую, бело-зелёную кожу. Череп его тоже как будто заострился, глаза были закрыты, вокруг залегли тёмные круги, в носу — прозрачная трубка.

— Ну, вы что, до сих пор не готовы?! — раздался сзади чей-то голос.

Виктор с удивлением обернулся и увидел врача.

— Готов? К чему?

— Пересадка костного мозга, вы что, забыли?! — возмутился врач. — Вы должны уже лежать в боксе, подготовленным к операции, а вы всё тут ходите, с ума, что ли, сошли? Быстро, быстро! — Он схватил нерадивого родителя под локоть. — Время не ждёт!

И тут произошло нечто странное: Виктор остался стоять, наблюдая, как его ведут по коридору к соседнему боксу. При этом он вдруг ярко почувствовал озарявшую сердце надежду, что после операции его сын выздоровеет — так думал тот, второй Виктор Индукин, вместе с врачом заходящий в бокс. Он словно раздвоился, осознавая сразу две свои ипостаси: стоявшего в коридоре наблюдателя и того, кто торопился на операцию.

— Так, давайте раздевайтесь, сейчас я… — врач вдруг умолк, с ужасом глядя на Виктора в боксе — начав снимать одежду, тот вдруг покачнулся и схватился за плечо доктора.

— Вы что, напились?! — обретя дар речи, заорал врач.

И тут Виктор-наблюдатель почувствовал, что тот, который в боксе, и в самом деле смертельно пьян!

— Да я… — промямлил он, вдруг понимая, что натворил. Как же так получилось?! Он посмотрел через прозрачную стену бокса в коридор: там никого не было. Наблюдатель оказался его пьяными глюками и теперь исчез. — Я…

— Доктор! — в бокс ворвалась его жена, потрясая пустыми блистерами из-под таблеток. — Смотрите, он ещё и вот это принял! Сумасшедший идиот!

Бросив блистеры, она, заливаясь слезами, подбежала к Виктору и стала бить его по щекам, сначала ладонью, потом кулаками:

— Как же ты мог? Сволочь проклятая!! Как мог?!

— Кажется, у меня была температура, — едва ворочая языком, заявил Виктор, сгорая со стыда и ужаса, что так подвёл своего единственного, смертельно больного сына. — Я выпил жаропонижающие. «Господи, что за безумная, адская чушь?!» — поразился он собственному необъяснимому кретинизму, прежде чем упал на кровать, потому что ноги его уже совсем не держали.

— Что? — оттолкнув взбесившуюся женщину, врач дотронулся до лба Виктора, потом сунул ему подмышку градусник.

Жена, будто сдувшийся шарик, опустилась на стоявший в углу стул и скукожилась, закрыв руками лицо.

— Лихорадка! — констатировал доктор, глядя на градусник. — Операцию теперь придётся отложить на неопределённый срок.

— Вы же говорили, что тут каждый час на счету! — отняв от лица руки, сказала жена — в глазах её плескался страх, но это было ничто по сравнению с охватившим Виктора адским, всепоглощающим ужасом от осознания, что же он натворил…

— Лихорадка означает инфекцию! А у вашего сына сейчас нет иммунитета, вы это понимаете? Нельзя делать операцию, пока донор полностью не выздоровеет, иначе мы убьём мальчика. — Врач говорил, и каждое слово острым гвоздём пронзало Индукина, заставляя испытывать такой жгучий стыд и душевную боль, что лучше бы с него кожу живьём сдирали…

— Надо найти другого донора! — закричала жена.

— Это займёт ещё больше времени, — ответил доктор.

И тут больного вырвало прямо ему на халат.

Следующие несколько дней прошли в тёмном тягучем кошмаре болезни. Виктора пытались быстро вылечить, но никак не могли распознать инфекцию, назначаемые препараты не действовали, и в итоге его сын умер, так и не дождавшись операции.

Когда ему сообщили об этом, муки достигли такой запредельной мощи, что Индукин потерял сознание, а когда очнулся, то опять увидел сына. Тот лежал в стерильном застеклённом боксе, ожидая операции.

И история повторилась сначала, но Виктор не помнил, что это уже было, и потому прочувствовал всё с той же силой, что и в первый раз.

А потом опять.

И снова.

И ещё.

Адский кошмар продолжался и продолжался, сколько раз неизвестно, пока однажды, перед тем, как, после сообщения о смерти сына, потерять сознание, Виктор вдруг случайно поднял взгляд и заметил наверху кусок неба. На первом этаже трёхэтажной больницы! Поражённый столь невероятным видом, страдалец отвлёкся от горя и замер с открытым ртом, пытаясь понять, что это такое. Уж, конечно, не сквозная дыра через три этажа! — потолка там не существовало в принципе, небо вклинилось в больницу из другого места, будто кто-то совместил два разных пространства. Как только Индукин об этом подумал, небо стало темнеть, а больница, наоборот, высветляться, и вскоре вверху проступила тонкая, полупрозрачная, не то серая, не то серебристая труба. В её сторону подул слабый ветерок, а пол под ногами задрожал. Тогда Виктор толкнулся и, вытянув руки вверх, прыгнул к трубе. Ветерок мгновенно превратился в мощный поток, и застрявшего в жутком больничном круге мученика, словно гигантским пылесосом, утянуло в трубу.

Мелькнули серые стенки, и тут же труба неожиданно резко расширилась, выплюнув Виктора прямо к пирующим лысорям, но совсем не туда, где появлялась созданная «лампочками» «змея» проникновения. Да, это, без сомнения, было то же самое закрученное пространство, только видимое не из-за «камней», а сверху. Трепетали, пронзая друг друга чистой тьмой, чёрные крылья, а многоклювая голова разворачивалась сразу во все стороны веерами из многих морд. Монстр жрал плывущих внизу «светлячков», и пока он не видел висевшего прямо над ним Виктора, тому надо было срочно переместиться куда-нибудь подальше, может, за «камни», так удачно скрывавшие «лампочек», когда они проникали сюда ещё при жизни… Жизни?! Виктор вдруг осознал, что его сын только что умер, а сам он… Сам он — тоже скончался?!

Он ринулся вниз, чтобы посмотреть ближе на «светлячков», ведь если они с сыном почти одновременно умерли, значит, мальчик сейчас должен быть где-то здесь! Однако стоило только дёрнуться, как снова подул ветер, увлекая Виктора наверх — туда, откуда его только что выплюнуло.

— Нет!! — заорал он и рванулся что есть мочи к «камням», чтобы зацепиться и найти сына.

Но это было всё равно, что пытаться плыть вверх по водопаду: Индукина поволокло в «трубу» с такой силой, словно он был шариком йо-йо, и кто-то неизмеримо огромный сначала вбросил его сюда, а теперь потянул за верёвочку, желая заполучить игрушку назад.

И тут вдруг одна из морд лысорей развернулась вверх и, щёлкнув огромным клювом, ухватила Виктора поперёк туловища. Полёт в трубу прекратился, голова монстра замерла, борясь со свистевшим ветром, а потом медленно потащила добычу вниз.

Внутренности сдавило, будто в тисках, поток несущегося навстречу воздуха бил в лицо, мешая смотреть, но Индукина волновало только одно. «Митя!» — отец вытянул шею, стремясь разглядеть среди роившихся внизу «светлячков» знакомые проблески светотени сына, такой, какой она была ещё до этой страшной болезни, разрывавшей цвета глубокой тёмной вмятиной.

Чёрный блестящий клюв приблизил трепыхавшегося «червячка» к одной из голов, и она замерла, рассматривая добычу. Бешеный ветер стих, и на пойманное существо уставился огромный и выпуклый, словно видимый через гигантскую лупу, глаз — внутри чёрного зрачка горело ровное, словно из сопла газового резака, синевато-оранжевое пламя. Виктору показалось, оно проникло ему прямо в душу и прошило её насквозь, достав до самых потаённых уголков существа.

— Зря ищешь, — прикрутив «газовый резак», прогудел многослойный, необычайно слаженный хор. — Твоего сына здесь давно уже нет.

— Что?! — только и сумел выговорить Индукин, едва пламя оставило его в покое.

— Твой сын Митя — он умер несколько месяцев назад.

— Нет, неправда! Я только что был в больнице…

— Ты был не в больнице, — перебил его хор.

— В больнице! — упрямо возразил Виктор.

— Нет, ты был между вашим миром и кругом самоубийц.

— Кругом самоубийц?! — в памяти внезапно всплыло, как он видел самого себя, заходящего в больничный бокс.

— Самоубийцы не могут больше жить, но и уйти по положенному мёртвым людям пути — тоже не в состоянии. Они зацикливаются в вечном круге переживаний, связанных с суицидом.

— Но я же… как? я что… убил себя?!

— Ещё нет, но уже находился в процессе.

Лысорь снова прожёг его «автогеном», и Виктор всё вспомнил: водку, угар, таблетки.

— Ситуация сложилась двойственная: ты почти убил себя, хоть сознательно и не принимал такого решения. Вот эта бессознательность твоих действий и ещё особые способности, которых нет у других, позволили тебе ещё до смерти увидеть круг самоубийц, а потом и высунуться сюда.

— Значит, я всё ещё не умер?..

— Нет. Мы сумели тебя выдернуть.

— Зачем? — Виктор опустил взгляд туда, где тысячи клювов невозмутимо продолжали своё дело. — Распотрошить?

— Можно и распотрошить, — согласился лысорь. — Но мы пока подождём, ибо ты — первая — как вы сами себя называете — «лампочка», которая нам попалась, да ещё и живой, открыв любопытные стороны вашего мира. Благодаря тебе мы только что узнали и о круге самоубийц, и о регулярно проскакивающих мимо нас подобных тебе «лампочках»… Всё это открывает весьма интересные перспективы, ты не находишь?

Индукин силился сообразить, что ответить, но потрясение от сказанного монстром будто туманом окутало мысли, лишив их ясности.

Лысорь снова приблизил его к огромному глазу, в котором чуть ярче вспыхнул факел «газового резака», и расхохотался:

— Слабенький интеллект червячка… не в состоянии объять необъятное.

— Где Митя? — сумел наконец выдавить из себя Виктор.

— Митя твой давно уже проследовал дальше. Отдав нам всё накопленное, разумеется.

— Твари! сволочи! мрази!

— Ну-ну, ты не в том положении, чтобы буянить.

Лысорь задрал клюв вверх, и вокруг Индукина сразу же засвистал ветер, пытаясь утянуть в открывшееся над головой серое отверстие трубы.

— Мы можем отпустить тебя. Прямо сейчас. Ты умрёшь и отправишься в свой персональный ад — ты его видел. Только «кино» — не то же самое, что присутствие, и заглянуть за экран, как сейчас, тебе уже не удастся. Желаешь?

Монстр чуть ослабил хватку, и Виктора стало с такой бешеной силой тянуть наверх, что пришлось изо всех сил вцепиться в клюв, чтобы удержаться.

— Нет!

— Мы так и думали, — хором прогудел лысорь, возвращая незадачливую «лампочку» в зону, куда не доставал ветер.

Выругавшись по матери, Индукин отлепился от острого края клюва:

— Ну, и чего же вы хотите?

— О! Много! Много чего! — рассмеялся монстр. — Но это так… вообще, в принципе… От тебя же мы требуем сущую ерунду: стать нашим «пером».

— Пером?.. я не понимаю…

— Проводником, окном, линией связи — вот весьма грубые, но при этом наиболее близкие твоему ограниченному сознанию аналогии с тем, чего мы от тебя хотим.

— В смысле? — обалдело пролепетал Виктор, чувствуя, как, несмотря на отсутствие тела, у него жестоко скручивает живот.

— Ты так испугался, словно мы собираемся выстлать твоими костями дорогу на Землю, — снова расхохотался лысорь.

— А вы не собираетесь?..

Смех резко оборвался.

— Слушай, с тобой, конечно, весело, — абсолютно лишённым всякого веселья тоном прогудел хор монстра, — но если ты будешь каждый раз вот так занудно переспрашивать, мы потеряем терпение и просто тебя сожрём.

Виктор молча таращился в «автоген» глаза, опасаясь что-либо спрашивать.

— Правильно, — одобрил его безмолвие лысорь. — Мы обработаем тебя: отсрочим, насколько удастся, смерть и подготовим для контакта, а потом отправим обратно на Землю. Твоя задача — внедрить наши маяки во всех знакомых «лампочек», что ты встретишь за время, пока действует наша обработка. Придётся постараться, ибо «лампочек» должно быть не меньше шести — запомни это! Потом ты умрёшь, и с этим мы уже ничего поделать не можем. Однако если ты никому не проболтаешься о нашем договоре и нас устроит результат твоей работы, то мы позволим тебе стать нашим «пером» — и ты навсегда избавишься от адского круга самоубийц.

По мнению Андрея то, что он увидел на включении малых «лампочек», совсем не походило на «страшные мультики, только не в планшете, а в голове», как обещала ему Вичка. Мультики, они ведь про кого-то ненастоящего, а эти кошмарные, проникавшие друг в друга лысори, как назвал их учитель, существовали на самом деле и жрали такие же всамделишные человеческие души, как и его собственная! Получалось, люди — это какие-то беззащитные козявки, которые растут и живут только для того, чтобы это чёрное многоголовое, похожее на клубок чёрных пиявок, чудовище их просто склевало…

Жутко неприятное и страшное знание! Смириться с ним было непросто, а тут ещё на мальчишку свалилось новое потрясение: выяснилось, что умерший на включении малых «лампочек» Витя — брат учителя! Ничего себе! Андрей на время даже про лысорей забыл, поражённый тем, как мало он, оказывается, знает о Василии Семёновиче. С одной стороны, он прожил в одном доме с учителем всего полгода, но с другой… — родной брат, надо же!

— Почему же он никогда не приходил к тебе, не звонил? — спросил мальчишка, когда они уже возвращались из загорода домой.

— Ну… в последнее время Витька стал совсем нелюдимым… вообще ни с кем говорить не хотел…

— Почему?

— Не знаю… наверное, потому что жена его бросила.

— У него была жена?

— Да, была. И сын. Ты думаешь, почему у меня в машине детское кресло? Племянника возить! Свою-то машину Витька продал, когда деньги срочно понадобились.

— И где же сейчас этот племянник?! — удивление Андрея росло с каждой произнесённой учителем фразой.

— Умер, — ещё сильнее огорошил Василий Семёнович. — За несколько месяцев до того, как я тебя встретил.

— Ты мне вообще ничего не рассказывал… — уставившись в окно, но вряд ли замечая пролетавшие мимо виды, прошептал мальчишка.

— Ох, Андрюшка, — учитель вздохнул. — Да чего тут рассказывать, болел он долго, мучительно: лейкемия — ну, это рак крови, если по-простому. Митей его звали, чуть-чуть постарше тебя был. Больницы, процедуры, лекарства, облучения… в общем — тяжко всё это… да. И никакие новейшие экспериментальные препараты, из-за которых Витька машину продал, не помогли.

Андрей провёл рукой по креслу, в котором до него, оказывается, ездил несчастный мальчик-страдалец, и, помолчав с минуту, спросил:

— А жена?

— Жена ушла. Спустя сорок дней после смерти Мити. Не смогла… ну, или просто не захотела дальше с Витей жить.

— Почему?

— Видишь ли, так бывает!.. ушла после смерти сына, это ведь больно очень…

Нет, Андрей не видел! Не мог понять, почему надо уходить от мужа, если сын умер от рака, но предпочёл не спрашивать, лишь покосился на учителя — тот выглядел расстроенным.

— Вот после этого Витька окончательно и замкнулся. С работы уволился, жил на сбережения, неделями из дома не выходил, пил, на звонки отвечать перестал. Я ездил к нему пару раз, говорить пытался, да куда там… Всё без толку! Алкоголь и душевные муки привели его светотень в ужасное состояние… Он винил себя в смерти сына, что недоглядел, мол, не всё возможное сделал… На нас злился, а больше всего на меня, что мы, со своими секретными делами этими, лампочковыми, время драгоценное у него крали, то самое, что он с сыном должен был проводить, а не нашей ерундой заниматься, ну и так далее и тому подобное — депрессия, короче. Возможно, он даже умом слегка тронулся.

Андрей вспомнил сегодняшнюю жуткую ухмылку стоявшего в конце цепочки Вити — вот это, наверное, и есть: умом тронуться.

— Он улыбался сегодня странно, — сказал мальчик.

— Да он в последнее время вообще вёл себя странно, — кивнул учитель. — То несколько месяцев вообще к телефону не подходил, а то вдруг сам позвонил, с неделю назад, может, чуть позже. Попросил о срочной встрече. Очень надо, говорит, пожалуйста! Голос вроде трезвый — договорились в кафе пересечься.

— А я где был?

— В школе, где ж ещё! Мы в мой обеденный перерыв встретились. Посмотрел я — действительно трезвый вроде, правда выглядел — краше в гроб кладут — и не ел ничего, а только воду глушил… в общем, по виду, алкаш настоящий, ненадолго из запоя вынырнувший. Про тебя вдруг спросил.

— Про меня?! — удивился Андрей.

— Да, я тоже поразился: думал, он, в своём постоянном угаре, так и не понял, что у меня ты появился, а он вдруг: как там твой воспитанник? Мол, только вы у меня и остались, познакомиться хочу, да и вообще со всеми нашими повидаться. Давайте все, в субботу, ко мне приходите.

— Вот в эту субботу? — мальчишка почесал затылок. — Сегодня?

— Ну да. А когда я сказал, что не получится, потому что у нас включение малых «лампочек», он сразу пристал, что хочет звеном быть. Прощения вдруг стал просить за своё поведение, полезным, мол, быть хочу, пожалуйста…

— И ты согласился?!

— Нет, — покачал головой учитель. — Во-первых, все звенья уже были собраны, а во-вторых, не поверил я, если честно, в завязку его. Боялся, что он в последний момент или напьётся, или ещё чего отчебучит неподобающее. Уж больно странным было это его внезапное раскаяние… — он нахмурился и умолк.

— Так как же он тогда у нас оказался-то? — Андрей нетерпеливо заёрзал, ожидая объяснений.

— Ну, так — обстоятельства! — очнувшись от задумчивости, ответил Василий Семёнович. — Так получилось, что завтра — включение малых «лампочек», а девятый человек до нас не доехал.

— Как это — не доехал? — удивился мальчишка.

— Да заболел! Не успел в наш город прибыть, как отравился чем-то и слёг с температурой и поносом, — бросив быстрый взгляд на вытаращившего глаза воспитанника, учитель улыбнулся: — Да ты не переживай, мы звонили ему сегодня перед включением, он сказал, что поправляется, слабость ещё сильная, а поноса нет уже.

— Фигасе! — протянул Андрей, снова уставившись в окно. — И чего?

— Да ничего, Витю вместо него поставили. Я сам ему позвонил и попросил поучаствовать. Он, надо сказать, молодец, обиду не вспомнил и сразу согласился, а то — как бы мы? Дело-то срочное!.. Чёрт… — учитель вдруг как-то разом сник, морщины на лбу и от носа к губам углубились и стали резче. — До сих пор не могу поверить, что его больше нет!..

— Так от чего он умер-то? — спустя полминуты спросил мальчишка, внезапно сообразив, что за всё время толкотни в загородном доме так этого и не понял.

— Вскрытие покажет, — ответил Василий Семёнович. — На теле нет серьёзных повреждений, только след от ожога на груди — такой странный, в форме кольца и такого размера, будто кто-то взял раскалённую рюмку и к солнечному сплетению приложил…

— Чего, прям на огне рюмку грели?! — восхитился Андрей.

— Да нет! Это я так, для сравнения… хотя… — он поднял брови, — если рюмка металлическая… мало ли с кем он мог пить?.. Нет! — чуть подумав, решительно опроверг сам себя учитель, — бред это всё, конечно! Не знаю, как он мог так обжечься, но в любом случае, к смерти след от ожога никакого отношения не имеет. На самом деле, я думаю, сердце у Витьки не выдержало, он ведь пил много до этого, хотя, когда приехал, его светотень ничего угрожающего не показывала, но с сердцем-то как раз так и бывает: всё ничего кажется, пока нагрузки нет. А потом напрягся — бах, и инфаркт! Ему ведь за пятьдесят уже было — поздно он женился и ребёнка поздно завёл… да уж…

— А зачем полиция приезжала?

— Так положено, когда не в больнице, а в чьём-то доме умирают. «Скорая» констатировала смерть и вызвала полицию — неизвестно же, сам он умер или кто-нибудь помог ему в этом.

— Из наших?!

— Слушай, Андрюш, ну это ведь просто правила! Мы-то с тобой, конечно, знаем, что никто из тех, кто был в доме у Брызгалина, к смерти Вити не причастен, но для полиции — под подозрением сразу все, понимаешь? Пока вскрытие не сделают.

— Ясно.

Какое-то время они ехали молча, потом Андрей спросил:

— Учитель?

— А?

— У тебя шоколадки нигде не завалялось?

— Кажется, нет… Проголодался?

— Ага.

— Посмотри в бардачке, а вдруг?

— Нет, тут только жвачка, — грустно доложил воспитанник.

— Ну, до дома нам осталось минут двадцать. Если совсем невтерпёж, можно на заправке остановиться, там что-нибудь перекусишь.

— Не, фиг с ним, — чуть подумав, решил Андрей. В памяти всплыл учитель в фартуке у плиты — он всегда старался кормить воспитанника правильно, а сейчас выглядел таким несчастным, что захотелось сделать ему приятное: — Давай лучше до дома, котлет твоих хочу — остались ещё?

— Остались! — сразу просиял Василий Семёнович. — И гречка варёная тоже есть, и помидорчик… Поешь, как человек!

— Ну и норм, — одобрил Андрей и зевнул.

— Устал?

— Ага.

— Ну, ты уж прости, видишь, как оно получилось! Скомкано всё, ни объяснить вам, малым «лампочкам», ничего не успели, ни поговорить.

— Да чего объяснять-то, я всё понял!

— То, что увидел, понял, конечно, — согласился учитель. — А вот что и как с этим делать, знаешь?

— А разве можно с этим что-нибудь сделать?

— Кое-что, — кивнул Василий Семёнович. — И это немало. В ближайшее время будет отдельное собрание, где мы вам всё подробно расскажем. А пока тебе надо просто отдохнуть — день сегодня выдался очень тяжёлым.

Андрей молча кивнул, вспоминая, как с кончика «змеиного» хвоста сорвалась и улетела за «камень» багровая капля.

Включение малых «лампочек» специально проводили в субботу, ибо планировалось, что в загородном доме Льва Михайловича Брызгалина — так звали седовласого старика — все останутся до воскресенья, чтобы спокойно поговорить о том, что видели дети, отдохнуть и обсудить стратегию жизни посвящённых. Внезапная смерть Виктора Семёновича Индукина сбила первоначальные планы, ввергнув гостей в глубокий шок. Никто не захотел оставаться в загородном доме не только на ночь, но даже на лишний час: большинство предпочло забрать детей и уехать ещё до приезда «скорой» и полиции, чтобы, и так получивших двойной стресс малых «лампочек» не растревожить ещё сильнее. Да и врать при них стражам порядка о цели собрания взрослые не хотели, к тому же уверенности, что дети, в данных обстоятельствах, не сболтнут полицейским лишнее, ни у кого не было.

Смертей во время включения раньше никогда не случалось, никто даже и не думал, что такое может случиться в принципе, а потому и не видел, что произошло с самым последним звеном, когда змея возвращалась назад. Сумел ли, успел ли так скоропостижно умерший Виктор применить главное умение «лампочки», когда душа покинула его тело? Никто за этим не проследил! Проскочить мимо лысорей, сохранив своё светящееся осознание, вот главная задача всех «лампочек», и всю свою жизнь они посвящали подготовке к этому последнему решающему шагу. Именно это взрослые как раз и собирались объяснить детям после их включения, а тут вдруг — такое!

Медики констатировали обширный инфаркт, смерть была признана естественной, так что «лампочек» полиция больше не беспокоила, однако это, естественно, никого не успокоило. Все прекрасно помнили светотень явившегося на включение Виктора — она вовсе не выглядела, как у больного сердечной недостаточностью человека, он казался совершенно здоровым, даже пятна от душевных страданий были почти незаметны!

В общем, никто так и не понял, как это Виктор умудрился так неожиданно взять и умереть, да ещё и во время включения, но все догадывались, что ничего хорошего ждать от этого не приходится. И оказались правы.