Аватары тьмы

Глава 8. Страшная тайна

Вера сложила платье в пакет. С приколотой — всё такой же тёплой на ощупь! — брошкой, оно выглядело совершенно обычным: с застёжкой, лицевой стороной и изнанкой. Ткани из-за этого как будто стало больше, и потому скрутить платье так туго, чтобы запихнуть в коробку из-под чая, вряд ли бы получилось. Там осталась лежать только фотография с номером ателье на обороте. Подумав, Вера присовокупила к ней визитку следователя Василькова и, захлопнув жестяную «книжку», сунула, вслед за платьем, в рюкзак. В это время зазвонил городской телефон.

— Здравствуйте, Вера! — голос не имел того напора, что слышался в нём несколькими днями раньше, но узнать его было не трудно.

— Иван Игнатьевич! Добрый день, ну, как вы?

— Жив… благодаря вам, Вера. Звоню сказать вам спасибо.

— Вы в больнице? — догадалась она.

— Да… как вы и предсказывали. — Васильков кашлянул. — Никогда не верил я во все эти… штучки, да и сейчас, честно сказать… — он умолк, понимая, что говорит не о том.

— Вы всё-таки пошли в больницу! — весело воскликнула Вера.

— Пошёл. Тем же вечером. Решил: сделаю ЭКГ, так, на всякий случай, что от меня — убудет? Ну и… Короче, инфаркт случился прямо во время обследования! Такой инфаркт, что… В общем, врачи сказали, я выжил только потому, что оказался в тот момент в больнице. Был бы в другом месте — каюк! Спасти не успели бы, ни «скорая» и никто — такие дела… — Васильков глубоко вздохнул.

— Я очень рада, что всё обошлось!

— Спасибо вам, Вера. Не знаю, как вы это сделали… но вы — моя спасительница, как хорошо, что я вас послушал.

— Ну что вы, Иван Игнатьевич… Выздоравливайте!

— Спасибо, Вера! И я хотел ещё сказать: если вам что-нибудь надо, вы, пожалуйста, прямо ко мне обращайтесь — окажу любую посильную помощь, я теперь ваш должник.

Может, попросить его Антона Шигорина проверить? — мелькнула у Веры мысль, но рассказ швеи Марии Михайловны о закройщике, переданная им брошка и дедушкин кленовый носик — всё, в совокупности, рождало стойкое ощущение, что лучше пока с этим не торопиться. И тут она внезапно вспомнила электричку!

— Ой, Иван Игнатьевич! Я вот что хотела… Я недавно ехала в электричке и видела… мужчину… он похитил девочку, маленькую! и… он убил её, понимаете?

— Это были ваши видения? — уточнил Васильков.

— Да, — грустно признала Вера. — Вот как про ваше сердце. Так что доказательств у меня никаких нет… Но я могла бы рассказать, как он, ну, мужчина этот, выглядит, да и девочка — её, может, до сих пор ищут?

— Хорошо, Вера, я понял. Я попрошу ребят, чтобы они подняли дела о пропаже девочек, показали вам фото. Вы уверены, что она мертва? Девочка эта?

— Да, — перед глазами всплыла «чёрная дыра» светака похитителя, из которой тогда, в электричке, читались не только его действия, но и ощущения той малышки, её смерть. Вдруг стало понятно: будь она жива — увидеть через другого человека, что девочка чувствует, как умирает, — было бы невозможно. Именно убийство пробило ту жуткую «дыру», навсегда записав в неё мучения жертвы, и теперь, даже если мужика не поймают люди, от высшего возмездия ему уже не уйти — это интуитивное знание, можно сказать откровение, осенило Веру мгновенно, словно молнией ударило. — Он убил её, Иван Игнатьевич. Это точно. К сожалению.

— Что ж, если так, то особой срочности нет, ведь девочке уже не помочь… Однако если вы её по фото узнаете, то потом нужно будет составить портрет убийцы. Ну, а после — посмотрим, как всё это использовать… В общем, придёте в отделение, там ребята разберутся. Когда вам удобно?

— Давайте завтра, — чуть подумав, решила Вера. — С утра. Можно?

— Конечно, Вера, я позвоню — предупрежу там всех, чтобы были готовы.

— Спасибо, Иван Игнатьевич, а то мне эта мёртвая девочка покоя не даёт, вдруг вам удастся как-нибудь прижать этого гада!

— Будем надеяться, Вера, — голос Василькова стал совсем тихим, было слышно, что он сильно устал. — Всего доброго.

— До свидания, Иван Игнатьевич, поправляйтесь.

Вера нажала отбой, чувствуя, как отпускает что-то внутри, будто складки какие-то жёсткие расправляются. Следователь в порядке, слава богу! — она сумела спасти ему жизнь! — как же это было приятно! — Вера улыбалась во весь рот, надевая рюкзак и кеды.

История с девочкой тоже, пусть и задвинутая куда-то в дальний уголок сознания, а всё равно подспудно мучила Веру, причём довольно сильно — это стало понятно только теперь, когда ей, наконец, полегчало.

Закрыв квартиру, она сбежала вниз по лестнице, тихонько напевая себе под нос, — ощущение, что всё так удачно сложилось, здорово поднимало настроение.

Радужная дверь в арке по-прежнему сияла, обрамлённая справа чёрной полосой, но Вера не дала светаку к ней приблизиться — потом, потом, потом!

Получив пропуск, Вера прошла на территорию клиники: ухоженные дорожки, газоны и корпуса омывал солнечный свет — погода сегодня была преотличная, чуть жарковато, конечно, но куда ж деваться: лето ведь на дворе.

Бабушку как раз собирались везти гулять, и Вера, забрав у медсестры коляску, покатила её по двору к большому больничному скверу — тенистому, зелёному, с лавочками и беседками. На смену сопровождающего и весёлое «Привет, баба Клава!», старушка никак не отреагировала: её остановившийся взгляд был устремлён куда-то в немыслимую даль, может, вообще, в другую галактику. Светак её тоже словно застыл, погасив все свои переливы, его статичные цвета имели минимальную яркость, едва различимые на общем сероватом фоне, и казалось, за коляской волочится не светотень, а какая-то застиранная, выцветшая и выгоревшая на солнце тряпка.

— Ладно, бабуля, — бормотала внучка, направляясь к самому дальнему и укромному уголку сквера, где, под разросшимся до огромных размеров клёном, прямо на траве стояла, видно давно забытая, одинокая маленькая деревянная скамеечка. — Сейчас мы здесь вот остановимся и вдали от всех, в спокойной обстановке, поговорим.

Пристроив коляску напротив скамеечки, Вера сняла рюкзак и, сев, заглянула бабушке в лицо, но тут же отвела глаза: очень уж тяжело было вынести этот стеклянный, лишённый мысли и выражения взгляд, тем более близкого, родного тебе человека. Бабушкин светак валялся за спинкой коляски, словно отброшенная на землю серовато-белёсая тень. Внучка осторожно наехала на его краешек своим светаком — ничего! Она продвинула его дальше, потом ещё, но даже когда светаки совместились полностью, видений не последовало. Нет контакта! — с ужасом поняла Вера.

— Не знаю, слышишь ли ты меня, видишь ли что-нибудь, но… — отодвинув свой светак, она взяла бабушку за руку: несмотря на летнюю жару, её тонкие, морщинистые и сухие пальцы казались куриной лапкой из холодильника. — Но я всё равно хочу показать тебе это!

Открыв рюкзак, она достала оттуда пакет и, вынув платье, снова почувствовала, какой тёплой, почти горячей, остаётся приколотая к нему брошка.

— Вот, потрогай! — вскочив, внучка взяла бабушкину ладонь и положила на брошку. Рука соскользнула и упала на сиденье коляски, скрюченными пальцами вверх, замерев, словно опрокинутый на спину дохлый паук.

Вера аккуратно положила платье бабе Клаве на колени и снова накрыла её ладонью брошку. Убедившись, что бабушкина рука не падает, Вера села на скамеечку и, достав из рюкзака жестяную «книжку», сказала:

— Я нашла эту коробку в вашем с дедой гардеробе, на даче. В ней было платье и дедушкино фото.

Она открыла коробку и достала снимок, как вдруг краем глаза уловила какое-то движение. Вера подняла голову и замерла, сжимая в руке фотографию и глядя то на бабушкины колени, то на её лицо. Всё оставалось неподвижным. Показалось?!

И тут лежавшая на платье ладонь вздрогнула. Нет! не показалось!! Вера вскочила, пустая коробка со звоном грохнулась на землю, фото полетело в сторону.

— Бабуля! — внучка схватила её за руку: пальцы заметно потеплели. — Ты меня слышишь?

Бабушка молча моргнула и, всё так же глядя сквозь внучку, вдруг резко вытянула руки вверх.

— И что? Что это значит?.. Баба Клава!

Но та не отвечала, продолжая тянуться пальцами к небу. Вера повторила её жест и замерла в ожидании, но ничего не изменилось.

— Господи… — пробормотала она, спустя полминуты опуская руки.

И тут лежавший за спинкой коляски безжизненной тенью светак старушки вдруг выплыл вперёд, на глазах наливаясь цветами. Вера наложила на него свой и рассмеялась:

— Ах, вот в чём дело!

Она взяла платье, расправила его и, разомкнув застёжку, надела на бабушку, аккуратно просунув в рукава её поднятые руки. Ткань легко скользнула вниз, облегая плечи, грудь и талию, юбка, упав на сиденье, собралась складками. Баба Клава опустила руки и, толкнувшись от подлокотников, встала. Юбка тут же, с тихим шелестом, расправилась.

— Верочка, — прошептала Клавдия.

— Да, это я! — внучка бросилась к старушке и обняла.

— Здравствуй, маленькая! — бабушка поцеловала её в щёку. — Я рада, что с тобой всё в порядке.

— Здравствуй, бабуля! — Вера осторожно усадила её обратно на сидение, а сама присела на корточки и, обняв старушку за талию, уткнулась в неё носом.

— Ах, деточка! — сухая тёплая рука принялась нежно гладить девушку по голове. — Я тоже по тебе очень соскучилась.

— Это всё платье! — загнав выступившие слезы обратно, Вера отстранилась и посмотрела бабушке в глаза — родные, ласковые, добрые. — Это из-за него, да?

— У тебя проснулись способности! — вместо ответа сказала Клавдия, рассматривая внучкин светак. — Давно?

— Не очень… Неделю назад, может, чуть больше… — ответила та, гоня подспудный страх, что сейчас всё закончится, и бабуля снова станет растением.

— У-у-у, — Клава нахмурилась. — Не переживай так, миленькая моя, не стоит! Не знаю, о чём ты сейчас думаешь, только вижу, тут у тебя… — она легонько коснулась пальцем Вериного лба — настоящая буря!

Та сдвинула свой светак, совмещая его с бабушкиным:

— А теперь видишь?

— Что?

— Бурю!.. — и тут до Веры дошло, только сейчас, через контакт: — Господи! ты не видишь?! Инфу прямо со светака… считать — ты не можешь!

— А ты что, можешь?

— Конечно! Только… там ведь так много всего! Сразу всё не объять, частями, кусками… трудно порой быстро то, что хочешь, обнаружить, найти нужный слой, перелив, затемнение…

— Так вот в чём дело! — в голосе бабушки прорезалось торжество. — Ты… о боже! — разволновавшись, она задохнулась и умолкла, качая головой. Потом, взяв себя в руки, продолжила: — Ты так поздно включилась, я уж думала, тебя это минует, но Паша! Паша твёрдо верил, что твои способности откроются, и оказался прав! Ты не просто включилась, ты ещё и гораздо ярче нас!..

— Ты так говоришь, будто это плохо!

— И да и нет, девочка! Большие способности облегчат тебе путь… впрочем, об этом после, сейчас важнее другая сторона медали, а она плоха тем, что быть такой яркой «лампочкой» очень опасно… Скажи, сколько дней я уже здесь?

— Дней?! — Вера вытаращилась на бабушку. — Ты думаешь, ты здесь всего несколько дней?

— А сколько? — нахмурилась Клава. — …Месяц?

— Год! Бабушка! Ты здесь почти год!

— Так долго… — прошептала та. — Господи, как же… Нет! — вдруг решительно перебила она себя, поражая внучку способностью быстро собраться после такого шокирующего откровения. — Обо мне потом, сперва вот что скажи: тебя кто-нибудь преследует? Слежки не замечала?

— Антон! — Вера схватила валявшийся неподалёку снимок и ткнула пальцем в цифры на обороте. — Я позвонила по этому номеру… — и она рассказала бабушке про встречу в парке.

— Значит, он всё ещё с нами, слава богу! — воскликнула бабушка. — Ты испугалась, что у него нет светака, и это правильно, но Антон Шигорин — на нашей стороне!

— С чего ты так уверена?!

— Будь это не так, ты бы не выжила! — твёрдо заявила Клава, поспешив добавить: — Прости, но у меня, к сожалению, нет времени разводить антимонии, вот и леплю тебе прямым текстом. Жизнь твоя зависит от этого, берегись подобных Антону, он — единственный из всех устранителей, кто для тебя не опасен а, наоборот, обязательно поможет тебе…

— Устранителей? — Веру пронзила ужасная догадка: — Они что, устраняют таких, как я?

— Да! Да! «Лампочек»! Такие, как мы, называются «лампочками». Устранители нас разыскивают и убивают.

— А дедушка? Почему он так странно умер?! — Вера потрясла фотографией перед лицом Клавдии. — Неужели это тоже подстроили устранители? Наезд? Но почему же тогда нож в горле, следователь сказал, экспертиза доказала, дед его сам воткнул, но зачем?!

— Да, он действительно сделал это сам, пожертвовал собой, решил, что так надо…

— Надо?! Кому? — Вера уже почти кричала. — И зачем?!

— Тише, прошу тебя, милая, тише! — бабушка вытянула шею, испуганно оглядываясь вокруг, но, к счастью, никто их, затерянных среди зелени дальнего уголка парка, не услышал. — Я объясню тебе, обязательно, только давай не всё сразу, иначе ты ничего не поймёшь. Начинать нужно с азов!

— Почему же вы мне раньше-то эти азы не рассказали?! — понизив голос, возмущённо прошипела внучка. — Про устранителей не предупредили? Не подготовили?

— Нельзя рассказывать, пока способности не проявятся, особенно детям! Не только из-за того, что это — тайное знание, а мало кто из детей, тем более с ещё не проявленными способностями, в состоянии удержать язык за зубами, но и потому, что такой рассказ может спровоцировать раннее, неправильное включение. Это… ну, вот как сорвать ещё совсем зелёное яблоко — есть невозможно, только выкинуть… Нет, это даже хуже, потому что потеря недозрелого плода не вредит яблоне, а вот насильственное включение человеку вредит. Мы не знаем, что именно происходит с «лампочкой», когда она загорается, известно только, что организм, в частности мозг, должен к этому подготовиться, понимаешь? Теперь-то я понимаю, почему ты так долго не зажигалась: подготовка тебе требовалась особенная, серьёзнее, чем у обычных «лампочек». Неготовность приводит к потере контроля над собой и своими способностями. Я видела такое, и… это — ужасный опыт, поверь! В дурдом загреметь в этом случае — самое обычное дело…

— А ты? — встрепенулась Вера. — Ты почему в дурдом загремела? Тётя рассказала мне про это платье, какое оно… ненормальное, его этот твой Антон сшил? Зачем?!

— Для маскировки. От устранителей и их хозяев. Самая первая, сделанная Антоном, версия, скрывающая свечение «лампочки». Нормально работала, пока я платье мерила. Несколько раз надевала, снимала, мы думали, всё в порядке, но оказалось, нет. На примерке-то я недолго в нём была, а на поминках — целый день проносила, из-за этого, наверное, и возникли неожиданные последствия. Я ещё перед сном что-то не то почувствовала, но подумала, что просто расстроена и очень устала. А надо было не думать, надо было Антону сразу звонить!

— А ведь потом, когда ты уже в клинике была, он приходил якобы бракованную молнию заменить… а молнии-то на платье вообще не было, пока он брошку не… «Господи, так он же эту брошку, наверное, сам из квартиры тогда и забрал! Пока тётя за водой для него ходила!»

— Брошка включает платье, — кивнула Клава. — Это защита, чтобы никто случайный не надел. Так что же случилось? Почему Антон платье раньше-то мне не принёс?

— Тётя Соня сказала, что выкинула его в помойку, потому что оно не застёгивалось! — Вера рассказала про коробку и как совсем недавно обнаружила это платье.

— Ох, Соня, Соня! Значит, она думала, что Мишка и впрямь его выкинул, иначе Антон сразу бы по её светаку увидел, что она сочиняет.

— Но он не увидел, — кивнула Вера. — И поэтому ты здесь почти год…

— Милая моя! — бабушка ласково взяла внучку за руку. — Прости! Прости, что так получилось… Слава богу, что Мишка фото из коробки не вытащил! Это ведь я телефон написала! — она постучала по обратной стороне лежавшего на коленях снимка. — И в коробку фото сунула. Хотела и брошку туда положить, да видно, позабыла. На столе, наверное, оставила. Соображала-то я тогда, прямо скажу, не очень… ох! — она сокрушённо покачала головой. — Год! Столько времени прошло… что происходит, какая обстановка? Что с «лампочками»? Что лысори делают?

— Кто делает? Лысори?!

— Лысори, да! Хозяева устранителей. От слов «лысые орлы», они их своим видом немного напоминают. Они или он, ибо не совсем ясно, одно это существо или слившаяся совокупность многих.

— Орёл… — вдруг вспомнила Вера. — Что-то я про это у вас в библиотеке читала… чего-то там про видящих.

— Кастанеда, — кивнула бабушка. — У индейцев были видящие, которые могли узреть это существо из другого мира и как оно пожирает сознания умерших, в этом они были правы. А вот в том, что Бога нет, и наше сознание — дар Орла — они ошибались! На самом деле… ох, деточка, милая моя, как же много мне надо тебе рассказать! Боюсь, что за один-то раз мы не успеем. Сколько сейчас времени? До конца часов посещения ты должна будешь снять с меня платье и унести.

— А ты?!

— А я останусь здесь до следующего твоего прихода.

— Но зачем, бабуля? Разве нельзя просто сказать, что ты пришла в себя, и вместе уехать домой?!

— Нет, Верочка, нельзя! Если я уже здесь так долго, то вот просто так, с бухты-барахты, за пять минут, никто меня отсюда не выпишет! Поднимется шумиха, назначат обследования, экспертизу, начнут трубить о внезапном выздоровлении, себе приписывая заслуги, — нет, не годится, мы должны соблюдать осторожность и ни в коем случае не привлекать внимания. К тому же сейчас я снова свечусь, а двух «лампочек» засечь гораздо проще, чем одну, я не хочу подвергать тебя лишней опасности… ну-ну, миленькая, маленькая моя! — улыбнулась бабушка, заметив, что у внучки глаза на мокром месте, и ласково погладила её по щеке. — Не расстраивайся ты, время пролетит быстро, я ведь буду в отключке. А потом ты придёшь с этим платьем, и я снова — огурчик! Так что обо мне не беспокойся — я-то буду тут в безопасности, а вот ты! Ты срочно беги к Антону, поняла? Он объяснит, что делать, а чтобы ты ему больше доверяла, можешь почитать его так называемые терапевтические записи, они дома, лежат на одной из полок, за книгами, — Клавдия подробно объяснила, где именно. — Надо было, конечно, их уничтожить, но я как-то закрутилась, а потом уж вообще не до того стало… — она тяжко вздохнула. — Ладно, времени у нас не много, не будем терять его зря. Мне надо успеть рассказать тебе главное, чтобы ты в наших делах ориентировалась. Кто такие «лампочки», я думаю, ты уже поняла, а что касается лысорей… Знаешь, это довольно трудно объяснить словами, поэтому раньше взрослые периодически собирались по девять человек и прямо показывали уже подготовленным к этому детям, кто это такие — лысори.

— Если ты сосредоточишься и вспомнишь, как это проходило, я тоже смогу это увидеть — так будет быстрее и проще, — предложила Вера.

— Ой, точно! — обрадовалась бабушка. — А я-то об этом и не подумала! Ещё не привыкла, старая балда, к твоему таланту, не осознала до конца. У нас в роду таких мощных способностей ещё ни у кого не было!

— А дедушка? — возразила Вера. — Я помню, как ты просила его посмотреть, чем я расстроена, ну это в школе было, меня тогда ещё в «Волшебницы» не приняли. Как же он смотрел, если не по светаку?

— Ой, да он только видел свежую вмятину и мог определить, когда она появилась и где, но на этом всё! То есть он понял бы, что это случилось сегодня в школе, но увидеть, как именно это произошло — нет, он такого не умел! Мог лишь нажимать своей светотенью на твою вмятину, чтобы заставить тебя саму рассказать, что случилось. Родители твои, кстати, были против такого «развязывания языка», как говорила Света.

— Их убили устранители? Родителей? Это ведь была не просто авария, да? — голос Веры звучал излишне резко.

Бабушка кивнула, глаза её потемнели, морщины углубились, нос заострился, сделав похожей на злую птицу.

— Давай сначала про лысорей! — твёрдо сказала она. — Ты готова?

— Да, — кивнула внучка.

— Мы называли это включением малых «лампочек».

Я вспомнил огонь, а в нём — лица: мужчину со светлыми прямыми волосами и женщину в каштановых кудряшках…

Нет, неправильно: лица же были снаружи, а в огне находился я сам, и тело моё горело, и что-то жутко шипело, трескалось у меня внутри. А их я видел сквозь пламя. Ой, нет! Снова неправильно — почему у меня всё так путается?! — я же видел их уже потом, когда оказался на улице, возле стены дома, за деревьями. К тому времени я перестал помнить, кто я, и совсем не понимал, что надо делать. Но они! Те, чьи лица были снаружи, — они понимали… я почувствовал, как они схватили меня, а потом всё провалилось в черноту.

«Ты чуть не сгорел на пожаре», — объяснила кудрявая шатенка, когда тьма перед моими глазами расступилась.

«Кто я?»

«Пока не знаю, — как-то странно ответила она, целясь в меня из ружья. — Но, возможно, ты скоро вспомнишь, кто ты, так же, как вспомнил об этой яме».

«Яме? Какой яме? Я ничего такого не помню!»

«Ты сообщил нам координаты этого места», — возразила шатенка.

«А зачем тебе ружьё?» — спросил я, но ответа не услышал, поле зрения резко сузилось, превратившись в проделанный во тьме туннель, а потом стенки его стали сжиматься, пока на меня снова не навалилась чернота.

В следующий раз я очнулся под утро — только светать начало.

«Я — Антон!» — заявил я, однако мне никто не ответил. Я сел и увидел женщину с ружьём: она тихо посапывала метрах в десяти правее, прислонившись спиной к дереву. Вспомнилось, что эта женщина и мужчина привезли меня сюда после огня, пока я был в беспамятстве.

На вид углубление действительно походило на вырытую в земле яму, хотя на самом деле это был восстановительный бассейн — вдруг всплыло в памяти правильное название! Вот только… — я сел, с изумлением рассматривая стенки бассейна, — он не работал! Вернее, работал, но не так, как ему положено, поскольку соединение с врачами отсутствовало, причём по их инициативе, ибо я видел значки, которые говорили: «в доступе к бассейну отказано». Это значило, что мне не предоставили никакого лечения. Однако оно всё равно происходило, ибо кто-то, вытащив ушедшие в гнёзда провода с датчиками, трубки с иглами и прочие медицинские штуки, подключил меня к бассейну вручную. Он как-то умудрился запустить восстановление в урезанном, автономном режиме, касавшемся лишь физических параметров. Диагностика же правильности реакций, проверка психологического профиля и верификация мыслительного процесса не проводились, ведь сканирование и лечение сознания могло происходить только при связи с врачами, а её не было! То есть происходило абсолютно автономное, грубое, чисто физиологическое восстановление тела, без соответствующей отладки повреждённых нейропутей…

Едва я понял это, как меня охватил сильный страх: мозг ведь тоже затронуло огнём, а значит, порождаемое им сознание могло принять уродливую, далёкую от первозданного идеала, форму! Раз я сейчас думаю, значит, мой, залатанный грубо и чисто физически, без оглядки на тонкие нематериальные структуры, мозг самостоятельно и непонятно как наладил производство сознания — а это могло привести к сумасшествию с непредсказуемыми последствиями.

О, нет, я вовсе не хотел стать невменяемым!

Поэтому принялся быстро отлеплять датчики, вырывать иглы из тела и вообще отсоединять от себя всё медицинское оборудование, желая немедленно прекратить этот ужасный, неправильный в корне, можно даже сказать, преступный процесс. Охватившая меня паника заставила выбраться из бассейна и ринуться прочь, не разбирая дороги, ударяясь о стволы деревьев, падая, вскакивая и пускаясь бегом, пока не отказали ноги. Я был ещё жутко слаб, поэтому далеко не убежал — упал на землю, едва дыша, и спустя пару минут отключился.

Сколько я так провалялся, не знаю, но пришёл в себя, лишь когда в спину мне стали тыкать чем-то твёрдым. Я повернул голову и увидел кудрявую шатенку с ружьём в руках — его ствол упирался мне под лопатку.

«Вставай!» — велела женщина.

Пришлось подчиниться.

«Туда», — она махнула головой, указывая направление, и подтолкнула меня ружьём.

«Я — Антон!» — заявил я.

«Угу, — кивнула она. — Имя своё знаешь, уже неплохо. А теперь иди».

Я поплёлся, куда она велела. Оказалось, мы пришли обратно к бассейну.

Она подвела меня к самому краю: «Полезай в яму!»

Я развернулся к ней лицом: «Нет!»

«Полезай, Антон, не то пристрелю! Ты ведь не хочешь умирать, верно?»

«Не хочу, — подтвердил я. — Но жить дурной, неполноценной жизнью — это ещё хуже!»

«С чего ты взял, что тебя ждёт такая жизнь?»

«У меня нет связи с врачами!»

«Врачами? — она прищурилась. — А как ты узнал?»

«Я видел, что в доступе к бассейну мне отказано».

«А знаешь почему?»

«Почему?»

«Да потому что они тебя бросили! Врачи эти твои. Ты обгорел и сразу стал им не нужен! Решили, лечить слишком накладно, пусть подыхает, и выкинули тебя на помойку, как отслужившую своё старую драную тряпку».

То, что женщина говорила, было мне неприятно, и хотя мысли всё время разбегались, я слышал в её словах определённую логику.

«А теперь подумай, — вкрадчиво продолжила она. — Чего ты больше хочешь: быть послушным идиотом, угождая тем, кто вышвырнул тебя умирать, или залезть в бассейн и восстановиться, чтобы потом самому во всём разобраться?»

Голова моя закружилась, и произносимые женщиной слова стали слышаться гулко, будто она говорила в ведро, в мозгу явно что-то происходило, и я никак не мог это контролировать.

«Кто ты?»

«Я — Клавдия, и я спасла тебя от смерти. Мы это сделали вместе с моим мужем Павлом».

«А ружьё?.. — с трудом проговорил я. — Ты хотела меня пристрелить…»

«Нет, Антон, всё наоборот: я хочу, чтобы ты вылечился. Иначе зачем мне заставлять тебя лезть в яму?»

«Кто-то взломал бассейн, чтобы он восстанавливал моё тело, несмотря на отказ в доступе».

«Это были мы».

Она подошла ко мне, взмахнула ружьём и сильно толкнула меня прикладом. Я опрокинулся в бассейн и оказался слишком слаб, чтобы вылезти назад. В голове помутилось, и я снова отключился.

«Вы кто?» — спросил я, когда снова очнулся. На этот раз я чувствовал себя гораздо лучше и, увидев, что все контакты и трубки убрались в землю, полез наружу.

Они подхватили меня с двух сторон, мгновенно вытащив из ямы. Смеркалось — значит, уже наступил вечер.

«Я — Павел».

«А я — его жена Клавдия».

«Нет… не то… — покачал я головой, мучительно ловя и связывая свои разбегавшиеся мысли. — Кто вы такие?»

«Ты же говорила ему про нас! Почему он не помнит?» — обеспокоился Павел.

«Ну, хоть соображает, о чём именно спрашивает!» — вздохнув, возразила Клавдия.

«Идти сам сможешь, Антон?»

«Вы мне не ответили!» — возмутился я.

«Мы те, кто тебя спас, когда ты выбежал из своей горящей квартиры, постарайся уже хотя бы это больше не забывать!»

В голове у меня поплыли образы, но очень нечётко и непоследовательно, одно налезало на другое, кругом огонь, пожарные машины, бегущие люди…

«Расскажите подробнее!» — потребовал я.

Они переглянулись, на лицах — усталость и разочарование.

«Успеется! — отрезала Клавдия. — Сперва доедем до дома, а потом будем разговаривать».

«Почему?»

«По кочану! — буркнул Павел. — Делай, что говорят, сил уже нет с тобой возиться».

«Но я так не согласен!»

«А нам плевать! — поддержала мужа Клавдия. — Давай, Антон, шевели плавниками! Достало уже сутками в этом чёртовом лесу торчать!»

Стало очевидно, что они разбираются в ситуации гораздо лучше меня, поэтому пришлось подчиниться. Плавников у меня не было, лишь ноги и руки, но, к счастью, ни в какую воду мы не полезли, только долго плелись через лес, потом меня посадили в машину, и там я почти сразу уснул. Проснулся, когда мы приехали, уже в квартире — её сняли для меня Клавдия с Павлом, — и записал всё, что вспомнил после пожара, поскольку есть риск: а вдруг я это снова позабуду. Потом я подумал и решил, стану и дальше записывать, что происходит, пока в голове моей не сложится полная картина мира и моего прошлого. Назову это терапевтическими записями, ибо мне кажется, они должны помочь мне прийти в себя.

Итак, пожар случился не по моей вине: дом загорелся из-за неправильного обращения с газом соседа снизу, а сам он при пожаре погиб.

Клавдия сказала, что сгоревшую квартиру я снимал у человека, который деньги с меня брал неофициально, нигде сдачу жилплощади не регистрировал, так что в поле зрения полиции я не попал.

«Ты теперь — призрак», — подытожил Павел.

«Призраки не материальны, а я имею тело», — возразил я.

«Не надо всё понимать так буквально. Я имею в виду, что для всех — ты будто и не существуешь вовсе».

И он был прав, хотя понял я это далеко не сразу. Сперва я с ним категорически не согласился, заявив, что пусть в квартире я официально и не был зарегистрирован, но ведь есть же ещё моя работа, и уж там-то я точно не призрак, а официальный сотрудник.

«Это хорошо, что ты вспомнил про работу, — усмехнулся Павел, и было в этой его усмешке что-то неприятное, хотя сам он казался мне человеком славным. — Вижу, несмотря на своё безрассудное поведение, когда ты вдруг прервал лечение…»

«Лечение было неправильным!» — горячо воскликнул я.

«А без всякого толка носиться по лесу, словно сбежавший из силка раненый зверь, правильно?»

«Так ведь это как раз одно из следствий!»

«Следствий чего?» — не понял Павел.

«Того, что физическое тело восстанавливалось без привязки к ментальному!» — выпалил я и сам удивился вдруг всплывшей в голове формулировке.

«А по-моему, это как раз очень даже на пользу, — усмехнулся Павел. — Твой разум активнее ищет новые пути и включает логику».

Перед глазами всплыло сообщение: «В доступе к бассейну отказано».

«А почему не было связи с врачами? — спросил я. — Почему отказ?»

«О! — с довольным видом кивнул Павел. — Вот как раз об этом-то я и говорю!»

«Об отказе?»

«О твоём разуме! что запущенный процесс восстановления продолжается, и ты задаёшься логичными вопросами».

«И какими же будут ответы на мои логичные вопросы?»

«Будут, — непонятно отозвался он, и внутри у меня что-то задрожало — противно так, словно разряд электрического тока через солнечное сплетение».

«Да ты, никак, злишься?» — Павел удивлённо вскинул брови.

Это застало меня врасплох, и я замер, анализируя собственные ощущения: похоже, я и правда злился! Злился и терял терпение.

«Ладно… — он потёр лоб. — Давай по порядку. Ты помнишь, где именно работал?»

«Конечно! В ателье на Старокисловской улице».

«Отлично! Вот туда-то мы и направимся, — кивнул он и, встретив мой взгляд, поспешил добавить: — Как раз тебе за ответами».

Павел сказал, что пойдём мы туда позже, ближе к концу рабочего дня — так надо, и я сам пойму почему, когда увижу то, что он собирается мне показать. Ну, не знаю… я пока ничего не понял, но согласился подождать. Теперь вот жду, а заодно пополняю свои записи.

Прошла пара дней, прежде чем я нашёл в себе силы записать, что случилось в тот вечер, когда мы с Павлом отправились в Ателье на Старокисловской. Раньше я был просто не в состоянии излагать мысли связно, настолько кипело, билось, дрожало всё у меня внутри…

Потрясение — вот как называется то, что я тогда почувствовал.

Начать, однако, стоит не с ощущений, а с фактов, и вот первый из них: ателье работало как обычно — исчезнувшего сотрудника, похоже, никто не искал. Чёрт, даже когда пропадает собака, хозяева беспокоятся и расклеивают по всему району объявления… а тут! Прежде чем идти к моему бывшему месту работы, Павел при мне туда позвонил и попросил к телефону Антона, и ему — я сам слышал по громкой связи — ответили, что Антон сейчас занят с клиентом! Я вытаращил глаза: как такое может быть?! и тут же хотел заорать в трубку, что вот он я — Антон! — здесь, а вовсе не с клиентом, но Павел уже нажал отбой.

На все мои возмущённые возгласы он только спокойно покачал головой, сказав, что догадывается, в чём дело, но объяснять ничего не будет, ибо «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать» и сделал приглашающий жест рукой: мол, прошу за мной. Поняв, что воплями ничего не добьюсь, я вздохнул и потащился за Павлом. Идти почему-то надо было обходными путями и следить, чтобы меня не увидел кто-то из знакомых. Мне к тому времени уже так надоели вопросы без ответов, что я больше ничего не спрашивал, а только мстительно представлял, как разорву своего провожатого на куски, если в конце нашего похода так ничего и не прояснится.

Остановились мы в маленьком скверике напротив здания, где располагалось ателье и, притаившись среди деревьев и кустов, стали наблюдать за дверью. Круглые часы рядом с входом в сквер показывали 19:50, стало быть, до конца работы ателье оставалось всего десять минут.

Первой вышла одна из работниц нашего ателье Марина — стройная, рыжеволосая девушка с нежно-белой кожей и веснушчатым лицом. Она принимала клиентов и была закройщицей, а иногда и швеёй, когда было много заказов и рук не хватало. Я вдруг понял, как сильно по ней соскучился и ринулся наперерез, но Павел железной рукой ухватил меня за локоть и, рванув к себе, прошептал в ухо: «Стоять!». «И молчать!» — быстро добавил он, стоило мне только повернуться к нему и открыть рот. «Да отстань от меня, какого хрена?! — прошипел я. — Кто ты такой вообще, чтобы…» «Да заткнись ты!» — он толкнул меня, разворачивая лицом к ателье. В этот момент дверь снова открылась, и я покорно заткнулся, ибо увиденное лишило меня дара речи, заставив тупо по-рыбьи хлопать ртом.

«Понял теперь?!» — тихо проговорил Павел, отпуская мой локоть.

Ни хрена я в тот миг не понял, лишь таращился на вышедшего следом за Мариной парня, не веря глазам своим, всё пытаясь найти изъяны, отличия, обнаружить то, что позволит успокоиться, выдохнуть и облегчённо пробормотать: «Показалось… он просто похож». Но увы! Парень был не просто похож, он выглядел, в точности как я: одежда, обувь, причёска, рост, походка, фигура, черты лица — совпадало абсолютно всё! И то, что мы с Павлом смотрели с расстояния в несколько метров, никакой роли не играло: я видел, чувствовал, чёрт, да я просто знал, причём знал наверняка: вышедший из ателье парень — это я! Но как такое может быть?.. Откуда взялась эта моя копия? Клон?! Я никогда не видел клонированного человека и не слышал, чтобы кто-то этим занимался, но теоретически такое возможно… хотя ведь с момента моего исчезновения прошло-то всего несколько дней, неужели кто-то вырастил клона заранее? Кто?! Мысли метались, как очумелые, судорожно ища приемлемую комбинацию, в которую можно уложиться, чтобы избежать безумия, но не получалось.

И тут парень-клон вдруг остановился и посмотрел прямо на нас. Павел резко дёрнул меня назад, увлекая за кусты, но я успел ощутить этот странный, чужой и одновременно будто бы свой, обжигающий нервы взгляд. Стало мучительно страшно, дыхание перехватило, перед глазами поплыли круги, ноги подкосились, и я чуть не грохнулся оземь — благо Павел успел меня подхватить и прислонить к дереву.

«Эй-эй! Антон! Слышишь меня? — он отвесил мне пощёчину, а за ней ещё одну и ещё — голова моя моталась из стороны в сторону. — А ну, не раскисать! Не смей, не смей!»

«Хватит… — почувствовав, что лицо уже горит от ударов, пробормотал я, и, стряхнув дурноту, перехватил его руку: — Да хорош лупить уже, мать твою!»

Павел удовлетворённо кивнул и, отпустив меня, осторожно выглянул из кустов.

«Ну, что там?» — ещё вздрагивая от накатившей минуту назад жути, спросил я.

«Сам посмотри!» — огрызнулся он.

Отлепившись от дерева, я высунулся из нашего укрытия.

Подложный «я» догнал Марину, и теперь они стояли друг напротив друга, о чём-то напряжённо беседуя на повышенных тонах. По узкой улочке мимо сквера то и дело проезжали машины, заглушая её слова, но девушка явно была недовольна, губы сжаты, брови нахмуренны. Я расслышал лишь обрывки, из которых выходило, что мой клон на чём-то настаивает, а Марина не соглашается: «Нет, Антон, я не хочу…» «Ты стал какой-то странный!»

Он схватил её за руку, но девушка вырвалась: «Да что с тобой, в самом деле?!»

Лже-я отступил, развернув руки ладонями к Марине: спокойно, мол, я тебе ничего не сделаю, но кривая ухмылка на его лице мне совсем не понравилась, и Павел с трудом удержал меня на месте, не дав вмешаться.

«Она уже уходит, успокойся! — шипел он мне в ухо. — И никто её не преследует».

«Самозванец разозлился, потому что она видит: это — не я! Она его раскусила!»

«Возможно, — согласился Павел. — Однако ты не должен являться ему на глаза! Если засветишься, то потеряешь преимущество и уже ничего не добьёшься!»

Девушка уходила в сторону метро, а подложный «я», не отрывая от неё взгляда, достал телефон и стал кому-то звонить. Говорил он тихо, но мне отчего-то казалось, речь идёт о Марине.

«Он что-то задумал! — прошептал я. — Что-то очень нехорошее…»

«Нехорошее! — передразнил Павел. — Да он же занял твоё место, Антон!.. Надеюсь, теперь-то ты понимаешь, почему не было ни лечения, ни связи с врачами?»

Я, конечно, догадывался, куда он клонит, но было слишком страшно сказать это вслух.

«Понимаешь, — внимательно изучив моё лицо, кивнул Павел. — Что ж, отлично».

Клон закончил говорить по телефону и, сунув аппарат в карман, пошёл почему-то не домой, а обратно в ателье.

«И что мне теперь делать?» — проследив, как хлопнула дверь, спросил я.

«Ну, для начала ты должен вспомнить всё, чем занимался до пожара».

«Зачем этот хрен снова попёрся на работу?»

«Всё! — подчеркнул Павел. — Поразмысли об этом на досуге, а я, со своей стороны, тоже постараюсь придумать, как ускорить процесс восстановления твоей памяти».

Я пытался выполнить указание Павла и долго размышлял, на что могла быть похожа моя жизнь до пожара, однако кроме нежного лица Марины и ателье, где я вроде бы снимал мерки, в голову так ничего и не пришло.

Когда я сообщил об этом Павлу, он проворчал, что я сам виноват: не надо было прерывать процесс восстановления и вылезать из бассейна раньше времени.

«Но ведь это было неправильно! — возразил я. — Я увидел, что нет связи с врачами, и испугался…»

«Лучше бы ты о себе что-нибудь понял, а не об этих чёртовых врачах, которые просто сразу списали тебя со счетов, да и думать об этом забыли!»

«Но почему они так поступили? И кто этот парень? Почему он так на меня похож — это же полная моя копия?!»

«Вопрос надо поставить по-другому: почему вообще они у тебя есть, эти якобы врачи, Антон? Посмотри вокруг — разве кто-то ещё из людей знает о восстановительных бассейнах и что там есть связь с врачами? Мы с Клавой, например, не можем лечиться в таких ямах-бассейнах, нам больница нужна. И всем остальным людям тоже».

«То есть выходит, я не такой, как все?»

«Да, ты — другой».

«И что?»

«Найди десять отличий», — улыбнулся Павел.

«От вас с Клавдией или от остальных людей?»

«А есть разница?» — в нём явно проснулся интерес.

«Ну, разумеется. Вы с Клавдией… ярче всех остальных».

«Так-так-так! — сильно оживился мой собеседник. — Ну? И что же это значит?»

«Это значит… — в голове моей вдруг вспыхнула жуткая мысль, настолько чудовищная, что я задохнулся. — Нет!»

«Что это значит? — глаза Павла сузились, он впился в меня взглядом, и лицо его закаменело, словно перед ним стоял враг. — Ну?! Говори!»

Ужасная мысль снова кристаллизовалась в моём сознании, и я больше не мог её прогнать, перед глазами поплыли пугающие картины, мёртвые люди и собственные окровавленные руки…

«Говори! — продолжал наседать он. — Что ты должен делать с теми, кто ярче других? Что это значит?! Ну же!!»

Я застыл, пытаясь справиться с нахлынувшими образами: в голове творился настоящий бедлам. Павел схватил меня за плечи и зверски тряхнул: «Давай!», а потом вдруг отвесил мощную оплеуху, заставив выпалить:

«Это значит — я должен вас убить!»

Мир вдруг стронулся с места и стал кружиться вокруг, набирая обороты, словно кто-то дёрнул огромный рычаг и слил меня в гигантскую воронку, за которой ждала глухая чернота беспамятства.

Несчастья валятся на меня, словно листья на землю осенью. Сначала пожар, потом врачи отказали мне в восстановлении, выкинули, можно сказать, на помойку, в то время как место моё занял самозванец, а теперь вот — ещё одна беда: Марина — да, та самая Марина из ателье на Старокисловской, где я раньше работал, прекрасная девушка с нежно-белой кожей и веснушчатым лицом — погибла!

Найдена мёртвой в лесопарке на окраине Москвы. Убита ножом в сердце! Следствие предполагает, что с целью ограбления, ибо кто-то забрал её сумочку и снял все украшения! Но даже дураку понятно: вещи забрали для прикрытия, ибо простой гопник вряд ли способен нанести столь точный, профессиональный удар. Нет, конечно же, это не ограбление! Марину зарезали по приказу моей копии. За то, что она не поверила самозванцу, заподозрила неладное и точно поняла: он — не я! И тогда он нанял профессионального киллера. Ему-то он и звонил по телефону, после того, как она с ним говорила… Да, сомнений не было: Марина попыталась разобраться, в чём дело. В памяти всплыло, как однажды в её блокноте я увидел нарисованный от руки старинный корабль с подписанными парусами, мачтами и верёвками.

«Зачем тебе это?» — удивился я тогда, а она ответила, что блокноту уже сто лет, и рисунок этот старый, сделан ещё в детстве, когда она начала читать книгу про морские приключения тех времён, и, чтобы понимать отданные матросам команды, тщательно изучила парусное вооружение судна.

«Не выношу, если чего-то не понимаю!» — заявила Марина.

«Неужели эти несколько команд были так важны для текста и сюжета?»

«Да нет, — пожала она плечами, — просто стало интересно… я люблю во всём разобраться!..»

Я пролистал блокнот и поразился, сколько там оказалось рисунков, таблиц и кратких записей обо всём на свете: генах, вирусах, звёздах, дельфинах, строении мозга… — господи, и чего только там не было, даже листочек с основами квантовой механики!..

В общем, да! — любила Марина докопаться до сути, ничего не скажешь… поэтому наверняка и тут стала доискиваться, что происходит, и вот к чему это её привело!

«Самозванец! — сказал я. — Это он убил её!»

«Да, я тоже так думаю», — согласился Павел — он, кстати, и принёс мне эту кошмарную весть о смерти Марины.

Мы с ним сидели на кухне, в снятой для меня квартире.

«Я уничтожу его! Разорву на куски!»

«И что?» — скривился Павел, глядя на меня, как на полоумного.

«Как что?! Он — не должен больше жить, поэтому умрёт, вот что!»

«Толку-то, если завтра на его месте появится очередная копия?»

«И что? — передразнил я Павла. — Какое мне дело до этой копии — ведь не она же убила Марину?»

«Да какая разница — эта копия или другая? Да вспомни же ты, наконец, себя вспомни! — вдруг взъярился мой собеседник. — Ты-то сам разве не убивал, дери тебя все черти вселенной?! — его прямо-таки затрясло от бешенства, так что он с трудом смог договорить: — …про нашу дочь и зятя, сволочь, вспомни!.. что ты сделал!..

Павел вдруг с дикой силой двинул ногой по моей табуретке — она опрокинулась, и я грохнулся на пол. Не дав опомниться, он бросился на меня сверху, схватил за плечи и стал трясти с таким зверством, будто хотел, чтоб у меня голова оторвалась и улетела прочь. — Но я! Я же тебя… — тут он крайне грязно выругался, — не убиваю!!»

От удара об пол, всплеска адреналина и бешеной тряски в голове моей на миг помутилось, а потом! Потом словно плотину прорвало, и воспоминания хлынули бурным потоком, разом сметая все блоки, препоны и затворы, что возникли после пожара и хранили моё сознание в неведении…

Шок. Ужас. Отрицание: нет! это не я!..

«Господи…» — Павел отпустил меня, позволив свернуться клубком, закрываясь руками, словно это могло спасти меня от прошлого. От того, что я уже сделал…

«Что, всё-таки вспомнил про наших детей?» — голос Павла прозвучал так неестественно спокойно, что я отнял руки и посмотрел в его посеревшее лицо.

«Они были ярче других, — прохрипел я севшим голосом. — Они светились… «Лампочки»… ваша дочь и её муж были «лампочками»…»

Они ехали по загородному шоссе, когда случилась авария. Грузовик столкнул их машину с путепровода — она упала с такой высоты, что шансов выжить у сидящих внутри людей практически не было. Виновного в ДТП водителя так и не нашли. Он бросил грузовик и сразу же убежал в лес — так подумали полицейские.

Однако на самом деле, прежде чем скрыться с места преступления, водитель спустился вниз и удостоверился, что люди-«лампочки» мертвы.

И мне известны все подробности, потому что это был я! Я угнал грузовик и столкнул машину с путепровода…

«Вставай!» — он схватил меня за локоть и дёрнул вверх.

Я убил детей Павла! И не только их. Я охотился и за другими «лампочками». Обнаруживал и уничтожал разными способами — такая моя настоящая служба! И работа в ателье не имела ничего общего с тем, что думала про меня Марина и все остальные сотрудники. Нет, обычную одежду я, разумеется, тоже шил — для прикрытия, но это была лишь крохотная макушка огромного айсберга, основная часть которого таилась в глубокой тьме под чёрной ледяной водой, а основное моё «шитьё» происходило после того, как ателье закрывалось.

В моём распоряжении оказывалась масса времени, а точнее — все ночи к ряду, ведь я почти не спал, ибо два-три часа отдыха вполне достаточно моему организму…

Сознание всего этого настигало меня так мощно и неотвратимо, словно лучи фар — кролика, не давая уйти в сторону и заставляя бежать всё быстрее и быстрее, пока не умрёшь от шока и потери сил.

Но я не умер, я же не кролик…

Павел дёрнул меня за локоть вверх, и я поднялся.

«Похоже, ты вспомнил всё», — сказал он, мрачно уставившись прямо в мои зрачки и будто чего-то ожидая.

Интересно — чего? Извинений?.. Так это же глупо!

Ждать извинений можно от человека, а я — не человек.

Я — устранитель.

Стоило мне вспомнить свою жизнь, как шок сменился яростью и всепоглощающим желанием убить Павла — я успел ринуться к столу и схватить нож, прежде чем в голове раздался адский звон и мир погрузился во тьму.

Медленно выплыв из беспамятства, я с трудом навёл резкость и увидел Клавдию со сковородкой в руках. Она смотрела с подозрением, явно готовая, если что не так, снова огреть меня по башке. Рядом стоял Павел и, сдвинув брови, внимательно изучал моё лицо.

«Остаточные явления, — спустя полминуты проронил он. — Вряд ли он ещё раз бросится».

Слова еле доносились сквозь не стихавший в голове гул. Бросится?.. Вспомнив про нож, я непроизвольно дёрнулся, и Клавдия замахнулась.

«Не надо!» — закрываясь руками, промычал я — так жалобно, что её брови удивлённо взлетели вверх, а чугунное оружие, наоборот, опустилось.

«Ты больше не хочешь нас убить?» — поинтересовался Павел странно нейтральным тоном, словно спрашивал, который час.

Я попытался ответить, но слова разлетелись перепуганными воробьями и сформулировать мысль не получилось — пришлось просто помотать головой.

«По-моему, ты слегка перестаралась», — вздохнул Павел.

Клавдия пожала плечами, а я закрыл глаза и свернулся на полу калачиком — со мной творилось что-то жуткое… словами неописуемое, я будто взлетал и падал одновременно, от чего сильно тошнило и продолжало звенеть в голове, пока меня вдруг не захлестнул холодный поток воды, вынуждая сесть, кашляя и отплёвываясь.

«О! — обрадовано сказал Павел, отставляя в сторону пустое ведро. — Видишь? А ты говорила: не поможет!»

«Ты хоть что-нибудь соображаешь, Антон?» — поинтересовалась его жена.

Я только молча таращился на неё, смаргивая текущую в глаза воду.

Отложив наконец свою ужасную сковородку, Клавдия вытащила откуда-то фотокарточку размером с половину книжной страницы и сунула мне её прямо под нос: «Узнаёшь?»

Конечно, я узнал: это была Марина — с таким пронзительно живым взглядом, словно душа её, уйдя из тела, теперь смотрела в наш мир через снимок.

Я протянул руку: «Можно?»

Клавдия отдала фото, и я осторожно принялся его поворачивать, то придвигая, то отодвигая подальше — эффект живого взгляда сохранялся при любом положении. Как странно! Я и раньше выдел много фотографий умерших, но никогда такого не замечал — да и как мог заметить, если мне доподлинно известно, что на самом деле происходит с душами людей, когда они уходят из тела? Ведь я же устранитель!.. Был… Был устранителем, ибо я чувствовал, вот прямо сейчас, остро чувствовал, глядя на это нежное веснушчатое лицо с сиявшими глазами, что я больше никогда не стану делать то, что делал раньше. Я изменился!

«Марина», — прошептал я, вдруг отчётливо понимая, что готов отказаться от своего предназначения устранителя только лишь для того, чтобы, несмотря на все свои знания об устройстве Вселенной, видеть такой вот живой взгляд Марины и верить, будто сейчас душа её смотрит на меня прямо через это глупое, напечатанное на обычном принтере фото!

Не знаю, сколько бы я ещё мог сидеть и таращиться на снимок, если бы Павел не тронул меня за плечо.

«О чём ты думаешь?» — настороженно спросил он.

Я оторвался от созерцания и перевёл на него взгляд: «Кто я?»

«Да ты что, бес тебя раздери, опять всё забыл, что ли?!» — разъярилась Клавдия, однако, помимо злости, в голосе явственно слышался ужас от того, что причиной новой амнезии мог стать её удар сковородкой.

«О чёрт!» — нахмурился Павел, всматриваясь в моё лицо.

Их страх доставил мне удовольствие, и я специально затянул с ответом, наслаждаясь растерянностью обоих.

«Что будем делать?» — напряжённо спросила Клавдия.

«Успокойтесь! — смилостивился я. — Меня зовут Антон, и я помню, кем был и что делал. Однако это было раньше, а теперь я уже не могу быть тем устранителем… Всё изменилось, и я больше не знаю, кто я».

На мой вопрос «Кто я?» Павел ответил: «Ты — человек!».

Тогда я не согласился, но теперь, подумав, решил всё-таки придерживаться этой версии, хотя вспомнил всё и прекрасно знаю своё происхождение. Однако Клавдия убедила меня: то, что я никогда не рождался и у меня нет родителей, в данном случае роли не играет.

«Знал бы ты, какие жуткие нелюди вырастают порой из самых обычных младенцев!» — сказала она.

«Да, продукт не есть то же самое, что производитель», — философски заметил Павел.

Я попросил пояснить, и он сказал: «Ну, вот взять, например, такой продукт, как интеллект. Он может быть человеческим, а может — компьютерным, и тогда его называют искусственным. Однако если этот интеллект способен мыслить не хуже человеческого, то в чём разница? В том, что произведён он электроникой, а не органикой? И что? Это ведь отличие производителя, а вовсе не того, что произведено! Сам продукт-то тут при чём? Интеллект он есть интеллект, разве не так?»

«Так, — кивнул я и принял аргумент Павла как опору для самоопределения, а потом уточнил у Клавдии: — А кто такие «нелюди»?»

«Это те, кто творит зло нечеловеческое, — туманно ответила она и, увидев моё замешательство, добавила: — Одного ты знаешь — он Марину убил».

«Самозванец!» — воскликнул я, и сразу же все пояснения обрели окончательную ясность.

«Не он один, таких много», — последовал ответ Павла.

«И уничтожить одного, да даже десять, — недостаточно!» — поддержала его жена.

«Значит, уничтожить надо не только продукты, но и их производителей», — понял я и вдруг ощутил нечто новое: оно было как волна и захлестнуло всё моё существо, пропитав сознанием правоты и желанием действовать.

Нет, я, конечно, и раньше испытывал такое желание, только возникало оно не изнутри, а потому что мне приказывали. Я должен был что-то сделать, и делал, однако, если приказ вдруг отменяли, отступал без всяких мыслей и переключался на другую задачу. А сейчас! О, сейчас всё стало по-другому: потребность действовать определённым образом была моей собственной, и никакие сторонние силы не могли заставить меня от неё отказаться.

Я больше не собирался выполнять чужие приказы, теперь я сам знал, что нужно делать: те, кто убил Марину, поплатятся за это! А ещё за то, что смели запускать в этот мир таких, как я. И командовать ими, как зашоренными лошадьми, ничего не объясняя и не спрашивая согласия, используя как тупое орудие в своих, абсолютно чуждых человеку, целях.

Ну уж нет, хватит! — теперь всё изменилось, я — изменился, и со мной этот номер не пройдёт! Отныне я сам принимаю решения, готов за них биться и даже умереть, если придётся!..

Вот с тех пор я — на стороне людей и всеми силами помогаю Павлу с Клавдией, ведь я и сам — человек, пусть и не рождённый естественным путём, что с того, если всё остальное во мне вполне человеческое?