Автостопом на север

Глава II, или 9 часов 18 минут

Останавливается мотоцикл. Допотопный. Должно быть, еще изобретение Джемса Уатта. Коляска величиной с «Запорожец». К мотоциклу прикреплен небольшой человечек. Огромными перчатками с крагами вцепился в руль.

Мотоцикл стреляет и трещит, как молотилка тех времен, когда у нас еще производственных кооперативов в деревне не было. Человечек выбирается из краг, сдвигает очки на лоб:

— Здравствуйте!

— Здрасте, дедушка, — мрачно отвечаю я. — Вам чего: подсказать, куда ехать, или подтолкнуть?

— Садись.

«Густав, — думаю я, — мерещится тебе или ты во сне?.. Тебя хотят подвезти, подвезти на север, к самому побережью, и без всяких там вариантов — первый, второй, третий…»

И на этой вот колымаге? Не на «татре» и даже не на «Ф-8»[3]?

— А мы не перегрузим вашу тележку? — говорю я и показываю на матросский мешок Петера.

— Не такое возили! — говорит дедушка, поглаживая руль.

И вот я уже поднимаю проклятый мешок Петера, но при этом все же спрашиваю:

— Правда у вас ничего тут не проломится?

Вдруг коляска оживает. Из-под клеенки показывается маленькое серенькое чудовище и начинает брехать. Я подпрыгиваю, будто взбесившийся кузнечик. А маленькая шавка, упершись лапами в борт, рычит.

— Фу, каракатица! — кричу я.

Но треклятая скотина — ноль внимания, знай себе рычит, — теперь уже тоном ниже.

— Дурная примета, — отмечает дед. — Раз Беппо лает и рычит, значит, плохой человек. Вероятней всего, характер по запаху определяет.

Тем временем я уже совсем успокоился и только презрительно фыркаю.

— И знаете, сколько у нас было уже подтверждений тому! В нашем доме по соседству жил молодой человек, всегда такой вежливый, воспитанный, здоровается. «Добрый день» говорит, желает доброго пути. Но когда он проходил мимо, я что угодно мог делать — все равно Беппо рычал. Я уж псу сколько раз выговаривал: «Беппо, и ты можешь ошибаться», но он все же оказался прав.

— И как вы об этом узнали? — спрашиваю я, не сдержавшись.

— Молодой человек срезался на экзаменах.

— А я перешел. Средний балл 3,6.

Беппо все еще рычит, правда уже тише.

— Вот видите, — говорит дед. — Возможно, он просто от неожиданности испугался. Обычно-то он всю дорогу спит.

Дедушка довольно ловко соскакивает со своей старомодной дрезины, даже чуть присел, когда приземлился.

Став рядом со мной, он не достигает даже моего подбородка, и я еле удерживаюсь, чтобы не крикнуть: «Ну, как дела, малыш?»

Вместе мы упрятываем матросский мешок в коляску. Мне приказано разместиться на заднем сиденье. Отлично, а то ведь с этой карликовой пантерой в одной коляске далеко не уедешь.

Из кармана своего аккуратно выглаженного комбинезона — должно быть, тоже сохранился у него со времен Шиллера — дедушка достал автомобильные очки, очень похожие на его собственные, сдвинутые на лоб и поблескивающие, будто два огромных выпученных глаза. Только у этих резинка другая: у дедушки широкая, рифленая, а у вторых — от банки для консервирования, красная и гладкая. Эти очки он теперь и надел на свою псину. А собачка ничего, сидит, все терпит, даже голову наклонила, чтобы дедушке удобней было.

Кто его знает, может, у собак и правда котелок варит? Соображают они, что ли? Но наш Крамс, когда мы ему такое преподносим, говорит — это метафизический балласт. Мне чего-то даже не по себе делается: попрыгунистый дед, старинный граммофон на трех колесах и пес в автомобильных очках, так похожий на своего хозяина, — чудно! А тут еще серое облачко закрыло солнце… Бр-р-р!

«Хватит, Густав! — говорю я. — Это тебе не гном из «Белоснежки», это просто дед чокнутый и глупая собачка при нем…»

Скрылась за поворотом бензоколонка, исчезла и очередь неподалеку от нее. Чтоб вам торчать здесь до позеленения! Чтоб никто вас не посадил к себе в машину!

Надо мной голубое небо — серое облачко растаяло. Под колесами поет асфальт.

А Беппо уперся передними лапами в бортик и поглядывает через огромные очки на белый свет.

Может, правда мне лучше петь что-нибудь или анекдоты рассказывать?

— Рассказать вам анекдот? — спрашиваю.

— Почему бы и нет? — кричит дедушка. — Только тебе орать придется, охрипнешь. Так что, лучше наслаждайся солнечным днем. Благодать. Воздух — бархатный!

Благодать там или не благодать, бархатный воздух или еще какой, а мне вот в Росток надо.

— Может, газку прибавите?.. Не разобрали? Ваша тележка не может пошустрей, а?

— Почему? Вполне может.

Чуть приподнявшись, я смотрю через его плечо: на спидометре 25. Но стоило мне привстать, как сатаненок в коляске снова за свое — рычит, проклятый!

Дед щелкает языком в его сторону.

Да-а-а, на этой душегубке далеко не уедешь. Буду зарабатывать деньги — куплю себе «Запорожец». Для начала неплохо! Потом «вартбург» — это лучшая машина среднего класса на нашем меридиане.

Только объехав осторожно цепочку велосипедистов, дедушка обращается ко мне своим скрипучим голосом:

— Ты что, тоже помешался на скорости? На машинах?

— Скорость — явление объективное. Некая категория, как говорит наш классный руководитель.

Слово это я совсем забыл, с трудом сейчас вспомнил, да и все, что я только что сказал, было сказано нашим Пружиной-Крамсом. Но это знать дедушке не обязательно.

В ответ дед даже присвистнул.

— Скажи пожалуйста! — говорит он мне. — Неплохо ты отпарировал!

— Спасибо нашему Пружине-Крамсу, — бормочу я себе под нос. — Иногда и учитель тебя из беды выручить может.

— Быстрей не могу. Беппо не позволяет, — говорит дед.

Какое отношение имеет Беппо к этой тарахтелке на колесах?

— Вот посмотри! — говорит дед и чуть не ложится на руль.

Мы едем немного быстрей. Можно ведь!

Но это только метров сто. Беппо приподнялся, заложил уши назад. Теперь уж он точная копия своего хозяина.

— Смотри, идем ровно тридцать! — кричит дед и прибавляет газу.

Машина дрожит. Беппо начинает потихоньку рычать, но уже громче.

— Смотри, идем сорок! — с торжеством кричит дед.

В глушителе подо мной что-то хлюпает.

Беппо лает громко и резко.

— Смотри, ровно пятьдесят!

Рыдван делает скачок — это дедушка включил четвертую скорость.

Густав, держись крепче!

Беппо высовывает голову побольше, будто хочет понюхать, чем пахнут облака, покряхтел, как хозяин, и… завыл.

Никогда я не слышал, чтоб так собаки выли. Циркулярная пила по сравнению с этим — клёвая музыка.

И воет, и воет, открыл зубастую пасть, поднял голову к небу и воет.

— Кончай! — кричу я. — Дедушка, кончай!

— Я? — смеясь, переспрашивает дед высоким голосом.

Неужто он тоже сейчас завоет?

Приходится признать — с этой воющей тварью ехать невозможно. Надо сбрасывать скорость. В обратном порядке все происходит как по писаному. Прекращается вытье, затем Беппо уже только резко лает, потом переходит на рык, и, покуда дедушка едет 30, сидит, сердито прижав уши.

Что ж, значит, едем 25.

Трюх-трюх! — тарахтим мы, еле-еле продвигаясь вперед. Беппо свернулся калачиком. Дрыхнет, скотина! На обочине стоит красная «шкода». От водителя видим только дрыгающие ноги — сам он нырнул под капот.

— Видел? А еще говоришь — «скорость». Мы-то с тобой воздухом дышим, а он…

— Бархатным.

— Шелковым, — говорит дед.

— Кем вы работаете? — спрашиваю. — Может, собачек дрессируете, в цирке выступаете?

Загадочный дед отрывисто смеется в ответ, точь-в-точь как до этого тявкал Беппо.

— Emeritus[4].

Мне, конечно, сказать нечего.

Дед опять смеется.

Густав, пошевели извилинами! Что же это такое — э… ре… Пружина-Крамс нам вечно какие-то иностранные слова преподносит. Немецкая грамматика вся кишит ими. Что, к примеру, означает «партицип презенс»? Или этот «индикатив»… «актив»… «конъюнктив»? Ну, что такое «актив», я знаю. Наша группа СНМ неактивна, утверждает Крамс. А Шубби — активный боксер, значит, он уже три боя провел.

Погоди, Густав, что он сказал? Эремит?[5] Это же святой какой-то. Живет в бочке. Ясное дело, отшельник.

«Густав, — говорю я себе, — ты прав: дедуля чокнутый. Уж кто завел себе такого Беппо и разъезжает в таком рыдване, тот уж наверняка эремит и чокнутый».

— Вы верите в ангелов? В этих — с крылышками и в ночной рубашке? — Чуть я не сверзился со своего высокого сиденья: отпустил ручку и стал руками, как крылышками, махать, чтобы деду все поясней представить.

— Ты почему об этом спрашиваешь? — говорит он и опять хихикает, будто на самом-то деле прекрасно знает, почему. — Я сам рад был бы узнать, — продолжает он, — как установили наивысшую скорость, ее идеал, так сказать. В старинных историях и легендах я никогда не читал о состязаниях ангелов на скорость, кто летает быстрее всех. И вообще мне неизвестны документы, в которых говорилось бы о скорости полета ангелов.

Что мне на это ему сказать? Вот что:

— А вы про ведьм подумайте. Уж эти гоняют на своем помеле по вашему бархатному воздуху как угорелые.

— Хороший ответ, — замечает дед и еще сбрасывает скорость.

Теперь даже начинающая ведьма только просвистела б мимо.

К сожалению, я так и не припомнил ни одного из мудрых изречений, которыми Крамс засыпал нас. Дед медленно подруливает к обочине. Там такой же парень, как я, стоит и устало машет рукой. Дед тормозит и останавливает свое суденышко метрах в трех от голосующего, рывком освобождает руки от огромных перчаток и снова сдвигает очки на лоб.

Я молчу. Мне кажется, что дед недоволен нашим разговором и теперь хочет обменять меня на этого новенького. Меня, значит, побоку, а его — на мое место. На худой конец я этому конкуренту врежу левую снизу, и мы с дедушкой и Беппо рванем дальше. Святые они там или нет, это уж их дело.

Надо же! Не успел я оглянуться, как этот чужак уже оказался в коляске и почесал Беппо шейку!

— Редкий случай в моей практике. Беппо не так-то легко сходится! — громко кричит дед. — Ну что ж, он у нас высший судья. Садись, сдвинь все назад и втискивайся. Беппо можешь на колени посадить. Почеши ему шейку. Как ты догадался, что там ему особенно приятно?

— А я люблю собак, — пищит в ответ моя конкуренция. — У нас тоже есть собачка, черный пудель. Принцем зовут.

Тоже мне выискался типчик! «Я люблю собак»! Разве такое говорят вслух? Тебя же сразу на смех поднимут.

Мы снова трогаемся и «мчимся» вперед… со скоростью 25 километров в час. А новенький трещит без умолку. О каких-то там иволгах, о заходе солнца треплется. Вот уж два сапога пара! Этот дед архимандрит и цыпленок, должно быть убежавший из инкубатора. А я сижу теперь и многозначительно молчу, как мой отец. Дышите, мол, пожалуйста, своим бархатным воздухом.

Правда, цыпленок чудной какой-то. На меня даже ни разу не взглянул. «Здоро́во» не сказал. Да и теперь в мою сторону не смотрит. Задается, будто он министр сельского хозяйства собственной персоной.