Айболит в законе

Глава 1 АЙБОЛИТ СПЕШИТ НА ПОМОЩЬ

Густой белый туман, клубившийся вокруг, неприятно холодил и заставлял вздрагивать от его липких прикосновений. Я брёл в полном одиночестве, озираясь по сторонам и недоумевая: где, чёрт возьми, пресловутый свет в конце тоннеля? И где сам тоннель, о котором твердят все, пережившие клиническую смерть? В том, что я умер, сомнений почему-то не было. Иначе с чего бы я слонялся здесь, в этом кисельном мареве, одетый в поношенную ночную рубаху наподобие той, в каких принято изображать жителей рая, ангелочков и кающихся грешников? Интересно, а я теперь кто: житель рая или всё ещё кающийся грешник? Я оглянулся в надежде увидеть за спиной белые крылышки. Ничего подобного я не обнаружил, зато нашёл на подоле рубахи бирку с надписью: «1 горбольница. Хирургическое отделение». В полном недоумении я воззрился на свои волосатые ноги, торчащие из-под подола коротковатой рубахи. Да, видок у меня ещё тот. Как бы Господь не осерчал, увидев меня в таком фривольном наряде. Турнёт сгоряча в преисподнюю, и доказывай потом, что при жизни я одевался прилично и вообще… Я поймал себя на мысли, что ужасно хочу курить, и чертыхнулся: дурная привычка увязалась-таки за мной на небо. Туман несколько рассеялся, и в разрыве мелькнули очертания чьей-то фигуры, одетой, как и я, во всё белое.

— Эй, браток, у тебя закурить не найдётся? — радостно заголосил я.

— Закурить?! — почему-то возмутилась фигура до боли знакомым голосом. — А может, Махницкий, тебе ещё и девочек из ближайшего массажного салона организовать?

— Да нет, — заскромничал я, — мне бы сигаретку. Слушай, а что, здесь и личную жизнь можно наладить? — Туман казался мне уже не таким противным.

Фигура громогласно расхохоталась, в её поднятой руке сверкнул золотистый луч света и больно ударил мне по глазам. Я зажмурился и на мгновение ослеп. Чьи-то пальцы тут же принялись настырно раздвигать мне веки. Похоже, меня всё-таки заочно определили в чистилище, и теперь начнутся пытки, решил я, на всякий случай зажмуриваясь покрепче.

— Открой глаза, Саша, — опять послышался голос. — Хватит притворяться. Я же вижу, ты пришёл в себя.

Я чуть приоткрыл веки, посмотрел на своего мучителя и безнадежно вздохнул. Так и есть, чистилище. А иначе как объяснить появление здесь Женьки Пастухова, моего старого друга-приятеля, и коллеги к тому же? Хирургов с таким стажем, как у него, к раю и на пушечный выстрел не подпускают. Мысль о том, что мой стаж работы в хирургии ничуть не меньше, заставила ещё раз вздохнуть и полностью распахнуть глаза. Женька с улыбочкой склонился надо мной, держа в руке маленький фонарик.

— То-то я смотрю, реакция зрачков на свет нормальная, рефлексы, вроде бы, не шалят, особых повреждений нет, а ты вторые сутки прикидываешься коматозником. И не стыдно тебе?

— Могу я хоть раз в жизни отоспаться, — пробормотал я.

Стыдно мне не было. Слишком велико, видимо, стало напряжение последних дней, вот и взбунтовался организм, отключившись от окружающей действительности.

— Да, уж что-что, а поспать ты любишь, — Женька бесцеремонно принялся сгибать и разгибать мою правую ногу, на которой белела повязка. — Славненько, славненько… Помнится, не так давно ты и на моём докладе заснуть умудрился. Не забыл ещё ноябрьскую конференцию?

Я вскрикнул от боли и попытался лягнуть его здоровой ногой.

— Полегче, коновал, — застонал я, — больно же.

— Это хорошо, что больно, — обрадовался он. — Сам знаешь, бывает гораздо хуже, когда и болеть уже нечему…

— Что ты этим хочешь сказать?! — я испуганно принялся изучать своё тело.

Неужели этот злопамятный тип оттяпал мне что-нибудь, пользуясь моей беззащитностью? Подумаешь, заснул на его докладе. В тот день я устал после ночного дежурства и проспал выступления многих докладчиков. Нейрохирурги же не обиделись… Рука наткнулась на голову, обритую наголо и украшенную повязкой. Я замер. Так, похоже, нейрохирурги тоже не забыли про меня.

— Женька, — я проглотил комок в горле, — Женька, а с головой у меня что?

— С головой? — он гадко ухмыльнулся, и моё сердце понеслось куда-то вниз на скоростном лифте. — Вообще, диагноз: сотрясение мозга, но лично я с таким определением не согласен. Как может быть сотрясение того, чего у тебя отродясь не было?

— Позови заведующего отделением, — хрипло сказал я. — Лечиться у человека, испытывающего ко мне личную неприязнь, я категорически отказываюсь.

— Я и есть заведующий, — Женькина улыбка стала ещё шире, а оттого противнее. — Вторая неделя пошла, как утвердили в должности.

— А голову зачем побрил, изверг? — я откинулся на подушку, поняв, что просто так мне от него не отделаться.

— У тебя там осколков в коже сидело, как блох на хорошей псине. Ты хоть помнишь, что с тобой произошло?

— Помню, — проворчал я.

Горящий и искорёженный джип, протараненный мною на ночном гололёде, встал перед глазами, я снова услышал предсмертные хрипы-мольбы Сысоя о помощи. Что ж, упырь получил по заслугам. Раскаяния я не испытывал. Возможно, из-за этого меня и не взяли в рай, хмыкнул я. Ладно, я не в обиде за это на небожителей. Мне и здесь неплохо. Вот только бы неугомонный Женька Пастухов держался от меня подальше. Энтузиазм на его рыжей физиономии пугал меня гораздо больше, чем перспектива снова оказаться в липком холодном тумане. Даже в этой идиотской ночной рубахе.

— Света, начинаем перевязку, — сказал меж тем мой приятель, умильно поглядывая куда-то в сторону.

Я скосил глаза и понял, отчего Женька заговорил вдруг таким сладким голосом. Рядом стояло прелестное создание в коротеньком белом халате, открывающем для обозрения безукоризненно стройные ноги. Волнующие изгибы её фигуры и милое строгое личико с выбившимся из-под колпака золотистым локоном заставили меня беспокойно заёрзать на постели. Господи, рядом разгуливают такие красавицы, а я лежу, как полный идиот, да ещё в этой непотребной рубашонке, совершенно опошлившей мой мужественный облик. Ну погоди, Женька, припомню я тебе ещё эту рубашонку!

— Здравствуйте, Света, — сказал я. — Уверен, что такое нежное создание, как вы, просто не может причинить боль. Так что без колебания отдаюсь в ваши руки.

— Перевязку вам сделает сам Евгений Петрович, я лишь помогу ему, — ответила она глубоким грудным голосом.

Очарованный им, я упустил из виду смысл произнесённого, за что и поплатился. Женька, бесцеремонно ковыряющийся пинцетом в ране, вернул меня на землю. Я хотел было взвыть благим матом, но вовремя вспомнил о присутствии Светы и одумался. Поэтому процедуру перенёс с горькой улыбкой, сжав зубы и строя в душе планы мести безжалостному приятелю.

— Вот и всё. — Женька внимательно посмотрел на меня. — Как себя чувствуешь?

— Прекрасно, — процедил я, чувствуя, как на лице выступают крупные капли холодного пота.

— Тогда переворачивайся на живот. Света сделает тебе уколы. Кстати, Светочка, вы поосторожней с этим товарищем. Это сейчас он слабый и беспомощный. Как только оклемается — сразу начнёт приставать. Не сомневаюсь, он и сейчас уже строит планы на ваш счёт. Так что если почувствуете повышенный интерес с его стороны, сразу сообщайте мне. Я его выпишу, пока он не превратил отделение в филиал Содома и Гоморры.

— Хорошо, Евгений Петрович, — абсолютно серьёзно ответила милая девочка, вгоняя иглу мне в ягодицу.

Я лежал, уткнувшись лицом в подушку, униженный и оскорблённый. Потом сон окутал меня тяжёлым тёмным покрывалом, и я вновь отправился бродить среди клочьев серого холодного тумана. По-прежнему чертовски хотелось курить.

Проснувшись на следующий день, я принялся исследовать свою обитель. Тот факт, что меня поместили в отдельную палату с телевизором и холодильником, опрятную и светлую, наводил на мысль, что моя скромная персона ещё пользуется кое-каким уважением. Кряхтя и морщась, я сполз с кровати, осторожно поставил на пол больную ногу. Первый шаг дался с трудом, я охнул и тихо выругался. Дальше дело пошло лучше. Добравшись до двери, я огляделся в поисках халата, потом махнул рукой, натянул рубаху на колени и выполз в коридор. Там было пусто, и я поплёлся в туалет, гонимый никотиновым голодом. Встреченная по пути бабулька шарахнулась в сторону и перекрестилась. Я упорно двигался к цели. Густые клубы табачного дыма, витающие в узенькой комнатёнке санузла, вернули меня к жизни.

— Мужики, дайте сигарету, — попросил я.

Чьи-то жёлтые от никотина пальцы протянули мне мятую «примину» и чиркнули спичкой. Я сделал пару глубоких затяжек и понял, что сейчас упаду. Голова кружилась так, будто я неожиданно оказался на карусели; ноги стали ватными, и я медленно, но верно принялся сползать на пол. Крепкие руки подхватили меня и усадили на кушетку.

— Ишь ты, ослабел, — продребезжал старческий голос.

Я открыл глаза.

— Как себя чувствуешь, сынок? — в лицо мне заглядывал усатый дед в полосатой больничной пижаме. — Может, сестру позвать?

— Нет, не надо.

— Ну, смотри. С чем лежишь-то?

Я выдул в потолок струю дыма и собрался было ответить, но в этот момент дверь в помещение распахнулась и грудной голос, так впечатливший меня накануне, произнёс:

— Ой, а накурили-то! Так и знала, что вы здесь, — укоризненно сказала мне Света. — У вас же постельный режим. Вы что, не понимаете, чем такие переходы могут кончиться? А ещё доктор! Немедленно в палату.

— Видите ли, в чём дело, Светлана… э-э, простите, не помню вашего отчества, — начал я.

— Алексеевна. Вы пойдёте в палату или нет?

— Именно это я и собираюсь сделать. Но дело в том, что, дойдя до курилки, я безрассудно истратил весь свой небольшой лимит сил. Проще говоря, обратно я сам не доберусь. Вот если бы вы немного помогли мне, — сказал я самым невинным голосом, на какой только был способен.

Света растерялась. Видимо, вчерашние наставления Пастухова не давали ей покоя. Но профессиональный долг взял верх.

— Хорошо, обопритесь на меня. Вот так. Вам очень больно? — её серые глаза оказались совсем рядом. В них отразилось неподдельное сострадание.

— Очень, — соврал я, как бы невзначай опуская руку ей на талию. — Но вот так мне идти гораздо легче.

Нежное лицо девочки заалело, но она промолчала. Наша процессия медленно двигалась по коридору, пока не наткнулась на поджидавшего нас Пастухова.

— Света, я же говорил вам вчера! — всплеснул он руками. — Этот тип будет использовать любую возможность охмурить вас!

— Но, Евгений Петрович… — растерянно сказала Света. — Он не мог сам дойти до палаты. Пришлось помочь…

— Что?! — возмущённо хрюкнул Пастухов. — А ну, марш в палату, симулянт! Выпишу сегодня же!

— Подумаешь, напугал, — пробормотал я, с сожалением убирая руку с податливой девичьей талии. — Не надо так нервничать, Евгений Петрович. Помните, инфаркт молодеет с каждым годом.

Сопровождаемый его гневным бормотанием, я бросил последний взгляд на растерянно хлопающую ресницами сероглазую прелестницу и гордо прошествовал в свою палату. За дверью меня ждал сюрприз. Медведь по фамилии Горенец обхватил меня и сжал своими ручищами так, что на глазах чуть не выступили слёзы.

— Саня, наконец-то отошёл! Я уж думал, с тобой что-то серьёзное случилось! — прокричал он мне прямо в ухо.

— Что со мной может случиться? — я безуспешно пытался вырваться из его объятий.

— Ага, ничего серьёзного… Ты ж почти двое суток пролежал, как мёртвый. Только разговаривал иногда, бредил то есть. Мы каждый день приезжали, да и так я пацанов постоянно гонял узнать, не надо ли тебе чего, лекарств каких.

— Олег, отпусти. Ему больно, — послышался за спиной Горенца голос, заставивший меня вздрогнуть.

Наташа. Я стоял и молчал, не зная, что сказать. Видимо, слишком много чувств и событий в моей жизни завязалось на этой молодой женщине. Я вспомнил, как однажды она призналась мне в давней любви, пытливо глядя в душу влажными изумрудами больших глаз; и то, как я отказался от Наташи, когда этого потребовал её отец. Нет, я не испугался тогда, хотя, возможно, со стороны это выглядело именно так. И дело вовсе не в том, что отец её, Владимир Борисович, более чем серьёзный человек и слов своих на ветер не бросает. Он, как принято нынче говорить, авторитетный бизнесмен. То есть, сам чёрт не разберет, кто же он такой — бизнесмен или гангстер. Ну да бог ему судья. Просто я тогда не захотел усложнять свою и без того запутанную жизнь этим неожиданным чувством со стороны его дочери, к которой привык относиться почти как к младшей сестре. Хватит, усложнил уже один раз, усмехнулся, вспомнив свой неудачный опыт семейной жизни. А Владимира Борисовича я знаю много лет, когда-то он тренировал меня. Многое изменилось за эти годы. Я давно забросил бокс, да и он теперь готовит бойцов совсем не для ринга. Такая вот петрушка получается, вздохнул я и поднял глаза.

— Здравствуй, Саша, — сказала Наташа, подходя ко мне.

Понятное дело, её мы с Владимиром Борисовичем не стали посвящать в подробности нашего далеко не джентльменского соглашения. Я, впрочем, хотел объясниться с ней, но не успел, закрутившись в водовороте неприятностей, которые и привели меня на больничную койку.

— Рад тебя видеть. Ты стала ещё красивее, — пробормотал я, неловко ткнувшись сухими потрескавшимися губами в нежную кожу её щеки.

— Как ты себя чувствуешь? — она провела рукой по моему лицу. — Зарос весь, колючий, как ёж.

— Ничего, сейчас побреем, — вмешался Олег, сглаживая возникшую неловкость. — Саня, вот фрукты, соки, чего ещё там Маринка натолкала — не знаю, — он показал на груду пакетов, громоздившихся на столе. — Она бы и сама приехала, но Валюшка приболела, так что извини.

— Да ладно, чего там, — ответил я. — Надеюсь, ничего серьёзного?

Марина — жена Олега. Я люблю бывать у них и видеть, как на глазах подрастает Валюшка, их дочь и моя любимица.

— Простыла немножко, — Горенец поставил на стол ещё один пакет. — Бритва, гель для бритья, одеколон. Если тебе не нравится «Кензо» — претензии к Наташе, она выбирала. Пижама, халат — всё здесь, — продолжил он, критически глядя на меня. — Сань, ты бы переоделся. А то в балахоне этом на привидение похож.

— Как же, на привидение, — вмешался Пастухов. — Это привидение уже вовсю к нашим медсёстрам клеится. Пошли на перевязку, гормон в ночнушке!

Я заметил вспыхнувшие в глазах Наташи недобрые огоньки и послушно заторопился к выходу. Успею ещё узнать, что она обо мне думает.

— Сань, тебя подождать? — крикнул в спину мне Горенец.

— Не надо, Олег. Приезжайте лучше завтра, — я скосил глаза на Наташу.

На её щеках расцвели алые розы негодования, заставившие меня поспешно скрыться за дверью. Характер она унаследовала от отца и в гневе просто опасна.

Света сурово оглядела меня и показала на кушетку, стоящую посреди перевязочной.

— Ложитесь, больной.

Лёд в её голосе заставил меня безропотно взгромоздиться на холодную клеёнку кушетки и замереть в грустном ожидании предстоящей экзекуции. Появился Женька, вымыл руки и принялся разрезать повязку.

— Так, что здесь у нас… Не дёргайся! Света, ты мне пока не нужна.

Медсестра вышла, оставив нас наедине.

— Лежи спокойно, я тебе говорю. Ну, ничего, — удовлетворённо произнёс Пастухов. — А вообще, Саша, я тебя не понимаю.

— В каком смысле? — простонал я, морщась от боли.

— Когда ты уже остепенишься? Тебе сколько лет?

— Столько же, сколько и тебе. Тридцать летом будет.

— Вот именно. Но разница между нами в том, что я в свои тридцать уже окончил аспирантуру, защитил кандидатскую, заведую отделением. В конце концов, женился, у меня двое детей, — он принялся за швы на голове. — Не напрягайся так, кровь из носа пойдёт. Он у тебя, кстати, сломан и…

— Знаю, — оборвал я его. — Дальше что?

— А то, что пора уже задуматься о жизни. Та девушка, что пришла тебя проведать с этим криминальным элементом, как его…

— Горенцом.

— Точно, Горенцом. Она ведь готова была сидеть возле тебя день и ночь, пока ты без сознания валялся. А ты, едва очнувшись, уже распускаешь руки с моими медсёстрами. Не стыдно тебе?

— А-а-а! — громко закричал я, чувствуя, что Женька задался целью проковырять мой череп насквозь.

— Что, больно? — удивился он. — Ну, извини. А друзья у тебя кто? Целыми днями в отделении толкутся какие-то бандитские рожи вроде этого Горенца, пристают ко мне с глупыми вопросами. Будто я могу знать, почему ты не торопишься очнуться. Даже охрану как-то раз пришлось вызывать. Всё, вставай. Только девочки этой, Наташи, и слушались.

— Неудивительно, — усмехнулся я. — Она дочь их босса. Её фамилия — Богданова. Слышал, небось?

— Ты серьёзно? Никогда бы не подумал, — он ошеломленно уставился на меня. — А сказала, что работает сестрой в твоей больнице.

— Что есть, то есть, — ответил я, пытаясь попасть ногой в тапочек. — Так что ты поосторожней. Будешь меня обижать — шепну ей, и Богдановские головорезы возьмутся за тебя всерьёз.

Я злорадно ухмыльнулся побледневшему Женьке и поплёлся к себе в палату. Первым делом перевернул стоящие на столе пакеты в поисках сигарет и зажигалки. Обнаружив к вящему удовлетворению и то и другое, открыл форточку и закурил. В чем-то Женька был прав. Конечно, неплохо было бы жениться, нарожать кучу детишек и общаться исключительно с интеллигентной публикой, которая не использует жаргонных словечек и не ездит на разборки. Всё это так. Вот только жизненный опыт подсказывает мне, что счастье в браке — штука такая же эфемерная, как мифическая птица Феникс: все про неё слышали, но никто не видел. Что касается друзей… Знавал я очень приличных, на первый взгляд, людей, оказавшихся на поверку мерзавцами. К сожалению, ни образование, ни положение в обществе не в состоянии гарантировать элементарной человеческой порядочности. К тому же, вовсе не мы выбираем себе друзей. Это они выбирают нас, поддержав в трудную минуту.

В любом случае, все контакты с Богдановым и его людьми я решил оборвать ещё до того, как угодил в больницу. Посмотрим, что из этого выйдет, подумал я, принимаясь за бритьё. Через полчаса из зеркала на меня смотрел вполне приличный гражданин, одетый в дорогую синюю пижаму и роскошный малиновый халат. Где только Наташа всё это откопала, усмехнулся я, играя витым поясом халата. Потом перевёл взгляд на свежевыбритое лицо и поспешно отошёл от зеркала. Зачем расстраивать себя по пустякам? В дверь осторожно постучали.

— Да! — крикнул я.

На пороге возникли две фигуры, обременённые сумками и свёртками.

— Всегда знал, Санька, что ты любишь поспать, но чтобы двое суток подряд… Это ты, брат, постарался, — фигура пониже, щуплая и седоволосая, оказавшаяся моим родным дядькой, попыталась похлопать меня по плечу. Не дотянувшись, он потрепал меня за локоть и обернулся. — Ты только посмотри, Сонь, на кого он стал похож. Вылитый Фантомас с похмелья.

— Что ты пристал к ребёнку? — Тётка расцеловала меня и прослезилась. — Совсем ты, Саша, исхудал. Надо побольше есть и меньше курить.

— Так и сделаю, — пообещал я. — Ну, что вы стоите. Садитесь.

— Да, Санька, напугал ты нас. — Дядька присел на кровать и закурил, стряхивая пепел на пол. — Ты почему мне ничего не сказал? Обещал ведь! А так я на совещании только узнал, что ты в аварии чуть не погиб. Что у тебя с этим Сысоевым вышло-то?

— Так получилось, — я сделал виноватое лицо.

— Получилось, — проворчал он неодобрительно.

Дядя Паша работает в милиции. Чем конкретно он там занимается, — убей бог, не знаю, но строить из себя большого начальника очень любит. Выглядит это довольно смешно, и я не обижаюсь.

— Да ладно тебе, — хлопнул я его по колену. — Рассказывай лучше, как у тебя дела.

— А что у меня? Работаем потихоньку. Софья, ну что ты сидишь? Корми парня, пока всё не остыло.

Тётка охнула и засуетилась. Я с тоской наблюдал, как стол в моей палате превращается в филиал буфета. Банки, баночки, кастрюльки — всё это заполонило стол и грозило занять ещё и подоконник.

— Надеюсь, вы понимаете, что съесть это одному человеку невозможно даже за месяц? — осторожно поинтересовался я, косясь в сторону безразмерной сумки, откуда непрекращающимся потоком продолжала появляться снедь.

— Почему? — искренне удивилась тётка.

Я оглядел её дородный силуэт, покачал головой и ничего не сказал. Спорить с женщиной, задавшейся целью закормить тебя до смерти, бесполезно. Смирившись, я подсел к столу и под её бдительным оком принялся за еду.

— Кстати, недавно Богданова взорвали, тренера твоего бывшего, — сказал дядя Паша, бросая окурок в вазу с цветами и не обращая ни малейшего внимания на негодование жены по этому поводу.

Я поперхнулся и отчаянно закашлялся. Пельмень в моем горле застыл в раздумье, но в конце концов образумился и скользнул в желудок.

— Как? — прохрипел я, вытирая выступившие слёзы.

— Так, — дядя Паша невозмутимо принялся колотить меня по спине. — Ему-то самому ничего, не успел в машину сесть. Повезло, в общем. А тачку разнесло, да. Жаль, конечно. У него «лексус» новенький был. Да ты должен был её видеть, в одном дворе ведь живёте.

— А кто взорвал? — спросил я, уворачиваясь от крепких ладоней дядьки, которому явно понравилось лупить меня по спине.

— Откуда ж мне знать? — он наконец оставил меня в покое. — Что, полегчало?

— Ага, — я отодвинулся от стола и сунул в рот сигарету. — Но ведь кто-то же его заказал?

— Конечно. — Дядя Паша тоже закурил. — Ты ещё не вздумай туда соваться, — вдруг нахмурился он. — И вообще, Александр, я с тобой хотел серьёзно поговорить. Ты когда прекратишь во всякие истории влипать? Ты себя в зеркале видел?

— Видел, — нехотя признал я.

Нет, ну что за день! Все вокруг, словно сговорившись, учат меня жизни. Как будто я специально только тем и занимаюсь, что ищу неприятности на свою бедную голову.

— Выводы сделал? — не унимался настырный родственник.

— Что ты опять пристал к ребёнку? Он ещё после аварии толком в себя не пришёл, а ты лезешь со своими нотациями! — возмутилась тётка.

Я с благодарностью посмотрел на неё. Зря, кстати. Потому что она погладила меня по бритой голове и сказала:

— Ничего, Саша. Вот отрастут волосики, мы тебя женим, и будешь жить, как все нормальные люди. У меня уже и девушка есть на примете. Из очень хорошей семьи, между прочим, — и она многозначительно уставилась на меня, явно ожидая, что я поощрю её начинание.

Я охнул и откинулся на спинку стула. Нет, родственники точно решили меня доконать.

— Вам, наверное, уже пора? — слабым голосом предположил я. — Спасибо, что не забываете. Обязательно заходите как-нибудь ещё.

Тётка обиженно поджала губы и принялась убирать со стола пустую посуду. Дядя Паша тоже принялся одеваться, попутно читая мне лекцию о том, как я должен себя вести в будущем. Проводив гостей, я доплёлся до кровати и рухнул на неё в изнеможении. Если до их прихода у меня болела голова, то теперь заболел ещё и живот, набитый до отказа тёткиной стряпнёй.

— Махницкий, вы будете обедать в палате или пройдёте в столовую? — льда в Светином голосе со времени нашей последней встречи ничуть не убавилось. — Господи, как здесь накурено! Кто разрешил вам курить в палате?

— Пастухов, — нахально соврал я.

— Евгений Петрович не мог этого позволить, — ответила она, распахивая форточку. — Впрочем, то, что вы постоянно лжёте, я уже поняла. Так как с обедом?

— Объявляю голодовку, — обиженно произнёс я, — которая продлится до тех пор, пока вы, Светочка, не улыбнётесь мне своей очаровательной улыбкой.

— Для вас я не Светочка, а Светлана Алексеевна, — вздёрнула она хорошенький носик. — И улыбаться я вам не собираюсь.

— Очень жаль, — протянул я. — Тогда хотя бы померяйте давление. Голова раскалывается.

Она недоверчиво посмотрела на меня, но потом взяла тонометр и присела на кровать.

— Можно мне положить руку вам на колени? — спросил я. — Вам так будет гораздо удобнее.

— Нет, — отрезала она, захлёстывая манжету на моей руке и накачивая её. — Сто сорок на девяносто. Повышенное.

— Неудивительно, если учесть, что вы рядом, — усмехнулся я, а про себя подумал, что раньше со мной таких неприятностей не случалось.

— Подождите, сейчас я принесу таблетку.

— Вместе с таблеткой захватите для меня немного вашей благосклонности, — попросил я.

Готов поклясться, что, выходя из палаты, она улыбнулась. Довольный, я потянулся за сигаретой, но рука повисла в воздухе. Если после сотрясения у меня начало шалить давление, то о табаке придётся забыть, хотя бы на время. Как это сделать, я не представлял, поэтому сунул в рот сигарету и сосредоточенно закурил. Вернувшаяся Света принесла таблетку, снова отругала меня за курение, конфисковала сигареты и сделала напоследок укол, от которого я немедленно задремал.

Проснувшись, я долго лежал, глядя в вечернее небо за окном. Месяц неторопливо гулял по нему в окружении свиты звёзд, роняя на землю слабый неяркий свет. Внизу, под окном, прошёл кто-то, и снег звучно захрустел под его каблуками. Я потянулся и понял, что пора бы мне подумать о переходе на амбулаторную форму лечения. Залёживаться в больнице я не собирался. Мелочи вроде царапин на голове и раны на ноге меня не очень беспокоили. Сломанный нос — тоже. Я осторожно прислушался к себе. Голова больше не болела, и весь организм был, на мой взгляд, почти в порядке. Пора, пора на свежий воздух. Потихоньку восстановлю спортивную форму, брошу курить и ввязываться в сомнительные истории… Неизвестно, что ещё я мог себе наобещать, но тут дверь приоткрылась, и из коридора донёсся голос Светы:

— К нему нельзя. Видите, он спит.

— Я уже не сплю, милая Света, — я появился в дверном проёме, завязывая пояс халата. — Хотя вам, конечно, большое спасибо за такую заботу.

— Это мой долг, — фыркнула она и ушла, стуча каблучками.

Я проводил её зачарованным взглядом.

— Жив ещё, курилка, — Костя Кузьмин радостно обнял меня и бесцеремонно впихнул обратно в палату. — Махницкий, с тебя, между прочим, интервью. И не отпирайся, ты обещал. Аня не даст соврать.

Я включил свет и посмотрел на нарушителя спокойствия долгим пристальным взглядом. Однако смутить Костю, моего друга детства, было невозможно. Не обращая никакого внимания на взгляд, который, по моему замыслу, должен был ввергнуть его в трепет, он залез в одну из кастрюлек, стоящих на столе, сунул в рот котлету и повернулся ко мне, жующий и довольный.

— Аня, — трагическим голосом произнёс я. — Мне искренне жаль вас. Связать жизнь с этим чавкающим монстром — ваша роковая ошибка. Бросайте его, пока не поздно.

Аня — невеста Кости. Вообще-то, под таким кодовым названием у Кости проходило множество женщин, и лишь двум из них «посчастливилось» стать его жёнами. Но с этой рыжеволосой обладательницей роскошных форм у него, по-моему, всё серьёзно, как никогда. По крайней мере, ревновать её ко мне он начал ещё до свадьбы, чего за ним сроду не замечалось. Аня, смеясь, подошла ко мне и поцеловала в щёку. Ноздри защекотал тонкий аромат её духов.

— Я рада, Саша, что вам лучше, — сказала она.

— А Костю бросать уже поздно. Мы поженились на днях.

— Как? — я захлопал ресницами. — Что значит — поженились? А я? Без меня, значит, свадьбу сыграли? Эх вы, друзья называется.

— Успокойся, — Костя прикончил котлеты и заинтересовался жареной свининой. — Свадьбы как таковой не было. Мы просто расписались, и всё.

— Ну, это профанация какая-то получается, — разочарованно протянул я. — Жаль. Вам, Анечка, очень к лицу была бы фата.

— Ерунда, — ответил за неё мой друг, уплетая свинину. — Я женюсь в третий раз, она выходит замуж во второй — так чего людей смешить? Зарегистрировались, как положено, и ждём теперь прибавления в нашем семействе.

— Да? — удивился я. — Молодцы, времени зря не теряете. И на каком же вы месяце?

Я подошёл к Косте, присматриваясь к его животу, вываливающемуся из-под брючного ремня. Кузя вообще в последнее время сильно располнел, видимо, сказывается семейная жизнь.

— Что значит — вы? — насторожился он, переставая жевать.

— Судя по всему, ты тоже, как бы это помягче сказать, слегка забеременел, — я похлопал его по животу, — видимо, из солидарности с Аней, да?

— Дурак, — обиделся он, — и шутки у тебя того… плоские. Это он в отместку за то, что я у него котлету съел, — пояснил он Ане. — Ума не приложу, что меня связывает с этим мелочным типом.

— Котлету?! — возмутился я. — Ты хотел сказать

— кастрюлю котлет. И кастрюлю свинины. Мне, конечно, не жалко, но столько есть вредно, это я тебе как врач говорю.

— Да брось ты, — Костя уже успокоился и потянулся к холодцу. — Я сегодня целый день на работе проторчал, не ел ещё толком.

— Что новенького в городе? — спросил я. — Слушай, а правда, что недавно взорвали машину Богданова?

— Угу, — кивнул он с набитым ртом.

— Чья работа, не знаешь?

— Не-а, — он с сожалением посмотрел на опустевшую кастрюлю. — Понимаешь, в городе вообще последнее время творится что-то непонятное. Что — не знаю, но своим журналистским чутьём чую — назревает нечто. То ли очередная война между группировками за передел территории, то ли ещё что.

— А твоё журналистское чутьё не подсказывает тебе, у кого хватило ума наехать на Богдана? Насколько я знаю, он будет последним в списке городских авторитетов, согласившихся потесниться.

— Возможно. Но в таких делах согласия спрашивать не принято. Да, и ещё. В городе неожиданно зашевелились кавказцы. Точнее, шевелятся они постоянно, но в основном крутят свои дела на рынках, платят, кому следует, и особо не лезут на рожон. А тут… То ли в городе их стало больше, то ли у меня при виде их в глазах двоится, не знаю. Слышал краем уха, что появился среди них авторитет какой-то, зовут Казбек. Есть информация, что воевал в Чечне. Против нас, естественно. Не очень удивлюсь, если узнаю, что это именно он в своё время отправил тебя на госпитальную койку.

Я не люблю вспоминать своё прошлое. Войну в Чечне и полученное там ранение — тем более. Поэтому перевёл разговор на другую тему.

— Ладно, бог с ними со всеми. Меня это не волнует.

— Разве? — удивился Костя. — Ты ведь, если не ошибаюсь, был близок с дочерью Богданова. Или я не прав?

— Там ещё буженина осталась, — попытался я отвлечь его внимание. — В холодильнике посмотри. Кушай, пожалуйста, очень вкусная штука.

Костя поколебался секунду, выбирая между мной и бужениной. К счастью, буженина победила.

— Мы ведь тоже не с пустыми руками пришли, — спохватилась Аня и принялась выгружать продукты на освободившееся было на столе место.

Я хотел возразить, но потом махнул рукой.

— Саня, так как насчёт того, чтобы рассказать мне всю эту историю с заготовкой органов для нелегальной трансплантации?

— Видишь ли, Костя, — начал я. — В аварии я получил сотрясение мозга. Вот, — я ткнул пальцем в повязку на голове.

— То, что у тебя сотрясение, было заметно и до аварии, — ухмыльнулся он.

— В общем, теперь у меня здорово ослабла память. Ничего не помню. Короче, не доставай меня, Хемингуэй. Что проку ворошить старое? История грязная, и вспоминать о ней не доставляет мне никакого удовольствия.

— Всегда ты так, — обиженно протянул он.

— Брось дуться, Кузя, — я хлопнул его по плечу. — На твой журналистский век всякой нечисти ещё хватит. Лучше скажи: этот… как его, Казбек, он кто больше, обычный вертлявый деляга или отморозок?

— Тебя же это не волнует, — поддел меня Костя. — Поэтому лечись, восстанавливай память. Если что-нибудь всё-таки вспомнишь — дай знать. Тогда, может быть, поделюсь с тобой информацией.

— Шантажист, — буркнул я.

— Да, я такой, — довольно подтвердил он.

— Нашёл, чем хвастать. Кстати, Анечка, вы заходите как-нибудь проведать старого больного человека. Своего дрессированного хомяка можете оставить дома.

— Что значит — дома? — возмутился Костя. — Махницкий, ты имеешь дело с моей женой, так что поосторожней. А то к твоим дыркам в черепе добавятся новые и…

Аня, смеясь, взяла под руку встревоженного супруга, и они отбыли к своему семейному очагу. Я посмотрел им вслед, усмехнулся и пристроился с сигаретой на подоконнике.

На следующий день меня навестил сам Богданов. Собственной персоной. Я не поверил глазам, когда увидел на пороге его высокую, чуть сутуловатую фигуру. За ним маячил Горенец, осунувшийся и усталый. Я прекрасно помнил нашу с Богдановым последнюю встречу, которую при всём желании нельзя было назвать дружественной. Поэтому растерялся и хотел по своему обыкновению съехидничать. Но, взглянув в суровое лицо Наташиного отца, благоразумно оставил эту затею.

— Что, Саня, дорезвился? — его жёсткая рука крепко стиснула мою.

— Есть немного, Владимир Борисович.

— Хорош, — он критически осмотрел меня. — И халат мой новый, смотрю, Наташка тебе уже приволокла.

Я сделал большие глаза.

— Видит бог, не знал, что ваш. Вам его сразу отдать, или пришлёте за ним позже?

Он тяжело посмотрел на меня и буркнул:

— Как был Айболитом, так и остался. Что с головой-то? Почему перевязана?

— Царапины, — небрежно ответил я.

— Понятно, — он помолчал. Потом, подумав, добавил: — Ну-ну, — решив, видимо, таким образом поддержать нашу оживлённую беседу.

— Слышал, у вас проблемы, — осторожно начал я.

— У меня?! — он криво усмехнулся, и я понял, что на самом деле проблемы возникли вовсе не у него, а у того, кто так неосмотрительно решился потревожить покой Богданова.

— Кстати, моё предложение ещё остаётся в силе, — он поднял на меня глаза, и я почувствовал себя, как в далёком детстве, маленьким и неуклюжим.

— В смысле — держаться подальше от вашей дочери? — уточнил я, немного отодвигаясь на всякий случай. Бог знает, что там у него на уме. Тревожить родительские чувства бывшего чемпиона Союза по боксу — занятие чрезвычайно опасное.

Он заиграл желваками и зарычал:

— При чём здесь Наташка? Пусть бегает за тобой, сколько влезет, если такая дура. Вы, я смотрю, два сапога пара. Оба немного того. Вообще, Махницкий, ты можешь говорить серьёзно?!

— Могу, — сознался я.

Горенец за спиной Богданова показал мне кулак. Просит не злить босса, догадался я.

— «Могу»… — передразнил меня бывший тренер. — Не надоело тебе дурака валять? Не мальчишка ведь уже, доктором стал, повоевать успел…

Далее последовало перечисление моих званий, наград и прочих регалий, которое я из врождённой скромности пропустил мимо ушей. Когда оно закончилось, Богданов посопел и спросил:

— Так не надумал ещё ко мне в команду уйти? Я бы из тебя быстро человека сделал, — задумчиво произнёс он, почему-то глядя при этом на свои кулаки.

— Нет, нет, — замахал я руками, до смерти напуганный его последним замечанием.

— Гм, — он помолчал и снова посмотрел мне прямо в глаза. Было в его взгляде что-то непонятное, совсем не похожее на прежнего Богданова. То ли просьба, то ли тоска непонятная. Как будто хотел попросить о чем-то, но не решался. — Ладно, коли так. Выздоравливай.

Он легко поднялся со стула, тряхнул мне на прощание руку и ушёл. Горенец пообещал ещё заскочить и помчался его догонять. Я побродил по палате, потом сунул в рот сигарету и прилёг на кровать. Просить Богданов никогда не любил. Чаще требовал, и добивался своего, идя напролом. Я перевернулся на бок и решил: сама мысль о том, что Богданов хотел просить о чём-либо меня, нелепа. Кто я такой, в конце концов? А что-бы он при этом ещё и нерешительность проявил — вообще нонсенс. Или просто укатали сивку крутые горки? Непохоже, он и не в таких передрягах бывал. Странно всё это, решил я, гася окурок.

Наташа приехала ближе к обеду. Она вошла, принеся с собой запах мороза и ещё чего-то, неуловимого и волнующего.

— Здравствуй, — она замерла на пороге.

— Здравствуй.

Я подошёл к ней, взял за руку и виновато потёрся о неё щекой.

— Не обижайся за вчерашнее, ладно? Женька просто неудачно пошутил, только и всего. Больно мне нужны его медсёстры! У меня самого в отделении такие красавицы работают, — я попытался обнять её.

— Подожди, Саша, — она решительно высвободилась и прошла в палату. — Давай сначала кое-что обсудим.

— Давай, — неохотно согласился я, присаживаясь рядом с ней на кровать.

— Во-первых, я больше не работаю в твоём отделении, — Наташа скрестила стройные ноги и вытянула из сумочки сигарету.

— Да ну? — удивился я. — А что так?

— Видишь ли, Саша… Когда-то мне хотелось быть рядом с тобой. Любой ценой, — она усмехнулась и щёлкнула зажигалкой.

— Теперь, значит, не хочется, — протянул я.

— Как сказать. В общем, у меня изменились обстоятельства. Тебе ведь я всё равно не нужна, правда? Только путаюсь под ногами. Надоело навязываться, — она гордо повела головой.

— Наташа, прекрати говорить глупости! — возмутился я. — Ты мне никогда не мешала. Я к тебе прекрасно отношусь и…

— Вот именно, прекрасно относишься, и не более того. Дело, Саша, даже не в том, что ты, едва поднявшись на ноги, принялся бегать за девочками из отделения. Когда Олег привёз тебя сюда, первые сутки ты бредил. Знаешь, кого ты постоянно звал?

— Догадываюсь, — буркнул я, мрачнея.

— Вика — это твоя бывшая жена?

— Да.

Я встал с кровати и закурил.

— Неужели ты до сих пор не можешь её забыть? Ведь столько лет прошло?

Я промолчал. Вообще, глупый вопрос, по-моему. Если бы мог — давно выкинул бы её из головы.

— Почему ты молчишь? — Она подошла и встала у меня за спиной.

Я обернулся. Господи, ну почему так получается? Ведь Наташа мне по-настоящему нравится. Нравится смотреть на её свежее лицо, любоваться изящной фигуркой; нравится поддразнивать её и вглядываться в зелёные омуты глаз, улавливая отражающиеся там мысли и желания. Но что-то мешает мне сделать маленький шажок навстречу и перейти разделительную полосу между «нравится» и «люблю». Наверное, то, что в любовь я верю не больше, чем во второе пришествие Христа. Но объяснить Наташе эту прописную истину я не могу. Это всё равно, что растоптать бабочку. А Вика… Не могу же я запретить ей сниться! Ерунда какая-то получается, обреченно подумал я, ломая в пальцах сигарету.

— Ладно, Саша, закрыли этот вопрос, — так и не дождавшись ответа, Наташа отвернулась, и я почувствовал себя мерзавцем.

— Отец приезжал к тебе? — спросила она, подходя к окну. Солнечный зайчик прыгнул ей в волосы и закопошился там, устраиваясь поудобней.

— Приезжал. Кстати, был очень удивлён, увидев этот халат. Я-то всё голову ломал, где ты его откопала. Такие в магазинах не продают, штучный экземпляр.

— Отцу из Эмиратов привезли в подарок. Ты прав, работа, действительно, ручная. О чём вы с ним говорили?

— Да так, о разном, — я не очень хотел посвящать её в подробности. — Для начала он прочитал мне мораль на тему того, каким я должен быть. Потом…

— Он предлагал тебе работать у него? — перебила она.

— Гм. Да, — признался я. С каких это пор Богданов стал делиться своими планами с членами семьи? Раньше он и на пушечный выстрел не подпускал их к своему «бизнесу».

— Что ты ему ответил?

— Отказался, конечно.

— Почему? — тонюсенький столбик пепла с её сигареты сорвался вниз.

— Что значит — почему? — начал злиться я. — Потому что не хочу.

— Вот как, — Наташа аккуратно погасила сигарету. — Почему не хочешь?

Я возмущённо запыхтел.

— Наташа, я, если ты забыла, врач. У меня есть любимая работа. И мне надоело выслушивать от своих знакомых замечания на тему: кто твои друзья и почему ты сам всё больше становишься похожим на «братка». Я врач, Наташа, а не гангстер.

— А мой отец, значит, гангстер? — она криво усмехнулась. — Бандит, в общем. Так получается? Здорово.

Я буркнул что-то себе под нос.

— А ты помнишь, Саша Махницкий, то время, когда этот бандит целыми днями пропадал с тобой в спортзале? С тобой и такими, как ты, хотя дома его ждали дети. Помнишь, как однажды ты заболел воспалением лёгких? А то, как каждый вечер к тебе домой прибегала его дочь, чтобы по поручению отца справиться о твоём здоровье?

Я поморщился. Об этом можно было и не напоминать. Уж что-что, а щебетание маленькой Наташи Богдановой в прихожей нашей квартиры я не забыл. Она звонким голоском передавала привет от папы, с серьёзным видом выслушивала рапорт матери о моём самочувствии и шла вместе с ней пить чай. А мне становилось легче, и мысль о том, что Владимир Борисович не забыл про меня, грела душу. Потому что тогда он был единственным человеком, на которого я хотел быть похожим.

— Так помнишь или нет?! — её вопрос вернул меня к действительности.

— Помню, — хмуро кивнул я.

— И у тебя хватило совести отказать ему, когда потребовалась твоя помощь?

— Об этот речь не шла, — попытался оправдаться я.

— Ах, вот как! Он что, должен был упрашивать тебя?! Сам предложить свои услуги ты не догадался? Видимо, твоя сообразительность не идёт дальше того, чтобы запудривать головы хорошеньким девчонкам.

— При чём здесь это? — возмутился я.

— При том, — отрезала она. — Вот что я тебе скажу, Саша. Ты не умеешь платить по долгам. Ты злой и холодный человек, ещё и неблагодарный, как теперь выяснилось. Не нравятся те друзья, что у тебя пока есть? Не переживай, скоро и их не будет. Потому что они, в отличие от тебя, друзей в беде не бросают и другим этого не прощают. А ты всегда будешь один, будешь сам от этого мучиться, но ничего изменить уже не сможешь. Ладно, выздоравливай и продолжай бегать за каждой юбкой в тщетной надежде забыть свою ненаглядную Вику, — она зло блеснула глазами, но потом прикусила губу и продолжила: — Знаешь, Махницкий, мне тебя жаль. Пока.

Дверь захлопнулась с негромким стуком. Я подошёл к окну и принялся разглядывать морозные узоры на стекле. Выслушивать чьё-либо мнение о себе — пустая трата времени. Я такой, какой есть, и ломать характер уже поздновато. Но насчёт того, что я не умею платить по долгам — здесь Наташа явно переборщила. Хотя, как знать… Но чем, в конце концов, я могу быть полезен её отцу? Испорчу только всё своей самодеятельностью. А просто быть на побегушках при ком-то — это не по мне. Личная свобода — вещь слишком ценная, чтобы подвергать её таким рискованным экспериментам. Нет, никогда мне не понять, что имела в виду Наташа, говоря о моём нежелании помочь её отцу. Она, кстати, по-моему, обиделась не на шутку. Я попробовал подсчитать, сколько раз это уже случалось, но быстро сбился со счёта и махнул рукой. Подумаешь, тоже мне, дева-воительница выискалась. Но на душе всё равно было противно. Как ни крути, а со своими бедами я прибежал, и совсем недавно, именно к Богданову. Точнее, к Горенцу, но это мало меняет дело. Тишина давила на уши. Я дохромал до кровати и лёг, уткнувшись лицом в подушку.

Разбудило меня осторожное шуршание за спиной. Я повернул голову. В палате возился широкоплечий субъект, выгружая на стол очередную порцию съестного, которое мне не суждено было поглотить. Я кашлянул. Субъект обернулся и оказался Мишаней. Когда-то этому здоровяку из Горенцовской бригады прострелили на разборке ногу, и мне пришлось с ним повозиться. Помнится, он ужасно боялся уколов и всегда начинал роптать, завидев шприц в моих руках. Однако теперь его физиономия казалась абсолютно довольной и выражала искреннее сочувствие.

— Здравствуйте, док. Извините, что разбудил. Наталья Владимировна велела передать вам…

— А-а-а, — обрадовался я, спуская ноги с кровати. Выходит, Наташа не очень обиделась.

— Передать вам, — продолжил Мишаня, — что больше не сможет вас навещать. Поэтому поручила мне присматривать, чтобы у вас всё здесь было. Так, вот фрукты, вот мясо, — он снова принялся загромождать стол.

— Понятно, — кисло протянул я. — Стой, а это зачем?

Мишаня замер, а потом аккуратно присоединил ещё одну бутылку коньяка к четырём, уже выстроившимся батареей на подоконнике.

— Ну… Это, значит, моя инициатива, — расплылся он в улыбке. — А что? В больничке тоска, а с этим делом, — он погладил горлышко бутылки, — никогда не соскучишься. Пиво я в холодильник поставил.

— Инициатива, конечно, прекрасная, что и говорить. Одна беда: я ведь не пью, Мишаня.

— Что, совсем?! — изумился он. — Да, док, здорово вас прижало. Кто бы мог подумать?

— Успокойся, авария здесь ни при чём. Это дело я забросил уже давно, надоело в одночасье.

— Понимаю, — Мишаня хитренько прищурился. — Что ж; есть у меня, чем и непьющему побаловаться.

Он выложил на стол какой-то свёрток и несколько папиросных гильз.

— Гашиш? — поинтересовался я.

— Ага. Зимничок, — он явно ждал моей благодарности.

— Спасибо, конечно, но лучше убери, — попросил я.

— Что, и это уже надоело? — глаза Мишани округлились.

— Нет, врачи запретили, — хмыкнул я. — Ты садись, не стой. Рассказывай, как дела у вас. А то Горенец заскочит на секунду, и тут же убегает, слова из него не вытянешь.

— Ему сейчас некогда, — Мишаня важно надул щёки, поглаживая бритую голову. Стул под ним жалостно скрипел и раскачивался.

— Ты можешь нормально объяснить, что происходит? — спросил я. — Налей себе коньяка и рассказывай.

Он не заставил долго себя упрашивать. Проглотив одним махом полбутылки «Мартеля» так, будто это был яблочный сок, он откинулся на захрустевшую спинку стула и произнёс:

— Дела, док, поганые. В чём суть, не знаю, я простой боец. Меня в тонкости не посвящают. Но есть у меня такое чувство, что все кругом на нас за что-то ополчились. Точнее, не на нас, я-то никому не нужен. На Богдана. И пацаны наши так же думают. Вот недавно тачку чуть не под ним рванули. Причём, он даже сесть в неё не успел. Рванули так, напоказ, будто предупреждение сделали.

— Кто сделал?

— Без понятия, — он отхлебнул коньяку. — Хорошая вещь, зря отказываетесь. Так вот, этого, думаю, и сам Богдан не знает. Знал бы — уже навели бы разборки, — он недобро усмехнулся.

— Вот ты говоришь, что все на вас ополчились. В чём конкретно, кроме Богдановской машины, это выражается?

— Ну, как сказать, — он задумался. — Нет, в открытую, конечно, никто не рыпается. Но смотрят так… Как будто нас уже давно похоронить должны, а мы всё ещё путаемся под ногами.

— Кто смотрит? — не выдержал я.

— Я так с ходу не скажу, — он озадаченно потёр нос.

— Ладно, — усмехнулся я, поняв, что больше из него ничего не вытянешь. — А правда, что в городе кавказцев стало больше?

— Что есть, то есть, — оживился он. — Как тараканы, откуда-то понабежали. К нам они, конечно, не лезут, но мы с пацанами всё равно хотели их для порядка бомбануть.

— И?

— Богдан запретил, — Мишаня снова помрачнел. — А жаль. Горенец тоже недоволен. Он эту погань чёрную не жалует.

Что ж, у Олега есть для этого причины, подумал я. Пройдя, как и я, Чечню, он порядком подрастерял чувство братского интернационализма. И не мне осуждать за это бывшего однополчанина.

— Ладно, пора, — Мишаня поднялся, полностью заслонив собой просвет окна. Золотая цепь тускло блеснула на мощной шее. — Завтра заскочу. Что привезти?

— Одежду.

— В смысле?

— В прямом. Чтоб по улице можно было ходить.

— А вас что, уже выписывают?

— Вроде того. Завтра точно выпишут, — пообещал я.

— О чём разговор. Размерчик у вас 48-й?

— 50-й, — обиделся я, расправляя плечи.

Он покосился на меня, ухмыльнулся, но ничего не сказал и направился к выходу, кивнув на прощанье. Я посидел ещё немного, потом решительно сложил бутылки с коньяком в пакет, набросал сверху фруктов и отправился к Пастухову. Свет в Женькином кабинете, несмотря на поздний час, ещё горел. Я распахнул дверь и заявил:

— Хватит работать, профессор. Докторскую, небось, уже кропаешь?

Женька недовольно оторвался от монитора компьютера и буркнул:

— Ты по делу?

— Ничего себе, встреча, — я расположился за столом и по-хозяйски принялся выставлять бутылки.

— Это что? — В его голосе проснулся живой интерес.

— «Мартель», — объяснил я, не прекращая своего занятия. — Пришёл вот, как всякий порядочный больной, поблагодарить лечащего врача перед выпиской.

— Перед какой ещё выпиской?! — взвился он. — Тебе ещё лежать да лежать! Минимум две недели!! Совсем с ума сошёл? Марш в палату! Коньяк, впрочем, можешь оставить.

— Не надо так ручками размахивать, Женя, несолидно это для кандидата наук, — ласково ответил я. — Садись лучше, дёрни коньячка и расслабься после трудового дня.

Он что-то пискнул, но к столу сел.

— Где у тебя посуда? — поинтересовался я. — Ага, вот она. В общем, Женя, кричи не кричи, а твоё унылое заведение мне вот уже где, — я провёл ладонью по горлу. — Надоело, сил нет. Поэтому отпускай меня на амбулаторное лечение по-хорошему. Иначе сбегу, ты меня знаешь. Пей.

Он обреченно принял из моих рук стакан с коньяком, не менее обреченно выпил и принялся жевать конфету.

— Нет, ну что тебя не устраивает, а? Палата отдельная, люкс, мы туда только платников кладём. За тебя, кстати, уже заплатили за весь срок лечения.

— Да? — удивился я. — Это кто же так постарался?

— Дружок твой, Горенец, — буркнул он. — Так вот, никто тебе не мешает, не беспокоит. Персонал относится со всем вниманием. Ну не могу я тебя отпустить, не могу! — он хлопнул ладонью по столу.

Я опять наполнил стакан и протянул ему. Женька вздохнул и выпил.

— Между прочим, пить такой коньяк стаканами — варварство, — изрёк он, закуривая. — Так что, Саша, давай договоримся: полежи ещё две недельки, а там я тебя и сам выпишу. Хорошо?

Я пожал плечами, взял со стола бутылку, коробку конфет и направился к выходу.

— Ты куда это? — встревожился он.

— Спаивать остальной персонал. Кто там у нас дежурит сегодня на посту? Не Света, случайно? — поинтересовался я, нахально ухмыляясь.

— Ты… ты… сядь немедленно! — он разволновался не на шутку.

Я послушно сел. Женька выпил ещё, убрал бутылки в шкаф и тяжело вздохнул.

— Что с тобой делать. Ладно, пиши вот в истории болезни отказ от дальнейшего лечения. Причины только укажи. Какие хоть причины-то?

— Личные, — ответил я, старательно водя ручкой по бумаге. — Дама сердца разлюбила.

— Да ну? Это не Наташа ли? Богданова дочь?

— Угу.

— Ну, ты и фрукт, Махницкий, — он откровенно злорадствовал. — Как ты ей-то умудрился напакостить?

— Не я, а ты со своим длинным языком. Кто тебя просил кричать на всю палату, чем я тут занимаюсь? — я дописал заявление и протянул ему. — Держи, бюрократ. Адью.

— Завтра утром обязательно приди на перевязку, — крикнул он мне в спину.

Я кивнул и закрыл за собой дверь.

На следующий день вместе с Мишаней ко мне заявился Олег Горенец. Поздоровавшись, он присел на стул и мрачно закурил. Мишаня, потоптавшись на пороге, незаметно испарился.

— Значит, на выписку собрался, Саня? — Олег погасил в пепельнице сигарету и тут же закурил другую.

— Ага, — я с довольным видом переодевался. — До дома подбросишь?

— О чём разговор. — Он снова скрылся за облаком дыма.

— А чего злой такой? — Я присмотрелся к нему внимательней.

Последние несколько дней Олег не брился, отчего светлая щетина проступила на острых скулах густым частоколом. Чёрные круги залегли под глазами, а на лице появилось какое-то затравленное выражение, не свойственное раньше моему другу. Да и весь он показался мне напряжённым, как сжатая пружина, готовая в любой момент распрямиться и ударить.

— Что случилось, Олег? — Я присел рядом.

— В Богдана стреляли, — выдохнул он очередной клуб дыма.

— Жив?

— Ранили. Но серьёзно зацепили, уроды. — Он ожесточённо расплющил в пепельнице окурок.

— Куда?

— Голова, грудь, — коротко ответил он и продолжил, предупреждая дальнейшие расспросы: — Выходил из офиса, снайпер и отработал по нему на всю катушку. Ребята, конечно, кинулись искать гада, но куда там. — Олег заиграл желваками. — В общем, сейчас начнётся свистопляска. Богдана выключили, теперь и за остальных возьмутся.

— Кто заказчик — опять не понятно?

Олег зло усмехнулся.

— Кто и зачем — это, Саня, тема для отдельного разговора. У меня сейчас для этого и времени нет, и место неподходящее. Да и ты, насколько я вчера понял, предпочитаешь теперь спокойную жизнь, так что зачем тебе всё это? Езжай лучше домой. — Он устало поднялся, глядя куда-то в сторону.

Будь я умным человеком — я действительно выбрал бы спокойную жизнь, молча сел бы в машину, поехал домой и постарался бы забыть об Олеге, похожем сейчас на ощетинившегося волка. Вместо этого я почему-то сказал:

— Брось, Олег. Чем я могу быть тебе полезен?

Хмурое лицо Горенца чуть прояснилось улыбкой,

и мне стало стыдно: почему я раньше не сказал ему этих простых слов?

— Чёрт, я ведь знал, Саня, всегда знал, что на тебя можно рассчитывать. Есть у нас с Богданом один планчик на такой случай. И без тебя ничего не получилось бы, понимаешь? Уф-ф, — облегчённо выдохнул он.

— Что за планчик? — подозрительно осведомился я, косясь на Горенца и предчувствуя грядущие неприятности.

— Тебе понравится, — самоуверенно заверил он. — Завтра расскажу в деталях. А сейчас извини — спешу. Мишаня отвезёт тебя. Утром будь дома, позвоню.

Он подмигнул мне и скрылся за дверью. Я озадаченно посмотрел ему вслед. Интересно, чему это так обрадовался Горенец? Решить проблемы их группировки я всё равно не смогу, об этом и думать смешно.

Не хватало только начать носиться по городу, размахивая оружием и забивая стрелки чёрт-те с кем. Посмотрим, что за планчик придумали эти доморощенные стратеги. Я вспомнил, что даже не спросил у Олега, где сейчас находится Богданов, и принялся поспешно спускаться по лестнице. В вестибюле меня поджидал Мишаня.

— А я уже собирался за вами идти, — проворчал он и пошёл к выходу.

— Миша, а где сейчас Богданов? Куда его отвезли после ранения? — спросил я, забираясь в машину.

— В Москву, — брякнул он, сосредоточенно крутя рулём.

— Куда?! — не поверил я своим ушам.

— В Москву. А может, в Питер, толком не знаю. Вроде бы уже организовали самолёт, Горенец сказал — в столицу. В которую из двух, без понятия. — Он опять уставился в ночную мглу за стеклом.

Я заёрзал на сиденье. Ну что за балбес, честное слово! Что ни спроси — ничего толком не знает. Однако доводить до Мишани столь нелестные для его персоны выводы я поостерёгся. В конце концов, ему сейчас не до разговоров. Обстановка серьёзная, и никому из Богдановцев не помешает задуматься о своём будущем. Я принялся разглядывать зимние улицы, мерцающие за окном бриллиантовой россыпью витрин. Я люблю свой город и всегда скучаю, когда долго не вижу эти серые громады старинных зданий, эти проспекты и звёздочки ночных фонарей, повисшие между небом и землёй. Он изменился с приходом зимы, стал чище и наряднее. Редкие прохожие торопливо шагали по тротуарам, стремясь скорее укрыться от холода в уютном тепле квартир, подмигивающих в ночи глазами-окнами. Машина свернула в мой двор и остановилась. Попрощавшись, я вышел и неторопливо пошел к подъезду. Мороз укусил меня за ухо, заставив ускорить шаги. Снег тонко скрипел под ногами, и этот звук далеко разносился в стоящей вокруг тишине.

Войдя в квартиру, я прошёлся по комнатам, удивляясь обилию пыли, накопившейся за время моего отсутствия. Большие настенные часы молчали, укоризненно глядя на меня сверху вниз.

— Совсем забросил жилище, хозяин, — укорил и я сам себя.

Потом забрался в любимое кресло и долго сидел, покуривая и лениво наблюдая, как молодая луна лукаво подмигивает мне из-за облаков. Вопреки Наташиным пророчествам, мне было хорошо и уютно в своём одиночестве, наполненном равнодушным созерцанием неба, воспоминаниями о прошлом и грустью, лёгкой, как осенняя паутина.