Бабур-наме

События года девятьсот тридцать третьего

В месяце мухарраме[666] Ваис бек привез весть о рождении Фарука. Хотя один пехотинец уже раньше доставил мне такую весть, но Ваис бек явился в этом месяце, чтобы получить подарок за радостную новость. Младенец родился в ночь на пятницу, двадцать третьего числа месяца шаввала[667], и был назван Фаруком.

Для обстрела Бианы и еще некоторых не подчинившихся мне крепостей я приказал Устаду Али Кули отлить большую пушку. Приготовив горны и все необходимые вещи, Устад Али Кули послал ко мне человека. В субботу, пятнадцатого мухаррама[668], мы отправились посмотреть, как Устад Али Кули будет лить пушку. Вокруг того места, где должно было происходить литье, он поставил восемь горнов и разложил инструменты. Со дна каждого горна /302б/ шел желоб, ведущий к форме, в которой отливалась пушка. Когда мы пришли, Устад Али Кули открыл отверстия горнов; по желобам, бурля, как вода, полился в форму расплавленный металл. Через некоторое время, хотя форма и не наполнилась, приток расплавленного металла, лившегося из горнов, постепенно прекратился, в горнах или в металле, видимо, был какой-то изъян. Устад Али Кули впал в очень плохое состояние; он хотел даже броситься в расплавленную медь, налитую в форму. Обратившись к Устаду Али Кули с утешением, мы облачили его в почетную одежду и рассеяли его смущение. Через день или два, когда форма охладилась, ее открыли; Устад Али Кули с великой радостью прислал человека сказать, что вкладная часть пушки оказалась без единого порока и что отлить казенную часть нетрудно. Вынув вкладную часть [из формы], Устад Али Кули назначил людей, чтобы ее наладить, а сам занялся отливкой казенной части пушки.

Махди ходжа привел от Хумаюна Фатх хана Сарвани; они расстались с Хумаюном в Дилмау. Я хорошо встретил Фатх хана Сарвани и отдал ему владения его отца А'зам Хумаюна, пожаловав, сверх того, еще некоторые земли; Фатх хану был дан удел в один крор и шестьдесят лаков.

В Хиндустане эмирам, находящимся в милости, присваиваются различные титулы; один из них — а'зам хумаюн, другой — хан-и-джахан, /303а/ или хан-и ханан. Отца Фатх хана величали а'зам хумаюн. При жизни моего сына Хумаюна величать кого-нибудь таким титулом не подобает; я отменил это обращение и Фатх хану было дано прозвище Хан-и джахан.

В среду, восьмого числа месяца сафара[669], у большого водоема, наверху, среди деревьев амбли поставили намёты и устроили пир. Я пригласил Фатх хана Сарвани на попойку, предложил ему вина и пожаловал свой тюрбан и платье. Возвеличив его этими знаками внимания и милостями, я дал ему разрешение отправиться в его земли. Было решено, что сын Фатх хана Махмуд хан будет постоянно находиться при мне.

В среду, двадцать четвертого числа месяца мухаррама[670], Мухаммед Али, сын Хайдар-и Рикабдара, был спешно послан к Хумаюну [с таким приказом]: «Благодарение богу, враг на востоке бежал; по прибытии этого человека, оставь в Джаунпуре несколько подходящих беков, а сам веди свое войско и иди поскорее к нам. Рана Санка-нечестивец вошел в ближайшую дверь, сделаем же мысль о нем нашей основной [заботой] ».

После того как войска [Хумаюна] ушли на восток, я приказал Тарди беку, [брату] Куч бека, его младшему брату Шир Афгану, Мухаммед Халилу Ахта беги с его братьями и прислужниками и Рустам Туркмену с братьями, а также Дауду Сарвани из жителей Хиндустана совершить набег на окрестности Бианы и пограбить эти места. Если они смогут обещаниями и посулами привлечь к нам защитников крепостей /303б/ — пусть будет так, если нет — их следует ограбить, чтобы обессилить врагов.

В крепости Тахангар находился старший брат [упомянутого] Низам хана из Бианы по имени Алам хан. Его люди неоднократно приходили к нам и выражали покорность и доброжелательство. Этот Алам хан взял на себя такое дело: «Если от государя будет назначен отряд, я сумею с помощью посулов и обещаний привести всех лучников Бианы и захватить бианскую крепость». Когда это было решено, то йигиты, во главе с Тарди беком, назначенные в набег, получили такой приказ: «Так как Алам хан — местный человек и берет на себя такую услугу и службу, то в делах, относящихся к Биане, следуйте его верному мнению и указанию».

Хотя некоторые жители Хиндустана хорошо рубятся на саблях, но большинство их совершенно лишено дара и способности воевать и не имеет понятия о том, как действовать и вести себя полководцу. Этот Алам хан, к которому присоединились мои воины, не обращая внимания на чьи-либо слова и не думая о том, что хорошо и что плохо, подвел к самой Биане. В посланном нами отряде было двести пятьдесят или около трехсот тюрков, хиндустанцев и воинов, собранных с разных концов, [всего] немного больше двух тысяч, а у Низам хана насчитывалось свыше четырех тысяч конных афганцев из Бианы и прочих воинов; пехотинцев у него было больше десяти тысяч. Увидев и узнав врагов, /304а/ Низам хан тотчас же вышел на них с упомянутыми конным и пешим войском. Он быстро подошел к нашему отряду, бросил на него множество всадников и обратил этот отряд в бегство. Алам хана Тахангари, своего старшего брата, он взял в плен, кроме него было взято еще пять или шесть человек; часть пожитков тоже пришлось отдать.

Несмотря на такой поступок Низам хана, я дал ему [новые] обещания и заверения в благосклонности, простил ему прежние и теперешние проступки и послал об этом соответствующие грамоты. Получив сведения о быстром продвижении нечестивого [Рана Санка], Низам хан не мог ничего поделать и, призвав Сейид Рафи, при его посредничестве передал крепость нашим людям, а сам явился ко мне с Сеид Рафи и удостоился счастья мне служить. Я пожаловал ему удел в двадцать лаков в Миан-Ду-Абе. Дуст ишик-ага был временно послан в Биану; через несколько дней я пожаловал Биану Махди ходже и, назначив ему для поддержания жизни семьдесят лаков, отпустил его в Биану.

От Татар хана Саранг хани, который был в Гвалиаре, неоднократно приходили люди с изъявлением покорности и доброжелательства. Когда нечестивый взял Кандар и подошел совсем близко к Биане, один из раджей Гвалиара, Дарманкат, и некий нечестивец по имени Хан-и Джехан подошли к Гвалиару и, позарившись на крепость, начали сеять смуту и недовольство. Татар хан, оказавшись в затруднительном положении, решил передать Гвалиар [мне]. Мои беки, приближенные и добрые йигиты большей частью были в войске или в отрядах, разосланных в разные стороны. Я дал Рахимдаду /304б/ несколько воинов из Бхиры и лахорцев, присоединил к нему Хастачи Тункетара с братьями и послал упомянутых людей в Гвалиар, назначив им уделы в этой области. Мулла Аппак и Шейх Гуран были тоже посланы туда с тем, чтобы посадить Рахимдада в Гвалиаре и вернуться.

Когда все они приблизились к Гвалиару, Татар хан, который изменил свое мнение, не позвал их в крепость. В это время Шейх Мухаммед Гаус, дервиш, очень занятый стремлением к богу и имеющий много учеников и последователей, послал из крепости Гвалиара человека к Рахимдаду, со словами: «Любым способом проникните в крепость, так как мнение этого человека изменилось и он задумал дурное». Как только весть об этом дошла до Рахимдада, он написал и послал Татар хану такое письмо: «Стоять вне крепости из-за нечестивых опасно. Я и еще несколько человек войдем в крепость, а другие пусть остаются снаружи». После долгих убеждений Татар хан согласился. Рахимдад с очень небольшим отрядом вошел в крепость и сказал: «Пусть наши люди стоят у этих ворот». Он поставил своих людей у ворот Хати-Пул.

В ту же ночь Рахимдад впустил через Хати-Пул своих людей. Утром Татар хан, не зная, что делать, волей-неволей сдал крепость, вышел оттуда и явился в Агру. Для поддержания его жизни ему был назначен один из уделов Бианвана с доходом в двадцать лаков.

/305а/ Мухаммед Зайтун, также не имея средств защищаться, сдал Дулпур и пришел служить мне. Ему был пожалован удел, приносящий несколько лаков дохода. Я сделал Дулпур своим личным владением и пожалован право сбора налогов в этой области Абу-л-Фатх Туркмену, которого и послал в Дулпур.

В окрестностях Хисар-Фируза Хамид хан Саранг хани, собрав отряд афганцев племени Пани и других местных афганцев тысячи в три, в четыре человек, сеял смуту и недовольство. В среду, пятнадцатого числа месяца сафара[671], я присоединил к людям Чин Тимур султана отряд под начальством Ахмади парваначи, Абу-л-Фатха Туркмена, Малик-Дада Карарани и Муджахид хана Мултани, назначив их в поход на этих афганцев. Выступив, они совершили быстрый переход издалека и хорошо побили афганцев. Множество афганцев было истреблено, мне прислали много голов.

В конце месяца сафара[672] Ходжаги Асад, который отправился послом к царевичу Тахмаспу, вернулся в сопровождении туркмена по имени Сулейман и доставил подарки. В числе подарков были черкесские девушки.

В пятницу, шестнадцатого числа месяца раби первого[673], произошел удивительный случай. Так как он подробно описан в письме, посланном в Кабул, то я привожу здесь это самое письмо без добавлений и сокращений. Вот оно.

«В пятницу, шестнадцатого числа месяца раби первого, года девятьсот тридцать третьего, произошло поразительное событие. Подробности его таковы: мать Ибрахима, это злосчастная старуха, услышала, что я /305б/ съел кое-что из рук жителей Хиндустана. Дело было так: месяца за три-четыре до этого по той причине, что мне еще не приходилось видеть хиндустанских блюд, я сказал, чтобы ко мне привели поваров Ибрахима. Из пятидесяти или шестидесяти поваров я удержал у себя четырех. Та женщина, услышав об этом, послала человека в Атаву за Ахмедом чашнигиром[674] — жители Хиндустана называют бакаула чашнигир. Одной рабыне она дала в руки сложенную вчетверо бумажку, в которой была тола яда — тола, как упомянуто раньше, несколько больше двух мискалов — и велела передать эту бумажку Ахмеду чашнигиру. Ахмед дал бумажку одному из хиндустанских поваров, который находился у нас на кухне, и обещал ему четыре парганы, если он каким-либо образом подложит яд мне в пищу. Вслед за рабыней, с которой был передан яд Ахмеду чашнигиру, мать Ибрахима послала еще одну невольницу посмотреть, передала ли ему первая невольница яд или нет. К счастью Ахмед не бросил яд в котел, но бросил его на блюдо. Он не бросил яда в котел по той причине, что я крепко наказал бакаулам остерегаться хиндустанцев, и они пробовали пищу, когда пища варилась в котле.

Когда кушанье накладывали, наши несчастные бакаулы чем-то отвлеклись; [повар] положил на фарфоровое блюдо тоненькие ломтики хлеба, а на хлеб высыпал меньше половины яда, находившегося в бумажке. Поверх яда он наложил мяса, жареного в масле. /306а/ Если бы [повар] высыпал яд на мясо или бросил в котел, было бы плохо, но он растерялся просыпал больше половины яда в очаг.

В пятницу вечером во время послеполуденной молитвы подали кушанье. Я сильно налег на блюдо из зайца, жареной моркови тоже уписал порядочно; из отравленной хиндустанской пищи я съел только несколько кусочков, лежавших сверху. Я взял жареного мяса и поел его, но не почувствовал никакого дурного вкуса. Потом я проглотил кусочка два вяленой говядины, и меня начало тошнить. Накануне я тоже ел вяленое мясо и у него был неприятный вкус; я решил, что меня сегодня тошнит по этой причине. Вскоре меня опять затошнило; пока я сидел за дастарханом[675], меня два или три раза начинало тошнить и едва не вырвало. Наконец, я увидел, что дело плохо и поднялся. Пока я шел до нужника, меня еще раз чуть не вырвало; в нужнике меня обильно стошнило.

Раньше меня никогда не рвало после еды, даже при попойках меня не тошнило. В сердце у меня мелькнуло сомнение. Я приказал задержать повара и велел дать блевотину собаке и стеречь ее. На следующее утро незадолго до первой стражи собака почувствовала себя очень плохо, брюхо у нее как будто раздулось. Сколько в нее ни кидали камнями, сколько ее ни ворочали, она не подымалась. До полудня собака была в таком положении, потом поднялась — не умерла.

Несколько телохранителей также поели этой пищи. Наутро их тоже сильно рвало, /306б/ одному даже было очень плохо; в конце концов, все спаслись:

Пришла беда, но все прошло хорошо.

Господь снова дал мне жизнь; я как будто вернулся с того света и снова родился от своей матери. Я был болен и ожил, и теперь, клянусь Аллахом, узнал цену жизни.

Я приказал Султан Мухаммеду Бахши схватить повара; подвергнутый пытке, он одно за другим подробно рассказал все, как упомянуто.

В понедельник, в день дивана, я приказал вельможам, знатным людям, эмирам и вазирам явиться в диван. Те двое мужчин и обе женщины тоже были приведены и допрошены. Они со всеми подробностями рассказали, как было дело.

Чашнигира я велел разрубить на куски, с повара приказал живьем содрать кожу; из женщин одну бросили под ноги слону, другую застрелили из ружья, третью я приказал заключить под стражу. Она тоже станет пленницей своего дела и получит должное возмездие.

В субботу я выпил чашку молока, в понедельник тоже выпил чашку молока и выпил еще разведенной печатной глины и сильного терьяка. От молока меня здорово прослабило.

В среду, в первый день месяца сафара, я изверг какое-то черное пречерное вещество, похожее на перегоревшую желчь. Благодарение Аллаху, сейчас нет и следа болезни. До сих пор я так хорошо не знал, что жизнь столь дорога. Есть полустишие:

Кто дошел до предсмертного часа, тот знает цену жизни.

Всякий раз, как я вспоминаю этот страшный случай, я невольно расстраиваюсь. /307а/ По милости великого господа случилось так, что мне снова дарована была жизнь. Каким языком выражу я ему благодарность?

Чтобы не заронить сомнений в умы, я подробно и тщательно записал все, что произошло. Хотя это был случай ужасный, не умещающийся на языке и в устах, но, благодарение богу, мне снова пришлось увидеть свет дня. Все окончилось хорошо и благополучно, я записал все это во вторник двадцатого числа месяца раби первого[676], находясь в Чарбаге».

Избавившись от этих опасностей, я послал написанное письмо в Кабул. Так как та злосчастная старуха совершила столь великий проступок, то Юнус Али и Ходжаги Асаду было приказано отобрать у нее ее деньги, вещи, рабов и рабынь и отдать ее Абд-ар-Рахим шигаулу, который должен был тщательно присматривать за этой женщиной. Внука старухи, сына Ибрахима, раньше держали под присмотром, в большом почете и уважении. Так как представители этой семьи учинили такое покушение, то я не счел полезным оставить при себе сына Ибрахима и в четверг, двадцать девятого раби [первого][677], отправил его к Камрану с Мулла Сарсаном, который пришел от Камрана по каким-то делам. /307б/

Хумаюн, отправившийся в поход против врагов на востоке, захватив Джунпур, быстро пошел к Газипуру на Насир хана. Узнав об этом, Насир хан перешел реку Ганг; тогда Хумаюн двинулся от Газипура на Харид. Тамошние афганцы, узнав об этом, перешли реку Сару. Воины Хумаюна разграбили Харид и возвратились обратно.

Согласно моему решению, Хумаюн оставил в Джунпуре Шах Мир Хусейна и Султан Джунаида с отрядом добрых йигитов и назначил туда же с этими людьми Кази Джиа, а в Уд поставил Шейх Баязида. Устроив и упорядочив эти дела, он перешел реку Ганг у Карра-Маникпура и направился через Калпи [ко мне]. От Алам хана, сына Джелал хана Джикхата, который находился в Калпи, приходили донесения, но сам он не являлся. Хумаюн, оказавшись возле Калпи, послал [к Алам хану] человека, который устранил из его сердца все тревоги и привел его с собой. В воскресенье, третьего числа месяца раби второго[678], Хумаюн явился [ко мне] в сад Хашт-Бихишт и засвидетельствовал свое почтение. В этот же день Ходжа Дуст Хавенд тоже прибыл из Кабула.

В те дни один за другим начали являться люди от Махди ходжи с такими вестями: «Рана Санка, несомненно, подходит. Хасан хан Мевати тоже, говорят, намерен присоединиться к нему. Об этих людях следует подумать прежде всего. Если спешно послать в Биану вспомогательный отряд войска, это будет способствовать [вашему] счастью». /308а/

Приняв твердое решение повести войско, мы послали вперед в Биану отряд под начальством Мухаммед Султан мирзы, Юнус Али, Шах Мансур Барласа, Китта бек, Касамтая и Бучка. Сын Хасана Мевати по имени Нахир хан попал к нам в руки во время битвы с Ибрахимом и содержался в качестве заложника. По этой причине его отец Хасан хан, не скрываясь, посещал нас и постоянно просил возвратить сына. Некоторым [моим приближенным] пришло на ум, что, если мы пошлем к Хасан хану его сына, чтобы склонить Хасан хана в нашу пользу, он станет очень к нам расположен и будет лучше служить нам. Облачив Нахир хана, сына Хасан хана, в почетную одежду, мы отослали его к отцу со всякими посулами. Но этот ничтожный лицемер бездействовал лишь до освобождения своего сына. Узнав, что его сын отпущен, он сейчас же, не дожидаясь прибытия [Нахир хана], выступил из Алвара, пришел к Рана Санка и присоединился к нему. Отпускать сына Хасан хана в такое время было, оказывается, нерасчетливо.

В ту пору часто шел дождь; мы постоянно устраивали пирушки. Хумаюн тоже присутствовал на этих пирушках. Хотя он избегал пить вино, но в эти несколько дней употреблял его.

Вот одно из удивительных происшествий, случившихся в то время. Когда Хумаюн направлялся из Кала-и Зафар к хиндустанскому войску, /308б/ Мулла Баба-и Пашагири и его младший брат Баба Шейх во время пути бежали к Китин Кара султану. Жители Балха оказались слабы, и Балх попал в руки Китин Кара султан. Баба-и Пашагири, этот безмозглый человечишко и его младший брат взяли дела той страны на свои плечи и вошли в пределы Айбека, Хуррама и Сарбага. Шах Искандер после сдачи Балха потерял мужество и отдал крепость Гури Узбеку[679]. Мулла Баба и Баба Шейх с несколькими узбеками вступили в крепость Гури. Мир Хама, хотя его крепость находилась поблизости, не мог ничего сделать и покорился узбекам. Через несколько дней Баба Шейх и несколько человек узбеков вошли в крепость Мир Хама, намереваясь вывести Мир Хама и его людей из крепости и доставить его в Балх. Мир Хама привел Баба Шейха к себе в крепость, а прочим дал палатки в разных местах. Он ранил Баба Шейха саблей и заковал его и еще нескольких его людей в цепи, после чего спешно отправил гонца к Тенгри Берди в Кундуз. Тенгри Берди послал к нему Яр Али и Абд-ал-Латифа с несколькими добрыми воинами. Когда они прибыли, Мулла Баба и его узбеки подошли к крепости Мира Хама и думали завязать нечто вроде боя, но ничего не могли сделать. [Бойцы Мира Хама] присоединились к людям Тенгри Берди и пришли в Кундуз. Рана Баба Шейха была тяжелая; по этой причине ему отрезали голову и Мир Хама тогда же принес ее. /309а/ Я возвысил Мир Хама своей милостью и благоволением и выделил его из среды равных и подобных. При отъезде Баки шигаула я обещал ему по одному сиру золота за голову каждого из этих старых негодяев. Кроме упомянутых милостей Мир Хама был выдан один сир золота, согласно этому обещанию.

Между тем Касамтай, который отправился с передовым отрядом к Биане, [тоже] отрезал и привез несколько голов. Касамтай, Бучка и еще несколько лихих йигитов, отправившись, чтобы захватить «языка», разбили два отряда нечестивых добытчиков и взяли в плен семьдесят-восемьдесят человек. Касамтай, вернувшись, привез известие, что Хасан хан Мевати, несомненно, присоединился [к Рана Санка].

В воскресенье, восьмого числа месяца [джумады первой[680]], я пошел посмотреть, как Али Кули будет стрелять ядрами из большой пушки, вкладная часть которой при отливке оказалось без порока. Казенную часть он также потом отлил и изготовил. Было время полуденной молитвы. Али Кули выстрелил ядром и оно пролетело тысячу шестьсот шагов. Мастеру были пожалованы кинжал на поясе, почетная одежда и конь.

В понедельник, девятого числа месяца джумады первой[681], мы выступили на войну с неверными и, выйдя из пригородов, стали на равнине. Дня три-четыре мы простояли там, собирая войска и готовя снаряжение для воинов. Так как к жителям Хиндустана не было большого доверия, то я предписал этим хиндустанским эмирам отправиться для набега в разные стороны. Алам хан /309б/ был послан с отрядом в Гвалиар в подкрепление Рахимдаду; Макам, Касим Самбхали, Хамид со своими братьями и Мухаммед Зейтун получили предписание направиться в Самбхал.

На этой стоянке пришло известие, что Рана Санка с бывшим у него войском продвигается до Бианы. Отряды, ушедшие в дозор, не могли доставить никаких сведений и даже не были в состоянии проникнуть в крепость. Люди, находившиеся в крепости, вышли оттуда далеко вперед, весьма неосторожно. Враг учинил сильное нападение и разбил их. Сангар хан Джанджуха погиб там смертью мученика. В пылу боя Китта бек выскочил на коне вперед без кольчуги. Он сбил с коня одного из нечестивых и забрал его в плен, но [индус] выхватил саблю у одного из нукеров Китта бека и ударил последнего по плечу. Китта бек перенес много мучений и не мог больше участвовать в священной войне с Рана Санкой. Через некоторое время ему стало лучше, но он остался калекой. Касамтай, Шах Мансур Барлас и все те, которые пришли из Бианы, не знаю из страха или чтобы устрашить других, очень восхваляли и превозносили ловкость и храбрость войска нечестивых.

С этой стоянки мы послали Мир Касима мирахура с землекопами в округ Мадхакур, приказав вырыть много колодцев там, где остановится войско.

В субботу, четырнадцатого числа месяца джумады первой[682], мы выступили из окрестностей Агры и, придя на стоянку, где были вырыты колодцы, остановились там. /310а/ На следующий день мы выступили оттуда. Мне пришло на ум: «Сикри — [единственное] место в этих краях, где хватает воды для такого большого лагеря. Возможно, что нечестивый захватит воду и сам расположится там». Поэтому мы построили правое крыло, левое крыло и центр в боевом порядке и направились в сторону Сикри. Я послал вперед дервиш Мухаммед Сарбана и Касамтая, который ходил в Биану и обратно и видел и знал тамошние земли и воды, и приказал им высмотреть место для стоянки на берегу озера Сикри. Достигнув стоянки и расположившись там, я послал гонца к Махди ходже и к тем, кто находился в Биане, с приказанием, не задерживаясь, идти на соединение со мной. Бек Мирек Могол, нукер Хумаюна, с несколькими йигитами был послан раздобыть сведения о нечестивом. Ночью они отправились и узнали сведения, а к утру вернулись и сообщили, что люди врага расположились в одном курухе от Басавара. В тот же день Махди ходжа и Мухаммед Султан мирза с людьми, находившимися в Биане, совершив быстрый переход, присоединились к нам. Беки по очереди назначались в караул. Когда пришла очередь Абд ал-Азиза, он двинулся, не смотря ни вперед, ни назад, прямо к Канва, находящемуся в пяти курухах пути от Сикри. Нечестивые, которые снялись с лагеря и двигались вперед, проведали о столь необузданном движении, и к нашим войскам тотчас же устремились пять или шесть тысяч человек. С Абд ал-Азизом и Мулла Аппаком было тысяча — тысяча пятьсот бойцов. /310б/ Не сообразив, сколько у врага людей, наши тотчас же вступили врукопашную, потеряли много людей и подались назад. Когда весть об этом дошла до нас, мы немедля послали туда Мухибб Али, [сына] Халифы, и его нукеров. Муллу Хусейна и еще некоторых спешно отправили им в подкрепление, позже на помощь был послан также Мухаммед Али Дженг-Дженг.

До прибытия людей Мухибб Али, первыми назначенных в подкрепление, враги потеснили Абд ал-Азиза, захватили знамя, взяли в плен и предали мученической смерти Муллу Ни'мата и Муллу Дауда, а также младшего брата Муллы Аппака и еще некоторых воинов. Как только подошел вспомогательный отряд, Тахир Тибри, дядя Мухаммеда Али, помчался вперед, но не успел оказать помощи. Тахира тут же схватили. Мухибб Али также упал с коня во время боя, но Балту подскакал сбоку и вынес Мухибба Али. Враги преследовали наших на расстоянии куруха, но когда вдали появился отряд Мухаммед Али Дженг-Дженга, остановились.

К нам одно за другим приходили сообщения, что люди врага приближаются. Мы надели кольчуги, накинули на коней латы, вооружились и поскакали вперед. Я приказал также подтянуть пушечные лафеты.

Мы проскакали один курух; люди врага отступили. Неподалеку от нас было большое озеро; ради води мы стали лагерем в этом месте. Выставив лафеты вперед, мы связали их цепями. Каждые два лафета отстояли друг от друга на семь или восемь кари, между ними тянулась цепь. Мустафа-и Руми /311а/ изготовил эти повозки по румскому образцу! Он был очень ловкий и смышленый мастер; лафеты вышли весьма хорошие.

Так как Устад Али Кули враждовал с Мустафой, я поставил Мустафу-и Руми на правое крыло, перед Хумаюном. В те места, куда повозки не проходили, я направил хорасанских и хиндустанских [землекопов] с лопатами и кирками и приказал выкопать ров.

Вследствие столь быстрого прихода нечестивого [Рана Санка], успешного для него боя под Бианой и восторженных похвал Шах Мансура, Касамтая и тех людей, которые пришли из Бианы, наши воины проявляли малодушие; поражение Абд ал-Азиза довершило дело. Чтобы успокоить людей и укрепить лагерь снаружи, я приказал соорудить в тех местах, куда не проходили повозки, нечто вроде деревянных треножников, поставить каждые два треножника на расстоянии семи или восьми кари один от другого и связать и скрепить их ремнями из сыромятной бычачьей кожи.

Пока готовили и устраивали эти приспособления и орудия, прошло двадцать-двадцать пять дней. В это время явились из Кабула внук Султан Хусейн мирзы, сын его дочери Касим Хусейн султан, Ахмед Юсуф, [племянник] Сейид Юсуфа, Кавам Урду шах и еще кое-кто, всего человек пятьсот. Мухаммед Шариф-звездочет, человек со злой душой, тоже пришел с ними. Баба Дуст, ключник который ходил в Кабул за вином, прислал из Газни три каравана верблюдов, груженных превосходными винами; /311б/ он тоже явился с этими людьми.

В то время, вследствие недавних событий и происшествий, пустых рассказов и разговоров среди воинов, как уже упомянуто, царило великое смущение и страх. Мухаммед Шариф-звездочет, этот злодушный человек, не мог сказать мне ничего путного, но зато усиленно убеждал любого встречного, что в эти дни Марс стоит на западе, и всякий, кто пойдет войной с этой стороны, будет побежден. Кто его, этого негодяя, спрашивал? Он еще больше разбил сердце людей, павших духом. Не слушая его бестолковых речей, я не прерывал дел, которые надо было сделать, и усердно занимался военными приготовлениями, собираясь сражаться.

В воскресенье, двадцать второго числа того же месяца[683], я послал Шейха Джамали с приказанием собрать в Миан-Ду-Абе и Дивли как можно больше лучников, составить из них отряд и грабить и разорять деревни в Мевате, не упуская ни малейшей возможности причинить, таким образом, ущерб врагу. Мулла Турк Али, который пришел из Кабула, получил приказ присоединиться к Шейху Джамали и тоже грабить и опустошать Меват, не допуская нерадения. Магфуру дивана также был отдан приказ такого рода. Они отправились, опустошили и разорили несколько глухих и окраинных деревень Мевата и взяли пленных, но враги не потерпели от этого особого ущерба.

В понедельник, двадцать третьего числа месяца джумады первой[684], /312а/ я выехал на прогулку. Во время прогулки мне пришло на ум, что у меня постоянно была на душе забота о воздержании и что совершение недозволенного всегда покрывало мое сердце пылью. Я сказал:

Очистившись от прошлых прегрешений, я закаялся пить вино.

Золотые и серебряные жбаны и кубки и все принадлежности пира в тот же час велел я принести и сломал. Бросив пить вино, успокоил я сердце. Эти сломанные золотые и серебряные жбаны и чаши были розданы достойным того и нищим.

Первый человек, который последовал мне в воздержании, был Асас[685]; в отношении отращивания бороды он тоже подражал мне. В этот вечер и на следующий день около трехсот человек беков и приближенных, военных и невоенных, /312б/ закаялись пить вино. Имеющееся вино вылили, а в вино, которое привез Баба Дуст, мы велели бросить соли, чтобы превратить его в уксус. На месте, где вылили вино, был вырыт колодец. Я принял решение выложить этот колодец камнем и построить возле колодца богадельню. В месяце мухарраме[686] года девятьсот тридцать пятого, когда я отправился на прогулку в Гвалиар и на обратном пути проехал из Дулпура в Сикри, колодец был уже закончен.

Раньше я принял решение, если достигну победы над нечестивым Санка, подарить мусульманам их тамгу. Когда я дал обет воздержания, Дервиш Мухаммед Сарбан и Шейх Зайн напомнили мне о намерении подарить тамгу. Я сказал: «Хорошо, что вы мне напомнили. Тамга в тех землях, что находятся в наших руках, подарена мусульманам».

Я призвал своих писцов и приказал им написать грамоты с изложением этих великих событий. Указ, составленный Шейхом Зайном, был написан и разослан во все подвластные нам области. Вот этот указ:

«Восхвалим всепрощающего, который любит кающихся и внимает просьбам ищущих помощи; возблагодарим дарителя, направляющего грешных на правый путь и дарующего прощения просящим о прощении; помолимся о лучшем из творений Аллаха — Мухаммеде, о благом его семействе и пречистых сподвижниках.

Зерцало мнения людей, обладателей разума, отражающее образы вещей и хранящее жемчужины правды и истины, несомненно воспримет изображение сверкающих перлов /313а/ той мысли, что природа человека, в силу потребности естества, склонна к чувственным наслаждениям, и отказ от страстей зависит от поддержки господней и помощи с неба. Душа человека недалека от склонности к злому. Поистине, «душа побуждает ко злу[687]» и избежание этого возможно лишь по кротости владыки всепрощающего. «Это — милость Аллаха, дарует он ее, кому хочет: Аллах — владыка милости превеликой[688]».

Цель изложения этих слов и приведения этих речей в том, что в соответствии с обычаями государей и обязанности царского достоинства, по привычке знатных особ из царей и воинов люди во дни расцвета юности совершают некоторые запретные дела и пользуются кое-какими развлечениями. Через несколько дней после этого возникает полное сожаление и раскаяние. Запретные деяния одно за одним прекращаются, и двери возврата к ним запираются искренним раскаянием.

Однако отказ от вина — важнейшая цель этих стремлений и высочайший предел подобных намерений — остался скрытым за завесой слов: «Дела зависят от времени», и осуществить лишь в тот счастливый час, когда мы оделись в ихрам[689] войны за веру и выступили на бой с неверными во главе доблестных воинств ислама. Услышав от сокровенного вдохновителя и небесного глашатая, не внушающего сомнений, благие слова: «Не пришло ли время для тех, кто верует, смирить сердца свои поминанием Аллаха?[690]», мы с полной решимостью постучались в двери раскаяния, чтобы вырвать из сердца корни прегрешений. Вожак божественной помощи в соответствии со словами: «Кто постучит в дверь /313б/ и будет настойчив — тот войдет» раскрыл двери преуспеяния и повелел начать борение за веру с борения более значительного, то есть борьбы со своей душой. Словом, я возгласил языком преданности: «Я раскаялся перед тобой, и я первый из предавшихся богу[691]», выразил намерение отказаться от вина, дотоле сокрытое в сокровищнице груди.

Мои слуги, украшенные победой, следуя благому повелению, во славу веры, бросили на землю позора и унижения золотые и серебряные бутыли и чаши, украшавшие дивный пир своей многочисленностью и блеском, словно звезды вышнего неба; они разбили их на куски, подобно тому, как мы вскоре сподобимся сокрушить идолов, если захочет того Аллах великий, и роздали обломки бедным и неимущим. По причине счастливого раскаяния нашего многие из приближенных к чертогу, следуя изречению: «Люди исповедуют веру их властителей[692]», в том же собрании удостоились чести раскаяться и совершенно отказались от зла винопийства. Толпы покорных велениям и запрещениям господним до сей поры ежечасно приобщаются к сему великому счастью. Можно надеяться, что награда за эти дела, в соответствии с изречением: «Указующий путь к добру подобен тому, кто его содеял[693]», увенчает счастливую жизнь преуспевающего государя — наместника Аллаха, и это благое счастье принесет ему победу и торжество, день ото дня возрастающее.

После осуществления сего намерения и исполнения сего желания удостоился чести обнародования приказ, коему подчиняется вся вселенная: ни один человек в наших богохранимых царствах — да хранит их Аллах от бедствий /314а/ и опасностей! не должен предаваться винопийству и усердствовать в добывании вина, изготовлять, продавать или покупать его, держать вино у себя, вывозить или ввозить. Благодарность за эти победы и признательность за принятие искреннего раскаяния взволновали море щедрости государя и поднялись на нем волны великодушия — источник благоденствия вселенной и славы сынов адамовых.

Мы сложили с мусульман тамгу во всех землях, хотя властители прежних времен всегда взимали ее, ибо это выходит за пределы постановлений закона господина посланных, и вышел приказ не брать и не взимать тамги в городах и селениях, на дорогах, путях, переправах и плотинах, не допуская замены или изменения основ этого закона. «Кто изменил это после того как услышал, — поистине лежит грех на тех, кто изменил это[694]».

Долг всякого, кто ищет безопасности под сенью государевой милости из тюрков, таджиков, арабов, не-арабов, индусов и персов, земледельцев и воинов, равно, как и всех народов и совокупности племен сынов Адама, — искать в этом даре опоры, поддержки и надежды и возносить молитвы за власть нашу, вечно длящуюся. Пусть же не уклоняются люди от обязанностей, налагаемых этими благостными законами. Должно поступать согласно сему указу и осуществлять его, и когда дойдет он, припечатанный высочайшей, благороднейшей печатью, относиться к нему с доверием.

Писано по высочайшему приказу государя — да продлится его жизнь вечно — двадцать четвертого числа первой джумады[695] /314б/ года девятьсот тридцать третьего».

В эти дни, вследствие минувших событий, великие и малые, как уже упомянуто, испытывали большую тревогу и беспокойство. Ни от кого мы не слышали мужественного слова и смелого мнения. Велеречивые эмиры и проедающие свои области вазиры ни в словах, но в поведении не были смелы; ни в речах их, ни в планах не было мужества. В этом походе [один] Халифа держал себя очень хорошо: укрепляя власть и порядок, он не совершил упущений.

Наконец, видя у людей такое малодушие и наблюдая подобную слабость, я придумал некий план. Я созвал всех беков и йигитов и сказал: «Беки и йигиты!»

Господь великий послал нам на долю такое счастье и приблизил к нам эту радость. Убиенный — это мученик, убивающий врагов есть боец за веру. Все исполнится по слову Аллаха. /315а/ Надлежит нам дать клятву, что никто не подумает отвернуть свой лик от боя и выйти из сечи и сражения, пока душа его не вышла из тела».

Бек и нукер, старый и малый — все с охотой взяли в руки Коран и дали клятву и обещание в таком смысле. План был хорош; это видел и слышал и друг, и враг вблизи и вдали.

В эти дни всюду возникало беспокойство и смуты. Хусейн хан Нухани пришел и взял Рапари; люди Кут хана взяли Чандавар; один негодяй по имени Рустам хан, собрав лучников из Миан-Ду-Аба, взял Куил и забрал в плен Кичик Али. Захид бросил Самбал и ушел; Султан Мухаммед Дулдай оставил Канаудж и пришел ко мне. Гвалиарские язычники подошли к Гвалиару и осадили город. Алам хан, посланный в Гвалиар на помощь, не пошел в Гвалиар и отправился в свои земли. Каждый день откуда-нибудь приходили дурные вести. Некоторые хиндустанцы начали убегать из войска; Хайбат хан Карг андаз убежал в Самбал, Хасан хан Баривали присоединился к нечестивым. Не обращая на них внимания, мы рассчитывали только на себя.

Когда лафеты, треножники на катках[696], орудия и снаряды были готовы, во вторник, /315б/ девятого числа месяца второй джумады, в день Науруза, мы снялись с лагеря. Правый: край, левый край и центр построили в боевом порядке, лафеты и треножники на катках двинули вперед. Устад Али Кули со всеми стрельцами получил приказание идти пешим порядком за лафетами, не отставая и соблюдая строй.

После того как все заняли указанное им место в строю, я быстро проскакал по рядам, ободряя беков, йигитов и воинов на правом и левом краю и в центре, назначая и указывая каждому отряду, где стоять и как идти.

В таком порядке мы прошли около одного куруха и стали. Люди нечестивого, узнав о нашем приближении, тоже построились в отряды и пошли нам навстречу.

Когда разбили лагерь, установили лафеты и выкопали ров, мы защитили и укрепили лагерь и его окраины. Так как в тот день я не думал вступать в бой, то несколько йигитов вышли вперед и схватились с людьми врага, чтобы испытать свое счастье. Они забрали несколько нечестивых, отрезали у них головы и принесли их мне. Малик Касим тоже отрезал и принес несколько голов; Малик Касим держал себя хорошо. Из-за всего этого сердце воинов сильно ободрилось. Состояние людей стало совсем иным.

На следующий день мы снялись с лагеря, думая дать сражение. Однако Халифа и некоторые доброжелатели доложили: «Так как /316а/ место, назначенное для стоянки, близко, то будет соответственнее сначала обнести его рвом и укрепить, а потом выступать». Чтобы выкопать ров, Халифа [сам] выехал и, указав землекопам место для рва, поставил надсмотрщиков и вернулся.

В субботу, тринадцатого числа месяца второй джумады[697], мы приказали вытащить повозки вперед и, построив правый край, левый край и центр в боевом порядке, прошли около одного куруха пути и остановились в назначенном месте. Некоторые уже поставили палатки, другие [только] ставили их, когда принесли известие, что ряды врагов появились и видны. Тотчас же был отдан приказ воинам правого края идти на правый край, бойцам левого края — на левый край, на назначенные места, расставить и укрепить ряды под защитой повозок. Так как из грамоты о победе становится ясно известно качество рати ислама и количество войска нечестивых, расположение и строй рядов и сражение мусульман с неверными, то эта победная грамота, составленная Шейх Зайном, записана здесь без добавлений и сокращений.

«Слава Аллаху, который верен обещанию и поддерживает раба своего, и дает силу его войску, и обращает в бегство сонмища [врагов]; един он, и без него нет ничего. [Слава тебе, боже], воздвигший столпы ислама, оказав поддержку верным друзьям его, и сокрушивший опору идолов, победив непокорных врагов его, /316б/ и истребив до последнего тех, кто обижал людей. Слава Аллаху, господу миров! Да благословит Аллах лучшее из созданий его, Мухаммеда, господина бойцов и ревнителей за веру, а также семейство его и сподвижников, указующих правый путь, и да сохранит до дня воскресенья!

Непрерывные милости всевышнего — причина многих благодарений и восхвалений господа, а благодарения и восхваления его вызывают новый поток милостей. За каждую милость подобает благодарение, а за благодарением следует милость.

Исполнение обязанностей благодарения превышает силы человека и даже сильные люди не в состоянии их выполнить. Таково в особенности благодарение за милость, больше которой нет счастья на земле и полнее которой нет блаженства в будущей жизни, и милость эта — не что иное, как победа над сильными из неверных и торжество над могучими нечестивцами, о подобных которым ниспосланы слова: «Они суть неверные, нечестивые[699]». По мнению обладающих разумом ничего лучше этого счастья быть не может. Благодарение Аллаху за то, что в эти благие дни из тайников милости вещего владыки снизошло безмерное счастье и был ниспослан великий дар, составлявший с колыбели и до сего времени основное стремление и истинную цель благомыслящего сердца и здравого разума. Посылающий счастье не попрекая и оказывающий милости не ожидая просьбы, снова отпер ключом победы врата благодеяния перед лицом надежд наших победоносных помощников; славные имена ликующих бойцов наших записал он в списки благородных борцов за веру; знамена ислама при поддержке /317а/ наших победоносных воинов достигли апогея высоты и возвышения.

Обстоятельства осуществления этого счастья и проявления этого блага таковы: когда сверкание мечей войска, охраняющего ислам, озарило царство Хинда лучами победы и одоления, как о том написано в предыдущих грамотах, и неизменная поддержка Аллаха водрузила наши победоносные знамена в Агре, Дихли, Джаунпуре, Хариде, Бихаре и других местах, большинство пребывающих там племен из приверженцев нечестия и сторонников ислама, избрав для себя подчинение и повиновение нашим счастливым наместникам, вступил стопой искренности и преданности на дорогу покорности.

Что же касается нечестивого притеснителя [Рана] Санка[700], который в предшествующие дни что-то болтал о покорности нашим счастливым наместникам, то ныне он поступил согласно словам: «И отказался он, и возгордился, и стал одним из неверных[701]». Словно сатана, он взбунтовался и, оказавшись главою воинства отверженных и предводителем рати покинутых, стал причиною собрания отрядов, из коих иные носили на шее зуннар[702] — ярмо проклятия, а другие влачили за собой бедственное покрывало вероотступничества. Власть этого проклятого безбожника над Хиндустаном — да покинет его Аллах в день судный[703]! — достигла высокой степени.

До того как взошло солнце власти нашего государя и воссиял свет наместника вседержителя, знатные раджи и раи, выполнявшие в нынешнем сражении приказы [Рана Санка], а также правители /317б/ и предстоятели, известные отступничеством от веры и подчинявшиеся ему в бою, считали себя достаточно сильными, чтобы не следовать за ним, не помогать ему в какой-либо битве и отказаться от участия и сопутствия ему в походах. Однако все высокопоставленные султаны этой обширной области, как, например, султан Дихли, султан Гуджерата, султан Манду и другие, были слишком слабы, чтобы воспротивиться этому злонравному без помощи других нечестивых правителей. Они старались всеми способами угодить Рана Санка и оказать ему помощь. Знамя нечестия развевалось почти над двумя сотнями городов в странах ислама. Мечети и храмы Рана Санка разрушил, женщин и детей правоверных в этих городах и селениях взял в плен. Сила этого нечестивца в действительности дошла до высокой степени. Если считать по обычаю, принятому в Индии, что область, приносящая доход в один лак, поставляет сотню всадников, а область с доходами в один крор — десять тысяч, то доход с земель, покоренных этим вождем нечестивых, достигал десяти кроров, что соответствует одному лаку всадников.

В те дни некоторые именитые язычники, из коих ни один раньше не оказывал Рана Санка помощи в каком-либо походе, из вражды к воинствам ислама умножили его злополучные рати. Таким образом, десять независимых правителей, каждый из коих вознес, как дым, притязание на непокорность и был предводителем толпы нечестивых в какой-либо стране, соединились с этим развратным безбожником, словно ошейник или цепь. /318а/ Эти десять безбожников, в противность десяти, получившим благую весть, подняли знамя несчастия, [напоминающее о словах]: «Возвестим им о пытке болезненной[704]». У них было много приспешников и воинов, и они обладали обширными владениями. Так, Салах ад-дин правил областью, выставлявшей тридцать тысяч всадников, Равал Удай Синг Багари — областью на двенадцать тысяч всадников, Хасан хан Мевати — на двенадцать тысяч всадников, Бармал Идри — на четыре тысячи всадников, Нарпат Хара — на семь тысяч, Сатрви Качи — на шесть тысяч, Дхарм Део — на четыре тысячи, Бир Синг Део — на четыре тысячи, Махмуд хан, сын Султана Сикандара, хотя он и не имел земли и удела, собрал десять тысяч всадников, питая надежду стать начальником войска. Общее количество этих людей, удаленных из долины благополучия и безопасности, считая по обычаю, принятому для областей и уделов Индии, составляет два лака и одну тысячу.

Одним словом, этот нечестивец, внутренне обольщенный и внешне ослепленный, соединил жестокие сердца безбожников, чья жизнь черна, словно мрак, ложащийся на мрак, и встал на путь непокорности и войны с людьми ислама, чтобы ниспровергнуть основы закона господина людей — да почитает над ним молитва и привет! Бойцы за веру в государевых войсках обрушились, словно божий приговор, на голову этого одноглазого Даджжала и показали прозорливым очам добронравных истинность слов: «Когда приходит судьба, то меркнет око[705]». Представив их взорам благородные слова Корана «Кто сражается за веру, /318б/ тот сражается за самого себя[706]», они выполнили повеление, которому необходимо повиноваться: «Сражайтесь против нечестивых, против лицемеров».

В субботу, тринадцатого числа месяца второй джумады года девятьсот тридцать третьего[707], — на благость этого дня указывают слова: «Благословил Аллах субботу вашу» — местонахождением шатров победоносного войска ислама стали окрестности селения Канва, принадлежащего к области Биана; они были поставлены вокруг горы, находившейся в двух курухах от врагов веры.

Когда шум и гром войска ислама дошел до ушей врагов веры и проклятых нечестивцев, противники исповедания Мухаммедова, которые, подобно «людям со слоном[708]», стремились разрушить ка'бу людей ислама, возложили свое упование на горноподобных слонов, похожих видом на ифритов[709], и все в полном согласии и единодушии построили свои несчастные войска в отряды.

... Бойцы войск ислама — эти деревья из рощи доблести — построились в ряды, словно кедры; /319а/ острия их кедроподобных шлемов, блистающие, как лучи солнца, вознеслись к апогею высоты, подобно сердцам бойцов за дело Аллаха. Ряды воинов — это как бы вал Искандеров; имеющий цвет железа; строй их прям и незыблем, как закон пророка; по твердости и крепости «подобны они строению, плотно скрепленному[710]»; спасение и успех сопутствуют таким людям по слову Аллаха: «Они — на правом пути, ведомые господом, и они суть те, кто спасается[711]».

В целях соблюдения осторожности и ради защиты стрельцов и громометов, которые стояли впереди войска, был поставлен по обычаю бойцов Рума ряд повозок, связанных одна с другой цепью. Словом, войска ислама явили такую стройность и крепость, что древний разум и эфирное небо воздали хвалу тому, кто его расставил и построил. В укреплении и устроении, расположении и расстановке войска проявил рвение и усердие приближенный к его величеству султану, опора державы хакана Низам ад-дин Али Халифа. Все его распоряжения соответствовали предначертаниям судьбы, все его действия и мероприятия вызвали одобрение светозарной мысли падишаха. Местопребывание величия государя было установлено в центре, /319б/ на правом участке центра поместились на своих местах великий, идущий правым путем брат государя, драгоценный друг счастья, взысканный милостями владыки, к которому взывают о помощи, Чин Тимур султан[714], драгоценный, идущий правым путем сын [государя] Сулейман шах[715], на коего взирает господь очами милости, господин, шествующий по правому пути, вместилище святости, Ходжа Камал ад-дин Дуст Хавенд; опора высокой власти, доверенное лицо при возвышенном пороге, особо приближенный и лучший из избранных Камал ад-дин Юнус Али; опора избранных, совершенный в преданности Джалал ад-дин Шах Мансур Барлас; опора избранных, лучший из приближенных Низам ад-дин Дервиш Мухаммед Сарбан; опора избранных, искренно преданный Шихаб ад-дин Абд Аллах Китабдар, а также Низам ад-дин Дуст ишик-ага.

На левом участке центра власти, каждый на назначенном ему месте, облеченный властью, восходящий [по происхождению] к халифам, взысканный милостями владыки, к которому взывают о помощи, Ала ад-дин Алим хан, сын Султан Бахлула Лоди; приближенный к упомянутому выше великому султану дастур[716], величайший из садров среди людей, прибежище народа и поддержка ислама шейх Зайн Хавафи; опора избранных, совершенный по преданности Камал ад-дин Мухибб Али, сын приближенного к его величеству султану, упомянутого выше; опора избранных Низам ад-дин Тарди бек, брат покойного Куч бека, [сына] Ахмеда; /320а/ Шир Афкан, сын покойного Куч бека, о котором было упомянуто; опора великих и знатных, великий хан Араиш хан; дастур, величайший из вазиров среди людей, Ходжа Камал ад-дин Хусейн и множество знатных чинов дивана. На правом крыле утвердился драгоценнейший сын наш, друг счастья, могущественный, обласканный взорами милости великого творца, светило в созвездии власти и могущества, солнце на небе халифата и миродержавия, восхваляемый устами раба и свободного, возвеличивающий султанат и халифат, Мухаммед Хумаюн бахадур. Возле счастливой десницы сего драгоценного сына были поставлены: господин, обладатель власти, взысканный милостями владыки, суд воздающего, Касим Хусейн султан; опора избранных Низам ад-дин Ахмед Юсуф Оглакчи; поддержка царства, совершенный по преданности Джалал ад-дин Хинду бек Каучин; поддержка власти, верный в преданности Джалал ад-дин Хусрау Кукельташ; поддержка царства Кавам бек Урду шах; опора избранных, совершенный по приверженности и преданности Вали Хазин [ачи]; Кара Кузи; опора избранных Низам; ад-дин Пир Кули Систани; опора вазиров среди людей Ходжа Камал ад-дин Пехлеван Бадахши; опора избранных Низам ад-дин Абд аш-Шакур; опора знатных Сулейман Ака, посол /320б/ Ирака, и Хусейн Ака, посол Систана. По левую руку от счастливого сына, уже упомянутого, облегченного победой, получили повеление встать: высокий господин, потомок сейидов, возводящий род свой к избраннику [пророка] Мир Хама, опора избранных, совершенный в преданности Шамс ад-дин Мухаммади Кукельташ и Низам ад-дин Ходжаги Асад Джандар.

На правом краю из эмиров Хинда встали, каждый на том месте, где им было приказано, — опора царства Хан ханан Дилавар хан; опора знатных Малик Дад Карарани; опора знатных, шейх шейхов, Шейх Гуран. На левом краю войска ислама выстроились: высокознатный, прибежище накибов, вместилище знатности, гордость рода Та-ха и Я-сина[717], предводитель потомков господина посланных Сейид Махди ходжа, а также драгоценный и могущественный его брат, обласканный взорами милости великого творца, Мухаммед Султан мирза; облеченный властью, потомок халифов, взысканный милостями владыки, к которому взывают о помощи, Адил султан, сын Махди Султана, опора царства, совершенный в преданности, Му'изз ад-дин Абд ал-Азиз мирахур; опора царства Шамс ад-дин Мухаммед Али Дженг-Дженг; поддержка избранных, совершенный в преданности, Джалал ад-дин Кутлук Кадам караул; поддержка избранных, совершенный в преданности, Джалал ад-дин Шах Хусейн Яраки, Могол Ганчи, Низам ад-дин Джан Мухаммед Бег Атка. Из эмиров Хинда на эту сторону были назначены потомки султанов Камал хан и Джалал хан, /321а/ сыновья упомянутого выше Султан Ала ад-дина; опора знатных Али хан Шейхзаде Фармули; опора знатных хан из Бианы. Для обходного движения были назначены на правом крыле: опора избранных, совершенный в преданности, Тардика и Малик Касим, брат Баба Кашка с отрядом могольского племени; опора знатных, верный в преданности Му'мин Атка и поддержка избранных Рустам Туркмен во главе отряда личных телохранителей государя.

Опора избранных, совершенный в преданности, лучший из пользующихся расположением государя Низам ад-дин Султан Мухаммед Бахши, расставив знатных и вельможных бойцов войск ислама по назначенным местам и постам, сам приготовился внимать нашим повелениям. Он разослал во все концы и стороны таваджиев и есаулов и доставил великим султанам и благородным эмирам и славным бойцам наши непреложные приказы об устройстве и расположении войск и отрядов. Когда столпы войска поднялись и каждый поспешил на свое место, то удостоился чести быть обнародованным приказ, обязательный к исполнению, следовать которому необходимо: «Чтобы никто без приказания не трогался с места и без разрешения не начинал бы боя».

Когда прошел один пас упомянутого дня, противостоящие войска приблизились друг к другу и началось сражение и бой. Центры обоих войск /321б/ стояли друг против друга, подобные свету и тьме, а на правом и левом крыле происходила столь великая битва, что на земле возникло трясение, а на вышнем небе раздались вопли. Левое крыло злополучной рати нечестивых двинулось против правого крыла войск ислама, сопутствуемых счастьем. Они произвели натиск на Хусрау Кукельташа и на Малик Касима, брата Баба Кашка. Наш дражайший брат Чин Тимур султан, согласно приказу, двинулся им на помощь и начал храбро сражаться; он потеснил неверных и заставил их отступить почти до центра их войска и за это нашему дорогому брату была пожалована награда. Редкость нашего времени, Мустафа-и Руми, находившийся в центре, где пребывал драгоценнейший сын наш, счастливый, обласканный благосклонными взорами великого творца, взысканный милостями владыки повелевающего и запрещающего, Мухаммед Хумаюн бахадур, выкатив вперед лафеты [пушек], разбил ряды нечестивых, как и сердца их, ружьями и пушками. В разгар битвы наш дражайший брат Касим Хусейн султан, опора избранных Ахмед Юсуф и Кавам бек, получив приказание, поспешили им на помощь. Так как отряды неверных все время, непрерывно следуя друг за другом, подходили, дабы оказать подкрепление своим людям, то мы тоже послали на помощь опору власти Джалал ад-дина Хинду бека и следом за ним — поддержку избранных, Мухаммеди Кукельташа и Ходжаги Асада Джандара, /322а/ а потом — опору высокой власти, доверенное лицо при возвышенном пороге, избранного приближенного Камал ад-дина Юнуса Али, опору избранных, совершенного в преданности Джалал ад-дин Шах Мансура Барласа, опору избранных Шихаб ад-дин Абд Аллах Китабдара. Им вслед мы послали на помощь опору избранных Дуст ишик-ага и Шамс ад-дин Мухаммед Халила ахта беки.

Неверные на правом крыле многажды и неоднократно производили натиски на левое крыло войск ислама и бросались на бойцов, коим уготовано вечное спасение, и каждый раз великие воины за веру некоторых из них ввергали ударами победоносных стрел в обитель гибели[718], где будут они жариться на огне [и скверное это обиталище!], а других оттеснили назад. Опора избранных Му'мин Атка и Рустам Туркмен устремились вслед за войском нечестивых — вместилищем мрака и прибежищем несчастья; в помощь упомянутому мы послали нукеров приближенного к его султанскому величеству, опоры державы хакана Низам ад-дина Али Халифы, под начальством опоры державы хакана Низам ад-дина Али Халифы, под начальством опоры избранных, искреннего в преданности Ходжи Махмуда и Али Атака. Драгоценнейший брат наш, Мухаммед Султан мирза, прибежище власти Адил Султан, поддержка царства Му'изз ад-дин Абд ал-Азиз мирахур, Джелал ад-дин Кутлук Кадам караул, Шамс ад-дин Мухаммед Али Дженг-Дженг,а также опора избранных Шах Хусейн Яраги и Могол Ганчи, ступая твердою ногой, начали битву; дастура величайшего из вазиров среди народов, Ходжа Камал ад-дин Хусейна с отрядом людей, состоящих в диване, /322б/ мы послали им на помощь.

Все бойцы за веру с великим рвением и усердием рвались в бой; помня благородные слова Корана: «Скажи: ожидают ли они от нас чего-нибудь, кроме одного из двух благодеяний[719]», они вознамерились пожертвовать душой и подняли знамена, жизнь отнимающие.

Когда битва и сражение продлились и затянулись, был издан приказ, подлежащий исполнению, чтобы личные телохранители государя, молодцы в бою и львы в чаще доблести, которые стояли за пушками, словно львы в цепях, выступили вперед, справа, слева и из центра и, дав стрельцам место в середине, со всех сторон начали сражение. Они поднялись из-за повозок, как поднимается истинная заря[720] над шатром горизонта, и, пролив на поле битвы, широком, как небо, много красной, как заря, крови злосчастных нечестивцев, заставили множество голов этих непокорны лететь, словно падающие звезды, с неба их бытия. Редкость нашего века, Устад Али Кули, который стоял со своими прислужниками перед центром войска, совершал доблестные дела и метал камни огромного размера; если бы положить один из них на чашку весов его деяний, то он получил бы награду, о которой говорится в словах: «А если весы его тяжелы, то будет он жить жизнью благою[721]». Если же бросят их на твердостоящий холм или на высокую гору, то рухнет она и развалится, словно шерсть расчесанная. Эти камни метал он в крепость рядов нечестивых, одетых железом; ударами камней и выстрелами из пушек и ружей разрушил он многие строения тел неверных.

Стрельцы центра, /323а/ где стоял государь, согласно приказу, выступили на поле битвы. Каждый из них заставил множество неверных вкусить яд смерти; пехотинцы вышли на место великой опасности и сделали явными свои имена среди львов из чащи мужества и храбрецов на поле доблести. В это время последовал приказ его величества хакана выдвинуть вперед повозки, стоявшие в центре, и драгоценная особа государя, сопутствуемая справа счастьем и успехом, а слева — победой и одолением, направилась в сторону войска неверных. Когда в разных концах и сторонах победоносной рати заметили это обстоятельство, все полноводное море войска, облеченного победой, пришло в великое волнение, и доблесть крокодилов этого моря из возможности стала действительностью. Мрак от пыли собрался в облако и, словно темная туча, раскинулся над всем полем битвы; вспышки от сверкания мечей затмили блеск молнии и лишили света сияющий лик солнца, уподобив его спинке зеркала. Разящие смешались с поражаемыми и победители с побежденными, так что признаки различия скрылись от глаз; волшебник времени показал такую ночь, когда не было иных планет, кроме стрел, и других неподвижных звезд, кроме искр под копытами твердоногих коней.

Усердные бойцы за веру, которые в пылу боя проявляли доблесть и не щадили жизни, услышали сокровенный глас, возвещавший: «Не унывайте и не печальтесь, ибо вашей будет победа[723]», и дошла до них благая весть осведомителя, не оставляющего в душе сомнений: «от Аллаха поддержка и близкая победа; обрадуй же правоверных[724]». И начали они биться с таким увлечением, что до них донеслись возгласы одобрения святых вышнего собрания; ангелы, приближенные к Аллаху, кружились, как мотыльки, над их головами.

В пору между двумя молитвами пламя битвы так сильно разгорелось, что факелы знамен вознеслись выше небес. Правое и левое крыло войск ислама прижало левое и правое крыло злополучных нечестивцев к их центру и оттеснило их в одно место. Когда признаки победы славных бойцов за веру и возвышения исламского знамени начали становиться явными, проклятые нечестивцы и злодеи, лишенные веры, некоторое время пребывали в смятении, не зная, что им делать; наконец, они исторгли сердце свое из груди и бросились на правый и левый край нашего центра. На левом краю их натиск был сильнее и они подошли к нам близко, но наши доблестные бойцы, видя перед собой плоды небесной награды, посадили саженцы стрел в землю груди каждого из врагов и сделали нечестивых столь же черными, как их судьба. В это время ветерок победы и одоления повеял над лугом счастья наших благих заместителей /324а/ и донес до них благую весть: «Поистине, даровали мы тебе победу явную[725]». Красавица торжества, чья прелесть, озаряющая мир, украсилась кудрями слов: «Поддержит тебя Аллах поддержкой могучей[726]», явила нам счастье успеха, прежде сокрытое за завесой, и сделала его близким. Ложноверующие индусы, поняв, что их положение трудное, рассыпались, «как шерсть расчесанная[727]», и разлетелись, словно рассеявшиеся мотыльки[728]. Немало убитых пало на поле битвы, многие, отчаявшись в жизни, ушли в пустыню скитаний и стали снедью для ворон и коршунов. Из трупов убитых сложили холмы, из голов их воздвигли минареты. Хасан хан Мевати от ружейного выстрела вошел в число мертвых, многим из заблудших и непокорных, что были вожаками этих людей, пули и стрелы также принесли конец дней их жизни. К числу их принадлежат Равал Уди Синг Багари, который был правителем области Дунгарпура и имел двадцать тысяч всадников, Рай Чандрабан Чухан, имевший четыре тысячи всадников, Бхупат Рао, сын упомянутого выше Салах ад-дина, который был правителем области Чандири и имел шесть тысяч всадников, Маникчанд Чухан и Дилпат Рао, имевшие по четыре тысячи всадников, Гангу, Карм Синг и Дангуси, имевшие по три тысячи всадников, а также многие другие индусы, каждый из которых /324б/ был начальником войска и главой отряда, сплошь состоявшего из людей великих и славных. Все они вступили на стезю, ведущую в ад, и перешли из сей обители нечисти в пропасть нижайшую. Дорога с поля битвы, словно геенна, была усеяна ранеными, умиравшими на земле; нижайшая пропасть наполнилась трупами лицемеров, отдавших жизнь ангелу ада. Куда бы ни поспешил человек в войске ислама, он всюду мог найти убитых, сколько хотел. Когда славная ставка двинулась вслед за бежавшими, то на каждой стоянке некуда было вступить из-за множества трупов поверженных вельмож.

Повернули они вспять, убегая, и было веление Аллаха судьбой предопределенной. Восхвалим же Аллаха всеслышащего, всезнающего; нет поддержки, кроме как от Аллаха великого, премудрого. Писано двадцать пятого числа месяца джумады второй года девятьсот тридцать третьего[729]».

После этой победы я стал писать в тугре слово «гази[730]». Под тугрой в победной грамоте я написал такое рубаи:

Шейх Зайн нашел тарих этой победы в словах: «Победа государя ислама»; он вписал их в рубаи и прислал его мне. Мир Гису, один из тех людей, что прибыли из Кабула, тоже нашел тарих в этих же словах и, написав рубаи, прислал его мне. По совпадению в рубаи Мир Гису и Шейх Зайна были приведены одни и те же слова, как самые лучшие.

В другой раз, при завоевании Дибалпура, Шейх Зайн нашел его тарих в словах: «Середина месяца раби первого[731]». Мир Гису тоже нашел тарих в этих же словах.

Разбив врагов, мы преследовали и избивали их. Стан нечестивых находился курухах в двух от нашего лагеря. Достигнув вражеского лагеря, мы послали вслед за неверными Мухаммади Абд ал-Азиза, Али хана и еще кое-кого. Тут было допущено некоторое нерадение[732]: мне следовало, ни на кого не надеясь, идти самому.

Пройдя с курух за неприятельский лагерь, я повернул назад, так как время было позднее, и к молитве перед сном вернулся в лагерь. Мухаммед Шариф-звездочет — каких только бед он мне не пророчил! — тотчас же явился с поздравлениями. Здорово выругав его, я отвел душу. Хотя это был человек, склонный к обману, пророчивший злое, очень самодовольный и противный, но так как он давно мне служил, то я пожаловал ему один лак денег и отпустил его, чтобы он не оставался в моих владениях. /325б/

Следующий день мы провели в этом же лагере. Мухаммед Али Дженг-Дженг, Шейх Гуран и Абд ал-Малук курчи с большим отрядом были посланы против Ильяс хана, который восстал в Миан-Ду-Абе, захватил Куил и взял в плен Кичик Али. Когда пришли мои люди, воины Ильяс хана, не будучи в состоянии сражаться, рассеялись во все стороны. Спустя несколько дней после того как я прибыл в Агру, Ильяс хана схватили и привели. Я велел живьем содрать с него кожу.

На холмике, находившемся перед лагерем, где происходило сражение, я приказал построить минарет из голов убитых.

Совершив два перехода от этой стоянки, мы пришли в Биану. До самой Бианы и даже до Алвара и Мевата на земле валялось бесчисленное множество трупов нечестивых и вероотступников.

Я поехал и осмотрел Биану. Вернувшись в лагерь, я созвал тюркских и индийских эмиров и мы держали совет относительно похода на владения нечестивого Рана Санка. Вследствие недостатка воды в пути и чрезвычайной жары, поход был отложен.

Область Мевата лежит неподалеку от Дихли; с нее собирают до трех-четырех круров дохода.

Хасан хан Мевати получил эту область от отцов и дедов, которые самостоятельно правили ею сто или двести лет; они, по-видимому, не очень слушались дихлийских султанов. /326а/ Султаны Хинда по причине обширности своих владений или за неимением удобного случая, либо вследствие гористости области Мевата, не сворачивали в сторону этой области и не могли окончательно покорить ее, так что жители Мевата оказывали им лишь неполное повиновение.

После завоевания Хинда мы также, по обычаю прежних султанов, оказывали благосклонность Хасан хану. Однако этот неблагодарный еретик, подобный нечестивому, не помня наших милостей и благодеяний и не желая отблагодарить нас за заботу и попечение, был, как уже сказано, первым зачинщиком всех заговоров и главным виновником всех зол.

Когда поход на нечестивых был отложен, мы направились в Меват, чтобы покорить эту область. После четырех переходов мы стали лагерем на берегу реки Манасни, в шести курухах от крепости Алвар, где имел пребывание правитель Мевата. Предки Хасан хана до него пребывали в Тиджара. В тот год, когда я вступил в Хиндустан, разбил Пахар хана и захватил Лахор и Дибалпур, Хасан хан, опасаясь меня и проявляя предусмотрительность, начал строить эту крепость. Один из уважаемых людей Хасан хана по имени Кармчанд, когда сын Хасан хана был в Агре, тоже явился туда. Вернувшись от сына, он прибыл из Алвара /326б/ с просьбой о пощаде. Я дал ему в провожатые Абд ар-Рахима шигаула и отослал его в Агру, снабдив милостивыми указами. Кармчанд отправился в Агру и вернулся, приведя с собой Нахир хана, сына Хасан хана. Я опять проявил к нему милость и дал ему удел в несколько лаков.

Думая, что Хусрау совершил в битве подвиг, я пожаловал ему в виде помощи и поддержки удел в пять-десять лаков и отдал в управление Алвар. По своему злополучию он начал ломаться и не взял Алвара. Позднее стало известно, что этот подвиг совершил Чин Тимур султан. Я пожаловал этому султану в подарок город Тиджара, столицу Мевата, и выдал ему в виде поддержки пятьдесят лаков. Тердика, который в бою с Рана Санка стоял на правом краю центра и совершил обходное движение, держал себя лучше других; я выдал ему пятнадцать лаков деньгами и пожаловал крепость Алвар. Сокровищницу Алвара и [власть над] всеми обитателями крепости я дал Хумаюну.

Снявшись с этой стоянки в среду, первого числа месяца раджаба[733], мы подошли на два куруха к Алвару. Я проехался и осмотрел крепость Алвар. Ночь я провел в этой крепости, а утром вернулся в лагерь.

Как уже упомянуто, перед походом на нечестивых все, и великие и малые, дали клятву верности; при этом было сказано, /327а/ что после победы не будет принуждения и всякий, кто захочет отправиться в Агру, получит на это разрешение. Большинство людей Хумаюна были из Бадахшана и с той стороны никогда не ходили в поход даже на месяц или два месяца. Перед битвой они потеряли стойкость и я дал им такое обещание. К тому же Кабул совершенно опустел. По этой причине было решено отправить Хумаюна в Кабул. Сговорившись об этом, мы вышли из Алвара в четверг, девятого раджаба, и, пройдя четыре или пять курухов, остановились на берегу реки Манас.

Махди ходжа тоже был в большой тревоге и я отпустил его в Кабул; должность сборщика налогов в Биане была предоставлена Дуст ишик-ага. Раньше я назначил Махди ходжу правителем Атавы. Когда Кутб хан бросил Атаву и ушел оттуда, я послал в Атаву на место Махди ходжи его сына Джа'фар ходжу.

Вследствие отъезда Хумаюна, мы провели на этой стоянке два-три дня. Оттуда был послан в Кабул с победной грамотой Му'мин Али Таваджи.

Я слышал похвальные описания фирузпурского источника и большого озера Кутила. Чтобы проводить Хумаюна и посмотреть эти места, я в воскресенье оставил лагерь /327б/ и выехал оттуда. В этот день я осмотрел Фирузпур с его источником и ел там ма'джун. В долине, где протекает источник, канир был в полном цвету. Это место не лишенное приятности, хотя не такое, каким его описывают. Во всех местах, где ручей разливается шире, я приказал положить тесаные камни размером десять на десять [кари].

Эту ночь мы провели в долине, а утром я сел на коня и осмотрел озеро Кутила. Оно со всех сторон окружено горами; река Манасни, говорят, впадает в это озеро. Озеро это очень большое; с одного берега не видно как следует другого берега.

Посреди озера есть возвышенность, у берегов его [стоит] много маленьких лодочек; рассказывают, будто жители окрестных деревень во время смут и беспорядков садятся на эти лодки и спасаются. Когда мы туда прибыли, некоторые люди тоже сели в лодки и выехали на озеро.

Осмотрев озеро, мы вернулись и остановились в лагере Хумаюна. Там мы отдохнули и поели и, наградив Мирзу и его беков почетными одеждами, простились с Хумаюном и выехали в час молитвы перед сном. По дороге мы поспали в одном месте и двинулись дальше. На рассвете мы проехали область Кухри и опять немного поспали, а потом прибыли в лагерь, который находился в Туда.

Когда мы выступили из Туда и стали лагерем в Сункаре, /328а/ сын Хасан хана Мевати Нахир хан, который был препоручен Абд ар-Рахим шигаулу, бежал. Выступив оттуда и совершив один переход, мы остановились у источника на выступе горы, возвышающейся между Бусаваром и Джуса. Там мы приказали поставить шатер и съели ма'джун. Когда наше войско проходило мимо этого источника, Тарди бек Хаксар всячески расписывал его; мы поехали к источнику на конях. Источник оказался действительно хороший. В Хиндустане, где почти нет проточной воды, нечего искать источников; те немногие источники, что там есть, сочатся из земли струйкой, а не бьют ключом, как в наших краях. Воды из этого источника хватило бы на полмельницы; она выбивается из-под склона горы.

Вокруг источника сплошные луга; местность мне очень понравилась. Я приказал построить в верховьях источника восьмиугольный хауз из тесаного камня.

Когда мы сидели у этого источника, наевшись ма'джуна, Тарди бек все время с гордостью повторял: «Раз я расхвалил это место, ему нужно дать название». Абд Аллах сказал: «Его нужно назвать «Царский ручей, восхваленный Тарди беком», и его слова вызвали великий смех и веселье.

Дуст ишик-ага прибыл из Бианы к этому источнику и служил мне. /328б/

Покинув это место, я еще раз осмотрел Биану и отправился в Сикри, где мы провели два дня. Я остановился в саду, который приказал раньше устроить; позаботившись об [украшении] сада, я прибыл в Агру утром, в четверг, двадцать третьего числа месяца раджаба[734].

Уже было сказано, что непокорные во время смут завладели Чандваром и Рапари. Я послал к Чандвару и Рапари Мухаммед Али Дженг-Дженга, Тарди бека, Куч бека, Абд ал-Малика курчи и Хасан хана с людьми Дариа хана. Когда они приблизились к Чандвару, люди Кутб хана, находившиеся там, узнали об этом и бежали. Овладев Чандваром, Мухаммед Али Дженг-Дженг и его люди двинулись на Рапари. Люди Хусейна хана Нухани вышли к заставе с намерением немного подраться, но едва наши бойцы приблизились и произвели нападение, как они не выдержали и побежали. Сам Хусейн хан с несколькими бойцами вошел в реку и утонул в Джумне. Кутб хан, услышав об этом, бросил Атаву и тоже бежал с несколькими своими приспешниками. Так как Атава была предназначена Махди ходже, то его сына Джа'фар ходжу послали туда вместо Махди ходжи.

Как уже было упомянуто, во время похода против нечестивого Санка многие хиндустанцы и афганцы отошли от меня; все они завладели землями и областями, [над которыми были поставлены]. Мухаммед Дулдай, бросивший Канаудж и явившийся ко мне, /329а/ от страха или из самолюбия не соглашался вернуться в Канаудж и променял Канаудж с доходами в тридцать лаков на Сихринд, дающий пятнадцать лаков. Канаудж я пожаловал Мухаммед Султан мирзе; определив доход с него в тридцать лаков. Бадаун был отдан Касим Хусейн султану, который получил повеление присоединиться к Мухаммед Султан мирзе. Некоторые другие тюркские эмиры — Малик Касим, [брат] Баба Кашка со своими братьями и моголами, Абу Мухаммед Найза баз, Муайяд с отцом, Хусейн хан со своими дарьяханцами и нукерами Султан Мухаммед Дулдая, а также кое-кто из хиндустанских эмиров — Али хан Фармули, Малик дад Карарани, Шейх Мухаммед, [сын] Шейха Бакари, и Татар хан Хан-и Джахан тоже получили приказ соединиться с Мухаммед султан мирзой и выступить против Бибана, который во время восстания нечестивого Санка осадил и взял Лукнур[735]. Когда их войско перешло реку Ганг, Бибан, узнав об этом, бросил свой обоз и бежал. Наши воины преследовали его до Хайрабада и, простояв там несколько дней, вернулись.

Казну я уже успел разделить, что же касается земель и областей, то дела с нечестивыми помешали мне раздать их. Покончив с войной против нечестивых, мы начали делить земли и владения. /329б/ Так как приближалось время дождей, то было решено, что всякий должен отправиться в свое владение и приготовить снаряжение, а когда пройдут дожди — явиться ко мне.

Между тем пришли сведения, что Хумаюн, прибыв в Дихли, отпер некоторые казнохранилища и незаконно завладел ими. Я никогда не ожидал этого от Хумаюна, и у меня стало крайне тяжело на душе. Я написал Хумаюну письмо с очень суровыми увещаниями.

В четверг, пятнадцатого ша'бана[736], я снова отправил послом к царевичу Тахмаспу с соответствующими подарками Ходжаги Асада вместе с Сулейманом Туркменом. Ходжаги Асад уже ходил в Ирак в качестве посла и вернулся оттуда с Сулейманом.

Тарди бек Хаксар, которого я заставил бросить жизнь дервиша и сделал воином, прослужил мне несколько лет. Потом влечение к дервишеской жизни снова возобладало и Тарди бек попросил отпустить его. Я дал ему разрешение удалиться от дел и послал его к Камрану.

Я написал небольшую кит'а о тех, кто ушел от нас в прошлом году, обращаясь в ней к Мулле Али хану. Теперь я послал ее Мулле Али хану с Тарди беком. Вот эта кит'а[737]: /330а/

Рамазан этого года мы провели в саду Хашт-Бихишт, совершая все положенные молитвы и омовения. С одиннадцатого года жизни я не проводил двух праздников рамазана подряд в одном месте. Прошедший рамазан я справил в Агре. Чтобы не отступать от установившегося обычая, мы отправились на воскресенье, в последний день месяца, в Сикри, с целью провести там праздник. В северо-западной стороне сада Баг-и Фатх, в Сикри, была воздвигнута каменная суфа; на этой суфе разбили шатер, в шатре мы отпраздновали праздник.

В тот вечер, когда мы выехали из Агры, Мир Али курчи был послан в Татту к Шах Хасану. Шах Хасан очень любил играть в карты[738]; он просил прислать ему карты, я послал.

В воскресенье, пятого зу-л-ка'да[739], у меня заболело горло; [недомогание] тянулось семнадцать дней.

В пятницу, двадцать четвертого числа названного месяца[740], мы отправились на прогулку в Дулпур. Ночью на полдороге мы поспали в одном месте, /330б/ а утром подошли к плотине Султан-Искандер и остановились там. Ниже плотины, где кончается гора, находится большая глыба красного строительного камня. Я велел привести Устад Мухаммеда, каменотеса, и приказал, если можно, вытесать из всей этой глыбы дом, а если она слишком низка для постройки, выровнять ее и продолбить в камне хауз.

Из Дулпура мы отправились в Бари; на другой день мы осмотрели Бари и вернулись. На горе между Дулпуром и Бари мы видели эбеновое дерево; плоды этого дерева называются тинду. Белое эбеновое дерево, оказывается, тоже бывает, на этой горе большинство деревьев были белые.

Из Бари я проехал в Сикри и в среду, двадцать девятого числа этого месяца[741], прибыл в Агру.

В эти дни стали приходить тревожные вести о Шейхе Баязиде. Я послал к нему Султан Али Тюрка, дав срок [для явки] в двадцать дней.

В пятницу, второго зу-л-хиджже[742], я начал читать стихи Корана, которые надо повторять сорок один раз. В эти дни я свой стих:

разбил [на стопы] в пятистах и четырех размерах; по этому поводу мною был составлен [особый] трактат.

В этот день у меня опять /331а/ болело горло; болезнь тянулась десять дней. В четверг, двадцать девятого зу-л-хиджже[743], мы ездили на прогулку в Куил и Самбал.