Работа есть работа. Я побеседовал с родственниками жертв, посеревшими от горя и страданий. Все они считали, что это расизм виноват в смерти их дочери, сестры, матери или жены. Все уже разговаривали с полицейскими и сейчас просто не желали беседовать еще с одним, который хоть и прикидывается, что глубоко сочувствует им, сам в то же время принадлежит к белой части общества, среди которой скрывается убийца. Сочувствующие не всегда кажутся нам лучше всех остальных.
За три дня работы я не узнал абсолютно ничего, что бы уже не было известно полиции.
— Моя дочь была хорошей девочкой, мистер. Она никогда не делала ничего такого, за что ее можно было бы убить.
— Никто не хотел смерти моей сестры, парень. Она была славной женщиной. Все время работала. Еще хозяйство вела. Так что вы не можете сказать, что она сама виновата в том, что ее убили.
Скорбящих родственников проститутки отыскать так и не удалось. Я поговорил с ее сутенером. Он был выше меня ростом и худее килограммов на десять, с короткой стрижкой и выбритой полоской посередине. На нем была белая кепка, темно-бордовый свитер и высокие черные кроссовки «Рибок». Левое ухо украшали пять или шесть золотых сережек в виде колец.
— Поймаю этого ублюдка, раздеру ему задницу на две половины, — пообещал он.
— Придется записаться в очередь, — проворчал я. — Есть какие-нибудь мысли насчет того, кто это может быть?
— Какой-нибудь белый извращенец-клиент, — ответил он, глядя на меня.
— Об этом мы как-то и сами догадываемся. Ты можешь назвать какого-то определенного белого извращенца-клиента?
— Да они тут все извращенцы, — пожал плечами сутенер. — Все, кто ездит сюда снимать шлюшек.
— Может, кто-то из девочек жаловался, что какой-нибудь клиент любит их связывать или что-то в этом роде?
— Жаловался? Шутишь? Шлюхи не жалуются. Пусть попробуют, сразу по башке получат. Нет, они делают все, что выдумает любой из этих извращенцев, а потом считают бабки.
— Да, туговато им приходится.
— Шлюхи есть шлюхи. Мне-то что.
— Может, слышал какие-нибудь рассказы, ну, что кто-то из клиентов занимается садизмом, мазохизмом, связывает их или еще что?
— Да я все уже рассказывал полиции. Конечно, есть клиенты, которые любят всякие там штучки. И все об этом прекрасно знают. Ну, типа наручников, кляпа.
— Веревок? — подсказал я.
— И веревок. И цепей. И еще черт знает чего. Есть такие, что любят резиновое белье. А некоторые не прочь и поколотить проститутку. Да, я знаю и таких.
— И ты рассказывал о них полиции?
— Я дал им все фамилии, которые знал. Я не хочу терять своих проституток. И не хочу, чтобы они боялись. Слишком дорого мне это обходится. Я хочу, чтобы вы поймали этого козла.
— Все хотят, чтобы мы поймали этого козла.
— Ну да, конечно. Все прямо из кожи вон лезут, чтобы поймать ублюдка, который убил черную шлюху, — хмыкнул он.
— И еще четверых женщин, — добавил я.
— Я только мечтаю, чтобы он порешил какую-нибудь белую из богатого района, — проворчал сутенер. — Вот тогда вы, может, зашевелитесь и начнете что-то делать.
— А это что по-твоему?
— Это? То, что ты здесь со мной лясы точишь? Расспрашиваешь про извращенцев? Это называется не «делать», а «переливать из пустого в порожнее». Можешь еще объявление в газету дать: «Ищем придурка, который уделывает негритянок». Чушь собачья.
— А у тебя есть какие-нибудь предположения насчет того, что нужно делать?
— Не для тебя, родной. В один прекрасный день мы сами поймаем эту мразь. И пришьем.
— Мы?
— Да-да, правильно, мы. Мы, черные, ясно? Вот кто покажет вам, как нужно работать.
— Надеюсь. — Я протянул ему свою визитку. — Когда начнете, звякните мне, я приду посмотрю.
Я сел в машину и тронулся с места. В зеркало заднего вида я заметил, что он сунул визитку в карман.