Багровый молот

Глава 14

Вену заливал стылый ноябрьский дождь. Дождь стучался в окна, просил милостыню у деревьев, вздыхал, жаловался на судьбу. Все вокруг казалось обшарпанным, глинисто-серым. Дома, колокольни, башни и зубастые челюсти крепостных стен как будто крошились, таяли, оплывали вниз.

Вильгельм Ламормейн[71] — высокий худой старик с впалыми щеками и вечным пятном света на убегающей к затылку отполированной лысине — сидел за столом, одну за другой просматривая бумаги, которые приносили секретари. Какие-то откладывал в сторону, какие-то возвращал, даже не прочитав, на остальных ставил пометки: «к рассмотрению…», «поместить под арест…», «передать в канцелярию фон Эггенберга…»

Ламормейн стал духовником императора Фердинанда II два года назад. Доктор философии, проповедник, теолог, — еще недавно он был профессором иезуитского колледжа в Вене и не подозревал, что судьба вознесет его к недосягаемым, ледяным вершинам европейской политики. Теперь он — один из самых близких к трону людей, посвященный во многие тайны, пользующийся полным доверием кайзера. Впрочем, кто скажет, что выбор императора был случаен? Фердинанд Габсбург привык доверять иезуитам с самого детства. Они обучали его, занимались его воспитанием, готовили к выполнению благородной, великой миссии — защите и возрождению католической церкви. Неудивительно, что одного из членов Ордена Святого Игнатия[72] он, в конце концов, выбрал в качестве своего духовника.

Ламормейн щелкнул пальцами, и на его столе появилась рюмка травяного ликера. Это взбодрит, поможет сосредоточиться.

В последние дни очень много работы. Германию лихорадит. Интриги и заговоры протестантов. Кровопролитная война с Данией. Нехватка зерна, голод, случаи людоедства. Банды дезертиров, нападающие на деревни. Лютеранские памфлеты, которые злоумышленники тайком расклеивают на стенах церквей и общественных зданий. Императорскую власть атакуют со всех сторон. Кайзера называют кровожадным тираном, его советников и министров — падальщиками, которые наживаются на чужой беде. Все это ложь. Бесстыдная, наглая ложь. Фердинанд II — человек, посланный Небом. Без него Германия уже давно обратилась бы в ничто. Он — он один! — спасает государство от катастрофы.

Вот уже два года, как Ламормейн находился рядом с кайзером. Советовал, утешал, вразумлял, разделял радости и заботы, старался взять на себя хоть часть нечеловечески тяжелого бремени, которое легло на плечи Фердинанда. Он, Ламормейн, был одним из немногих, кто видел перед собой не могущественного властителя, но человека. Человека мягкого, деликатного, доброго. Человека, который любит жену и детей, который может печалиться и смеяться, который любит сидеть у камина и гладить собаку, лежащую у его ног.

Фердинанд Габсбург никогда не был одержим властью. Власть не кружила ему головы, не делала жестоким и высокомерным. Но он знал, в чем состоит его долг, его призвание, его святая обязанность. Он был истинным слугой церкви, отдал всего себя ее процветанию и защите. К священнослужителям Фердинанд относился с огромным почтением. Однажды он сказал, что если бы встретил на дороге монаха и ангела, то сначала поклонился бы монаху, и лишь затем — ангелу.

Впрочем, религиозное чувство не превращало Фердинанда II в фанатика. Интересы церкви для него всегда уступали интересам династии и государства. Он мог любезно разговаривать с сельским священником, а минуту спустя отдать приказ бросить в тюрьму кардинала — как это случилось с Клёзлем[73].

В характере Фердинанда удивительным образом сочетались упорство и мягкость, набожность и государственный ум. Он желал своим подданным мира и процветания, но, если обстоятельства требовали этого, не останавливался перед самыми суровыми мерами. Решительно и жестко он подавлял любые попытки бунта против верховной власти. И видя, что протестантская партия угрожает уничтожить единство Германии, не колеблясь, начал войну.

Ламормейн сделал из рюмки глоток. Его бледное, не лишенное благородства лицо чуть заметно порозовело.

Война, которая длится вот уже восемь лет[74]… Чудовищное, страшное бедствие. Но, как ни печально признать, бедствие необходимое. Гноящиеся раны прижигают огнем, раскаленным железом, кипящим маслом. Восемь лет назад вся Германия представляла собой огромную рану. Богемия. Рейн. Балтийское побережье. Язва протестантизма распространялась всюду. Предшественники Фердинанда — Маттиас и Рудольф[75] — были слишком слабы, чтобы навести в государстве порядок. Дошло до того, что князья стали вновь объединяться между собой в обход императорской власти. Протестанты учредили Евангелическую унию[76], католики — Лигу. Власть кайзера превратилась в ничто. Чешские аристократы требовали себе все новых привилегий, гарантий, свобод. Глядя на них, то же требовали сословия в Австрии, Штирии, Рейнланде. Церковь — истинная, католическая церковь — с каждым днем утрачивала свои позиции. Дошло до того, что даже архиепископ Кёльна объявил себя кальвинистом[77]. Германия стояла на пороге распада и гибели. Гибели политической и духовной. И, чтобы спасти Германию, было необходимо прибегнуть к силе оружия.

Сейчас все это в прошлом. Протестанты разгромлены. Дания отступает — ее солдатам не справиться с мощью армий Тилли и Валленштайна. Скоро будет подписан мир. И когда это произойдет, кайзер и его преданные министры смогут, наконец, заняться восстановлением и преобразованием великого германского рейха. Германия больше не будет рыхлым образованием епископств, княжеств и вольных городов. Все будет подчинено сильной центральной власти. И церковь тоже станет единой. Восемьдесят лет назад кайзеру Карлу V пришлось пойти на уступки и подписать Аугсбургский мир[78], гарантирующий права лютеран. Но эта уступка не помогла. Как сорняк, который пролезает сквозь любую трещину, зараза продолжала распространяться. В нарушение положений Аугсбургского договора князья-протестанты продолжили захватывать земли монастырей и аббатств, продолжили сажать своих сынков на престолы католических епархий. Отпрыски Гогенцоллернов обосновались в архиепископстве Магдебург, Гольштейн-Готторпы — в епископстве Любек, Вельфы — в епископстве Хальберштадт[79]. Герцог Вольфенбюттеля захватил земли тринадцати монастырей и часть епископства Хильдесхайм. То же происходило в Гессене, Вюртемберге и Бадене.

Земли, незаконно занятые протестантами, должны быть возвращены католической церкви. Это необходимо. Необходимо для полного искоренения ереси, для объединения германского государства. Кайзер полностью одобрил эту идею и распорядился, чтобы он, Ламормейн, подготовил проект закона о возврате церкви незаконно отнятых у нее земель и имуществ. «Реституционный эдикт» — так будет назван этот закон. Безусловно, для его подготовки потребуется совместная работа дипломатов, правоведов, священников. Потребуется преодолеть сопротивление протестантской партии и ее союзников, окопавшихся в Париже, Стокгольме, Лондоне, Копенгагене, Амстердаме.

Впрочем, все это — дело будущего. Эдикт может быть подписан не раньше, чем через год. В делах подобного рода спешка недопустима.

А сейчас нужно покончить с делами.

Допив остатки ликера, Ламормейн пододвинул к себе стопку бумаг.

Депеша из Майнца: эрцканцлер Георг Фридрих фон Грайффенклау тяжело болен, и доктора опасаются, что в скором времени может наступить смерть.

Отчет Венцеля, агента при берлинском дворе: «В Бранденбурге[80] растут антикайзерские настроения… Пасторы во время проповедей открыто называют Его Величество единственным виновником голода и войны… Армейские офицеры требуют от курфюрста[81] закрыть проход армии Валленштайна… Министр фон Шварценберг[82] по-прежнему сохраняет свое влияние на курфюрста и удерживает его от антикайзерских выступлений… В ближайшее время Бранденбург предположительно сохранит свой нейтралитет…»

Конверт из Бамберга. Протоколы допросов, письмо на пяти страницах за подписью Георга Адама Хаана… Целая стопка бумаг.

Поднеся письмо ближе к глазам — его зрение в последнее время стало ухудшаться, но он из принципа не хотел надевать очков, — Ламормейн быстро прочел его. «…Десятки арестованных… пытки… отсутствие улик… самооговор… из желания отомстить или завладеть имуществом обвиняемого… серьезное недовольство среди уважаемых горожан… угроза интересам Католической Лиги…»

Угроза интересам Католической Лиги, вот как… Это может быть очень и очень серьезно.

Ламормейн поднял взгляд на одного из сидящих перед ним секретарей. Тот поспешно вскочил со своего места, громыхнув стулом.

— Вирт, — сказал Ламормейн, — принесите мне материалы по Бамбергу.

— Бамбергу? — переспросил тот, морща лоб от усердия.

Хозяин кабинета нахмурился.

— Да, по Бамбергу. Вы еще не запомнили? Четвертый шкаф, секция Франконского округа.

С тех самых пор, как император сделал его своим духовником и поручил выполнение самых деликатных вопросов управления государством, Вильгельм Ламормейн собирал сведения обо всех крупных фигурах имперской политики. Родословные. Титулы. Земли. Доходы. Жены, дети, родственники, друзья. Он, Ламормейн, должен знать, какая аристократическая группировка усилилась или ослабла, кого можно привлечь в качестве союзника, кого воспринимать как врага, кого держать под надзором.

Бамберг — союзник. Но союзник неверный. Вот уже много десятилетий, как бамбергское епископство входит в сферу влияния Баварии.

Пыхтя и насупив брови, секретарь подтащил к одному из шкафов маленькую лестницу и некоторые время рылся в стоящих на полке кожаных папках, пытаясь отыскать нужную. Через три минуты папка с надписью «Бамберг» лежала на столе иезуита.

— Спасибо, Вирт, — ровным голосом сказал Ламормейн. Он не кричал на своих подчиненных. Более того, никогда не повышал голоса. Крик и угрозы — оружие слабых натур. — Вы служите у меня три недели, но так и не потрудились запомнить, где что находится. Имейте в виду: если не проявите усердия и не подстегнете свою ленивую память, то потеряете место.

— Господин Ламормейн…

— Сядьте, Вирт, — жестко оборвал его иезуит. — И займитесь делом.

Ламормейн пододвинул к себе папку, просмотрел лежащие внутри листки. Бамберг. Форпост католических сил, практически со всех сторон окруженный владениями протестантов. На юге граничит с землями вольного имперского города Нюрнберга и землями маркграфства Бранденбург-Ансбах; на западе — с епископством Вюрцбург; на востоке — с маркграфством Бранденбург-Байройт; на севере — с герцогством Саксен-Кобург.

Князь-епископ Бамберга — Иоганн Георг Фукс фон Дорнхайм. Избран три года назад, в тысяча шестьсот двадцать третьем. Отнюдь не старик — ему только-только исполнилось сорок лет. Ревностный католик, один из наиболее активных участников Католической Лиги. После своего избрания укрепил армию княжества и оказал Лиге неоценимую помощь, предоставив денежную субсидию в сто пятьдесят тысяч гульденов. Как и большинство других имперских прелатов, отнюдь не чурается земных удовольствий: охота, карточная игра, женщины.

Наиболее влиятельные сановники княжества: Фридрих Фёрнер, генеральный викарий; Георг Адам Хаан, канцлер, фактически возглавляет княжескую администрацию; Нейтард фон Менгерсдорф, командующий армией.

Отложив в сторону папку, Ламормейн снова взял в руки письмо. В том, что здесь написана правда, он практически не сомневался. Суды над ведьмами — в большинстве случаев фарс. Дикое, кровавое развлечение. Что-то сродни игре, которую устраивают в деревнях на Рейне и в Нидерландах: привязывают к перекладине ворот гуся, обмазанного жиром, а потом на всем скаку проезжают под этими воротами, пытаясь ухватить гуся за шею. Победителем становится тот, кто сможет оторвать несчастной птице голову.

Глупо отрицать, что темные силы имеют своих слуг на земле. По крайней мере, сам Ламормейн был убежден в этом. Но неужели все эти сельские судьи, эти доморощенные расследователи настолько проницательны и умны, чтобы разоблачить козни дьявола? Да и зачем князю тьмы вербовать в свое войско садовников, кухарок, поденных рабочих? Что толку от безграмотных простолюдинов, которые не могут написать свое имя, не то что прочесть хитрое заклинание? Во всем этом нет никакого смысла. Просто одни люди травят других на потеху толпе.

За свою долгую жизнь Ламормейн видел немало «охотников за ведьмами». Пухлые, немного женственные мужчины с неприятной улыбкой и липким взглядом. Ни один из них не производил впечатления человека, убежденного в своей правоте. Не крестоносцы, отнюдь. Скорее — мошенники. Их проще было представить в борделе, на скотном рынке или за игорным столом, где они с мягкой улыбкой передергивали бы карты и прятали в рукаве меченого туза.

Единственным исключением был Фридрих Фёрнер. Ламормейн видел его однажды, во время собрания в Регенсбурге; Фёрнер выступал тогда с речью в защиту католических общин на севере Германии. Благородное, освещенное внутренним светом лицо. Отточенные, хлесткие фразы. Фёрнер действительно верил в то, что говорит. Верил истово, искренне… Такой человек был бы незаменим в Вене, был бы незаменим в деле переустройства германской церкви. Жаль только, что Фёрнер — ставленник курфюрста Максимилиана. Именно курфюрст выдвинул его на должность генерального викария Бамберга. Бавария уже давно ведет собственную игру, и курфюрст Максимилиан всюду хочет иметь собственные глаза и уши. Ему нельзя доверять. Значит, нельзя доверять и его креатуре…

Ламормейн откинулся на спинку кресла, переплел бледные узловатые пальцы.

В письме написана правда, в этом нет никаких сомнений. До Ламормейна уже доходили сведения о том, что в Бамберге людей арестовывают и приговаривают к смерти за колдовство гораздо, гораздо чаще, чем в других землях Германии. Видимо, князь-епископ рассматривает эти процессы как источник обогащения, способ укрепления личной власти. А Фёрнер… Фёрнер просто сошел с ума.

Как поступить? До сих пор он, Ламормейн, смотрел на ведовские процессы сквозь пальцы. В Германии и без этого достаточно бед, чтобы отвлекаться на мелочи. Кроме того, политик должен уметь видеть проблему со всех сторон. Преследования ведьм приводят к гибели невинных людей, но при этом дают выход общественному недовольству. Вместо того чтобы винить в своих бедах кайзера, князей, министров или епископов, пусть чернь обращает свой гнев на колдунов. Мнимых или настоящих — неважно. И если казнь пары десятков ведьм удержит от бунта десять тысяч простолюдинов — озлобленных голодом, ростом цен и налогов, озлобленных неурожаями, гибелью близких, жадностью интендантов и бесчинством наемных солдат, — это можно считать удачей.

И тем не менее — как поступить с Бамбергом? Отправить туда чиновника с особыми полномочиями, провести расследование? Такой шаг может вызвать недовольство Баварии. Да что «может» — наверняка вызовет! Да и сам князь-епископ будет отнюдь не в восторге от того, что Вена столь грубо вмешивается в его дела. Кто знает, как себя поведет фон Дорнхайм… И это сейчас, когда Империя стоит всего в шаге от подписания мирного договора, когда все усилия направлены на достижение военной победы!

Так что же? Сделать вид, будто ничего не происходит? Но письмо канцлера — опасный сигнал. Бамбергская аристократия недовольна. Действия князя-епископа могут привести к падению его популярности, к беспорядкам или, что еще хуже, — к росту влияния протестантов. Кроме того, вмешаться в ход процессов над колдунами — весьма удобный повод для того, чтобы напомнить всем этим местным князькам, что над ними стоит верховная власть, которая больше не намерена терпеть их самоуправства.

Как только война будет окончена и власть кайзера окрепнет, ведовские процессы должны быть изъяты из юрисдикции князей. Это необходимо. В Империи должен действовать единый закон, единые правила. Фердинанд Арагонский и Изабелла Кастильская[83] не случайно учредили испанскую инквизицию. Супрема[84] стала не просто орудием борьбы против ереси, но и средством централизации, при помощи которого усиливалась власть монарха и ослаблялась власть знати. Точно так же следует поступить и в Германии. Создать специальную следственную комиссию, в чьем исключительном ведении будет находиться рассмотрение дел о ересях и колдовстве.

Господь Вседержитель… Как много еще предстоит сделать…

Что касается Бамберга, то здесь, пожалуй, следует поступить так. Имперский надворный совет отправит в Бамберг запрос о порядке рассмотрения дел по обвинениям в ведовстве. Подождем, что ответит князь-епископ. Возможно, простое письмо сможет умерить его пыл. А если нет… В таком случае надо будет посоветоваться с фон Эггенбергом. В конце концов, внутриимперская дипломатия — это его дело.