Бахмут

Глава 14 Серьезный разговор

На следующее утро, с двумя гусарами, отправил полковнику Кутейникову депешу, написанную «высоким штилем»[49], ну или подделкой под него — «Господин полковник! Утром 15 января 1769 года под Луганским шанцем произошла баталия с ордой нуреддина-паши, силой в пять тысяч всадников. Милостию божиею и Вашим вспоможением, Виктория одержана полнейшая!!! Орда рассеяна! Нуреддин-паша убит! (на него показал один из легко раненых кочевников, с которым, перед отправкой его к Аллаху, мы немного поговорили, оказалось, что Пугачев и один из урядников немного изъясняются на ногайском) Супостата изничтожено более тысячи, остальные бежали! С нашей стороны пять легко раненых гусар. Особо отличились в бою вахмистр Емельянов, младший урядник Ершов, казак Спиридонов (расчет орудия) и гусары Бурлов и Кудряшов (подрывали мины)! Поручик фон Штоффельн.».

Депешу похожего содержания, указав в ней, что полковником Кутейниковым мне оказана помощь, в виде десятка казаков с пушкой, отправил также полковнику Депрерадовичу, только указал, что ранены пять казаков, каждый ведь за своих переживает, да и поймать нас на лжи сложнее будет, когда все разъедутся в свои стороны. Написать, что вообще нет раненых подозрительно, и так все звучит как ненаучная фантастика.

Что касается численности кочевников, то ее всегда завышали по одной простой причине, каждый всадник вел двух-трех заводных лошадей, да еще и сажал на заводную лошадь соломенное чучело, мол бойтесь нас — нас «орда». Без проблем — а нас «рать».

В реальности убито было чуть более шестисот кочевников, а всего в отряде нуреддин-паши было, по словам языка, около трех тысяч, и все они были, как я и думал, из Крыма.

Нашими трофеями стали около восьмисот лошадей и гора оружия, а также небольшая, килограмм на пять дрянного серебра, походная казна нуреддина. Огнестрельного оружия конечно было мизерное количество и его я сдавать в казну не собирался, сдам пяток пистолетов, из сабель выберем себе получше десятка три, остальное оружие сдадим.

Еще до боя, переговорив с Пугачевым, я решил раздел добычи провести по казачьему обычаю, с некоторыми уточнениями. По их традиции добыча взятая полком — принадлежит всему полку. Отличившиеся в бою получают двойную долю, а те кто в бою не участвовал не получаю ничего, у полкового командира пять долей, а лошади являются собственностью полка и идут казакам на замену, непригодных или убитых в бою, лошадей.

Я решил, что одну долю получат все гусары и казаки, а непосредственно участвовавшие в бою — две доли, мне естественно пять долей. Что касается лошадей, то нужно было укомплектовать всех гусар из молодого пополнения заводными лошадьми, а вот, что делать с остальными непонятно. Корма, что взяли с убитых лошадей хватит на неделю, а зима нынче суровая. Вообще лошади степняков ценились не сильно, они выносливые, но небольшие, с тяжелым ездоком плохо идут. Цена на таких лошадок была от десяти до пятнадцати рублей. Только кому их продать, барышники в Бахмуте хорошую цену не дадут, им самим заработать нужно, да и денег таких у них не будет. Может попробовать через Степана Тимофеевича из Лисичьей балки?

Оставив Пугачева с Милошевичем заниматься сдачей оружия и продажей трофеев, я написал еще одно письмо полковнику Кутейникову, в котором просил его, пока не забирать казаков, обосновав это возможностью повторной атаки степняков, да он и сам, думаю, не захочет в ближайшее время возвращать Пугачева, дабы он казачкам головы не мутил, мы с Добрым и Архипом рванули в Лисичью балку. Гном сидел за чертежами новой ракеты.

Степан Тимофеевич, узнав количество лошадей был очень удивлен, но помочь взялся. Не теряя времени, мы выехали в станицу Старобельскую, где проживал его торговый партнер, богатый казак, который занимался всем, что приносило доход: торговал, разводил лошадей и скотину, держал мельницы. Сговорились быстро, по восемь рублей за лошадку, при условии покупки всех семьсот пятидесяти лошадей, без разбора. Какие не понравятся, пустит на колбасу, наверное.

Степан Тимофеевич получил свои, честно заработанные, пятьдесят рублей, а мы с доверенным лицом покупателя, везущим с собой плату за лошадей, и командой, вооруженных до зубов, табунщиков поехали в Луганское. По приезду быстро произвели обмен лошадей на деньги и разошлись «как в море корабли».

Сумма, вырученная за лошадей, была космической — шесть тысяч рублей. С такими деньгами можно подумать и о серьезных делах.

Пугачев с Милошевичем тоже справились и со сбытом трофеев, и со сдачей оружия — дело привычное. Одна доля вышла в тринадцать с полтиной рублей, больше годового содержания рядового гусара и казака. Казаки и гусары сияли, как начищенные самовары. Наша доля — сто двадцать один рубль показалась, после шести тысяч, небольшой, но «для поддержки штанов» — пойдет.

Проснувшись утром следующего дня, я понял, что впервые за полгода с момента попадания в этот мир можно никуда не торопиться и решил не вставая с кровати провести небольшое подведение итогов — легализовались; определенное место в обществе заняли; небольшой авторитет заработали; нападение орды отбили сверхуспешно; в роте сорок бойцов, все при двух лошадях, вооружены, обучены, одеты, обуты и накормлены, да при деньгах; производство пороха и ракет налажено; невосполнимых боеприпасов потратили по минимуму; в нашей казне — триста двадцать три рубля, в «полковой» — шесть тысяч, надо сейф придумывать — по моему, неплохой результат.

Раз сегодня выходной, я решил пригласить на обед Пугачева, отпразднуем победу, да поговорим по душам. Я давно заметил, что у него на языке вертится куча вопросов, но до нападения было не до этого, а после него, уверен, появилось еще больше, пора расставить точки над «ё».

Выпили за победу по три стопки самогона, который наловчился гнать Гном, ему для производства пороха требовался спирт, который он заменил самогоном двойной перегонки, только для работы брагу ставил на картошке, а для внутреннего употребления на пшенице, отобедали и прихлебывая архиповский чай, я начал разговор, — Давно вижу я, Емельян Иванович, распирает тебя от вопросов, но время было неподходящее, а сейчас в самый раз, спрашивай!

— Энто ты верно подметил Иван Николаевич! — сказал Пугачев и, огладив бороду, продолжил, — Ты Иван Николаевич, не обижайся, но неправильный ты барин, сам посуди — ты же фон барон, а со мной по имени-отчеству, чарку со мной пьешь, да и Прохор Петрович с Николаем Федоровичем, — мотнул головой Пугачев на, внимательно слушавших его, Доброго с Гномом, — кажисть не благородных кровей, а с тобой за одним столом завсегда и разговаривают на равных, — загнул он первый палец.

— С людями разговариваешь по-людски, никого не сволочишь, плетей не даешь, — загнул он второй палец.

— Воин ты знатный, баталию провел на загляденье, я баталий много прошел, так никто не делал, меня, как сопливого пацана, уложил, а я медведя ломал и в кулачном бою в Зимовейской[50] первым был — да только ни один барин с мужиком на кулаках биться не пойдет, да и ухваток таких нигде я не видывал, только у тебя, да у Прохора Петровича, правда они ему без надобности, — Пугачев засмеялся, — и так здоровее меня в два раза, — загнул он третий палец.

Начав работы по строительству линии «Викинга», я столкнулся с тем, что по воскресеньям никто на работу не шел, утро проводили на службе в церкви, а потом все расходились по домам, ходили в гости, в общем — выходной. Но… ничем не озадаченный солдат — это перспективный «залетчик»[51]. С сербами проблем, конечно, нет, люди семейные, отягощенные домашним хозяйством, но молодое пополнение совсем другое дело. Двадцать бездельничающих молодых парней в одном помещении — это бомба замедленного действия. Поэтому мы проводили спортивные праздники — рукопашный бой, различные эстафеты, призы — и самим размяться и парней занять, дело это всем понравилось, со временем и сербы с семьями начали присоединяться, и казаки, как появились в селе.

Пугачев продолжил, — Прохор Петрович ранее не служил, а оружие в руках держит, будто родился с ним, да и глаза у тебя Прохор Петрович — повернулся к Доброму Пугачев, — Матерого убивца, сразу вижу — сам такой! — и загнул четвертый палец.

— Ну и поделки Николая Федоровича, мужиков я конечно видел рукастых, но это… — Пугачев покачал головой, — и порох, какого ни у кого нет, и ружья ваши в чехлах, глаз у меня острый, видел я как вы с Прохором Петровичем степняков с крыши отстреливали, порох не сыпали, пули не закладывали, щелк и нет степняка — чудно! — загнул он последний палец и замолчал.

— Что ж, глаз у тебя Емельян Иванович действительно острый, да и умом тебя бог не обидел, давай я тебе для начала поведаю одну сказку или не сказку, сам решишь. Жил-был один донской казак, назовем его Емельяном, служил справно, в баталиях отличался, нрав имел лихой и бесшабашный, с несправедливостью никогда не мирился, отличался вольнодумством, не согласен был, что казачьи вольности попирают, не дают казакам жить по отцовскому закону, выборы атаманов отменили, а назначенная сверху старшина[52] казацкая сторону власти взяла, да и с мужиком на Руси несправедливо обходятся, мужик жилы рвет, но нет в жизни его просвета, все хуже и хуже жизнь мужика, было два дня барщины — стало четыре-пять, государственных крестьян приписывают к горным заводам, разрешили заводчикам покупать крепостные деревни, труд на заводах тяжелый, каторжный, живут мастеровые впроголодь.

И вот в один год восстали Яицкие[53] казаки против старшины, но восстание жестоко подавили, кого казнили, кого отправили на заводы на работы вечные, спасшиеся казаки затаились, но не смирились, не было только вожака, поднять их опять на борьбу.

Бродили в это время в народе слухи разные, о скорой вольности, о готовом указе царя, которого за это убили жена и заговорщики, о том, что царя не убили и он прячется до лучших времен. Дворян ведь освободили от обязательной государственной службы, значит и крестьянам воля должна быть, земли и крестьяне давались ранее дворянам за государственную службу.

Казак Емельян в это время сбежал из полка, приехал в Яицкий городок, назвался выжившим царем Петром Федоровичем и обратился к войску. Собрали казаки круг, выбрали нового атамана и присягнули государю императору Петру III. Поднял Емельян казаков против узурпаторши и заполыхали Урал и Поволжье. Долгое время войско Емельяна побеждало, направленные против них, карательные отряды, ведь основные войска Екатерины II вели войну с турками, но вот турок победили, направили войска на помощь карательным отрядам и разбили казачье войско. Емельяна схватили, долго пытали, а потом четвертовали в Москве. Во время восстания погибло множество людей, Поволжье и Урал разорили, многие заводы пожгли дотла — такая вот грустная сказка Емельян Иванович, тебе этот казак никого не напоминает? — закончил я рассказ.

Пугачев сидел с отвисшей челюстью и не мог вымолвить не слова.

Через минуту Пугачев отошел и тихо спросил, — Отколь?

— Чего отколь, Емельян Иванович? — уточнил я.

— Отколь Иван Николаевич ты мысли мои ведаешь? Ты меня два месяца назад первый раз увидел, мы с тобой ни о чем таком не толковали, а ты все разложил так, будто я сам тебе все это сказывал.

— Откуда я твои мысли узнал пока неважно, ты мне скажи — признал ты в этом казаке себя, Емельян Иванович? — спросил я.

— Признал Иван Николаевич!

— Тогда ответь мне еще на один вопрос, если сказка эта, вовсе не сказка и зная судьбу того Емельяна, будешь себя самозванцем объявлять?

— Буду Иван Николаевич, казаку ли смерти страшиться, кажный день в глаза ей смотрим, а вот ежели сами за вольности свои не постоим, то и казака в стойло загонят, в скотину превратят! — с вызовом ответил Пугачев.

— Тут я с тобой согласен Емельян Иванович, только все равно победы тебе не видать, тьму народа только положишь! Или допустим победил ты — помещиков перевешали на воротах, вольную всем дали, землю поделили, землицы в России всем хватит, благодать наступила! Да только без государства не получится прожить. Не будет в России власти, значит не будет армии, а не будет армии вмиг разорвут ее на куски — османы, французы, англичане, поляки — все свой кусок захотят. А ты сможешь власть в стране организовать, казачьим кругом тут не обойдешься? — спросил я.

Пугачев задумался.

— Тут Емельян Иванович хитрее надо подойти, — продолжил я, — Вот победили бы мы нуреддина, если бы вышли в чистое поле и пошли стенка на стенку? — конечно нет.

— У нас, — обвел я рукой Доброго и Гнома, — Тоже есть мысли, как сделать жизнь в России лучше для всех, если пожелаешь к нам присоединиться, узнаешь и ответы на свои вопросы, только учти — назад дороги не будет! Давай поступим так, утро вечера мудренее, пойди обдумай хорошенько все что услышал, а завтра продолжим.