Баллада: Осенние пляски фей

Джеймс

Обычно я практиковался на удачно расположенном за школой холме. Удачность расположения выражалась в том, что учебные корпуса и общежития были достаточно далеко, чтобы не все в школе слышали, какой именно рил я в данный момент играю, но достаточно близко, чтобы в случае дождя или нападения бешеных барсуков я успел бы, не пострадав, добежать до укрытия.

Выдался великолепный осенний день, как на картинке, что любят печатать на глянцевой бумаге и вешать на стенах в маленьких компаниях, а с моего места казалось, что красоты еще больше, словно я смотрел в увеличительное зеркало. Быстрые легкие облака, запах костров в ветре и высокое ярко-синее небо, будто заключившее холм в огромный лазурный пузырь.

Я чувствовал себя так, словно могу находиться в любой точке мира или даже Вселенной; мой холм казался мне отдельной планетой.

Игра на волынке требует множества умений. Это в равной степени музыка, физическая нагрузка, решение головоломок и тренировка памяти. И еще исследования в теории чисел. Три бурдона — басовый и два тенора. Один чантер — мелодическая трубка, в ней восемь отверстий, одна трость, состоящая из двух язычков, которые вибрируют и создают тон. Один мешок, одна духовая трубка, чтобы его накачивать, и бесконечное число шуточек со словом «надувная». Я достал волынку из футляра и прижал трость, чтобы подстроить тон, прежде чем вставить чантер в мешок и забросить его на плечо.

Я некоторое время настраивался и успел сыграть несколько маршей для разминки, когда начала собираться моя обычная публика. Эрик устроился поодаль с какой-то мучительно толстой книгой на иностранном языке, которую он читает для работы над магистерской диссертацией. Меган — с романом в руках. Еще двое незнакомых студентов уселись спиной ко мне на безопасном расстоянии и принялись за домашние задания. Пол, неизменно присутствующий из солидарности. И Салливан. Вот это новость. Он вскарабкался на холм, размахивая длинными конечностями, как богомол, мгновение разглядывал надпись на моей футболке («Голоса утверждают, что вам нельзя доверять»), а затем поднял глаза на меня.

Я выпустил изо рта духовую трубку.

Ветер растрепал волосы Салливана, и он вполне сошел бы за одного из студентов. Тот директор, ради которого его бросила жена, должно быть, чертовски красивый или чертовски богатый.

— Я тебя смущаю?

Если он хотел спросить, не странно ли мне, что он присоединился к благодарной публике на холме, то ответ, конечно, был «да». Вслух я сказал:

— Обидное предположение.

— Правда? — Салливан одним ловким движением уселся по-турецки. — Я просто не хочу мешать твоим занятиям.

— А вот это уже — чистое вранье. Я совершенно уверен, что вы здесь именно для того, чтобы помешать, — сказал я, и Салливан улыбнулся в ответ. — Так что признавайтесь, это что — рекогносцировка?

Салливан демонстративно поерзал на траве, устраиваясь поудобнее, вытащил маленький магнитофон и поставил его на землю между нами:

— Хочу послушать, как играет лучший волынщик Вирджинии. Понимаешь ли, по мне, так все волынщики одинаковы, как будто они всегда играют один и тот же марш. Какой там самый известный? «Храбрая Шотландия»?

Я одарил его легким оскалом и укоризненно произнес:

— Мистер Салливан, я думал что шутить — мое дело.

Он ухмыльнулся в ответ. Я отошел, чтобы заполнить мешок воздухом, и задумался, что бы мне сыграть, чтобы стереть ухмылку с его лица. Что-то быстрое? Грустное? Раз он просматривал мою конкурсную историю, он знает, какая у меня техника, значит, трудное до судорог в пальцах — не тот вариант. Тогда сыграем что-нибудь, чтобы он вспомнил тоску, которую испытывал, когда его предала жена.

Я проверил настройку и принялся играть «Колыбельную старухи». Должен сказать, что это, наверное, самая жалобная и тоскливая вещь, когда-либо написанная для волынки; даже в руках менее талантливого музыканта она довела бы до слез и Гитлера. Салливан был обречен.

Тем более что я вложил в нее все, что смог. У меня накопилось достаточно горестей, чтобы заставить музыку звучать по-настоящему. Ди, которая должна была быть здесь, но не пришла, моя чудесная разбитая вдребезги машина, которая должна была стоять на стоянке вместо машины моего брата, и просто тот факт, что я — чертов остров среди тысячи людей, и уготованная мне доля последнего представителя исчезающего вида порой наваливается на меня такой тяжестью, что не дает дышать.

Я остановился.

Все захлопали. Пол изобразил, что смахивает со щеки слезу и роняет ее в траву. Салливан нажал кнопку «запись».

— Вы не записывали? — спросил я.

— Не знал, стоит ли тратить пленку.

Я нахмурился, он нахмурился в ответ, а потом я понял, что волоски у меня на руках предупреждающе стали дыбом.

— Ничего не говори, — сказал мне голос Нуалы за секунду до того, как сама она прошла мимо Эрика, Пола и Салливана и стала рядом со мной. — Кроме тебя, меня сейчас никто не видит, так что, если ты заговоришь, все подумают, что ты в свое время застрял в родовом канале и у тебя была асфиксия.

Я хотел ответить что-то вроде «спасибо за подсказку», но язвить молча очень трудно. К тому же, несмотря на то что я до ужаса ее боялся, она сегодня была чертовски хороша. Сплошные солнечные пряди в волосах, острый нос в веснушках и саркастическая улыбка. На облегающей черной футболке написано «вражда», а джинсы так низко сидят на бедрах, что между ними и футболкой на одной из тазовых косточек виден блестящий шрам.

Я, наверное, пялился, а может, она прочитала мои мысли, потому что Нуала сказала:

— Не могу не признать, что в кои-то веки мне нравится, как я выгляжу. Обычно вы, трагически талантливые музыканты, хотите, чтобы я выглядела бледной и хрупкой. — Она опустилась на колени рядом с футляром и заглянула внутрь, ни к чему не прикасаясь. — Но ты хочешь, чтобы я выглядела круто, и мне это нравится.

Я тоже стал на колени и, отвернувшись от остальных, притворился, будто вожусь с тростью. Сказать я все равно ничего не мог, но, по крайней мере, я получил возможность не выглядеть идиотом, пялясь в пространство.

Нуала села на корточки, выставив обтянутые джинсами острые коленки, и улыбнулась:

— И не говори, что тебе не нравится, как я выгляжу.

Она выглядела сногсшибательно, но это не имело никакого значения. То, что она одевалась так, чтобы меня привлечь, слегка пугало.

— Дело не только в одежде, — продолжила Нуала. Я заметил, что она не отбрасывает тени, и неприятно дернулся. — Лицо тоже. Я так выгляжу, потому что ты так хочешь. Когда я приближаюсь к кому-нибудь вроде тебя, я меняюсь, чтобы быть привлекательнее. Не по собственной воле. И уж поверь, иногда музыканты о таком фантазируют… Но сейчас я наконец-то чувствую себя так, будто выгляжу одинаково снаружи и внутри.

Я не хотел никакой привлекательности. Я хотел, чтобы она убралась подальше от моего холма.

— Нет, ты хочешь, чтобы я приходила, а то я бы не возвращалась, — осклабилась Нуала.

— Нервничаешь, Джеймс? — поинтересовался Салливан.

— Не льстите себе! — крикнул я в ответ.

Я сунул чантер обратно в волынку и встал, отвернувшись от Нуалы. Я боялся, что она права и я так одержим своей музыкой, что в конце концов сломаюсь и попрошу у нее помощи.

Пристроив инструмент на плече, я заиграл стратспи — народный танец, достаточно сложный, чтобы отвлечь меня от Нуалы. Сдвоенные «ми» сегодня звучали кошмарно, и в конце мелодии я повторял их, пока они не стали более четкими.

— Со сдвоенными все нормально, ты придираешься. Ты играешь, как всегда, великолепно, — сказала Нуала у меня над ухом. Я замер, ощущая на лице цветочный аромат ее дыхания. — Хочешь бесплатную подсказку? Попроси Эрика сходить за гитарой. Все честно. Это просто маленький совет. Можешь его не принимать.

Я смотрел, как над холмом летят белые облака, огромные тайные страны, сотканные из белого и бледно-голубого, и следил за тенями, которые они отбрасывали на холмы. Все по-честному. Я не соглашаюсь.

— Эрик, — сказал я, и губы Нуалы довольно растянулись, — ты не хочешь сходить за гитарой?

Эрик оторвал глаза от книги, и на его лице отразилась гораздо более простая и невинная радость.

— Не вопрос! Я сейчас!

Он вскочил и побежал к корпусам, а пока его не было, я завел череду радостных и бесконечных джиг, так что Нуала не могла и слова вставить.

Потом я увидел, как Эрик взбирается на холм с гитарным футляром в руке, а рядом с ним идет девушка с усилителем. Я так широко улыбнулся, что мне пришлось прекратить играть. Нуала ошибается. Если бы она и правда выглядела так, как я хочу, она бы выглядела в точности как девушка, поднимающаяся на холм вместе с Эриком.

Раскрасневшаяся от солнца и подъема Ди улыбнулась мне и, чуть задыхаясь, сказала:

— Может, в следующий раз будешь заниматься поближе к школе?

В тот вечер, выбежав в холмы за песней оленерогой фигуры, я смог подобраться ближе, чем раньше. Так близко, что я видел каждую веточку рогов на фоне кроваво-красного заката. Так близко, что я видел, как темная ткань плаща сминает траву. Так близко, что я лучше, чем когда-либо, слышал мучительную красоту мелодии.

Я слышал каждое слово его песни, но так и не мог понять, что она означает.

Я только знал, что она мне нужна.

После того как он исчез, я еще долго не шел обратно. Я сидел на холме и слушал шепот ветра в длинной траве вокруг меня. Я смотрел на звезды и желал большего, чем я есть, и большего, чем есть мир, и просто желал.