Бамбуковая крепость

РИС ЛОНГАНА

«Завершив поход против сиамцев и отогнав их в глубь Кампучии, подальше от новых пределов Вьетнама, полководец Нгуен Кыу Ван вернулся со своей армией в междуречье Восточного и Западного Вамко и основал там несколько дон диенов (военных поселений). Солдаты прорыли канал между Западным Вамко и Меконгом, разбили рисовые поля…» — так историки повествуют об освоении земель нынешней провинции Лонган, начатом в 1705 году. Набранные в армию где-нибудь в окрестностях Хюэ и других провинциях Центрального Вьетнама крестьянские парни не вернулись на свои родные земли, которые не в состоянии были ррокормнть даже оставшихся там их родителей, братьев и сестер. Новая родина была щедрее, хотя бескрайние сухие саванны требовали немалого труда, чтобы превратиться в рисовые поля. Постепенно солдаты обзаводились семьями, беря р жены местных кхмерских девушек или китаянок из Шолона и Митхо.

Давно ушли в прошлое те времена, когда здесь была дикая саванна, и местные жители забыли, из каких провинций были родом их предки-солдаты. 18 километров бетонированного шоссе от Западного автовокзала Хошимина машина пробегает за четверть часа — и мы в уезде Бенлык провинции Лонган. От самых городских окраин Хошимина дорога пролегла через сплошное рисовое поле.

Было начало марта, когда последние снопы риса обмолочены, а рис засыпан в цилиндрические корзины-пеналы, хранящиеся в задних комнатах или спальнях крестьянских домов. На смену светлой зелени пришли два цвета: синий — безоблачного неба и желтый — убранных полей. Воздух горяч и неподвижен, а земля твердая и пыльная в желтом зное сухого сезона.

Не без сожаления пришлось оставить машину на открытом солнцепеке дороги. Возвращение в нее, разогретую до температуры сауны, не сулило приятного пути обратно. Но выбора не было. Если от Хошимина на колесах сюда можно добраться за четверть часа, то ровно столько же времени требуется, чтобы пешком дойти от окраины общины Мийен на шоссе № 4 до второго апа. Община состоит из трех апов (селений), и второй ближе всех к дороге.

По обе стороны тропы, протоптанной посредине разделительного вала между чеками, торчат из потрескавшейся земли желтые ежики рисовой соломы. Селение впереди манит тенью кокосовых и арековых пальм.

Март здесь — самый праздный месяц. Убрав основной урожай, крестьяне ждут майского юго-западного муссона, который приносит дожди, нужные для начала пахоты и сева. Уже издали видны люди на крышах домов. Они меняют старую соломенную кровлю, а те, что побогаче, — разбитые пластинки черепицы. Дел по дому не так уж много, если не строится новый. В этом — отличие южной деревни от северной, где сбор двух-трех урожаев в год вынуждает крестьян обрабатывать землю практически в любой сезон. Поэтому март в Лонгане — время поездок в Хошимин и Танан на рынок или в поисках какой-нибудь временной работы «на стороне».

Наконец путь по солнцепеку позади, и мы входим под тень кокосов и прочей зелени, которая, правда, дает только относительную прохладу.

В доме председателя сельхозартели второго апа Нгуен Ван Зиепа нас уже ждали не только гостеприимные хозяева жилища, но и руководство общины. Тень кокосовых пальм была дополнена прохладной влагой самих кокосовых орехов. Большие, размером с человеческую голову, они стояли на длинном, покрытом яркой цветной клеенкой столе. В каждом из орехов из пробитого на поперечном срезе отверстия торчала пластмассовая трубочка, через какие в барах Хошимина пьют коктейли.

Дом у Зиепа деревянный с черепичной крышей. Для второго апа это выше среднего уровня. Большинство жилищ крыто соломой или листьями водяной пальмы (латании), и стены у них сплетены из тех же пальмовых листьев. Водяной пальмы, зеленые перья которой поднимаются из стоячей воды или грязи на высоту до пяти метров, много в третьем апе вдоль реки Танбыу. Тамошние крестьяне продают этот стройматериал недорого. Самый богатый ап — первый. Там есть и кирпичные дома, туда подведено электричество. Во всей общине Мийен — 18 телевизоров, и все они, естественно, у зажиточных крестьян первого апа.

Жилище Зиепа состоит из собственного дома размером 8 на 14 метров и соломенной пристройки… Все это вместе составляет систему проходных комнат, через которую вы попадаете на задний двор — в кухню, хлев, навес для крупного скота.

Самая большая комната — первая. Это одновременно столовая, приемная для гостей и спальня для хозяев. В остальных двух комнатах стоят покрытые балдахинами москитных сеток широкие без матрасов деревянные кровати для остальных членов семьи, хранятся в коробах запасы риса, сложены или подвешены к стенам и стропилам плуг, борона и другие орудия труда. Кроме самого Зиепа и его жены в доме живут трое сыновей — 14, 16 и 23 лет, престарелая мать. Старший 25-летний сын женился, и после рождения у него двоих детей родители помогли построить новой семье отдельный дом. Еще один неженатый сын служит в армии. Зиеп слывет в деревне счастливчиком: пятеро детей — и все сыновья, работники.

Грубо сколоченный длинный стол совершенно не вяжется с остальной обстановкой главной комнаты. После того как в апреле 1979 года во втором апе была создана сельскохозяйственная артель и Зиепа избрали ее председателем, эта комната вдобавок к ее традиционным функциям приобрела и новую — места проведения собраний правления артели. Тогда и понадобился срочно этот длинный стол. Чувствуется, что остальная мебель справлялась годами и составляет достояние семьи. Самая дорогая и добротная вещь, как и положено, украшает переднюю стену главной комнаты. Это резной шкаф из хорошего дерева, потемневший от времени. На нем стоит старая бронзовая курильница в окружении двух бронзовых подсвечников-аистов с цветами лотоса в клювах. Шкаф, курильница, аисты и небольшая полка на стене над ними — все это и есть непременный для каждого вьетнамского дома алтарь предков. По праздникам и в дни поминовения родителей в курильнице зажигаются благовонные палочки, а на полку ставятся жертвоприношения: тарелка с фруктами, пиала с вареным рисом, бананы.

Что это — дань религии? Я спросил Зиепа — он рассмеялся. Он не верит ни в Будду, ни в Христа, но почитает своих родителей и прародителей. А их почитали всегда именно таким образом.

Остальная мебель скромна, но так же стара и добротна. Четверть Площади комнаты занимает отполированный временем топчан — нечто среднее между столом; и кроватью — тоже из хорошего дерева. Раньше на таких топчанах и спали, и обедали. Сейчас новые веяние жизненного уклада оставили за ним только роль места отдыха. У стен расставлены деревянный жесткий диванчик, каменный круглый столик, шкаф для одежды, посудный шкаф, на стене — старые, французского производства часы в деревянном корпусе. В доме нет ни пола, ни потолка, ни застекленных окон. Ни в том, ни в другом, ни в третьем нет особой необходимости. Все здание хорошо продувается от «парадного» входа до выхода к кухне.

Посасывая из тонких трубочек сладковатое молоко кокосовых орехов, руководители общины и артели развернули и прикололи к стене план земельных угодий и селений Мийена, пестрящий разными цветами: черные точки — жилая застройка, голубые линии — каналы и река, красные сплошные и пунктирные линии — дороги; контрастные пятна желтого, фиолетового и зеленого цветов, похожие на мозаику, означают одноурожайные и двухурожайные поля артели, наделы единоличников. В первом апе преобладает зеленый цвет некооперированвых хозяйств, во втором его гораздо меньше. Фиолетовый — разрозненные вкрапления: сбор второго урожая в течение сухого сезона — дело новое.

Пока начальство готовилось к «докладу», я разговорился с Зиепом, попытался вызвать его на воспоминания, выходящие за рамки отчета о производственных достижениях артели. Загорелое лицо и потрескавшиеся ладони на тонких, обтянутых кожей жилистых руках служили визитной карточкой крестьянина-труженика.

Дом построил отец Зиепа, ныне покойный и занявший место на алтаре предков. Это было в 1942 году, когда Зиеп был мальчишкой. Долго пришлось копить деньги, чтобы на месте хижины из латаниевых листьев поставить настоящий деревянный дом, пусть даже и с соломенной крышей. Хотя где-то далеко шла большая война, а в Сайгоне, Митхо, Танане и даже маленьком Бенлыке хозяйничали японские гарнизоны, урожаи в те годы выдались на редкость хорошими, платили за работу обильно, и безземельный арендатор дождался счастливого дня. Отсчитав пачку индокитайских пиастров, торговец-китаец, спустившийся на большой джонке из лесистых верховий Восточного Вамко, указал на штабеля бревен, брусьев и досок.

Августовская революция 1945 года застала Зиепа, когда ему было уже 15 лет. Бурные события охватили города, уездные центры, но еще не коснулись тогда общины Мийен. Три тысячи душ, 500 дворов, жили, как и прежде. 50 семей имели землю, остальные арендовали ее и работали, как на своей. Только большую часть урожая отдавали хозяевам. Новый дом семьи Зиепа стоял на земле одного из 15 крупных землевладельцев, которые жили в городе и только наведывались в Мийен.

Война Сопротивления против вернувшихся в страну французских колонизаторов разгорелась во всем Вьетнаме. Не миновала она и общину Мийен. Несколько раз деревня переходила из рук в руки. В 1948 году народная власть распределила землю между теми, кто ее обрабатывал. Получила свой надел и семья Зиепа. Они стали землевладельцами. К концу войны в 1954 году около 300 семей Мийена имело землю. Пришедший к власти на Юге Вьетнама марионеточный режим пытался вернуть ее старым хозяевам. Но это ему удалось только частично. И все же то, что не смогли сделать чиновники и солдаты с винтовками, сделали неумолимые законы капитализма. Землю покупали, продавали, и снова у кого-то ее становилось много, а кто-то опять залезал в кабалу, арендовал чужое поле.

Во время американской агрессии Мийен относилась к так называемой «спорной зоне». Порой легальная революционная власть устанавливалась там на продолжительное время.

Пентагон чувствовал, что одной лишь военной силой здесь победить невозможно. В конце 50-х годов в деревни дельты Меконга высадился особый «десант». Его «солдаты» не имели при себе оружия. Это были нанятые Центральным разведывательным управлением США ученые американских университетов. За изучение чуждой и непокорной страны Востока взялась пресловутая корпорация РЭНД — мозговой трест агрессии.

В моей библиотеке есть книга Джеральда Кэннона Хикки «Деревня во Вьетнаме» с предисловием известного французского историка-востоковеда Поля Мюса. Надо отдать должное фундаментальности и научной серьезности социологического труда, в котором дано подробное описание жизни вьетнамской деревни того времени. Дж. Хикки из Мичиганского университета работал не в Мийене, а в Кханьхау — расположенной неподалеку на том же шоссе № 4 общине, где для американцев было более «спокойно». Я и сейчас восхищаюсь той скрупулезностью, с которой автор создал социологический портрет типичной деревни дельты Меконга. Он не делал глубоких выводов и не давал рекомендаций. Все это было сделано за него, но на основе его и других подобных материалов. Работа ученых корпорации РЭНД послужила составлению известного «плана Стейли — Тэйлора».

— Солдаты пришли в этот дом, сорвали с него соломенную крышу и подожгли. Так же поступали и с другими домами, — вспоминает Нгуен Ван Зиеп день создания «стратегической деревни» в общине Мийен.

«План Стейли — Тэйлора» предусматривал уничтожение разбросанных поселений, которые трудно было контролировать. Вместо них у дорог и других транспортных путей власти строили новые поселки со сторожевыми башнями, окружали их колючей проволокой. Выходить за ее пределы можно было только в светлое время суток. На работу крестьян водили под конвоем.

Идея была проста: в «стратегической деревне» каждая семья под контролем, контакты с «чужими» затруднены, следовательно, крестьяне изолированы от «вьетконга» и тот лишен возможности получать продовольствие.

Но результат оказался обратным. Вместо «умиротворения» деревни авторы плана резко обострили социальную напряженность, вызвали крайнее недовольство населения. Видимо, они не придали должного внимания очень важному фактору — традиционной привязанности крестьянина к своему дому, где находится священный алтарь предков, не учли установившихся связей и взаимопомощи между родственниками и соседями. Наконец, в кажущемся хаосе исторически сложившейся застройки есть вполне определенная закономерность. Поле, сад, пруд должны быть рядом, а не за три-четыре километра.

Крестьянские выступления за ликвидацию «стратегических деревень» были в течение 60-х годов одной из важных составных частей борьбы народа Южного Вьетнама против марионеточного режима и его американских хозяев.

В Мийене были две «стратегические деревни» — обе у шоссе. Когда мы уезжали из Мийена, я специально прошел вдоль обочины, но не увидел ни остатков колючей проволоки, ни столбов от сторожевых вышек, ни каких-либо других следов этих вольеров для содержания людей. История вынесла свой приговор противной ей затее. Жители Мийена разрушили «стратегические деревни» задолго до победной весны 1975 года и вернулись в свои дома.

Секретарь партийной ячейки общины Мийен Доан Ван То, услышав рассказ Зиепа о том, как солдаты срывали крышу с дома и сгоняли людей в новые бунгало у дороги, оторвался от вынутых из клеенчатой планшетки бумаг и как-то особенно жадно затянулся дымом сигареты, Наверное, так же, как в те тайные приходы в деревню из партизанской зоны. Он был очевидцем насильственного переселения жителей Мийена.

— Нас, «людей вьетконга», в деревне знали многие, — вспомнил он. — Чего греха таить, не были мы уверены, что из затеи со «стратегическими деревнями» у американцев ничего не получится. Но потом постепенно осмелели. Снова стали часто наведываться в деревню. Власти не могли постоянно держать здесь регулярное армейское подразделение. А местные «вооруженные силы», которые охраняли деревню, состояли из своих же деревенских парней. Они не осмеливались предавать од-посельчан. Явочные дома у нас были и в «стратегической деревне». Иногда в них останавливались даже ответственные работники из центра. За все годы борьбы против американцев было только два случая предательства.

Американцы чувствовали себя хозяевами в Сайгоне и думали, что их власть распространялась на все районы Южного Вьетнама, контролируемые сайгонским режимом. Именно поэтому им трудно было понять, как с такой легкостью пала весной 1975 года марионеточная «Республика Вьетнам». Даже если над деревней развевался желтый с тремя красными полосами флаг, а сельские парни были одеты в форму сайгонской армии, эта деревня оставалась вьетнамской с ее неписаными законами и нормами морали, национальными традициями.

Но еще на заре освоения дельты Меконга с ее раздольными полями, особенностями природы, со смешением выходцев из разных провинций Севера и Центра страны крестьянские общины не воссоздавались здесь полностью по образу и подобию старых. В годы американской агрессии и неоколониализма развитие капиталистических отношений, глубокие политические и социальные стрессы, военные действия, раскол страны, провинции, деревни и даже семьи на два враждующих лагеря — все это не могло не внести изменения в образ жизни и мышления, в традиционную систему ценностей.

— Особенно большое воздействие оказывала близость такого крупного города, как Сайгон, — говорит Доан Ван То. — Многие, особенно молодые, уходили в город на поиски легкого заработка. Распространились случаи воровства — преступления, которое испокон веков каралось в деревне самым строгим образом и было крайней редкостью.

И еще один момент, который подметил в начале 60-х годов в своей книге Дж. Хикки. Это отношение к торговле. Традиционно торговцы стояли на низшей ступеньке вьетнамской социальной иерархии: чиновник, земледелец, ремесленник, торговец. Крестьяне относились с некоторым пренебрежением к тем, кто занимается торговлей, и только ею. Но уже в описанной Хикки деревне Кханьхау среди членов общинного совета были торговцы.

— В 1975 году, — рассказывает Доан Ван То, — когда мы окончательно взяли власть в Мийене, только в одном первом апе (а тогда до объединения их было в общине девять) около 100 человек, то есть большинство самостоятельного населения, занимались исключительно торговлей. Их земельные участки обрабатывали другие члены семей или батраки из соседних апов. Такое положение было ненормальным. После освобождения мы стали постепенно переводить торговцев обратно в производственную сферу. Многие сами предпочли возвращение к земле: нет уже того наплыва всевозможных импортных товаров в Сайгон. Сейчас в общине примерно 30 семей живут на доходы от торговли. Раза по три в день их члены выезжают в Хошимин или Танан. Везут корзины всякой снеди, закупленной у односельчан, а обратно привозят промышленные товары. Ездят и на своих мотоциклах, и на рейсовых автобусах, и на попутных машинах.

Из 900 с лишним семей общины Мийен в 1980 году лишь четвертая часть пользовалась электричеством, менее половины имели радиоприемники и только 18 — телевизоры. Если не считать красного уголка общины, в котором всегда есть свежие газеты, торговцы ежедневно привозят из города не более десятка номеров «Сайгон зяй фонт». Поэтому о новостях в стране и за рубежом жители деревни узнают в основном из большого громкоговорителя, установленного на столбе в первом апе. Он вещает с раннего утра до наступления сумерек. В остальных двух апах новости и объявления читаются местными пропагандистами, вооруженными мегафонами.

Неграмотность в Мийене была ликвидирована только в 1978 году. Сейчас по утрам сельские ребятишки в красных галстуках спешат стайками на звуки подвешенного к дереву куска железа, заменяющего традиционный школьный барабан. В каждом из трех апов есть начальная школа, а на всю общину — еще одна восьмилетняя. Начальное образование получают все дети. А вечером за парты садятся взрослые.

По территории община Мийен представляет собой почти правильный квадрат со стороной около трех километров. С севера он ограничен судоходной для джонок и сампанов рекой Танбыу, с юга — шоссейной магистралью № 4, пронизывающей всю дельту Меконга от Хошимина до провинции Миньхай. Западная и восточная границы общины проходят по узким, заросшим травой канавам со стоячей водой, которые на Юге Вьетнама именуют «рать». Их используют для орошения, ловят в них рыбу, пресноводных мелких креветок, лягушек. Такие же «рать» пересекают общину с запада на восток. Вдоль них протянулась полоска скрытых кокосовой и банановой зеленью домов первого апа. Основная застройка второго апа растянута вдоль общинной дороги, прочерченной с юга на север. Третий ап — дальше всех от шоссе, в северо-западном углу квадрата. Разрозненные постройки, относящиеся к этим апам, как бы обрамляют границы общины. Это бывшие хутора, куда жители основных апов переселялись поближе к своим полям.

Все это совсем непохоже на обычную общину на Севере — в дельте Красной реки. Там дома теснятся на маленьких круглых островках среди ровного рисового поля. Площадь общины на Севере чаще всего не превышает 200 гектаров. В Мийене — 742 гектара, из которых 600 гектаров — рисовые поля. II это меньше, чем в средней общине дельты Меконга.

Живут здесь люди попросторнее, чем на Севере. Население Мийена составляет 5820 душ (948 дворов). Здесь, как и во всем Вьетнаме, принято деление на «основных» и «вспомогательных» работников. «Основные» — мужчины и женщины с 16 до 55 лет. «Вспомогательные» — все остальные, кто в страдную пору выходит на поля. Даже существуют нормы, которые приравнивают трех «вспомогательных» к одному «основному». В Мийене — около 2500 «основных». После второй Кировой войны население общины выросло более чем вдвое.

Председатель Нгуен Ван Зиеп гордится своей сельхозартелью, рожденной буквально в муках, как и все новое. Хотя ее угодья и раскиданы лоскутами среди полей единоличников, это уже единое коллективное хозяйство.

И все же перед походом по владениям артели он с не меньшей гордостью познакомил нас с той частью своего бывшего «имения», которая стала теперь личным приусадебным хозяйством члена артели.

До вступления в артель семья Зиепа имела полтора гектара пахотной земли. По здешним понятиям, он был середняком (на Севере до аграрной реформы такие наделы имели богатые хозяева). Сейчас эти рисовые чеки — коллективная собственность. Артель — еще не кооператив. Только рисовые поля стали общими. Скот, сад, пруд, орудия труда — все это осталось пока в частном владении каждого члена артели.

Кокосовые пальмы в деревне есть у всех. Они выстроились вдоль главной общинной дороги и отходящих от нее улиц-тропинок, по берегам «ратей». Но таким кокосовым «садом», как у Зиепа, могли похвастаться немногие. В нем всего шесть деревьев, зато представлены все три разновидности кокосовой пальмы, растущие в дельте Меконга. Три дерева — обычные «зыа та», или «наша пальма». Они дают самые крупные орехи, но качество их копры и молока считается ординарным. Два других дерева — «сиамская пальма». Они и ростом пониже, и орехи помельче. Но гроздья большие, похожие на исполинский виноград, копра нежная, тает во рту, молоко густое. И последнее дерево, что растет перед самым домом, — предмет особой заботы хозяина: «пальма мандаринов». Ее желтые орехи того же цвета, в какой одевались вьетнамские императоры, и название словно говорит, что это плод для избранных. Зиеп напоминает, что именно такие орехи были поданы сегодня в его доме на стол в честь желанных гостей.

В провинции Лонган нет огромных массивов кокосов, какими славятся прибрежные провинции Нгиабинь, Фукхань или островной треугольник Бенче в дельте Меконга. Там кокосы — основное средство существования сотен тысяч крестьянских семей. В Лонгане они играют подсобную роль. Их здесь много, но на больше, чем в любой другой провинции дельты.

Вцепившись корнями во влажную землю у придорожной канавы, куда стекает дождевая вода, серые без ветвей длинные стволы этих деревьев устремлены вверх, к солнцу, где они взрываются зеленым грибом пышной кроны. Главные условия их жизни — горячее солнце и много воды, пусть даже не совсем пресной.

Но рачительный хозяин не надеется на неприхотливость этого дерева, ставшего в представлении многих из нас символом тропиков. Каждый год в сезон дождей он заставляет детей тщательно обкладывать основания стволов свежей черной грязью из канавы. Вокруг своей любимицы — «пальмы мандаринов» — он высадил окружение из густых зарослей колючей латании — водяной пальмы, у которой нет ствола, а перьевидные жесткие листья создают решетку, непроходимую даже для крыс, любящих полакомиться внутренностями кокосовых орехов. В обязанность детей входит следить за появлением червей на стволе и вовремя убирать их.

Пальмы плодоносят круглый год, и обычно раз в месяц с каждой из них срезают от пяти до десяти орехов. С возрастом урожай уменьшается, и обычно пальму лет 50–60 от роду срубают, освобождая место для посадки проросшего ореха.

— Что дает вам пальма кроме напитка? — спрашиваю я у Зиепа.

— Напиток — это уже немало. А вы пробовали суп из кокосового молока? Мы его варим по праздникам. И все же главное, по-моему, прохлада, тень. Когда люди уходят из апа и строят дома на отшибе, то самые мучительные — первые годы, пока кроны деревьев не скроют крышу от солнечного жара. Стволы — такая же древесина, и в нашей безлесной местности она ценится дорого. Листьями покрываем навесы для скота, а кое-кто и дома.

Груды разрубленных пополам толстых волокнистых оболочек орехов сушатся на солнце у дома. Созревшая мякоть-копра чисто выскоблена из них и продана в город, где из нее выжмут кокосовое масло, а сухие оболочки пойдут на топку кухонного очага.

Две арековые пальмы — само воплощение прямоты и стройности. В хозяйстве Зиепа, как и в деревнях Вьетнама вообще, их тонкие вертикальные стволы с косматой папахой листьев у вершины все более становятся лишь традиционным украшением пейзажа, чем приносят какую-то пользу. Ведь и в Ханое кое-где в декоративных внутренних двориках скорее увидишь арековую пальму, чем другое дерево. Стараясь воссоздать среди каменных стен деревенский колорит, горожане выбирают именно ее. Красную жвачку из арековых плодов, листьев бетеля, извести и табака жует для «освежения нутра» только 80-летняя мать Зиепа.

Сколько вокруг дома бананов и деревьев папайи, Зиеп не знает сам. Как-то в голову не приходило сосчитать, да и незачем. Они растут сами по себе и не требуют никакого ухода. Рядом со старым светло-зеленым мясистым стволом банана из его корневищ вылезают новые побеги. Их можно оставлять на месте, отсаживать куда угодно — до того живуче это растение, заросли которого служат убежищем и рассадником неисчислимого множества комаров и другого тропического гнуса. Именно по этой причине в книгах с наставлениями и советами, которые издавались в свое время французами и американцами, владельцев особняков предостерегают: «Не сажайте рядом с домом бананы». Но во вьетнамской деревне вы не найдете дома, у которого бы не было хоть маленькой банановой рощицы. Обычные длинные зеленые бананы едят каждый день, миниатюрные короткие желтые «королевские» подают к праздничному столу, кладут как жертвоприношение на алтарь предков, короткие и толстые белесо-лимонного цвета с черными и твердыми, как камешки, семечками обычно сушат впрок.

Зернышко папайи достаточно обронить в рыхлую влажную землю, чтобы через несколько месяцев поднялось трехметровое дерево. Когда смотришь на него, то невольно хочется задать вопрос: зачем понадобилось природе так высоко тянуть этот голый и довольно жидкий ствол, чтобы там вверху родить дынеподобные плоды весом в два-три килограмма каждый. Они висят так несуразно, словно кто-то в шутку решил прицепить несколько дынь к верхушке дерева.

Мясистые манго и толстокорые мангустаны, ярко-красные ежики рамбутана и бледно-зеленые шарообразные плоды с пикантным названием «молочная грудь» — все эти фрукты есть во многих хозяйствах, но не в таких количествах, как кокосы, бананы и папайя: они довольно капризны и требуют немалого ухода. Зато и на рынке их покупать накладно.

Как и в других вьетнамских деревнях, в Мийене нет заборов вокруг крестьянских усадеб. Часто даже символический плетень не отделяет один участок от другого. Поэтому «задний двор» — понятие чисто условное. Именно там, рядом с открытой. кухней, размещается «ферма» Зиепа: три свиньи в хлеву, два буйвола и один бык зебу под соломенным навесом, небольшой пруд, где разводятся карпы.

Вся эта живность обеспечивает семью Зиепа мясом и рыбой, а иногда излишки свинины вывозятся и на рынок. Но главное — тягловая сила для обработки поля и органические удобрения. И того, и другого не хватает в Мийене и во всех деревнях дельты Меконга.

Виной этому — «модернизация» 60-х годов, которая искусственно заставила южновьетнамскую деревню кое в чем далеко перейти рубеж, соответствующий реальному уровню развития страны. Примерно с 1965 года американцы наряду с «эскалацией» войны во Вьетнаме повели и мирное наступление на мятежную вьетнамскую деревню. Из-за океана хлынул поток химических удобрений, выведенных на Филиппинах и в других странах Юго-Восточной Азии семян риса с коротким сроком созревания, малых сельскохозяйственных машин. Все это обходилось Вашингтону недешево, но на общем фоне расходов на вьетнамскую войну стоимость «зеленой революции» выглядела весьма умеренно. Если самолеты, танки, пушки и бомбы имели целью подавить национально-освободительное движение силой, покорить Вьетнам «кнутом», то удобрения и сельскохозяйственная техника были тем «пряником», который должен был со->дать марионеточному режиму социальную базу в деревне. Покупать это могли только довольно зажиточные крестьяне, и таким путем подстегивался процесс социального расслоения, капиталистического перерождения.

Временный прыжок вверх по пути «зеленой революции» дал противоречивые результаты. Крестьяне забыли дедовские семена и сеют только новые. Такую ломку традиции можно только приветствовать. Грустными оказались другие последствия. В 50-е годы в общине Мийен было около 100 пар буйволов. Каждая пара справляется в дни пахоты с пятью гектарами земли, и на 600 гектаров полей Мийена этого стада едва хватало. В 1980 году в крестьянских хозяйствах было только 25 пар на те же 600 гектаров. А из 30 тракторов мощностью от 6 до 50 лошадиных сил, которые вытеснили в свое время «лишние» буйволиные силы, на ходу осталось только пять. Все они японского и американского производства, и, конечно, запчасти взять негде. Да и с бензином стало совсем плохо. Растягиваются сроки пахоты, а новые сорта риса требуют их выдерживать точно. Нужда заставляет порой самого пахаря впрягаться в плуг или борону.

Дешевые химические удобрения заставили отвыкнуть от традиционных, и нелегко было вспоминать, как смешивать навоз с золой от рисовой соломы и прудовой ряской.

Провинция Лонган — один из самых «старых» и густонаселенных районов дельты Меконга. Свободной земли здесь почти нет, в среднем на каждую семью приходится гораздо меньше, чем, скажем, в Миньхае, Кьензянге, Анзянге. Хотя в общине Мийен есть и безземельные батраки, и сельская буржуазия, классовое расслоение не зашло так далеко, как в районах, богатых землей.

В маленькой конторке, приютившейся в обычном крестьянском доме, заместитель председателя народного комитета общины Мийен, выходец из бедняков Нгуен Ван Кыу показал мне таблицу землевладения, где все семьи разбиты на пять основных категорий. Я переписал себе в блокнот данные по второму any, где живет наш знакомый Нгуен Ван Зиеп. Общая площадь земель апа — 220 гектаров. Она кормит 260 дворов, в каждом из которых в среднем по шесть душ.

В первой категории — семьи, не занятые в сельском хозяйстве. Их всего четыре, и занимают они чуть больше восьми соток земли. Рисовых полей у них нет. Это семьи учителя, фельдшера и двух торговцев.

Вторая категория — безземельные и малоземельные бедняки. У этих 63 дворов нет ничего, кроме хижины со скромным скарбом да рабочих рук. Даже если у кого-то и есть клочок земли, его недостаточно, чтобы прокормить семью. Они нанимаются к богатым, иногда находят временную работу в уездном городке Бенлык, до которого несколько минут по шоссе на автобусе.

Третья категория — самая многочисленная: 155 семей. Это простые середняки. Земли у них — около гектара у каждого. Ее хватает, чтобы прокормиться самим, а в урожайные годы кое-что еще и продать. У одних есть своя пара буйволов, но большинство вынуждены на время пахоты арендовать тягловую силу.

В четвертую категорию входят зажиточные середняки. Во втором апе к ней относится 31 семья. У каждой из них в среднем полтора гектара земли. Многие имеют по паре буйволов. Они почти всегда продают немалые излишки риса. Нгуен Ван Зиеп, у которого мы были в гостях, и есть один из зажиточных середняков. До вступления в артель его семья сама обрабатывала свое поле, но на время пахоты или уборочной страды он нанимал одного-двух помощников. Дополнительный доход дает и бык с повозкой: один из сыновей Зиепа часто выполняет работу своего рода «деревенского грузового такси», особенно после жатвы, когда все везут зерно на рисорушки.

Наконец, 16 семей пятой категории — сельская буржуазия. У каждой из них 2–4 гектара пахотной земли, и только наполовину они обрабатывают ее собственными силами. Они эксплуатируют не только труд безземельных батраков. В их руках — водонасосы, молотилки, рисорушки, тракторы, рабочий скот. Надо середняку накачать воду на свое поле — плати, не хватает сил вручную обмолотить рис — тоже плати. Во втором апе одна. механическая рисорушка, а во всей общине — шесть. Их владельцы берут за очистку 1 зя (20 килограммов) падди пять донгов (в 1981 году) деньгами или соответственно натурой по высоким рыночным ценам. Недешево стоит и аренда пары буйволов, не говоря уже о тракторе.

Американцы и сайгонский режим понимали, что в деревне, состоящей из простых середняков, опору им найти трудно. Крестьянин, который сам себя обеспечивает и мало зависит от рынка — самая непокорная фигура. Другое дело — буржуазия и зажиточные середняки. Безземельные сельские пролетарии неорганизованы и обязаны богатею за возможность на его земле и его плугом заработать на пропитание.

Но надежды американских социологов на классовое расслоение и развитие капитализма в южновьетнамской деревне не оправдались. Дух национального единства в борьбе против чуждого продажного режима оказался сильнее. В этой борьбе участвовали все слои населения. Даже богатые крестьяне если не все оказывали поддержку силам освобождения, то по крайней мере были нейтральны. Во время весеннего наступления патриотов в 1968 году легальная революционная администрация установилась в 62 общинах провинции Лонган. Большая часть провинции была освобожденной зоной задолго до того, как 30 апреля 1975 года народные вооруженные силы освобождения вошли в Сайгон.

Участие всех крестьянских слоев в освободительной борьбе — одна из главных причин того, что и после освобождения у сельской буржуазии не были отобраны средства производства. И по отношению к этому классу социалистические преобразования проводятся осторожно и постепенно: чрезмерные излишки земли перераспределяются в пользу безземельных или передаются создаваемым сельскохозяйственным артелям, организуются товарищества владельцев техники, которые в обмен на государственные поставки горючего и других товаров снижают тарифы на аренду машин.

«Коллективизацию на Севере в начале 60-х годов было проводить легче, чем двадцать лет спустя на Юге» — почти в один голос заявляли вьетнамские товарищи, с которыми я говорил на эту тему. В чем же дело? На Севере к тому времени безземельные арендаторы и бедняки только что получили по реформе помещичьи и общинные земли. Они не успели стать ее собственниками в полном смысле слова — ни экономически, ни психологически. Земли там мало, и труда она требует гораздо более интенсивного. Традиции взаимопомощи влекли крестьян к работе сообща.

Другое дело на Юге. Разобщенность хозяйств уходит корнями еще во времена колонизации вьетнамцами этих районов. Середняки, основная масса крестьянства, уже давно владеют своей землей и ведут товарное хозяйство. Чувство собственности у них велико. В те самые 20 лет, когда деревня на Севере Вьетнама шла от феодализма по пути социалистических преобразований, на Юге страны развивался капитализм. Все вместе эти особенности относятся только к дельте Меконга и нескольким провинциям к северу от нее. Дальше на Север даже два десятилетия неоколониализма внесли немного изменений в традиционную социальную картину вьетнамской деревни. Поэтому с использованием опыта Северного Вьетнама кооперирование крестьянства там в основном было завершено уже в 1979 году — всего через четыре года после освобождения.

— 4 мая 1979 года в нашем апе была организована первая сельскохозяйственная артель, — рассказывает Нгуен Ван Зиеп. Он был избран председателем артели с первого же дня. Выбор пал на него по двум причинам: во-первых, он был одним из немногих зажиточных середняков, вызвавшихся внести свою землю в общий котел, и поэтому служил примером для других ему подобных; во-вторых, «крепкий хозяин» — это авторитет в глазах крестьян победнее, какие составляли большинство в созданной артели.

— В нашей общине сильны революционные традиции, — продолжает он. — Все помнят земельную реформу, проведенную народной властью после революции 1945 года, и вера в правоту политики партии была так крепка, что 40 из 45 дворов нашей части апа подали заявления о вступлении в артель. В тот год был неурожай, и люди искали в новом начинании панацею, спасение от голода. Но даже если 40 «ничего» свалить в одну корзину, она не станет полной. А у большинства вступивших не было даже пары буйволов.

Пахать все равно приходилось вручную, хоть и в коллективе, а нанимать тягловую силу было не на что: никакого общего фонда не было, а, значит, артель существовала пока формально. Через два месяца, после пахоты и высадки риса, 22 семьи вышли из артели.

Но в конце года оставшиеся 18 дворов собрали свой первый коллективный урожай, и он выдался неплохим. Ничто так не убеждает, как увиденный воочию факт. Так же, как память о земельной реформе, проведенной партией 35 лет назад, привела людей в артель, первый коллективный успех снова вернул в нее 13 отчаявшихся было семей. А весной 1980 года малая артель насчитывала 38 дворов с 74 «основными» и 23 «вспомогательными» работниками. У нее было 30 гектаров рисовых полей и уже солидный общественный фонд.

За два урожая 1980 года с коллективного поля было собрано 156 тонн падди. Из них 33 тонны были отданы в качестве налога и погашения кредитов государству, 27 тонн легли в неделимый общественный фонд артели, а 96 тонн разделены между крестьянами по затраченному труду.

— Естественно, полное равенство в оплате — это пока утопия, — говорит Нгуен Ван Зиеп. — Больше получает тот, кто больше сделал, у кого есть буйволы, плуг, борона. Скот и орудия труда пока не стали общей собственностью.

Мы проходим по главной улице второго апа, погруженной в тень кокосовых пальм, мимо таких домов, как у Зиепа, мимо богатых, ухоженных особняков и хижин, сплетенных из листьев латании. В апе — две малые сельскохозяйственные артели, а во всей общине Мийен — шесть. В них объединена примерно треть крестьянских дворов и немногим менее трети земли. Первыми в коллективы пришли в основном простые середняки и бедняки. Но и из них многие еще колеблются: середняки потому, что держатся хоть за малое, но за свое, а бедняки потому, что считают, что работа на хозяина будет оплачена выше, чем трудодни в коллективе.

— Пройдет время, и у нас будут настоящие кооперативы, — завершает свою экскурсию Нгуен Ван Зиеп. — С этой целью и провели административное укрепление апов, из девяти прежних сделали три, чтобы потом создать кооперативы. В каждом из них будет по 200 гектаров земли. Но прежде нужно укрепить малые артели, сделать вступление в них притягательным для единоличников. Мы в своей артели строим на накопленные общественные средства ток, зернохранилище, детские ясли. Собираемся купить трактор…

Начало 80-х годов — важное перепутье в истории деревни дельты Меконга, время сложной, а порой и мучительной перестройки на социалистический лад, перестройки в хозяйстве и в сознании.