Бамбуковая крепость

«ГОРОД ВЗЛЕТАЮЩЕГО ДРАКОНА»

Всепроникающий полутуман, полудождь «фун» окутывает Ханой в последние дни года по лунному календарю. Зябко и промозгло на улицах и в домах, большинство которых не имеют ни стекол в окнах, ни отопления. Моросящая пелена оседает на мостовых, делая их постоянно мокрыми, проникает в легкие. И без того серые здания приобретают еще более мрачный вид. И в то же время никогда в Ханое вы не увидите такого обилия ярких красок, такого всеобщего праздничного оживления, как в дни Тэта. В этот самый холодный период года вьетнамцы встречают свой самый большой и веселый праздник.

На выпускаемых в стране отрывных календарях до сих пор на каждом листочке обозначено два числа: по солнечному календарю, как у нас и в большинстве других стран, и по лунному. По первому работают государственные учреждения, заводы, стройки, выходят газеты, по второму отмечаются традиционные праздники, а в деревне еще и определяются сроки полевых работ. Новый год — Тэт — отмечают тоже по лунному календарю. Хотя обычное наше 1 января здесь нерабочий день, он проходит спокойно, без торжеств. Зато Тэт празднуют несколько дней, и он выходит далеко за рамки отводимых на него двух-трех выходных.

Тэт — праздник семейный. Его отмечают в кругу семьи, без гостей. Большая семья при возможности собирается у алтаря предков. Поэтому в особом, крайне напряженном режиме работают накануне Тэта и после него автобусные станции и ханойский вокзал, речные пристани и аэропорт.

Лунный новый год повсюду во Вьетнаме встречают примерно одинаково. Но в Ханое сложились и свои особенные традиции. Самые яркие из них — предпраздничный базар, массовое шествие под треск петард вокруг озера Возвращенного меча в ночь на новый год и торжества в честь победы под Донгда на пятый день лунного года.

Русское выражение «яблоку негде упасть» всегда ассоциируется у меня с тэтовским базаром в Ханое. «Гребешковый ряд» и прилегающие к нему улочки старого города превращаются в людское море с розовой пеной из цветов персикового дерева. Цветущее деревце или хотя бы его ветка непременно должны быть в любом доме в праздничную ночь. Еще лучше, если в горшке у алтаря предков будет красоваться карликовое дерево декоративного мандарина, усеянное крохотными, с голубиное яйцо, желтыми плодами. Но оно стоит сейчас недешево, не все такое дерево могут купить.

Мы движемся по «Гребешковому ряду» медленно вместе с плотной людской толпой. Купленную персиковую ветку приходится держать высоко над головой, чтобы не задеть окружающих. Целый густой лес таких веток с распускающимися розовыми цветами занимает тротуары. Там стоят крестьяне из пригородных общин, где специально для праздника выращивают этот аналог пашей новогодней елки. Идет бойкая торговля. Все новые и новые ветки отвязываются из огромных пучков, прикрепленных к багажникам велосипедов. Пучки быстро уменьшаются, и торговцы спешат домой за новой партией товара.

Следующий участок тротуара наводнен желтым цветом мандариновых деревьев. Здесь больше зрителей, чем покупателей. Атмосфера всей этой торговли не столько коммерческая, сколько праздничная. Даже торгуются из-за цены с каким-то доброжелательным отношением друг к другу.

Базар не ограничивается персиковыми ветками и мандариновыми деревцами, символами весеннего возрождения и изобилия. По давнему поверью, бойкая торговля в эти дни сулит удачу и процветание в течение всего наступающего года. Торгуют цветами, лубочными картинками с традиционными сюжетами, аквариумными рыбками, ярко раскрашенными поделками из пенопласта, разноцветными надувными шариками, антикварными изделиями. Такой ассортимент товаров тоже придает праздничность всему базару. И конечно же, очень много новогодних сладостей: засахаренных имбиря, орешков лотоса, кокосовой копры, моркови и даже помидоров.

…С Хоанг Тионгом, режиссером традиционного театра «туонг», мы подошли к расположившемуся на тротуаре каллиграфу. В окружении зрителей и заказчиков этот старик с редкой седой бородкой выводил черной тушью на листе плотной красной бумаги большой иероглиф «фук» — счастье. Его купила девушка в джинсах и красной нейлоновой куртке. В новогоднюю ночь он украсит стену ее комнаты. Сухощавый пожилой мужчина в очках заказывает иероглиф «тхо» — долголетие. Он повесит это панно вместе с лубочной картинкой румяного бородатого старца рядом с алтарем предков в своем доме.

— Люди не то чтобы верят в магическую силу иероглифа или картинки-символа, но такова традиция, сохранившаяся от дедов и прадедов, — рассказывает Хоанг Тионг. В его доме большая библиотека по истории театрального искусства, он побывал во многих странах, учился в СССР. Но на Тэт и он вывешивает на стены своей квартиры на улице Ханг Бай лубочные картинки и «магические» иероглифы.

— Когда-то считали, что треск петард во время Тэта отпугивает от дома злых духов и они не осмелятся зайти в ваше жилище в течение всего года, — продолжает Тионг. — С той же целью петарды взрывали на свадьбе, чтобы оградить от духов новую семью, при открытии какого-то сооружения, чтобы оно стояло веками. Сейчас мало кто верит в духов, но треск петард можно услышать и на Тэт, и на свадьбу, и на юбилей, и при сдаче в эксплуатацию завода, спуске на воду нового судна, перед началом экзаменов. Это стало своего рода праздничным салютом.

На Соборной улице, где возвышается огромная серая и молчаливо пустынная в эти дни глыба католического храма, мы зашли в неприметные ворота, ведущие в глубь квартала, и оказались в уютном и многолюдном дворе пагоды «Ба Да» — одной из главных буддийских пагод Ханоя. В сумрачном деревянном помещении, стены которого увешаны и обставлены старинными каменными стелами, в тусклом свете электрических свечей и в дыму от курящихся благовоний над всем окружающим доминировал роскошный алтарь с огромными золочеными изваяниями Будды и его учеников.

Вся атмосфера пагоды навевает спокойствие. Среди прихожан кроме пожилых женщин в темно-бордовых аозаях и черных бархатных повязках вокруг головы я заметил и немало молодых людей, одетых вполне современно, но тоже празднично.

— Молодых привлекает сюда стремление к спокойствию и красоте, — словно угадав мои мысли, шепотом произнес Хоанг Тионг. — Мало кто из них верит в «переселение душ», но все равно в такие праздники приходят в пагоду. Это скорее не религиозный обряд, а общение со стариной, с национальной традицией. Вы, наверное, видели, какое многотысячное паломничество совершается в мае, в день рождения Будды, в «Ароматную» пагоду. Большинство паломников влечет туда не вера, а красивое спокойствие пейзажа с реками и горами, национальная старина.

Я вспомнил свою поездку в эту знаменитую пагоду, что в нескольких десятках километров к юго-западу от Ханоя. Только европейская внешность позволила мне пробиться к лодочному причалу, чтобы по длинному мелкому озеру добраться до упрятанной в горном лабиринте пагоды.

Навстречу попадались перегруженные людьми лодки.

Их пассажиры приветствовали друг друга нараспев по-буддийски: «А-зида-фат!» Но это приветствие произносилось без какой-либо помпезности и даже серьезности. Такое впечатление, будто все выкрикивают его просто в шутку.

Ханой — самый старый и самый вьетнамский из всех вьетнамских больших городов. Поэтому в нем сохраняются не только традиции, пришедшие из деревни, но и возникшие в старину в городе. Традиционное есть во всех городах, но ханойцы особенно горбятся присущими только столице обычаями, древними динями — бывшими общинными домами, пагодами и храмами, озерами, которые гармонично дополняют его архитектуру и подчеркивают его связь с природой.

Хоанг Тионг пригласил меня с семьей быть первыми гостями в новом году, и мы распрощались. Дома его ждала ответственная работа: помогать жене в приготовлении ритуального новогоднего пирога «тинг саны». Процесс довольно сложный, занимающий несколько часов. Пирог делается из совершенно пресного клейкого риса с мясной и соевой начинкой внутри, заворачивается в листья, отчего и рис приобретает зеленый цвет. Вьетнамцы считают его большим лакомством.

Мы были первыми гостями. Издавна считалось, что первый посторонний человек, переступивший порог дома после сугубо семейного торжества встречи нового года, определяет судьбу семьи на весь год. Большое несчастье, если им станет какой-нибудь неудачник, урод или проходимец. Поэтому устраивают так, чтобы этот гость не был незваным. Вряд ли Хоанг Тионг суеверен, но традиция есть традиция.

Кто-то из моих вьетнамских друзей шутливо заметил: если в Тэт во Вьетнаме съедается половина всего годового количества мяса и сладостей, то петард, наверняка, взрывается раз в десять больше, чем за весь остальной год.

…Людской водоворот кружит по берегам озера Возвращенного меча, ожидая полуночи. Никогда в столь поздний час вы не увидите даже тысячной доли такого количества народа на набережной озера. Кажется, вся ханойская молодежь и люди среднего возраста собрались сюда. В эту ночь все на время распрощались с велосипедами, которым здесь просто не остается места. В черном зеркале воды отражаются разноцветные огни иллюминации на склонившихся над озером деревьях. Огнями сияет островок с Башней черепахи. Ни в одном другом городе Вьетнама нет такого всеобщего места встречи нового года.

Треск петард постепенно нарастает по мере того, как стрелка часов на здании почтамта движется к двенадцати. В полночь он сливается в сплошную оглушительную какафонию, в которой едва прослушиваются ликующие возгласы стотысячной толпы. Столица Вьетнама встретила еще один год, приблизивший ее к тысячелетнему юбилею…

Башня черепахи на островке посреди озера Возвращенного меча — пожалуй, самая известная достопримечательность Ханоя. В неказистом сооружении высотой лишь в несколько метров предстает главный принцип вьетнамской архитектуры: органическое слияние рукотворного строения с окружающим пейзажем. Озеро Возвращенного меча было красивым и без Башни черепахи, но сейчас это уже трудно вообразить. А вот поставь вошедшую в стихи и произведения художников башенку на любой самый оживленный перекресток, в центре площади, вы вряд ли обратите на нее внимание и даже сочтете примитивной.

С Башней черепахи связывают известную легенду о Ле Лое, основавшем в самом начале XV века, после периода смуты и китайского завоевания, вьетнамскую династию Ле. Согласно этой легенде, в 1407 году, прогуливаясь по озеру на лодке, Ле Лой был погружен в думы о том, как спасти страну, изгнать северных захватчиков. Тут выплыла огромная черепаха с чудодейственным мечом. С помощью этого меча Ле Лою удалось разбить войска минской династии. Будучи уже императором независимого государства Дайвьет, на том же озере он вновь встретил черепаху и вернул волшебный меч. По преданию, это произошло в 1429 году. С тех пор озеро и получило нынешнее название. Раньше, судя по хроникам, оно было частью реки Ни, которая сначала сменила русло, оставив большую старицу, а потом исчезла вовсе. Ее затянуло илом, засыпали трудолюбивые крестьяне. До Ле Лоя озеро было местом учений военного флота правителей династии Чан, оттого и называлось Озером военного флота. Оно было гораздо шире, чем сейчас, но потом мелкие места превратились в рисовые поля и только к началу нашего века засыпаны и застроены.

Большие черепахи действительно водятся в этом озере, которое занимает 12 гектаров в самом центре Ханоя и имеет среднюю глубину около 1,5 метра. Чучело одной из них хранится в храме «Нефритовой горы», расположенном на островке, соединенном с северным берегом озера деревянным горбатым мостиком. Это пресмыкающееся было выловлено в 1968 году и, по подсчетам вьетнамских биологов, прожило около 500 лет, то есть со времен Ле Лоя.

Хотя Башня черепахи и стала одним из символов Ханоя, построена она не так давно — в 1884 году, уже при французских колонизаторах. На старых французских планах Ханоя она значится как «башня Ба Кима». Ба Ким, предприимчивый обуржуазившийся помещик, был из нуворишей того времени, на которых колонизаторы опирались во Вьетнаме. Когда настал столь ответственный для каждого вьетнамца момент похорон отца, Ба Ким решил закопать прах старца на маленьком клочке земли посреди озера Возвращенного меча и тем самым прославиться. В качестве надгробия он соорудил небольшое каменное строение. В нем есть элементы архитектуры, чуждые вьетнамской традиции, достаточно взглянуть на заостренные кверху оконные проемы. Таких форм вы не найдете во Вьетнаме, кроме как в католических соборах, построенных наподобие европейских.

Затея Ба Кима закончилась для него неудачно. Местные жители не допустили захоронения, а каменную башенку ханойцы потом достроили в соответствии со своими представлениями о красоте. На фотографии 1911 года она выглядит гораздо ниже нынешней. Сейчас ее венчает остроконечная трехступенчатая черепичная крыша с загнутыми вверх краями, похожая на крыши большинства вьетнамских пагод и храмов.

Во Вьетнаме вы практически не встретите архитектурных памятников древности, сохранившихся до наших дней в первозданном виде. Они, как правило, достраивались, перестраивались и даже переносились с переменой эпох и правителей. В строительстве широко использовалось дерево, что тоже было не в пользу долговечности. Не было здесь гигантских каменных храмов, величественных, устремившихся в высоту дворцовых ансамблей.

Одна из достопримечательностей столицы — «Пагода на одной колонне», скромно спрятавшаяся среди зелени сквера. Подобно цветку лотоса поднимается она на стебле-колонне над гладью квадратного пруда. Высота каменной колонны — 4 метра, а сама пагода имеет в основании квадрат со стороной 3 метра. По буддийским праздникам прихожане поднимаются в нее по крутой лестнице с берега пруда и зажигают в бронзовой курильнице благовонные палочки.

«Пагода на одной колонне» — одно из старейших сооружений в городе. Летопись гласит, что императору Ли Тхай Тонгу приснился сон, будто к нему явился сам Будда и усадил его на огромный цветок лотоса. Консилиум бонз и мандаринов решил, что это может быть дурным предзнаменованием, и посоветовал правителю построить пагоду в форме лотоса. Это было в сентябре 1049 года, спустя всего 39 лет после основания Тханглонга. В то время пагода была гораздо величественнее, и ее окружал целый архитектурный комплекс, который до нашего времени не сохранился. Точно не известно, сколько раз пагода-лотос перестраивалась. В последний раз это было совсем недавно. 11 сентября 1954 года, незадолго до своего ухода из Ханоя, французские оккупанты взорвали этот девятивековый памятник. Остались лишь колонна да часть деревянного остова. Но уже весной следующего года в соответствии с личным указанием президента Хо Ши Мина пагода была выстроена заново в том виде, в каком ее знали ханойцы.

Ван Миеу, или Храм литературы — почти ровесник «Пагоды на одной колонне». Он начал строиться в 1070 году. Именно начал, потому что сейчас трудно представить его первоначальный вид. Сначала у южных ворот молодого тогда города поставили конфуцианский храм, служивший местом отправления культа, а шесть лет спустя рядом — государственную академию («Куок Ты Зям»). В первое время в ней учились дети из императорской семьи и отпрыски именитых вельмож. Потом в нее стали принимать и выходцев из недворянских родов. В средневековье Ван Миеу был своего рода столичным университетом.

По обе стороны зеленого двора бывшей академии выстроились в шеренги 82 каменные черепахи, несущие на панцирях гранитные стелы с мелким иероглифическим текстом. В этих надписях увековечены имена победителей столичных конкурсов на титул «доктора», следовательно, крупного чиновника администрации. Тогда эти понятия совпадали. Такие стелы устанавливались с 1442 до 1787 года, и их, по мнению разных историков, должно быть 117 или 124. Значит, 35 или 42 исчезли бесследно во времена многочисленных смут и нашествий иноземцев, которые пережил за свои несколько веков Ханой.

В нынешнем виде Ван Миеу сложился в начале прошлого века, когда была построена «Галерея звезды — покровительницы литературы и грамоты». Она находится в самом центре его территории и обнесена невысокой кирпичной стеной. Собственно, это небольшое сооружение трудно назвать галереей; двухэтажные ворота типа квадратной башенки семь на семь метров с традиционной черепичной крышей. Через проем ее ворот открывается вид на спокойную гладь пруда. В нем ночью отражаются звезды, заглянув туда, по поверью, можно узнать величайшую истину Неба. В самом конце Ван Миеу под низкими деревянными сводами бывшего конфуцианского святилища сейчас находится небольшой музей истории Ханоя, а по праздникам там собираются любители поэзии, чтобы послушать напевный речитатив стихов в исполнении авторов под тихую музыку маленького ансамбля струнных народных инструментов.

В Ван Миеу нет сооружений, подавляющих своим величием. Человек творением своих рук лишь дополнил то, что уже создала природа: зеленую траву и ветвистые баньяны на причудливо сплетенных корнях-стволах, небосвод, отраженный в спокойной воде. Вы как будто попадаете в тихую деревню. Корявые карликовые столетние деревца в бело-синих фарфоровых вазах — такая же часть единого ансамбля, как резной конек на «Галерее звезды — покровительницы литературы и грамоты».

Алтарь предков, буддийская пагода, конфуцианский Храм литературы, наконец, серая громада католического собора с целым кварталом принадлежащей ему территории. На узкой улочке «Ряд гребешков» есть даже мусульманская мечеть, правда недействующая. Все эти святилища разных религий вписались в пейзаж и быт одного города. И не только города. Ханой в этом смысле наглядно представляет страну.

Во многих столицах мира можно найти сограждан-ство христианской церкви, мечети, синагоги. Но, как правило, это, как в зеркале, отражает многонациональный состав населения. Ханой же — исключительно вьетнамский город.

В провинции Тхайбинь, с которой я начинал свой рассказ, живут около 100 тысяч католиков. Мне довелось побывать в одной семье католиков на окраине города Тхайбинь, по сути дела, в деревне. Не будь распятия на стене над алтарем предков, я не нашел бы никаких других деталей, которые отличали бы этот дом от дома буддистов.

Смешение религий — результат многочисленных культурных влияний на Вьетнам. Но общий для всех вьетнамцев культ предков как бы сгладил острые грани между религиями. От мировых религий, бывших в те или иные исторические периоды господствующими в стране, вьетнамец взял только те моменты, которые более всего вписываются в его традиционные представления. В основном это внешние формы.

Каждый год я стараюсь зайти послушать рождественскую мессу в Ханойский собор. Весь обряд с пением и раскатами органа напоминает службу в западноевропейском костеле. Но я не могу себе представить убежденного вьетнамца-католика, со всеми вытекающими из этого признаками и атрибутами. Разве что это сам кардинал, архиепископы и епископы. Здесь, говоря «католик», уместно всегда не забывать добавлять слово «вьетнамский».

Такую же национальную окраску несет и буддизм, хотя он глубже пустил корни во Вьетнаме и более распространен.

Во Вьетнаме можно разделять верующих на католиков, буддистов, приверженцев синкретических учений Каодай и Хоахао, но нельзя выделить «конфуцианцев». А как же конфуцианские храмы? Коифуцианцев-то нет, но в то же время в разной мере конфуцианцы — все. Принесенная из Китая система религиозных убеждений оказала большое влияние на традиционное вьетнамское мировоззрение. По конфуцианским канонам строилось феодальное государство. Конфуцианские «правила поведения» нашли благодатную почву в древнем культе предков.

«Я — раб императора, дети — рабы отца, жена — раба мужа». Эти три незыблемых устоя общества, взятые из учения Конфуция, веками определяли отношения людей, вошли, что называется, в кровь.

В феодальном Вьетнаме император имел одинаково неограниченную власть в отношении титулованного вельможи и последнего простолюдина. Для детей в семье отец — непререкаемый авторитет. Положение женщины всегда было приниженным. Отец и дети — это не только члены семьи, но и более широко: старшие и младшие. Трудно сказать, чего здесь больше — Конфуция или патриархального культа предков.

Организация всего общества строилась по принципу соблюдения «абсолютного приоритета порядка». Все члены общества размещены в четко определенные ячейки, или «разложены по полочкам». Они должны вести себя так, как положено именно в этой ячейке. Любые изменения этого порядка враждебно воспринимались общественным мнением.

«Правильное поведение» придает особенно важное значение внешним моментам: манере одеваться, держаться, говорить. Человек, который стоит ниже на лестнице общественных рангов, ни в коем случае не должен допускать, чтобы что-то в его поведении и облике претендовало на сравнение с персоной более высокого ранга. Эта психология самоунижения и страха перед вышестоящими воспитывалась у людей из поколения в поколение и воспринималась ими как нечто естественное. Она заставляла отрицать какую-либо свою самостоятельность, кроме как в положенных рамках. Короче, «каждый сверчок знай свой шесток». Она возвеличивала два критерия оценки человека — «героизм» и «приличие». Но даже «герой», преступив рубеж «приличия», должен быть осужден. Конфуций говорил: «Возненавидь человека отважного, но бесцеремонного».

Времена беспрекословного и сознательного подчинения этим «нормам» ушли в историю. Социалистическое государство выступает против культа самоунижения и безынициативности. Мне особенно запомнилась в этой связи статья в ноябрьском за 1981 год номере журнала «Конг Шан» — органа ЦК КПВ. В ней говорилось о решительной борьбе с пережитками феодальной идеологии в сознании людей. Но пережитки не исчезают так быстро. Кроме того, бороться нужно только против тех, которые действительно мешают жить. Но в этом конфуцианском налете есть и просто нормы человеческой вежливости. Зачем с ними бороться, если они никому не мешают? Они-то и придают поведению людей особый «восточный» колорит.

Что, например, криминального в улыбке на лице человека, который вынужден говорить не очень приятную для вас вещь или отказать в вашей просьбе, но улыбается, чтобы не очень сильно огорчить собеседника? Или в сдержанности проявления эмоций? Другое дело, преклонение перед чинами, препоны продвижению молодежи, боязнь брать на себя ответственность в принятии важного решения, пренебрежительное отношение к женщине.

Эти остатки конфуцианства хотя и не сразу, но постепенно отвергает сама жизнь.

В истории борьбы вьетнамского народа против иноземных захватчиков было немало народных героев, талантливых полководцев, предводителей национальных восстаний из простых людей. Среди них были и женщины — их имена хранит народная память. Но как только жизнь входила в обычную колею, то всемогущая традиция отбрасывала обратно в пучину бесправия простолюдина, женщину.

Тем более велика заслуга народного строя во Вьетнаме, что он поставил в качестве одной из своих основных целей — раскрепощение женщины.

…Нгуен Фыонг Нга, с которой я познакомился на женском съезде в Ханое, вовсе не исключение, а самый что ни на есть типичный образ современной вьетнамки. Он показывает, что положение женщины во Вьетнаме сейчас в общем не отличается от ее положения во многих невосточных странах.

…На учебу в Москву Нгуен Фыонг Нга уезжала в начале 60-х годов, когда Вьетнам, пользуясь мирной передышкой на Севере, начинал строительство основ социализма. В 1967 году она вернулась в Ханой. Это был уже суровый фронтовой город с тревожным завыванием ночных сирен, кромешной темнотой светомаскировки…

Ханойский планово-экономический институт, куда ее направили работать преподавателем, находился в эвакуации. разбросанный по деревням.

— Работать тогда приходилось очень много, — вспоминает Нгуен Фыонг Нга. — Если в нормальных условиях академическая группа из 70 человек слушала лекцию в одной аудитории, то в эвакуации приходилось каждое занятие проводить раз по семь в маленьких группах, отдаленных друг от друга десятками километров.

Как-то дочка спросила меня: «Мама, почему ты никогда не спишь?» Она действительно не видела меня спящей. Ведь только уложив ребенка, можно было найти время для подготовки к замятиям, а утром, до того как дочь проснется, сварить плошку жидкой рисовой каши…

Часто приходилось вместе со студентами участвовать в восстановлении поврежденных бомбардировками дамб. Можно было бы и отказаться: ведь дома маленький ребенок. Но Нгуен Фыонг Нга была избрана секретарем комсомольской организации института и не могла позволить себе этого.

Прошли годы, кончилась война, родился сын. Муж защитил в СССР докторскую диссертацию. Сама Нгуен Фыонг Нга стала кандидатом экономических наук, вступила в Коммунистическую партию Вьетнама. Днем — институт, библиотека, вечером — домашнее хозяйство, занятия с детьми.

Судьба Нгуен Фыонг Нга похожа на судьбы многих других представительниц вьетнамской интеллигенции. Таких женщин в социалистическом Вьетнаме немало. Взять хотя бы Ханойский университет. 25 лет назад, когда он создавался, среди преподавателей была только одна женщина, сейчас — более 200, многие из них имеют ученые степени докторов и кандидатов наук. Из 11 тысяч выпускников университета пятая часть — женщины, а среди нынешних студентов их доля еще больше. Во Вьетнаме широко известно имя профессора математики Хоанг Суан Шинь. Под ее руководством впервые в истории страны начата подготовка аспирантов к защите кандидатских диссертаций в области математических наук. Женщины составляют большинство среди школьных педагогов, врачей.

Новые времена, новая жизнь. Но далеко не без сопротивления уходят в прошлое «освященные» вековой традицией предрассудки. И сейчас остатки, по сути, средневековой психологии иногда все еще дают о себе знать.

Тем не менее новое все увереннее утверждает победу над старым. С каждым годом тысячи таких, как Нгуен Фыонг Нга, пополняют ряды ученых и деятелей культуры, командиров производства и партийных вожаков, оставаясь при этом заботливыми матерями и хранительницами домашнего очага.