Бамбуковая крепость

ДЕТИ КРЕСТЬЯНСКИХ ОБЩИН

Еще издали на довольно однообразном пейзаже равнины, покрытой рисовыми полями, возникают контуры корпусов будущей ТЭС. Сразу после паромной переправы через протоку Красной реки меня окружает оживленная, деловая атмосфера большой стройки. Клубы пыли вырываются из-под колес, грузовиков. Резкий звук клаксона одного из них заставил растерянно шарахнуться в сторону крестьянина на велосипеде, везущего куда-то поросят в бамбуковых корзинах. Медленно и размеренно крутя педали, он загляделся на устремленную в небо стрелу башенного крана. Непривычен еще здесь новый ритм поднимающейся индустрии, поражают ее масштабы.

Среди людей в рабочих и солдатских спецовках преобладают молодые лица. ТЭС Фалай объявлена республиканской молодежной стройкой, и шефство над ней взял вьетнамский комсомол. Для большинства юношей и девушек, детей крестьян, здесь начинается путь в рабочий класс. И хоть пока не всегда хватает у них профессиональной выучки, за любое трудное дело они берутся с молодым энтузиазмом и задором.

ТЭС Фалай проектной мощностью 640 тысяч киловатт строится посреди сельскохозяйственных районов дельты Красной реки при помощи и при техническом содействии Советского Союза. Это один из крупнейших объектов социалистической индустриализации Вьетнама. Пожилому крестьянину на велосипеде, который так поразился размерами стройки, наверное, трудно в мыслях связать значение такой большой электростанции конкретно с его жизнью. Для него электричество — это 25-ваттная лампочка в доме, которая зажигается часа на два-три в сутки перед отходом ко сну. В лучшем случае это еще и водонасос, избавляющий от изнурительного качания воды черпаком. Он пока не связывает громаду из бетона и металла с рисом, мясом, одеждой и тем более с множеством других вещей, которых в его деревне еще не знают. Но для его детей — крестьянских парней, пришедших на стройку, Фалай — это не только электричество, но и коренной перелом в жизни, путь в рабочий класс.

В двух сотнях километров к западу от Фалая — там, где равнина дельты Красной реки встречается со скалистыми горами Северо-Западного края, полным ходом идут строительные работы на еще одном энергетическом объекте вьетнамо-советской дружбы. Это гидроузел Хоабинь на самом полноводном притоке Красной реки — реке Черной. Его масштабы можно сравнивать с гидростанциями Волжского каскада, и, если не считать крупных ГЭС на великих сибирских реках, Хоабинь будет самым большим гидроузлом в Азии.

Мощность электростанции, машинные залы которой разместятся в чреве горы, достигнет почти 2 миллионов киловатт. Она будет давать ежегодно 8,5 миллиарда киловатт-часов электроэнергии. О том, что это значит для Вьетнама, говорит одна лишь цифра: за 1981 год во всей стране было выработано около 4 миллиардов киловатт-часов.

Со стальной эстакады, которая подобно ласточкину гнезду прилепилась к склону горы на правом берегу, заместитель начальника Главного управления строительства Чан Мань показывает нам панораму стройки.

— Вот там, — протягивает он руку в направлении, где лента реки описывает дугу, зажатая меж двух высоких гор, — поднимется высокая плотина, которая образует водохранилище длиной в 200 километров и объемом в 9,5 миллиарда кубометров воды. Назначение гидроузла не ограничивается производством электроэнергии. Одна из проблем, которую он решит, — спасение от наводнений всей дельты Красной реки.

Слушая Чан Маня, я вспомнил, как во время сильного наводнения в 1971 году было принято вынужденное решение: открыть шлюзы в дамбах и выпустить воды вспухшей от дождей Красной реки, ее притоков на рисовые поля и деревни, затопить менее значительные районы, чтобы спасти Ханой и другие важные центры республики, самые густонаселенные рисопроизводящие провинции. Но и это стоило бедствий и лишений для миллионов людей.

Веками воздвигали люди дамбы вдоль берегов своенравных рек Севера Вьетнама. В годы высоких паводков бывает так, что Красная река у Ханоя, как в гигантском желобе, течет порой на семь метров выше уровня улиц и площадей столицы. Превышение аварийной отметки паводка означает национальную катастрофу. И в то же время в сухой сезон посевы на больших площадях нередко гибнут от нехватки воды. Гидроузел Хабинь выравнит эти перепады.

Скорее всего лишь немногие из 11–12 миллионов людей, в основном крестьян, работающих в поте лица на миллионе гектаров рисовых полей дельты, представляют, какое непосредственное значение для их жизни имеет стройка в излучине Черной реки. Просто не будет наводнений и засух. Но и сейчас нередко выпадают такие удачные годы. Крестьянин привык бороться за каждый конкретный урожай в своей конкретной деревне. Здесь же речь идет о преобразовании природы на всей территории колыбели вьетнамской нации.

За горой, на левом берегу, где идут взрывные работы и проходка туннелей для самой подземной ГЭС, проляжет судоходный канал. Через него большие речные суда из Хайфона и Ханоя смогут попасть в водохранилище и продолжить путь до самого Лайтяу. Сейчас на всепроходящем УАЗе до этого центра крайней северо-западной провинции Вьетнама можно добраться по трудной и долгой горной дороге только в сухой сезон. Богатые природные ресурсы обширного края до сих пор почти не используются. Он считается одним из самых труднодоступных и неосвоенных районов страны. До сих пор горные народности в отрезанных от внешнего мира захолустьях выжигают леса, кочуя от склона к склону, оставляя истощенную двумя-тремя урожаями землю бывших пожарищ, охотятся с кремневыми ружьями и даже арбалетами. Из-за такой отдаленности и оторванности от внешнего мира с большими проблемами сталкивается там создание новых экономических районов.

Город Хоабинь, у которого идет строительство ГЭС, — один из старейших во Вьетнаме. Подобно другим провинциальным центрам, он внешне больше похож на деревню. Любой дом отстоит не далее чем на две-три сотни метров от рисового поля или плантации маниоки. На левом берегу, за рекой, вырос городок гидростроителей. В его облике нет уже ничего деревенского. Да и по размеру он скоро превзойдет старый. Но главное отличие нового Хоабиня от старого в том, что все его население — рабочие крупной стройки. 20 тысяч вьетнамцев и сотни советских специалистов трудятся на гидроузле. Почти весь коллектив вьетнамских гидростроителей — это вчерашняя крестьянская молодежь, лишь недавно ставшая рабочими, техниками, инженерами.

Как и на других объектах вьетнамо-советской дружбы, здесь рождается большой отряд рабочего класса и квалифицированных командиров производства, которые смогут мыслить крупными категориями современной индустрии. Большинство вьетнамских специалистов проходят школу прямо здесь на стройке. Но многие получали квалификацию и в СССР.

В штреке будущего транспортно-кабельного тоннеля встречаюсь с двумя инженерами. Федор Пальчиков приехал сюда из ереванского «Гидроспецстроя» совсем недавно. А Нгуен Куанг Хоа, сын крестьянина из провинции Внньфу, работает в Хоабине уже шесть лет. После окончания Ханойского политехнического института он побывал на двухмесячной стажировке в СССР. Вернулся на родину, но и здесь в своей ежедневной работе постоянно сотрудничает с советскими людьми.

Не только инженеры и техники прошли школу в СССР. Я подошел к сварщику, работавшему рядом с тоннелем. Начал говорить с ним по-вьетнамски, а он в ответ, улыбаясь, — по-русски:

— Меня зовут Фам Ван Зунг. Работаю здесь с 1978 года, а до этого учился в Ташкентском ПТУ № 57.

Формирование рабочего класса в аграрной стране не такое уж простое дело. Для этого недостаточно поставить крестьянина к станку или посадить к рычагам экскаватора, показав, как с ними обращаться. Нужна определенная индустриальная культура. В развитой стране человек с детства видит вокруг себя технику, она наполняет игры ребенка, его быт. Крестьянскому пареньку во Вьетнаме приходится начинать это приобщение уже в зрелом возрасте. Остатки психологии крестьянина и мелкого ремесленника еще сильны в сегодняшнем рабочем классе Вьетнама.

За пятилетку 1976–1980 годов численность рабочего класса Вьетнама выросла на 40,7 процента, а квалифицированных рабочих — на 60,3 процента. Рабочие производят 39 процентов национального дохода. Эти цифры уже сами по себе говорят о быстрых социальных переменах. Но средний разряд остается низким, навыки не подкреплены широтой знаний. Только половина этого числа новых рабочих прошла подготовку в ПТУ. Остальные обучались в работе.

Поэтому огромное значение имеют крупные стройки советско-вьетнамского экономического сотрудничества. Не только профессиональное обучение, но и просто ежедневное общение с советскими специалистами, восприятие их стиля работы формируют новый рабочий класс Вьетнама. Он растет на угольных карьерах Куангнння, в цехах цементного завода Бимшон, суперфосфатного Ламтхао и на десятках других объектов социалистической индустриализации.

Если же говорить о воздействии общения и современной среды, то трудно переоценить посылку тысяч вьетнамских юношей и девушек на учебу в ПТУ и долгосрочную стажировку на предприятиях Советского Союза и других социалистических стран. Там они приобретают профессии в узком смысле этого слова. Там они становятся рабочими современного производства, которые не только трудятся на современных промышленных предприятиях, но и все 24 часа в сутки в течение нескольких лет живут в среде социалистического индустриального общества. Что ни говори, сам быт и даже досуг влияют на психологию, отношение к труду. Рабочий, который восемь часов стоит у станка, а остальные 16 часов живет заботами крестьянской семьи в деревенском доме — это еще не совсем рабочий. Вернувшись на родину квалифицированными специалистами, дети крестьянских общин принесут с собой новые производственные отношения, положат начало новым традициям.

Вьетнамец ведет отсчет своей жизни с деревни. «Бамбуковая крепость», окруженная водой, пронесла через века национальные традиции вьетнамского народа, не покорилась влияниям чужеземных захватчиков и самозваных опекунов. Выходцы из старой общины в дельте Красной реки перенесли с собой эти традиции на новые земли Юга, в города. И в Ханое, и в самом далеком уезде «южного полюса» Вьетнама — провинции Миньхай мы находим черты древней Нгуенса. Несмотря на различия в языке, поселениях, орудиях труда, темпераменте и даже внешнем облике, вьетнамец везде остается вьетнамцем. Северянин не чувствует себя чужим в дельте Меконга, и наоборот.

В традициях национального единства и патриотизма кроются глубокие корни побед Вьетнама в освободительных войнах. Здесь всегда четко проходила грань между понятиями «мы» и «они». «Мы» — это вьетнамский народ, независимо от разницы между северянами и южанами и даже между социальными слоями. Нельзя сказать, что в 1979 году, всего через четыре года после объединения страны, все вьетнамцы были полностью единодушны в самых животрепещущих вопросах внутреннего развития страны. Социальная и морально-психологическая обстановка в условиях многих трудностей послевоенного времени была непростой. Но нация мгновенно сжалась в единый кулак перед китайской агрессией. Все остальное отступило на второй план. Если в годы войны против американцев большим тылом служил Север, то в дни китайского вторжения эту миссию начал брать на себя Юг.

Контакты со старыми и новыми колонизаторами расшатывали общину, резко и безжалостно обрубали корни, связывающие крестьян с деревней, порождали уродства, покрывали вьетнамское общество болезненными язвами. Но община выстояла. Один мой вьетнамский знакомый сказал, что американцы потерпели поражение во Вьетнаме именно из-за стремления принести сюда свою «цивилизацию», обратить людей в свою веру, заменить общину небоскребами, а культ предков — журналом «Плейбой».

Я вовсе не считаю идеалом неизменный мирок патриархальной крестьянской общины, отгороженный от внешнего мира живым бамбуковым забором, а современные города, дороги, заводы — злом. Совсем наоборот. В соседней Кампучии мне довелось увидеть своими глазами, к чему привело претворение в жизнь полпотовцами сумасбродной «теории аграризма» — разновидности маоистских «идей». Опустошение городов, истребление городского населения, рабочих, интеллигенции — передовой части общества — вернули страну к средневековому мракобесию, привели ее на грань национальной катастрофы. Во Вьетнаме такого не произошло. Уход части жителей перенаселенных городов Южного Вьетнама обратно в деревни был лишь необходимым исправлением результатов противоестественного процесса.

Американцам было трудно понять, почему их бомбардировки Ханоя в декабре 1972 года вызвали возмущение далее среди той сайгонской «элиты», которую они «защищали от коммунизма». Бесцеремонность ковбоя и прагматизм бизнесмена столкнулись с традициями «правильного поведения», уважения авторитетов и национальной старины. Ведь для всех Ханой олицетворял родную общину. Даже принятого в свой дом чужеземца Христа вьетнамец ставил на старый алтарь предков.

Да и не такой уж он неизменный, мир вьетнамской деревни. Об этом говорит тысячелетняя история освоения Юга; революционные перемены произошли и происходят в описанной здесь общине Нгуенса; старые отжившие традиции умирают сами собой; ремесленные кооперативы в деревне и в городе становятся промышленными предприятиями, а дети крестьян приходят на большие стройки и в цехи крупных современных предприятий, причем не придатками к автоматическим линиям, а творцами. Одним словом, развитие идет своим чередом. Вьетнам не подобен новому Гулливеру, опутанному нитями автомобильных магистралей, портов и промышленных предприятий. Он сам рождает их, постепенно, но уверенно; и, если самые крупные и современные объекты создаются не без помощи извне, он наполняет их организм своей плотью и кровью.

Только чуждое или преждевременное отбрасывается, не выдержав конфликта с восточной традицией, натолкнувшись на упругие бамбуковые стены. Но та же традиция отступает, когда речь идет о переменах, диктуемых внутренним ростом.