Некто спросил: «Пути предназначения человека многообразны. И среди них поиски состояния бессмертного — самое трудное. До тех пор, пока мы не откажемся от них, мы не сможем выполнять другие наши обязанности, приносящие пользу другим. Как же можно отвергнуть занятия изящной словесностью, отказаться от обязанностей, связанных с печалью и радостью, пренебречь путем государя и подданного, — отвернуться от всех этих дел?»
Баопу-цзы сказал в ответ: «Насущный Дао-Путь не обременителен, ибо мало, что мы можем сделать. Если самочинная воля, ведущая к бедам, не установилась и вера не понесла ущерба, то чего же отказываться от принципов человеческих дел? Какие могут быть помехи стремлению одновременно с поисками бессмертия взращивать и совершенствовать свои таланты? Путь внутренней драгоценности пестования жизни может находиться в единстве с внешними стараниями скрыть от мира свой свет[363]: ведь если заниматься самосовершенствованием, то сам человек обретет благо, а если заниматься упорядочением государства, то государство обретет состояние Великого равновесия – процветания[364]. И если учению шести канонических текстов конфуцианства можно обучать и обывателей, искусство магии передается только людям, качества которых хорошо известны их учителю. Ведь мужи высших способностей таковы, что желая немного задержаться в нашем мире, они прерывают на время свою практику и отдаются служению людям, а желая вознестись ввысь, чтобы поселиться на небесах, они легко восходят туда.
Следом за ними идут мужи, которые хотя и используют всю силу своего таланта, тем не менее неспособны практиковать и то и другое. Поэтому они отказываются от всех человеческих дел и сосредоточивают все свои силы на совершенствовании в Дао-Пути и его Благой Силе-Дэ.
Некогда Хуан-ди принял на себя бремя управления всем, что между четырьмя морями, но это не помешало ему взойти на небо в Динху. Пэн-цзу был сановником в течение восьмисот лет, а потом ушел в пустыню Текучих Песков[365]. Бо-ян служил хронистом, Нин-фэн был старшиной гончаров, Фан-хуэй имел должность сельского старосты, Люй Ван занимал пост великого наставника, Цзю Шэн служил царству Инь, Ма Дань был чиновником в государстве Цзинь, Фань-гун вначале был властителем царства Юэ, а потом уплыл за море, лютнист Гао занимал высокую должность в царстве Сун, Чан-шэн добровольно снизошел до положения холопа, Чжуан-гун скрывал свои способности, будучи мелким чиновником[366]. Среди древних было много мужей, которые обретали Дао-Путь, а потом служили исправлению мира, самосовершенствуясь в уединенных уголках дворцовых покоев. И это потому, что у них был избыток сил. Зачем же обязательно совершенствоваться в горах и лесах, отказываясь от всех дел, приносящих благо народу; разве только в таком случае можно добиться успеха?
Бывают, конечно, люди, которые любят покой сердца, тишину и молчание, которые по природе своей ненавидят шум и суету и радуются уединенной и тихой жизни и считают бедствием славу, приносимую чиновничьей службой. Поясом им служит пеньковая веревка, одеждой — синие тряпки, они едят грибы и травы, сами ходят за плугом, наслаждаются только своими тремя радостями[367] и хранят такой образ жизни до самой кончины. Они не заботятся о своей жизни и не страшатся ранней смерти; они отказываются от даров в тысячу «золотых»[368] и отклоняют почести сановников и министров. Даже не занимаясь практикой совершенствования, они уже таковы, а тем более они никогда не согласятся служить миру, если им станет известным путь обретения состояния святого-бессмертного. Ведь каждый поступает по своей собственной воле и нельзя всех стричь под одну гребенку!»
Баопу-цзы сказал: «В мире говорят, что одно хорошее слово может стоить дороже, чем тысяча «золотых». Но это справедливо лишь относительно таких дел, как победа или поражение войск и успех или неудача в делах. Что же касается наставлений учителя относительно способов продления жизни и получения методов обретения бессмертия, то это гораздо ценнее, чем хорошее слово обычных людей, и разве можно даже сравнивать эти наставления с тысячью золотых?! Ведь если некто тяжело болен и может умереть, а другой человек спасет его, то никто не усомнится в том, что это великое благодеяние и дар судьбы. Ныне, если судить по каноническим книгам бессмертных, «летящей девятикратной киновари» и «нефрита водяного золота» создано столько, что можно одарить бессмертием всю Поднебесную, а это ведь далеко не то же самое, что спасти жизнь одному человеку; заслуги эти просто несопоставимы. Благая сила Хуан-ди и Лао-цзы поэтому неизмерима, и никто не может даже мыслью постичь ее. Не грустно ли, что все это считают лишь вздором и пустой болтовней?»
Баопу-цзы сказал: «Желающие искать состояния святого-бессмертного должны овладеть только самым важным, а самое важное — это драгоценное семя, регуляция пневмы и прием единого великого снадобья. Этого вполне достаточно, и не надо использовать чересчур много способов. Но даже и эти три дела, из которых что-то — поверхностное, а что-то — глубокое, нельзя успешно исполнить и исчерпать, познать их без помощи мудрого учителя и без усердного труда и страданий. Хотя и говорится просто о регуляции пневмы, но в действительности существует несколько способов регуляции пневмы; хотя и говорится об искусстве «внутренних покоев», но в действительности есть более сотни его приемов; хотя и говорится просто о приеме снадобий, в действительности существует более тысячи их рецептов.
Сперва человеку предлагается начать с наиболее поверхностного, и если его воля тверда и он не ленится, а все свидетельствует о его усердии и трудолюбии, тогда можно сообщить ему и наиболее важные из способов.
При помощи регуляции пневмы можно лечить множество болезней, можно войти в место, где свирепствует чума, можно подчинить себе змей и тигров, можно остановить кровотечение, можно жить под водой, можно ходить по воде как посуху, можно утолять голод и жажду, а также можно продлить годы жизни.
Важнейшим из всех способов регуляции пневмы является зародышевое дыхание. Человек, владеющий зародышевым дыханием, может вдыхать и выдыхать, не пользуясь носом и ртом, подобно зародышу в утробе матери. Если это достигнуто, значит, овладение этим способом завершено. Обучаясь регуляции пневмы, вначале следует носом вводить в себя пневму и задерживать дыхание. Дыхание надо сдерживать до времени, равного ста двадцати ударам сердца, и потом очень медленно выдыхать через рот. Во время занятия дышать надо так, чтобы уши не слышали звука вдыхания или выдыхания. Необходимо вдыхать много воздуха, а выдыхать мало, для достижения чего желательно класть на рот лебединый пух. Во время выдоха лебединый пух не должен даже шелохнуться. Постепенно следует увеличивать число ударов сердца на время задержки дыхания, и мало-помалу можно довести задержку до тысячи ударов сердца. Если время задержки доведено до тысячи ударов сердца, то и старик помолодеет, с каждым днем становясь все моложе и моложе.
Практиковать регуляцию пневмы следует только во время пневмы жизни, и никоим образом нельзя этого делать во время пневмы смерти. Вот именно поэтому и говорят, что бессмертные поглощают шесть пневм[369]. В сутках — дне и ночи — имеется двенадцать двойных часов. Шесть часов с полуночи до полудня — время живой пневмы, а время с полудня до полуночи — время пневмы смерти, и в эти шесть часов, время пневмы смерти, заниматься регуляцией пневмы бесполезно.
Если хорошо владеющий пневмой человек дунет на текущую воду, она потечет на несколько шагов вспять, если дунет на бушующий огонь, огонь погаснет, если он дунет на тигра или волка, тигр и волк замрут, прильнув к земле, и останутся недвижимы, если он дунет на змею или на иную гадину, то они свернутся и не смогут уползти. Если такой человек будет ранен каким-либо оружием, то он только подует на рану, и кровь перестанет течь. Если у кого-нибудь внутри заведутся ядовитые черви, то владеющий пневмой может, даже не видя того человека, произнести заклинание и подуть на свою руку (когда болен мужчина, то на левую руку, а когда больна женщина, то на правую), — тогда больной, и находясь на расстоянии ста ли от того места, немедленно исцелится. Если человек заболел опасной внутренней болезнью, то ему достаточно только заглотить пневму трижды по девять, чтобы сразу же наступило улучшение.
Но природа человека такова, что он постоянно обременен всякими заботами, и только в незначительной степени способен он успокоиться и умиротвориться для совершенствования в этом пути. Чтобы достичь больших успехов в регуляции пневмы, не следует много есть. Если в пищу употребляются свежие овощи, а также жирные и свежие продукты, то пневма укрепляется и тогда ее трудно задерживать. Следует также избавиться от ненависти и гнева, поскольку избыток гнева и ненависти портит пневму, и она не в силах прорваться через препятствия, что может привести к развитию кашля. Поэтому только немногие способны практиковать этот способ. Мой двоюродный дед Гэ Сянь-гун постоянно сильно напивался, а летом было очень жарко, и он нырял в воду и погружался на дно глубокого омута, откуда не поднимался до самого захода солнца. Он мог делать такое именно потому, что хорошо овладел методом задержки дыхания в процессе практики зародышевого дыхания.
Способов искусства «внутренних покоев» более десяти видов. Они рассчитаны или на то, чтобы восполнять недостаток, предотвращая убывание энергии, или на то, чтобы исцелять все болезни, или на то, чтобы собирая инь, принести пользу ян[370], или на то, чтобы продлить годы жизни и обрести долголетие. Самое же существенное в них — возврат семени для питания мозга, и только это. Данный способ передавался совершенными людьми из уст в уста и никогда не записывался в книгах. Даже если и принимать знаменитые снадобья, но не знать этого важнейшего дела, то все равно невозможно достичь долголетия.
Люди не могут полностью отказаться от инь и ян[371]. Если инь и ян не будут соединяться, то очень легко придут и завалят все тело болезни. Будучи скрытыми и запущенными, эти болезни окажутся во множестве, и человек лишится долголетия.
Если же чувства бесконтрольны, а желания распущенны, то годы жизни также сокращаются. Только достижение гармонии равновесия может предотвратить убывание сил.
Если не получить это искусство через устные наставления, то из десяти тысяч не будет и одного человека, который начал бы практиковать указанный путь и тем не нанес бы себе вреда и не погиб.
В канонах Сокровенной и Чистой Дев, Цзы-ду, Жунчэн-гуна[372] и Пэн-цзу хотя и говорится кратко об этих делах, тем не менее не доверяется бумаге самое важное и главное. И любой человек, воля которого направлена на достижение бессмертия, должен усердно искать эти наставления.
Говоря это, я следовал словам моего учителя господина Чжэна. Поэтому я записал их, дабы передать людям будущего, верящим в Дао-Путь; это не пустая сумасбродная болтовня. И я, по сути, далеко еще не исчерпал смысла этих наставлений.
И те даосские мужи, которые хотят лишь посредством сосредоточения и блюдения, сближения и соединения[373], без приготовления великого снадобья золотого раствора и перегнанной киновари достичь состояния святого-бессмертного, как же они глупы!»
Баопу-цзы сказал: «От Хуан-ди и Лао-цзы до нас дошло очень мало даосских книг, а большинство из них написаны любителями последующих эпох, и каждая возводится к личному опыту автора. Связки с табличками и свитки с текстами таких сочинений громоздятся, как горы. Древние воплощали в себе первозданную простоту, и большинство из них не были искушены в проявлении своих талантов. Поэтому, рассуждая о принципах сущего, они не входили в доскональное разъяснение деталей, и их сочинения для нас неясны. А не имея понимания важнейшего, трудно разъяснять их смысл, имеющиеся же разъяснения не слишком глубоки и исчерпывающи. Этих разъяснений явно недостаточно, чтобы с их помощью проникнуть в утонченный смысл древних текстов, воодушевить ищущих, вдохновить имеющих волю, наставить начинающих учиться, помочь постичь пути и тропы сокровенно-таинственного, истоков горя и источников счастья. Читайте и распевайте их хоть десять тысяч раз, но никакой пользы вы не получите. Не стоит пытаться изучить все это во всей его обширности. Надо только выбрать лучшее из имеющегося, как следует понять и запомнить смысл этого, а все остальные бесполезные даосские книги вовсе не нужно искать и изучать.
Но ученые часто не умеют понять разницу между глубокими сочинениями и поверхностными. Как только они узнают, что какой-то текст называется даосским, они сразу же хватаются за него, запихивают его в свои папки и сумки и изводят ум и сердце, пытаясь проникнуть в смысл такого текста. Но это все равно что засунуть руку в гнездо ласточки, чтобы найти там яйцо феникса, или забраться в колодец, чтобы на его дне искать осетра. Как бы усердно человек ни искал этого, он ничего не найдет, поскольку того, что он ищет, там нет и быть не может. К чему бесплодно тратить дни и месяцы, утруждать и изнурять себя бессмысленным трудом — в этом нет и грана пользы. В таком случае и все дела настоящего времени останутся не свершенными, и благо долгой жизни не обретенным. А тогда всякий сможет пальцем указать на такое положение дел и сказать: «Если человек так усердно трудился, совершенствуясь в Дао-Пути, но не добился перехода в надмирное состояние[374], то уж точно, в Поднебесной не существует никаких способов обретения бессмертия». Но ведь такие искатели состояния бессмертного подобны рыбаку, который идет ловить рыбу, не имея сетей; и он не поймает никакой рыбы отнюдь не потому, что в реке ее нет.
Хотя «Пятитысячесловный текст»[375] вышел из-под кисти Лао-цзы, он содержит только общие рассуждения обзорного характера. В нем нельзя найти все, от головы до хвоста, относящееся к делам, о которых мы рассуждаем, и служащее нам поддержкой и опорой. Просто читать и распевать этот текст и не искать насущного Дао-Пути означает лишь выполнение бесполезного труда. Что уж тогда говорить о текстах, уступающих «Дао-дэ цзину»!
Это относится и к последователям Лао-цзы — Вэнь-цзы, Чжуан-цзы, Стражу Границы Инь Си[376], тексты которых хотя и восходят к Хуан-ди и Лао-цзы, беря за образец сокровенно-пустотное, но говорят лишь об общем смысле этого и отнюдь не содержат исчерпывающих в своем совершенстве наставлений. Они могут рассуждать о равенстве жизни и смерти, говоря, что существование и жизнь подобны тяжкому труду на каторге, а небытие и смерть — приятному отдыху. Но их учение отстоит от святых-бессмертных на миллиарды и триллионы ли. Так надо ли нам забавляться с ними? Их метафоры, притчи и образы годятся, чтобы использовать их как гарнир для заполнения изъянов и устранения недостатков, но не печально ли, что в последнее время всякие говоруны-краснобаи и бездельники-тунеядцы стали искать пристанище для своих извращений в произведениях Лао-цзы и Чжуан-цзы!»[377]
Некто сказал: «Если совершенный и мудрый император правит миром[378], то он считает мудрецов своими драгоценностями, но мужи, изучающие путь бессмертных, не пожелают служить как чиновники. Не получится ли так, что если все люди начнут совершенствоваться в Дао-Пути, то некому будет заниматься делами управления государством?»
Баопу-цзы сказал: «Чао-фу и Сюй Ю[379] повернулись спиной к совершенномудрым государям и уединились в горах, но за это их прозвали возвышенными мужами. Чжуан Бо бежал от мира ради обращения к Дао-Пути, но за это был почтен как благородный человек[380]. Когда Сюань Юань правил Поднебесной, ее называли предельно упорядоченной, но Гуанчэн-цзы не захотел иметь с ним ничего общего[381]. Время, когда император Яо царил над четырьмя морями, можно назвать эпохой Великого равновесия-благоденствия, и хотя Во-цюань не оказывал ему никакой помощи, преобразующая Благая Сила-Дэ императора Яо не понесла от этого никакого умаления[382], а талантливые мужи от этого отнюдь не оказались в пренебрежении. Когда Тянь И совершил деяние по перемене небесного мандата, У Гуан повесил на шею камень и утопился в реке[383]; когда чжоуский Цзи У победил Шан, то Бо-и и Шу-ци поселились в горах Сишань и отказались от еды[384]. Когда циский герцог Хуань возвысился, Шао Цзи поместил свое изголовье в узком переулке[385]; а когда вэйский правитель Вэнь пришел к власти, Дуаньгань Му распустил волосы и стал отшельником в Сихэ[386]. Четыре старца, подобные фениксам, бежали на гору Шаншань и не согласились занять высокие должности при династии Хань[387]; Чжоу Дан, подобно единорогу, уединился в зарослях, но это не уменьшило казни и кары, примененные императором Гуан У-ди[388].
Всегда находились люди, сердце которых не стремилось к богатству и знатности, а любовь которых не простиралась даже на самое большое имущество. Они полощут свои чиновничьи шляпы в вольных волнах[389], не беспокоятся ни о славе, ни о позоре. Благоухающие леса для них все равно что башни и павильоны, горная пещера — как роскошные палаты, орхидеи зимородкового цвета — их постель, а зеленая листва — полог алькова. Тряпье заменяет им церемониальные облачения, а дикие травы — изысканные блюда. Они не утолят голода, если сами не будут сеять и пахать, они не оденутся ни во что иное, чем в платье, сшитое руками их жен. Такая жизнь для них — как счастливый случай из тысячи возможных, а совсем полной их радость становится, если они отказываются от общения со всеми шестью ближайшими родственниками своего клана, оставляют своих домашних и не поворачивают головы в их сторону. Они поворачиваются спиной к роскоши и славе, которые для них как забытый след, отказываются от всего, к чему могло бы привязаться сердце. Они могут взойти на горные вершины и скалистые пики и в одиночестве странствовать там, в обществе тени и эха они могут поселиться в знаменитых горах. Их внутреннее видение направлено на град, не имеющий образа, их слух внимает беззвучной тишине. Много ли найдется таких людей в мире восьми пределов?[390] А вы, сударь, боитесь, что монархи останутся без верных подданных. Стоит ли об этом так сильно беспокоиться?»
Некто сказал: «Мужи, изучающие путь бессмертных, очищают только самих себя и забывают о той смуте, которую они вносят в великие принципы общественных отношений[391], поворачиваются спиной к государям сего мира и настроены на отказ от служения верноподданного. Я боюсь, что успеха в их поиске продления жизни не будет, а из-за этого они окажутся виновными в совершении наказуемых законом злодеяниям».
Баопу-цзы сказал в ответ: «Некогда жили на свете такие талантливые мужи, как Бэй-жэнь Северянин, Ши-ху — Каменные Врата, Шань Цюань и Цзычжоу[392], но они уходили от общественных дел и отвращались от забот, питая безбрежность своего духа, но расцвет и возвышение государства от этого не понесли ущерба, а великое преобразующее воздействие монарха не умалилось. А тем более это справедливо, если мы говорим о мужах, изучающих путь бессмертных. Среди них вовсе не обязательно есть люди, наделенные талантом управления государством или способные оказать помощь при установлении династии. Поэтому использование их на службе даст выгоду столь же малую, как пылинка и росинка, а потеря их для государственных дел будет равнозначной убытку от потери тоненького волоска, не так ли? Ныне же, когда все девять пределов живут вместе[393] и все достойные мужи собираются в столице для служения государству, то даже постов не хватает, чтобы использовать их. Достойные мужи всегда будут стоять в очереди за назначением, чиновничьи должности никогда не будут подолгу вакантными. Людей усердных и упорных всегда будет огорчать медленность продвижения по службе, а настойчивых и достойных — печалить задержка наград и пожалований. Всегда будет считаться превосходнейшим делом привлечение на службу людей, преисполненных управленческими талантами, и никогда не будет недостатка в посредственных чиновниках.
Некогда Цзы-цзинь[394] отказался от обязанностей столоначальника и отверг бремя наследника престола, но царь Лин-ван отнюдь не обвинил его в отсутствии сыновней почтительности. Когда господин Инь[395] снял свой официальный костюм и развязал свой пояс чиновника, отказавшись от своих обязанностей стража, правящий дом Чжоу не обвинил его в преступлении отсутствия преданности. Почему это было так? Да потому, что те люди показали, что они наделены глубокой искренностью и отнюдь не пренебрегают делами своего поколения и не выказывают пренебрежения к монарху. Просто их предпочтения отличались от общепринятых, тогда как направленность воли обычных людей всегда одинакова.
Государь, следующий Дао-Пути, даже если ему и приходится глотать неприятное, все равно остается преисполненным блага и доброжелательности, он знает, что сердца людей нельзя считать одинаковыми и что природа людей различна — кому нравится скрываться в своем доме, а кому выходить к народу; поэтому он не принуждает и не запрещает, превознося великий свет служения; стоя выше всех, он не проявляет признаков односторонних пристрастий и гнева, и тогда нижестоящие обретают радость достижения желаемого им. Поэтому повсюду слышатся воспевающие такого государя голоса, а слава его распространяется до пределов мира. Слыша об этом, алчные и жадные испытывают глубокий стыд и раскаяние, так воздействует этот нрав государя. Я слышал, что когда дует теплый ветер, меха и печи отдыхают, а когда проявления истинного Дао-Пути становятся редкими в мире, необыкновенные мужи уходят со службы.
Ныне все утраты и смуты подошли к концу и мир вернулся к равновесию. Быки получили отдых, и боевых коней пустили пастись на воле; сигнальные костры погасли, и дым исчез; копья и щиты отложены, луки и стрелы вложены в колчаны, а гончие псы сварены в котлах. Цзы-фан[396] покинул палатку в походном лагере и вернулся в свое селение, а Синь и Юэ[397] освободились от лат и шлемов и занялись рыболовными крючками. А тем более это относится к мужам, изучающим путь бессмертных, которых не наберется и одного на десять тысяч. Так почему же государство должно сожалеть о том, что оно не использует этих людей?!
Ведь их дела заключаются в том, чтобы уменьшать раздумья и умалять желания, их занятия направлены на сохранение целостности тела и возрастание долголетия. Они ненавидят безобразие сражений и битв и не приносят вреда простым людям. Так в чем же может заключаться их преступление?
Горы Хуашань и Хэшань чрезвычайно высоки, а лазурное море чрезвычайно глубоко. Высоту этих гор не увеличить, насыпая на них пыль, а глубину этого моря не углубить, вычерпывая из него воду. Срывая горную почву, не сделаешь горы ниже, а зачерпнув ложку воды, не сделаешь море уже. В каждом поколении бывает еле-еле несколько бессмертных, так неужели же из-за того, что они не участвуют в делах мира, человечество понесет урон и его дела обесславятся?!»
Некто сказал: «Если этот путь бессмертных все-таки можно искать и обрести, то почему же пять канонов конфуцианской классики ничего не говорят об этом, почему Чжоу-гун и Конфуции молчат об этом, почему совершенномудрые не спасались от мира и почему мудрецы не были наделены благом долгой жизни? Если Чжоу-гун и Конфуций ничего не знали об этом, то их мудрость нельзя считать совершенной, а если они знали об этом, но не учили этому, то значит, что никакого пути бессмертных просто не существует».
Баопу-цзы сказал в ответ: «Люди рождаются под определенным созвездием, и на каждого его звезды оказывают свое влияние. Об этом я подробнее напишу в другой главе[398]. Если на вашу голову надет тазик, то вы, сударь, не увидите и сияния семи источников света. Тот, кто лишь вскользь бросает взгляд на великую реку, не догадается о невероятной и удивительной глубине ее омутов и пучин. Ведь перечень того, о чем умалчивают пять канонов, поистине может быть бесконечным, да и того, о чем не говорили Чжоу-гун и Конфуций, тоже немало. Я сейчас рассказал вам, сударь, только об одной десятитысячной из всего, что можно сказать об этом. И даже громкий смех не остановит меня в моем повествовании. Поскольку очень трудно до конца исчерпать эту тему, я прошу вас, сударь, послушать хотя бы мой краткий обзор ее основного содержания. Ведь Небо и Земля огромны по своим размерам. И когда девять совершенномудрых совместно создавали «Канон Перемен»[399], они исчерпывающе обсудили только силы инь и ян. И к этим рассуждениям действительно нельзя ничего добавить. Но если я сейчас начну спрашивать знатока «Перемен» по таким вопросам, как: на сколько градусов можно разделить небосвод; где среди четырех морей узко, а где широко; каковы размеры Вселенной, выраженные в ли; каково расстояние мира вверх и вниз; кто толкает мироздание в процессе его кругового движения; какова скорость движения Солнца и Луны; как движется Луна по своим девяти путям[400]; какова длительность времени света и тьмы; каковы закономерности движения семи звезд[401] и порядок появления и исчезновения пяти планет; каковы «шляпа и подвески» Солнца[402]; какие нарушения бывают в четырежды семи созвездиях-домах[403]; откуда появляются кометы; каковы типы аномалий «эфирной стрелы»[404]; в чем благовещее свойство Светлого Старца[405]; в чем причина неподвижности Полярной звезды; почему Сатурн одинок на востоке; почему наступает жара, когда Сихэ испускает свои лучи, и холодно, когда Ваншу[406] поглощает его свет; почему Небесная Река[407] имеет такую природу, что кажется текущей вниз, когда мы смотрим на нее; каков ритм нарастания и уменьшения размера волн; в чем закономерность вызывания гнева или радости пятью нотами и шестью распределителями[408]; как периоды счастья и невзгод зависят от движения облаков и характера испарений-пневм; как различного рода кометы, метеоры, болиды, звезды четырех углов и пяти зол, Небесный Пес, туманность Гуйсе[409] — все они, в зависимости от обстоятельств, то предрекают успех, то предвещают неудачу, — так вот, если обо всем этом спросить знатока «Перемен», то он ничего не сможет объяснить. Если затем об этом спросить ученых, постигших «Вёсны и осени», четыре раздела «Канона поэзии», три книги «Ритуала»[410], то и они также ничего не смогут ответить. Они скажут, что ничего из этого не объясняется в истинных канонических текстах.
Обо всем этом говорится подробно только в трудах У Сяня, Гань-гуна и Ши Шэня, а также в текстах «В море», «Росток в трещине» и «Семь светил»[411].
Когда я спрашивал о том, содержат ли тексты этих шести школ учение классических канонов, мне неизменно отвечали, что не содержат. Тогда я снова спрашивал: «Последователи Гань-гуна и Ши Шэня совершенномудрые или нет?» — и мне неизменно отвечали, что нет. И если все мы люди, с рождения несущие Небо над собой и до старости попирающие Землю под собой, и все мы ищем ответа на наши вопросы в пяти канонических книгах, но не находим их, то является ли это основанием для утверждения, что книги Чжоу-гуна и Конфуция никуда не годятся и ныне по прочтении их можно с определенностью заявлять, что они по своей природе пусты и ложны? Небо и Земля предельно велики, и даже того, что доступно нашему зрению, мы не можем понять, а уж тем более если речь идет о «сокровенном взаимопереходе сокровенного» или о «тайне за пределами тайн»[412].
И еще я спросил одного обывателя, говоря: «Ведь существуют в мире и рассказы о странах, где можно ездить на облаках и где люди рождаются из коконов, где народ наделен нетленными печенью и сердцем, где обитают в гнездах и в пещерах, где водятся твари с одним глазом и тремя головами, кони с когтями, собаки с копытами, существа с длинными руками и скрещенными ногами, подобные народу Хуанчи, у которого нет мужчин[413], или такие, у которых отверстия в груди и рот сбоку. Рассказывают также, что Линь-цзюнь собирал камни, а потом плавал в «земляной лодке»[414], что Ша И прикоснулась к дереву, а потом родила множество драконов[415], что Нюй-ва вышла из земли[416], что Ду Юй упал с неба[417], что бывают летающие кирпичи и говорящие собаки, что горы ходят, а алтари пенатов перемещаются, что целых три армии за одно утро претерпели превращение, причем благородные мужи превратились в аистов, а низкие людишки стали песком. Повествуют о том, как Нюй-чоу прислонилась к засохшему дереву[418], а Эр Фу был связан[419], о том, что некоторые насекомые имеют временное обиталище[420], о потерянном панцире и ходячем мясе, о двухголовой змее[421], о «тетиве, ставшей луком»[422], о дереве, не дающем золы, об огне, который не жжет, о птицах чан и шу, о безглазых зверях, о голове без тела, о теле без головы[423], о птицах цзин-вэй, наполняющих море[424], о дереве цзяо-чжан, растущем парно[425], о ткани, которую стирают в огне, о ноже, который режет нефрит, о звере яньмэй, выдыхающем жар, о том, что при трении камня по глине течет вода, о том, что на горе Кугуань происходят превращения, о звере куй, у которого ноги вывернуты задом наперед, о звере шисю с девятью головами, о существе бифан с человеческим лицом, о свершениях Шао-цяня[426], о том, как Шэн-цин служил божеству инея[427], о тигровом зерцале человека из западных цянов[428], о том, как Сянь-би стал сильным благодаря тому, что ездил на черепахе[429], о том, как Линь-и обрел царственность благодаря записям духа[430], о том, как люди из Юн и Шу стали императорами благодаря плывущему трупу[431], о том, как божество Соленой реки превратилось в насекомое и улетело[432], о том, как человек с вертикальными глазами изменил судьбу поколения в горных пещерах Цзин[433], о том, как У Дин наклонил гору, выведя змею[434], и о том, как рыба жоушэнь машет своими плавниками в трех морях. Повествуют и о том, как таблички с нефритовыми письменами появились у Юева колодца[435].
Текст «Истинный механизм равновесия»[436] был выгравирован на камне чудесным образом.
Описания таких, и аналогичных им, чудесных дел содержатся в тысячах записей, но о них ничего не говорится в пяти классических канонах, и ничего не говорят о них Чжоу-гун и Конфуций. Так можно ли на этом основании утверждать, что ничего подобного не бывает? А взять такие факты: южане умеют вставлять в ухо тросточку так, что другой ее конец выходит из второго уха; Ле Юй-коу ставил чашку с водой себе на локоть, а сам в это время натягивал лук[437]; Бо-хунь стоял на камне, нависшем над пропастью неизмеримой глубины[438]; человек в Люйляне пел, плавая в водной пучине[439]; человек из Сун мог сделать такой лист, что его нельзя было отличить от настоящего; Гуншу Бань изготовил из дерева фигуру коршуна, которая могла летать[440]; Ли Чжу видел тончайший волосок с расстояния в сто шагов[441]; Пэнь и Ху были настолько сильны, что могли нести на спине груз в десять тысяч цзиней[442]; врач из Юэ успешно применил искусство иглоукалывания, когда казалось, что принц Су уже умер[443]; Шу Хай пробежал крупным шагом несколько тысяч чжанов[444]; человек из Ин, размахивая топором перед кончиком носа, стесал с него пятнышко глины[445]; Чжун-ду обнажал свое тело на морозе[446]. Должны ли мы сделать вывод, что ничего этого не было, раз об этом ничего не говорят Чжоу-гун и Конфуций? Поскольку можно совершенно честно сказать, что совершенномудрые умели не все, то не стоит удивляться, что никто из них не стал бессмертным, но это вовсе не означает, что они не были совершенными мудрецами. Разве является то, что совершенные мудрецы не имеют себе равных, основанием приниматься за это труднейшее из всех дел? Порой совершенномудрые равнодушно относились к тому, уйти им или же остаться. Они следовали спонтанной самоестественности, обладали самостью, но не были эгоистичны, обладали жизнью, но не заботились о ней, считали, что существование или гибель предопределены Небом, а долголетие или преждевременная смерть даны судьбой[447]. Так что же удивляться тому, что они не учились пути бессмертных?!»