Батарейцы

НА ДОРОГАХ КАВКАЗА

Шла вторая военная осень. Трудная на всем советско-германском фронте, а на южном участке еще и жаркая. Часам к одиннадцати воздух накалялся, и люди оказывались словно в дышащей жаром печи. Заскорузлые гимнастерки липли к разгоряченным телам, пот катился по давно небритым щекам, разъедал потрескавшиеся губы, солоноватым привкусом отдавался во рту. Перед глазами вставали причудливые миражи озер, заливных лугов, каскады бегущей меж извилистых берегов голубоватой воды, узоры гор, лесов и строений. Каждому виделось свое, затаенное, что держал в цепкой памяти воспаленный жарой мозг. Но проходили дальше, степь раздвигалась, и вместо маячивших вдали озер до самого горизонта беловатым отливом по-прежнему стлался ковыль. И так — километр за километром, час за часом.

— Но-но, милые, — разносились по колонне хриплые голоса ездовых. — Пошевеливайтесь, родные!

Лошади устало тянули орудия, повозки с боеприпасами и разным военным скарбом. Номера расчетов шли пешком. Придерживали на спусках пушки, на подъемах помогали выбившимся из сил коням, на все лады кляли фашистов и всю эту кутерьму, в которой оказались волей войны.

Войска отходили. Дороги были забиты колоннами пехоты, кавалерии, артиллерией, частями специального назначения, беженцами. Надсадно гудели машины, скрипели повозки, санитарные фургоны и арбы. Разбуженная степь, на сколько хватал глаз, курилась красноватыми разводами пыли.

Ритм потока войск и гражданского населения то и дело нарушала вражеская авиация. «Мессершмитты» пикировали на потрепанные колонны и с тяжелым надрывным воем, от которого холодело сердце, сбрасывали свой груз. Округа сотрясалась от разрывов бомб, оглашалась свистом осколков, людскими криками, стонами, конским ржанием. Не успевала отвалить одна волна самолетов — появлялась другая. В небе еще хозяйничала авиация противника, и винтовочно-пулеметный огонь не особенно ее беспокоил.

Этот край со времен гражданской войны не видел такого людского скопления. Надвигавшийся фронтовой вал сорвал с обжитых мест и бросил в водоворот отходящих войск семьи с домашним скарбом и всякой живностью. Беженцы, стада коров и овец, табуны лошадей добавили хлопот дорожно-комендантской службе. На перекрестках дорог, у мостов возникали пробки, завязывались перебранки.

— Що, нимцю оставляты? — напирала на пожилого красноармейца-регулировщика дородная казачка у переправы через реку Пшиш — приток Кубани. — Да ни в жисть! Приказ товарища Сталина знаешь? Ни грамма хлеба не оставлять ворогу! А тут — мясо. — Она кивнула на стадо коров и продолжала: — Бачишь, чого творишь? А ну пущай, тоби говорят!

— Войскам мешаете, — стоял на своем регулировщик. — У меня приказ прежде всего войска пропускать.

— А у меня що? Не приказ? Повидна я сберегти стадо чи ни? — И сама себе отвечала: — Повидна!

Красноармеец был непреклонен. Со своими помощниками он начал торопить растянувшуюся чуть ли не на полкилометра пешую колонну войск, в хвосте которой находился артвзвод. Казачка не отступала. Сменив напористый тон на просительный, причитала:

— Ну куды я их дину, ридный ты мий? Воны ж не мои, дорогый! С колгоспу! От и довидка вид головы колгоспу! Ни держи ты нас!

— Подождите, сейчас пропустим. Пройдет колонна. Тогда и вы…

Женщина метнулась к стоявшим неподалеку погонщикам-подросткам и начала что-то быстро им говорить. Они в ответ кивали согласно.

— Наших кровей баба! — довольно крякнул сержант Гапоненко. — Кремень, своего добьется.

Гапоненко — высокий, смуглолицый, с глубоко посаженными глазами сумчанин. По-крестьянски медлительный, любит порядок, или, как он сам выражается, толк в любом деле, обладает той хозяйственной жилкой, без которой трудно в суровом фронтовом быту. У него всегда про запас солдатские пожитки начиная от портянок, куска мыла и кончая пуговицами, иглами с нитками, хотя на первый взгляд кажется, что он не бережет их, делится последним с товарищами. Потому и уважают его во взводе ребята, идут за советом и помощью. А еще он нравится знанием дела, открытым характером.

Гапоненко чуть ли не вдвое старше каждого из бойцов. В тридцатых годах отслужил срочную. Вернулся домой, женился, обзавелся хозяйством. Несколько лет кряду бригадирствовал в колхозе. В первые же дни войны ушел добровольцем в армию.

— Не мог я иначе поступить, хотя и жена была на сносях, — как-то разоткровенничался он. — Горе пришло к нам в дом, а кто его может отворотить? Да мы сами, больше никто. Прослушал я речь товарища Сталина и подался в военкомат. А там ни в какую. Уборка хлебов на носу. Нужно разрешение райкома партии. Побежал туда. Правда, без охоты, но отпустили. Наказали быть политбойцом. Мол, спросим, когда возвратишься. По старой специальности зачислили в артиллерию. Так и оказался тут, во взводе горных пушек. Политбойцом и командиром орудия.

В армии Гапоненко довольно быстро освоился с обязанностью командира орудия. Временно исполнял даже должность командира взвода. Приход младшего лейтенанта Николая Васнецова — худенького восемнадцатилетнего парнишки — воспринял с радостью. Помог разобраться в людях. За возраст, знание жизни Васнецов величал его по имени-отчеству — Виктор Гаврилович, а Гапоненко, несмотря на то, что на петлицах взводного было всего по одному «кубарю», называл его лейтенантом.

…Взвод двигался в самом хвосте пешей колонны. Ландшафт постепенно менялся. Все чаще попадались поросшие смешанным лесом холмы, перепадки с высокой, чуть ли не по пояс травой, дикими яблонями и грушами. В один из дней, извиваясь змеей, колонна сползла в глубокий распадок и на глазах начала растворяться в подступившем к обочине дороги густом березняке. Наконец-то появилась возможность укрыться от фашистских самолетов! Ребята повеселели, На обожженных кавказским солнцем лицах появились улыбки. Послышались шутки, смех.

К вечеру на горизонте обозначились очертания гор. Березы, дубы, ясени уступили место темно-зеленым соснам и елям, пирамидальным тополям. Копыта лошадей застучали по камню.

Глубокой ночью на перевале встретился воинам старик-чабан. Опираясь на посох, он стоял у края лощинки, в которой, тесно прижавшись друг к другу, лежали овцы. Колонна остановилась, командиры подошли к чабану.

— Мне бы, сынки, справку от вас, — обрадованно заговорил дед. — Для отчета председателю колхоза. Не оставлять же добро врагу. Выбился из сил, не дойду. Да и овечки устали.

Гапоненко соскочил с передка упряжки, протиснулся к чабану, расправил усы и попросил:

— Отец, а нас овечкой не снабдишь?

— Смотри, какой быстрый! — Один из командиров тронул сержанта за плечо.

— Выбирай. Выбирайте, сынки, — продолжал дед. — Всем хватит. Бумагу вот только…

— Будет бумага. — Гапоненко поскреб затылок и тяжело вздохнул. — Без печати, правда. От штаба отбились мы, батя.

Старик в раздумье махнул рукой:

— Что с вами поделаешь. Люди мы свои, советские. Поверю и без печати.

— Товарищ лейтенант! — подбежал к Васнецову Гапоненко. — Отец овечку нам выделяет. Расписка ему нужна.

Спешившись, Васнецов подошел к чабану, написал на тетрадном листе расписку. Тем временем Гапоненко отобрал в стаде годовалого валушка. Связав животину, красноармейцы взвалили ее на передок.

— Ну вот и ладно, — довольно пробасил Гапоненко. — Которую неделю рыба в томатном соусе да вобла. Осточертело уж!

Взвод отходил из-под Кубани, где гитлеровцам удалось расчленить оборону отдельного пулеметно-артиллерийского батальона. Дрались в полуокружении, пока под вечер от комбата не прибыл мотоциклист с приказом на отход. К этому времени прикрывавшие артиллеристов пехотинцы и пулеметчики в большинстве погибли, а те немногие, что остались в живых, скатились в небольшой овражек и ушли к реке.

Сниматься с огневой пришлось под вражеским огнем. К счастью, все обошлось: взвод не потерял ни одного человека. Повезло и с переправой: едва проскочили мост, как он от прямого попадания бомбы взлетел на воздух.

— Видно, в рубашках родились, товарищ лейтенант, — отер шершавой ладонью лицо Гапоненко. — Выскочили из захлопывающегося капкана.

На противоположном берегу Васнецов попробовал разыскать штаб батальона. Но разве в кутерьме откатывающихся войск фронта легко его найти! Однако надежды младший лейтенант не терял. Вглядывался в лица командиров, когда догонял отходящее колонны. Возмущался, негодовал, подчас поругивал начальство за всю эту кутерьму, казнил себя за то, что оторвался от батальона и плутает в отходящем потоке войск, как песчинка в бурной реке. Недоумевал, почему не предпринимает мер командование батальона укрепленного района, ведь оно наравне с ним отвечает за сохранность подразделений и части в целом. «Куда все девались? — размышлял Васнецов. — Неужели в этой суматохе забыли обо мне, о взводе? — И сам себе отвечал: — Нет, этого не может быть. Так не бывает. Тут что-то другое».

Николай хорошо знал требования уставов, держал в памяти лекции и советы преподавателей училища: командир обязан принять все меры к тому, чтобы не терять связи со старшим начальником. Одного не ведал Васнецов — обстоятельств того боя. Спустя два десятка лет он разыщет на архивных полках донесения и по скупым строкам восстановит события. Пулеметно-артиллерийские батальоны укрепленного района попали под клин танкового удара врага. Несколько часов кряду они сдерживали фашистскую бронированную лавину. Четыре десятка танков и самоходок горело перед позициями советских воинов, пока фашистам не удалось вклиниться в оборону. Автоматчики противника начали обходить КНП батальона. Комбат, хорошо знавший перипетии фронтовой жизни (от вольноопределяющегося до поручика прошел он дорогами первой мировой войны, в годы гражданской служил в Красной Армии), понял надвинувшуюся опасность, послал в роты мотоциклиста с приказом на отход, со штабными подразделениями продолжал приковывать к себе фашистов.

Успев сообщить об отходе лишь Васнецову, связной по пути к пулеметчикам был убит. А спустя десять минут фашистские танки утюжили окопы батальонного района обороны, в упор расстреливали пулеметные гнезда. В звериной злобе фашисты стирали с лица земли все живое. Истекая кровью, комбат встал перед надвигающимся на него танком и со словами: «Прощай, Родина, умираю за тебя!» — бросил под гусеницу машины гранаты. Так погиб этот храбрый русский человек капитан Петренко Иван Трофимович.

Из всего батальона военное счастье сопутствовало лишь взводу Васнецова. На его направлении противник, потеряв несколько танков, отошел. Видимо, гитлеровцы посчитали, что здесь не пройти, и сосредоточили усилия на соседях.

Чем дальше уходил взвод от места боя, тем сильнее давила ответственность на неокрепшие командирские плечи младшего лейтенанта Васнецова. Нужно было самому принимать решения, что раньше доводилось делать редко Был ротный, командир батальона они все и решали. Теперь самому нужно было обдумывать ситуацию. Нелегко это в тылу, а на передовой, да еще во время отхода войск трудно вдвойне. Обращаться к незнакомым командирам он не решался, все надеялся разыскать своих, не ведая о том, что из той мясорубки удалось выбраться мало кому не только из батальона, но даже из всего укрепрайона.

Под Васнецовым был выносливый дончак рыжей масти. Конем Николай обзавелся в одном из племенных ростовских совхозов. Взвод там делал привал. Только расположились перекусить — невдалеке послышалась стрельба. В конюшне заржала лошадь. Васнецов заскочил туда. В опустевшем помещении держал под уздцы храпевшего скакуна конюх. Увидев командира, он предложил ему коня.

— Берегите дончака, товарищ командир, — заговорил конюх. — Чистых кровей! Цены ему нет! С табуном отправить в тыл не решались. Приболел он, а дело-то оно вон как обернулось. Придут фашисты — заберут! Уж лучше пусть служит родной армии. Вы уж берегите его.

Дончак привык к Васнецову быстро. Поджарый, статный конь вызывал у окружающих восхищение. Ну а младший лейтенант души в нем не чаял. «Вот бы проскакать на этом красавце по родной деревне!» — не раз приходила ему в голову шальная мысль, а вслед за ней наплывали воспоминания детства.

Родословная семьи Васнецовых на Смоленщине начинается с деда Павла и бабушки Матрены. На рубеже второй половины прошлого века облюбовали они хуторок возле озера Пеньковое. Кругом леса, места, богатые дичью, грибами, ягодой. Речушка Жереспея изобиловала дичью и рыбой. Молодые, охочие до работы, поставили дом и постепенно начали обживаться.

Доход семье давала выделка кож. Дед по этой части был мастером на всю округу. Круглый год из дома не выветривался кислый запах овчины, пота и пара. Вначале кожи держали в квашнях, затем мяли, растягивали на самодельных станинах, дубили, красили И все это большей частью в помещении.

— Ты бы хоть передых нам давал, — ворчала Матрена Ерофеевна, — внуков чахотошными сделаешь. Зимой и летом кислая вонь.

— Выдюжат, — басил в ответ дед. — Было бы брюхо полным.

В хлеву стояла корова, бегали овцы, свиньи, гуси, другая мелкая живность. На низменных смоленских землях семья снимала неплохие урожаи ячменя, проса. Сеяли лен и коноплю. Все было в хозяйстве нужно.

Семья разрасталась. Пришла пора отделять сыновей. Начали ладить новый дом. Взрослые ходили веселые, улыбчивые, особенно мать Николая — Екатерина Андреевна: дом строился для них.

— Петя, Петр, — звала она мужа певучим голосом, — подь сюда. — И начинала в который раз обговаривать: — Тут полати для ребят поставим, здесь нашу кровать, в этом углу — печь, там настил для телка с ягнятами.

— Ладно, ладно, Катюша. Будет по-твоему. Дай под крышу дом подвести.

Отец Николая был мягким и добрым, по-крестьянски рассудительным человеком. Прежде чем на что-то решиться, вспоминал пословицу: «Семь раз отмерь, один отрежь», в противоположность жене-говорунье слыл молчуном. Не торопился он и тут. Однако перечить не хотел, на Катеринины слова обычно застенчиво улыбался, утешал: мол, после разберемся.

Жила большая семья дружно. По праздникам, а то и в долгие зимние вечера бабушка за прялкой запевала песню, ее подхватывали отец с матерью, подключались и младшие. И билась в стекла раздольная, вылетала на улицу на зависть соседям песня.

Но, как говорят, не было бы конца счастью, да несчастье подошло. Деду переломило бревном ноги. Он слег, да так и не поднялся. Недаром народная мудрость гласит: «Пришла беда — открывай ворота». Надорвавшись на работе, умерла мать. После окопов первой мировой войны пошатнулось здоровье отца. Вскоре не стало и его. И пришел в упадок васнецовский двор.

Непоседа по натуре, упорная по характеру бабушка Матрена Ерофеевна сопротивлялась надвигающейся нужде. Как могли, пособляли бабушке внуки. Работали на огороде, выходили в поле сеять и убирать хлеб. Рассчитывать приходилось на себя. Лошадь еще в гражданскую реквизировали белогвардейцы.

Правда, блеснула было и Васнецовым радость: за пуд жита Матрена Ерофеевна выменяла у проезжих цыган жеребенка. Назвали его Васькой. Жеребенок на радость семье рос быстро. Ребята чистили, холили его, по очереди выходили на выпас.

В один из воскресных июльских дней хуторяне выгнали скотину на луг. Погода стояла жаркая. Ближе к полудню мальчишки, оставив на Кольку скотину, побежали к реке. Залюбовавшись осколком цветного стекла на солнце, он обернулся на шорох в кустарнике. Огромная серая собака подкрадывалась к жеребенку. Колька закричал что было мочи. Собака метнулась в гущу кустов. На голос прибежали ребята. Серая гостья прыгнула в реку и поплыла. И тут кто-то из мальчишек не выдержал:

— Да ведь это волк!

— Волк, волк! Держи серого! Ату его! Ату! Лови его, лови!

Волк переплыл реку и скрылся в Завгаровом лесу. Не разжился серый на этот раз добычей. И все-таки жеребенка Ваську он подкараулил. «Бог дал, бог и взял», — в ответ на слезы ребятишек вздохнула бабушка.

Пятеро внуков остались на руках Матрены Ерофеевны. В неурожайные годы хлеба едва хватало до конца зимы. Николаю и Сергею приходилось брать сумки и отправляться на мельницу: помогали сельчанам насыпать муку в мешки, за это получали одну-другую пригоршню смолотого жита. После таких походов три — четыре дня на столе были лепешки. Затем — все снова.

Осенью тридцать первого года Николаю предстояло идти в школу. Бабушка из холста сшила новые штаны и рубашку. Книги, тетради, пенал, карандаши с ручкой прислал брат Дмитрий — студент Дорогобужского сельскохозяйственного техникума.

Радостны и тревожны были сборы. И вот настал долгожданный день. В сопровождении бабушки Николай пошел в школу.

У ворот повстречали учителя.

— Здравствуй, Ерофеевна! Нового питомца мне привела? Рад, очень рад! Хорошие у тебя ребята.

— Да уж стараюсь, Александр Григорьевич. — Бабушка смахнула платком набежавшую слезу. — Как могу, стараюсь. Без отца с матерью растут. Мне же годков ого сколько!

— Знаю, знаю, Ерофеевна. Как дела у Димы-то?

— Хорошо, батюшка, хорошо учится.

— Ну я побежал, Ерофеевна. Дела.

Немченков поспешил к крыльцу. Бабушка обернулась к Николаю:

— Слушайся его, Колюшка. Александр Григорьевич научит хорошему. Сиди смирно, все запоминай, внучек.

Учеба давалась Николаю легко. Первую четверть окончил на хорошо и отлично. Школьный совет премировал ботинками. За успехи получил подарок и в конце года. Начальную школу окончил с похвальным листом.

— Светлая ты моя головушка, — обняла Николая бабушка. — Спасибо, соколик ты мой, порадовал меня, старую.

Лицо Матрены Ерофеевны при этом расправилось от морщин и как-то сразу помолодело. Она долго смотрела на бумагу с печатью, где красными чернилами были выведены оценки, и чему-то своему улыбалась. Наконец оторвала от листа взгляд и заторопилась к чулану.

— И у меня тоже есть подарочек. Лапотки новые купила. Вечор мужик сельский проезжал. Он и продал за четверть самогонки.

В пятый класс надо было ходить за пять километров. Тем временем в жизни Николая произошли перемены. Год оказался неурожайным. Колхоз с сельчанами расплачивался картошкой, но и ее было мало. Коля поделился грустными мыслями с классным руководителем Ивановым. Учитель посоветовал пойти в районо и попроситься в детдом. Бабушка поддержала учителя, со слезами на глазах обронила:

— Не протянем мы, Колюшка, придется идти.

Из дома Колька вышел ранним утром. По дороге его подхватил мужик на повозку. К вечеру были в Смоленске. Город удивил: дома кирпичные, крытые железом. Улицы широкие, мощенные камнем. Паренек остановился и засмотрелся на катившиеся по рельсам вагоны. Что это еще за диковина! «Трамвай, — вспомнил картинку в книге. — Ну да, он! Вот это да, здорово!»

Не без приключений на второй день получил направление и к вечеру уехал поездом в Ярцево, оттуда добрался до деревни Воронино, где находился детдом. После небольших формальностей по устройству дежурный воспитатель показал кровать, тумбочку. Николая поразили чистота помещений, вкусный, сытный ужин.

В первые дни пришлось испытать немало волнений. Воспитанники Пуренков, Молотков не бросали замашек беспризорников — привыкли брать верх угрозой, а то и силой, заставляли младших по возрасту ребят заправлять за них кровати, убирать помещения.

В один из предновогодних вечеров Молотков через дружков приказал Кольке Васнецову пойти к директору и украсть папиросы.

— Ишь чего захотел! Ну и гусь! — возмутился Николай. — У нас в семье воров не было.

Минут через пятнадцать Молотков подошел, смерил Николая косым взглядом и покривил губами.

— Будем драться. Кто верх одержит, тот и будет тут командовать.

— Зачем нам командовать? Для этого есть директор, воспитатели, совет.

— Поговори еще, деревня! — угрюмо отрубил Молотков. — Ишь какой принц выискался. Не дери нос, сопли утри, не то зенки повыколю.

Вечером воспитанники собрались к месту «схватки». Еще бы, «голова» будет учить новенького! Васнецов с Молотковым сошлись в круге и начали бороться. Бывшему беспризорнику одолеть крепкого деревенского мальчишку никак не удавалось, несмотря на все уловки. В какой-то миг Молотков расслабился. Этого было достаточно, чтобы «голова» оказался на земле. В кругу мальчишек послышался вздох.

— Никак, самого «голову» одолел. Не фунт тебе изюму. Вот это да! — пропищал Кешка Самойлов.

Под общий гул одобрительных голосов Васнецов встал, отряхнул рубашку, обернулся к распластавшемуся на земле Молоткову.

— Чего лежишь? Поднимайся, начнем снова.

Молотков встал и с перекошенным злостью лицом, забыв все и вся, бросился на Николая. Однако ярость плохой помощник. Воспользовавшись очередной оплошностью Молоткова, Васнецов схватил его за руки, упал на спину, перебросил через себя и тут же оказался на нем. «Голова» начал было кусаться, за что получил пару оплеух. И лишь тогда сквозь зубы процедил: «Твоя взяла». Детдомовская братия порадовалась победе Васнецова.

Дня через три Молотков сбежал. Васнецов быстро вошел в коллективную жизнь. В конце третьей четверти был избран в детсовет.

Детдомовцы учились, работали, занимались физкультурой, участвовали в художественной самодеятельности. Словом, делали то, что и положено детям.

Время летело незаметно. После окончания седьмого класса в числе четырех воспитанников Николай получил направление в Краснинский детдом для продолжения учебы в средней школе. Другие ребята и девчата пополнили классы школ фабрично-заводского обучения, влились в рабочие коллективы.

В первый день нового учебного года состоялся митинг. Настроение было приподнятое. Ребята в свежих рубашках, отутюженных брюках, у большинства повязаны пионерские галстуки. Девочки в новой форме. В школу шли под пионерским флагом, под медь оркестра.

Васнецова вновь без остатка захватила учеба. Время было бурное, горячее. Страна строилась, покоряла землю, реки, небо… Днепрогэс, Сталинградский тракторный, Комсомольск-на-Амуре… Ребята и девчата до хрипоты спорили, обсуждая важнейшие события, мечтали быстрее стать взрослыми, хозяевами войти в жизнь. Омрачало лишь то, что над Европой нависла тень коричневой свастики. Фашисты оккупировали Польшу, Чехословакию, Францию…

На границе было неспокойно. Клич комсомола «Молодежь, учись военному делу!» набатом пронесся по стране. Ребята-детдомовцы все чаще стали говорить о военных училищах. Не дожидаясь окончания средней школы, писали заявления. Не раздумывал и Николай, тем более что братья Александр, Сергей и Алексей, курсанты Смоленского артиллерийского училища, в письмах советовали поступать туда и ему.

Подал документы. Сдал экзамены. Вызвали на мандатную комиссию, Высокий, плотный майор, окинув его улыбчивым взглядом, обернулся к членам комиссии:

— Теперь у нас почти полный орудийный расчет из Васнецовых. Каково, товарищи? Семейные династии идут укреплять нашу армию! Это же здорово!

Братья ждали Кольку у двери, за которой заседала комиссия. Встретили радушно. Так Николай перевернул еще одну страницу пока неведомой жизни. Братья поздравили его и взяли над ним шефство.

В середине июня сорок первого старшие Васнецовы сдали государственные экзамены, а двадцать четвертого училище провожало выпускной курс на фронт. Торжественного ритуала не было. В тревожном молчании замерли курсантские шеренги. Начальник училища — немногословный пожилой полковник — чеканил слова:

— Родина в опасности. Фашисты бросили против нас армаду самолетов, танков, мотопехоты. Они хотят уничтожить советский строй, а это значит — нас с вами. Сапог гитлеровского солдата топчет землю Отечества. Будем стойки и мужественны! Дадим отпор агрессору!

Потом началось прощание.

— Будь здоров, Николай, — обнял младшего брата Александр.

— Счастливо оставаться, — пожал руку Алексей.

— Если доведется, — стиснул в объятиях Сергей, — поклонись от нас бабушке Матрене. Скажи ей, солдатской чести не уроним. До встречи, братишка!

Труба сыграла сбор. Мимо курсантского строя печатали шаг выпускники. Они шли в пекло войны, шли с огромным желанием возмездия, уверенностью в победе. Николай поискал глазами братьев. И когда уже не надеялся найти их в общем строю, обернулся Алексей. Он поднял руку.

— До встречи, Колюха! — донеслись слова.

— До встречи, Алеша!

Война изменила жизнь училища. Курсанты сразу посерьезнели, еще внимательнее стали относиться к занятиям, тренировкам. Все с тревогой вслушивались в сводки Совинформбюро. Отмечали на картах оставленные советскими войсками города.

Вскоре дыхание фронта приблизилось и к Смоленску. Начались налеты вражеской авиации. После одной из бомбежек загорелся склад вещевого имущества училища. Курсантов стали привлекать к дежурствам по гарнизону, розыску диверсантов. Совместно со стрелковыми частями училище принимало участие в уничтожении фашистского десанта.

В один из дней был получен приказ об эвакуации училища, Быстро погрузили в вагоны учебно-материальную часть, продукты. Эшелон двинулся в путь. Застучали колеса на стыках рельсов. В окна и двери теплушек врывался упругий ветер. Курсанты с тоской покидали знакомые места.

На остановках — разудалые переборы гармошек, песни, женский плач. Шел призыв в армию. Курсанты спешили к репродукторам и с затаенным дыханием слушали сводки.

В двадцатых числах июля училище прибыло на станцию Ирбит. Здесь, в небольшом таежном городке, курсанты приступили к учебе. Время было тревожное. Советская Армия под натиском превосходящих сил врага отходила на восток. «Когда же? — спрашивали курсанты друг друга. — Когда наши погонят гитлеровцев?»

— Остановим, обязательно остановим, — говорил комиссар дивизиона старший политрук Пашнин. — Нужно время. Видели, какие силы двигались навстречу нам? И все туда, на фронт. Наша с вами задача, товарищу, учиться, осваивать артиллерийскую науку. И чем скорее освоим, тем лучше. Этого требует Родина. Ни на день нельзя допускать послабления, упрощения.

Пашнин прибыл к ним в начале октября. Пожилой, сутуловатый человек, на котором еще нескладно сидела военная форма, по натуре простой, душевный, бывший преподаватель истории, он как-то сразу стал дорог всем.

— Советская Армия не только остановит, но и погонит вражескую нечисть из-под Москвы, — говорил комиссар. — Так было не раз, так будет и теперь! Россия никогда не стояла на коленях. Тем более сейчас, когда ее народы познали свободу, равенство, братство. Повернуть вспять историю человечества невозможно!

Таким был комиссар дивизиона.

Занимались по десять — двенадцать часов. В классах, в поле при пятидесятиградусных морозах. Все торопились: преподаватели — больше передать, а курсанты — взять знаний. Вести с фронтов по-прежнему приходили нерадостные. В октябре враг прорвался в Крым, в ноябре фашисты овладели Ростовом-на-Дону. Тяжелые бои шли под Москвой и Ленинградом.

В Ирбит начали прибывать эшелоны с ранеными. Здесь, в глубоком тылу, их окружали заботой и вниманием. Как-то погожим морозным днем курсанты отправились в госпиталь. Разошлись по палатам. К Васнецову подбежал Ваня Савин.

— Колька, куда ты запропастился? Пляши! Знаешь, кого я встретил? Александра, брата твоего!

— Да ну?!

— Вот тебе и ну! Лежит через две палаты. Заходим, представляемся. Один из раненых улыбается и спрашивает: «Из смоленского, значит, ребята? Я тоже из него. Этого года выпуска. У меня братишка там остался. Васнецов Николай. Случаем, не знаете?» — «Как же, — говорю, — в одном взводе с ним». И сюда бегом.

Васнецов поспешил вслед за Савиным. В палате действительно был Александр.

— Колюха, вот радость-то! Садись, да садись же ты!

Александр подвинулся, освобождая край кровати. На табурет предложил сесть Савину. Начал расспрашивать о житье-бытье, о знакомых преподавателях, вперемежку рассказал о своих фронтовых перипетиях.

— Фашисты сильны, — говорил Александр, — но бить их можно. Да еще как бить! За милую душу! Жаль, что у нас пока не хватает сил встречать, как положено. Но будет и на нашей улице праздник! Обязательно будет, ребята! Что же касается разных там слухов о непобедимости фашистов… Враки это. Сам видел, как драпают фрицы. Под Тихвином мы им так всыпали, что в одних исподниках бежали. Так-то вот!

Постепенно палата наполнялась курсантами. Видно, Савин успел сообщать об Александре не только Николаю. Ребятам хотелось послушать рассказ фронтовика. Саша заинтересованно взглянул на это, размял папиросу, чиркнул спичкой, прикурил и продолжил:

— Наверное, ждете рассказа о самом-самом важном на фронте? — Он выдержал паузу. — Все главное. Да, да, все необходимое. Знание материальной части, основ и правил стрельбы, умение быстро ориентироваться, реагировать на изменение обстановки, командовать людьми, приказывать, не теряться в сложных ситуациях, когда счет жизни пошел на секунды.

Александр затянулся дымком, улыбаясь чему-то своему, отдышался. По его бледному лицу побежали струйки пота. Видно было, что разговор его утомил.

— Подробнее поговорим об этом, ребята, в училище. Думаю, что командование предоставит мне возможность выступить перед вами. Но практический совет дам.

На соседней койке заворочался раненый. Он тихо, с хрипотцой произнес:

— Саш, напомни ребятам о стволе. Им знать об этом нужно. Очень нужно.

— Да, расскажу. У нас, противотанкистов, говорят: «Ствол длинный — жизнь короткая!» В этом фронтовом изречении заложен определенный смысл. Находимся в боевых порядках пехоты. Ну и, естественно, фрицы сосредоточивают основную массу артиллерийско-минометного и пулеметного огня на нас. Так вот, чтобы жизнь оказалась длиннее, оборудование огневых позиций нужно начинать с ровика для укрытия личного состава. Иначе орудия останутся без людей. Вы поняли меня? Берегите бойцов. Они ваша опора, главная сила в бою, ребята!

В палату вошла медсестра.

— Батюшки! Что тут еще за сборище! — всплеснула она руками.

— Свои люди сошлись! — обернулся на ее голос Александр. — Так сказать, однокашники. Из одного училища мы, сестричка!

— Ну и что из этого? Духотища в палате-то какая, не продохнуть! Время посещения окончилось.

Курсанты потянулись к выходу. Николай задержался у постели брата.

— Саш, Алексея с Сергеем не встречал?

— Нет, не видел я их, Коля. По разным фронтам нас разбросало. — По лицу Александра пробежала тень. Он тяжело вздохнул и глухо произнес: — Ничего, встретимся, обязательно встретимся, Никола! Не может быть, чтобы война всех нас под корень извела.

Николай с Александром виделись еще много раз. Выписавшись из госпиталя, Саша побывал в училище. Выступил перед курсантами. Там братья и простились.

В феврале сорок второго Васнецов сдал экзамены и убыл в распоряжение командующего войсками Северо-Кавказского военного округа. Попал в укрепрайон. Принял взвод горных пушек. Такое назначение его не устраивало. Мечтал о фронте. Написал рапорт с просьбой отправить на фронт. Пришлось от командира батальона выслушать немало упреков. На этом все и кончилось.

…Во второй половине июля гитлеровцы достигли рубежа обороны укрепрайона. Наши войска заранее оборудовали местность в инженерном отношении, вымерили расстояния до ориентиров, перекрестков дорог, отдельных построек, установили минные поля, проволочные заграждения.

С приближением противника усилили боевое охранение, выслали вперед дозоры, удвоили посты наблюдения. Выдвижение фашистов обнаружили своевременно.

…Вражеский дозор остановился у проволочного заграждения, гитлеровцы сошли с мотоциклов. В бинокль хорошо были видны их лица. Офицер в фуражке с высокой тульей отдавал распоряжение. Солдаты в серо-зеленых мундирах с засученными по локоть рукавами, встав навытяжку, слушали его. Некоторые срывались с места, бежали к мотоциклам, что-то брали из люлек и становились в строй.

Тем временем подошли основные силы противника. С передних бронетранспортеров стали соскакивать солдаты. Рассыпавшись, дозор двинулся к проволочному заграждению.

— Ишь вы, гуси лапчатые, — не выдержал наводчик орудия Сидоров. — Точно хозяева какие идут, даже не пригибаются.

— Чего медлим? — подал голос сержант Гапоненко.

Нервничает. Да и всем как-то не по себе. Первая встреча с фашистами. Васнецов оборачивается к Гапоненко.

— Зачем торопиться? Противник нас пока не обнаружил. Пусть побольше скопится фрицев, тогда и ударим.

— Так-то оно так! Да как бы хуже не было, когда гитлеровцы порежут проволоку.

Разговор обрывает долгожданная команда. Васнецов дублирует ее во весь голос.

— Огонь! — разносится по позиции. — Огонь! Огонь!

Орудийные выстрелы и треск пулеметных очередей разрывают тишину. В расположении противника рвутся снаряды.

Фашисты заметались, частью попадали, а частью побежали к спасительной рощице. Вспыхнул бронетранспортер, за ним второй, перевернулся вражеский мотоцикл.

— Не нравится, — подает голос Гапоненко. — Ишь, сволочи, побежали.

Вражеские солдаты скатились к рощице и растворились среди деревьев. На месте боя продолжали чадить бронетранспортеры и мотоциклы. Около двух часов потребовалось противнику, чтобы прийти в себя. Теперь он организовал наступление по всем правилам: минут сорок его артиллерия долбила нашу оборону. Вот появились танки, а за ними — пехота. Вслед за первой двигалась вторая волна гитлеровцев.

Нервы красноармейцев и командиров напряжены до предела. Еще бы: первая встреча с вражескими танками! У стрелков и пулеметчиков надежда на артиллеристов. Видно, как они то и дело оглядываются на орудия.

С каждой минутой танки все ближе и ближе. Их огонь становится точнее. Вражеский снаряд попал в пулеметное гнездо, «максим» подпрыгнул и на глазах развалился. Не минули снаряды и пехотинцев. Раненый боец приполз на огневую артиллеристов.

— Что же вы, братцы? Немец нас крошит, а вы молчите. Лейтенанта в клочья, ребят…

Пехотинец потерял сознание. Зазвонил телефон. Командир пулеметно-артиллерийского батальона распорядился:

— Огонь по вражеской нечисти!

Васнецов подал команду. Грохнули выстрелы. Снаряды легких пушек лишь высекли искры на броне гитлеровских танков.

— Не берут, — с горечью произнес Васнецов.

— Прут и прут, — сокрушенно проговорил стоявший рядом Гапоненко.

— По гусеницам наводить! — во весь голос закричал Васнецов. — По гусеницам…

Гапоненко понял командира взвода, бросился к орудию, оттолкнул наводчика от панорамы и проворно заработал механизмами наводки. Рядом разорвался снаряд. Взрывной волной сержанта и молодого заряжающего отшвырнуло от орудия. «Все, конец ребятам!» — тревожно сжалось сердце у Васнецова, Николай побежал к орудию. И тут увидел: Гапоненко силится встать. Подхватил его за плечи.

Сержант сел и, раскачивая головой, выдавил с трудом:

— Ух и саданул фашист. Из глаз искры сыпятся. Не вижу ничего, командир.

— Пройдет, скоро пройдет. Сиди.

Младший лейтенант плеснул водой из фляги в лицо сержанта. Рядом застонал, поднимаясь, заряжающей. Выстрел соседнего орудия заставил Васнецова оглянуться. Расчет бросал вверх пилотки. Николай перевел взгляд на фашистские танки. Над одной из вражеских машин полыхало пламя. «Берут! Берут наши снаряды крупповскую сталь!» — возликовал младший лейтенант. Васнецову хотелось обнять ребят. Но этого сейчас сделать нельзя — противник продолжает атаку. Николай скорректировал прицел и подал команду.

Бой продолжался. В один из перерывов наши стрелки привели пленных немецких танкистов. Фашисты держали себя нагло. Рыжий унтер-офицер с рваным шрамом во всю щеку хвастал по принципу: «Ростов возьмем с бомбежкой, Кавказ — с гармошкой». В его документах оказалось с десяток фотографий, на которых он был запечатлен за неблаговидными делами на оккупированной территории. Младший лейтенант взял одну фотографию. Фашист держал в руках гуся и, улыбаясь, наблюдал за конвульсиями повешенного человека. Николай положил фото в полевую сумку. Пленных отправили в штаб.

Сосредоточив внимание на отражении атаки фашистов в своем секторе, Васнецов не обратил внимания на то, что бой ширился и вскоре загремел по всему району обороны батальона. Противник бросал в атаки все больше и больше танков и мотопехоты. Под вечер ему наконец удалось вклиниться в нашу оборону и рассечь ее.

В памяти Васнецова надолго остался первый бой. Тревожный и горький. Он много раз приходил в коротких снах, вновь и вновь заставлял переживать мгновения опасности. Дальше будут схватки с врагом намного труднее, но он воспримет их как должное. Этот же бой — первый в жизни — останется с ним навсегда.

С него и начались мытарства взвода Васнецова. Песчинкой, затерявшейся среди отходящего потока войск, он делил вместе с ними все невзгоды. Взводу пришлось прикрывать отход, драться врукопашную с фашистской пехотой, вместе со всеми испытывать налеты авиации противника. И все время младший лейтенант искал свой батальон.

…С каждым переходом ощутимее становилось дыхание моря. Яблоневые сады сменялись посадками виноградника, табака высотой до полутора метров, кукурузы. Красноармейцы ломали початки, с удовольствием ели.

На одном из привалов Гапоненко протянул Васнецову пригоршню крупных плодов.

— Погрызите, товарищ лейтенант.

На недоуменный взгляд командира Гапоненко ответил, указывая на ветвистые деревья:

— Грецкие орехи, товарищ лейтенант.

Васнецов разгрыз орех. Ядро оказалось вкусным. Он с удовольствием начал собирать плоды, вспоминая мелкие орешки родных смоленских мест.

К вечеру артиллеристы увидели впереди черную, уходящую к самому горизонту полосу. В лица ударил влажный воздух. Васнецов поднялся на скакуне на невысокий холмик и начал смотреть в бинокль на переливающуюся на солнце синюю воду. Почуяв влагу, конь ударил о землю копытом и тревожно заржал.

По колонне разнеслись зычные голоса: «Увеличить дистанцию! Рассредоточиться!» Стрелки бежали под деревья, стоявшие вблизи. Туда же сворачивали санитарные упряжки, повозки, двуколки. Дорога заметно опустела. И только тогда на горизонте Васнецов заметал фашистские самолеты и поспешил к орудиям.

Ездовые стегнули лошадей. Упряжки понеслись к небольшой дубовой роще, находящейся метрах в двухстах. Только успели скрыться, как вражеские самолеты начали пикировать. Раздались взрывы бомб. Вспарывая воздух, засвистели осколки, застучали очереди крупнокалиберных пулеметов. Спустя минуты две самолеты вновь прошлись над рассыпавшейся по обочине дороги колонне войск. А после улетели.

— Пронесло! — с облегчением проговорил Гапоненко, обернувшись к Васнецову. — Вовремя сориентировались, товарищ лейтенант. Не успей мы укрыться, фашисты прошлись бы по нам. Да еще как!

— Вовремя, Виктор Гаврилович. Мы все делаем вовремя. Только вот шлепаем которую сотню километров и никак не можем найти своих.

— Да разве же в этой кутерьме разыщешь, товарищ лейтенант?

— Надо, Гаврилыч, надо.

Дальше двигались без происшествий. Ночью прошли Туапсе. Затемненные улицы прифронтового городка были пустынны. Регулировщики торопили, предупреждали: не скапливаться. Городок небольшой, задержаться в нем до рассвета — значит стать мишенью для вражеской авиации.

Подошли к Лазаревской. Пристанционная площадь оказалась забитой пехотинцами, саперами, моряками. С железнодорожных платформ бойцы сгружали орудия, санитарные фургоны, армейские повозки. Лучи прожекторов кинжалами пронизывали небо, скользили по морю. Вода отсвечивала глянцем и казалась диковинной. Невдалеке ревели двигатели. Поговаривали, что там аэродром бомбардировочной авиации.

Васнецов с трудом разыскал коменданта гарнизона. Лейтенант-моряк поднял на него уставшее, с красными от бессонницы глазами лицо и переспросил:

— Сто пятьдесят восьмой укрепрайон, пулеметно-артиллерийский батальон? Ну ты, младшой, даешь. Сколько топаете — не нашли, а тут, браток, и говорить нечего. За последние дни кого только видеть не довелось. И все, как правило, своих ищут. Спросил бы чего полегче.

Наверное, вид у Васнецова был слишком удрученный. Комендант не выдержал, потянулся к обшей тетради. Пробежал несколько страниц и огорченно вздохнул.

— Нет, артиллерист, не попадался моим ребятам никто из твоей части. — Лейтенант потер висок и в раздумье закончил: — Вот что, давай-ка в Ново-Алексеевскую. Там штаб армии. Дуй туда со своим хозяйством. Может, кого и разыщешь.

Комендант не ошибся. Штаб армии находился в Ново-Алексеевской.

— Наконец-то нашел!

Начальник патруля недоуменно посмотрел на Васнецова.

— Кого нашел, младший лейтенант?

— Начальство, известно кого. Которую неделю как неприкаянный со взводом болтаюсь.

— А-а-а, — улыбнулся лейтенант, — из скитальцев, значит. Ты не первый. Тут пару часов назад майор полк привел. Аж в пляс пустился от радости, что нашел своих. Иди докладывай. Твои артиллеристы вон в том флигеле.

Оставив личный состав на околице, Васнецов поспешил в штаб. Начальник штаба артиллерии армии — невысокий подполковник в начищенных до блеска сапогах со шпорами — выслушал доклад, поинтересовался материальной частью.

— Орудия в исправности, личный состав полностью.

— Молодец, младший лейтенант.

Подполковник подошел к окну, глянул во двор и присвистнул.

— Ух ты! Чей же это иноходец чистых кровей? Уж не твой ли, младший лейтенант?

— Мой, товарищ подполковник, — ответил Васнецов.

— Да ну! — Подполковник окинул Васнецова оценивающим взглядом и как бы про себя обронил: — На вид вроде и щупловат ты, а какого иноходца отхватал! Не каждый командир полка имеет такого красавца. — И чуть помедлив: — Куда же тебя пристроить? Вот что, пойдешь командовать огневым взводом в пятьсот тридцатый истребительный противотанковый артиллерийский полк.

— А как же мой взвод? Куда его?

— Передашь другому. Подберем на твое хозяйство старичка. Под стать материальной части.

Васнецов посмотрел на подполковника расширенными от удивления глазами. Начальник штаба артиллерии, видимо, понял состояние Васнецова.

— Жаль расставаться с людьми?

— Так точно, жаль. Привык к ним, сколько километров вместе оттопали. Да и ребята ко мне привыкли…

— Понимаю тебя. Но твои горные пушки вряд ли много будем использовать в предстоящих боях. Устарели они. К тому же маловато их у нас в армии. Ты же парень совсем молодой, нужно расти. В пятьсот тридцатом орудия современные. Брать же с собой личный состав не резон. Расчеты знают материальную часть. Найдем им тут дело. Как, согласен?

Подполковник ответить не дал.

— Ну вот и хорошо. Значит, договорились. Попрощайся с людьми и отправляйся в помещение запасной роты. Там уже несколько командиров вашего полка ждут оказии. Да, взвод доставь сюда, коня сдашь штабному ординарцу. Тебе он там ни к чему. Матчасть на мехтяге.

Васнецов, огорошенный свалившейся новостью и огорченный предстоящим расставанием с товарищами, вышел из штаба. Дончак, заслышав его шаги, повернул голову и радостно заржал. Николай подошел, потрепал его по холке, сунул в ласковые губы коня кусок сахару, вскочил в седло и подумал: «Вот она, военная жизнь. Не думал не гадал час назад, как круто распорядится судьба. Что людям скажу? Поймут ли они меня?»

С тяжелым сердцем ехал младший лейтенант Васнецов прощаться со взводом.