Батарейцы

НА ПРАВОМ КРЫЛЕ ФРОНТА

Каждый город имеет свое лицо. Воспетую поэтами, композиторами, певцами древнюю и вечно молодую столицу Грузии разделяет красавица-Кура. Река несет свои бирюзовые воды среди гористых берегов. Островерхие башни, напоминающее о седой старине, строения из тесаного камня, гранитные памятники древности соседствуют в Тбилиси с небольшими, увитыми виноградником и плющом теснящимися на крутых террасах современными домами. На окраинах города узкие кривые улочки, в центре — широкие мостовые. На базарах и базарчиках — горы винограда, абрикосов, груш, яблок, различных трав, зеленого лука и чеснока. Запахи шашлыка, чебуреков, острых восточных кушаний висят в воздухе.

Мужчины, вплоть до преклонного возраста, в кителях и брюках полувоенного покроя, разных тонов и расцветок, в сапогах, в бурках, непременно с кинжалами на ремнях. Большинство женщин — в черном одеянии, лица до самых глаз прикрыты платками.

Грузины — народ гостеприимный. К людям в военной форме питают уважение. Радушно приглашают отведать фруктов, вина, обижаются, если не заходят во двор. А еще они — гордые и веселые, любят песню.

По вечерам после душного дня горожане собираются по берегам бурной Куры подышать прохладным воздухом, полюбоваться снежными вершинами гор в голубой дымке. Но падают сумерки, набережная и улицы пустеют. Город замирает. В домах — ни огонька: строго соблюдается светомаскировка. Это и понятно — время военное.

Таким встретил артиллеристов Тбилиси. Полк расквартировался на окраине города. Приводили себя в порядок. Бойцы и командиры помылись в бане, постирали и подлатали поистрепавшееся в боях обмундирование, подстриглись, отоспались в жарко натопленных домах и как-то сразу преобразились. На лицах пожилых разгладились морщины. В осанке появились подтянутость, опрятность, даже молодцеватость и щеголеватость. Молодежь и вовсе стало не узнать: стерильной белизны подворотнички, до блеска начищенные сапоги, у многих взводных невесть откуда взялись фуражки.

Отдохнули. Теперь часто можно было слышать шутки, смех и песню. Под гармонику сержанта Николая Полякова вечерами пели «Священную войну», «В землянке», «Тройку». Словно течение большой широкой реки, плавно катилась русская песня над грузинскими кварталами — то заунывная, как посвист вьюги, то раздольная, как простор матушки-Волги, то торжественная, как журавлиный клич на утренней зорьке. Старики слушали молча, женщины перешептывались, украдкой вытирали слезы, а вездесущее ребятишки нередко подпевали.

В свободное от занятий время артиллеристы знакомились с достопримечательностями города, помогали рабочим местных предприятий. Как-то их пригласили на встречу труженики одного из заводов. Был воскресный день. Воины прибыли при полном параде. Парторг и представители профсоюза предложили пройти по цехам. Рабочие оказались на своих местах.

— Война заставила отказаться от выходных, — пояснил парторг, — как и от нормированного рабочего дня. Обстановка требует. Мины фронту нужны.

Прошли в литейный цех. Над формовкой колдовал белый, как лунь, рабочий. Рядом с ним стояли три черноглазых подростка.

— Принимай гостей, Вано Милхазович!

— Гостей? — обернулся рабочий и заулыбался. — Дорогие наши фронтовики! Милости прошу! Милости прошу!

По теплым ноткам в голосе нетрудно было догадаться, что Вано Милхазович обрадовался гостям. Он охотно ознакомил воинов с процессом работы, поведал о том, что в сорок первом собрался было уходить на пенсию. Шестьдесят пять стукнуло, да и здоровьишко начало сдавать: сказалась царская каторга. А тут война. Остался на заводе.

— Проводил на фронт сыновей, — рассказывал Вано Милхазович. — Старуха моя умерла. Перешел жить в цех. С разрешения директора поставили мне в подсобке топчан. Прикорну пару часов, и опять за дело. План выполняю на двести процентов, готовлю подростков к самостоятельной работе. Жду Победы!

Победа! Это дорогое для каждого слово артиллеристам довелось на заводе слышать много раз. О ней говорили на митинге-встрече с передовиками производства. Во имя Победы люди недоедали, недосыпали, сутками не покидали рабочих мест. Вот оно, единство фронта и тыла, та сила, которую врагу не одолеть. До этого Васнецов не задумывался о таком единении. Да и некогда было размышлять. То отходили, то отбивались от наседавшего врага. И только теперь по-особому почувствовал его, сердцем и разумом воспринял.

Вскоре стало поступать пополнение. Прибывали в основном ребята из закавказских республик: грузины, армяне, азербайджанцы — вчерашние школьники, студенты, рабочие, колхозники. Народ молодой, грамотный, жаждущей схватки с врагом. Воинское становление, не в пример мирному времени, шло быстро. Спустя десяток дней новички уже выполняли свои обязанности. Воспитанию молодежи во многом способствовали фронтовики. Рассказы о поединках с врагом, в которых на первое место ставились не только храбрость, но и умение, помогали новичкам делать выводы о том, что без хорошего владения оружием об успехе в бою нечего мечтать.

Как-то поздним вечером Васнецов увидел такую картину: сбившись в кружок, красноармейцы с интересом слушают туляка Николая Полякова.

— Остались мы вдвоем, а танк прет на огневую, — рассказывает тот. — По спине мурашки. Еще пару минут — и раздавит он нас с орудием. Кусаю в кровь губы, а сам шепчу: «Нет, шалишь, фриц, рано нам по ту сторону земли». Открыл затвор, заряжающей дослал в казенник снаряд. Работаю механизмами наводки, пот глаза застилает, а заряжающей торопит: «Быстрее, быстрее — сомнет гад». Под ногами уже земля ходуном ходит. «Пошел ты!..» — выплескиваю злость и нажимаю на спуск. Орудие отскакивает назад. Падая, успеваю заметить, как снаряд рванул фашистский танк.

Герой Советского Союза В. А. Левонян.

Невысокий черноглазый паренек проводит рукой по стриженной под нулевку голове:

— Как это рванул, товарищ сержант?

— А вот так. Снаряд угодил, Левонян, в боезапас. Своротило башню танка.

— За это вас и наградили орденом?

— Не только. Пять часов кряду мы держали оборону. Вышли снаряды — стали отбиваться гранатами. Я тогда павшего в бою командира взвода заменил. Отошли только по приказу.

Левонян — любознательный паренек. В чем не разберется, спрашивает, пока не уяснит. Да и не только он. Все новички из последнего пополнения — занимаются с энтузиазмом. Обступят орудие, а в глазах такой интерес, что забывают о перерывах.

Из госпиталей приходили в полк опытные воины. Обстрелянных, тем более знающих специальности назначали на командирские должности.

В начале ноября 1942 года полк получил новую материальную часть. Пушки и бронированные тягачи по своим тактико-техническим данным значительно превосходили имевшиеся технику и вооружение.

— Ничего не скажешь, хороша! — окидывая оценивающим взглядом пушку, произнес Чигрин. — Вес меньше, скорострельность выше, бронепробиваемость больше! — Григорий Матвеевич задержал взгляд на тягаче. — А его разве сравнишь с трактором? Не сравнишь! Игрушка!

О такой технике артиллеристы мечтали, особенно когда стало известно о принятии ее на вооружение. Командующий артиллерией после боев за Новороссийск обещал заменить материальную часть на новую. И вот теперь мечта сбылась. Радость до краев переполняла сердца. Несколько дней только и разговоров было, что о новой технике. Первое время не хватало учебных пособий. В основу обучения легли практические занятия на материальной части. Приходилось проводить дополнительные тренировки, уплотнять и без того напряженные занятия.

Все, от красноармейцев до командира полка, знали, что в любое время могут потребоваться на фронте: обстановка там по-прежнему была трудной.

Люди уставали, особенно выматывались недавно влившиеся в полк красноармейцы. Вечерами они в изнеможении валились с ног. Однако никто не жаловался на трудности. Номера расчетов Василий Аветисян, Мурад Мирзоян, Петр Кевлишвили овладели не только своими специальностями, но и смежными.

Для определения готовности к выполнению задач выехали на полигон, где в условиях, приближенных к боевым, состоялись итоговые занятия по сколачиванию расчетов, взводов, батарей. На фоне тактической обстановки провели стрельбы. Результаты превзошли ожидания. Многие батареи получили хорошие оценки, но Чигрина — на балл выше. На подведении итогов командир полка объявил его подразделению благодарность.

530-й полк усиленно готовился к выезду на фронт. Задачи решали с учетом горного рельефа местности. Занимались, как любил говорить Чигрин, стахановским методом. Комбат был весел, доволен. На то были причины: на последнем совещании в штабе полка батарею вновь отметили за хорошую организацию учебного процесса.

Командир батареи — человек открытого характера. Радовался вместе со всеми успехам, огорчался неудачам. Темпераментный, подвижный, Григорий Матвеевич всецело был поглощен подготовкой людей и техники к предстоящим боям, не терпел проволочек.

— Люди должны быть заняты, — любил говорить он командирам. — Учиться, учиться и учиться — вот первейшая задача.

Григорий Матвеевич оставался верен своим словам. Даже в свободное от занятий время он находил дело. То организовывал выступления лучших специалистов, которые тут же обменивались опытом, то устраивал тренировки. В один из выходных дней провел соревнования между расчетами по знанию материальной части орудия и боевой работе.

— Молодцы! — похвалил за инициативу заглянувший к чигринцам подполковник Воеводский. — Нужно во всех батареях провести такие соревнования, ну а потом — на первенство полка.

В хлопотах Васнецов не заметил, как деревья обронили багряную листву, а с остроглавых вершин снег скатился к подошвам гор. Чаще стали наползать тучи, моросить холодные дожди. Осень уступала место зиме.

Дела во взводе Васнецова шли успешно. Младшего лейтенанта радовала сколоченность орудийных расчетов, хорошая подготовка связистов, разведчиков, водителей тягачей. Новички быстро вошли в коллектив, стали неплохими специалистами. Особенно нравилось командиру взвода их желание совершенствовать знания и навыки, стремление до тонкостей изучить свои специальности.

Все больше Васнецов узнавал людей в полку. В один из дней открыл для себя агитатора части майора Николая Васильевича Сычева. Пожилой, на первый взгляд простоватый да и не особенно речистый. Таким Васнецов встретил его под Новороссийском. Но, выступая перед воинами, майор преображался: взгляд светился огнем, голос звенел. Слова агитатора доходили до самого сердца. Сычев умел верно выбрать тему разговора. Как-то бойцы слушали рассказ Николая Васильевича о зверствах фашистов в Сталинграде. Казалось, кровь закипает в жилах — так напряженны были лица людей.

— «В захваченных кварталах, — читал агитатор выдержку из газеты «Красная звезда», — гитлеровцы чинят расправу над теми немногими жителями Сталинграда, которые не успели эвакуироваться. Вешают отказывающихся работать — строить баррикады в городском саду для оккупантов. Они расстреляли двух девушек за «недоброжелательное отношение к германской армии». Трупы расстрелянных лежат прямо на улице. «За каждого убитого солдата будут расстреляны сорок русских, за каждого убитого немецкого офицера — семьдесят русских» — гласят расклеенные фашистским командованием приказы». Какая жестокость! — звенел голос майора. — Вдумайтесь в это, товарищу! Варвары двадцатого века! — Политработник обвел взглядом слушателей, помолчал и, немного успокоившись, продолжил: — В начале ноября, товарищу, опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об образовании Чрезвычайной Государственной Комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям на территории СССР». В звериной злобе фашистские изверги не щадят наших с вами отцов, матерей, жен, детей, братьев, сестер, уничтожают или увозят в Германию народное достояние. За все это они ответят сполна. Мы с вами должны отомстить им за содеянное, в предстоящих боях не щадить врага.

Не только Николай Васильевич Сычев в эти дни стал для Васнецова роднее. Появились новые товарищи, друзья. Он близко сошелся с командиром четвертой батареи Николаем Шепелевым, душевным человеком, интересным собеседником, храбрым командиром. Шепелев не раз бывал в таких переделках, откуда не все возвращаются. Фронтовые перипетии, кровь, смерть, казалось бы, должны сказаться на характере человека, ожесточить его. Однако Шепелев не очерствел душой. Как сокровенное, личное воспринимал радость и боль окружающих. Мечтал после войны окончить институт.

— Сколько работы нам, Николай, предстоит после войны. Для фашистов нет ничего святого: стирают с лица земли города, поселки, села, деревни… Видел снимки в газетах? Что они сделали со Сталинградом!.. Все это нужно будет восстанавливать. И не кому-либо, а нам. Вот этими руками.

Шепелев показал на огрубевшие от ветра, окопных работ руки. И вздохнул. Такой он был — философ, мечтатель, в прошлом строитель, ныне воин.

Ближе становились младшему лейтенанту и бойцы взвода, всей батареи. Они уже не были для Васнецова безликими, почти неизвестными парнями, которых свела вместе фронтовая судьба. Раскрывался характер каждого, интересы, наклонности.

Тихий, застенчивый красноармеец Селедцов, оказывается, страстно любил художественную литературу. В его вещмешке вместе с нехитрыми солдатскими пожитками хранился томик стихов Пушкина. Как-то остановились на привал. Красноармеец Петр Бурик посмотрел на Селедцова:

— Давай, Ваня. Дуй стихи.

Селедцов вытащил из вещмешка книгу. Товарищу, окружив Ивана, смотрели на него.

— Про Полтавский бой… — напомнил Семен Мальцев. — До него в прошлый раз дошли.

— Знаю, с него и начну.

Селедцов открыл книгу и начал читать:

Он читал негромко, но мягко и выразительно. Прямо-таки заворожил всех.

— Подъем! — прервала короткий отдых команда.

Батарейцы потянулись к поставленному в козлы оружию. Сержант Фадеев задержался возле Васнецова:

— Вот и мы, товарищ младший лейтенант, так дойдем до самого Берлина.

— Дойдем, Илья, обязательно дойдем, — сказал командир взвода.

Беседа была недолгой, однако усталости как ни бывало. После занятия назначили Селедцова агитатором.

В декабре в Тбилиси вошла в свои права зима. Не такая, как в Центральной части России — с трескучими морозами, глубоким снегом, вьюгами, — а мягкая, теплая. Днем часто выглядывало солнышко. Температура нередко поднималась выше нуля. Воины продолжали ходить налегке, без шинелей.

Пребывание в тылу начало тяготить артиллеристов. В разговорах все чаще вспоминали бои, передовую… Наконец в середине месяца поступил долгожданный приказ — на фронт. Настала пора прощаться с гостеприимным Тбилиси.

Мелькают по сторонам телеграфные столбы, приветливо глядят зелеными глазами семафоры на станциях и полустанках. В окна и двери теплушек врывается декабрьский ветер. На дворе морозец. Несмотря на старания наряда, в вагоне прохладно. Может быть, после тепла Тбилиси? Но так или иначе, а пришлось надеть теплое белье.

Настроение приподнятое. Да и каким ему быть: на славу отдохнули, вести с фронтов хорошие.

На одной из остановок командиров вызвали в штабной вагон. Майор Синельников повел речь о последних фронтовых событиях. Газеты и радио в эти дни много внимания уделяли развернувшемуся сражению на Волге. Естественно, не обошел его и замполит полка. Он подробно рассказал о боевых действиях под Сталинградом, а под конец сообщал:

— Скоро мы с вами станем свидетелями разгрома крупнейшей группировки противника. Не только под Сталинградом, но и на других направлениях фашисты повернули вспять. Будем бить и гнать их, гнать и бить до самого логова, где окончательно поставим точку в борьбе с гитлеризмом. — Сергей Осипович Синельников обвел взглядом командиров и продолжил: — Нельзя победить наш народ, ведь фронт и тыл стали единым лагерем. Партия, правительство принимают все меры для разгрома врага.

Майор напомнил об оснащении полка новой техникой, посоветовал в оставшиеся дни основное внимание сосредоточить на моральной подготовке красноармейцев и младших командиров к предстоящим боям.

В пути во время передислокации создались благоприятные условия для ведения партийно-политической работы. Прошли собрания, беседы.

Позади остались Баку, Махачкала, Гудермес, Червленная. Горы вскоре сменились припорошенными снегом холмами, началась равнина. Бойцы смотрели на проплывавшие в зимней дымке селения, говорили о родных краях.

Все ощутимее становилось дыхание фронта. Часто встречались эшелоны с ранеными, с вышедшей из строя техникой. На станциях и полустанках — полная светомаскировка. По обеим сторонам железнодорожного полотна все чаще появлялись пешие колонны. Шла артиллерия, пехота, кавалерия. В воздухе нередко появлялись вражеские самолеты.

Полк разгружался на станции Наурская. Пристанционные площадь и постройки были разрушены, у самой колеи железнодорожного полотна лежали искореженные остовы вагонов, обуглившиеся цистерны с рваными боками — результат вражеской бомбежки.

Со стороны Ищерской доносился глухой гул. Порой он прерывался, но вновь набирал силу, и можно было различить разрывы снарядов, бомб. В пасмурном небе кружил фашистский самолет-разведчик. Замполит батареи Галкин, прищурясь, кинул взгляд на «Юнкерс-89» и обронил:

— Пожаловал, мерзавец! Как бы не навел сюда гостей.

— Всякое может быть, Федор Семенович.

Галкин одобрительно посмотрел на Васнецова. В это время особенно отчетливо донеслись раскаты разрывов.

— Передовая-то совсем рядом, Николай!

— Десятка полтора километров, не больше.

Батарейцы прислушивались к звукам с переднего края, на ходу обменивались мнениями. Так уж устроен человек: не может не реагировать на изменения обстановки в предчувствии опасности. Тем более что за время отдыха все отвыкли от гула самолетов, грохота бомб, снарядов, визга осколков, свиста пуль — всего, что связано с боем. Людей тянуло переброситься друг с другом словцом, обменяться мнениями.

Галкин это понимал, старался быть среди бойцов.

— Перекур! — разнесся зычный голос дежурного.

— Товарищу, поближе сюда! — позвал батарейцев Галкин.

Бойцы и командиры придвинулись к Федору Семеновичу. Он угостил стоявших рядом папиросами, затянулся дымком и врастяжку произнес:

— Вижу, кое-кто нервничает. Так, генацвале? — с улыбкой посмотрел Федор Семенович на красноармейца Кевлишвили. — Это бывает. Особенно перед первой встречей с врагом. Ничего, все обойдется. Говорят, не так страшен черт, как его малюют. Берите пример с наших орденоносцев. Между прочим, кое-кто из них тоже раньше робел перед первым боем. Помнишь, Николай Евдокимович?

— Как не помнить? — улыбнулся в ответ сержант Поляков. — Хорошо помню. Артиллерийский обстрел закончился, а я — в канаве. Так и лежал, пока командир взвода не тронул за плечо: «Вставай, так недолго и фрицев проглядеть».

Бойцы заулыбались. Слово за слово, настроение у людей переломилось: послышались шутки, смех.

— Николай Петрович, — теперь Галкин обернулся к Васнецову, — помнишь Новороссийск? Авиация улетела, а ты никак не поднимешь ребят. Жмутся к земле, и всё тут.

— Конечно же помню.

— Зато вскоре освоились с обстановкой и за милую душу жгли фашистские танки.

Часа через полтора начался марш. В пути следования стало известно: полк вошел в состав конно-механизированной группы под командованием генерал-лейтенанта Н. Я. Кириченко. Этому предшествовал разговор в штабе фронта. На заключительном этапе подготовки наступательной операции, когда, как говорят, почти все точки над и были поставлены, командующей фронтом генерал армии Тюленев вызвал к себе генерала Кириченко. Промозглая сырая ночь была на исходе. Невысокий, плотный, моложавый командующей фронтом еще не ложился отдыхать.

— Давненько, давненько, Николай Яковлевич, поджидаю тебя, — встретил Кириченко командующий. — Адъютант уже несколько раз подогревал чай.

— Виноват, товарищ командующий. Погода подвела. Авиаторы не решились взлетать, пришлось на своем транспорте.

— Знаю, Николай Яковлевич. Проходи. Пока ребята готовят перекусить (небось, проголодался в дороге-то), займемся делом.

Командующей фронтом пригласил Кириченко к широкому крестьянскому столу, на котором была разостлана карта. Генерал армии бросил взгляд на красные стрелы, уходящее глубоко в оборону противника, чему-то своему улыбнулся:

— Да-а-а…

Кириченко удивленно посмотрел на командующего.

— Прошлое вспомнил, Николай Яковлевич. Весной противник прорвал нашу оборону. И пошли его танки гулять по нашим тылам. Ох и наворочали они тогда, пока мы сдерживали основную массу войск с фронта. — И чуть врастяжку: — Мне от твоей группы нынче нужно одно — громить в тылу гарнизоны фашистов, да так, чтобы пух от них летел. — Посмотрим, как будет реагировать генерал-фельдмаршал — командующей группой армий, мой старый противник. Тогда он держал в руках инициативу.

Генерал армии помял папиросу, закурил.

— Вот так-то, Николай Яковлевич. Теперь, как говорят, козыри в наших руках. И вызвал я тебя, чтобы еще раз разобрать один из вариантов предстоящего наступления.

Они склонились над картой. Снова и снова обговаривали возможные ситуации в ходе рейда конно-механизированной группы по вражеским тылам, искали лучшие выходы из них. Не заметили, что за окнами посинела чернота ночи и наступило утро.

— Ого, — глянул на часы командующей фронтом. — Восемь пятнадцать, в девять у меня совещание с командармами, а мы еще и чая не попили.

Генерал армии обернулся к прикорнувшему на стуле адъютанту:

— Васильев, что там у тебя? Неси. Перекусим.

Адъютант вышел. Командующей посмотрел на Кириченко:

— Вопросы, Николай Яковлевич, есть ко мне?

— Просьба есть, товарищ командующий. Хотелось бы иметь проходимую по дорогам в это время года артиллерию.

— Резонно! — подхватил мысль Кириченко генерал армии. — Без артиллерии, не отстающей от конников, трудно будет вам. Васильев, вызови ко мне начальника оперативного управления.

Так решилась судьба полка в этой фронтовой операции.

В состав конно-механизированной группы, готовящейся к вводу в прорыв вражеской обороны, вошли 4-й Кубанский, 5-й Донской гвардейские кавалерийские корпуса, танковые соединения, а также 530-й артиллерийский противотанковый полк.

На марше в полк прибыл представитель из штаба 4-го Кубанского кавкорпуса.

— Командиров батарей в голову эшелона! — последовала команда.

— Васнецов, останешься за меня. — И Григорий Чигрин заспешил к паровозу.

Накануне Чигрину было присвоено звание старшего лейтенанта. Подчиненные поздравили командира, пожелали ему успехов и, естественно, подняли в честь этого события фронтовые сто граммов. «Хотя я и неверующий, — пошутил при этом лейтенант Михаил Титов, — но, как говорят, дай всевышний тебе, Гриша, не последнюю звезду».

Командир батареи вернулся через несколько минут озабоченный:

— Торопят нас, Николай. Маршрут изменили. Приказ — к рассвету быть на месте. Иначе маскировку, мол, нарушим. Так-то!

— Понятно, передовая рядом, — ответил Васнецов.

Минут через сорок полк форсированным маршем двинулся по краснодарской земле в направлении станции Ищерской. Гул передовой доносился все отчетливее. Время от времени впереди вспыхивали сполохи, километров через пять стали видны взмывавшие вверх тусклые ракеты. В небе горели светящие бомбы, или, как их называли, «фонари».

Перед рассветом колонна свернула с дороги. Передний тягач остановился. За ним второй, третий… Послышался голос начальника штаба полка:

— Чигрин, разворачивайся вправо. Занимай огневую у кустов.

Не успели артиллеристы оборудовать огневые позиции, как начали поступать боеприпасы. Дел прибавилось. На каждую батарею выдали дополнительно свыше одного боекомплекта снарядов, гранат и патронов. Старшины получили сухой паек на личный состав.

Перед рассветом пошел снег, да такой густой, что в двух шагах ничего не стало видно.

— Хорошо, — довольно потирал руки Чигрин. — Сама природа заботится о нашей маскировке.

Снег надежно укрыл позиции. С рассветом в полк вновь прибыли представители штаба конно-механизированной группы. Вместе с полковником Воеводским они обошли батареи, ознакомились с личным составом, настроением солдат и офицеров, затем вместе с командованием полка уединились в штабе.

Поздним вечером в штабной землянке собрались командиры батарей и начальники служб. Глядя на озабоченные лица полковника Воеводского и майора Крюкова, нетрудно было догадаться: разговор пойдет серьезный. На походном столе лежала испещренная вдоль и поперек цветными карандашами карта. Командир полка попросил офицеров придвинуться к столу.

— Ну вот, товарищи, закончилось наше ожидание. Сегодня выступаем.

Остро отточенным карандашом Воеводский показал на карте район, где надлежало сосредоточиться полку. В обычной манере, суховато и четко, полковник отдал приказ на марш.

— На позиции оставить макеты, — сказал он. — Противник наверняка нас засек. Пусть думает, что батареи на месте.

Накануне выдался погожий день. Около двенадцати часов прилетел фашистский самолет-разведчик и стал кружить над позициями, пока его не заставили убраться «ястребки». Тем не менее он успел произвести аэрофотосъемку (из сообщения разведотдела штаба группы об этом стало известно командованию полка).

Перемещение произошло организованно. К утру полк сосредоточился на новом участке. Батареи приступили к оборудованию огневых позиций. Часов в десять прибыл генерал-лейтенант Кириченко. Высокий, статный, он легко соскочил с коня, поздоровался с командиром полка, работниками штаба и довольным баском проговорил:

— Молодцы, замаскировались неплохо. Мне докладывали о вашей материальной части. Она у вас прекрасная. Думаю, не подведете нас, конников.

Кириченко вместе с Воеводским, Крюковым и Синельниковым прошли в штабную землянку. Туда же вскоре были вызваны командиры батарей. Генерал-лейтенант ознакомил с обстановкой.

— Конно-механизированная группа будет введена в прорыв, — подчеркнул он. — Пойдем быстро, как говорят у нас в кавалерии — полным аллюром. Ваша задача — не отстать. По данным разведки, на всю глубину обороны, да и в тылу участок, занимаемый противником, насыщен танками, штурмовыми орудиями. У фашистов, доносят авиаторы, много артиллерии. Так что на вас, товарищу, большая надежда. Огневой поддержки в тылу врага конникам ждать неоткуда, кроме как от вас. — Генерал немного помедлил, позволяя окружающем в полной мере осознать сложность задачи, и продолжил: — Мы дали указания в дивизии оказывать вам всяческую помощь. Но поддержка поддержкой, а рассчитывайте прежде всего на себя.

Утром 1 января 1943 года после трехчасовой артиллерийской подготовки войска фронта прорвали оборону противника. Под вечер конно-механизированная группа была введена в прорыв. Сеял мелкий снежок. Впереди и на флангах ухали орудия, стучали пулеметы.

— Вперед! — взмахнул рукой Воеводский.

Взревели моторы. Колонна двинулась вперед.

Батарея Чигрина была придана кавполку.

Первым на пути было село Горькая Балка. Противник встретил конников плотным огнем. Однако кавалеристам удалось ворваться в населенный пункт. Завязался бой. Фашисты отсекли передовой эскадрон конников.

В сумерках на взмыленных лошадях перед колонной артиллеристов выросли всадники.

— Командира, — прохрипел передний. — Где командир?

— Я командир, — спрыгнул на свежий снег старший лейтенант Чигрин.

— Капитан Коваленко, — назвался кавалерист. — Наши лежат у Горькой Балки. Один эскадрон в селе. Срочно нужна ваша помощь, боги войны.

— Ясно, — кивнул Чигрин. — Вперед!

Колонна ускорила движение. Вскоре их глазам открылось горящее на пригорке село. Темное небо бороздили каскады ракет, очереди трассирующих пуль полосовали округу.

Батарейцы развернулись на западной окраине села и с ходу открыли огонь. Из кавполка прибыл лейтенант — был он настолько юн, что походил на девушку. Неокрепшим баском лейтенант называл Чигрину во время вспышек ракет обнаруженные цели.

— Вдарьте по углу села, товарищ старший лейтенант. Там у фрицев минометная батарея. Она мешает подняться в атаку эскадронам.

Чигрин перенес огонь на новую цель. Орудия били по минометам и пулеметам врага, уничтожали другие его огневые точки. Конники тем временем обходили село слева.

Опустилась на землю ночь. И вдруг вверх опять взлетели каскады ракет. Почти тут же округу огласило громкое «Ура!». Оно гремело в селе, за селом, на флангах Горькой Балки. Атака была дружной. Фашисты не выдержали, начали отходить к западной части села.

Рейд продолжался. Фашистские гарнизоны оказывали ожесточенное сопротивление. Приходилось развертываться и вступать в схватки с врагом. Много их было, этих схваток, больших и малых, требовавших умения, сноровки, выучки.

На подступах к селу Ульяновка ощетинились огнем высотки. Фашисты приспособили их к обороне. Врагу удалось положить передовые эскадроны кавалерийского полка. Особенно досаждали расположенные на обратных скатах высоток минометные батареи. На гребнях высот находились наблюдательные пункты противника. Фашистские минометчики сорвали уже не одну атаку.

Пошел густой снег. Белая пелена повисла непроницаемой завесой.

— А что, если вон тем леском проскочить и ударить по огневым позициям фрицев? — предложил Чигрин прибывшему от кавалеристов майору. — Мы оттуда, а вы отсюда, наверняка не выдержат гитлеровцы.

— Не напоретесь в лесу на противника, старший лейтенант?

— Только что мои ребята донесли: фашистов там нет. Здесь вместо нас останутся соседи. Время от времени они будут вести огонь, отвлекать внимание врага.

— Добро! — согласился майор. — Откроете огонь, тогда мы двинем в атаку.

Батарея лесом вышла во фланг противника. На опушке пришлось оставить тягачи. Дальше батарейцы на руках выдвинули орудия почти к самой позиции противника.

Снег на время прекратился. Как на ладони стали видны огневые вражеских минометчиков. Фашисты приняли батарейцев за своих, продолжали боевую работу. Какой-то немец даже помахал рукой, мол, подкрепление прибыло.

Командиры орудий доложили о готовности к стрельбе.

— Огонь! — скомандовал Чигрин.

Командиры взводов и расчетов продублировали команду. Орудия ударили почти одновременно. Снаряды, рассекая воздух, понеслись к высоте. На позициях противника встали фонтаны разрывов. Фашистские минометчики на время оторопели, а потом, бросая материальную часть, кинулись с огневой позиции врассыпную.

Номера расчетов, проворно работая у орудий, не скрывали нахлынувших чувств.

Чигрин, не теряя времени, перенес огонь на соседнюю батарею. С первого залпа накрыли и ее.

Огневики не видели, как поднялись в атаку кавалеристы, до них донеслось только дружное «Ура!». Вскоре на гребнях высоток появились бегущее гитлеровцы. Фашисты скатывались в лощинки, но и там оказывались под орудийным огнем.

Мало кому из гитлеровцев удалось достичь окраины села. Васнецову впервые довелось видеть спины врагов, брошенную на обочинах дорог технику различного назначения, растерянные лица вражеских солдат и офицеров, впервые ощутить ни с чем не сравнимую радость превосходства над врагом.

В один из переходов полк догнал колонну противника: пятьдесят подвод и две автомашины с боеприпасами. Обоз был разгромлен. Батарейцы захватили большое количество боеприпасов и продовольствия. Трофеи пришлись как нельзя кстати. Хозяйственники пополнили запасы продовольствия, да и боеприпасы пригодились. У некоторых бойцов в ходе рейда появилось трофейное оружие, а заботливые старшины на случай даже запаслись пулеметами.

Противник стремился во что бы то ни стало задержать соединения корпуса. С каждым днем схватки становились ожесточеннее. Продвижение замедлялось. В узлах сопротивления враг сосредоточил технику, боеприпасы. Фашистам на руку была и погода. После обильного снегопада началась оттепель. Наши тылы отстали. Приходилось экономить снаряды, горючее, продовольствие.

Батареи придавались кавалерийским полкам и эскадронам, нередко уходили от основного маршрута на несколько суток в рейд. Возвращаясь, солдаты и офицеры буквально валились с ног от усталости. Но едва ремонтники успевали устранить неисправности, как вновь приходилось собираться в путь.

С боями брали Александровское, Кагульту, Красную Поляну, Песчаноокопское, Егорлык, Октябрьское, Федоровку и другие населенные пункты. Фашисты с подготовленных заранее позиций нередко контратаковали. Завязывались короткие встречные схватки с врагом. Противник не выдерживал натиска и поворачивал вспять.

И так — день за днем, бои, бои, бои… Жестокие, кровавые, не на жизнь, а на смерть.

В один из дней подошли к хутору Новая Поляна на Ставропольщине. Командир головного эскадрона выслал вперед разведку и стал ожидать подхода основных сил. Пока разведчики в пешем строю выдвигались к хутору, фашисты пришли в себя и открыли по ним огонь. Момент внезапности был упущен. Завязался огневой бой.

Расчет сержанта Смирнова на северо-западной окраине хутора вступил в дуэль с контратакующими танками и пехотой противника. Вторым выстрелом огневики перебили гусеницу вражеской машины. Танк развернулся. Это и нужно было наводчику Углову; следующей снаряд угодил в борт. Пламя окутало машину. Но тут у самой огневой разорвался снаряд. Взрывная волна накрыла воинов расчетов. Застонал красноармеец Григорий Семердяев. Орудие смолкло.

Первым пришел в себя Углов.

— Ребята, живы?

— Вроде, — отозвался казах Абдулаев.

Отплевываясь кровью, поднялся Углов. Встал заряжающей Шеквердян. Лишь Семердяев продолжал лежать. Шеквердян перевернул его.

— Гриша, что с тобой, Гриша?..

Семердяев открыл глаза.

— Все кончено. Грудь болит… Сердце… Ножом реж…

Семердяев захрипел и затих.

— Ребята, вон он, гад! — Сержант Смирнов ткнул рукой на двигающейся танк.

Бойцы бросились к орудию, лязгнул клин затвора.

— Получай, фашист, за Гришу! — нажал на спуск Углов.

Орудие дернулось. Снаряд высек на башне танка синюю полосу. Но «тигр» продолжал двигаться.

— Ниже, ниже давай!..

Ствол вражеского танка стал поворачиваться в сторону орудия. Смирнов понял надвигающуюся опасность, заторопил наводчика:

— Быстрее, Углов, быстрее!

В то время когда Углов уточнял наводку, фашистский снаряд пронесся буквально в нескольких сантиметрах над щитом орудия. Это и спасло расчет.

— Готово! — доложил наводчик.

Но было уже поздно. Вражеская машина скрылась в лощине. Смирнов вытер с лица испарину и посмотрел в сторону Углова. Наводчик опустил глаза.

— Второй раз такого счастья нам не выпадет.

— Ясное дело, товарищ сержант, не выпадет.

Неся потери, фашисты пошли в обход левого фланга обороны. Тут их поджидали другие орудия. Попытки смять наши подразделения успехом не увенчались.

Минут через сорок пехота противника при поддержке танков и бронетранспортеров пошла в атаку на соседей. Теперь основной удар гитлеровцев пришелся на батарею старшего лейтенанта Бабаяна. На главном направлении атаки врага оказалось орудие младшего сержанта Николаева. Расчет не открывал огня, выжидал. Наводчик красноармеец Останин с нетерпением посматривал на командира орудия.

— Не торопись, будем бить наверняка.

Грохот танков накатывался, давил на людей, а визг осколков, свист пуль прижимал к подрагивавшей земле.

— Пора, чего ждем? — не выдержал заряжающий. — Раздавит!

— Огонь! — наконец выдохнул Николаев.

Снаряд со звоном рванулся вперед. Фашистский танк дернулся, замедлил движение, потом и вовсе остановился. Корму машины окутал дым.

— Никак, готов? — обронил Останин.

— Горит вражина! — пробасил над его ухом Николаев. — Лови левого. Быстрее, засек нас гад!

Рядом взметнулся столб огня. Бойцов обдало упругим жаром. Кто-то застонал. Младший сержант Николаев обернулся на голос. Подносчик снарядов зажимал ладонями лицо. Сквозь пальцы сочилась алая кровь. Срывая голос, Николаев закричал:

— Скоро ты, Останин?

— Готово! — прохрипел наводчик.

— Огонь!

В воздухе хлестко ударил выстрел. Трасса снаряда прошла совсем рядом с «тигром».

Останин, не отрываясь от панорамы, проворно орудовал механизмами наводки. Лязгнул клин затвора.

— Готово! — доложил заряжающей.

Выстрел. Вторым снарядом удалось остановить танк противника. Расчет перенес огонь на вражеский пулемет.

Атака врага продолжалась. На поле боя горело уже два фашистских танка, несколько бронетранспортеров. Однако несли потери и конники, и батареи полка. Взрывной волной сорвало щит орудия, разбросало расчет старшего сержанта Репина. Командир взвода Николай Васнецов поспешил на огневую орудия. На дышавшей гарью и дымом земле офицер отыскал лежавшего ничком командира орудия. Перевернул его на спину: брови Репина были удивленно вскинуты, глаза открыты. Старший сержант губами силился что-то сказать. Васнецов склонился над раненым. Младший лейтенант с трудом разобрал слова: «Мы их, гадов, всех… Мы их… Пускай… Вот только жжет…» И Репин замолк.

Рядом, неестественно разбросав руки, лежал командир отделения радиосвязи Михаил Морус. Младший лейтенант закрыл ему глаза.

— Есть ли кто живой? — спросил офицер. — Отзовись!

Зашевелился наводчик. Остальные номера расчета молчали.

Противнику не удалось их потеснить. Когда же по флангу врага нанес удар подошедший эскадрон, фашисты и вовсе отошли. На поле боя виднелась исковерканная техника, трупы десятков вражеских солдат и офицеров, лежали раненые. Обычная картина: оставшиеся в живых гитлеровцы позаботились лишь о том, чтобы самим унести ноги.

К вечеру потянул ветер, пошел густой снег. Командование решило не давать противнику отдыха. Коноводы подали в пешие цепи лошадей, и кавалеристы исчезли в снежной пыли. Вслед за ними снялись и артиллеристы.

На марше батарейцев встретил офицер связи кавдивизии с приказом, которым предусматривалось вместе с кавалеристами перерезать железную дорогу Ростов-на-Дону — Таганрог у Семерников. Командир третьей батареи старший лейтенант Лысенко, взглянув на карту, обронил:

— Да, задачка не из простых. Две реки форсировать.

— Какая там река? Донец — старица! — усмехнулся Галкин.

— Не скажи, Федор Семенович. Иная старица хуже реки. Берега заболочены.

— Да ведь зима, — не сдавался Галкин. — Все льдом сковано.

— Посмотрим, посмотрим.

Берег реки, к счастью, оказался пологим. Приступили к форсированию водной преграды. Тягачи без особых усилий выскакивали на лед и шли к противоположному берегу. Лед трещал, прогибался, но держал. Первой проскочила батарея Зайкова. Вслед за ней двинулись остальные. Вдруг тягач взвода лейтенанта Юрия Цвирко, почти достигнув противоположного берега, осел. Механик-водитель чудом сумел вывести машину, однако шедшее на прицепе орудие отцепилось и провалилось в воду. Оставлять его здесь ни в коем случае было нельзя. Цвирко начал вытаскивать орудие. Вытащил-таки!

Обходя полынью, батареи 530-то полка продолжали форсирование.

У Семерников советские воины появились настолько внезапно, что боевое охранение противника не оказало сопротивления. До взвода гитлеровцев было истреблено без единого выстрела — клинками конников. Эскадроны кавалерийского полка двинулись к околице села. До первых домов оставалось около двухсот метров, когда из садов хлестнули выстрелы. Однако остановить кавалеристов фашистам не удалось. Два эскадрона прорвались к крайним дворам и завязали ближний огневой бой с противником.

Батарея Чигрина с ходу развернулась на высотке и начала стрельбу по врагу. Видимость была плохая. Огонь вели, ориентируясь по огненным всплескам от выстрелов, гулу двигателей, пулеметным очередям. Заранее убрав тягачи в небольшую разделенную пологим оврагом рощу, перемещали орудия вручную.

Враг упорствовал. Бой принимал затяжной характер.

Семерники вытянулись вдоль небольшой речушки километра на два, а то и больше. Десятка полтора домов правой окраины села были в руках советских воинов, остальные — у противника.

Фашистские танки и бронетранспортеры стояли за домами, сараями, плетнями, выскакивали из-за укрытий, производили несколько выстрелов и вновь уходили в укрытия.

Вскоре стало известно: гитлеровцы подтягивают свежие силы. Огонь с их стороны становился все плотнее и плотнее. Бой набирал силу.

Через огневую потянулись раненые кавалеристы. Одни шли сами, опираясь на карабины, другие с помощью товарищей, третьих несли на плащ-палатках и носилках санитары.

Батарейцы работали в полную силу. Номера орудийных расчетов, побросав шинели и полушубки, благо была нулевая температура, остались в гимнастерках.

— Побольше огоньку, братцы! — просили проходившие раненые. — Бейте их, сволочей! Не щадите!

Говорят, военное счастье изменчиво. Что ж, возможно, и так, но одно доподлинно точно, успех приходит к тому, кто ищет слабые стороны в боевом порядке противника, использует его малейшую оплошность. Трудно сказать, сколько бы времени чигринцы вели бой за Семерники, не ворвись на левую окраину села батарея Сыроежкина.

В предыдущих боях старший лейтенант отличался дерзостью, иногда граничащей с рисковостью, за что на разборах не раз получал замечания от старших начальников, Решительный в бою, он быстро ориентировался в обстановке, реагировал на ее малейшие изменения. Форсировав реку несколько позже батареи Чигрина, Анатолий со своим подразделением появился у Семерников в разгар боя. Заметив, что гитлеровцы перебрасывают силы на правую сторону села, связался со штабом кавалерийского полка и получил добро на маневр.

Фашисты не заметали появления батареи в своем тылу. Когда же орудия Сыроежкина открыли по ним огонь, уже было поздно. Старший лейтенант выдвинул вперед взвод управления для прикрытия огневиков. Разведчики, связисты из личного оружия уничтожали вражеских солдат и офицеров. В это время в селе вспыхнуло несколько построек. Пожары осветили округу. Расчеты Сыроежкина били врага на выбор.

Командир орудия Николай Кирюхин увидел, как из-за находившегося впереди приземистого сарая появился немецкий танк. Сержант тронул за плечо наводчика. Красноармеец Иванов понял командира, отрывисто заработал механизмами наводки. Ствол орудия быстро перемещался в сторону танка. Спустя считанные секунды прозвучал выстрел. Расчет тут же послал в танк еще снаряд. «Тигр», разматывая гусеницу, начал разворачиваться на месте и вспыхнул. Откинулись люки, из них на землю стали соскакивать гитлеровцы.

— Уйдут! — сказал сержант Кирюхин подбежавшему командиру взвода лейтенанту Николаю Чистогану.

— Нет, не уйдут! Отсекай фрицев от домов, отсекай!

Фашисты попадали в снег, но вынуждены были встать, бросить оружие и поднять руки.

— Куда их, товарищ лейтенант?

— Как куда? К нашему комбату, Кирюхин.

— Да у меня и людей нет, чтоб сопровождать фрицев.

— Бери подносчика, вместе отведете к старшему лейтенанту.

Огонь артиллерийских батарей, действия кавалеристов вынудили фашистские танки и пехоту попятиться. Вспыхнуло еще несколько пятнистых бронированных машин. Гитлеровцы боялись темноты, от страха бежали на свет пожаров. Прижимая к животам автоматы, ошалело стреляли куда попало и тут же падали от нашего огня. Особенно метко разили врага бойцы Сыроежкина.

Фашисты залегли под кинжальным огнем конников и батарейцев, а затем начали отходить в сторону дороги.

Во второй половине ночи Семерники были взяты. На улице села, особенно на просторной площади перед сельсоветом, серели в темноте трупы фашистских солдат и офицеров, а по широкому выгону виднелись остовы танков и бронетранспортеров.

В селе горели около десятка домов, амбары, сараи со скотиной. Бойцы бросились тушить постройки. Появились жители, вышедшие из подвалов, погребов и ям. Медленно брела по притоптанной дороге седая старуха, вызволенная из горящей избы. Едва успели вывести ее, как рухнула кровля, чуть не похоронив под собой и спасителя старухи комсорга взвода Алексея Насонова.

— Спасибо, сынки, — твердила старая женщина. — Не подоспей вы — беда. Остались живы — и то хорошо. Господь с ним, с домом. Наживем еще. — Она подняла высохшую от времени руку и сжатым кулаком погрозила в сторону отошедших гитлеровцев. — Бейте их, сынки, извергов этих! Старика мово надысь повесили, над внучкой издевались. Нет им пощады, проклятущим! — Селянка посмотрела на бойцов: глаза ее были полны слез. — Догоните их, сынки, уничтожьте! Будь прокляты матери, выродившие этих извергов.

Старушка зашлась в истошном плаче и упала на снег. Пробегавшая мимо санинструктор Мария Кузьменко наклонилась над женщиной, стала приводить ее в чувство.

Много бед наделали в селе фашисты. Они вешали активистов, грабили жителей. Помещение школы превратили в конюшню, сожгли правление колхоза. У большинства сельчан реквизировали коров, среднюю и мелкую живность уничтожали ради забавы или спьяну.

— Хлебнули горюшка семерничане, — вздохнул старшина батареи старший сержант Плиц. — Хлеб, какой спрятать не успели, подчистую подмели, а перед нашим приходом запалили амбар. Вот сволочи! Никак в толк не возьму, откуда такое изуверство…

— Фашистская идеология, товарищ Плиц, — произнес подошедший капитан Галкин. — Который год втолковывает им геббельсовская пропаганда — немцы высшая раса, она имеет на все право, остальные народы нужно уничтожать. Способы для этого разные — оружие, концентрационные лагеря, непосильный, каторжный труд, голод.

Федор Семенович недавно убыл из подразделения Чигрина: коммунисты полка избрали его парторгом. Но он не забывал батарейцев. Редкий день не заглядывал к ним. Вот и теперь бойцы расступились, освобождая на скамье место. К парторгу потянулись с кисетами, угощали махоркой. Галкин свернул цигарку и, затянувшись дымком, продолжил:

— Со многим еще придется встретиться на фронтовых дорогах. Гитлеровцы натворили такого, что порой трудно поддается пониманию в наш двадцатый век.

Воины слушали политработника, и сердца их полнились еще большей ненавистью к врагу. Да иначе и быть не могло. Жестокость порождает гнев и священную месть.

Дальше Семерников продвинуться не удалось. Противник вел артиллерийско-минометный огонь с железнодорожной насыпи и со стороны станции Хапры. Один из снарядов, видимо, угодил в укрытых в садах коней. Послышался истошный крик. Удивительно, какая осмысленная, почти человеческая мука слышится в лошадином ржании!

— Как человек зовет, аж дрожь берет. Пойти прикончить, что ли? — вздохнул старшина батареи.

Но тут в саду прогремел винтовочный выстрел.

— Поздно, Плиц. Кто-то уже успел облегчить коняге муки.

Над селом висела ночь. В небе тускло блестели звезды. Батарейцы находились у орудий, готовые открыть огонь. Изрядно промерзли. Чутко прислушивались к ружейно-пулеметной стрельбе со стороны железной дороги. Там кавалеристы искали брешь в боевых порядках противника.

К рассвету Чигрин разрешил по очереди греться в близлежащей избе. Прибежал посыльный. Командира батареи вызвали в штаб кавполка. Меж тем хозяйка поставила на стол исходящую паром картошку, принесла из погреба огурцы домашнего посола, капусту. Старшина батареи раскрыл мясные консервы, нарезал хлеб.

— Жаль уходить, — поднялся из-за стола Чигрин, с хрустом разгрызая не потерявший упругости огурец. И уже на ходу: — Оставьте картошки, после доем.

— Я еще поставила, — обернулась к нему хозяйка.

Васнецов, продолжая есть, обсуждал фронтовые дела. Посмотрел на часы: время менять смену. Только собрался отдать распоряжение, как распахнулась дверь и через порог шагнул Чигрин. Шапка сдвинута на затылок — верная примета, что получена задача.

— Уходим, братцы-кролики. Конники нащупали брешь в обороне фрицев. Снимаются. Мы — за ними. Утром железная дорога должна быть перехвачена. — Григорий Матвеевич посмотрел на командира взвода. — Васнецов, поднимай людей.

И, натянув поглубже ушанку, Чигрин вместе с Васнецовым вышел на крыльцо.

Уже взошла луна, разбросав вокруг желтоватые блики. «К морозу», — вспомнилась Васнецову примета. В сторону кладбища, расположенного на правой стороне села, за которым начиналась горловина оврага, двигались кавалеристы. Лошадей вели под уздцы. От мороза шерсть коней покрылась инеем, оттого все они казались булаными. Снег поскрипывал под копытами.

Васнецов шагнул с крыльца, заторопился к стоявшим возле сараев бронетранспортерам, у которых копошились водители.

— Чернов! — по фигуре узнал младший лейтенант водителя.

— Я!

Иван Чернов — опытный водитель, бесстрашный боец. Сколько раз под огнем противника подвозил боеприпасы, проскакивал там, где другим и не мечталось.

— Выступаем. Бронетранспортеры на огневую!

— Слушаюсь. — Чернов посмотрел в сторону водителей бронетранспортеров. — Братва, заводи! Идем на огневую.

Спустя некоторое время Семерники огласил гул двигателей. За селом колонна свернула к поросшему кустарником и камышами оврагу. Гарь стала ощущаться сильнее, теперь к ней примешивался запах прошлогодней травы с плесенью перегноя.

Чем дальше шли, тем круче становился подъем. Моторы взяли высшие ноты. Расчетам пришлось соскочить на грунт, прийти на помощь машинам.

Надо было обязательно выбраться из оврага затемно. Застань их рассвет на ровном месте — наверняка немецкая авиация обнаружит. Умоешься тогда кровавой юшкой, как любил выражаться командир батареи. Люди старались изо всех сил. Звучали команды, слышалось крепкое словцо в адрес матушки-природы, кавалеристов, затянувших сюда.

— Им што, — хрипловато ворчал пожилой боец Халилунов, — завели, а сами в седла, ищи ветра в поле. А тут тянись из последних сил.

— Хватит, Адут.

— Поторапливайся, ребята, — раздались позади голоса — это поспешали соседи.

Минут через сорок вышли наконец из оврага.

Наступало морозное, светлое, как стекло, утро. На глазах стыл и мерк месяц. Впереди завиднелось железнодорожное полотно. Справа в дымке протянулись очертания строений Хапров. Внезапно оттуда донеслось громовое эхо артиллерийского раската. Затем еще и еще.

— Вот это калибрик! — присвистнул Чигрин. — Почитай, около двухсот. Как считаешь, Васнецов?

— Не меньше!

Фашисты вели огонь по ту сторону железнодорожного полотна. Воздух сотрясали гулкие разрывы, эхо которых перекатывалось и замирало в низине.

— Конников кромсают?

— Их, товарищ старший лейтенант, кого же еще!

— Не завидую ребятам, — продолжал Чигрин. — Не желал бы оказаться на их месте.

Ошалелые кони вынесли всадников. От крупов лошадей исходил пар. Средний, в черной бурке, остановил храпевшего скакуна у выстроившейся колонны.

— Где командир полка? — пробасил он.

— Там! — показал командир батареи в хвост колонны.

Кавалькада галопом проскакала к штабу полка.

Тем временем стрельба разрасталась справа и слева от железнодорожной станции. В звуки орудийных выстрелов, разрывов мин вплетался перестук пулеметных и автоматных очередей. Противник перешел к решительным действиям.

Спустя десять минут в сопровождении кавалерийских разведчиков батареи начали выдвигаться на огневые позиции. Канонада нарастала. Со стороны железнодорожной станции продолжали вести огонь фашистские орудия. Бойцы посерьезнели, не слышно стало обычных шуток. Даже весельчак красноармеец Миша Зебров приумолк. Лишь когда прокатился по небу сильный грохот, озабоченно обронил:

— Ишь подлюка, кусается!

На подходе к огневым стали известны подробности напряженного боя. Оказалось, ночью кавалеристы, прорвав заслон гитлеровцев, обогнули поселок Хапры справа и подошли к железнодорожной станции с тыла. На станционных путях находился вражеский бронепоезд, в населенном пункте сосредоточены фашистские танки и мотопехота. Противник был начеку, открыл по боевым порядкам кавполка плотный огонь.

Конникам пришлось спешиться. Эскадроны залегли в чистом поле и начали окапываться. Противник освещал местность ракетами, продолжая вести огонь, а на рассвете перешел в контратаку. Против превосходящих сил врага устоять со стрелковым оружием и с легкой полевой артиллерией было нелегко. Однако кавалеристы выдержали напор гитлеровцев.

Наступило утро. Фашисты продолжали атаки то в одном, то в другом направлении. Трудный и кровавый бой за Хапры распался на несколько отдельных схваток. Нелегко было определить, где решалась его судьба, не было в нем той сжатой пружины, которая, расправляясь, ударяет по врагу и приносит желаемый результат. Конники оказались разрозненными на довольно широком участке. Противник не хотел уступать инициативы, наносил удары, не давал возможности кавполку собраться в единый кулак.

530-й полк был выдвинут к месту схваток. Первая батарея осталась по левую сторону железнодорожного полотна. Командир батареи старший лейтенант Сыроежкин был ранен и находился в медсанбате. Батарею возглавлял его заместитель Михаил Чернышев. Теперь подразделение вело огневую дуэль с танками противника, контратакующими кавалеристов.

Батарея Чигрина с ходу вступила в бой. Перевес в огневых средствах на этом участке был у советских воинов. Враг понял это и вскоре отошел. На развороченном взрывами поле догорали два немецких бронетранспортера и танк.

— Кажись, поджали хвосты гитлерюги, товарищ младший лейтенант, — пробасил командир расчета Иван Максимов. Лицо его в разводах от пороховой гари было радостным, большие карие глаза блестели.

— Думаю, Ваня, фашисты отошли временно, — ответил Васнецов. — Соберутся с силами и опять пожалуют. Поселок и железнодорожную станцию, по всему видно, противник сдавать не намерен.

— Товарищ младший лейтенант, смотрите, никак, бронепоезд! — встрепенулся старший сержант Максимов.

Васнецов вскинул бинокль к глазам. Из-за деревьев, скрывающих железнодорожную станцию, выползал вражеский бронепоезд. Медленно, словно на ощупь, двигался по рельсам. Вслед за паровозом выплывали платформы с жерлами орудий крупного калибра. «Вот чей грохот нас сопровождал», — мелькнула у Васнецова мысль.

Пройдя с полкилометра, бронепоезд замедлил ход и остановился. Земля вздрогнула от залпа. Фашисты вели огонь справа от железнодорожного полотна.

— Завалить бы! — обронил сержант Фадеев.

— Неплохо бы, как ты выражаешься, Илья, завалить. Но как подобраться? Вот в чем вопрос.

Очевидно, не только они думали об этом. Ближе других к железной дороге находилась первая батарея.

Старший лейтенант Чернышев развернул орудия на заманчивую цель и открыл огонь. Недолет.

— Далековато! — резюмировал Чигрин. — Метров на семьсот поближе бы.

Бронепоезд произвел несколько залпов и скрылся в сторону станции. На огонь батарейцев фашисты не обратили внимания. Очевидно, знали возможности орудий. Вскоре немцы вновь предприняли атаку. Пока батарейцы отбивали натиск наземного врага, налетела авиация. Самолеты сбросили бомбы неточно. Едва они улетели, два расчета на руках поволокли орудия к железнодорожной насыпи, а другие оставались на месте в готовности поддержать ушедших огнем.

— Молодцы! — не удержался старший лейтенант Чигрин. — Решили потягаться с бронепоездом. Нужно помочь, Васнецов. Давай-ка на огневую Чернышева.

Взвод занял позицию первой батареи и временно принял на себя огонь танков, артиллерии и минометов врага. Схватка продолжалась минут сорок, затем противник отошел.

Развязка произошла во второй половине дня. Сначала фашисты не обнаружили замаскированные орудия первой батареи. Когда же спохватились — было поздно. Один из снарядов угодил в паровоз. Взорвался котел. Стальные платформы на время потонули в клубах пара. Многотонная махина подпрыгнула, накренилась и поползла с насыпи.

Бойцов, наблюдавших за этой картиной, захлестнула радость. Они бросали вверх шапки, рукавицы, кричали сипловато: «Молодцы! Так их, чернышевцы! Бей, души фашистских извергов!»

Даже гитлеровцы прекратили огонь: видимо, необычное зрелище их потрясло. Батарея Чернышева продолжала интенсивный огонь, сосредоточив основное внимание на непораженных платформах. Вскоре одна из них занялась огнем.

С платформ по чернышевцам ударили орудия и пулеметы. Батарея начала нести потери. Был ранен командир первого орудия. Его заменил наводчик Вайк Левонян. Место наводчика в соседнем расчете занял красноармеец Андрей Путылин.

Чернышевцы продолжали единоборство, пока остальные платформы не охватило огнем.

С вражеским бронепоездом было покончено. Безусловно, по своей огневой мощи враг во много раз превосходил чернышевцев. И все же фашисты потерпели поражение. Инициатива сметка, дерзость комбата, храбрость и выучка его подчиненных сделали свое дело. Воистину: в тот день пробил звездный час Михаила Чернышева.

Под вечер пошел снег, началась поземка. Фашисты ослабили напор. К батарейцам прибыл заместитель командира полка майор Синельников.

Явно чем-то озабоченный, Сергей Осипович подошел к Чернышеву.

— Готовь, старший лейтенант, дырочку для ордена. Но вначале разведай, что творится по ту сторону Хапров. Давно не слышу голосов батарей Зайкова и Лысенко.

Действительно, из-за Хапров не доносилось орудийных выстрелов. Поначалу не обратили на это внимания: своих дел было по горло. И только теперь прислушались. Но, кроме свиста ветра, ничего не услышали.

Чернышев на бронетранспортере убыл на задание. Обогнув Хапры, он разыскал огневые позиции батарей, по которым вели огонь фашистские танки. Батареи не отвечали.

«Что же у них случилось? — раздумывал офицер. — Почему молчат? Вышли боеприпасы или все погибли? Не может быть! Кто-то должен остаться. Да и фрицы ведут огонь. Какой резон обстреливать пустое место. Тут что-то неладно».

Чернышев связался по рации с командиром полка, доложил обстановку.

— Разрешите обойти и ударить по фашистам с фланга, — запросил он. — Драпанут фрицы, наверняка. Тогда выявим, почему молчат Зайков и Лысенко.

— Проскочишь незаметно? — спросил Ивановский. — Не один бронетранспортер — батарею придется вести.

— Проскочу.

— Хорошо, действуй!

Взревели двигатели. Артиллерийская колонна пришла в движение и вскоре скрылась в снежной круговерти. Чернышеву удалось незаметно зайти во фланг противнику. Батарея развернулась и открыла по фашистским танкам огонь. Подожгла две машины врага. Третий танк и пехота отошли к железнодорожной насыпи.

Чернышев не упускал из виду огневые позиции батарей Зайкова и Лысенко. Поднося к глазам бинокль, все время видел одну и ту же картину: исковерканные орудия, исклеванную снарядами землю. «Неужто никто не уцелел? Нет, не может быть», — вновь и вновь гнал он от себя тревожные мысли.

Переводя окуляры бинокля, остановился на рощице метрах в трехстах от огневых позиций. И — о радость! — между деревьями увидел бойца. За ним второго: в полушубке и шапке-ушанке, из-под которой виднелись льняные волосы. «Постой, постой, да ведь это же Аня! Аня Ладченко! Санинструктор четвертой… Значит, живы, бродяги! Живы, живы!..»

Аня Ладченко прибыла в полк в конце года. Это была статная девушка, кареглазая, с красивыми гладко зачесанными волосами. Конопушки, разбросанные там и сям, придавали округлому лицу ее особую прелесть. Золотая Аня — так в полку окрестили Ладченко.

В первом же бою под огнем противника Аня вынесла несколько раненых красноармейцев. Когда же гитлеровцы пошли в атаку, заняла место в окопе и разила врага из трофейного пулемета, за что батарейцы ласково называли ее Анкой-пулеметчицей.

Аня обладала твердым характером, презирала слабость. Стонавшему раненому обычно говорила мягко: «Потерпи, миленький, ты же мужчина». Но при случае могла повысить голос.

Золотая Аня перевязывала раненых, когда старший лейтенант Чернышев появился в роще.

— Братцы, живы! Ищу, ищу вас, бродяги, а вы вот где!

— Не все живы, — сморщившись, привстал с плащ-палатки Дмитрий Зайков.

— Дима, успокойся, — обернулась к Зайкову Аня, — нельзя тебе волноваться, контужен ты. — И, чуть помолчав, со вздохом продолжала: — Нет больше и майора Крюкова.

— Как? И Крюков? Не может быть! Нет…

— Все может быть, Миша. Бой на то и есть бой. Снаряды, осколки и пули никого не щадят.

Аня тяжело вздохнула и вновь склонилась над раненым.

Перед боем командир полка принял решение разослать офицеров штаба по батареям. Так было не раз. Майор Василий Иванович Крюков прибыл в четвертую батарею во время налета авиации противника. Фашистские самолеты сбрасывали бомбы, решетили огневую позицию пушечно-пулеметным огнем.

— Торопятся фрицы, — кивнул на небо Крюков. — Понять не могу, почему. Может, наши пилоты в воздухе?

Командир батареи Лысенко в ответ пожал плечами, мол, тоже не имею понятия.

— Товарищ майор! — взволнованно заговорил Лысенко. — Посмотрите на высотку.

— Вот оно что, — пробасил Василий Иванович. — Теперь понятно: спешат обработать, подготовить, так сказать, почву для своих.

На гребень высотки выкатились два танка. Вплотную к ним шла густая цепь пехоты.

— Комбат, кто у тебя левым орудием командует? Фалько?

— Так точно. Он там с наводчиком Бородиным.

— Понятно. Позиция у них хорошая. Сейчас танки начнут обходить овражек. Не упустить бы момент, ударить по врагу. Ну я к Фалько!

— Товарищ майор, там…

— Чему бывать, того не миновать. Главное — не бояться.

Василий Иванович Крюков в свои двадцать пять лет успел многое повидать в армейской жизни. Участвовал в финской кампании, освободительном походе Красной Армии по Западной Украине, в сорок первом испил до дна горькую чашу отступления; мок под дождем, мерз под снегом, лежал в канавах во время бомбежек, водил людей, изможденных во время вынужденного отхода, в штыковые атаки. Терял друзей-товарищей, а сам не получил и царапины, хотя, как он выражался, привык топать по острию ножа.

Майор рывком бросился к огневой позиции орудия Фалько. Впереди разорвался снаряд. Василий Иванович, опережая взрыв, упал на землю. Не успели просвистеть осколки, как он вскочил вновь и метнулся к орудию. Вслед за ним, взяв автомат на изготовку, бежал ординарец. Через несколько минут они появились у огневой.

— Пронесло! — облегченно вздохнул ординарец. — Думал, каюк.

— Раньше смерти не помрешь, — обернулся на его голос майор.

На огневой Крюков увидел довольно мрачную картину. Один солдат лежал с оторванной ногой, без шапки. Майор нагнулся, прикрыл бойцу глаза.

Подошел Фалько, обернулся к склонившемуся у панорамы Бородину, сказал хрипло:

— Пора, Ваня.

Хлестко ударил выстрел. Снаряд прочертил на лобовой броне машины огненную дугу. Крюков поморщился.

— В борт его, стервеца! В борт! — И бросился к орудию: — Дай-ка тряхну стариной.

Крюков встал на колено и начал быстро работать подъемным и поворотным механизмами. Навыки, полученные когда-то, пригодились. В перекрестие попали отполированные траки гусениц, борт. Секундами раньше Фалько доложил о готовности. Пора! Крюков нажал на спуск. Орудие дернулось. Одновременно с этим в затылок майору ударил сжатый воздух, а спину резануло чем-то тяжелым и грузным. Фашистский снаряд, разорвавшись у самого края огневой, выбросив грунт, полоснул осколками, высекая на щите орудия искры.

Опускаясь на побуревший от гари снег, Крюков успел заметить, как вздрогнул вражеский танк. «Попал», — подумал майор и потерял сознание. Очнулся оттого, что кто-то тряс его за плечо. В глазах мелькали красные радужные круги. Першило в горле. Звенело в ушах. Фалько что-то говорил.

— Товарищ майор, ранены? — наконец донесся до Крюкова глухой голос командира орудия.

— Танк как?

— Там! — кивнул на поле боя Фалько. — Горит. Пехота залегла.

Но тут перед ними вновь вздрогнула и вздыбилась от взрыва земля. Неведомая сила подняла Василия Ивановича вверх и бросила в небытие.

Батареи продолжали отражать атаки превосходящего противника. Кончились снаряды, бойцы отбивались от фашистов из личного оружия, гранатами. Когда же закончились патроны, оставшиеся в живых батарейцы, сняв с орудий панорамы и замки, перебрались в рощицу. Здесь и разыскал их Чернышев. Он переправил орудия и личный состав к штабу полка.

Ночью Хапры были взяты. Уходя, гитлеровцы подожгли деревянные дома, а кирпичные здания подорвали. Бойцы сразу же бросились тушить жилые дома, спасать из пылающих хлевов скотину. Так уж воспитан советский человек: близко к сердцу, как свое, принимает он людское горе.

После короткого отдыха кавалеристы, а вслед за ними артполк двинулись в сторону Матвеева Кургана. Противник особого сопротивления не оказывал. Продвигались наши воины споро. Не отставали и новички — бойцы из последнего пополнения. В полковую семью влились Яков Дробин, Владимир Логачев, Андрей Путылин и Вениамин Федоров. Родом все они были из села Средний Егорлык. В армию пришли добровольцами, испытав на себе так называемый «новый порядок» во время трехмесячной вражеской оккупации. Не раз были биты полицаями. Злости у них на врага накопилось много. Как только советские войска освободили село, изъявили желание бить врага.

Новичков направили в батареи старших лейтенантов Сыроежкина и Зайкова. Через несколько дней в боях за Обуховку, Синявку и особенно за Семерники и Хапры все они проявили мужество и отвагу, были представлены к наградам.

К Матвееву Кургану подошли в полдень. Немного прояснилось. Сквозь низкие тучи выглянуло долгожданное солнце. Батарея развернулась на небольшом взгорке. Вскинув к глазам бинокль, комвзвода Васнецов увидел утопающие в садах одноэтажные домики, водокачку из красного кирпича и около десятка двухэтажных домов. Дальше простерлась широкая пойма реки Миус.

Николай принялся обстоятельно рассматривать поселок. На узких улочках сугробы посеревшего снега. Люди в мундирах суетились, шарахались от разрывов. В одном из садов пылал сарай. Дым струился сквозь ветки деревьев и медленно полз по-над землей. В районе железнодорожной станции клубился черный, жирный и тягучий дым. Видно, горели нефтепродукты.

У одного из сараев Васнецов заметил штурмовое орудие, а неподалеку танк.

— Ого! — невольно вырвалось у Николая. — Да тут фрицы приготовили нам достойненькую встречу.

— Ты это о чем, Коля? — послышался сзади голос Чигрина. — Что интересного увидел? Фашиста недобитого?

— А ты посмотри. — Васнецов передал бинокль Чигрину. — Крайний дом, крытый железом. У сарая — штурмовое орудие, а справа — танк. Замаскирован под копенку с сеном.

— Надо же! — присвистнул Григорий Чигрин. — Я и не заметил. Коля, у соседнего дома — тоже танк, а вот еще, еще…

Матвеев Курган стоит на высоком берегу реки. С него открывается широкая панорама. Нелегко выбить отсюда фашистов.