Батарейцы

ПОСЛЕДНИЙ БОЙ, ОН ТРУДНЫЙ САМЫЙ…

Батарейцы готовили участок обороны. Пот пробил выцветшие гимнастерки, и бурыми наплывами обозначились плечи бойцов, орудовавших ломами, кирками, большими саперными лопатами. Работали без перекуров. Торопились. Окруженная франкфуртско-губенская группировка противника пробила брешь в истощенных предыдущими схватками с врагом боевых порядках 50-й гвардейской дивизии. Командарм генерал-лейтенант Лучинский бросил 530-й полк, последний резерв, навстречу врагу.

Маршрут полка пролег по местам, где несколько дней назад прошли танкисты генерала Рыбалко. На обочинах дорог, полях, лесных полянах — повозки, орудия, автомобили и бронетранспортеры, подбитые танки и штурмовые орудия врага. Артиллеристы смотрели на дело рук гвардейцев-танкистов, хмурились, когда среди вражеских машин попадались обуглившиеся остовы тридцатьчетверок, самоходок, автомобилей и мотоциклов. Воины понимали — это последние километры на фронтовом пути. И по-особому остро переживали гибель товарищей.

Оборону полк занял в районе Барута, запиравшего пути выхода фашистов из большого, протянувшегося на несколько километров леса. Оседлали основные дороги и приступили к инженерному оборудованию местности. Первая, четвертая и шестая батареи зарывались в землю у деревушки Куммерсдорф, вторая и третья — у озера Менниг-зее, пятая — на юго-восточной окраине местечка Шенефельд. Из уст в уста передавалось решение делегатского полкового партийного собрания — не пропустить врага. «Причиной выхода из боя, — говорилось в нем, — может быть только одно — смерть».

Солнце, покинув зенит, клонилось к западу. Заканчивался последний апрельский день, напоенный терпкими запахами цветущей черемухи и разросшегося разнотравья. Надолго тот день остался в памяти.

Время от времени, утирая заскорузлыми руками на обветренных лицах пот, смотрели бойцы в бирюзовое небо. К столице фашистского рейха шли группы советских истребителей и бомбардировщиков. Со стороны Берлина доносился глухой надрывный гул боя. Порой он рос, ширился, наплывал, набирая высшую ноту, затем удалялся, но не замирал ни на минуту.

— Интересно, как чувствует себя сейчас Гитлер со своей сворой? — укладывая дерн на бровку бруствера при оборудовании командно-наблюдательного пункта, обернулся к Васнецову старший сержант Веремеевский.

— Гитлер где-либо в убежище отсиживается. Ему-то что, а вот десяткам тысяч обманутых нацистской пропагандой немцев приходится расплачиваться жизнями. Проклятый фюрер, как и вся его свора, понимает — пощады не будет. Слишком много они пролили людской крови…

С падением Берлина каждый советский воин связывал мечту о конце войны, о той почти забытой довоенной жизни, которая теперь казалась прекрасным временем, хотя, конечно, было в нем и хорошее и плохое, но трудности и невзгоды как-то отодвинулись, отошли на второй план, осталась лишь память о добром, светившем маяком надежды и будущего счастья.

Время, отведенное на оборудование огневых позиций, подходило к концу. Вот-вот должен был появиться кто-либо из штабных офицеров. В полку было принято начинать проверку готовности инженерного оборудования местности с КНП батареи.

Командир батареи — дирижер огня. У противотанкистов во время боя он непосредственно находился на огневой позиции.

Известно, что командир обязан знать больше, чем подчиненные, видеть дальше. В полку установился обычай: как бы ни было трудно со временем, командиры батарей старались хорошо изучить местность, что позволяло уяснить план предстоящего боя, определить объем инженерных работ и многое другое.

Так было и в тот апрельский день. Батарея Васнецова оседлала шоссейную дорогу с правой стороны озера Менниг-зее. Впереди, метрах в трехстах, проходила железная дорога, справа и слева простирался сосновый лес.

— Твоя, Васнецов, задача, — указал Данильченко на видневшийся под железнодорожной линией тоннель, — не пропустить противника по шоссе. Встречай его на выходе из тоннеля и уничтожай. Вряд ли фашисты полезут вдоль насыпи. Не до этого им сейчас. Попрут прямо по шоссе. — Командир полка чуть помолчал и в раздумье продолжил: — Однако на всякий случай не упускай из виду железной дороги, особенно с началом боя, когда образуется пробка. Ну вот и все. Ты не новичок. Решай сам, как расставить людей, орудия. Но помни: стоять до последнего.

Данильченко пожал Васнецову руку и убыл в штаб.

Вместе с командирами взводов Иваном Акасимовым, Петром Приставкой и Ильей Фадеевым командир батареи выбрал огневые позиции. С левой стороны от шоссе поставил орудия старшего сержанта Георгия Центерадзе и сержанта Николая Снежко, выдвинув их несколько вперед. Командиры расчетов и наводчики орудий — опытные ребята. Тот же Снежко, спокойный, рассудительный, не раз с честью выходил из трудных положений.

Под Цинтеном залегла вражеская пехота. Фашисты не давали головы поднять советским воинам. В разгар боя к огневикам приполз раненый красноармеец и, сплевывая кровь, прохрипел:

— Ребята, там рота гибнет. Помогите, братцы, помогите!..

Свои огневые точки фашисты укрыли в кустарнике. Нужно было выкатить орудие вперед метров на пятьдесят. Риск большой, с первых шагов окажешься мишенью для противника. Командир взвода Приставка без слов посмотрел на сержантов. Снежко понял младшего лейтенанта, попросил:

— В случае чего поддержите огоньком.

Через несколько минут расчет, прикрываясь щитом, толкал орудие вперед. Больше половины пути было пройдено, когда гитлеровцы заметили выдвижение орудия и открыли по нему огонь. Рядом с орудием разорвался снаряд. Расчет обдало взрывной волной. Охнув, склонился к земле подносчик. Зажимая низ живота, повалился снарядный Мельников.

— Стой, разворачивай! Быстро, ребята, быстро!

Снежко приник к панораме. Пот заливал глаза, горечью отдавался во рту. Спустя считанные секунды последовала команда на открытие огня. Орудие заряжено. Снежко нажал на спусковой рычаг. Выстрел! Снаряд впился в пулеметное гнездо.

— Как в копеечку! — отозвался заряжающей.

Левее застучал еще один пулемет. Командир взвода скорректировал по нему огонь. Сержант подвел перекрестие к новой цели и снова нажал на рычаг. Выстрела не последовало. Он оглянулся. У станины лежал заряжающий. Обливаясь кровью, подносчик вытаскивал из ровика снаряд. Снежко поспешил на помощь. Взял снаряд — и назад. По щиту, высекая искры, застучала пулеметная очередь. Снежко зарядил орудие и опять приник к панораме. Рядом прогремел взрыв. Тугая волна воздуха ударила по глазам, он на мгновение зажмурился, удерживая перекрестие на цели, и нажал на спуск. Орудие дернулось. Он тут же повернулся к возившемуся у снарядного ящика номеру орудийного расчета:

— Быстрее, Петя!

— К-ко-н-тужен! Руки не держ-а-а-т, — выдохнул младший сержант Мазин.

Снежко метнулся к ящику, схватил снаряд. Он вел из орудия огонь до тех пор, пока советская пехота не поднялась в атаку и не захватила высоту.

Васнецов с командиром взвода верили в Снежко, как в самих себя. Потому и выдвинули его вперед. С правой стороны дороги уступом поставили орудия младшего сержанта Григория Воробьева и сержанта Петра Кириченко.

Изучив местность, командир батареи решил заминировать выход из тоннеля, но так, чтобы фашисты заметили это. Враг вынужден будет остановиться для разминирования, а это батарейцам на руку.

— Идея! — поддержал командира батареи Акасимов. — Туда же выдвинем Зеброва с разведчиками. Пусть оборудуют позиции для ведения огня.

— Командира батареи к телефону! — донесся из траншеи голос связиста.

Старший лейтенант поспешил к телефону. На проводе был командир полка.

— Васнецов! Чигрин доложил о появлении противника. Вот-вот немцы пожалуют к тебе. Будь готов к отражению атаки.

В это время слева ударило орудие, за ним второе, третье, донесся перестук пулеметных и автоматных очередей. Чигринцы вступили в бой.

Батарея, охватывая выходы противника из леса, развернулась на протяженном участке. Первый взвод занял огневую на опушке березовой рощицы, второй перехватил выходящую из сосняка лощину. Взвод управления лейтенанта Маркомана Шангина облюбовал господствующую высотку, с которой неплохо просматривались подступы к огневым позициям. Наверху, у кривой сосны, устроил свой КНП Чигрин.

Григорий Матвеевич, обходя участок обороны, порадовался погожему дню, вспомнил станицу Стеблевскую, что привольно раскинулась на Кубани. Виделась комбату скорая встреча с родными, близкими, станишниками.

На позиции взвода управления капитан Чигрин задержался. Бойцы завершали маскировку траншеи, стрелковых ячеек, пулеметных гнезд и капониров для бронетранспортеров; на каждом БТР имелись крупнокалиберный и два ручных пулемета.

Чигрин обернулся к Шангину:

— Скорее всего, фашисты пройдут просекой. Им нет резона появляться на шоссе, наша авиация сразу засечет. Они за нами следом выйдут на шоссе. Пошли-ка двоих на опушку леса. Пусть не спускают с нее глаз. Однако не забывай о шоссе. Чем черт не шутит! Наша задача — обнаружить противника прежде, чем он выкатится из леса.

Капитан прошел к огневым взвода старшего лейтенанта Чайкина. В успехе расчетов он был уверен: не раз схватывались они с превосходящем противником.

К огневой позиции орудия старшего сержанта Давида Хайткина комбат подошел, когда бойцы готовились ужинать.

— Садитесь с нами вечерять, товарищ капитан, — пригласил Чигрина старший сержант.

На плащ-палатке стояло несколько котелков с макаронами и мясом. Рядом — фляга с чаем. Бойцы вытаскивали из вещмешков кружки, ложки, или, как между собой называли, подсобный инструмент.

— Не откажусь. Хайткин, позвоните ординарцу, пусть сюда в общий котел тащит мой ужин.

Григорий Матвеевич подошел к раскидистому кусту, в тени ветвей которого стояла канистра с водой, и, услышав за спиной шаги, обернулся. К нему спешил наводчик орудия Филиппов, один из старших по возрасту солдат батареи, степенный, уравновешенный, во всем любящей порядок и аккуратность.

— Давайте полью, товарищ капитан.

— Спасибо, Гордей Иванович.

Герой Советского Союза Г. И. Филиппов.

Чигрин сбросил гимнастерку, подставил ладони под холодную струю и, крякнув от удовольствия, плеснул воду на разгоряченное лицо.

— Хорошо, Иваныч! На шею, на шею лей. Ух как здорово! Аж кости ломит.

Командир батареи взял полотенце и начал растирать шею, грудь, охал от наслаждения, приговаривал, мол, водица не хуже ключевой, только после нее чувствуешь себя человеком.

На первый взгляд рядовой эпизод из обыденной жизни армейского быта. Однако в батарее было правилом: как бы трудно ни складывалась обстановка, люди не приступали к еде, не умывшись. И командир в этом показывал пример.

Насвистывая нехитрую мелодию, капитан вместе со всеми уселся на плащ-палатку. И тут лейтенант Шангин доложил о появлении противника.

— Вот и повечеряли, — сожалея, вздохнул Филиппов и засунул ложку за голенище сапога.

— После войны, Гордей Иванович, наверстаем все, — посмотрел на него Чигрин, быстро встал и скомандовал: — Приготовиться к бою!

Команду тут же продублировали наблюдатели. Приникли к окулярам панорамы наводчики, в готовности к приему снарядов замерли заряжающие, бросились к ящикам подносчики. К стрелковым и пулеметным площадкам, бронетранспортерам побежали бойцы взвода управления. Качнулись стволы орудий. Десятки пар глаз скрестили взгляды на дороге и просеках, уходящих в лес.

— Без команды огня не открывать! — распорядился Чигрин и, обернувшись к посыльному, добавил: — Быстро к Шангину. Пусть отводит разведчиков и наблюдателей с высотки в траншею.

В томительном ожидании прошло несколько минут. Наконец на опушке леса появилась вражеская колонна. Немцы скатывались в лощинку без охранения. Колонну замыкали радийная машина и два бронетранспортера. «Больше батальона», — отметил про себя капитан.

Чигрину не раз приходилось встречаться на поле боя с превосходящими силами противника. Прикрывавшие батарею стрелки обычно брали на себя немецкую пехоту, а он — танки, орудия, бронетранспортеры. В этот раз привычный порядок был нарушен: прикрытия не было. Предстояло обходиться наличными силами. Чигрин принял решение закопать бронетранспортеры. На каждом из них находился крупнокалиберный пулемет и два ручных — внушительная огневая поддержка для батареи.

Григорию Матвеевичу почему-то вспомнился недавний разговор со старшим лейтенантом Чайкиным.

— Часы вот остановились, — глянул на циферблат старший лейтенант. — Вроде и аккуратно ношу. Не к добру это.

— Суеверный нашелся. Штамповку, небось, носишь-то?

— Ну да, ее самую.

— Дрянь это. Выброси. Мои кировские третий год шлепают. Ни сырость их не берет, ни жара.

«Фу, черт! — сплюнул Чигрин. — Придет же в голову такое». Он вскинул к самым глазам бинокль. Из просеки появилась новая колонна. «Еще сотня человек, не меньше», — отметил про себя командир батареи.

До первой колонны оставалось метров четыреста, когда она приостановилась: то ли гитлеровцы заметили опасность, то ли еще что их насторожило. Медлить было нельзя.

— Огонь! — скомандовал капитан.

Голос комбата потонул в грохоте орудийных выстрелов. Взрывы снарядов, перестук двенадцати пулеметов, автоматные очереди, посылаемые бойцами взвода управления, прорубили коридор в фашистской колонне. На глазах батарейцев она начала разваливаться. Оставшиеся в живых гитлеровцы повернули назад, задние ряды смешались, хотя по инерции шли вперед, перешагивая через раненых и убитых. Офицеры пытались остановить начавшийся хаос, однако под перекрестным огнем сделать это не смогли.

Изрядно поредевший противник залег. Осколочные снаряды и очереди пулеметов продолжали выхватывать из его рядов по нескольку человек; немцы еще не успели рассредоточиться, лежали чуть ли не сплошной массой. Короткими автоматными очередями били по врагу бойцы Шангина. Сам лейтенант полосовал по фашистам из пулемета.

Минут двадцать продолжалась кровавая сеча, пока остатки гитлеровцев не отползли за кустарник и не скрылись в лесу. На фланге второй колонне удалось вплотную приблизиться к огневой, занимаемой взводом старшего лейтенанта Чайкина. Гитлеровцы окружили расположенную несколько на отшибе огневую позицию орудия сержанта Ивана Рожкова. Посыльный, докладывая Чигрину обстановку, от себя добавил:

— Трудно им там, фрицев тьма-тьмущая!

— Так уж и тьмущая! — улыбнулся Чигрин, глядя в побледневшее лицо молодого солдата. — Не заливаешь с испуга?

— Никак нет, товарищ капитан.

— Раз нет, попробуем помочь.

Чигрин взял автомат и обернулся к появившемуся на командно-наблюдательном пункте Шангину:

— Остаешься старшим на батарее, я — к Рожкову. Разведчиков сюда — Фролова, Малышко: со мной пойдут.

Командир батареи повел группу по заросшей можжевельником выемке к озеру Менниг-зее. Путь был окольным, зато позволял незаметно подойти к огневой Рожкова. Расчет комбата оправдался. Фашисты не обнаружили группу.

— Товарищ капитан, — встретил Чигрина сержант Рожков. — Спасибо за выручку! Фрицы лезут и лезут. Бьем из орудия, автоматов и карабинов и глушим гранатами, а они, гады, как очумелые. Вдруг слышим: стрельба в их тылу! Значит, думаем, идет нам подмога! Вот уж спасибо! Ну а мы по команде жахнули во фрицев наш последний ручной боезапас.

— Благодарить будешь потом. Вижу, трое вас осталось, немного для фланга. Пару человек добавлю, боеприпасов подброшу.

Командир батареи оставил красноармейцев Ивана Малышко и Нестора Фролова в расчете.

— Сколько еще имеете снарядов?

— Десять осколочных и два ящика бронебойных.

— Ящик ручных гранат и патронов подброшу. Держись тут. Чего бы ни стоило, держись. Фашисты на должны пройти. Связи не теряй. Держи ракетницу и патроны к ней. В трудную минуту сигнал — две красные ракеты.

— Будем стоять, товарищ капитан, — заверил Рожков.

— Думаю, что фрицы не дадут вам большой передышки. Ожидайте «гостей».

Чигрин поспешил на КНП. Минут через тридцать фашисты предприняли новую атаку, пытаясь прорваться через боевой порядок батареи. Но снова, понеся потери, вынуждены были отойти. Около сотни уничтоженных солдат и унтер-офицеров противника, два с половиной десятка пленных — таков итог этой схватки.

Чигрин позвонил в штаб полка. Трубку взял подполковник Данильченко.

— Говоришь, отбили две атаки? — переспросил командир полка. — Спасибо! Рад за вас! Волков, Дикарев, Соловарь тоже дерутся. Слышишь, небось?

— Да, слышу.

Батарея капитана Волкова не успела полностью замаскировать свою позицию, когда появился противник. Комбат, за плечами которого был путь от предгорий Кавказа, повидавший в своей фронтовой жизни всякое, не уходя от трудностей, стремился решать боевые задачи без потерь. Волков в критических ситуациях держался ровно, понимал: малейшая неуверенность в себе, растерянность тут же сказывается на подчиненных. «Стоит, — говорил капитан, — холодку тревоги заползти в сердце солдата, как он уж не боец на поле брани».

Комбат оставался верен себе и теперь. Противник приближался. Но капитан был спокоен. Хладнокровие командира батареи передалось бойцам. Огневики, разведчики, связисты повели стрельбу по врагу. Первую атаку батарея отбила за полчаса. Два бронетранспортера, четыре автомашины, десять повозок горели перед позицией артиллеристов, а между ними, впереди и сзади до самой кромки леса, лежали убитые — солдаты и офицеры противника. В лощинках, воронках, кустах стонали раненые.

Разведчики взвода управления лейтенанта Сергея Шапара сумели отсечь группу немцев, пытавшихся обойти позиции с фланга. Фашистам ничего не оставалось, как поднять руки.

— Не так уж и плохо, — рассуждал Волков, обходя сбившихся в группу пленных.

Все они — худые, грязные, с лицами, заросшими щетиной, оборванные. У одних в глазах отчаяние, тупое безразличие, у других — злоба и страх. Волков смотрел на них, вспоминал сытых, нахальных фашистов первых лет войны. Тогда они кричали: «Хайль Гитлер!» Теперь молчат, трусят. Капитан подошел к пожилому обер-лейтенанту с перевязанной рукой, спросил о численности прорывающейся группировки.

— Идут колонны, много, — ответил офицер на ломаном русском языке. И опустил глаза, поморщился от боли. На щеках проступили желваки. Немного помедлив, он продолжил: — Вижу, пехотного прикрытия у вас нет, капитан. Плохо будет.

— Так уж и плохо? Посмотрим. У нас говорят: цыплят по осени считают.

Павел Семенович обернулся к стоявшему рядом старшине Кулишенко.

— Иван Демьянович, подбери пару человек, пусть отконвоируют пленных в штаб полка.

— Людей нет, товарищ капитан.

— Куда же нам их девать? — Волков кивнул на пленных. — Легкораненых подберите для сопровождения. Выполняйте приказание.

Капитан обернулся к прибывшим с докладами лейтенантам Семену Кириченко и Сергею Шапару.

— Слышали, ребята? Обер, по-моему, не врет. Ему сейчас все равно. Нам нужно готовиться к отражению атак.

Волков вытащил пачку папирос и протянул лейтенантам. Сам тоже взял папиросу, щелкнул зажигалкой и, затянувшись дымком, спросил:

— Потери большие?

— У меня три человека, — ответил Кириченко.

— Я потерял четырех, — доложил Шапар.

— Раненые есть?

— Тяжелых нет, — отозвался Кириченко.

— У меня тоже, — поспешил с ответом Шапар.

— Это уже неплохо. Выделить по одному легко раненному красноармейцу в распоряжение Кулишенко! — приказал капитан. — Дайте людям передохнуть. С дорог и троп глаз не спускать. Неплохо бы людей накормить. — Волков поискал глазами старшину. — Кулишенко, как с ужином?

— Готовим, — отозвался тот.

— Поторапливайтесь!

— Отправлю пленных, и захарчимся.

Офицеры разошлись по местам. Со стороны леса время от времени взлетали ракеты, доносились автоматные очереди.

Упала ночь. На участке обороны полка то и дело завязывались схватки с врагом. Под утро капитан Волков доложил в штаб части:

— Слышен гул двигателей танков.

Начальник штаба подполковник Иванов, выслушав его, произнес:

— Держись, Паша. Мы тут только что отбили атаку гитлеровцев. Спасибо, Чигрин и Васнецов помогли, а то бы вовсе худо пришлось.

Волков понял: рассчитывать на помощь нельзя.

С началом боя штаб полка жил напряженной жизнью. Из разбросанных на десяток с лишним километров позиций стекались данные о ходе схваток с гитлеровцами, подавала голос радиостанция разведчиков капитана Садовского.

Суммируя донесения, полученные из батарей и от разведчиков, командир и начальник штаба пришли к выводу: обстановка с каждым часом осложняется, становится похожей на скручивающуюся пружину.

— Товарищ старший лейтенант, фашисты близко, — обернулся к Васнецову шофер Иван Чернов. — Зебров с железнодорожной насыпи машет пилоткой.

Наблюдатель в ответ поднял флажок. Зебров скатался вниз и побежал к заранее подготовленному укрытию.

Спустя несколько минут из тоннеля выкатался танк противника. Вначале боевая машина шла быстро, затем сбавила скорость, очевидно, опасаясь мин. Рядом с танками появился бронетранспортер и тоже остановился. Из него выскочили солдаты и направились прямо к минному полю.

Танк начал разворачиваться. К панораме первого орудия встал сержант Центерадзе.

Сержант принял доклады номеров о готовности, поймал в перекрестие борт фашистского танка и нажал на спусковой рычаг. Громыхнул выстрел. Снаряд впился в борт вражеской машины. Почти тут же откинулись люки. Экипаж начал спешно выбираться из танка.

Сержант Снежко тем временем поджег бронетранспортер.

Застучали автоматы Зеброва и Панова. «Молодцы ребята», — невольно отметал командир батареи.

Не успели покончить с противником здесь, как до роты гитлеровцев появилось на железнодорожном полотне, еще один бронетранспортер вынырнул из тоннеля.

Взвод лейтенанта Акасимова ударил по пехоте, орудие Снежко — по бронетранспортеру. Не многим гитлеровцам удалось скататься с насыпи и залечь. По ним открыли огонь пулеметы бронетранспортеров.

В сумерках с противником было покончено. Больше фашисты батарейцев не беспокоили. То ли поняли, что здесь не прорваться, то ли собирались с силами.

Напряженность этой схватки спустя годы опишет Маршал Советского Союза Иван Степанович Конев:

Фашисты беспрестанно таранили оборону полка. Откатываясь, они искали обходы и вновь наваливались на заслоны.

Во второй половине ночи в штаб полка вбежал солдат из боевого охранения:

— Немцы!

— Где? — обернулся к нему подполковник Иванов. — Ты что? Откуда им тут взяться?

— Движутся по дороге. Целая колонна!

Иванов зашел в соседнюю комнату. У стола, подперев рукой лоб, над картой склонился командир полка.

— Григорий Митрофанович, фашисты! Со стороны Куммерсдорфа.

— Связь с батареями есть?

— С Соловарем прервалась минут пятнадцать назад. Последний раз он докладывал: дерется в окружении. С остальными телефонную связь поддерживаем.

— Подобрать группу для посылки Соловарю.

Голос Данильченко заглушили пулеметные и автоматные очереди, взрывы гранат.

Данильченко посмотрел на Иванова:

— Вот что, Николай Михайлович, поднимай штабных.

В помещение вбежал запыхавшийся помощник начальника штаба капитан Борис Тепляков.

— Я оттуда, — кивнул он в сторону усиливающейся стрельбы. — Немцев около батальона: с танками, артиллерией.

— Сам видел? — спросил Данильченко.

— Так точно, товарищ подполковник.

— Иванов, свяжись с Васнецовым, взводу из его батареи прибыть сюда. — Командир полка бросил взгляд на телефониста. — Свяжите меня с Чигриным.

— Товарищ старший лейтенант, — тронул Васнецова за плечо телефонист красноармеец Бурик. — Вас Второй к телефону. У них там что-то неладно, — добавил он.

У Васнецова сжалось сердце: неужто фашисты в тылу полка? Взяв трубку, услышал взволнованный голос начальника штаба:

— Васнецов, тут фашистская колонна объявилась. Ведем бой. Нужна помощь. Бери взвод и сюда на всех парах. Немедленно.

Треск в трубке заглушил голос Иванова.

Оставив за себя лейтенанта Акасимова, старший лейтенант с двумя расчетами убыл в Барут.

Бронетранспортеры набрали скорость. А Васнецов торопил водителя Чернова:

— Быстрее, быстрее!

— И так на всю железку жмем, товарищ старший лейтенант.

— Люди гибнут, люди!.

Двигатель взял высшую ноту. Стрелка спидометра перескочила за «70». Следом, не отставая, двигалась машина Алексея Насонова.

У небольшой рощицы, метрах в шестистах от нее, где находился штаб полка, бронетранспортеры остановились. Расчеты соскочили на землю, выдвинулись на опушку.

Охватив горящий фольварк и прилегающие к нему поляны с редко растущим кустарником, гитлеровцы, очевидно, готовились к очередной атаке. До роты пехоты короткими перебежками продвигались к танкам, ведущим огонь.

Из окон двухэтажного особняка и чердаков построек по ним стреляли из автоматов и пулеметов. Очереди трассирующих пуль полосовали округу разноцветной россыпью. Взлетали к небу ракеты.

Рядом с Васнецовым остановились Фадеев и Снежко.

— Видите, какая обстановка? — начал старший лейтенант. — Не будем терять времени. Сначала ударим по танкам, затем примемся за пехоту. Фадеев, твой танк левый, Снежко — правый. Веремеевский со старшиной Болтушкиным, ударите по пехоте из крупнокалиберных пулеметов.

Расчеты на руках выдвинули орудия и по команде открыли огонь. Один вражеский танк вспыхнул сразу, второй успел скрыться за каменным сараем. Артиллеристы, пулеметчики и автоматчики отлично сделали свое дело. Фашисты, сказавшись в огневом мешке, в замешательстве бросились в разные стороны. Однако спасения себе не находили. В это время с противоположной стороны по ним открыли огонь другие противотанковые орудия. По звуку нетрудно было определить: к штабу подоспело свежее подкрепление. Это были, как вскоре стало известно, чигринцы.

На батарею Чигрина сносили убитых, здесь перевязывали раненых, приводили в порядок огневые позиции, траншеи, ходы сообщения, когда раздался тревожный звонок из штаба. Григорий Матвеевич в это время инструктировал наблюдателей. Голос телефониста оторвал его от инструктажа. Чигрин поспешил к телефону. По дороге связист делился новостями:

— Там у них такое творится, такое!..

— Говорите конкретно, Малышко.

— К штабу прорвалась колонна гитлеровцев.

«Помощь нужна», — мгновенно подумал Чигрин и посмотрел на солдата:

— Вот что — срочно к старшему лейтенанту Чайкину и лейтенанту Левашову. Пусть готовят по орудию к маршу. Лейтенанту Шангину передайте: пять человек выделить в мое распоряжение.

Чигрин поднес трубку к уху и сквозь треск ружейно-пулеметной стрельбы услышал голос подполковника Данильченко:

— Где же ты пропадаешь, комбат? Нас тут фрицы зажали.

— Выезжаю с двумя орудиями.

Немного не доезжая до города, Чигрин услышал орудийные выстрелы. «Никак, кто-то уже подоспел», — подумал он, вытер рукой вспотевшее от напряжения лицо и облегченно вздохнул.

Штаб полка оказался в весьма трудном положении. И не будь опыта у командира полка и начальника штаба, у других офицеров, фашисты, возможно, и опрокинули бы, а то и уничтожили малочисленный заслон на своем пути.

По тревоге офицеры, сержанты и красноармейцы заняли оборону. Вооружены были все по-разному: от автомата, карабина, пистолета, трофейного оружия до чудом сохранившегося в артиллерийной мастерской противотанкового ружья.

Красноармеец Селедцов и старший сержант Приходько приспособили трофейный пулемет на крыше двухэтажного дома. К ним с карабином присоединился Прохоров.

— Ну, машинен гевер, — похлопал по рубчатой рубашке пулемета ружейный мастер Приходько, — служил ты фашистам, послужи теперь нам, дорогуша! И хорошо послужи! — Он обернулся к напарнику: — Как с боеприпасами, Ваня?

— Четыре коробки, — ответил Селедцов.

— Добро. На первое время хватит.

Владимир Приходько внимательным, изучающим взглядом обвел округу. В сумеречном свете едва просматривался поворот дороги. «Вот тут-то мы вас и встретим», — решил старший сержант, передергивая рукоятку затвора.

Собственно, Приходько с Селедцовым и определили начало схватки. Подпустив колонну, они стеганули по ее флангу шквальной очередью. В первое мгновение фашисты даже не поняли опасности, продолжали вышагивать торопливо. Лишь некоторые повернулись навстречу клокочущему свинцом огню. Вот уже гитлеровцы начали падать на не успевший отдать тепло асфальт. Какой-то офицер, узнав по «говору» МГ, видимо, решил, что произошла ошибка, выскочил вперед, замахал руками и вовсю закричал:

— Нихт шиссен! Нихт шиссен! Нихт!.. — Не стрелять!

Селедцов ударил по офицеру короткой автоматной очередью. Гитлеровец переломился надвое и повалился на землю.

Подполковник Данильченко устроился с десятью солдатами на втором этаже здания штаба и бил оттуда по врагу. Подполковник Иванов с бойцами из взвода управления встречал врага огнем на подступах к зданию. Старшина Туркин и с ним несколько красноармейцев зашли во фланг фашистам и внезапно ударили по ним из автоматов и карабинов. Бойцы взвода управления Василий Вдовин и Федор Лях забрасывали противника гранатами.

Фашисты отхлынули. Однако через несколько минут под прикрытием бронетранспортеров вновь пошли на штурм. К месту боя вскоре выдвинулись танки, замыкавшие колонну противника.

Возможно, врагу удалось бы смять горстку советских воинов, не подоспей к месту схватки помощь из батарей. Попав под перекрестный огонь, гитлеровцы, бросая технику, убитых и раненых, начали разбегаться.

Помогли и разведчики. В разгар схватки из темноты ночи выскочил фашистский танк. Расчеты скрестили прицелы на нем, но вдруг, к удивлению бойцов, из танка повели огонь по гитлеровцам. Выстрел, второй, третий…

— Во дают! — не удержался сержант Снежко. — По своим лупят! Очумел экипаж, что ли?

— Постой! — отмахнулся Васнецов от него. — Тут что-то не так.

Танк продолжал вести огонь. Спустя несколько минут все прояснилось: на трофейном танке в расположение штаба прибыла группа капитана Садовского. Разведчики подоспели в разгар схватки и чуть было не угодили под огонь своих же. Спасла всех находчивость Садовского. Он вовремя приказал открыть огонь по фашистам. Ну а о том, как разведчики оказались в трофейной машине, рассказ впереди.

Немало тревожных минут пришлось пережить офицерам, сержантам, и солдатам штаба. Дрались с врагом они яростно. Писари, оружейники, медики во главе со старшим военврачом майором медицинской службы Константином Начинкиным, не говоря уж об охране, умело отражали натиск противника.

Общими усилиями фашисты были рассеяны. Командир полка поблагодарил Чигрина и Васнецова за то, что пришли на подмогу, выручили из беды.

Капитан Чигрин возвратился на огневую. Вскоре гитлеровцы при поддержке штурмовых орудий вновь пошли на прорыв. Фашистский снаряд угодил в ствол сосны и начисто срезал верхушку дерева. Осколки с визгом разлетелись в стороны. Один просвистел у самого уха Григория Матвеевича, врезался в брус перекрытия, отколов щепку. Комбат, качнув головой, обронил:

— Никак, засек, сволочь!

— Вряд ли, товарищ капитан, — возразил Шангин, затягивая ремешок каски. — Они, думаю, никак не опомнятся после нашего угощения, вот и злобствуют.

— Ну что ж, пусть будет так. Передай Чайкину и Левашову: подпускать гитлеровцев ближе, бить наверняка. Своих предупреди — им надлежит отсекать пехоту.

Эта схватка батарейцев с врагом затянулась на несколько часов. Артиллеристы Чигрина бились с гитлеровцами в кольце и в полном окружении, но позиций своих не оставили.

…Перед огневой позицией старшего сержанта Василия Гулого горело несколько бронетранспортеров и штурмовое орудие. Помощник наводчика и подносчик были ранены. В строю остались командир и наводчик младший сержант Машкауцан. А фашисты снова пошли в атаку.

— Бери танк! — скомандовал наводчику командир орудия, досылая снаряд в казенник. — Я по пехоте ударю.

Наводчик согласно кивнул, ловя в перекрестие прицела срез корпуса и башни танка. Старший сержант метнулся к ивняку, откуда открывался хороший обзор местности, и стегнул очередью по гитлеровцам. Ухнуло орудие. Гулый кинул взор на вражескую машину: танк, весь в дыму, разворачивался на месте.

— Готов! — обернулся Василий к Машкауцану. — Добавь еще для верности.

Нелегко пришлось и расчету соседнего орудия. В ходе многочисленных схваток с превосходящими силами противника в живых остался лишь наводчик Филиппов. Огнем прямой наводки Гордей Иванович уничтожил танк, штурмовое орудие противника. В течение часа Филиппов один удерживал участок обороны.

Герой Советского Союза Ш. М. Машкауцан.

Несколько раз в критические минуты Чигрину приходилось заменять выбывших из строя номеров расчетов, драться врукопашную. Во время последней схватки у комбата кончились в пистолете патроны. Фашисты, полукольцом огибая огневую позицию орудия, двинулись в полный рост. Кругом гремело, грохотало, рушилось, горело… Трудно было определить, где свои, а где чужие. Капитан, прислушиваясь к звукам орудий Машкауцана и Филиппова, радовался: «Молодцы ребята, держатся!»

Гитлеровцы все ближе и ближе. Сколько раз за последние часы враг пытался прорваться, а Чигрин со своей батареей стоял. «Теперь, пожалуй, не уйти от фашистов», — билась в голове мысль. Он стоял и спокойно смотрел на врага, а ветер шевелил его непокорные волосы.

Враг в пятнадцати, десяти метрах. Цепь гитлеровцев начала смыкаться. Пора. Чигрин коротким взмахом вскинул над головой руку с зажатой в ней гранатой и с возгласом: «Взяли!..» — бросил ее под ноги гитлеровцам. Тугая волна взрыва и осколки смели фашистов.

До конца пришлось испить чашу солдатской судьбы и батарее старшего лейтенанта Николая Соловаря. Шесть часов кряду фашисты штурмовали рубеж ее обороны. Шесть часов, оглохшие, в пламени разрывов, при непрекращающемся визге осколков и пуль, дрались артиллеристы — до тех пор, пока руки держали оружие, пока бились сердца. Взвод управления отсекал вражескую пехоту от бронетранспортеров, огневики разили фашистские боевые машины.

На подступах к батарее горели два бронетранспортера и шесть автомашин гитлеровцев, когда из рощи появились штурмовые орудия.

— Снаряд! — оборачиваясь к красноармейцу Михаилу Гидулянову, прохрипел сержант Моисеенко; остальные номера расчета уже вышли из строя. Сраженный фашистским осколком боец лежал у орудия.

Моисеенко метнулся к ровику. Выхватил из ящика бронебойный снаряд, подбежал к орудию, зарядил и приник к панораме прицела. Немецкое штурмовое орудие подходило к рубежу 400 метров. Отчетливо виднелись не только свастика, но и блестящее в лучах утреннего солнца отполированные траки гусениц.

Сержант выжидал: когда орудие хотя бы немного изменит направление движения, можно будет ударить в борт (лобовую броню снаряды не всегда брали).

Экипаж штурмового орудия видел, как по огневой позиции метался красноармеец (не придал значения опасности или берег боеприпасы, решив гусеницами раздавить орудие, а вместе с ним и солдата).

Метрах в ста пятидесяти на какие-то секунды механик-водитель подставил борт, но этого времени было достаточно сержанту Александру Моисеенко. Прогремел выстрел. Машина вздрогнула, остановилась и окуталась дымом.

Фашисты наседали. Батарея продолжала нести потери. На огневой позиции оставалось все меньше и меньше людей: вышли из строя старший сержант Роман Пикус, младший сержант Иван Бабий, красноармейцы Василий Шеремет и Сергей Близинский. На огневой правофлангового взвода командир батареи Соловарь застал в живых лишь лейтенанта Иосифа Зеленюка.

Командир взвода ловил в перекрестие панорамы вынырнувший из соснового леса бронетранспортер. Очередь вражеского пулемета вмиг застучала по щиту.

— Получай, гад! — процедил сквозь зубы Зеленюк и нажал на спусковой рычаг.

Герой Советского Союза И. П. Зеленюк.

Бронетранспортер подпрыгнул и завалился в канаву. Следовавшие за ним немецкие автоматчики залегли.

— Иосиф… — дотронулся до плеча Зеленюка старший лейтенант Соловарь.

— Комбат, ты?! — обернулся лейтенант. — Видишь, один я остался, как перст один. Какие ребята… Исаенко, Шеремет…

В налитых кровью глазах Зеленюка было столько тоски и горя, что Соловарь не выдержал.

— Терпи, Ося! Нам нужно продержаться. Обязательно! Подмога подойдет. Должна прийти, вот увидишь!

— Да я им, гадам, вовек не прощу гибели земляков! Буду, как бешеных собак, бить.

Лейтенант шершавой ладонью стер со щеки пот и скосил глаза на грудь, где отсвечивались ордена Отечественной войны I степени и Красной Звезды.

— Слушай, Коля! Всякое может случиться. Может, захватишь? Жена, дети у меня на Киевщине… — Зеленюк потянулся рукой к наградам.

— Не надо, Ося! Я не уйду с огневой. Не имею права. Понимаешь? Не имею.

В это время смолкли выстрелы во взводе младшего лейтенанта Дудника.

— Старшой, — обернулся к Соловарю Зеленюк. — Соседи… Я тут сам.

— Понял тебя. Иду.

И старший лейтенант поспешил к Дуднику.

Через несколько минут фашисты, предприняв атаку, окружили лейтенанта Зеленюка. Советский офицер поднял над головой противотанковую гранату и ударил ею о станину орудия. Раздался взрыв, а вслед — предсмертные крики немецких солдат.

Спустя несколько дней командир полка в представлении к присвоению звания Героя Советского Союза лейтенанта Зеленюка Иосифа Павловича напишет:

Батарея держалась до конца. Лишь лейтенанту Виктору Волкову и младшему лейтенанту Иллариону Дуднику с несколькими бойцами удалось пробиться через вражеское кольцо окружения и чудом остаться в живых. Они да еще архивные документы поведали о том бое.

Фашисты продолжали атаковать огневые позиции батареи капитана Волкова. Взвод лейтенанта Семена Кириченко уничтожил штурмовое орудие врага. Боевая машина перегородила шоссе. Вторая отошла назад и повела огонь по обороне батареи. Снаряды дыбили землю то впереди, то сзади огневых позиций. Гитлеровцы явно нервничали.

Волков поднес к глазам бинокль. Окуляры приблизили передний край противника. Видно было, как с левой стороны дороги в небольшой лощине скапливались пехотинцы противника. Павел Семенович понимал: противник с отчаянием обреченного будет таранить оборону, пока не пробьет брешь. А этого допустить нельзя. Не имеет он на это права. Не имеет…

— Свяжи меня с лейтенантом Шапаром, — приказал Волков командиру отделения связи старшему сержанту Ефиму Железняку.

— Лейтенант Шапар на проводе, — спустя минуту протянул трубку связист.

— Лейтенант, срочно на запасную позицию, — приказал Волков. — Огонь по скоплению противника в лощине.

Вскоре в гуще немцев начали рваться снаряды. Замысел противника был сорван.

На узком участке пригорода германской столицы в смертельной схватке сошлись горстка советских бойцов и чуть ли не в пятнадцать раз превосходящие силы противника. Это был тяжелый бой. Несколько раз фашисты атаковали батарею Волкова и каждый раз вынуждены были отходить под спасительную кромку леса. В короткие минуты затишья батарейцы подправляли огневые позиции, траншеи, ходы сообщения, сносили убитых, перевязывали раненых. Как и положено, делали свое солдатское дело. В одну из таких пауз Волков решил заскочить в блиндаж к раненым. У входа встретил санинструктора.

— Как тут у вас?

— Нормально, товарищ капитан, — ответил старшина Каким Ахметов и, чуть помедлив, добавил: — Ребята, кто полегче ранен, рвутся на огневые, в траншеи.

— Да ведь не в тыл же они просятся, а на передовую, хотя имеют полное право отправиться в санбат, — улыбнулся капитан. — Герои!

— Вот-вот, — приподнялся сержант Иван Зубок. — Мы и говорим, исходя из обстановки: наше место там. Всё лишнего фашиста кокнем.

Зубок держал в руках гранату.

— А это зачем? — взглянул на нее Волков.

— Мало ли что в нашем положении может случиться… Авось сослужит последнюю службу.

Рядом с Зубком зашевелился укутанный в бинт боец. Опершись на руки и приподняв голову, он позвал командира батареи:

— Товарищ капитан! Товарищ капитан!..

— Кабышев? Как ты тут, Егор Демьянович? — Волков склонился над красноармейцем.

— Вы за нас не беспокойтесь, товарищ капитан. Лучше скажите, как там у вас?

— Нормально. Держимся.

— Вот это хорошо. Связь с полком восстановили? Старший сержант Железняк вернулся?

— Пока нет.

Два часа назад, когда наводчик Кабышев находился в строю, фашисты начали обтекать батарею. Была прервана телефонная связь со штабом полка. Волков направил по линии командира отделения связи старшего сержанта Ефима Железняка. Прошло минут сорок — телефон по-прежнему молчал. Капитан послал еще двух связистов — старшего сержанта Евгения Самарина и красноармейца Василия Ермака. И они как в воду канули. Узнав о гибели, не винил себя, понимал: иначе поступить не мог. Это было нужно во имя живых, во имя святого дела — Победы! Напоминание Кабышева словно ножом полоснуло по сердцу, и капитан обронил глухо:

— Нет пока связи с полком. Не появились и связисты.

— Пить, пить, — донесся слабый голос из угла блиндажа. — Водицы…

— Кто это, Ахметов?

— Быстров, наводчик это, товарищ капитан. В живот его ранило, осколком. Мучает жажда, а воды ему нельзя.

Ахметов склонился над Быстровым:

— Потерпи немного. Скоро в медсанбат, там врачи, — говорил Каким, смачивая водой из фляги бинт. Обтирая припухшие губы раненого, продолжал: — Нельзя тебе воды, нельзя.

— Спасибо и за это, Каким, — заговорил слабым голосом Быстров. — Кваску бы сейчас, холодного, со льдом.

— Идите, товарищ капитан, — вновь дал знать о себе Иван Зубок. — Там вы нужнее, идите.

— Иду, Иван Терентьевич. Иду!

Волков позвал Ахметова. Тот подошел, по привычке вытянул руки по швам. Губы его подрагивали, хотя лицо и было спокойным.

— Держись тут, Каким. Опирайся на Ивана Терентьевича. Он человек надежный.

Капитан вышел из блиндажа и заспешил к орудиям.

На правом фланге в полный голос частил ручной пулемет. Рядом ухнуло орудие. «Опять немцы пошли», — понял Волков и прибавил шагу.

Батарея сражалась с врагом. Но все туже стягивалось кольцо окружения. Переползая от взвода к взводу, от группы к группе, Волков всматривался в лица солдат, вслушивался в их голоса и радовался за них. На лицах не было заметно растерянности, страха.

— Товарищ капитан, — подошел командир орудия младший сержант Николай Фролов. — Вы поосторожней, фриц засел совсем рядом. Двоих наших ранил. Вот по этой лощинке идите. Кончится она, сверните направо. Там и будет орудие Закутского.

С рассветом противник усилил натиск. В рукопашной схватке погибли командир взвода управления лейтенант Сергей Шапар и старшина батареи Иван Кулишенко. Не стало и лейтенанта Семена Кириченко.

Фашисты наседали. Редела семья батарейцев. Настали минуты, когда Волков остался вдвоем со старшим сержантом Ефимом Железняком. Гитлеровцы предложили им прекратить сопротивление, сдаться или уйти с их пути.

— Ишь чего захотели, Ефим! — обернулся капитан к Железняку. — Пропустить? Шалишь, фашист! Слишком ты много задолжал нам.

— Товарищ капитан, уходите, я прикрою, — обернулся к командиру батареи Железняк.

— Куда уходить, Ефим Зиновьевич? Батарею бросить? Раненых? Да ни за что!

Рядом разорвалась граната. Осколки полоснули по брустверу. Старший сержант застонал и сполз на дно окопа. «Взять живым! — крикнули по-немецки. — Этот офицер нам нужен». По лицу Волкова, понявшего смысл слов, пробежала горькая улыбка. Павел Семенович поморщился от ноющей раны на голове.

— Ничего у вас не выйдет, гады! — выдохнул он. — Живым в руки не дамся!

Прыгнувшего из-за кустов гитлеровца Волков свалил рукояткой пистолета. И тут же мелькнула мысль: «В окопе скрутят». Капитан выскочил на бруствер, в упор начал стрелять по фашистам, но что-то жаркое толкнуло его в грудь и живот. Боли не почувствовал; лишь когда ударился головой о развороченную взрывом землю, захотел вспомнить что-то ясное, чистое, синее, но не мог, как ни напрягал мозг.

Подбежавшие гитлеровцы столпились вокруг смотревшего в весеннее небо советского офицера, продолжавшего улыбаться. Кто знает, что видел комбат в эти последние мгновения своей жизни? Может, вспомнил родной край, село Ново-Еловку, что привольно раскинулось в лесных просторах Красноярского края, школу, жену Татьяну… А может, улыбался, сознавая, что до конца исполнил свой воинский долг… Гитлеровский офицер повел было автоматом к лицу капитана, но вдруг опустил оружие, обернулся к солдатам и выдохнул:

— Форвертс!.. — Вперед!..

Заместитель командира полка по политической части в донесении в этот день запишет:

Перед батареей старшего лейтенанта Андрея Борисенко фашисты появились утром. Колонна шла по шоссе темно-зеленой массой, заполняя не только проезжую часть, но и обочины. Впереди двигались офицер с поднятым белым флагом и два солдата.

— Никак, идут сдаваться? — тронул комбата за плечо комсорг капитан Марк Спитковский.

Борисенко продолжал рассматривать в бинокль врага, с ответом не торопился. Что-то настораживало его: то ли непрекращающийся гул боя на рубежах соседних батарей, то ли рокот двигателей боевых машин, замыкавших выползавшую из лесу колонну.

— Кто знает, — размышлял вслух офицер, — что у гитлеровцев на уме.

— Да ты не сомневайся, Андрей, — нетерпеливо продолжал Спитковский. — Дай-ка лучше пару солдат, и пойду принимать капитуляцию. Эх, фотоаппарат не прихватил. Хорошая память осталась бы о конце войны.

— Не рано ли, комсорг, размечтался?

— Да ну тебя. Смотри, сколько немцев. Почитай, свыше полутысячи. И без единого выстрела сопроводим в штаб. Вот увидишь.

— Хорошо, — немного поколебавшись, согласился комбат. — Выделю ребят, однако будь осторожен. В случае чего действуй по обстановке. Да и мы рядом, прикроем.

Борисенко посмотрел на стоявшего в траншее командира взвода управления старшего лейтенанта Кровицкого:

— Боря, выдели двоих в распоряжение Спитковского. Да попроворнее. Пойдут капитуляцию принимать.

Вскоре разведчик и связист вместе с комсоргом полка, провожаемые молчаливыми взглядами товарищей, двинулись навстречу вражеской колонне. Шли посредине дороги. Твердо, уверенно, как и подобает советскому солдату, хотя тревожный холодок сжимал сердце.

Гитлеровцы все ближе и ближе. Уже видны их лица — худые, озлобленные.

— Кажется, пронесло, — облегченно вздохнул Спитковский.

Но тут неожиданно гитлеровский офицер опустил белый флаг.

Колонна на глазах начала рассыпаться. Застучали выстрелы, в воздухе засвистели пули.

— Ложись! — крикнул Спитковский.

Парламентеры бросились к придорожным кустам. Пули, сбивая с кустарника листву и сучья, ложились все ближе и ближе. Спитковский упал в канаву, ушиб колено, но даже не поморщился от боли. И тут же обернулся к бойцам:

— Не задело, ребята?

— Нет, — послышалось в ответ.

— Тогда к бою.

«Попали, как кур во щи, — досадовал Марк. — Недаром предупреждал нас Андрей. Ничего, выдюжим. Оружие есть. Да и наши в обиду не дадут».

Как бы в ответ на его мысли по фашистам ударили орудия батареи, со стороны боевого охранения застучали пулеметы и автоматы, отсекая путь фашистам, бросившимся навстречу группе.

— По пехоте!.. Осколочным, — командовал старший сержант Владимир Фалько, — огонь!

— Получайте! — изо всех сил нажимал на спусковой рычаг наводчик орудия красноармеец Василий Карпенко.

Рядом вело огонь орудие старшего сержанта Владимира Сенатского. Наводчик орудия красноармеец Иван Задорожный, посылая по гитлеровцам снаряд за снарядом, приговаривал:

— Это вам за подлость, за наших ребят, сволочи!

Борисенко беспокоило положение группы капитана Спитковского. Фашисты все ближе и ближе подбирались к месту, где она залегла. У ребят вот-вот кончатся патроны — пошли-то налегке.

Комбат окликнул старшего лейтенанта Кровицкого.

— Боря, остаешься за меня. Я — к Спитковскому. Прикрой нас.

По пути к парламентерам комбат взял разведчиков из взвода управления, двух номеров из расчета старшего сержанта Сенатского. К месту схватки прибыли, когда гитлеровцы обходили группу Спитковского с флангов, намереваясь взять всех в плен.

— Шалишь, гад! — полоснул Борисенко очередью по скапливающемся в небольшой выемке гитлеровцам.

Рядом стучали автоматы Задорожного и других бойцов. Под натиском группы Борисенко немцы отхлынули к небольшой рощице.

— Живы, бродяги? — устроился рядом со Спитковским Борисенко.

— Живы! — обернулся к нему комсорг. — Спасибо, вовремя подоспел. Патроны были на исходе, а фашисты лезли и лезли.

Короткими перебежками Борисенко и Спитковский начали отводить людей назад, к батарее. В это время со стороны пересечения железнодорожного полотна и грунтовой дороги донеслась пулеметная очередь. К ней тут же присоединилась автоматная дробь.

«Трубицын! — мелькнула мысль у комбата. — Он там с ребятами».

Борисенко обернулся к Спитковскому:

— Я туда, к ним.

— Хорошо, Андрей, давай!

Борисенко и солдаты поспешили туда, к месту боя.

Несколько раз гитлеровцы пытались отбросить группу советских воинов. Однако гвардейцы под натиском превосходящего противника держались стойко. Их поддерживали огнем пулеметов из закопанных на взгорке бронетранспортеров. Большой кровью досталась в том бою победа: погибли сержант Алексей Трубицын, Адут Даутов, был тяжело ранен сержант Иосиф Усатов.

Но гитлеровцы не унимались. Вскоре появилась новая колонна, с западной стороны Шенефельда. Противник таранил оборону, не считаясь с тем, что нес большие потери.

Началась рукопашная у огневой позиции орудия старшего сержанта Сенатского. Номера расчета отбивались от наседавших гитлеровцев гранатами, прикладами, армейскими ножами. На помощь товарищам пришли сержанты Иван Ищенко, Николай Андрусенко и красноармеец Прокопий Бирюк во главе с командиром взвода лейтенантом Василием Хоменко. Враг был отброшен.

Над смертельно раненным лейтенантом Василием Хоменко склонились оставшиеся в живых товарищи-огневики.

— Держитесь, ребята, — слабеющим голосом прошептал Хоменко. — Война кончается. Отомстите…

И лейтенант затих.

На огневой позиции орудия старшего сержанта Константина Милашина остались двое: сам командир и наводчик Никулин. Милашин и Никулин вели огонь из трофейных автоматов, у своих ППШ кончились патроны.

— За Хоменко! — полосовал по приближающемся врагам Милашин.

— За Трубицына! — посылал по фашистам пули Никулин.

Пришло время, когда автоматы начали замолкать: заканчивались боеприпасы. Гитлеровцы поняли это и пошли во весь рост. И вот, перерезанный очередью, упал наводчик.

— Врешь, не возьмешь! — занес над головой гранату Милашин и бросил ее под ноги наседавшим врагам. Раздался взрыв, гитлеровцев разметало по сторонам. Острая боль резанула по животу старшего сержанта. Он потерял сознание. Очнувшись, увидел, что к огневой позиции приближается новая группа гитлеровцев.

Рядом оказался немецкий карабин. Милашин дотянулся до него, передернул затвор, прицелился и нажал на спусковой крючок. Передний гитлеровец уткнулся в землю. Второй выстрел — еще один упал. Потом еще и еще…

— Что, взяли? — в полузабытьи шептал старший сержант. — Большевики не сдаются!

Три месяца назад Константин Милашин в заявлении в батарейную партийную организацию, обращаясь с просьбой принять его кандидатом в члены ВКП(б), писал:

На другой день наводчик Милашин уничтожил штурмовое орудие врага. За проявленную храбрость в ходе наступления его наградили орденом Отечественной войны II степени, а вскоре отважного наводчика назначили командиром расчета. И вот — этот бой.

К истекающему кровью старшему сержанту Милашину прорвался командир батареи с группой бойцов. Офицер нагнулся над раненым. Константин открыл глаза, улыбка скользнула по его осунувшемуся лицу. Он вздохнул глубоко, прошептал:

— Ваше приказание выполнено, товарищ старший лейтенант. — И потерял сознание.

Борисенко рванул из полевой сумки индивидуальный пакет и вместе с подбежавшим сюда разведчиком начал бинтовать рану старшего сержанта.

Спустя сутки командир полка подполковник Григорий Данильченко в представлении к званию Героя Советского Союза старшего сержанта Милашина Константина Ивановича напишет:

Батарея старшего лейтенанта Василия Дикарева занимала оборону у деревни Куммерсдорф. Артиллеристы заканчивали оборудование рубежа на перекрестке лесных дорог. Упали апрельские сумерки, но батарейцы продолжали напряженно работать. Прошедшие в войну трудными дорогами Украины, Белоруссии, Польши, Восточной Пруссии, они хорошо знали цену земли в бою.

— Благодать-то какая! — в ответ на донесшуюся из цветущей черемухи соловьиную трель обронил ростовчанин Виктор Богданенко. — Как в былое время, дома.

Расчет прекратил работу. Бойцы молча слушали бередящее сердце трели. Богданенко продолжил:

— Бывало, выйдешь на Дон — и замрешь. У нас они голосистые, соловьи-то. Такие коленца выделывают, аж сердце наисподь выворачивает.

— Будет у нас еще все, ребята, — прервал незапланированную паузу командир орудия. — Вволю наслушаемся зорями птах и девичьих песен.

Часа в три появился противник. Батарейцы встретили его огнем. Завязался бой. Четыре атаки подряд выдержали артиллеристы. В рукопашной схватке погиб расчет старшего сержанта Сидора Орлова. Героически отбивался от наседавших гитлеровцев парторг батареи старший сержант Сергей Гуськов, прикрывавший с группой бойцов тыл. Фашисты несколько раз предлагали сдаться. Скупой на слова Гуськов отвечал:

— Не в нашем характере отворачивать в сторону. Хлопцы, готовь оружие! Сейчас вновь пойдут!..

Группа удерживала позицию до последнего патрона, до последнего вздоха.

В шесть часов утра фашисты предприняли новый натиск. На этот раз с фронта двинули танки, штурмовые орудия, бронетранспортеры, с флангов и тыла поднялась в атаку пехота. Старший лейтенант Дикарев предвидел такой вариант. В батарее заранее были подготовлены огневые позиции на случай круговой обороны. Оставшиеся в живых артиллеристы встретили противника дружным огнем.

На лесной просеке загорелся танк, от прямого попадания снаряда взорвался бронетранспортер, вслед за ним вспыхнул второй. Все это — работа героического расчета старшего сержанта Вайка Левоняна и наводчика соседнего орудия сержанта Виктора Богданенко.

Фашисты наседали. Оборона батареи тонула в грохоте выстрелов, разрывов. Пороховая гарь, чад горевших боевых машин, дым вспыхнувшего леса разъедали глаза, тисками сдавливали горло, мешая дышать. Лица бойцов покрылись темными разводьями.

«Тигру» удалось ворваться на огневую взвода младшего лейтенанта Карлова. Под гусеницами хрустнуло раздавленное орудие, вражеская машина шла ко второму. Помешал ей в этом Богданенко. Оставшись в расчете один, наводчик продолжал вести огонь.

В разгар боя в тыл батареи прорвалась группа гитлеровцев. Они почти вплотную подошли к блиндажу с ранеными. Немцев заметил находившийся у входа молоденький боец.

— Окружают! — закричал он.

— Прекрати, — обернулась в его сторону санинструктор Кузьменко. — Душа в пятки ушла!

Мария перевязывала тяжело раненного водителя Анатолия Курносова. Руки и гимнастерка девушки были в крови. Привычным движением она затянула бинт, взяла лежавший рядом автомат.

— Ребята, кто может держать оружие, за мной! — крикнула Мария.

Бойцы потянулись к выходу, проверяя автоматы, карабины, гранаты.

— Занимаем круговую оборону здесь! — И Мария указала под кроны деревьев.

Едва успели рассредоточиться, как появились гитлеровцы.

— Огонь! — прозвенел в тишине девичий голос.

Ударил дружный залп. Фашисты прижались к земле и открыли ответный огонь. Перестрелка длилась минут пятнадцать.

Наконец фашисты не выдержали, начали отходить. Маша придвинулась к бойцу.

— А ты говорил, окружают. Еще поглядим, кто кого.

Голос Маши потонул в грохоте разрыва гранаты. Просвистели осколки, наступила тишина. Боец приподнял голову. Рядом, уткнувшись лицом в траву, лежала Кузьменко.

— Маша, Маша!.. — в отчаянии звал боец.

Девушка не отвечала. Смертельно раненная, она потеряла сознание. Спустя несколько минут Мария скончалась.

На батарее Дикарева иссякли снаряды. Патроны и гранаты были на исходе. Связи с полком никакой, а фашисты продолжали наседать. Командир батареи принял решение — прорываться.

Неподалеку дралась батарея Григория Чигрина. «Соединившись, будем держать оборону вместе, — решил Дикарев. — Одним нам без боеприпасов не выстоять».

Без выстрела полтора десятка израненных, измученных многочасовым боем воинов внезапно возникли перед противником из ночной темени и обрушили на него приклады, малые саперные лопаты — все, что только могли держать в руках и чем можно было свалить врага.

Фашисты не ожидали такого поворота событий, шарахнулись в сторону. На несколько минут оказалась разорванной цепь окружения. Этого батарейцам было достаточно, чтобы проскочить в образовавшуюся брешь, унося с собой личное оружие и затворы от орудий. Когда же фашисты опомнились, было поздно: артиллеристы исчезли в ночи. Бросившись вслед им, гитлеровцы напоролись на огонь группы прикрытия.

Картина боя была бы неполной без показа действий полковых разведчиков. Бесстрашные ребята! В ходе боев они выполняли самые сложные задачи, нередко с большим риском корректировали огонь батарей из стрелковой цепи.

Командовал разведчиками человек редкого мужества и самообладания капитан Юрий Садовский. Немало сделал он со своими подчиненными для общего успеха и в том бою.

На подходе к Баруту командир полка поставил перед разведчиками задачу: выявить численность гитлеровцев, определить пути их движения, цели. Садовский довел задачу до подчиненных, уточнил маршрут.

Не теряя времени, разведчики двинулись в путь. На возвышенных участках местности капитан останавливал бронетранспортер, поднимал к глазам бинокль, изучал местность. Два основных шоссе, которые вели в тыл к гитлеровцам, имели множество ответвлений, что позволяло разведчикам маневрировать, переходить с дороги на дорогу.

Через каждый час Садовский докладывал в штаб полка обстановку. А после снова в путь, снова дороги, выяснение сил и намерений врага. Лес укрывал разведчиков, но он же и таил в себе неожиданность. Во время одной из вылазок бронетранспортер наткнулся на немецкие танки.

— Володя, тормози, заднюю скорость и в просеку! — распорядился Садовский.

Водитель понял капитана, затормозил, дал заднюю, но было поздно — фашисты открыли огонь. Под колесами машины разорвался снаряд. Бронетранспортер подпрыгнул и завалился в кювет. Сидевшие на шутках разведчики горохом попадали с машины. Танки, не останавливаясь, пронеслись мимо. Из всей группы в живых остались командир и старшина Шалунов.

Танки ушли по одной дороге, капитану и старшине надо было пробираться по другой.

— Пошли, Шалунов! — И Садовский первый шагнул на просеку.

Они проверили патроны в пистолетах (теперь это было их единственное оружие) и двинулись назад, к своим, где шел бой. Разведчики вышли к огневым позициям батареи Волкова.

Им открылась тягостная картина. Остовы сгоревших вражеских машин, разбитые наши орудия и тела, тела погибших… У двух оставшихся в строю орудий маячили фигуры бойцов. Среди них Садовский увидел Волкова. Орудия, не переставая, вели огонь. Разведчики подошли ближе.

— Юрка, живой! — радостно заулыбался Павел и тут же с грустью в голосе: — А у меня… — Волков обвел вокруг рукой: — Вот все, что осталось от батареи.

Садовский понимающе кивнул.

Атака только что была отбита. Они присели на вывороченную с корнем сосну и закурили. Только повели разговор о случившемся, как противник вновь пошел в атаку.

У одного орудия встал Волков с двумя бойцами, у другого — Садовский со старшиной. Юрий Владимирович увидел, как передний танк развернулся вполоборота к позициям. В это мгновение до него донесся выстрел. Танк дернулся. Вскоре из его моторной часта повалил черный дым.

Фашисты открыли ответный огонь. Снаряды противника рвались вокруг орудий. В дыму разрывов Садовский на время потерял из виду орудие Волкова, зато отчетливо видел немецкий танк, который шел на них с Шалуновым, увеличиваясь в размерах.

— Тряхнем стариной, — подмигнул капитан Шалунову и приник к окуляру панорамы — стал наводить орудие, ловя черный крест на брюхе танка.

— Огонь! — сам себе скомандовал офицер и нажал на спусковой рычаг.

— Есть, товарищ капитан! Готов!

Неподалеку прогремел взрыв. Садовский сначала почувствовал, а уж потом увидел, что орудию Волкова пришел конец: фашистский снаряд угодил под колеса. И тут показался чудом уцелевший Павел. Гитлеровцы бежали ему навстречу. Волков поднялся во весь рост с гранатой в руке.

— Прощай, Юрка! — донеслось до Садовского. — За Родину!..

В этот миг Юрия подхватила какая-то неведомая сила и швырнула в сторону. Для него сразу все стихло, он погрузился во тьму.

Очнувшись, Юрий долго не мог понять, что с ним и где он. Щека упиралась в какую-то деревяшку, ноги завалило досками и ветками. Юрий приподнялся на локтях. В ушах звенело. Пошевелил ногой, с трудом вытащил ее из-под кучи деревянных обломков. Другая нога поддалась легче. «Ноги, кажется, целы, — подумал он. — А руки?» Вытянул руки, сжал пальцы и ощутил легкое покалывание. Приподнялся, встал на колени, с трудом сел. Лишь тогда понял, что находится на дне развороченного окопа. «Шалунов… — мелькнула мысль. — Где Шалунов?» И тут же увидел перед собой старшину. Приложил ухо к груди Шалунова, услышал стук сердца: «Жив!» Отцепив флягу и отвернув колпачок, Садовский поднес ее к губам старшины и влил ему несколько глотков водки. Шалунов открыл глаза, посмотрел на капитана.

— Андрей, родной ты мой! — обрадовался Садовский.

Шалунов зашевелился и, опершись на руки, постанывая, сел.

— Вроде жив! Башка страшно трещит.

Они посидели минут пятнадцать, пока не полегчало.

— Надо пробиваться к своим, — произнес капитан.

Они двинулись вперед. Немного погодя услышали немецкую речь. Повернули левее и опять наткнулись на фашистов.

— Так мы не выйдем, — с сомнением произнес Шалунов. — Кругом фрицы, черт бы их побрал.

— Что-нибудь придумаем. Найдем прореху, обязательно найдем.

Они вышли к небольшой поляне, которую пересекало шоссе. Затаились, прислушались, разглядывая местность. На поляне стоял дом лесника, возле него — немецкий танк.

— Товарищ капитан, — прошептал Шалунов, — это как раз то, что надо. Я же танкист.

— Вижу. Не торопись.

У танка возились двое.

Разведчики подкрались к дому, заглянули в освещенное окно. За столом сидел унтер-офицер и с аппетитом уплетал картошку. «Спокоен, — отметил Садовский. — Видимо, считает, что, кроме них, никого тут нет».

— Андрей, я беру на себя этих гавриков и танк, ты караулишь дверь дома. Следи за мной. Шума не поднимаем. В случае чего — в окно гранату и уходим в лес. Понял?

Шалунов кивнул и устроился между окном и дверью. Садовский отступил за деревья и осторожно, кустиками, двинулся к «тигру».

Один гитлеровец влез в танк, другой стал подавать ему какие-то ящики. Садовский выждал, когда немец скрылся в люке, а второй нагнулся к ящику. Затем Юрий подкрался к танку и замер. Первый немец высунулся из люка и, переняв у напарника ящик, снова скрылся из виду.

Садовский мгновенно подскочил к наклонившемуся над ящиком фашисту и ударил его ножом в спину. Танкист ткнулся носом в землю. Подхватив валявшийся ломик, Юрий вскочил на танк. Как только из башни показался второй фриц, Садовский ударил и его. Гитлеровец повалился вниз.

В мгновение ока Шалунов оказался возле танка и, нырнув а люк, занял место механика-водителя. Садовский влез следом за ним, сел к пушке.

Шалунов завел двигатель.

— Разворачивай на шоссе. Двинем к штабу, — скомандовал Садовский.

Шалунов развернул машину и дал полный газ. Спустя час они оказались у штаба. Бой там кипел вовсю.

Прорваться через позиции полка фашистам не удалось. Наконец 2 мая противник прекратил огонь и начал сдаваться в плен. Гитлеровцы шли поодиночке, группами, а то и целыми колоннами. Молча бросали к ногам советских воинов оружие и понуро брели дальше.

Часов в семнадцать к огневой третьей батареи подошла группа гитлеровцев — с полсотни, а то и больше. Впереди шел высокий лейтенант — без пилотки, с лицом, обросшим рыжей щетиной. Весенний ветер шевелил его белесые волосы. Поравнявшись в Васнецовым, он не поднял от земли глаз. Николай скользнул было по его фигуре взглядом — мало ли прошло в тот день фрицев мимо, — но в последний миг что-то насторожило его.

Он силился понять, что, но никак не мог. И вдруг вспомнил: косой шрам.

— Сержант, — еще не зная почему, окликнул Васнецов конвоира. — Останови-ка лейтенанта.

Сержант обернулся.

«Да, да! Кажется, знакомца встретил!» — понял Васнецов.

Конвоир подошел к пленному, тронул его за плечо. Лейтенант оторвал глаза от земли.

— Старший лейтенант зовет, — показал сержант на Васнецова.

Николай шел к нему медленно, тяжело, точно на ногах у него были пудовые сапоги. Его лицо было сосредоточенно, брови сошлись к переносице. Метрах в трех от пленного Васнецов остановился, еще раз посмотрел на него, спросил:

— На Северном Кавказе были?

Лейтенант насторожился, опустил глаза и глухо, словно про себя, произнес:

— Нет, не был.

— Были. Унтер-офицером. Не помните нашу встречу? Или не хотите вспоминать?..

— Нет, нет, — твердил пленный. — Не был.

— Хорошо, я напомню.

Васнецов расстегнул полевую сумку и вытащил из нее помятую на сгибах, пожелтевшую от фронтовых передряг фотографию, трофей одного из боев. Именно В документах пленного унтер-офицера с косым рваным шрамом на правой щеке оказалась пачка фотографий. Снимки рассказывали о жестокостях матерого фашиста на советской земле.

Фотография кочевала с Николаем с фронта на фронт. Давно выброшен пришедший в негодность планшет. Но фотоснимок — свидетельство жестокости нациста — выбросить не решался. «Пусть лежит», — не раз говорил он себе, перебирая свои нехитрые фронтовые бумаги.

И вот теперь эта встреча…

— Вы на снимке? — шагнул к пленному Васнецов.

При взгляде на снимок лейтенант съежился, задрожал, силясь что-то сказать, но лишь скривил нервные тонкие губы и выдавил из себя:

— Гитлер капут!

— Да не тряситесь вы так. Трогать вас никто не собирается.

Старший лейтенант снова показал гитлеровцу фотографию. На ней была запечатлена повешенная девушка.

— О боже! — лепетал фашист. — Нет, это не я…

— О боге вспомнили? Раньше нужно было помнить, когда людей безвинных убивали.

— В чем дело, товарищ старший лейтенант? — спросил Васнецова подошедший капитан.

— Вот «знакомого» встретил, — обернулся на голос Николай. — Не признается только. Смотрите.

Васнецов подал капитану фотографию.

— Интересно, интересно…

Капитан несколько раз сравнил пленного лейтенанта с унтер-офицером на снимке.

— Разберемся, старшой, — перевел он взгляд на Николая. — Спасибо тебе.

Капитан положил фото в карман и посмотрел на конвоира.

— Смотрите за ним зорко, не ровен час, еще удерет.

В штабе полка готовились к похоронам погибших. Данильченко распорядился о том, чтобы братскую могилу вырыли на скате, поросшем молоденькими березками, о высылке бронетранспортеров и машины для перевозки павших.

Григорию Митрофановичу довелось пережить больше, чем кому-либо в полку. В трудную пору кровавых схваток подполковник Данильченко всегда находился на огневых. Его присутствие вселяло уверенность в людей.

Каждую весть о гибели подчиненных Данильченко воспринимал сердцем, хотя окружающем старался не показывать этого. Лишь морщинки у глаз да крупные желваки на скулах, глубоко запавшие глаза выдавали его боль.

Данильченко решил посмотреть оборону батарей. Возможно, подполковнику захотелось еще раз увидеть поле боя, на котором его части пришлось выдержать самый трудный бой. А может быть, он решил собраться с мыслями перед разговором с оставшимися в живых воинами.

Бронетранспортер вез Данильченко мимо обезображенного взрывами, иссеченного осколками ельника, вывороченных с корнем берез. Не доезжая до перекрестка лесных дорог, Григорий Митрофанович дотронулся до плеча водителя:

— К Волкову.

И тут же сознание обожгла мысль: «Волкова-то нет в живых, а я его по-прежнему числю…»

Он свернул на огневую позицию четвертой батареи. Ведь совсем недавно, под утро, был там.

Бронетранспортер выехал на огневую. Данильченко вышел из машины. Теперь картина схватки открылась ему широкой панорамой. Перепаханная вдоль и поперек взрывами, начисто лишенная зелени огневая позиция, разбитые орудия, обвалившиеся траншеи, невдалеке сгоревшие остовы бронетранспортеров, танков, самоходки, покалеченные грузовики, перевернутые повозки… Среди них, группами и вразброс, лежали убитые. В гимнастерках — реже, в серо-зеленых мундирах — гуще.

Подполковник подошел к искореженному, обглоданному пулями и осколками орудию. Опершись спиной о щит, уронив голову на грудь, сидел воин. По волнистым волосам, по фигуре Данильченко узнал старшего сержанта Ивана Закутского. Один из лучших в полку командиров орудий. С затылка к уху — засохшая полоска крови. Значит, дрался до последнего. Подполковник узнавал среди погибших командиров орудий, разведчиков, связистов, водителей… С одними был хорошо знаком по боевым делам, вручал им награды, других видел не раз и запомнил в лицо.

Данильченко прошел дальше и среди лежавших на земле увидел Волкова. Лицо — в запекшейся крови, правая рука перебита в локте и неестественно отброшена за спину.

— Ах, Паша, Паша, как же это ты? Кто будет учить детей в твоей деревне? Родной ты мой, боевой товарищ Прости, что не уберег…

Командир полка опустился на иссеченное осколками дерево и обхватил голову руками. В глазах Данильченко было столько горя, что ординарец не выдержал, заговорил:

— Товарищ подполковник! Григорий Митрофанович, довольно казнить себя. Ребятам легче не будет…

— Обожди, дай посидеть.

У огневой позиции батареи старшего лейтенанта Николая Соловаря Данильченко немного успокоился. Среди разбитых орудий, траншей, ходов сообщения, на выжженной земле он увидел группу людей. Подполковник повеселел. «Есть, есть живые!» — мелькнула радостная мысль.

— Быстрее! — поторопил он водителя. — Видишь, ребята! — И тут же обмяк. Узнал однофамильца командира четвертой батареи лейтенанта Виктора Волкова, младшего лейтенанта Иллариона Дудника и двух бойцов. Они переносили тела убитых.

Тяжелым шагом Данильченко подошел поближе. На разостланных плащ-палатках лежали лейтенант Иосиф Зеленюк, сержант Александр Моисеенко, красноармейцы Михаил Гидулянов, Василий Шеремет, Сергей Близинский…

— В живых никого не обнаружили?

— Нет, — глухо обронил Волков. — Всех подчистую.

— Жаль…

Он смотрел на них затуманенными болью, слезами глазами. Знал, что все это стечение обстоятельств. Он и сам мог лежать здесь, на этом поле. Но судьба распорядилась иначе, по своей власти. Данильченко смотрел на ребят и корил себя как командир, облеченный доверием, властью, задавал себе один и тот же вопрос: «Всели сделал, чтобы уберечь товарищей?»

Даже спустя годы, когда осядет пыль фронтовых дорог, зарубцуются раны земли, его будут будить тревожные видения, обнажая боль разума и сердца. Вновь и вновь он будет всматриваться в окровавленные тела боевых друзей-товарищей, искать у себя промахи и казнить, казнить себя, хотя и вины его в том страшном бою никакой не было…

Хоронили ребят в полдень. Ослепительно светило майское солнце. Ветерок нес терпкие запахи свежих цветов и зелени.

На траурном митинге взял слово командир полка Данильченко. Он говорил не о подвиге и славе павших; каждый из собравшихся знал о заслугах товарищей. Подполковник сказал о другом, более значимом для живых.

— Фронтовая память нетленна, она останется с нами на всю последующую жизнь. И в будни, и в праздники мы будем помнить о тех, кому обязаны своей жизнью. Поведаем о пережитом детям, внукам и правнукам. Пусть знают они о людях, спасших человечество от фашистского мрака.

В широкой братской могиле на обрамленных зелеными ветвями плащ-палатках лежали павшие в боях воины — солдаты и офицеры. Лежали согласно своим боевым расчетам. Проходили мимо фронтовые товарищи, по русскому обычаю бросали в могилу горсть земли. На сердце было печально.

А майский день пел, не переставая, свою песню. Из березовой рощи доносились соловьиные трели. Жизнь продолжалась.

Родина высоко оценила подвиг батарейцев в последнем бою. Все они награждены орденами и медалями, одиннадцать человек удостоились высшего отличия — звания Героя Советского Союза.