Бегство в Россию

X

Итак, путь в советское посольство был закрыт. От родственников Андреа и Энн съехали в пансионат, из пансионата – в отель. Снимали самые дешевые комнаты. С железными кроватями, кувшином воды, железной сеткой в окне. Вонь и шум перенаселенных кварталов, полицейские сирены, проститутки, скандалы… Заработки уходили на жилье, питались бананами, сорго, вареной кукурузой. Прошел еще месяц. Они обносились. Советское посольство оставалось недоступным. Все другие посольства могли стать ловушками, выдать их американцам. Даже формально: у них потребовали бы заграничные паспорта США. Паспортов не было.

Починив приемник в гостинице, Андреа на полученные деньги купил гитару. Вечером они отправились в таверну. Увидев его с гитарой, мексиканцы попросили спеть. Для виду он отказался, потом спел две песни команчи и одну апачей. Ему аплодировали. Он осмелился спеть мексиканскую косиону и котридо. Акцент его пришелся по душе. Набилось много народу. Энн не стесняясь прошлась между столиков с его сомбреро. Андреа разошелся, исполнил несколько негритянских песен и песню местного композитора Понсе Мануэля, что вызвало восторг. Они заработали целых сорок долларов! Хозяин пригласил его выступать каждый вечер. На четвертый день они увидели расклеенные на улице афиши с его фотографией – американский певец Андреа! Они сдирали со всех стен эти желтенькие афишки и переехали в другую часть города.

…Изукрашенный скульптурами и мозаиками богатый дом, куда привел ее Андреа, был выбран в результате множества умозаключений и наблюдений. Раз советское посольство заблокировано, остается попробовать посольства других социалистических стран. Андреа выбрал польское. Ему казалось, что поляки наиболее независимые, свободолюбивые люди.

Оно располагалось на втором этаже жилого дома. Улочка была узкая, парковаться там было негде. На всякий случай они прошлись несколько раз мимо. Ничего подозрительного не заметили. Поднялись на верхний этаж, оттуда пешком спустились на второй, позвонили, их проводили в кабинет, где сидел седоусый старик в белом костюме. Он молча выслушал их рассказ. Глаза его за выпуклыми стеклами очков ничего не выражали. Он сидел, утопив голову в плечи, неподвижный, похожий на сову. Наконец он сказал:

— Напрасно вы пришли сюда. Вас наверняка заметили.

— Мы проверили, — сказал Андреа, — никого не было.

— Взгляните в окно. Не вставайте, не подходите. Видите дом напротив? Оттуда они снимают каждого, кто к нам заходит.

— Нам все равно, — сказал Андреа. — У нас нет выхода.

— Вы что, хотите в Польшу?

— Да.

— Зачем?

— Мы хотим помочь строить социализм в Польше.

Движение пошло по его морщинистому лицу. Потом оно снова замерло. Он погладил усы, спросил:

— Почему в Польше?

И вопрос и тон показались Андреа странными. Он стал излагать свои идеи социалистического общества, основанного на высшей технике с применением счетных устройств, роботов.

Желтые глаза старика полузакрылись. Он слушал не прерывая, потом сказал:

— Сейчас из офиса на первом этаже пойдут служащие, и вы с ними. Повернете направо, через два квартала будет маленький парк. За каменной статуей на второй скамейке сидите каждый вечер в восемь часов. Хотя бы полчаса. Каждый вечер. Кто-нибудь подойдет к вам. А сюда больше не приходите.

Больше этого старика они никогда не видели. Но по вечерам аккуратно являлись в парк. Андреа садился на скамейку, Энн ходила вокруг, так было безопаснее. Полчаса проводили в ожидании, к ночи добирались к себе.

Миновала неделя, пошла вторая. Однажды на их скамейку присел маленький человек в каком-то зеленом поношенном мундире с золотыми пуговицами, в надвинутой на глаза шляпе. Не представясь стал по-испански расспрашивать, кто такие, где работали, как здесь очутились. Не темните, оборвал он Андреа, выкладывайте все как есть. Их ответы его не удовлетворяли. Спросил, как у них с деньгами, где живут, сколько платят за жилье. Узнав, зашипел: “Вы платите вдвое больше, чем положено. Вас обирают. И наверняка уже заподозрили. Переезжайте туда-то”.

Они переехали. Встретились, как и было условлено, в парке Чапультепен. Там было гулянье. Мистер Винтер, так он представился, взял их под руки, повел сквозь толпу и опять стал расспрашивать с дотошностью следователя. Бесцеремонно копался в их отношениях, уточнял даты, адреса. Память у него была исключительная. Довел Энн до слез, выясняя, как же она решилась бросить детей. Перешел на английский, придирался не скрывая, что не верит ни одному их слову, убежден-де, что они брехуны, авантюристы, подосланы ЦРУ. Андреа не выдержал, сравнил его с агентами ФБР, — те вели себя тактичнее. Мистер Винтер довольно потер волосатые руки.

— Вы кто такой? Ах, инженер! Откуда это следует? Где ваши документы? В ФБР знали, кто вы, а для меня вы свалились с луны. Полагаете, что поляков легче провести, чем советских чекистов? Посмотрим. Моя задача – поймать вас на вранье. Вы небось ждали, что от вашего воркованья я уши развешу? Очаровательная легенда – сбежавшие любовники ищут, где бы им пристроиться строить социализм! Такое диво мне еще не попадалось.

Они остановились у прилавка, заваленного тканями и украшениями из птичьих перьев.

— Мне жаль, что вы не можете себя вести достойно, — сказал Андреа. — Поляки, мне казалось, джентльмены. Но у нас нет выбора.

Мистер Винтер притянул его к себе за отвороты куртки и, обдавая нечистым дыханием, проговорил:

— Форсу у вас много. Не стоит передо мной заноситься. Вы у меня вот где. — Он похлопал себя по затылку. — Не устраивает – катитесь к чертовой матери. А нет, так терпите.

Они учились смирению. Самому трудному из всех человеческих качеств, утверждал Андреа, во всяком случае для любого американца, для них особенно. Потому что они все же считали себя особенными, тут Винтер их раскусил.

В следующие встречи Винтер появлялся то удрученный, то придирчиво-капризный, требовал, чтобы они оделись иначе, купили себе то-то и там-то. Они покупали то-то и то-то, там-то и там-то. Андреа сочинил песенку про того-то и ту-то, которые делают то-то и то-то, докладывают кому-то, который посылает их туда-то. Мистер Винтер, выслушав, сердито рассмеялся. Новый облик их, новая прическа Эн, хлопчатобумажные брюки, старые шерстяные куртки, плетеные корзинки несколько успокоили его. По его теории, чтобы тебя запомнили, надо чем-то выделиться. “Обращают внимание на мой дурацкий мундир, а не на меня. Стоит его снять – и меня никто не узнает!”

Это был большеголовый, большерукий, костлявый человек, всклокоченный, всегда как бы занятый чем-то другим, его рассеянно бегающие мышиные глазки были как бы от другого, а не от этого боксерского, изувеченного, картофельного лица. Казалось, что мистер Винтер – некое устройство, собранное из нескольких людей: был среди них военный, был мелкий деляга, был портовый грузчик, мафиози, бандюга, урка и даже молодой папаша. Из его бурчаний, ругани выяснилось, что из Варшавы его внезапно отправили в Лондон, оттуда в Мехико. Даже не мог заскочить домой – попрощаться с женой. А у них двое маленьких – два года и полгода. И от первого брака у него сын – пятнадцати лет. А теперь вот приходится торчать тут из-за каких-то америкашек, которые наверняка ничего из себя не представляют, туфта, рисуют слона, а получится дворняга. По его словам, о его приезде сюда пронюхали, чуть не накрыли. Энн умилялась, переживала, Андреа успокаивал ее: эта агентурная братия любит цеплять на себя ленты-бантики приключений, пугать балаганными тайнами с холостой пальбой.

Как выразился Андреа, мистер Винтер существовал в режиме призрака. Появился, бесследно исчезал неизвестно куда и все же оставался единственно реальной надеждой.

На этот раз Винтер явился в клетчатой кепке, обтрепанных гольфах и рыжем дырявом пуловере с вышитым алым быком. Глаза прикрывали дымчатые очки. “Образ падшего гринго” – так он определил “стиль” своего костюма. Встречные в луна-парке невольно оглядывались…

Настроение у Винтера было неплохое. Он помахал какой-то бумагой и объявил, что дело стронулось. Во-первых, оказывается, что Костас, за которого выдает себя Андреа, судя по фотографии, совпадает в основных чертах с греком, которого он видит перед собой, во-вторых, их засекли. И он прочитал им фотокопию расшифрованной телеграммы № 1904/26 из Вашингтона в американское посольство: “Из достоверных источников стало известно, что готовится отправка АК из Мехико-Сити в Париж и оттуда в Варшаву силами польских служб, что надо предотвратить. Министерство юстиции вторично обращает внимание на необходимость доставки АК в следственные органы как чрезвычайно важного свидетеля обвинения и, очевидно, соучастника ряда антигосударственных акций. Предлагается привлечь к содействию управление разведки госдепа”. Какие-то фразы Винтер опускал, крякал, хмыкал, но в общем и целом не скрывал своего удовлетворения. “Польские службы” – это был он! Он получал высшую оценку противника! С ним вступали в поединок. Недаром он с самого начала почувствовал, что Андреа – стоящий субъект, чутье профессионала его не обмануло. Он не сдерживался в похвалах себе и ругани в адрес шнырей, из-за которых придется менять планы. Факт, что из Мехико рискованно, придется кантоваться через какую-нибудь бананово-ананасную мелочевку. Новый маршрут будет и длиннее, и дольше, и опаснее.

Похлопав по плечу опечалившегося Андреа, пошутил: “Лучше, чтобы молоко скисло, чем подгорело” – и повел их угощаться мороженым. Сегодня он был щедр, праздничен, без обычной осторожности. Сказал, что под наблюдение взяты аэропорты и отчасти шоссе, к ним ведущие.

Цветные шарики мороженого, украшенные сливками, бисквитами, засахаренной вишней, составили целую гору на фарфоровой подставке. Посреди пиршества Винтер попросил Андреа пойти позвонить по такому-то номеру и спросить, когда можно забрать машину – красный “додж”.

Теперь, когда они оказались за столиком вдвоем, приветливость давалась Винтеру с трудом. Посетовав на измученный вид Эн, на то, как она похудела, заговорил о трудностях предстоящих переездов. Придется, мол, нелегально переходить границы, ночевать где попало, карабкаться по горам, вряд ли ей такое под силу. Винтер поднял руку, не давая прервать себя. Перед Костасом не придется оправдываться, Винтер просто ее не берет, у него нет сил протащить обоих через столько препятствий, и с одним-то намучается. Костас – тот вынужден бежать, за ним гонятся, а она может и подождать. Не давая ему кончить, Энн спросила, почему же он раньше не заикался об этом.

Да потому, что раньше можно было лететь из Мехико, через Париж, а теперь…

— Нет, я не могу его оставить, — решительно сказала Эн. — Это невозможно.

— Невозможно остаться здесь – это вы хотели сказать?

— Какая разница.

— Большая. Вы думаете о себе, а не о нем.

— Он тоже не согласится без меня.

— Вы должны его уломать. Вот что, Эн, давайте будем говорить прямо. Вы ему не жена – раз, вы не специалист – два. Для нас вы ценности не представляете – три. Вы что, думаете, там, у нас, он не найдет себе женщины?

— Мистер Винтер, мы любим друг друга. Вы любите свою жену? Может, вам это неизвестно, но есть чувства, когда невозможно расстаться.

Винтер присвистнул.

— Только не вздумайте мне плести про любовь до гроба. Погуляли – и хватит. Скажите спасибо, что судьба подарила вам прекрасное приключение. Ах, какая трагедия – вернуться к своим маленьким детям, в шикарный дом. Как вам не стыдно! В вашем возрасте глупо строить из себя Джульетту.

Энн сосредоточенно следила, как таяло мороженое. Шоколадные, фисташковые, сливочные разводы…

— Я не могу вернуться, — проговорила она.

— Можете, вас доставят в Штаты.

— Я беременна.

Он недоверчиво оглядел ее тоненькую фигурку.

— Не знаю, не знаю… Тем более! — Он ожесточенно обрадовался. — Я вас не имею права брать.

— Какое право, какие у вас права?

Винтер наклонял голову в одну сторону, в другую, как бы высматривая нужное место, и Энн отодвинулась, прижалась к спинке стула.

— Ваш брак не оформлен? Так ведь? У нас перед вами нет никаких обязательств. Юридических и моральных. О вас и ФБР не упоминает. Следовательно, вам ничего не грозит. Правильно? Так что нечего смотреть на меня как на злодея. — С некоторой нерешительностью он накрыл ее руку своей волосатой ручищей и принужденно бодро сказал: – Остаться в живых – это еще не самое худшее в вашем положении.

Энн вопросительно вскинулась. Щеки ее ввалились, веки покраснели, но глаза были сухие и тусклые.

— Видите ли, неизвестно еще, как у нас там… — сказал Винтер.

Морщины между его бровей углубились, что-то там происходило. Он остановил себя, заговорил с хищной веселостью:

— Что мы уговариваем друг друга? Ведь можно все упростить. Вместо этого я нянчусь с вами. Смотрите вот туда. — Он пальцем показал на двух полицейских, стоящих у пивной стойки. — Мне ничего не стоит сделать так, чтобы вас забрали в полицию. Документов нет – и прощайте. Не Костас пошел бы звонить, а мы оба, и вас тем временем пригласили бы в полицию. Делается это кивком головы. Прощай, как сказал Байрон, и если навсегда, то навсегда прощай. Ничего не поделаешь, нам придется двигаться дальше вдвоем. Существует много способов от вас избавиться.

— Так ведь и с вами можно сделать то же самое, — сказала Эн.

Он с любопытством посмотрел на нее, словно увидел Энн впервые.

— Пожалуйста, хоть сейчас, — чужим голосом произнесла она.

Винтер покачал головой.

— Господи, куда вы суетесь? Разве это вам под силу? Я-то выкручусь, а вы пропадете. Милая вы моя, это же профессия. Вы ничего не можете, запомните – ничего! Вы мне нравитесь, и тем не менее я вас выдам, если вы не останетесь. Такая у нас работа… Идет ваш Ромео, не вздумайте перекладывать решение на него, вы же уверяете, что действительно любите его… Господи, от этих слов меня тошнит.

— Все в порядке, — сказал Андреа, он вопросительно посмотрел на Эн. — Что-нибудь случилось?

— Мы тут обсуждаем наше путешествие, — опережая Эн, сказал Винтер и выложил то же самое, что говорил Эн, но как бы улаженное, принятое обеими сторонами как печальная необходимость.

Андреа внимательно оглядел обоих.

— Ты тоже так решила?

— Решаю здесь я, — сказал Винтер. — Она разумная женщина и думает о вас больше, чем о себе.

Андреа не спускал глаз с Эн.

— Что ты скажешь?

— Нехорошо взваливать на нее ответственность. Это не по-мужски, — сказал Винтер. — Хватит того, что она помогла вам добраться до Мехико.

— Да заткнитесь вы, черт подери!

Энн вынула пудреницу, отвернулась, стала приводить себя в порядок.

Крутилась карусель, вагончики неслись вверх, неслись вниз, дети вскрикивали, мулы тащили старинные высокие коляски. В теплом лиловом небе обозначились звезды. Андреа подозвал официанта, заказал три порции кофе.

— Без меня вам будет легче. Мистер Винтер прав, — сказала Эн, пряча пудреницу.

— Без нас обоих будет еще легче.

— Но он не сможет…

— Не сможет – не надо, — холодно сказал Андреа. — Будем искать другие варианты.

— Какие? — спросил Винтер. — Где?

— Мало ли. Ткнемся к болгарам. Что-нибудь придумаем.

Принесли кофе. Андреа пил с удовольствием, положил туда остатки мороженого. Его нельзя было принять за человека, убитого случившимся.

— Извините нас, мистер Винтер, за доставленные хлопоты. Врозь у нас с Энн не получится.

— Глупо.

— Никто не бывает дураком всегда, изредка каждый.

— Мне жаль вас, потому что если я не сумею, то никто не сумеет. Уверяю вас. Я профессионал. Я отличаюсь от других тем, что меня наградят посмертно.

— Верю вам на слово.

— Вы думаете, что это бахвальство?

— Я думаю, что у нас нет выбора.

— У меня тоже.

Андреа пожал плечами. Он вел себя как человек, у которого в запасе есть выход из положения. Не чувствовалось ни малейшей фальши в его поведении. На последние деньги он заказал по рюмочке ликера отметить прощание, и было неясно, скорбит ли он о случившемся, доволен ли, во всяком случае черные его глаза оживленно блестели. Все трое подняли рюмки, Винтер повертел свою в пальцах, разглядывая на свет густую зеленоватую жидкость.

— Жалко с вами расставаться, — начал он и замолчал. Он ждал, он умел ждать, но и эти двое тоже это умели. — Хорошая вы пара… — И опять пауза. — Дай Бог, чтобы лет через двадцать об этой минуте вы вспомнили с удовольствием.

Энн вопросительно подняла брови, но ничего не сказала.

— А-а-а! Была не была! — Винтер отчаянно зажмурился. — Не рискуя не добудешь. — И выпил.

— Что добудешь? — спросил Андреа.

Не ответив, Винтер перешел к делам. В путь отправляться завтра, лучше всего в час пик. Все запланировано на двоих, на него и Костаса, считалось, что Энн останется. Придется перестраиваться уже на ходу.

— Эх, не дает судьба мне никаких поблажек, — вырвалось у него. — Все обходится втридорога.

Энн поймала его взгляд, блеснувший, как нож. Вечером она спросила у Андреа, что имел в виду Винтер, сказав про эту минуту спустя двадцать лет. Андреа тоже не знал. Не пожалеют ли они, что не расстались? Он ляпнул это с мужской нечуткостью, и на них из тьмы потянуло знобким холодком предстоящего.