Бегство в Россию

XXXVIII

Передача шла в воскресенье, в девятнадцать тридцать. Называлась она “Кто вы такой, Джо Берт?”. Анонсировали ее как разоблачение одного из крупнейших советских ученых, который сам выступит в диалоге со знаменитым ведущим Уолтером Круменом.

Час ТV – две тысячи долларов, Джо согласился. Ему нужны были деньги, чтобы снять приличную гостиницу. С родными пока не складывалось, и он остановился у своего старого приятеля Сингера на окраине Нью-Йорка. Сингер считал, что следовало поторговаться, биография Джо – это сокровище, киношники за такую жизнь могут выложить десятки тысяч долларов. Наверное, Сингер прав, к нему уже подкатывался молодой журналист Питер Колински, собиравшийся сделать о Джо книгу, он обещал ему половину гонорара, но лишь через полгода. Да еще при условии, что Джо все это время будет помалкивать и уж тем более не якшаться с такими потрошителями, как Уолтер Крумен. Уолтер же заверил, что выступление по телевидению будет хорошей рекламой для киносценаристов.

Короче, Джо убедился: в этой части планеты его биография пользуется большим спросом. Следовало использовать конъюнктуру. И начинать следует с телевидения, то есть с Крумена.

В Нью-Йорке стояла жара. В тени тридцать градусов, город был весь в поту, хотя кондиционеры работали на полную мощность. Режиссер критически осмотрел плотный темно-серый костюм Джо, рубашку с затянутым синим галстуком, платочек, торчащий из кармана. Сам режиссер был в майке, шортах и сандалиях на босу ногу. Он предложил Джо снять пиджак. Джо засомневался – прилично ли, все же он как бы представляет Советскую страну… Режиссер вдруг согласился, пожалуй, это будет в образе; то ли русский американец пришелся ему по душе, то ли он втайне недолюбливал Уолтера, который осточертел требованиями показывать его физиономию. И еще он посоветовал Джо не отступать под напором Крумена, отвечать ударом на удар, нападать на Америку, если Джо оробеет, то зритель потеряет к нему интерес, если же удастся продержаться, то можно будет пустить их на второй раунд через несколько дней.

Уолтер приехал в последнюю минуту – в клетчатой рубахе, джинсах, пыхтя и отдуваясь, этакий симпатичный увалень. Красноносый, видать, любящий закладывать, он шумно сморкался, вытирая большим алым платком потную шею, лоб, и как бы забывая про камеру, спохватывался с виноватым смешком.

Мне показали видеокопию этой передачи. Джо появляется на экране не сразу. Сперва Уолтер рассказал, как десятки лет агенты ФБР безуспешно разыскивали того, кто помогал Розенбергам и затем скрылся на пару со своим другом Костасом; коммунисты, молодые, талантливые инженеры-исследователи, они ускользнули из рук агентов и словно бы растворились где-то на востоке, в бескрайних просторах России. Считалось, что их обоих выкрало КГБ и то ли уничтожило, то ли запрятало в своих подвалах. Попытки ЦРУ узнать что-нибудь об их судьбе ни к чему не приводили. Ни родные, ни дети, ни одна душа в Америке ничего не знали о них, так же как и о женщине по имени Энн Хиллмен, которая сбежала с Андреа Костасом. Трое американцев исчезли, растворились, пропав без вести. Ныне один из них появляется в Нью-Йорке, имея на руках американский паспорт.

Все трое жили в Советском Союзе под другими фамилиями, имели другие биографии, ЦРУ знало об этих людях, но не догадывалось, что это те самые искомые икс, игрек, зет. Уравнения с тремя неизвестными не удалось решить. Еще одно доказательство высокого качества русской разведки.

— Разрешите называть вас просто Джо?

На экране фотография молодого Джо, черты расплываются, двоятся, из телетумана возникает нынешний Джо, перед камерой он невольно выпрямляется под стать молодому, но видно, как они разошлись. Он ли это? Не мудрено, что Уолтер смотрит на него с сомнением.

— Вы Джо Берт?

— Да.

— А в советском паспорте?

— Брук. Иосиф… Иосиф Борисович.

— Вы выбрали имя в честь Сталина?

— Джо по-русски – это Иосиф.

— Интересное совпадение. Оно сыграло роль в вашей судьбе?

— Что вы имеете в виду?

— То, что вы сделались сталинистом.

— Сталинистами становятся по другим причинам.

— Зачем вы приехали в Штаты?

— Я хочу продать совершенно новый способ производства чипов для компьютеров, это моя собственная разработка…

— Минутку, Джо, у нас за рекламу надо платить. Нас смотрит вся Америка не ради ваших чипов, людям интересно знать, каким образом американец, рожденный здесь, в Нью-Йорке, стал в Москве Иосифом Бруком из Иоганнесбурга. Каким образом вас переправили туда?

— Я сам уехал в Европу.

— Зачем?

— Чтобы заняться музыкой.

— Вы уже были коммунистом?

— Да.

— Кто вас вовлек в партию?

— Я сам вступил.

— Вы знали Розенбергов?

— Мы познакомились студентами.

— Зачем вы вступили в партию?

— Господи, да зачем все вступают. Мне нравилась идея коммунизма, капитализм выглядел отвратительно. Кризис тридцатых годов – вы не знаете, что это такое, а я никогда не забуду, как у Вашингтон-сквер из окна двенадцатого этажа выбросился один коммерсант, он кричал в воздухе и потом шмякнулся на ограду, на пики… — Джо передернулся, закрыл глаза.

— Лучше диктатура пролетариата, концлагеря, расстрелы, уничтожение несогласных?

— Нас привлекали принципы – от каждого по способностям, каждому по труду, а дальше – от каждого по способностям, каждому по потребностям. Разве это плохо?

— Прекрасно. А на самом деле?

— Да, методы некорректны.

— Некорректны! — взвился ведущий. — Уничтожили десятки миллионов людей, больше, чем в гитлеровских душегубках, — это называется некорректным! В книгах о деле Розенбергов пишут, что вы бежали в Европу, узнав об их аресте.

— Я уехал за год до их ареста.

— Ваша музыкальная карьера в Париже удалась?

— Я сочинял шлягеры. Это у меня получалось.

— “Мой первый поцелуй” – это ваш поцелуй?

Уолтер смеется и напевает, вспоминая мелодию. Джо подпевает ему.

— Какого же черта вы бросили музыку и отправились в Москву?

— Может быть, все бы сложилось иначе, если б за мной не стало охотиться ФБР.

— Вы чувствовали за собою вину?

— Нет.

— Чего же вы боялись?

— В обстановке маккартизма коммунистов сажали, не считаясь с законами.

— Выходит, вы тогда уже все понимали, не надеялись на законы. Как же вам удалось перехитрить наших агентов? Откуда вы узнали, что вас выследили?

— Я почувствовал.

— Они себя чем-то выдали?

Джо задумывается.

— Были неуловимые мелочи. Например, я позвонил в посольство, и то, как со мной говорили…

— Какое чутье! Но есть другая версия. Позвольте, я покажу вам видеозапись интервью с одним из агентов, которые были посланы за вами в Париж. Это бывший сотрудник ФБР Мак Морисон.

Уолтер вставляет видеокассету. На экране студийного телевизора появляется усохший господин, у него такая же лысина, как у Джо, висят бульдожьи брылы, в руках толстая палка, он расхаживает, опираясь на нее.

— Мистер Морисон, расскажите, как вы занимались поиском Джо Берта.

— Мы получили задание отправиться в Париж и взять там этого типа. Он нужен был по делу Розенбергов. Вдвоем с напарником вышли на этого музыканта. Но в последнюю минуту он драпанул.

— Как это могло произойти? — спрашивает его сидящий к нам спиной репортер.

— Он не знал про нас. Он звонил в посольство, возмущался, что его дружкам Розенбергам шьют шпионаж, хотел дать показания в их пользу. Мы его ждали в посольстве, но почему-то он не приехал. Тогда мы разыскали пансионат, где он жил, но его там уже не было.

— Его кто-то спугнул?

— Мы разыскали его любовницу. Певичку. Она исполняла его песенки. Эта шлюха три дня морочила нас, пока ее не прижали. Она-то призналась: Берту помогло КГБ.

— Откуда она это узнала?

— Иначе с чего бы он сорвался? Факт, что они имели информацию. Наши действия потом проверяло начальство. Никаких промашек у нас не было.

— Итак, КГБ вас обошел. И Костаса ваши ребята упустили, и эту…

Морисон яростно застучал палкой.

— Коммунисты! На них работали коммунисты. Их, как блох, полно повсюду. Думаете, в нашем посольстве не было? КГБ подкармливал наших коммунистов. Тысячи осведомителей! Их агенты свободно шляются у нас где им вздумается.

— Вы знаете, Морисон, что Джо Берт приехал в Штаты?

— Вот видите! Хоть бы хны! Я читал в газетах, что этот наглец восстановил американское гражданство. Какого черта ему тут надо! Уверен, что ему опять помог КГБ. Русские посредством этой старой тряпки демонстрируют свои свободы – так, что ли?

— Наверняка. Но, может, Берта просто потянуло на родину?

— Не верю я ему.

— Прошло столько лет, холодная война кончилась, а вы не хотите ничего простить.

— Знаете, все не так просто. Я не злопамятный человек. Сочинял бы он свои песенки – да ради бога, я бы мог с ним встретиться и угостить пивом. Вот вы говорите – простить. Я себе не могу простить. Мне рассказали, сколько он там со своим дружком изготовил всякой военной техники. Ведь они работали против нас. Из-за них мы миллиарды тратили на оборону. А все оттого, что вовремя не поймали этого гаденыша. Во сколько они оба за эти годы обошлись нам? Когда я подумаю, что это из-за нас… Да, на старости лет он мне показал хороший кукиш.

Далее шла как бы художественная концовка: Мак Морисон, тяжело опираясь на палку, удаляется по пустынной солечной аллее, расстроенный, потерпевший неожиданное поражение.

— Что вы скажете на это, Джо?

Джо задумчиво смотрит на Уолтера.

— Бог ты мой, они ее разыскали.

— Кого?

— Терезу.

— Ах да, эту… Она помогла вам бежать?

Взгляд Джо остается отрешенным. Уолтер с сочувствием спрашивает:

— Вы любили ее?

— Да…

— Это была счастливая любовь?

Уолтер спрашивает осторожно, совсем иным, домашним тоном.

— Нам было хорошо. Она прекрасно исполняла… у нее был тот голос, который мне нужен, я сочинял для нее.

Позади них на экране телевизора появляется черно-белая фотография Терезы.

— Это она?

Джо оборачивается.

— Откуда она у вас?

— Из вашего досье… Прелестная женщина, я понимаю вас, Джо. И что у вас с ней было дальше?

— Ничего. Мы с ней больше не увиделись.

— Как же так? Почему?

— Я должен был бежать. Я не хотел ее вовлекать.

— Откуда она узнала про КГБ?

— Наверняка придумала, чтобы отвязаться, а они уцепились. Это их устраивало.

— Но если не было никакого КГБ, что же вам помешало вернуться к Терезе?

Джо пожимает плечами.

— Вы не жалели о своем поступке?

Джо молчит.

— Счастливая любовь! — с чувством произносит Уолтер. — Бросить ее… Ради чего? Побежать под защиту кремлевских стен. Бесстрашный рыцарь! Ах да, я забыл: коммунист должен жертвовать личными чувствами во имя великой общей цели. Я не клевещу?.. И вот вы бросаете любимую женщину, отказываетесь от всякой борьбы за нее, зато получаете убежище.

Джо обиженно вскидывается:

— Какая борьба? С кем? С электрическим стулом?

— Вы и не пытались узнать, что стало с Терезой?

— Я не мог. Я дал подписку.

— Уже в Москве?

— Да, но это было не сразу.

— Кем же вы объявились там – композитором?

— Нет, мне предложили работу по специальности.

— То есть?

— Радары, приборы наведения.

— Для кого?

— Для авиации.

— “Аэрофлот”?

— Нет, военная авиация.

— Ну и как – получилось? Не стесняйтесь. Нам ведь не нужны технические подробности. И пожалуйста, Джо, оставьте вашу привычку говорить “мы” – это чисто советское. Переходите на американское “я”.

— Позвольте мне говорить так, как я привык. Мы делали управляемые снаряды. Делали успешно. Потом перешли исключительно на микроэлектронику, на компьютеры.

— Разумеется, для военных нужд. Морисон прав.

— Ваш Морисон может заткнуться. Несчастная Америка, если ее охраняют такие лопухи.

Казалось, Уолтер вспылит, но он расхохотался, и это получилось у него вполне искренне.

— Советское нахальство – лучшее в мире! Итак, вы стали работать против Америки, своей родины, которая обучала вас в университете, доверила секреты наших фирм.

— Я работал на социализм.

— Бросьте, Джо, это же отговорка. Шла холодная война, главным врагом Кремль объявил нас, американцев.

— Холодную войну вели обе стороны.

— Но ваше участие в ней было горячее, я хочу вам показать одного свидетеля.

Уолтер подает знак, и на экране студийного телевизора появляется бронзово-загорелый, лет шестидесяти, бритоголовый крепыш, на вид здоровяк, но камера отдаляется, и видно, что он сидит в каталке, ноги укрыты пледом. Каталку толкает Уолтер.

— Пару слов о себе, Фрэнк.

— Я, Фрэнк Прайт, был летчиком во Вьетнаме. Теперь это не звучит, но так было, мы честно воевали, как и положено американским солдатам. На вылете меня подбили. Управляемой ракетой. Я выбросился на парашюте. Попал в плен к вьетнамцам. Шесть лет провел в плену. Там обезножел. Военная пенсия. Но Вьетнам есть Вьетнам, хвалиться нечем. Такая мне досталась жизнь.

— Вы слыхали о приезде в Штаты Джо Берта?

— Ему восстановили американское гражданство. Слыхал. Может, я чего-то не понимаю. Он ведь создавал ракеты, которыми Москва снабжала вьетнамцев. В сущности, это он помог сбить меня. Из-за него я потерял шесть лет жизни, здоровье и все остальное. Он предатель. Теперь ему собираются дать пенсию. Нет, что-то не в порядке в нашей стране, если убийца американских летчиков получает такие же права, как и мы. Послушайте, Уолтер, вы что-нибудь понимаете в этой жизни? Меня учили, что предательство – это позор, что нести солдатскую службу под звездным флагом – это почет. Теперь, выходит, все сравнялось?

Экран медленно гаснет. Уолтер молчит.

— Война во Вьетнаме – грязная война, — неуверенно произносит Джо.

— Вы знали, куда идут ваши изделия?

— Нас увлекали технические проблемы.

— Погодите, Джо, вам регулярно сообщали об эффективности оружия в ходе боевых действий, о недостатках, не так ли? Так что вы наверняка представляли, сколько вы сбили наших самолетов. Вы имели за это награды?

— Не мы затеяли эту войну.

Уолтер разглядывает его, как ископаемое чудовище, этакое безобразное, некогда опасное насекомое.

— Прошло столько лет, а вы, Джо, ничего не пересмотрели, ничему не научились, ни в чем не…

Происходит непредусмотренное. Джо вскакивает, наставляет на Уолтера палец точно пистолет.

— Вы сегодня посадили бы Розенбергов на электрический стул? Посадили бы? Отвечайте – да или нет?

— Конечно, нет, — спокойно отвечает Уолтер.

— Потому что законы и взгляды ваши сегодня другие. Какого же черта вы судите меня по законам того времени! Вы не имеете права! Это подлог, бесчестный подлог. Америка была символом империализма. Американская молодежь оплевывала вьетнамскую агрессию.

— Но они не стреляли в своих. Они оставались патриотами, — парирует Уолтер.

— Не произносите при мне это слово – патриот! Что это такое? — Джо почти кричит. — Хотите знать, что такое ваш хваленый патриотизм? Хотите?

— Давайте выкладывайте.

— Это убежище подлецов, последнее, к чему они прибегают. Так сто лет назад сказал Лев Толстой.

— Цитаты вам не помогут, Джо. Вы защищаетесь, как будто вы обвиняемый. Вас никто не судит. Судить вы можете только сами себя. И не по нашим законам, а по законам Божьим. Они существуют вечно. И до вьетнамской войны и после. Мое дело помочь вам рассказать о себе, показать беспристрастно, как следовали вы по своему необычному пути. Я вижу, Джо, как вы утомились, не стесняйтесь, вы не привыкли работать перед камерами. Там, в Москве, вы были так засекречены, что никто никогда не видел вас ни в газете, ни на экране. Я не хочу, чтобы потом ваши друзья коммунисты говорили, что я загнал старого джентльмена. Мне интересно видеть вас противником опасным. А может, и не противником…

Уолтер замолчал, испытующе глядя на Джо. На этом эффектно закончилась первая часть передачи, после чего Уолтер пригласил Джо в комнату отдыха, куда принесли кофе с сандвичами. Джо молча в три глотка осушил свою чашку.

— Вы поступаете нечестно! Я заявляю протест! — сказал он. — Мы с вами, Уолтер, так не договаривались, как вы меня выставляете. Разве это реклама? Вы наносите мне ущерб.

С каждым словом он распалялся все больше. Как-никак он добровольно вернулся в отечество, которое когда-то обошлось с ним несправедливо, преследовало его ни за что ни про что, он-то ведь все простил… Запоздалые аргументы приходили ему, и было ужасно, что он во время передачи не использовал их. Кто мог подумать, что Уолтер так коварно все вывернет.

— Успокойтесь, Джо, вы можете все исправить в следующей части через четыре дня, — говорил Уолтер. — Главное мы сделали – вызвали интерес к вам. От вас теперь зависит создать выгодное впечатление. Мне кажется, это лучше всего сделать, если вы предстанете как жертва коммунистических иллюзий. Расскажите, что они из себя представляли: Хрущев, Брежнев, Андропов, вся эта клика, их генералы, министры.

Выглядеть жертвой Джо не собирался, роль несчастливца не подходила ему, он требовал свою долю почета и похвал. Что знал Уолтер о его жизни, исполненной успехов, озарений, замечательных конструкций, с какой стати он должен перечеркивать ее?

— Поймите, Джо, вы блудный сын, который вернулся домой, — мягко растолковывал Уолтер. — Я был в Эрмитаже. Помните картину Рембрандта “Возвращение блудного сына”? По-моему, лучшая вещь Эрмитажа. Вы помните, как он стоит на коленях перед своим старым, слепым отцом? Вам надо тоже преклонить колени и покаяться.

— С какой стати? В чем каяться? С чего вы взяли, что блудный сын каялся? К вашему сведению, Уолтер, отец встретил его с радостью, велел заколоть теленка или овцу, не помню уж, во всяком случае пир устроил – а вы мне что устраиваете? Америка не следует библейской притче.

Уолтер рассмеялся. Можно считать, что они договорились. А через два дня группа сенаторов, двадцать девять человек, выступила с заявлением, требуя лишить Джо Берта американского гражданства. Джо позвонил Уолтеру. Тот считал, что сенаторы подбавили интереса к следующей передаче, для лишения гражданства законных оснований нет, все будет о’кэй.

— Вы столько лет были Иосифом Борисовичем Бруком, вам заменили биографию, ваши жена и сын не знали, кто вы на самом деле. Кем же вы сейчас себя ощущаете?

— Пожалуй, я больше Брук, Иосиф Брук.

— Из Иоганнесбурга, а не из Нью-Йорка?

— Это была вынужденная мера, меня хотели обезопасить.

— Вас не расспрашивали ваши сотрудники, не пытались уличить?

— В закрытом учреждении не принято расспрашивать.

— Ужасная система. У вас есть родные в Штатах?

— Два брата и сестра.

— И племянники. Что же, вы ни разу не дали им знать о себе?

— Не полагалось. Да и им это могло причинить неприятности.

— Вы ни разу не ездили за границу?

— Конечно нет.

— Не встречались с американцами?

— Ни с какими иностранцами.

— А когда в Москве проходил международный симпозиум по микроэлектронике?

— Мы не могли принять в нем участие.

— Ради чего вы обрекли себя на такую уродливую жизнь? Ведь вы же не были шпионом или резидентом…

— Таковы правила секретности. Конечно, она нам мешала. Но, к вашему сведению, в шестидесятые годы мы захватили лидерство. Мы обогнали американские фирмы. Наша машина имела лучшие показатели в мире.

— Какую должность вы занимали?

— Главный инженер лаборатории. Потом главный инженер центра микроэлектроники.

— Это высокая должность?

— В нашей лаборатории работало около двух тысяч человек.

— Ого!

— А в центре – больше десяти тысяч. Он определял развитие ЭВМ в стране.

— Вы еврей?

— Да.

— Почему вас назначили на такую должность?

— Меня рекомендовал Костас. А его сделали руководителем потому, что он был гениальный инженер.

— Вы сталкивались с антисемитизмом?

— Нет.

— Нигде?

На экране высветились быстрые страдальческие морщинки у Джо на лбу, они набежали и исчезли.

— Нигде.

— Правда ли, что вам покровительствовал Хрущев?

— В какой-то мере да.

— Может, потому вас не трогали?

— Я думаю, что нас защищали наши результаты.

— Благодаря двум американцам была создана советская кибернетика. Правильно я говорю?

Было видно, как Джо покраснел.

— Чушь! Знаете что, Уолтер, то же самое можно сказать и об американцах.

— Не понимаю.

— А то, что американское атомное и ядерное оружие было создано венграми, немцами, англичанами и прочими эмигрантами из Европы.

— Вы защищаете русских, но уклонились от ответа. Итак, вы достигли высокого положения в России, вошли в элиту военно-промышленного комплекса. Зачем вы приехали в Штаты?

— Это моя родина. Меня здесь несправедливо обвинили в шпионаже, меня хотели уничтожить, я хочу восстановить справедливость. Здесь мои друзья, мои родные.

— Как они вас встретили?

— По-разному.

— Вы, наверное, ожидали другой встречи, более сердечной?

Джо как-то неуверенно соглашается.

— Я их ни в чем не виню, — поспешно предупреждает он.

— Позвольте показать интервью с вашим старшим братом.

Мистер Берт-старший появляется на экране в пышном обрамлении седых волос, седой бороды, уверенный в себе, благополучный, примиренный со всей этой суетной жизнью.

— Я никогда не разделял взглядов Джо, думаю, что, если б не казнь Розенбергов, он бы вернулся домой, завел свое дело, у него хорошая голова, которой не повредило образование. Жаль, что с ним приключилась такая беда. Но я не судья своему брату. Я давно уже не знаю, кто прав в этом мире. Мое дело только сочувствовать тем, кто в беде.

Следом на экране появляется младший брат, похожий на Джо, — такое же узкое лицо, залысина, он кажется старше обоих братьев, у него глубокие морщины, угрюмый вид неудачника.

— Когда Джо позвонил мне, я не поверил своим ушам, я подумал, что он звонит с того света. Я спросил его, где он мне выбил зуб. Он долго вспоминал, но вспомнил. Тогда я его признал и сказал: убирайся, знать тебя не хочу.

— За что же вы его так?

— После того как он сбежал, к нам повадились агенты ФБР. Допытывались, нет ли от него вестей, куда он мог скрыться. Несколько лет не давали покоя. Как вы думаете, это приятно? Перед соседями? Я уверен, что моя торговля пострадала из-за этого. Со мною боялись иметь дело.

— Но никаких обвинений вам не предъявляли.

— Что с того? А репутация? Я выглядел ненадежным партнером, которого могут арестовать. Мы переехали в другой район. Покойная жена молила Бога, чтобы скорее прибрал этого лабуха. Он помешал мне большего достичь, я детям не мог помочь вовремя, они мне этого не простили. Теперь Джо появился со своими братскими чувствами. Вспомнил. Да провались он. Пусть его спросят на Страшном cуде: где твой младший брат, что ты с ним сделал? Я бы хотел, чтоб его Бог наказал.

Экран гаснет.

— Вините в этом ФБР, при чем тут я! — выкрикивает Джо.

— Хотите еще? Ваших внучатых племянников.

— И что они?

— Они смеются над вами.

— Они бы не смеялись, если б я приехал с несколькими миллионами.

Кажется, Джо обиделся всерьез и не мог этого скрыть.

— Сколько у вас в банке? Примерно.

— Мы не думали о деньгах.

— Вы опять употребляете множественное число. Кстати говоря, вы, лично вы потребовали большой гонорар за эту передачу.

— Еще бы, вы мне приготовили столько неприятностей. В России относятся к деньгам иначе, чем здесь. Мы там куда свободнее. Здесь только и разговору что про деньги.

— Я думаю, к вашей сестре это не относится. Давайте послушаем ее.

— Стоит ли? Будет то же самое.

— Не совсем.

Видно было, что Джо схватил Уолтера за руку, оператор успел крупным планом дать этот жест.

— Не надо, прошу вас. — Он начисто забыл о камере, о зрителях.

— Извините, Джо, я знаю, что вам будет неприятно, но хочется пробить вашу коммунистическую броню. Вы пребываете в излишнем моральном комфорте… Включите запись!..

Крашеные черные волосы и косметика делали ее моложавой, она была из тех женщин, привлекательность которых остается с ними до конца. Общим с Джо были только толстые добрые губы и размашистая жестикуляция. Она рассказывает, что любила Джо больше всех других родных. Он всегда защищал ее, в этой большой бестолковой семье они поклялись всегда стоять друг за друга. Она научилась делать шляпки, неплохо зарабатывала, давала ему деньги на ученье.

— ФБР знало, что мы дружили, ко мне приставали больше других. Я тоже не понимала, почему он не дал мне знать. Он говорит, что не мог? Но он даже не вспоминал обо мне! Я это знаю. Мой первый муж ушел от меня, мы ссорились из-за того, что я защищала Джо, и с братьями я поссорилась. Я все ждала хоть какой-то весточки от него. Иногда я себе говорила: хорошо, что он избежал тюрьмы. Вы знаете Виви, его невесту? Я убеждала ее подождать, она любила его. Я виновата перед ней, не надо было его ждать.

— Вы узнали его?

— Он стал лысый. Нет, это не мой Джо, он стал совсем чужой.

— Вы отвыкли.

— Нет, у него внутри ничего не осталось.

— Но он же приехал к вам.

— Зачем? Я давно оплакала его и похоронила. Чего он ждал? Дети, внуки объявили мне, что не хотят его знать, дядя-коммунист, дядя, которого хотят лишить гражданства, — им от этого радости не будет. Он говорил, что стал известным специалистом. У него всегда была хорошая голова, но мой сын, инженер, никогда не слыхал о нем. Мне стыдно, что у меня не осталось к Джо даже жалости. Это нехорошо, что я не обрадовалась ему.

В глазах ее слезы, она смахивает их снова и снова.

— Они заставили ее, — сказал Джо. — Не может быть, чтобы Ида такого наговорила. Ее заставили.

— Посмотрите на себя со стороны, Джо. Это там, в России, вы лауреат, автор того-то и того-то. А кто вы здесь? Для вашей родни? Источник новых неприятностей. Гордиться вами они не могут. Нечем. Я запросил городскую библиотеку. Вы не упоминаетесь ни в одном словаре. Даже в советских энциклопедиях нет ни вас, ни вашего друга Костаса. Вы говорите, он отец микроэлектроники. Казалось бы, его имя должно войти в пантеон.

— Он ученый мирового класса.

— Охотно верю. Вы, наверное, тоже. Много ли в России ученых мирового класса? Думаю, что немного.

— Когда-нибудь они отдадут должное Костасу, — пробормотал Джо, после монолога сестры он сник, потерял интерес к передаче. Уолтер победил, но теперь ему никак не удается оживить Джо.

— Сделай вы то же самое для Америки, вы были бы здесь героем, вы были бы обеспечены.

— Всю жизнь я стремился создать более справедливую систему. Разумную, — вяло говорит Джо. — Мы думали, что компьютеры помогут этому.

— Оказалось, что дело в системе, а не в электронике, — говорит Уолтер. — Ваши умные компьютеры не могли спасти социализм.

— Знаете, Уолтер, как говорят в России: еще не вечер!

— Вы задумывались когда-нибудь над притчей о блудном сыне? Куда он возвращается?

— Домой… К отцу.

— А может, к себе? — В голосе Уолтера сомнение, и Джо молчит в раздумье.

— Может, к себе, — осторожно соглашается он. — Вернулся к себе, а меня нет, не могу найти. Ида права: я никому тут не нужен.

— Если б это было так, мы бы не устраивали ваше выступление. — Уолтер похлопывает его по руке. — Мы не хотим вас отвергать. Как сказано было: раскаявшийся грешник дороже праведника. Вы вернулись, вы ищете себя – это уже много. Ваша судьба исключительна, не мудрено, что некоторые люди не могут простить вам, не осуждайте их; не старайтесь доказать, что они не правы, на этом пути вы не найдете мира, постарайтесь понять и их чувства…

Он слегка пародировал тон проповедника, но Джо этого не замечал, он был слишком удручен.

— Все началось с маккартизма! Если б не охота на коммунистов…

Уолтер поморщился.

— Это было пакостное дело, но зато мы провели дезинфекцию страны. Вы и ваши друзья были фанатики. Америка убедилась в этом во время суда над Розенбергами.

— Они невиновны! — Ясно было, что тут Джо не уступит.

— Мы с вами не можем разрешить этот спор.

— Не было случая, чтобы суд Соединенных Штатов признал свою ошибку.

— Русские могли бы нам помочь, почему бы им не выложить карты на стол? Пусть они опубликуют материалы дела Розенбергов. Виновны ли они. И насчет других, например Роджера Холла или руководителя М-15. Но русские только болтают о дружественных отношениях. КГБ печет свои пироги из той же грязи. Правда, теперь они готовы продавать прошлогодние секреты. Те самые, за выдачу которых когда-то расстреливали.

— Как говорил Костас, не будем ловить блох, если мы не понимаем идеи. Мы жили и работали, считая себя счастливыми. Удача сопутствовала нам. Мы создавали, мы строили умные машины. Было хорошо. Отсюда, с другой стороны Земли, все это выглядит иначе, постыдно. Вы хотите, чтобы я сказал, что истина у вас? Потому что вы богаче? Я этого не скажу. Я не знаю, где она. — И тут он выругался по-русски, длинно и тщательно.

Уолтер рассмеялся:

— Вот и хорошо. Если вы не знаете, это уже замечательно. Чтобы коммунист не знал, кто прав, — такого не бывало.

Потом Уолтер попросил рассказать о Хрущеве, об Устинове, которого Джо назвал главным милитаристом, потом об Андропове.

— Послушайте, Джо, — вдруг спросил его Уолтер, — а вы понимаете, что происходит?

Джо захлопал глазами.

— Вы понимаете, что вы на Страшном суде?

— Глупости, — сказал Джо.

— Я мог бы добавить к перечню ваших грехов имена тысяч афганцев, уничтоженных вашей техникой. На кого вы работали, Джо Берт? На сатану? Рейган назвал вашу страну империей зла. Ваш вклад в это зло немалый. Бог наделил вас талантом. Кому вы отдали свой божественный дар? Они, эти дяди, слиняли, а вы остались, и вам придется отвечать за всех.

— С какой стати?

— Как вы себе представляете Страшный суд?

— Я атеист. И потом, Страшный суд, насколько я понимаю, это суд Божий. А вы-то какое право имеете судить меня?

Уолтер был доволен, красноносый толстячок с тряским животиком, его веселье казалось неуместным, но это-то и производило впечатление, он любил использовать этот прием, о веселых вещах говорил мрачно, о страшных – весело, подмигивая; в передаче с Джо ему удалось своими смешками помешать Джо перейти к серьезной защите. Джо Берт явно не замечал, какая удручающая панорама его жизни развернулась. Горе, которое он причинял людям, его грехи, его преступления, его предательство, отступничество… Где были те, кому он принес счастье? Где они?

Когда он вернулся домой, в Петербург, и стал просматривать видеозапись, толстые добрые губы его дрожали от обиды и досады. Впервые в жизни он видел себя на экране телевизора. Его поразило, что он, оказывается, уже старик: разболтанные жесты, крикливость, развязность, особенно стыдные по сравнению с благожелательно-учтивым ведущим, впечатление невыгодное – растерянность, беспомощные, ненаходчивые ответы. В сущности, он проиграл, не сумел отстоять свою жизнь…