Белое отребье

Мистер Джеффрис сидел в своей машине и тихонько барабанил элегантными пальцами по рулю. Его ногти были подстрижены, и отточены, и чисто подпилены. Руки сухо сжимались от переживаний. Каждый раз, когда он отрывал руку от руля и сжимал в кулак, его ногти впивались в ладонь.

Он ждал на краю стоянки, осмотрительно спрятавшись, но мог видеть главный вход справа и отделение скорой помощи слева. Когда скорая подъехала ближе, он не смог удержаться от того, чтобы не посмотреть на ее ход. Она затормозила перед колдобиной, затем повысила скорость, свернула и снова появилась в поле зрения. Остановилась. Какой груз она сбросит? Какое новое напряжение коснется ресурсов больницы? На самом деле это его не волновало, и он быстро переключил взгляд на главный вход.

Мистер Джеффрис был напуган. Скомпрометирован. Под угрозой. Эта блядская медсестра видела часы старого дурака. Но это была его собственная вина. Его глупость подвергла опасности все. Он стал слишком опрометчив. Слишком самоуверен. Вся история говорит о том, что именно самоуверенность приводила к краху величайших людей. Носить часы в кармане вместо того, чтобы увезти их из больницы, было глупой, глупой ошибкой. О чем он думал? Медсестра Джеймс видела часы и даже сравнила их с часами Доуза. Сколько времени ей понадобится, чтобы осознать, что это и есть часы старика? Знала ли она уже правду и придерживала язык, строя против него заговор? У женщин такого сорта первобытная хитрость. Она истребит его без озлобленности, из-за его позиции и интеллекта. Политика зависти взрастила еще одну злую душу.

Она была дешевой дурехой. Мертвый мозг и равнодушие. Государство не сможет защитить его от ее жестоких заклинаний. Работа мистера Джеффриса была настолько щепетильной, что он может потерять все, если к делу будет привлечена полиция. Государство ничего для него не сможет сделать. Никто не должен знать о зачистке. Конечно, он не обвинял органы. Он знал расклад. Но пока что она, видимо, не знала. Была ли она действительно такой тупой и доверчивой, что не заметила смысла его ошибки? Он думал об этом. Он не должен оставить ни единого шанса. О нет. Медсестра Джеймс представляла опасность для его миссии. Злая, расчетливая блядь. Обыкновенная, как говно. Со своими бесконечными улыбочками и дружелюбными манерами, лживая скромница. Он ненавидел ее.

Джонатан Джеффрис сделал глубокий вдох и перефокусировал внимание на скорую помощь. С фельдшерами, бегающими по кругу. Добавить еще медсестер и носильщиков, и он уже сомневался, что было хотя бы две мозговые клетки во всей этой жалкой команде. Каталка загружалась и неслась в отделение скорой. Он знал эту процедуру Прием. Диагностика. Лечение. Выздоровление. Вынужденные улыбки. Фельдшеры. Медсестры. Доктора. Носильщики. Леди за чаем. Каждый из них действовал, как будто имело значение, жив пациент или мертв. На самом деле это ничего не значило. Они все были мусором. Белым сбродом. Белыми ниггерами, которые осаждают любую цивилизованную нацию. Он презирал их всех.

Но он должен был помнить о своей миссии. Он был нанят для того, чтобы служить интересам государства, так же, как банкиры и политики, артистическая элита и масс-медиа, генералы и высшие гражданские служащие. Но еще его сдерживала идеология. Если бы он мог принимать решения сам, он истребил бы всю эту группу. Вынудил тех, кто не может платить за здравоохранение, умирать там, где упали. Этот путь был более честным, таким, каким и придумал его Бог. Почему тогда Он создал рак, если не для контроля роста населения? Почему человек должен жить и после своей отмеренной рабочей жизни, если его жизнь поддерживается только с помощью дорогостоящего медицинского обслуживания? Какова была ценность пенсий для динамической экономики? Он твердо верил в выживание сильнейших, но безотносительно грубой силы. Это был высший интеллект, который вел к выживанию. Он был доверенным работником Бога. Мистер Джеффрис засмеялся. Попытался обуздать свои эмоции.

Но он не мог удержаться. Он был хорошим человеком и хотел помогать людям помочь самим себе. Если государство процветает, будут процветать и массы. Его усилия были тщетны, гнев возрастал в нем, когда он раздумывал об очередях за пособиями по безработице и всех тех, кто закончил работать и жил легкой жизнью. Он платил за зависимых от наркотиков и проституток, одиноких родителей и тунеядцев, преступников, заключенных в своих роскошных тюремных камерах, воинствующих пенсионеров и попрошаек, ищущих прибежище. Он не мог оставаться несгибаемым каждую секунду каждого божьего дня. Иногда ему нужно было выпустить пар. Понимали ли они, как трудно ему продолжать улыбаться людям, которых он презирал каждую секунду своей рабочей жизни, окруженный — такой, какой он есть, — болванами, имея дело с идиотами и слушая об их глупых предрассудках, думая, что у них есть неотъемлемые права? Он мечтал о том, чтобы просто поставить штамп НВ на каждый файл, он закончил это, НЕ ВОСКРЕСАЙТЕ, и это будет законченная работа, и Джеффрис сильнее вцепился в руль, почти вытянул его себе в грудь, полицейская машина подъехала вслед за скорой, и он уже знал, что это была автомобильная авария или нападение, пьяный водитель или вооруженный ножом маньяк, он не знал это наверняка, но мог выяснить, если бы захотел. Но он не хотел, смотрел, как двое полицейских прошли вовнутрь, лакеи, конечно, но это необходимо, раздутые от важности нули, и он был рад, что они скрылись из виду, и теперь ему нечего было бояться. Он знал, они часть всей этой жалкой кучи. И он подумал о мальчишке с порезанным лицом, и как он уберегся от иглы, совершенно точно, что мистер Париш очень-очень счастливо спасся, потому что все так закончилось. Но он был виновен в этой ситуации, это основное правило, тебя не порежут просто так, во всяком случае не такие люди. То же самое, когда дешевые проститутки кричат, что их изнасиловали, а сами провоцируют на это своей одеждой. Хотя он и чувствовал некую печаль по отношению к старым людям, на которых нападают хулиганы, но это же их вина, это им за то, что они живут в плохих районах, что они хотели побольше сэкономить, что они живут слишком долго, по своей натуре они были бездельники, сорт костлявых попрошаек, которые тянут страну назад, и как, как бы он был рад вцепиться в одного из этих разбойников, в маленькое грязное страшилище, от которого ему становилось плохо, так же плохо, как и от тех ублюдков, которые любят свою музыку джунглей и занимаются сексом со своими мужчинами, развратное большинство и вонючие меньшинства иммигрантов, и все вместе они образуют воронку мутирующего отродья, испорченные гены, которые движутся быстрее и быстрее, пока не всосутся и не отрыгнутся следующей волной белого сброда, нет, эти люди не имели понятия о культуре, об изящных искусствах, которые существуют столетия и не могут изменяться, строгие каноны в музыке, живописи, литературе, архитектуре, которые протягиваются через столетия и настолько же чисты теперь, как и были тогда, так что вместо этого обыкновенные люди требовали новизны, как будто бы возбуждение имело значение, портили язык своим вечно меняющимся сленгом, придумывали грохот для развлечения, смеялись над шутками, которые были не смешны, стонали и жаловались, а потом, когда им предлагались основные услуги, они не хотели оплачивать свою долю в стоимости, ждали, что государство будет с ними нянчиться, хорошо, в больнице такого не происходит, он руководил этим шоу, нес некую сильно запоздалую справедливость, и теперь Джеффрис улыбнулся, представил себе систему здравоохранения в будущем, в ней он мог бы работать открыто и пользоваться уважением, которое он заслужил за тяжкую сделанную работу, но он знал, это невозможно ни в данный момент, ни в данном веке, оглянулся назад на главный вход и стал ругаться на самого себя за то, что позволил себе быть рассеянным, ему нужно было оставаться под контролем, а скорая отвлекла его внимание, он сам только что был не лучше этих дураков с открытыми ртами, которые собираются вокруг места происшествия на дороге, стоят, уставившись, и не знают, что делать, большинство из них бестолково, беспризорники и уродцы, и он скосил глаза, когда увидел трех медсестер, выходящих из стеклянных дверей, большая черная женщина с двумя худосочными белыми, он думал, что одна из них была медсестра Джеймс, но нет, ее там не было, и они повернули и шли ему навстречу, так что он наклонился за портфелем и достал файл, открыл его и стал изучать лист бумаги, который устроил на руле, показывая всем видом, что занят, просто улучив минутку передохнуть в машине, он все еще работал, работал без отдыха, он надел на себя серьезное выражение лица и поднял голову, когда медсестры проходили мимо, но они его даже не заметили, как он их ненавидел, особенно самую хорошенькую из этих трех, которая шла ближе всех к его машине, с каштановыми волосами, безжалостно зачесанными в строгий пучок, он сказал, что она хорошенькая, в этом была проблема работать в таком месте, господи, как он ненавидел убогость этих людей, эту больницу, так хотел быть в своем номере отеля, позвонить в обслуживание номера и заказать клубный сэндвич, две бутылки американского пива в ведерке со льдом, или вернуться в квартиру, или в свою галерею. Куда угодно, лишь бы не быть здесь.

Он заметил медсестру Джеймс. Она брела с улыбкой на лице, как будто бы не могла себя контролировать. Она была ведьмой, и его не обманешь. Если она не знала о природе его работы, то скоро узнает. Она замедлила ход, чтобы поговорить с идиотом, который считался служащим стоянки. Без сомнения, они договаривались о каком-то сомнительном рандеву, о случайной сексуальной встрече напротив стены крематория.

Она продолжала идти. Спустилась вниз к машине. Несомненно, чтобы закурить свою вонючую сигарету. Раскачивала запястьем и махала рукой. Беззаботная и пустоголовая. Эгоистка. Дешевка. На стоянке спокойно. Мистера Джеффриса не видно. Дежурный стоянки исчез за углом, и он распахнул багажник и вышел из машины. Привлек внимание медсестры Джеймс, и она улыбнулась и подошла. Такая беспечная. Доверчивая. Глупая сука. Она посмотрела туда, куда он ей показал. Он повернул ее голову так, чтобы прикрыть ей лицо платком. Какое совпадение. Тот самый платок, который она вернула в тот же день. Выстиран и отглажен. Без сомнения, хотела этим впечатлить. Он держал ее крепко, пока она сопротивлялась хлороформу, а затем погрузилась в беспамятство.

Очень нежно и с предельной предусмотрительностью мистер Джеффрис опустил медсестру Джеймс в багажник своей машины. Он укрыл ее одеялом и положил ее голову под удобным углом. Он не хотел, чтобы она очнулась с затекшей шеей. Осмотрелся, но все было чисто. Самообладание вернулось. Он захлопнул багажник и сел обратно в машину. Завел мотор «БМВ» и двинулся через стоянку, по пути дружелюбно помахав служащему. Тот махнул в ответ. Хорошее соприкосновение. Между двумя людьми, трудящимися на общее благо. Один — профессионал. Другой — преданный помощник. Делает низкую, но важную работу. Руководит ходом машин. Мистер Джеффрис ценил его усилия. У каждого была роль, которую надо играть.

Но нужно было делать выбор. Было три варианта. Он может взять медсестру Джеймс к себе в отель. Камеры наблюдения, персонал и постоянный поток — такой шаг опрометчив, конечно. Он думал не о себе, а о медсестре. Она была славная девочка. Со сладкими мечтами. Но нужно было не запятнать ее репутации. Персонал отеля подумает не то. Или он может пригласить ее к себе в квартиру. На ужин. Выглядит так, что он зашел слишком далеко. Слишком лично. Или отвезти ее в галерею. Это ему нравилось. Никто до этого не видел его выставки, и это казалось поэтическим решением такой щепетильной проблемы. Она когда-нибудь ходила в галереи? Он в этом сомневался. Что ж, будет ей образование. Его ход мыслей был ясным, он вел машину осторожно. Подчиняясь ограничениям скорости. Будучи профессионалом.

Мистер Джеффрис побрился. Принял душ. Скользнул в чистую одежду. Налил себе выпить. Залюбовался графинами в баре. Так много форм. Размеров. Кристальное сияние. Он глотнул коньяк. Прошел и уселся в кресло напротив медсестры Джеймс, которая отдыхала на диване. Она дремала. Мечтала. Не было смысла соблюдать формальности. Он будет звать ее с этого момента ее крестным именем. Руби.[41]

Драгоценный камень. Который потом долго будут искать. Он засмеялся. Поболтал коньяк во рту и насладился его теплотой. Джонатан чувствовал себя в безопасности. На этом чердаке — в полной безопасности. Его частная галерея придала бывшей фабрике красоту и свежесть, и теперь это обеспечит приток новых профессионалов и инвесторов. Чердак был лучшим местом постройки, и в плане размера, и в плане вида на реку. Паркет сверкал под слоем полировки. Невероятный запах. Трудно представить, какой была фабрика до того, как приехали застройщики. Годами стояла заброшенная. Была прибежищем для наркотически зависимых ублюдков и проституток. До того, как начался этот омерзительный промышленный ад. Бедлам.

В ходе застройки он угождал всем своим мелким прихотям и собственной персоной нанял дизайнера по интерьеру, когда дело подходило к концу. Чтобы добавить помещению некой индивидуальности. Его единственным требованием было установить подставки для экспонатов и красиво их расположить. Он заполнил их своими трофеями. Они нежно подсвечивались. Художественный оттенок значил то, что галерея остается живой. Всегда расширяющейся. Медленно, но верно. Конечно, чердаку не хватало эксклюзивности его квартиры, но в качестве галереи он был превосходен. Руби действительно была привилегированной персоной. Первым человеком, приглашенным на эту выставку. С тех пор, как купили это здание. Постройка сама по себе была безопасна. Он приходил и уходил, когда ему хотелось. Редко видел соседей. Идеальный порядок.

Руби начала шевелиться. Когда приехали сюда, он дал ей еще успокоительных, но скоро она начнет приходить в сознание. Очень медленно. Дезориентированная, но податливая. Имеющая достаточно информации, чтобы понять, что происходит, но не способная устроить сцену. Он не хотел причинять ей физическую боль. Джонатан трудился, пока она спала. Мягкосердечная сиделка, которая не выдерживает, когда престарелый незнакомец отправляется в мир иной, она явно нуждается в жесткой руке. Она была слаба, и телом, и духом. Без сомнения, видела в основе людей добро. Три обезьяны в одной. Ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу. Она не говорила о зле. И это можно было принять. Но она и не видела, и не слышала зла. И это было неприемлемо. С этим упущением надо было бороться. Это было то время, когда она росла. Она была ребенком в женском теле. Дурочкой.

После тщательного раздумья Джеффрис вычислил четыре случая, с которыми, он знал, Руби была знакома, имела с ними дело лично. На ручку кресла он положил кольцо. Медальон. Игральные кости. И часы. Он был готов. Благополучно спрятавшись на чердаке, он теперь мог работать без напряжения. В больнице все надо было делать в спешке, а домашние визиты были рискованным предприятием. Предохраняться от терапевтов. Руби была экстраординарным случаем. Вопросом самосохранения. Но сослужит хорошую службу им обоим. Она получит информацию об этих четырех случаях и поймет природу его работы. Увидит всю картинку. Нужду в перераспределении ресурсов. Чтобы обеспечить законность. Справедливость. Богу нужна помощь. Из-за слабости людей. Таких дураков, как Руби. Сентиментальных. Эмоциональных калек. Он даст ей почувствовать вечное проклятие каждого из этих четверых кровопийц. Чтобы она смогла оценить его работу.

Конечно, это будет просто прелюдия к ее собственному наказанию. Как могла эта непритязательная медсестра отважиться поставить такого человека под угрозу? Она прогнила до сердцевины. Его волшебное зелье здесь было неуместным, детской забавой. В этот особенный момент он будет использовать боевой нож, привязанный к ноге, чтобы довести дело до логического завершения. Это было, конечно, чисто профессиональным решением. Ее тело найдут в Темзе. Бессмысленное нападение. Он не мог вколоть молодой, здоровой женщине морфин и не вызвать этим подозрений. Случайное нападение было идеальным вариантом. Очевидная сексуальная подоплека нападения собьет с толку легавых.

Ее уход в вечность действительно включит в себя сексуальное оскорбление. Этот ад он творил во многих случаях. Повторение неизбежно, но тем не менее действенно. Сексуальной агрессии боится каждая женщина. Десерт для замарашки Лолиты, которая оказалась в такой чисто по-женски обусловленной опасности. Сладкая снаружи, мертвая внутри. Хитрая. Сбившаяся с пути. Он загрузил кассету в видео. Начинается реальный мир. Дальнейшая документальная очевидность того, как Человек творит зло Человеку. Или, как в этом случае, Женщине. Просто вопрос ожидания. Он соблазнился было налить себе еще выпить, но решил оставаться с трезвой головой. Двоих разрезов на горле будет достаточно. Миска была наготове. За ней последует издевательское сексуальное нападение. И больше ничего. Всегда профессионал. Физическая сфера значения не имеет. Джонатана Джеффриса интересует только духовное.

Когда ему показалось, что Руби готова начать, он взял четыре своих талисмана и уселся напротив нее. Ее глаза были затуманены. Видения расплывались. Она моргала и кашляла. Неженка. Он скользнул правой рукой по ее плечам и уронил предметы из своей левой руки ей на колени. Чтобы ей было более понятно. Он объяснил значимость предметов. Как они содержат напоминания. Талисманы. Трофеи. Реликты. Она может придумать свое название. Но то, что они действительно представляли, — это пациентов, которым он помогал долгие годы. Трогательные примеры тех, кто были обузой для своих любимых. Не считая государства. Больные и старые, время которых вышло. Система была на грани упадка из-за недостатка чувства реальности. Он верил в выживание сильнейших. В экономное использование ресурсов. Нужно было претворять в жизнь решения. Люди страдали. Он был ангелом милости, он приносил конец их несчастью. В то же время чистил общество от непродуктивных элементов. Срезал затраты самым лучшим способом. Он говорил около десяти минут. Повторял ключевые моменты, пока не почувствовал, что Руби поняла. Не было смысла вести ее в галерею, если она не смогла бы оценить ее значимости. Работа, которая велась так много лет. Спрятанная от глаз. Проводимая в тени. Без узнавания. Он посвятил свою жизнь служению обществу. Руби должна оценить этот факт.

Также она должна понять, что жизнь после смерти, которой наслаждается отлетающая душа, зависит от индивидуальности. Не было абсолютов. Мужчина или женщина могут управлять своей судьбой, если у них есть необходимая к тому воля. Конечно, это было несправедливо, если те, которые жили плохой жизнью, могли получить вечное благословение, хотя на самом деле заслуживали только вечного проклятия. К счастью, его работа ставила его в положение, в котором он мог исправлять эту ключевую несправедливость. Он мог вести людей к их собственным радостям, и он это и делал, формируя и создавая их собственные небеса и ад. Так что его работа была по своей природе и материальной, и духовной. Он улыбнулся. Он распространялся на эту тему, пока не почувствовал, что Руби готова усвоить этот урок.

Пульт от видео был у него в руке, и он включил документальный фильм. Без титров. Четверо мужчин с бритыми головами втащили обнаженную девушку в пустую комнату. Она плакала и изо всех сил пыталась сопротивляться. Но безрезультатно. Она кричала. Очень громко. Он сделал потише. Звук был едва слышимым. Он не хотел, чтобы рев хрюкающих мужчин и всхлипывающей девочки-подростка перекрывал его повествование. На заднем фоне плюшевые медведи и мягкие игрушки окаймляли самодельное прибежище. Скинхеды повалили девушку на кровать. Она была распята. Влагалище зияло перед камерой профессионала, вынужденного работать в таких условиях. Ищущего правду. Обеспечивающего служение обществу. Двое держали ее за ноги, в третий заломил девушке руки за голову. Их руки были покрыты татуировками. Третий разделся и встал в позицию, смазал лубрикантом эрегированный пенис и вошел в девушку. Она была девственницей, она сжимала бедра. Ее ударили в лицо. Теперь она полубессознательна. Как Руби. Которая пыталась отвернуться. Он держал ее голову перед экраном и чувствовал, как ужас проникает в ее мягкую душу, так же, как насильник в свою жертву. Он мог просто наблюдать за нападением. Это было грубой демонстрацией жестокости, отражающей животную основу природы людей. Мужчина стал погружаться в девочку-подростка. Чаще и сильнее. Джонатан Джеффрис потянулся за своим боевым ножом. Подержал его рядом с яремной веной на шее Руби. Предупредил, что она не должна отрывать глаз от экрана. Или же он будет вынужден перерезать ей горло. Она должна понять, что он цивилизованный человек, который пытается помочь ей повзрослеть и усвоить, что мир — это зло. Что никому нельзя доверять.

Мистер Джеффрис дотронулся до колен Руби. Его рука задержалась, когда он нащупал кольцо. Это было неприятно, но существенно для Руби — увидеть истину. Утонченный рассудок и духовная сила Джеффриса против неконтролируемого физического неистовства орды скинов-насильников. Осененных крестом святого Джорджа. Двигающихся в медленном ритме. Она медленно сфокусировалась на кольце. Которое было сделано из пластмассы. Веревка, связанная в петлю. Без сомнения, он забрал его у Стива Роллингса два года назад. Помнит ли она этого человека? Он был уверен, что помнит. Шептал в ухо Руби. Уговаривал ее. Он мог вытянуться и облизать ее кулак, если бы захотел. Но он не хотел. Да. Она знала. В ее глазах было узнавание. За ним последовало недоуменное выражение. Но он упорно продолжал. Пока она не изрекла слово «да». Без звука. Руби повезло, что она была под контролем такого образованного человека, как мистер Джеффрис, который продолжал объяснять, как он завершил жизнь Роллингса, амбала с бритой головой и татуировками, вероятно, такого же насильника, как эти паршивцы на экране, дурак-мачо, который не уважал женщин, детей, своих приятелей, накачанный пивом болван, который, конечно, в своих политических воззрениях был неонацистом, хулиган, который пил в пабах для амбалов и терроризировал незаконных иммигрантов, зацикленный на себе сторонник превосходства белых, который патрулировал улицы города, вооруженный бейсбольной битой, отыскивая беззащитных азиатов, и он мог взбить их в кровавую кашу, а потом спрятаться под темным покровом ночи. Роллингс был подонком-нацистом, угрозой национальной стабильности, неучем, следующим ложной программе, свастика — это маска для его глубинных преступных наклонностей. Какое благо мог принести такой человек порядочному обществу? Он приносил разрушение везде, где бы ни появился. Вполне подготовлен физически напасть на собственную мать. Жену. Детей. Он существовал для кабака. Для бессмысленных драк. Ножей Стенли. Дешевого секса. Футбольного хулиганства. Амфетаминов. Кокаина. Лезвия бритвы. Безжалостного избиения социалистов, коммунистов и евреев. Для разбивания окон. Для того, чтобы стоять на центральной улице с поднятой правой рукой и приветствовать Адольфа Гитлера. Гиммлера. Геринга.

Руби попыталась что-то сказать, но он шикнул на нее. Она была наивна. И он объяснил, что когда Роллингс умирал, получив инъекцию волшебного снадобья, он отправил его на Восток, в сталинский ГУЛАГ, где время не движется, а мятежники типа Роллингса перевоспитываются насильно, и их собственные ошибки им показывают с помощью жесткого режима, которому все равно, жив человек или мертв, где голова каждого человека побрита налысо, чтобы была стерта индивидуальность. Роллингс сделал это без права выбора, потому что в лагере не было выбора, замороженный ад, где была и всегда использовалась менее цивилизованная версия его собственного нетерпимого поведения. Не было надежды, не было шанса спастись, только бесконечные века рабского труда. Сначала его провезут через бескрайние ледяные просторы Сибири, в конце увезут за Северный полярный круг, он уже почти умирает от дизентерии, всегда возит с собой свои раковые клетки, его дух сломлен, и это долгое путешествие в забвение, его умершие товарищи похоронены по краям железной дороги, грузовики для перевозки скота используются для того, чтоб отправить этого неонаци в его небесную судьбу, в отражение его героического отношения к евреям, и по окончательном прибытии он будет вынужден работать со славянским нечеловеческим элементом, который он так презирал, с толпой хулиганов-головорезов, внутри него всегда холод, пока он рубит скалы, копает соль, смотрит на своих сокамерников, похороненных в груде шлака, кости питают почву, смерть — долгожданное избавление, которое никогда не придет, ужасные зимы, холодные лета, и каждый раз его будут пихать в грузовик и отвозить в другой лагерь, и он будет сидеть на своих собственных экскрементах, направляясь в другой ледяной ад.

Первый насильник кончил и оторвался от травмированной девушки. Освободил путь товарищу. Теперь войти в нее будет легче. Мистер Джеффрис повернул голову Руби обратно к экрану и заметил слезы, которые текли по ее лицу. До нее дошел рассказ о Роллингсе. Он заметил убогий интерьер комнаты подростков. Поп-звезды украшают стены. Плакаты из журналов. Приклеенные к дешевому дереву. Все это настолько жалко. Дешево и неорганизованно. Края оборваны. Выдраны. Еще один плюшевый медведь рядом с мягкой подушкой. Пластмассовая кукла, наряженная как шлюха. Мистер Джеффрис положил пластмассовое кольцо на ручку дивана и дотянулся до колен Руби. Взял медальон. Улыбнулся.

Поднял медальон и повернул голову Руби. Он был сделан из серебра. Джонатан щелкнул им и открыл. Она уставилась на него, и он знал, что не придется говорить ей, кому он принадлежал. Теперь она полностью понимала, что произошло. Но также ей нужно было узнать, что эти убийства были больше, чем простым распределением правосудия. Роллингс был амбалом, но к тому же обходящимся в копеечку амбалом. Он стоил больнице кучи денег. Его рак неизлечим. В этом мистер Джеффрис был уверен. Зачем беспокоиться и выбрасывать средства на безнадежную ситуацию? На кого-то, кто не сделал свой вклад в общее благо. Каждый случай рассматривался с точки зрения медицины. Ценность клиента для общества — это второстепенная важность. Вечность в художественном исполнении. Но ему нужно было менять тему нации и объяснять, как Перл Хадсон заканчивала свою рабочую жизнь и была типично бесполезна, лесбиянка-садистка, напрочь извращенная и не желающая занять свое место в обществе, выйти замуж и растить детей, неспособная на любовь, преследующая своей дисциплиной маленьких детей, которые не могли дать ей отпор.

Чтобы продемонстрировать свое могущество, он рассказал миссис Хадсон историю Джулии Драйтон. Ни больше ни меньше ее ученицы. Произошла забавнейшая вещь. Он сидел у нее в гостиной — это был один из домашних визитов, а учительница была привязана к креслу. Волшебное зелье было введено, и она фактически плакала, когда он описывал ей смерть Драйтон. Это заставило его задуматься. Это было несколько нешаблонно, но он в последнюю минуту передумал. Она явно была запутана и все извращала, но хотела казаться заботящейся личностью, ценное добавление к обществу, которое втихую забраковало ее. Фактически очень похоже на Руби. Так что он посвятил ее в историю Драйтон. Хадсон стала злой ведьмой в лесах, которая нападала на маленькую девочку в ее обветшалом доме. Хадсон старалась, как могла, контролировать свои извращенные чувства, мучаясь в этой невидимой битве между добром и злом. И эту битву она неизменно проигрывала. Хадсон была низшей формой человека, мучителем детей, ненавидимая всеми, ее утопили бы в слизи, если бы охотник за ведьмами поймал ее. Ее провели бы по улицам. Показав грехи миру. Все время ее разум будет расстроен, зная, что признание ведьмой есть зло, и инквизитор движется через леса, готовый окунуть ее в воду. Соорудить костер, на котором она будет сожжена, привязанная к столбу, а равнодушные люди будут аплодировать и проклинать ее, и Хадсон снова появится в лесу и начнет новый цикл.

В ее передней комнате стояли фотографии человека с медальона, в рамках. Он полагал, что это ее брат. Были колонны книг. Рисунки и картины. Батики. Стоял запах кошки. Это было рискованным делом с его стороны — застигнуть ее дома. Он помнил ее лицо с тех пор, когда навещала маленькую Джулию в детском отделении. Бедная девочка была сбита с пути заблудшей старой ведьмой. Он сделал запросы. Почувствовал поэтическую сторону природы этого случая, продвигаясь в расследовании. Хадсон напомнила учительницу, которую он ненавидел, когда был маленьким. Но это был бизнес. Руби должна это понять. Он проводил грань между работой и удовольствием. Не то чтобы он извлекал удовольствие из отправки этой женщины в мир иной. У нее не было жизни, о которой она могла рассказать, преподавая в далекой маленькой частной школе, одна и без всяких интересов, холодная, и горькая, и лишняя. Было достаточно легко выгнать эту ужасную женщину в сад, а затем поднять ее на руки и отнести наверх лестницы. Отпустить ее, и она свалилась и сломала себе шею. Он подошел, чтобы в этом убедиться. Случайная смерть слабой женщины, испытывающей головокружение, только что выписавшейся из больницы. Перл была драгоценным камнем. Прямо как Руби. Два драгоценных камня вместе. Он засмеялся. Две ведьмы, притворяющиеся, что посвятили свои жизни другим людям, а сами все это время строили козни. Они в самом деле думали, что сумели его одурачить своими святыми наружностями? Своей благочестивой заботой о других? Джонатан хотел бы знать, были ли они причастны к культу дьявола. Старая женщина удовлетворяет молодую с помощью сексуальной игрушки. Учительницы и медсестры. Шлюхи публичного служения. Возбуждающие. Умоляющие о денежных средствах.

Мистер Джеффрис еще раз повернул голову Руби к телевизору. Так, чтобы она могла видеть развитие событий в документальном фильме. Второй насильник кончил с тирадой сексуальных непристойностей. Роллингс заслуживал всего того, что получил. Хадсон — это опасность для детей. Жертва изнасилования снова осознала, что происходит. Стала сопротивляться. Ее ударили. Появился нож, его держали у горла девушки. Третий мужчина вышел вперед и воткнулся в глубины ее греховности. Их похоть была так сильна, что они не использовали презервативов. Массы безответственны даже в сексе. Скорее грубы, чем нежны. Способствуют развитию дорогостоящей эпидемии. Джеффрис положил серебряный медальон рядом с кольцом. Нагнулся и достал игральные кости. Они были сделаны вручную. Дешевое дерево и грязные синие точки. Они даже не были квадратными. Видимо, это детская игрушка. Он вынудил Руби отвернуть лицо от фильма. И теперь она казалась довольной, ее лицо было в слезах радости.

Интересно, вспомнит ли она каким-то образом Дэниела Рафферти? Она попыталась кивнуть, но не смогла. Слюна капнула с ее губ. Лицо намокло. Это было отвратительно. Рафферти был ужасный экземпляр. Распущенный молодой человек. Не то чтобы он имел предрассудки против гомосексуалистов, вовсе нет, многие культурные и влиятельные люди были гомосексуалистами и выставляли это в выгодном свете. А что он считал отвратительным — это таких, как Рафферти, которые позволили себе быть инфицированными ВИЧ, а после этого ожидали, что государство оплатит счет за лечение. С его хвостиком и жеманными манерами, он вел себя в палате отвратительно, видимо, считал себя частью богемы. Артистом-повстанцем. Хорошо. Это было невозможно в том городе, в котором он жил. Он был безликим идиотом в безликой среде. Не бунтарь из Ноттинг Хилла. Он был настолько глуп, что не смог даже практиковать безопасный секс. Требовал выгоды. Тащился, потерянный, через мрачные улицы. Бессмысленное существование. Холодный асфальт и депрессия. Бедный парень. Он умолял о руке помощи, и Джеффрис был вынужден сделать это одолжение. Однажды ночью он воспользовался хорошим шансом, когда кровать рядом с Рафферти осталась пуста, и он сделал безукоризненный выстрел в юного отщепенца. Без сомнения, встречающегося со своими партнерами в публичной прачечной. С чередой скрытых гомиков. Слишком напуганы, чтобы открыто признать свои наклонности в порочности, слиться с соответствующим окружением. Этот был одним из таких пугал. Нетерпимость белого сброда, который населял террасы и квартиры и еще смел надеяться, что государство будет их нежить.

Адом для Рафферти было находиться там, где он был, и быть отправленным работать. Долгие тяжелые смены и монотонные, повторяющиеся задания. Окруженный мужчинами-мачо. Скинхедами-насильниками и футбольными хулиганами. Рафферти придется пить с этими мужчинами семь дней в неделю. Бесконечное пиво, чипсы и гамбургеры. Не будет романтики его жизни, никакого богемного изящества. Его сексуальные предпочтения будут подавлены, и он будет жить в страхе, что его статус ВИЧ-инфицированного раскроется. Если бы это раскрыли, на него напали бы на улице. Запугали на работе. Кидали в него кирпичи из окон. Мучение будет невыносимым, и в то же время от него нельзя будет никуда сбежать. Он знал, что люди вокруг него внезапно изменят к нему отношение. Они будут его мучить за ту опасность, которую, как они думают, он несет им. Они были равнодушны. Рафферти это знал. Мистер Джеффрис наклонился вперед. Лицо Рафферти было небритым. Его упаковали и отправили в местный паб. Без традиций. Без красивого декора, о котором можно замолвить слово. Только колонны хулиганов. Игроков на бильярде. Тех, кто смотрит телевизор. Посредственность во всей своей обесцвеченной славе.

Руби смеялась. Видимо, это истерика. Но он так не думал. Это было почти как если бы она насмехалась над ним. Как если бы она знала что-то, чего не знал он. Нет. Это была атака истерики, и этого следовало ожидать. Она все это сама на себя вызвала. Подобрала часы старика в коридоре больницы и напала на него со своим тайным знанием. Но скоро наступит самое лучшее. Старик и его часы. Джонатан не мог ждать. Двинулся. Повернул голову Руби к экрану. Он подумал, что увидел гнев в ее глазах. Она действительна была зла. Беззвучный стон говорящих. Обнаженные тела людей. Он отложил игральные кости на подлокотник дивана. И наконец поднял часы мистера Доуза. Видимо, сладенького папочки Руби. Были ли у нее сексуальные отношения с этим ископаемым? Последний скинхед взобрался на девушку в тот момент, когда остальные мочились на ее туловище. Она вдыхала воздух, но была мертва. Обычный мужчина разрушил обычную девушку. Обычные люди оказались не лучше животных. Джеффрис улыбнулся. Подождал, пока документальный фильм достигнет своего пика. Четвертый насильник скользнул в зияющую рану. Качался быстрее и быстрее, а девушка лежала под ним. Сломанная. Все это время ее разум пульсировал. Так же, как и у Руби. Без сомнения, ее разум создавал план побега. Пытался внушить ему ложное чувство безопасности.

Он облизал ухо Руби и почувствовал, как она вздрогнула, слегка вздрогнула. Он рассказал ей, как близко наклонился к ее любимому мистеру Доузу, и обрисовал ситуацию. Что тот был стар, и одинок, и нелюбим, и мистер Джеффрис оказался там, чтобы помочь ему спастись от смертельной петли. Конечно, поскольку это был день суда, пришлось заплатить по счетам. Это просто справедливость. После всего. Что, старый приятель страдал от страха в океане? Однажды ночью ему это рассказал персонал. Ну и чудненько. Старый морской пес учинил столько раздоров со своей активностью в профсоюзе, что правильным было бы похоронить его в море. Далеко от родины. Он помогал поставить страну на колени за все эти годы мстительных промышленных акций. Негарантированные забастовки — это оскорбление самому значению демократии. Именно такой человек, как Доуз, разрушил волю народа. Вызвал на поединок отцовскую систему, которая одно время правила миром и заботилась о своих подданных. Без вторжения профсоюза система здравоохранения была бы приватизирована уже сейчас. Сколько рабочих часов было потеряно из-за незначительных предрассудков выскочивших коммунистов? Эти люди ненавидели народ. Запугивали его, и манипулировали, и распространяли свое истинное равнодушие. Отказывались уважать лучших среди себя, уважать более образованных людей, которые построили функционирующую систему. Было невозможно измерить ущерб, который такие, как мистер Доуз, нанесли обществу. Тысячи трусливых клонов в плоских кепках. Бутылки с горькой гадостью. Чипсы и корнишоны. Ни одной своей мысли у большинства таких. Никакого жизненного опыта, за исключением мытья пола в магазине.

Доуз повернулся к Джеффрису и сказал ему: «Отъебись!» Он был в шоке. Такой язык действительно был непристоен для старого человека. Который должен лучше это понимать. Может быть, дозировка не была достаточно сильной. Он вынул платок из кармана и нагнулся над умирающим человеком, засунул платок ему в рот. Растянул челюсть. Его клиент сопротивлялся. Сжал зубы изо всех сил. Но Джонатан был сильнее. Что-то щелкнуло, и на грудь человека выпал зуб. Это удивило Джеффриса, но потом он понял, что это были вставные челюсти. Он поднял зуб и держал его большим и средним пальцем. Это было мило. Он подумал о том, чтобы забрать зуб в коллекцию, но увидел часы и решил взять их. Сунул сломанный зуб обратно в рот. Он счел его ругательства обидными. Было неприемлемо так обойтись с профессионалом, который только пытался помочь. Он продолжал говорить и видел, как сознание умирает в глазах Доуза. Человек, уходящий в могилу, которую так умно изобрел Джеффрис. Загнанный в шелуху тонущего корабля, который уходит на отдых в постели океана. Слишком глубоко, чтобы пытаться спастись. Темный мир, недостаток кислорода. Его товарищи-моряки мертвы. Гниют вокруг него. Доуз забыт. Клаустрофобия сжимает его по мере того, как океан затягивает скрипучий корабль. Каждая секунда потенциально может оказаться его последней секундой. Он ждет, пока скорлупа расколется и море просочится внутрь. Рука мистера Джеффриса на запястье Доуза. Стройные пальцы более молодого мужчины окружают старую кость. Отшлифованный ноготь его большого пальца нажимает на кончик указательного. Давление на хрупкую старую кость возрастает. Если бы он хотел, он мог бы сломать ему руку. Но он не был садистом. Физическая жестокость груба. Насилие отталкивающе. Доуз помогал коммунистам, атеистам, большевикам, которые поклонялись Владимиру Ленину. Троцкому. Сталину.

Мистер Джеффрис взглянул на документальный фильм и осознал, что последний скинхед почти закончил свой акт надругательства. Девушка не способна больше сопротивляться. Несомненно. Еще одна волна страха накрыла ее, когда она увидела что-то, что было скрыто от глаз зрителя. Он смотрел этот фильм раньше и знал, что в крыле комнаты сидела собака. Окончательная деградация в наводящей ужас демонстрации бессердечности. Разве для этих людей ничего не являлось святыней? Он провел пальцами по лезвию ножа, когда четвертый мужчина кончил с варварским ревом. Оторвался от нее. Каков сорт нечеловеческих существ, которые совершают такие акты? Это не было приятным просмотром, но это было необходимостью. Чтобы понять, что происходит за закрытыми дверьми террас, мимо которых он ездит в больницу. Это те самые улицы, на которых живет Руби. Это тот случай, когда Руби узнала правду о своих пациентах. Оставила свои детские штучки. Поняла, что не было добра в людях, которых, как казалось, она любила. Этот неонаци Стив Роллингс. Эта ведьма-лесбиянка Перл Хадсон. Ненормальный Дэниэл Рафферти. Коммунист Рон Доуз. Все, за что она держалась, прогнило до ядра.

Он понимал отвращение Руби к этому жестокому изнасилованию и знал, что появление собаки доведет ее до грани. Она была мягким человеком, и он помогал ей закалиться. Такой способ был самым честным. Это как раз о том, как должны проводиться завершающие удары. С тем же драматизмом, что и в зале суда. Единственным утерянным ингредиентом была признательность благодарной аудитории. Но Руби была хорошим физическим образчиком. Простым. Но осведомлена о своем окружении. Она не была ссохшейся оболочкой, проклятой едва функционирующим разумом.

Он настроил звук, и фильм стал отчетливо слышим. Повернул Руби лицом к экрану и подготовился завершить ее жизнь. Подождал лая эльзасского пса. Зверь ревел, перекрывая говорящих, и теперь уже появился на экране. Его пасть пенилась. Беспокойный. Встал в позицию. Девушка из фильма неожиданно отыскала силы, чтобы сопротивляться, но ее крепко держали, и у нее не было шанса. Скоро она еще больше будет унижена. Это была полная извращенность, и это было страшно смотреть. Он заметил панику в глазах Руби, когда собаку выдвинули на первый план. Девушка и собака пытаются спастись.

Он придвинулся ближе. Он даст Руби немного посмотреть на это, а затем аккуратно перережет ей горло. Подержит ее, когда она будет, умирая, истекать кровью. Она заберет эти воспоминания с собой в вечность. Он проник в ее мучившуюся душу. Понял ее тоску. Поднял нож и почувствовал, что его нос разрывается от боли, а перед глазами все расплывается от ужасного удара по голове. Боль выстрелила через голову, и он был уверен, что шлюха сломала ему нос. Джеффрис стоял и пытался восстановить самообладание, и тогда ботинок медсестры ударил в его пах, платформа ее ботинка заставила его согнуться, и второй удар свалил его на диван. Его тошнило и рвало. Он оставался спокойным несколько секунд, ждал, пока боль утихнет.

Медсестра Джеймс израсходовала свои силы. Он это знал. Но и он устал. Выдохся. Он ничего не мог слышать. Почему-то схватился за грудь. Заметил, как диван стал заляпываться кровью. Это было неприемлемо. Он был полон негодования на медсестру за то, что она напала на него. Она, несомненно, заплатит за такую дерзость. Боль должна отпустить, но она не проходит. Он почувствовал слабость. Кровь стала пропитывать обивку. Он попытался сесть и закончить работу, но с удивлением обнаружил, что его тело его не слушается. С минуту он боролся с этим, а затем снова упал назад. Осознал, что нож вошел в его грудь. Вошел близко к сердцу.