Беломорские старины и духовные стихи. Собрание А. В. Маркова

По морю, морю карабь пловёт,

Алилуй, алилуй! Господи помилуй!

Он со аньделамы да со арханьделамы...

На сёмом-то году на восьмой тышяшшы

Наежжал тут царишшо Грубиянишшо.

Он кнезей-то, бояр всех повырубил,

Молодых-то кнегин он в полон берёт. (2)

5 Блаѓоверного-то цяря Фёдора

Под собя он склонил, голову́ срубил;

Оставалосе ёго да цядо милоё,

Оставалосе да цядо милоё,

Цядо милоё да Егор-о Храбрыя,

10 Уж он стал-то Егорья ёго муцити

Всема ты мукамы да рознолицьныма,^а

Всема мукамы да разнолицныма.^а

Уж он стал-то Ёгорья да топором ёго рубить,

Топором-то рубить да он пилой пилить;

15 У пилы-то как зубъё прикро́шилосе,

□ топора лезьё приломалосе;

Как Ёгорья-света ёго то неймёт.

Он того вор-собака не пытаитце:

Уж он взял-то Ёгорья за жолты́ ёго кудри,

20 Уж он стал-то Ёгорья на воды́ топить,

На воды ёго топить да колясом вертеть;

Колясо-то в шшапъё всё приломалосе;

Как Ёгорья-света^б его то неймёт.^в

Он того-то собака не пытаючи,

25 Уж он стал-то Ёгорья во котли ёго варить, (2)

Во котли ёго варить да колясом вертеть;

Под котлом-то росьтёт да трава-мурава,

На травы-то цьветут цьветы́ лазу́рёвы,

Во котли Ёгорей стоём стоит,

30 Он стоём-то стоит да сам стихи поёт,

А стихи поёт херувимския.

Он того-то собака не пытаючи,

Уж он взял-то Ёгорья за жолты́ кудри,

Он повёл-то Ёгорья во цисто́ полё,

35 Он копал там Ёгорью тёмны по́грёбы,

В долину-ту он копал да тридцети сажон,

В ширину ту он копал да двадцати сажон,

В ширину-ту копал да двадцети сажон,

В глубину он копал да сорока сажон;

40 Он бросал тут Ёгорья в тёмныя погребы,

Он решатоцькой Ёгорья заде́рьгивал,

Муравой-травой всё замуравливал,

Он жолты́м песком ёго засыпывал,

Он пеньём ёго, колодьём всё заваливал,

45 Серым ка́менем всё закапывал.

Поежжат вор-собака, похваляитце:

«Не бывати-то Ёгорью на святой Руси, (2)

Не видати-то Ёгорью да родной матушки свое́й!» (2)

По ёго ли-то молитвам по Исусовым (2)

50 Выпадала з гор да пыль-погодушка;

Всё пеньё-то, колодьё всё розвеяло,

Серо каменьё всё роскатывало,

А жолты-то пески да все розвеяло,

Ведь решатоцьки да все розьде́рьгало,

55 А решатоцьки все роздерьгало.

Выходил тут Ёгорей да сьветую Русь, (2)

Он пошол тут Ёгорей во Божью церьков,

Он пришел тут Ёгорей во Божью церькву, —

Во Божьёй-то церьквы́ да стоит мать ёго родна, (2)

60 Уж как мать-та стоит да Богу молитце.

Тут спрого́ворил Ёгорей ро́дной матушки:

«Уж ты мать ли моя да ты родимая!

Бласлови-ткось ты меня да сесь поехати

Ко тому ли к цяришшу Грубиянишшу; (2)

65 Я срублю-то, срублю ёго буйну голову,

Я срублю-то срублю да буйну голову,

Я пролью-то, пролью да кроф-ту тотарскую ёго,

Я пролью-то пролью кроф тотарскую,

Отмешшу-то обиду християньскую».

70 Вот и конь-то ёго да лошадь добрая

В погребах-то стоит да на семи ц́епях.

Тут пришол-то Егорей на широкой свой на двор,

Он и брал-то свою лошадь добрую.

Только видели Ёгорья ёго седуцись,^г

75 А не видели Ёгорья ёго поедучи;

Из желта́ песка только курёва́ пошла.

Приежжал тут Ёгорей ко крутым горам,

Как спушшалса Ёгорей со добра́ своя́ коня,

Тут зговорил Ёгорей он крутым горам:

80 «Розодвиньтесь-ко вы, круты горы,

Пропусьтите-кось меня проехати;

Я из вас буду рубить брёвна крепкия,

Уж я буду из вас строить церьквы Божия».

Поежжал-то Ёгорей во цисто́ полё:

85 Во цистом-то поли, гледит, поли — да сёстры ро́дныя его,

И у их-то на их^д платьё изь ёловой ис коры,

Как и волосы отрошшоны до ног своих,

Тут и взял-то Ёгорей ро́дных се́стрицов своих,

Он волков-то отпусьтил да во чисто́ полё:

90 Приежжал-то к цяришшу ко Грубиянишшу,

Он скрыцял-то, зыцял да зыцьным голосом своим:

«Выходи-тко ты, цяришшё, да на красно́ своё крыльцё,

Я срублю-то, срублю твою буйну голову,^е

Я пролью-то, пролью да кроф тотарскую,^е

95 Отмешшу я всю обиду христеяньскую,

Отмешшу всю обиду хрестияньскую».

Как вышол он ведь на красно́ крыльцё:

«Уж как полно, Ёгорей, нам с тобой сердитисе,

Уж мы станём-ко с тобой да ведь миритисе».

100 Он срубил-то, срубил ёго буйную голову,

Он пролил-то, пролил да кроф тотарскую,^е

Отместил он обиду всю христеяньскую.^е

Приежжал-то Ёгорей к ро́дной матушки своёй.

У цяря было да у богатыя^а

Уж как доць была да всё красавиця.

Отпросилась в Росию к цярю белому,

Во гости-то поехала да к доц́ерям ёго.

5 Она спрашиват у их да доц́ерь ёго:

«Вы скажите-тко, вельможи цярьския:

Уж как кто-то сотворил да соньцё красноё?

Уж как кто-то сотворил да млад светёл месе́ць?

Ишше кто-то сотворил да зьвезды мелкия?»

10 Тут спрого́ворят вельможи вот и цярьския:

«Уж как соньцё сотворил Господь Христос да цярь небёсныя».

Ишше спрашиват Елена всё красавиця:

«У вас хто-то сотворил да ц́ерьквы Божьии?

Уж как шшо жа у вас есь да во Божьи́х ц́ерьквах?»

15 Отвец́ели тут вельможи да цярьския:

«У нас есь свешшеники, отци духовныя».

Тут Еленушка да всё изьведала,

На[456] поехала домой да ко родителям,

Она спрашиват своих да ведь родителей:

20 «Отпусьтите-ко миня в Росию нать кресьтитисе».

Тут родители на ей да осерьдилисе.

Уж как зделалось у их со́дбишшо,

Тут потребовали цяря да ведь во со́дбишшо;

Тут пошол ведь цярь богатый ведь во содбишшо.

25 Он идёт домой, понивши буйну голову,

Потупя́ идёт да воци ясныя,

Ронит, плачёт горючи́ слёзы.

Тут выходит тут стрец́еть ёго да молода жона:

«Ты цёго жо, цярь Огафей, ты невесёл есь,

30 Ты идёшь понивши буйну голову,

Потупя́ идёшь да оци ясныя?»

Тут спрого́ворил-то ей Агафей-цярь:

«Уж как же мне топерь да ведь не плакати?

Оцередь пришла моя да ехать к озёру

35 На сьедениё зьмеи да семиглавыя». —

«Ты не плаць-ко, цярь Агафей, не толкуй об том.

Уж как есь у нас доць Елена всё красавиця:

Мы наре́дим доць во платье само луцьшоё,

Запрегём мы лошадь свою добрую,

40 Засьтегнём корету красна золота,

Мы даём[457] ей ведь слугу, да слугу верную, —

Он сьвезёт ведь ей да как ко озёру».

Ны ведь при́звали свою да доць Еленушку,

Оны дели-то на ей ведь платьё само луцьшоё,

45 Посадили ей в корету красна золота,

Уж как куц́ера ей дали слугу верного.

Тут бежит ведь лошадь — только гром стоит.

Тут услышила Еленушка, да што нейдёт лошадь,

На повы́стала[458]-то ис кореты красна золота,

50 На гледит, шшо нет коня как доброго,

Уж как нет-ту у ей слуги верныя;

А гледит — леса стоят больши да забудушшия,

Ишше озёро стоит да больше всех того,

Кругом озёра есь да только ведь жолты́ пески.

55 Тут пошла Еленушка кругом да всё зоплакала,

Она дёржит-то в уми да Бога нашого,

Она и́дёт ведь да на жолты́ пески,

Она села тут да на жолты́ пески,

А сидит-то тут да плацитц́е.

60 Гледит, едет доброй молодець да на кони верхом.

Тут приехал он да ведь к Елёнушки.

«Ты не плаць, Елена, не рони-тко сьлёз.

Вот как я слегу́[459] да с добра́ коня,

Я топерь-то ведь да отдыхать буду.

65 Красно солнышко пойдёт да ведь ко западу,

Сьветёл де́нецёк пойдёт ко вецёру, —

Ты буди меня тогды да поскоре́ буди».

Вот сидит Елена да всё поглядыват.

Как ведь солнышко пошло да всё ко западу,

70 Сьве́тёл де́ниц́ёк пошол ко вецёру, —

Гле́ди́т: морё сине зволновалосе,

Тут летит зьмея да семиглавая,

Как летит зьмея да похвале́итце:

«Уж как мне-то пироги да припасёныя!»

75 Она стала тут будить да добра молодца,

На стронила свои сьлёзы на бело́ лицё,

Тут скоцил^б уда́лой доброй молодец

Он скоцил да на добра коня,

Обнажил свою да саблю вострую,

80 Он срубил у ей да петь голов долой,

Отвязал у ей да пояс шолковой,

Он сьвязал зьмею на пояс шолковой:

«На, веди, Еленушка, зьмею да во свой город ведь,

Ко Агафию веди да ко красну́ крыльцю».

85 Уж как он идёт Огафей на красно крыльцё.

«Ты скажи в ответ да ты не бойсе ведь.

Ты уйдешь ли ты во веру христиеньскую,

Ты поверишь ли во ѓоспода росьпятого?^в

90 Как нейдёшь во ѓоспода да все роспятого, —

Я спушшу зьмею да семиглавую».

Тут пошла Еленушка да зьмеёй домой.

На приходит ко отцу да ко Оѓапею;

Он выходит тут да на красно́ крыльцо,

95 Уж как видит, што идёт доць Еленушка,

На ведёт зьмею да всё двуглавую:

«Ты поверишь ли ведь в ѓоспода роспятого, —

Не спушшу зьмею да ведь двуглавую».[460]

Жило-то два брата два Лазаря.

А один-от был и Лазарь боѓатой,

А другой-от был и Лазарь ведь нужной.

Он и тридцеть лет да во гно́ишши жил.

5 Вот и пришол ведь Лазарь к брату да под окно:

«Уж ты, братец, братец, богатой Лазарь!

Ты подай-ко мне-ка милостыну Христа ради».

А тут бросалсэ ведь Лазарь по пле́ць в окно:

«Ты откуль мне-ка братець, какой пришол?

10 Мне-ка князи ведь, бояра-те братья мои,

Мне-ка купци торговы-те госьти мои.

Уж и подьте-ко-се два кобеля́,

Отгоните-ко вы Лазаря от широких ворот».

От и пошли ведь^а два кобеля́,

15 От и Лазареву душу да напитали,

По подстолью крохи да назбирали.

Пошел Лазарь да во цисто по́лё,

Уж как змо́лилсэ Лазарь Ѓосподу Боѓу:

«Уж ты выслушай, Ѓосподи, моленье мое:

20 Как молитвы-ти да как ведь Лазаревы:

Как пришли ты, Ѓосподи, мне двух аньделов,

Мне не кротких, мне не смирных, не милосьливых.

Не́ц́есно душу мою вы́ложите,

Крюком, боком мою да душу вытените,

25 А сьнесите мою душу да в муку вечную;

Как того моя душа да уготовала.

На довольнё на сём свети нацарьсьвовала».

Услышал Ѓосподи мо́леньё ёго,

Как молитвы ёго да ведь как Лазарёвы,

30 Как прислал ёму Ѓосподь двух аньделов,

Ёму кротких, и смирных и милосьливых;

Уж как чесно-то ёго да душу выложили,

Положили-то ёго душу на серебряно блюдо,

Как сьнесьли-то ёго душу в пресьветлой рай;

35 Как того ёго душа уготовала.

Как у Лазаря имениё всё прахом взяло́сь,

Как житьё-бытьё богачьво водой рознесло.

Как пошол ведь и Лазарь да в чисто по́лё,

Как молитце Лазарь и Ѓосподу:

40 «Уж ты услыши, Ѓосподи, моленьё моё,

Как молитвы мои, да эти праведныя;

Пришли мне-ка, Ѓосподи, двух аньделов,

Мне-ка кротких, и смирных, и милосьливых;

Шчобы чесно мою душу да выложили,

45 Положили б мою душу на серебряно блюдо́.

А сьнесите-ко мою душу в пресьветлой рай;

Как тоѓо моя душа да уготовала».

Тут услышал ведь Ѓосподи молитвы ёго,

Как и по́слал ёму Ѓосподь двух аньдело́в,

50 Как не кротких, не сьмирных, не милосьливых.

Как и не́ц́есно его да душу вытянули,

Крюком, боком ёго да душу вытянули,

Как сьнесьли ёго душу в муку вечную:

Как того ёго душа да уготовала,

55 На довольнё на сём свети нацарьсьвовала.

Тут увидял Лазарь брата во раю́,

Он спросил у Лазаря, брата своёго:

«Уж ты, брате, брате, убогой Ла́за́рь!

Уж ты дай-ко мне, братец, хоть мизёнка воды,

60 Омочи мои уста, да хоть в огни не гореть».

Уж как стал Ефимьян-князь Боѓу молитце:

Он на кажную пе́тьницу постилсэ,

Он на кажную, суботу причашшалсэ,

Он просил у Ѓоспода отродья:

5 «Ѓосподи, Господи, Царь небесной!

Дай, Ѓосподи, мне отродья —

Он муського полку, либо женьского».

Как во сьнях ёму Боѓородица явилась,

На святым своим ѓла́сом прогласила:

10 «Уж ты стань-кось, Ефымьян, да пробудисе,

Клюцёвой свежой водыцёй умойсе,

Тонким белым полотеньцём утрисе,

От жоланья ты ведь Ѓосподу помолисе,

Ко святому-ту Николы со сьлёзамы.

15 Ты поди-тко во ложнюю во спальню:

Как кнегина тобе сына спородила.

Окресьтите-ко младеня, омолите,

Нарекайте-ко ёму имя да Олёксеём,

Олёксеём ёму Божьим Чёловеком».

20 Уж как стал Ефимьян да пробудилсэ,

Он от крепкого-то сна да прохватилсэ,

Клюцёвой свежой водыцёй умылсэ,

Тонким белым полотеньцём утёрсэ.

От жаланья он Ѓосподу помолилсэ,

25 Он сьвятому-ту Николы со сьлёзамы,

Он пришол-то во ложнюю во спальню, —

Как кнегина-та ёму сына спородила.

Он пошол-то к попам да к протопо́пам,

Ко большим-то он к чиновным к орхиреям.

30 Окрестили-то ёго, омолили,

Нарекли́-то ёму име Олёксеём.

У кого-то росьтёт днём, да у ёго цёсом,

У кого росьтёт неделёй, у ёго месецём.[461]^а

Уж как стал-то Олёксей да лет двенадцеть,

35 Уж задумал-то Ефимьян да ёго грамоты уцить.^б

Олёксею-ту свету грамотка даласе,

Как ёму-ту рукописаниё открыло.

Стал и Олёксей да лет сёмнадцать:

Тут задумал Ефымьян сына женити,

40 Как женидба-то Олёксею не даласе.

Уж как пошол Олёксей на ложню спальню

Со своёй он со кнегиной Катериной,

Во синях ёму Богородица евилась,

А сьветом-то ёму гласом прогласила:

45 «Уж ты стань-ко, Олёксей, да пробудисе,

Клюцёвой свежой водыцёй умойсе,

От жалания ты Ѓосподу помолисе,

Тому-то Миколы да со сьлёзамы.

Отвежи ты от собя да шолков пояс,

50 Привежи ты ко кнегины к Катерины,

Ты сойми-ко с руки да злацён персьтень,

Ты отдай своей кнегины Катерины;

Ты сойми-ко своё платьё цьветно,

Ты одень-ко на собя да чёрну ризу,

55 Ты уйди-ткось в карабельнию гавань,

Ты возьми-ткосе лёккую шлюпку,

Ты уедь-ко из Рымского царсва,

Ты бросай своё кнегину Катерину».

Тут ведь стал-то Олёксей да пробудилсэ,

60 Клюцёвой свежой водыцёй умылсэ,

Тонким белым полотеньцём утёрсэ,

От жалания он Ѓосподу помолилсэ,

Ко сьвятому Николы да со сьлёзамы.

Отвязал он от собя да шолков пояс,

65 Привязал своёй кнегины Катерины,

Уж он дал того цяря да злацён перьстень:^в

«Когды мой у тя перьстень роспае́тце,

Тогды увидишь Олёксея да Цёловека Божья».

Тут пошол-то он во гавань да карабельню,

70 Уж он взял-то себе да лёкку шлюпку,

Он уехал от ей проць да во пустыню.

Он молилсэ во пустыни да лет ведь тридц́еть;

Тут задумал Олёксей да проць уехать.

Он приехал тут во Рымскоё царьсво,

75 Он пошол тогды во Божию церьковь.

Тут вышол Ефимьян, да князь багатой,

Подават ёму милостину Христа ради;

Он примат от их милостину спасе́ну,

Он и молит за ёго да ведь и Боѓа.

80 А пришол ведь Олёксей да к Ефимьяну,

К Ефимьяну-ту пришол да под окошку,

Запросил он милосьтину Христа ради:

«Ты подай, Ефымьян да князь богатой,

Ради сына Олёксея Цёловека Божия».

85 Тут бросалась ёго мати да по плець в окно:

«Уж ты откуль идёшь, калика, где проживала ты?

Где ты видял Олёксея Цёловека Божия?»

Отвецял ёму калика да прохожалой:

«Уж и как-то я не видял Олёксея?

90 Мы в одной-то с им ведь келейки проживали,

Мы в одну-то с им ведь грамотку читали».^г —

«Ты поди-ткось к нам, калика, во полаты,

Ты живи-тко вместо сына Олёксея». —

«Я нейду-то к вам в полаты белокамянны;

95 Вы состройте-ко мне келью о крылецько».

Уж как тут Олёксей да зажил ведь,

Он Ѓосподу Богу тут молилсэ;

Он, и кушаньё ёму да посылали,

Как лакеи-ты ёму не доносили.

100 Собирались народ в Божью церьковь;

Тут зьделалось земноё тресе́ньё;

Повышли-то все из Божьёго храму:

«Куды мы топерь пойдём да сьвята искати?»

Отошли ко Ефимьяну да ко крылецьку —

105 К Ефимьяна-то ведь калика преставилсэ,

Он и дёржит в руки́ рукописаньё.

Ефимьян тут видит — Олёксей есь.

Уж и^д втепоры у жоны перьстень роспутилсэ,

Как ёго-то шолков поес отвязалсэ.

110 Тут пришол Ефымьян к рукописанью,

Уж он стал-то у ёго из рук как брати,

А ёму-то рукописаньё не далосе.

Тут пришла-то ёго ро́дная мати,

Как у ёго рукописаньё взяла же,

115 Матери рукописаньё далосе;

Тут и мати-та узнала, шщо Олёксей есь,

Олёксей есь да цядо ихно.

Она хватала-то свои волосы ведь в руки,

О кирпичьнёй-от пол она бросалась:

120 «Отцёго ты мне, Олёксей, да не сказалсэ?»

О жона-та ведь пришла ко ёго гробу:

«Ты цёго мне, Олёксей, да не сказалсэ?

Я поцясту к тобе в госьти бы ходила».

Каелса-то доброй молодець сырой земли,

Как сырой земли да сырой матери:

«Ты просьти-тко, мать сыра земля, да сыра ма́тёра,

Во перьво́м греху да ты меня просьти:

5 Я бранил отца да бранил матушку.

Во другом греху да ты меня просьти:

Уж я жил-то со кумой да со крестиною,

Уж я прижил у кумы да млада отрока.

А ешшо прими-тко, мать сыра́ земля,

10 Ты покай меня да во больших грехах:

Уж как езьдил доброй молодець да по чисту́ полю,

Я убил в поли́ госьтя да всё торгового».

Тут спрого́ворит ёму да мать сыра́ земля,

Мать сыра земля да сыра ма́тёра:

15 «Во перьво́м греху да ведь могу просьтить,

Шшо бранил отца да бранил матушку;

Во втором греху да ведь могу просьтить,

Шшо ты жил ведь со кумой да со кресьтиною,

Хошь ты при́жил, хошь ты с ей да млада отрока.

20 Во третьё́м греху да не могу просьтить,

Не могу просьтить да не могу покаети:

Ты ведь езьдил, доброй молоде́ць, да по цисту́ полю,

Ты не госьтя ты убил да не торгового,

Своего убил брата крестового,

25 Поруши́л своё да кресно знаменьё».^а

Уж как шли-пошли калики прохожа́лыя,

Уж как шесь калик пошло да со каликою

В Русалим город да вумолитисе,

Во Ердан-реки да покупатисе,

5 Ко Ѓосподьню гробу приложитисе,

Положили на себя да таковой закон:

Ешьли кто укра́дёт, кто убьёт,

Сотворит такой-от тяшкой блуд, —

Отпороть у тех белы-ти белы́ груди,

10 Вынимать тут ретиво́ серцо́ со пец́енью,

Вытегать тут рецистой езык со те́менью.

Тут ведь шли-пошли калики прохожалыя,

Оны шесь калик пошло да со каликою,

По пути пошли да по дорожоцьки,

15 Тут настрету едёт княсь Владымер стольнё-киевской.

Потихошеньку калики подвигалисе,

Понижошеньку да поклоне́лисе,

Ны просили тут по гривны красна золота

А на путь себе на дорожоцьку;

20 Понизёшеньку оны да поклоне́лисе:

«Вой еси ведь князь Владымер стольнё-киевской!

Уж ты дай-кось нам по гривны красна золота».

Тут спрого́ворил им князь Владымер стольнё-киевской:

«Уж как дело-то моё да всё заежжоё,

25 Ка́зна собина ведь завозная.

Уж вы по́йдите, калики, мимо Киёв-град,

Приворацивайте^а вы во Киёв-град

Ко Опра́ксеи ко королевичьни:

Накорьмить-то, напои́т она вас до́сыта,

30 Надаёт вам золотой казны да сколько надобно».

Понизёшеньку калики поклонилисе,

Ны в дорожицьку да ведь отправились,

По московскыя пошли да славной киевской.

Ны пришли калики ведь во Киёв-град

35 Ко Опраксеи да королевични.

На примала тых калик да чесью-почесью,

Накорьмила, напоила она до́сыта,

Надала́ им золотой казны да сколько надобно;

Отвела им спать да нову горьницю,

40 Атаманушка звала собе во спальницю,

На прельшшала атаманушка на больши́ грехи,

На больши́ грехи, тяжко́й великой блуд.

Тут сказал-то ей да атаманушко:

«Мне никак нельзя да ведь неможно быть,

45 Положон у нас да таковой закон:

Есьли кто украдет, да есьли кто убьёт,

Сотворит тяжко́й великой грех, —

Закопать^б ёго по поясу в сыру́ землю,

И пороть ёго да всё белы́ груди,

50 Вынимать-то рецисто́й езык со теменью,

Вытегать-то^в ретиво́ серцо́ со пец́енью».^г

Тут Опраксия да прогневиласе.

На пошла взела ведь цяшецьку-ту красна золота,

Положыла к атаману-ту во сумоцьку.

55 Заутра́ калики поднималисе,

Во дорожаньку да отправлялисе.

Наредила вслед слугу да слугу верного,

Запрегла она да лошадь добрую,

Как отправила вслед да за каликамы.

60 Тут насьтигли калик да на дорожичьки:

«Вы заце́м же взели ихну золоту цяшицьку?»

Тут нашли у атамана всё во сумоцьки.

Тут оны ведь брали атамана да за жолты́ кудри,

Тут пороли у ёго ведь белы́ груди,

65 Вынимали рецисто́й язык со те́менью,

Вынимали ретиво́ серцо со пец́енью.

Тут пошли калики ведь во Киёв-град,

Ко ѓосподьню гробу да помолилисе,

Во Ердан-реки да воскупалисе.

70 Тут назать пошли да по дорожацьки;

Оны клали ѓде ёго да во сыру землю,

Оны ведь идут, гля́жут: он стоём стоит,

Он стоём стоит да аки цьвет цьветёт.

На седьмом году восьмой тысещы

Наежжал цяришшо Грубиянищо. (2)

Он кнезей, бояр да всех повырубил...[462]

«Уж ты мати, ты мати да присьвятая!

Уж ты где, мати, спала-опочовала?» —

«Уж ты цядо, ты цядо возьлюблённое

Я спала-то ноц́есь, опочовала

5 У сьветой я реки да на Ёрдани,

У сьветой я воды да на Ерьтепи». —

«Тебе шчо, мати, ноц́есь во сьнях привидялось?» —

«Мне привидялось цюдён крест ѓосподён.

Как на том ли на кресте^а ты, цядо, росьпят.

10 На кого ты миня, цядо, да оставляёшь,

На кого ты миня, цядо, спокидаёшь?» —

«Ты не плачь^б-ко, моя мати присьвятая!

Оставляю тибя, мати, на Ивана,

На того ли я Ивана Богослова.

15 Уж я в перьвой-от день, мати, росьпят буду,

Я на дру́гой-от день, мати, погребусе,

Я на третей-от день, мати, воскресну.

Уж я сам на неби, сам да возьнесусе

Я со славою да всёй с ѓосподьнёй.

20 Уж я сам по тебя да, мати, буду,

Уж я сам ли ись тебя да душу выну,

Я кладу твою душу да на серебряно блюдо,

Отпоём твою душу со попамы,

Со попамы, со дья́ка́мы, со прец́е́теньникамы,

25 Со прец́е́теньникамы да сь ц́ерьковныма,

Со большима цинамы со арьхиреямы.

Посажу твою душу да за престолы».^в

Уж как жил-то был Микитушка^а да всё бога́тый князь.

У ёго был то Добрынюшка да всё Никитич млад.

Как Никитушка-то пожил по сёму свету,

Оставалась у ёго да вдова ц́есная.^б

5 Уж как жил-то был Микитушка да все бога́той князь.

У ёго было да цядо милоё,

Как Добрынюшка да всё Микитичь млад;

Оставалсэ с ро́дной маменькой с цёсной вдовой,

Как с Офимъёй он да с Олёксандровной.

10 Как была-то там прослышила[463] Плакун-река:

Как збиралисе туды бога́тыря́ пресильния;

А купалисе оне да во Плакун-реки.

Поежжал Добрынюшка Микитичь млад

Он купатисе да во Плакун-реку́.

15 Не спушшала-то его да ро́дна маменька,

Как цёсна вдова Офимъя Олёксандровна:

«Ты не езди-ко, Добрынюшка Микитичь млад;

Ищэ есть-то там три струи, да струи быстрыя:

Запловёшь, Добрынюшка, да за третью́ струю,

20 Прилетит з горы да зьмея лютая;

Зьмея лютая дьвенадцети-хобо́тная,

Унесёт она тебя на высоку гору́

Малым детоцькам да на сьеденьицё».

Тут спрого́ворил да всё Добрынюшка,

25 Как Добрынюшка да он Микитичь млад,

Он спрого́ворил да ро́дной маменьки:

«Ты послушай-ко, моя да ро́дна маменька,

Ты ц́есна́ вдова Офимъя Олёксандровна!

Блаѓословишь — пойду, и не блаѓословишь — пойду

30 Я купатисе да во Плакун-реку».

Тут спрого́ворит да всё цёсна вдова,

Офимъя есь да Олёксандровна:

«Ты послушай-ко, Добрынюшка Микитиць млад:

На коѓо ты оставляёшь золоту казну,

35 На коѓо ты спокидаёшь молоду жону?»

Как спрого́ворил Добрынюшка Микитичь млад:

«Ты послушай-ко, моя да ро́дна маменька,

Ты цёсна вдова Офимья Олёксандровна:

Как не приеду-то я к вам дьвенадцеть лет —

40 Розьдели-ко ты да золоту казну,

Золоту казну да ты на три части:^в

Уж ты перьву чась^г бери сама себе,

Да другую чась да молодой жоны,

Уж ты третью чась да по Божьим ц́ерьквам,

45 По Божьим ц́ерьквам всё по мана́стырям».

Брала маменька да золоты клюци,

Отмыкала там да ко́ваны́ замки,

Приносила там ему да ёму плётоцьку,

Она плётоцьку да и’ семи шолков

50 Завоженьиця да ро́дна дедушка,

Подареньиця да ро́дна батюшка.

Поежжал Добрынюшка Микитиць млад

Он купатися да на Плакун-реку́.

Приежжал Добрынюшка да он к Плакун-реки́,

55 Он пошол купатисе да во Плакун-реку́;

Уж он заплыл там Добрынюшка да за перьву́ струю,

Переплыл он за втору струю,

Ищэ за́плыл он да за третью́ струю.

Прилятала^д там да зьмея лю́тая,

60 Змея лютая дьвенадцети-хобо́тная,

Роспусьтила-то она свои восры́ кохти,

Ка хотела там хватить Добрынюшку Микитиця.

Тут спрого́ворил Добрынюшка Микитиць млад:

«Как не ц́есь тебе, да зьмея лютая,

65 Зьмея лютая дьвенадцети-хобо́тная,

Как не ц́есь тебе хватать да со быстро́й струи.

Полетай-ко ты, зьмея, да во цисто́ полё,

Во цисто полё, да зьмея, битисе,

Зьмея, битисе, зьмея, рубитисе».

70 Полетала там зьмея да во цисто́ полё.

Как поехал там Добрынюшка Микитичь млад,

Приежжал Добрынюшка да во цисто́ полё;

Как схватилисе оны с люто́й зьмеёй,

Как броси́ла там зьмея люта́ да о сыру́ землю,

75 Тут Добрынюшки да мало можитц́е.

Уж ка спомнил тут Добрынюшка да эту плётоцьку,

Эту плетоцьку да и’ семи шолков

Завоженьиця да ро́дна дедушка,

Бласловленьиця да ро́дна батюшка, —

80 Изломил как у зьмеи дьвенатцеть хоботов.

Тут змолиласе Добрынюшки люта зьмея:

«Ты спусьти, Добрынюшка, да всё Микитиць млад,

Малым детоцькам на восьпитаньицё.

Я даю[464] тебе силу несьметную —

85 Некого́ не будет как сильне тебя.

Ты поди, Добрынюшка, да во цисто́ полё:

Ищэ есь там три колодця три глубокия;

Уж ты выпей там да клюцёво́й воды, —

Как прибудёт тебе сила несметная».

90 Ка спусьтил тут Добрынюшка люту́ зьмею,

Как поехал там Добрынюшка да во цисто́ полё,

Он нашол там три колодця три глубокия,

Три глубокия да три ключёвыя;

Уж он випил там воды да из колодця перьвого — силы прибыло;

95 Как в другом колодци выпил — услышил силу несьметную;[465]

Он ис третьёго колодця выпил клюцёвой воды —

Он и зделалсэ во гноищы, во бо́лищы.

Там лёжал Добрынюшка да во цисто́м поли,

Он просил, молил да уж он Ѓоспода,

100 Он просил, молил себе здоровьиця;

Как услышал там Ѓосподь ёго молитву всё,

Он послал ёму да всё аньдела,

Ему андела да всё арханьдела,

Излицить Добрынюшку Микитиця.

105 Прилетал к ему аньдел, арханьдел всё,

Излицил тут Добрынюшку Микитиця

Луцьше старого да хра́бре прежного.

Ка скрыцял-зыцял Добрынюшка да зыцьным голосом:

«Уж ты лошадь ты моя, да лошадь добрая!

110 Ты лети ко мне да ис циста́ поля́;

Мы поедём-ко домой да к ро́дной маменьки,

К родной маменьки Офимъи к Олёксандровны,

Ли к моёй жоны да к молодой жоны».

Прилетал к ёму да его доброй конь;

115 Обуздал он своёго добра́ коня,

Полетал Добрынюшка да он к лютой зьмеи,

Он убил приехал всё люту́ зьмею,

Он убил у ей да малых детоцёк,

Розорил ее́ да ее жительсьво.

120 Приежжал домой Добрынюшка да ко свою двору —

Не выходит там стрец́еть да ро́дна маменька,

Не выходит там стрец́еть да молода жона.

Он увидял тут да мала юныша:

«Ты скажи-ко мне, да малой юнышок,

125 Ишше есь ли у меня жива да ро́дна маменька,

Как ц́есна вдова Офимъя Олёксандровна?

Ишше есь ли у меня жива да молода жона?»

Тут спрого́ворил да малой юнышок:

«Ишше есь жива да твоя родна маменька,

130 Как цясна вдова Офимъя Олёксандровна:

Как ушла она до по Божьим ц́ерьквам,

По Божьим ц́ерьквам да всё по мана́стырям

Отдавать она да золоту́ казну;

Как уехала твоя да молода жона

135 Во Божью ц́ерьковь да всё венчатисе

Со Олёшенькой да со Поповицём».

Поежжал Добрынюшка ко Божьёй ц́ерьквы,

Заходил Добрынюшка да во Божью ц́ерьковь,

Он срубил-то у Олёшеньки да буйну голову.

140 Уж он брал Добрынюшка да молоду жону,^е

Он приехал ведь Добрынюшка во свой он дом.

Ходил, гулял Дунаюшко^а из орды в орду,

Сын Иванович да из Литвы в Литву,

Загулял Дунаюшко да к королю в Литву,

Ко тому ли королю да к Ляхоминскому.

5 Королю служил да ровно деветь лет.

Как король любил да крепко жаловал,

Королевишша-та любила пачэ короля.

Уж я днём служил да всё во чашницьках,

Поутру́ служил да я во стольницьках,

10 Вец́ёру служил я у Настасьюшки да у кроватоцьки,

У королевишни да у право́й руки,

У право́й руки да на бело́й груди.

Заводилсэ-починялсэ у того ли короля да Ляхоминьчкого[466]

А на всех кнезей, купцей торговыих,

15 Как на всех хресьянушок прожитошьних.

Ишэ звали тут Дунаюшка да на поцесьтён^б пир,

Унимала как Настасья королевишьня:

«Не ходи, Дунаюшко, да на почесьтён пир;

На пиру, Дунаюшко, да наедаисьсе,

20 До повалушка да зелена вина да напиваисьсе, —

На ц́есно́м пиру до станешь хвастати,

Ты похвастать душочькой Настасьёй королевичьней».

Не послушал тут Дунаюшко да сын Ивановиць,^б

Он пошол-то к королю да на поче́сьтен пир.

25 Ищэ все-то на пиру да сидят пьют, едят,

Ищэ все да на чесном да они кушают,

Как белу́ю лебедь они рушают,

Как серо́го гу́ся сидят счи́пают.

Ищэ все-то добры молодцы да сидят хвастают,

30 Ищэ тот ведь хвастат тем, иной — иным:

Как богатой хвастат золотой казной,

Ищэ умной хвастат родимо́й сестрой,

Как безумной хвастат молодой жоной,

Как сильнёй-то хвастат силой несьметною,

35 Доброй молодец да он добры́м конём,

Как нец́ем — Дунаюшко он сидит не пьёт, не ест,

Он сидит не пьёт, не ест, не кушаёт,

Белой лебеди да он не рушаёт,

Как сера гуся сидит не щы́па́ёт,

40 Как нец́ем-то доброй молодец сидит не хвастаёт.

Как спрого́ворил король да Ляхоминьцькия:

«Ты цёго, Дунаюшко, сидишь не пьёшь, не ешь,

Сын Ивановиць, да ты не кушаёшь,

Белой лебеди да ты не рушаёшь,

45 Как сера́ гуся да всё не щыпаёшь?

Как нецем ты, доброй молодець, сидишь не хвастаёшь?

Разьве месьтечко-те не по отчыны,

Разьве цярою^б тебя обно́сили,

Али дурак, пье́ниця над тобой не надсьмеялисе?»

50 Тут спрого́ворит Дунаюшко да сын Ивановичь:

«Мне-ка местечько да есьть по вотчыны,

Меня цярою^б да не обно́сили,

Дурак, пьениця-то надо мной не натьсьмеялисе.

Ище не́ц́им мне-ка добру молодцу похвастати;

55 Разьве тем мне добру молодцу похвастати:

Я ходил, гулял да из орды в орду.

Из орды в орду да из Литвы в Литву,

Загулял Дунаюшко да’ королю в Литву,

Ко тому ли королю да к Ляхоминьчькому.

60 Королю служил да ровно деветь лет;

Как король любил да крепко жаловал,

Королевна-та любила пачэ ко́роля́,

Как Настасьюшка да у души дёржит.

Уж я дьнём служил да всё во цяшьницьках,

65 Поутру́ служил я во стольницьках,

Вецёру служил я у Настасьюшки да у кроваточьки,

У королевишьни да на право́й руки,

На право́й руки да на бело́й груди».

Эти речи^в королю во слух па́ли́,

70 Ляхоминьчькому да за беду стали,

За беду стали да за великую.

Тут скрыцял, зыцял король да зычьным голосом:

«Палачи^в, вы палачи^в да немило́сьливы,

Вы тотаровя да есь булатныя![467]

75 Вы берите-ко Дунаюшка да за белы́ руки,

За белы руки да за жолты́ кудри,

Вы ведите-ко Дунаюшка да на конюшен двор,

Вы садите-ко да на добра коня,

Вы везите-ко да во чисто^в полё,

80 Вы кладите буйну голову на плашочьку,

Как на ту ли плашочьку на липову,

Как на ту ли плошшадь на кровавую,

Вы рубите у ёго да буйну голову».

Старшой кроетьц́е да он за среднёго,

85 Средней кроетьц́е да он за ме́ньшого;

От меньшо́го королю отьвету нет.

Он скрыцял, зыцял да во второй након:

«Палаци^б вы, палаци^б да немилосьливы,^г

Как тотаровя ли вы булатныя!

90 Вы берите-ко Дунаюшка да за белы́ руки,

За белы руки да за жолты́ кудри,

Вы ведите-ко Дунаюшка да на конюшен двор,

Вы садите-ко да на добра́ коня,

Вы везите-ко да во цисто^б полё,

95 Не по улици везите, по зау́лочью,

Вы кладите буйну голову на плашоцьку,^б

Как на ту ли плашоцьку^б на липову,

Как на ту ли плошшадь на кровавую».

Ишше брали тут Дунаюшка да за белы руки,

100 За белы руки да за жолты́ кудри,

Как вели Дунаюшка да на конюшен двор,

Как садили тут Дунаюшка да на добра́ коня.

Как скрыцял, зыцял Дунаюшко да зыцьным голосом:

«Палаци, вы палаци да немилосьливы,

105 Как тотаровя были́ булатныя!

Вы везите-ко Дунаюшка да вдоль по улоцьки

Мимо те ли-то окошоцька Настасьины».

Повезьли Дунаюшка да вдоль по улоцьки

Мимо те ли-то окошоцька Настасьины.

110 Как скрыцял, зыцял Дунаюшко да зыцьным голосом:

«Ты просьти, прошшай, да зо́ря́ белой свет!

Прошшай, душоцька Настасья королевишьня!»

Ишше сьпит Настасья, не пробудитц́е;

Он скрыцял, зыцял да во второй након;

115 Все палатушки да с угла на́ уго́л да покачалисе,^д

Ставники́ в окошках покоси́лисе,

Кисова́ кровать да подломиласе,

Тут Настасьюшка да пробудиласе;

Как бросаласе Настасьюшка по плець в окно:

120 «Палачи,^в вы палаци^б да немилосьливы,

Как тотаровя были булатныя!

Вы везите-ко Дунаюшка да на широкой двор,

Вы берите злата, се́ребра да скольки надобно».

Как везьли Дунаюшка да на широкой двор,

125 Ишэ брали злата, се́ребра да скольки надобно;

Ищэ брали с кабака го́ля́ кабацького,

Как рубили у ёго да буйну голову.

Как пошол Дунаюшко он ко солнышку ко Владымеру стольнё-киёвському.

Как не можот солнышко Владымёр стольнё-киевськой

130 Он прибрать не можот собе сужону,

Богосужону да богоряжону.

Тут спрого́ворит Дунаюшко да сын Ивановиць:^б

«Ты послушай-ко, солнышко Владымёр стольнё-киевской!

Уж ты дай-ко мне-ка две дружиноцьки,

135 Две дружиноцьки да две хоробрыя:

Одного дружиноцьку Микитушку Поповиця,

А другу дружиноцьку Олё́шеньку;

Я поеду к королю да к Ляхоминьцькому.

Как ведь есь у короля две доц́ери,

140 Как две доц́ери да две хорошия:

Одна доць-та есь Настасьюшка да королевишьня,

Не твоя слуга, да не тебе дёржать,

Не тебе дёржать да не тебе владать;

Как друга-та есь доць Опраксея-королевишьня —

145 Как та твоя слуга, да как тебе дёржать,

Как тебе дёржать да всё тебе владать».

Приежжал он к королю да к Ляхоминьчкому,

Ищэ взял у короля доц́ерь любимую,

Апраксеюшку да королевишьню,

150 Повели, повезьли да ко Владымеру да стольнё-киёвському.

Привезьли к солнышку Владымеру да стольнё-киевському.

Как осталсэ Дунаюшко да сын Ивановичь,

Он осталсэ там да во чисто́м^в поли

Дожидать-то душичьку Настасью королевишьню.

155 Он розьдёрнул там шатёр да во чисто́м поли,

Он наклал ведь лошади пшеници белояровой.

Приежжала там Настасья королевисьня,

Как розьдёрнула да свой шатёр поло́тьняной,

Отьвязала там добра коня от пшеници белояровой.[468]

160 Привязала своёго коня к пшеници белояровой.

Пробудилсэ тут Дунаюшко да от крепка сна,

Как пошол смотреть да лошадь добрую.

«Ты ставай, бога́тырь всё пресильния,

Мы поедём-ко с тобой да во цисто́ полё».

165 Как поехали оне да во цисто́ полё,

На своих оны да на добры́х конях.

Ишэ хлопнулисе оне да своей палиц́ей —

Как сбил Дунаюшко бога́тыря да проць з добра коня,

Как садилсэ тут Дунаюшко да на белы груди,

170 Ищэ спрашивал да у бога́тыря:

«Уж ты цьёй^б земли, да скажи, чьёй^в орды?

Ты цьёго^б отця да чьёй матушки?»

Тут спроговорит богатырь всё пресильния:

«Как бы я сидел да на твоих белы́х грудях,

175 Я не спрашивал не имени, не отчыны,

Я порол бы всё твои белы́ груди,

Вынимал бы ретиво́ серьцё со печенью».^в

Тут спроговорит Настасья королевишьня:^е

«Уж ты ѓой еси, Дунаюшко да сын Ивановичь!

180 Бытто ты не знашь своёй душоцьки Настасьёй королевисьни?»

Уж как брал Дунаюшко да за белы́ руки,

Цёловал Дунаюшко в са́харьни́ уста,

Как садилисе оны да на добры́х коней,

Поежжали к солнышку Владымеру да стольнё-киёвському.

185 Как приехали оны ко Владымеру да стольнё-киёвському,

Как садилисе да за срядны́ сто́лы,

За срядны́ столы́ да белоду́бовы,

Напивалисе оны да зелёна́ вина.

Тут Настасьюшка да росходиласе:

190 «Ты, Дунаюшко, да есь метно́й стрелеть,

Ты метно́й стрелеть, да я метней тебя:

Перестре́лю этот я злачён перьстень —

Некото́ра половинка не больше есь, не меньше всё».

Тут спрого́ворит Дунаюшко да сын Ивановиць:

195 «Ты поди, Настасьюшка, да во чисто́^б полё».

Тут спроговорит Настасья королевисьня:

«Ты просьти, Дунаюшко, да бабу пьяную,

Бабу пьяную да виноватую!

Я пойду к тебе да во цисто́ полё —

200 Уж как стрелишь ты меня да в ретиво́ серьцё:

Уж ты перьвой раз ко стрелишь, не дострелисьсе,

Как другой-от раз ко стрелишь, перестрелисьсе,

Уж как третей раз ведь стрелишь — мне-ка во белы́ груди.

У меня в грудях есь два младеня бытто жар горят».

205 Как пошли они да во цисто́ полё.

Ишше стрелила Настасья королевисьня,

Она стрелила да во злачён персьтень,

Перестрелила да ёго на́двоё.

Отошла она до во чисто́ полё.

210 Ишше стрелил-то Дунаюшко да сын Ивановичь;

Ищэ перьвой раз стрелил, да не дострелил,

Как второй-от раз стрелил, перестрелил,

Ищэ третей^ж раз-от стрелил прямо во белы́ груди;

Ищэ выпали ведь два младеня — бытто жар горят.

215 Как пришол Дунаюшко к телу Настасьину,

Он и тыкнул себе ножиком в белы́ груди.

Уж как жил-то был ведь Пе́т да Карамышов-ту.

У ёго-то не было малых детоцёк;

Как родилсэ у ёго да чядо милоё,

Как Козарин у ёго всё Петровиць.^а

5 Он ходил, гулял по широким сьветлым улицям,

Уж он рвал-то ведь у мальчиков да буйны головы,

Отрывал-то ведь у их да руцьки белыя.

Как отец батюшка на цяда милого да роспрогневалсэ,

Посадил ёго да в тёмну те́мницю.

10 Как ходила-ту к ёму сёстра родимая,

Как носила-ту ёму есву́ саха́рнюю.

Как пошла она ведь к брателку да во тюрашеньку

Как носила ведь ёму есву саха́рнюю,

Ка приехало-то к ей да три розбойника,

15 Увезьли как эту девушку да они в свой-от дом,

Заводили-ту метать да оны же́ребьи:

Как кому достанитц́е да красна девиця?

Красна девиця да она плакала,

За русу́ косу она хватаетьц́е,

20 О кирпишнёй пол да всё бросаетьц́е́,

Ко русы́ косы да приговариват:

«Ты коса моя, да коса русая,

Коса русая да красави́тая!

Ты вцяра, коса, была у батюшка,

25 Как у батюшка была, у матушки,

У того ли короля да Карамышова.

Кабы знал мой братёлко Козарин Петровиць,

Ищэ не́ дал бы вам, тотаровям, да на поры́ганьё,

На поры́ганьё да на потсме́ханьё».

30 Тут спрого́ворил тотарин всё поганыя:

«Ты не плаць, не плаць, девиця, не плаць, душоцька моя!

Заутра́ будём дуван дуванити.

Кабы ты мне-ка, девиця, доставаласе,

Розрубил бы я тебя на мелки дребески».

35 Как на то деви́ця не утешила.

За русу́ косу́ она хватаитьц́е,

О кирпишьнёй пол она бросаитьц́е,

Ко русо́й косы да приговариват:^б

«Ты коса моя да коса русая,

40 Коса русая да красовитая!

Ты вцёра, коса, была у батюшка,

Как у батюшка была, у матушки,

У того ли короля да Карамышова.

Кабы знал мой братёлко Козарин Петровиць,

45 Ищэ не́ дал бы вам, тотаровям, да на поры́ганьё,

На поры́ганьё да на потсме́ханьё».

Тут спрого́ворил тотарин всё поганыя:

«Ты не плаць, не плаць, девиця, не плаць, душоцька моя!

Заутра́ будём дуван дуванити,

50 Как о тебе будём да жеребьи метати мы.

Кабы ты мне-ка, деви́ця, доставаласе,

Я завел бы на тебя да платьё цьветное».

Как на то деви́ця не утешилась.

За русу́ косу́ она хватаитьц́е,^в

55 О кирпишьнёй пол она бросаитьц́е,^в

Ко русо́й косы да приговариват:

«Ты коса моя да коса русая,

Коса русая да красовитая!

Ты вцёра, коса, была у батюшка,

60 Как у батюшка была, у матушки,

У того ли короля да Карамышова.

Кабы знал мой бретёлко Казарин Петровиць,

Ищэ не дал бы тотарам на поры́ганьё,

На поры́ганьё да на подсме́ханьё».

65 Тут спрого́ворил тотарин всё поганыя:

«Ты не плаць, не плаць, девиця, не плаць, душоцька моя!

Заутра́ будём дуван дуванити,

Как о тебе будём жеребья метати мы.

Кабы ты мне-ка, девиця, доставаласе,

70 Уж я взял бы как тебя да за себя замуж».

Как на то девиця не утешилась,

За русу́ косу́ она хваталасе,

О кирпишьнёй пол она бросаитьц́е,

Как ко русо́й косы да приговариват:

75 «Ты коса моя, да коса русая,

Коса русая да красовитая!

Ты вц́ера, коса, была у батюшка,

Как у батюшка была, у матушки,

Как у того ли короля да Карамышова.

80 Кабы знал мой братёлко Козарин Петровиць,

Ищэ не дал бы тотарам на порыганьё,

На по́рыганьё да на потсме́ханьё».

Стоял братёлко Козарин Петровичь,

Он стоял у ей да под окошоцьком.

85 Приходил Козарин Петровиць он ведь к им ведь в дом,

Он срубил ведь у тотар да буйны головы,

Уж он брал свою сёстру родимую,

Он повёз к Петру к отцю да Карамышову.

Он привёз ту сёстру свою родимую

90 Он к тому Петру да Карамышову:

«Уж ты выкупи-ко у меня доц́ерь любимую,

Уж ты выкупи-ко златым, се́ребром».

Тут пришол к ему Пе́т Карамышов:

«Ты продай-ко мне свою[469] доц́ерь любимую!

95 Уж ты где-ка взял ее́ да во тёмны́х лесах?» —

«Я нашол твою ведь доц́ерь во тёмны́х лесах,

Во тёмных лесах да у розбойников».[470] —

«Мне не наб-то твоёго не злата, не циста се́ребра,

Я отдам тебе твою доц́ерь любимую».

У отця было да всё у вумного,

Как у матери да у розумныя

Родило́сь там цядышко да всё безумноё,

Как безумноё да неразумноё.

5 Поц́естёшеньку походит на царёв кабак,

До повалушка он напиваитц́е да зелёна́ вина.

Он спозналса там со девкамы, со вдовкамы, со блядкамы.

Он не слушаитц́е своей ро́дной матушки;

Поносил он ей словамы непорочныма.[471]

10 Ро́дна маменька на цяда милого да роспрогневалась.

Я пойду-схожу во гавань к карабельшицькам,

Карабельшицькам да к иностраньницькам:

«Уж вы ѓой есь, карабельшоцьки да добры молодцы!

Вы купите у меня да цяда милого,

15 Цяда милого, цяда любимого.

Моё чадышко как стоит он как петсот рублей;

Я возьму-то за его да стольки сто рублей».

Продала-то ро́дна маменька Иванушка,

Как Иванушка да цяда милого,

20 Цяда милого, чяда любимого.

Повела она да карабельшоцькам,

Карабельшоцькам да иностранныя.

«Ты не вора ли ведёшь к нам, да не розбойника?» —

«Я не вора к вам веду да не розбойника,

25 Своёго веду я к вам да цяда милого,

Цяда милого, цяда любимого».

Тут спрого́ворит Иванушко да цядо милоё:

«Уж вы ѓой есь, карабельшоцьки да иностранныя,

Вы заморцькия да добры молодцы!

30 Уж вы дайте моёй маменьки не сто рублей,

Уж вы дайте моей маменьки да ц́е́лу тысешшу.

Ишче я вам, доброй молодец, да зароботаю».

Ишшо дали ёѓо маменьки да ц́елу тысяшшу.

Как не пыль в поли да запыляитц́е,

35 Не березонька-та ко сырой земли да приклоняитц́е,

Как Иванушко да с ро́дной маменькой прошшаитц́е,

Он прошшаитц́е сь ей, роставаитц́е:

«Ты просьти-прошшай да ро́дна маменька!

По житью-бытью да ровно маменька,

40 По подобию есь зьмея лютая,

Зьмея лютая да семиглавая,

Семиглавая, была вила́вая!»

Ишче дали добру молодцу да ружьё ц́ельнёё,[472]

Ружье ц́ельнёё да копьё востроё.

45 Как ступил ведь доброй молодець да на черьлён караб,

По караблицьку^а да запохаживал,

Свое горюшко да запокликивал:

«Ты куда поди-ка, — горе вслед идёт;

Некуды от горюшка не деваисьсе,

50 Не деваисьсе, не потеряисьсе!»

Поежжал Иванушко да во цисто́ полё,

Во цисто́ полё да на добро́м кони.

Прилетела там Иванушку да пуля быстрая.

Ишшэ пал Иванушко да со добра́ коня;

55 Ишшэ па́ло его тело на сыру землю,

Как сера́м волкам да всё на во́еньё,

Цёрным во́ронам да им на граеньё.

Слу́цило́сь итьти да ро́дной маменьки

Мимо ето тело молодецькоё;

Спровадила ро́дна маменька да во сыру́ землю.

Уж как езьдил Скопи́н ровно три месеця,

Аливу, аливу![473] Скопи́н три месеця.

Ищэ взял-то Скопи́н ровно три города,

Аливу, аливу! Скопи́н три города:

5 Уж как перьвой-от город Шяратовськой,

Ка другой-от город Вержьвлютовчкой,

Ищэ третей-от город кумы^а Малютихи-вдовы.

Ищэ тут ли кумы́ за беду есь стало́,

За беду кумы́ стало да за великую,

10 Аливу, аливу! за великую беду.

Собирала кума да пир поц́есьтён стол.

Ищэ звали Скопина да на поц́есьтён пир

Ищэ хлеба, соли йись, зе́лёно́го вина пить.

Унимала Скопина́ да ро́дна матушка своя,

15 Уговаривала молода яго^б жона,

Ищэ плакалисе малы детоцьки,

Аливу, аливу! малы детоцьки его:

«Не ходи-ко, Скопин, на поц́естён пир!

Потеряёшь, Скопин, буйну голову свою».

20 Не послушал Скопин ро́дной матушки своёй,

Не послушал Скопин молодой своёй жоны,

Не послушал Скопин малых детоцёк своих.

Там поехал Скопин на поц́естён пир.

Приежат Скопин ко широким ворота́м;

25 Как приходит стриц́еть ищэ та ли-то кума да Малютиха вдова.

Как подходит к ему потихошенько,

Ищэ кланеитц́е понизёшенько:

«Добро жаловать, Скопи́н, на поц́естён пир

Уж ты хлеба, соли йись, зе́лёно́го вина пить!

30 Ты цёго-то везёшь саблю вострую свою?» —

«Я не сабельку везу, — твою голову сойму». —

«Ты садись-ко, Скопин, в большой самой уго́л».

Посадила Скопина да за средны́ она столы,

Наливала Скопину цяру зо́лотую,

35 Цяру зо́лотую да зелёна́ она вина,

Зелёна она вина да ц́е́ло́ ровно ведро.

«Ты прими-ко, Скопин, на праву́ свою руку́,

Уж ты выпей, Скопин, на единой дух».

Ишэ принял Скопин на праву́ свою руку́,

40 Ищэ выпил Скопин на единой дух.

Наливала другу ровна два она ведра:

«Ты прими-ко, Скопин, на праву́ свою руку́,

Уж ты выпей, Скопин, на единой дух».

Ищэ принял Скопин на праву́ свою руку́,

45 Ищэ выпил Скопин на единой дух.

Наливала она да третью цароцьку,

Третью цяроцьку да^в люта зельиця,

Люта зельиця да ровно три она ведра.

«Ты прими-ко, Скопин, на праву́ свою руку́,

50 Уж ты выпей, Скопин, на единой дух». —

«Мне-ка цяроцька не пить — да кумы не любить;

Мне-ка цяроцька выпить — мне живому не быть».

Как примаёт Скопин на праву́ свою руку́,

Выпиваёт Скопин на единой дух.

55 Ищэ брал тут Скопин саблю вострую свою,

Как срубил у кумы буйну голову.^г

Ищэ тут Скопину да славу ёму поют,

Аливу, аливу! да старины скажут.

Была жила да вдова Пашиця.

Как у той вдовы у той Пашици

Много детушок, мало девушок:

Одинака доч, деветь сыновей.

5 Деветь сыновей вси в розбой пошли,

Одинаку дочку замуж выдали

Тут за славноё за синё морё

За того купца да за богатого...[474]

Посередь-то было летика красного,

На канун Возьнесенья Христового.

Как возьнёсса Ѓосподь на небе́са,

Вот росплацетца нишшая-та братия,

5 Ростужитца, у Ѓоспода сиротина:

«Ѓосподи, Ѓосподи, Царь наш небесныя!

На кого ты нас, Ѓосподи, оставляешь,

На кого ты нас, Владыко, спокинаёшь?» —

«Ты не плачь-ко, не плачь, да нишша братия,

10 Не горюй-ко, убога сиротина!

Я даю́[476] вам реку́-ту мёдовую,

Я даю вам гору́-ту золотую,

Я даю́ вам сады виноградья».

Тут прослышал Иван-от Предотеча,

15 Тут прослышал креститель-о ѓосподён:

«Уж ты Ѓосподи, Ѓосподи, Царь наш небесныя!

Не давай-ко им реки-то мёдовы́я,

Не давай-ко им горы да золотыя,

Не давай-ко им садов-виноградьё:

20 Как над этой горой будёт им кроволитьё,

Как над этою рукой будёт убийсьво.

Как надъедут купчы, госьти торговыя,

Отоймут у их реку-ту мёдовую,

Отоймут у их гору-ту золотую,

25 Отоймут у их сады все виноградия.

Оны будут ведь холодны и голодны,

Нё убуты будут, не одены,

От тёмной-то ноци^а не обогреты.

Уж как дай-ко своё-то имё Христово,

30 Ты спусьти-тко по градам, села́м, по деревням;

Оны будут сыты и пъяны,

Оны будут обуты и одены

И от тёмной ноци^а обогреты».

Уж как жил Ефимьян, гость богатой.

Уж как стал Ефимьян Богу молитьсе;

Он на всю ту петницу паститцэ,

На всяку субботу причасалсэ.

5 Уж молит он у Господа отродия,

Как муського полу-то и женьского.

Как во снях Богородица явилась,

Своима-то устама^а прорёкала:

«Уж ты стань, Ефимьян, да пробудисе

10 Ты от крепкого сна да прохватисе,

Клюцевой^б водыцай умоишьсе,

Тонким белым полотенцем оботрисе,

От желания-то Господу Богу помолисе,

Ты Пречистыя молисэ со слёзами.

15 Ты сходи-ка, сходи к жены спаленью —

Там кнагина тибе сына спородила.

Ты поди-сходи ко Рынскому ко царьсву,

Ты ищи-ка попов да протопопов,

Що больших цинов да архиреев,

20 Окрестити младеня, омолитвити,

Нарёкати ёму имя Олёксеем,

Олёксея Целовека ведь Божия».

Уж как стал то Эфимьян да пробудилса,

От крепкого^в сна он прохватилсэ,^г

25 Клюцевой водой цай он умылса,

Тонким белым полотенцом отерсэ.

От желанья-то Господу Богу помолилсэ,

Он пошёл-то во женину во спальню —

Там кнагина ему сына спородила.

30 Он пошел-то ведь ко Рыньскому царьству

Он привёл-то попов да протопопов,

Большиих^д цинов властей да архиреев.

Окрестили младеня, омолитвели,

Нарёкали ёму имя Олёксеем,

35 Олёксея Целовека ведь Божия.

У кого-то ростет днем, да у его — цасом,

У кого-то неделею, у его — двума.

Уж и стал-то Олёксей-то лет двенацати,

Захотел-то Ефимьян ёго грамоти уцить.

40 Уж как грамота Олёксею ведь даласе,

Рукописание-то Божое открылось.

Как стал-то Олёксей-то лет восёмнадцати,

Захотел-то Ефимьян его женити.

Он пошёл-то Ефимьян ко Рыньскому царьству,

45 Он нашел ёму кнагину Катерину.

Повенчал-то Ефимьян-то Олёксея,

И роселись оны за средны столы.

Уж как все-то за столом сидят и веселы,

Уж как все-то за столом напивалисе,

50 Уж как все-то за чесном наедалисе.^е

Тут спроговорит да Ефимьян, да гость богатыя:

«Уж ты цядо мое, да цядо милоё,

Цядо милоё моё, да молёноё,

Ты молёное моё цядо, прошеное,

55 Олёксей ты Целовек ты Божий,

Ты цого за столом сидишь не ве́сёлой,

Ты свою-то буйну голову повесил ведь;

Тебе що-то не по уму да не по разуму,

Петье-кушаньё тебе разве не по душе,

60 Молода тебе кнагина не по разуму?»

Тут спроговорит-то Алёксеи Целовек Божой:

«Мне всё по уму да всё по разуму,

Молода-та мне кнагина в любовь пришла».

Повалили Олексея в ложню спальнюю,

65 Как уснул-то Олёксей-то своим крепким сном.

Как во снях-то Пречистая ёму явилася:

«Стань-ка ты, Олёксей, да пробудисе,

От крепкого сна ты прохватисе.

Тут скидывай шелковое поесиё,

70 Скидывай свои обручныя перстень,

Скидывай-ко со себя да платье цветноё,

Надевай на себя каличьё платеё.

Ты поди-ка во чистое полё,

А во чисто поле ко синю морю,

75 У синего моря стоит кораблик,

А на том-то корабли отправлейся в пустынь.

Ты бросай-ка свою кнагину Катерину».

Стал-то Олёксей да пробудилсэ,

Крепкого сна он прохвотилсэ.

80 Он стегивал обручны свои персни,

Он стегивал шелковоё поесиё,

Скидывал он со себя да цветно платиё,

Надевал он на себя каличьё платиё.

Он покинул свою кнагину Катерину.

85 Он пошёл-то во цистое полё,

Он с цистого поля ко синёму морю,

Он пошёл ко синю морю ко кораблику.

Он пошел на том кораблике во пустыню.

Он молилсэ в пустыни ровно трицеть лет.

90 Во снях ёму Прецистая явилась:

«Ты поди-тко к Ефимьяну под окошко,

Ты проси-тко у нёго милости спасёную;

Он состроит тебе келейку под крылецьком».

Уж как стал Олёксей, он приоправилсе,

95 Пришёл он Олёксей он из пустыни.

Возвратился он к Ефимьяну он под окошко.

Уж он просит уж милостыню спасёную

Ради сына Олексея Человека Божьяго,

Тут бросался Ефимьян он по плець во окно —

100 «Ой еси, калика перехожая,

Уж и что ты видал Олёксея Человека Божьяго?» —

«Уж я как-то не видал да Олёксея!

Мы в одной-то с ним келейке богу молилисэ

И в одном-то уцилище с ним училисэ

105 И в одной одной-то с ним школы находились». —

«Ой есь ты, калика перехожая!

Ты поди ко мне в палаты белокаменны». —

«Ой ты гой еси, Ефимьян, гось богатыя!

Ты сострой-ка мне келейку под крылециком».

110 Уж и сам-то пил-то кушал Ефимьян,

То-то калике посылал-то перехожия.

Как слуги у нёго-то не доносили,

Как помои ёму на голову лили.

Тут преставился преподобный.

115 Заходили заискали по граду ёго —

Разносил-то ведь дух ладонной по всему граду.

Как нашли-то мощи у Фимьяна под крылцём.

Тут узнали мать-отец цядо милоё

Тут плакала рыдала жёна Катерина:

120 Не могли узнать, что Олёксей Целовек Божий.

У ёго житьё-бытьё в грамоты описано.

Отьцу-матери он грамоты не выпустил,

Со своёй жены Катерины грамоту выпустил.

А по синяму морю карап идёт,

Алилуй, алилуй, Восподи помилуй![477]

По солоному морю черьлён пловёт.

На том карабли идёт Исус Христос,

5 Он с аньделамы да с арханьделамы.

«Вот куды идете́, вот куды литите́?» —

«Да идём-то, литим з души з грешныя.

Роставалось тело-то бело со белы́м свето́м,

Роставаласе душа да со белы́м тело́м,

10 Не просьтивши душа грешна, не каевши.

Она в трёх грехах душа не каеласе:

Спорину она ис квашни выни́мывала,

Во утробы младеня затравливала,

У коровы молоко подсушивала».^а

А преподобныя Макарей

Пошол из пустыни, в мир он пошол православной,

Пошол посетить он православных христианов.

Как настрету преподобному Макарью

5 Идет ц́еловеческому у́му несведи́мо —

Как и сонцё-луна пекёт поднебесна.

Тут проговорит преподобныя Макарей:

«Куды и́дёшь, чёловече, куды путь твоя надле́жит?» —

«Пошол повестите преподобному Макарью,

10 Шшо твоя душа уготовала царсво небесно,

Шшо душа твоя уготовала к Господню престолу».

Уж и го́ворит преподобныя Макарей:

«Слава Отцу и слава Сыну,

Слава и Сьвятому Духу

15 И ныне, и присно, и во веки веко́м, аминь!»

Ѓосподи помилуй, ѓосподи помилуй,

Помилуй мя грешноѓо, помилуй!

Проповедай, аньдели мне-ка ѓоспо́дён,

Как-то православным людём на сём свети будёт жити.

20 Уж как жить будём, Боѓу молитце,

И молитце надо, не гордитце,

Не гордитце надо, не возноситце.

И суседам и суседкам надо не бранитце,

И суседов и суседок надо почитати,

25 И во Божью церков надобно ходити,

И дитей-то надо в церков приучати,

И родителей-то надо почитати,

И голодного-то надо накормити,

Зжадного-то надо напоити,

30 И нагого надо воболкати

И бо́гоѓо[478] надо одевати,

Странного-то на дом принимати,

И дорожному-ту путь при пу́ти показати;

Мёртвого до гроба надо спроважати,

35 На свой копитал надо свешши покупати,

Стоеть плакать и рыда́ти;

И за грешника надо Ѓоспода^а-Бога просити.

Кругом но́ги душа грешна овиваитце:

«Помените, братана и сёстры,

40 Помените, сродники и сродници,^б

Помените, друзи и недру́зи,

Попросите Воспода-Боѓа,

Помогите моёй ду́ши грешной!»

Понесьли-то душу по мытарьсьвам.

45 Каково́ добро на сём свети душа грешна творила?

Она голодного не накормила,

Жадного не напоила,

Странного в дом не примала

И больнёго в доме не сетила, —

50 Некакова добра на сём свети душа грешна не творила.

Уж как ры́нули-то душу грешну же́злом в груди,

Поднели́[479] же ниже зе́мли, ниже моря:

«Ты поди, душа грешна,

Иди ты ведь в муку вешьну,

55 В муку вешьну поди, в бесконешьну!»

Протёкала река, река огнена́я,

Ото встока река текёт да запада.

Как по праву руку-ту идут правядны;

Уж как правядны идут — веселятце,

5 Херувимския стихи да восьпевают,

За отц́ей, за матерей да Боѓа молят.

Уж как грешны идут — сле́зно плачут,

Перед собой не пути ведь не видят,

Отц́ей, матерей проклинают:

10 «Уж и луцьше бы отець не засеял,

Уж и луцьше бы мать меня не родила,

Сорока бы недель в утробы не носила,

На родимом бы месьти да ростоптала,

На белой-от свет бы не попусьтила!»

15 Как приходят-то грешны ко огняной реки,

Уж как молятце грешныя души:

«Уж и ѓой еси, Михайло-сьвет Арханьгел!

Уж и ѓой еси, Ондрей Перьвозванной!

Перенесите вы нас церез^а огнянну реку́

20 Вы к Обраму, к Исаку, ко Якову».

Тут спрого́ворит Михайло-свет Арханьдел:

«Уж и ѓой вы есь, грешныя души!

Уж как жили вы были на вольнём на свету́,

Вы не петьници, не среды не поцитали,

25 Вы не сьветлого Христовоѓо воскресенья,

Рано пили, рано ели, рано тешилисе,

Вы во Божью-то ц́ерков-то не ходили,

Уж вы нам-то, богам,[480] да не молились;

И вотц́ей, матерей да не шьтили.

30 Уж вы бытьте вы прокляты, грешны,

Три земли прокляты́я в преисподню!»

Тут спрого́ворит Михайло-свет Арханьдел:

«Уж вы ѓой еси, Оньдрей ты Перьвозванной!

Уж и рой-ко-сь грешных в огняну реку́,

35 Ты заваливай их пениём, каменьём,

Призаде́рьгивай решоткамы железныма,

Шшобы не́ слышать было писку́-ве́реску».

«А прости, прости ты, матушка сыра́ земля,

А прости, прости ты, сыра матери,

И меня прости, покай да добра́ молодца:

В перьво́м греху просьти, покай меня:

5 Уж я жил ведь с кумой да со крестовою

И я прижил у кумы да млада отрока». —

«Уж я в том греху я могу простить,

Я могу простить, могу покаети:

Уж ты малой был да молодёхонёк,

10 Умом-разумом да был глупёхонёк». —

«Во втором греху покай, матушка сыра́ земля,

Ты покай да добра молодца.^а

Я бранил отця да бранил матушку». —

«Уж я в том греху тебя да ведь могу просьтить,

15 Уж могу просьтить, могу покаети:

Уж ты молод был да молодёхонёк,

Своим разумом да был глупёхонёк». —

«Во третьём греху покай, да мать сыра земля,

Ты покай, просьти да добра молодца:

20 Уж я езьдил, доброй молодець, да по цисту^б полю,

Я убил в цисто́м поли купця, госьтя торгового». —

«Уж я в том греху тебя ведь, молодець, да не могу просьтить,

Не могу просьтить, ды не покаети:

Не купця^в убил, госьтя да не торгового,

25 Как убил ведь своёѓо брата́ крестовоѓо,

Как порушал ведь да крёсно знаменьё».

Ездил-та Дунайка по чисту полю,

А заехал Дунайка к королю в Литву,

Ко тому королю да Ляхоминьскому.

Как у короля-то жил да ровно деветь лет.

5 Король молодца да любит, жалует,

Королева-то любила паче ко́роля,

Королевишня любила паче всех.

Загорелся тут поче́стён пир —

Как на всех купцэй, гости торговыя,

10 На всех хресьянушек прожитошных.

Тут зовет король Ляхоминьския:

«Ты пойди, Дунайка, на почестён пир,

На почестён пир да на дивиной стол!»

Унимат Настасья королевисьня:

15 «Не ходи, Дунаюшка, ты на почестён пир

Неравно на почеснён пир прирасхвашташся,

Неровно мной красной девицей похвалишьсе,

Пропадет твоя буйна головушка да не за денежку».

Поди Дунаюшка Настасью не послушал он,

20 Пошёл Дунайка на поцестён^а пир.

Уж как все тут на пиру да напивалисе,

Уж как все на честном да наедалисе,

Все тут на пиру да прирасхвастались.

Уж как умной хвастат золотой казной,

25 Неразумной хвастат молодой жёной,

Как безумной хвастат родимой сестрой,

Иной хвастаит да ведь добрым конем.

Как Дунаёшка не пьёт, не ес, не кушаёт,

Белой лебеди да он не рушаёт.

30 Уж проговорил король да Ляхоминския:

«Уж ты што, Дунаюшка, не пьёшь, не ешь, не кушаёшь,

Что ты белыя лебеди не рушаёшь?» —

«Уж мне нечем добру молодцу похвастати

У меня нет ведь да родимо́й сестры,

35 Нету у меня ведь молодой жёны,

Нету у меня золотой казны.

Уж ты есть король да Ляхоминския,

Поднеси-ка мне да чару^б зелёна вина,

Зелёна вина да полтора ведра».

40 Тут ведь наливат король да Ляхоминския

Зелена вина, зелена вина да полтора вёдра.

Подносил король да Ляхоминския:

«Выпей выкушай-ка, Дунайка сын Ивановиць,^а

Уж выпей-то Дынайка цяру^а зелёна вина».

45 Тут Дунаюшка да прирасхвасталса:

«Уж как ездил я ведь, добрый молодець,

Добрый молодець, ведь из орды в урду,

Из орды в урду да из Литвы в Литву,

Как заехал добрый молодець да к королю в Литву,

50 Ко тому ли королю да Лихоминскому.

У короля-то жил я ровно деветь лет.

Король молодця да любит жалует,

Королева-то любила паче ко́роля,

Королевишня любит у души имет.

55 Уж я день служу да ведь во клюшницках,^а

Уж как ноць служу да у Настасьи королевисьнены,

У Настасьи королевисьнены да кроватоцьки,

У кроватоцьки да у тисовыя,

У цисовыя я, на белы́х грудя́х».

60 Уж королю реци́ во слу́х пали,

Во слух пали да во беду́ стали,

На беду стали да на великую.

Он скрыцал, скрыцал да зыцьным голосом:

«Уж вы той есть, полачи да немилосливы!

65 Вы бирите-ка Дунайка за желты кудри,

Вы видите-ка Дунайка во цисто́ полё,

Вы рубити у ёго да бу́йну голову.

Вы меците^а ёго да тулово да по цисту́ полю,

Цьто черны́м-то во́ронам на граянье,

70 Ко серым волкам да ведь на военье».

Тут взмолилсэ ведь Дунайка сын Ивановиць:

«Уж гой есь вы, палачи немило́сливы!

Вы видити как меня путём дорожоцькой

Мимо тот ли дом Настасьи королевисьны».

75 Он скрыцал, скрыцал да зычным^в голосом:

«Ты прости-прошай да душоцька Настасья королевисьна!

Мне топерь-ка добру молодцьу да смерть пришла».

Как Настасья спит да ни пробудитце.

Во второй то раз вскрыцал да зыцьным голосом:

80 «Ты прости-прошай да душоцька Настасья королевисьна!

Мне топерь-ко добру молодцьу да смерть пришла».^г

Как Настасья спит она крепко не пробудитце.^д

Он в трете́й он раз скрыцал да зыцьным голосом

Как во всю-то силу богатырьскую,

85 Что полатушка со угла на́ угол покацаласе,

Тесова кровать да подломиласе.

Ото сна Настасьюшка да пробудиласэ.

Тут Настасьюшка — по плець в окно

Ровно по белым грудям.

90 Как срыдала ведь, скрыцала своим голосом:

«Уж вы гой есь, полочи вы немило́сливы!

Вы берити золотой казны вам колько надобно,

Уж вы по́йдите вы на царе́в кобак,

Вы берити-ка голя кобацького,

95 Вы ведити-ка ёго да во цисто полё,

Вы рубити у ёго да буйну голову,

Вы мецити-ка да по цисту полю

Цёрным воронам да ведь на граянье,

Да серым волкам да ведь на военье.

100 Вы спустити-ка Дунаюшка на волюшку».

Как уехали да во цисто полё,

Попростилсэ-то Дунайка сын Ивановиць

Он с Настасьёй да королевисьнёи.

Как поехали да на рукопашку во цисто полё

105 Как съежалиса во цистом поли да два богатыря,

Друг-то дружку побивать-то ни могли оны

Как един-от богатырь да крепко силён был,

Он ударит бога́тыря по ла́там желе́зной па́лицей,

Как свалилсэ богатырь со добра коня,

110 Со добра коня да на цисто полё.

Как другой-от богатырь да крепко силён был,

Уж как сел к нёму да на белы груди:

«Ты скажись, скажись, сильныя могуция богатырь,

Ты коёй земли да ты коёй орды,

115 Коёго́ отца да коёй матушки?»

Отвецяит сильныя могуция богатыри:

«Как бы я сидел да на твоих белых грудях,

Я не спрашивал ведь ни отца, ни матушки,

Я порол бы ведь твои белы груди

120 Вынимал бы ретиво серцё да со пецьенью.

Я отця да короля да Лихоминьския».

Тут ведь брал Дунайка за белы руки,

Цаловал Дунайка в сахарны уста

Тут Настастья ведь да королевисьня.

125 Приежали ведь они к королю да Ляхоминьския.

Тут с великой радосью король да Ляхоминьския

Он и принял свою Настасью королевисьню,

Выводил он веселым пиром да скорой свадебкой.

Повенчалсэ тут Дунайка сын Ивановиць

130 Он с Настасьей королевисьнёй.

Тут завелся ведь великой и почестён пир.

Он ведь звал-от на пир да солнышка Владымира.

Уш как стал ведь солнышко Владимир-княсь:

«Кто бы мне нашёл да ведь супружницю,

135 На супружницю, да ведь супротивницю,

Белым лициком — поро́ху снегу белого,

То очи ясны да цёрна соболя».

Большой кроетце да ведь за среднёго,

Уж как средней кроетце за меньшого,

140 Уж как меньшого ответа нет.

Во второй от раз скрычал да зыцьным голосом:

«Кто бы, кто бы мне нашёл да ведь супружницю,

Не супружницю, да супротивницю,

Белым личиком — пороху снегу белого,

145 То ясны очи да цёрна^а соболя».

Уж как старший кроетца за среднёго,

Уж как средней кроетце за меньшого,^е

Как от меньшого Владимиру ответу нет.

Он трете́й от раз крыцит да^ж зысьным голосом:

150 «Кто бы, кто бы мне нашёл да ведь супружницю,

Не супружницю да супротивницю,

Белым личиком — пороху снегу белого,

То ясны очи да цёрна соболя».

Как послышал тут Дунайка сын Ивановиць —

155 «Есь у него ведь короля да Ляхоминския

Есь три доценьки,^а да три хорошия:

Есь Настасья королевисьня, да перва доценька —

Ни твоя слега да ни тебе владать;

Есь и Аннушка да королевисьня —

160 Ни твоя слега да ни тебе владать;

Есь Опрокся есь да королевисьня —

Есь твоя слега[481] да ведь тибе владать».

Собират Дунай да ведь дружину он богатырьскую,

Он пошёл ведь к королю да Ляхоминския:

165 «Ты гой еси, король да Ляхоминския!

Ты отдай Опроксю королевисьню

Ты за солнышка Владымира да славно-киевской».

Не хотел король да Ляхоминьския

Как одать Опро́ксю королевисьню.

170 Как надвинулсе Дунайко сын Ивановиць

Он двенацать всех бога́тырей.

Попустил свои руки король Ляхоминския,

Поклонял да свою буйну голову.

Тут ведь на пиру все напивалисе,

175 Все-то на честном да наедалисе,

Все тут на пиру да прирасхвасталисе.

Как Дунайка хвастат он ведь боле всех —

Он своей силой могутой богатырьскою,

Своёй удачёй, своёй храбросью:

180 «Я ростре́лю свой злацён^а перстень пополам ёго,

Обе ведь половиноцьки равны падут».

Тут спроговорит Настасья королевисьня:

«Понапрасну хвасташь ты Дунаюшка да сын Ивановиць,

Ин быть тибе ведь так ни вымыслить.

185 Уж я как стре́лю свой злачён перстень,

Не котора половина все равны падут».

У Дунайки ретиво серцо богатырскоё да разгорелося,

Он отвёл Настасью королевисьню да на цисто полё.

Тут змолилася Настасья королевисьня:

190 «Ох ты гой еси, Дунайка сын Ивановиць!

Хоть ты стрелишь ты меня перестрелишь, перестрелишь,

Во второй-от раз да не дострелишь ведь,

Да не дострелишь ведь;

Во трете́й-от раз стрелишь прямо в белы груди,

195 Во белы груди да прямо ретиво серцё.

Ты убьешь ведь у меня в утробы

Сильных ведь богатырей,

Как два юноши-то младыя».

Тут Дунайка ретиво серце разгореласе,

200 Богатырьское да неуступчиво.

Он первой раз стрелил — не дострелил

До Настасьи Королевисьни.

Во второй раз он стрелил — перестрелил ведь.

Во трете́й ведь раз стрелил во белы груди,

205 Во белы груди да прямо в ретиво серцё́.

Тут порол ведь он Настасьюшкины белы груди,

Вынимал он-то младыя два юноша,

Ужь как сильныя могучия^б богатыря.

Ужь тыкнул нож тыпым коньцом да во сыру землю,

210 Как вострым коньцом себе в груди.

Где лёжит тело белое Настасьи королевисьны,

Тут лёжит сам Дунайка сын Ивановиць.

А родители да были вумныя,

Уж как цядышка пали безумныя.

Пошли цядышка по ка́бакам погуливать,

Золоту казну стали прокидывать,

5 А со девками, со вдовкамы погуливать.

Уж как маменька на молодца да роспрогневалась.

Пошла маменька во гавань карабельнюю:

«Вы купчи, госьти да ведь торговыя!

Вы купите у меня да чяда милого,

10 Чяда милого, чяда любимого». —

«Не вора́ ли ты продашь да не розбойника,

Не церьковного продашь да ты грабителя?» —

«Продаю-то я да чяда милого,

Чяда милого да я любимого.

15 Моё чядышко стои́т петсот рублей,

Я за чядышко возьму да только сто рублей».

Не березонька в ответ да к земли да клонитце,

Не кудрявая к сырой земли да приклоняитце, —

Доброй молодець со маменькой прошшаитце:

20 «По житью-бытью — да моя мать родна,

По досады, по розлуки — змея лютая!»

Уж как прого́ворит да доброй молодець:

«Вы купци, госьти да всё торговыя!

Уж вы дайте моёй маменьки да за меня не сто рублей,

25 Уж вы дайте за меня да целу^а тысашшу,

Не ходила бы ведь моя мать да по подо́конью,

Не збирала бы да ку́сков ломаных,

Ку́сков ломаных да ло́мте́й резаных!»

Забривали тут ведь молодца да во солдатики,

30 Надевали на его шанель солдацькую.

С кормы на́ нос он по ка́раблю да запогуливал,

Запогуливал, сам запоплакивал,

Он поплакиват, го́рё́ причитыват:

«Ты талань ли ты моя, да учесь горькая!

35 Ты куды, талань, топерь да сподеваласе?

Ты в тёмны́х лесах, талань моя, да заблудиласе,

Ты в цисто́м поли, талань, бога́тыри́ тя по́били?

Охохохохо, да охти мне-шенько!

Некуды уйдёшь некуды денисьсе!

40 Я куды пойду, да горё всё с собой,

Мне на час горё да не отвяжитце».

Привозили добра молодца да во чисто́ полё,

Посадили добра молодца да на добру́ лошадь,

Награжали добра молодца да што медны́м ружьём,

45 Што медны́м ружьём да золотым копьём.

По чисту́ полю доброй молодець да запоежжывал,

Запоежжыват да сам поплакиват,

Сам поплакиват, горё своё причитыват,

Он с того го́ря́ да со кручинушки

50 Он свалилсэ проць да со добра́ коня.

Шшо резвы́ ноги да во быстро́й реки,

Шшо буйной главой да под рокитов куст.

Шшо на ту пору́, да на то времечько

Прилетело ведь три птичьки, три кукушици:

55 Как една кукуша на бедну́ главу́ села,

А друга́ кукуша — на белы́ груди,

А третья́ кукуша — на резвы́ но́ги́.

На буйно́й главы да сидит мать родна,

На белых грудях — да родима сестра,

60 Во резвы́х ногах да молода жена.

Сваталса-то Митрей-князь да он по три года,

Он по три года да по три осени.

На четьвёртой год да только свадьбы быть,

Только свадьбы быть да лишь[482] к винцю пойти.

5 Пошол Митрей-князь да ко заутрени,

Шшё Васильевиць ко воскресеньскыя;

Тут бросалась Домнушка по плець в окно,

Фалелеевна да по белы груди:

«Уж как это, скажут, Митрей-князь

10 Он хорош-пригож, да^а луцьше в свети нет;

Он сутул, горбат да наперёд покляп;

Шшо глаза косы, да ведь ноги́ кривы;

Уж как ку́дерьци да заонеськия,[483]

Уж как речь-та у его была корельская».

15 Уж как Митрею князю речи́ во слух пали́,

Как во слух пали́ да за беду стали.

Пришол Митрей-князь да от заутрени,

Как Васильевиць от воскрисеньскыя:

«Уж ты ѓой, сестриц́енька Марья Васильевна

20 Ты збери-тко ведь себе поче́сьтён пир,

Как поче́стён пир да ты деви́ной стол,

Созови-тко Домну Фалелеёвну да на почесьтён пир,

На почесьтён пир да на деви́ной стол —

Хлеба-соли есть да сладка мёду пить.

25 Скажи: Митрея-кнезя́ да ёго дома нет,

Как Васильёвича не случилосе —

Ушол Митрей-князь да за охвотамы,

За куницямы да за лисицямы,

За медведямы да за злодеямы».

30 Как перьвы́ послы да к Домнушки на двор пришли:

«Добро жаловать да прошу милосьти!

Зва́ла, кланялась Марья Васильевна

На поче́сьтён пир да на деви́ной стол,

Хлеба-соли есьть да сладка мёду пить».

35 Перьвы послы да со двора сошли,

Как други послы да к ней на двор пришли:

«Добро жаловать да прошу милосьти!

Тебя, Домнушку да Фалелеёвну,

Зва́ла́ кланялась Марья Васильёвна,

40 На почесьтён пир да на деви́ной стол

Хлеба-соли йись да сладка мёду пить.

Уж как Митрея-князя́ да ёго дома нет,

Да Васильёвича не случилосе:

Ушол Митрей-князь да за охвотамы,

45 За куницямы да за лисицямы,

За медведямы да за злодеямы».

Как вторы послы да со двора сошли,

Как третьи́ послы да к ей на двор пришли:

«Звала, кланялась Марья Васильёвна

50 Тебя, Домнушка, да на почесьтён пир,

На почесьтён пир да на деви́ной стол,

Хлеба-соли ись да сладка мёду пить».

Унимаёт маменька да свою Домну Фалелеёвну:

«Не ходи-тко, Домнушка, ты на почесьтён пир,

55 А почесьтён пир да на деви́ной стол!

Мне вечор-ноче́сь да мне мало́ спалось,

Мне мало́ спалось да во сьнях видялось:

Соскатилса чюдён крёст да со белы́х грудей,

Роспаялса весь злачён перьсте́нь да на право́й руки».

60 Тут ведь Домнушка ведь не послушала да свою маменьку.

Стала Домнушка белёшенько да умыватисе,

Хорошохонько да снарежатисе;

Пошла Домнушка да на почесьтён пир.

Пришла Домнушка в полаты белокамянны.

65 Она крёс кладёт да по-писа́ному,

А поклон ведёт да по-учёному.

Уж как Митрей-князь сидит в большом углу:

«Добро жаловать да прошу милосьти

Тебя, Домнушка да Фалелеёвна,

70 Ко сутулому да ко горбатому,

Ко глазам косым да ко ногам кривым,

Ко кудерьця́м да ко заонеськия,

Ко рецям да ко корельския!»

Уж как Домнушка да испужаласе,

75 Фалелеёвна да перепаласе:

«Уж ты ѓой есь, Матрей-князь да ты Васильёвиць!

Ты спусьти меня сходить да к ро́дной маменьки:

Я забыла ведь злацён перьстень да на окошоцьки,

Нам которым ведь персьнём с тобой да обручатисе».

80 Тут спрого́ворил ведь да Митрей-князь:

«Уж ты где ходи, да только моёй слови».

Пошла Домнушка она да ведь во кузьницю,

А сковала^б Домнушка два ножицька булатныя,

Пошла Домнушка да во цисто́ полё,

85 Оны тыкнула тупым концём да во сыру́ землю,

А востры́м концём себе да во белы́ груди:

«Не достаньсе ты, моё да тело белое,

Уж как Митрею-князю́ да на поры́ганьё;

Уж достаньсе, моё тело очень белоё,

90 Во серым волкам на во́еньё,

Чёрным воронам да на погра́еньё!»

На восьмом году на восьмой тысечи

Наежал-то царища Грубиянищо.

Он кнезей-то всех повырубил,

Молодых кнагинь он во полон берёт.

5 Благоверного царя Фёдора

Он под мець клонил, голову срубил.

Оставалось у нёго цядо милоё,

Цядо милоё Егор Храбрыя.

Уж он стал^а Егорья всё-то муцити

10 Всемы муками да рознолицьныма:

На воды топить да колесом вертеть;

Как Егория-света то неймет.

Он того, собака, не пытаючись,

Уж он стал Егорья как пилой пилить,

15 Как пилой пилить, топором рубить.

У пилы зубья всё прикрошилося,

У топора жельё приломалося;

Как Егорья-свет его то неймет.

Он того, собака, не пытаючись,

20 Еще стал Егорья во котли варить.

Как котёл кипить, Егорья стоём стоит,

Он стоит, стоит, сам стихи поёт,

Он стихи поёт да херувимския;

Под котлом ростёт трава-му́рава,

25 Как светы ростут да всё лазурьёвы.

Как Егорья-свет его то неймёт.

Он того, собака, не пытаючись,

Еще брал Егорья за белы руки,

Он повёл Егорья на кругу гору́,

30 Он копал Егорью тёмныя погрёбы:

В глубину копал да сорока сажон,^б

В ширину копал трицати сажон,^б

Уж он брал Егорья за белы руки,

Он бросал Егорья в тёмны погрёбы,

35 Он железныма решоткам призадергивал,

Муравой-травой да замуравливал,

Пеньём, коре́ньем призакладывал,

Он желты́м песком призасыпывал,

Серым ка́меньем да призаваливал.

40 Ище тотарин тут похваляитце:

«Не бывать Егорью на святой Руси,

Не видать Егорью своёй-то матушки,

Своёй матушки да Степанидушки!»

По Егорому по моленьюцю

45 Выпадала та погодушка.

Выходил Егорей на святую Русь,

Приходил Егорей ко матушки:

«Родна^в матушка Стёпанидушка,

Стёпанидушка да Олёксандровна!

50 Ты дай-ко мне благословление

Мне убить да тотарина,

Пролить да кровь тотарьскую,

Известить[484] обиду християньскую».

Ни давала матушка благословления,

55 Ни давала Олёксандровна.

Садилса на добра коня;

Видели седуцись, а не видели поедуцись.

Он приехал Егорей ко полатушкам,

Он скрыцал да зыцьным голосом.

60 Выходил тотарин на красно крыльцё.

«Я пролью, пролью кровь тотарьскую».

Как полатушка с угла на угол покачаласе,

Косищято^г окошко его да покосилосе.^д

От сна тотарин^е пробуждаецэ,

65 Он скрычал-крычал да зыцьным голосом,

Он второй нако́н скрыцал да зыцьным голосом.

Как полатушка да подрожала-то,

Как тесовая кроватушка^ж-та покацьнуласе,

Ото сна тотарин пробудилсэ стал,

70 Выходил-то тотарин на круто крыльцё:

«Уж нам полно, Егор, с тобой ссоритцэ,

Нам пора с тобой крестоватьсэ!»

Покатиласа с плець его буйна голова.

Егорий жил на Святой Руси,

На Святой Руси, в камянной Москвы.

Тут стали Егорья его муцити,^а

Его всякыма разнолицными его муками.

5 Сперва стали Егорья на воды топить,

Колесом вертеть, топором рубить;

Потом стали опять Егорья во котли варить —

Егорий стоймя стоит и стихи поёт,

Стихи поёт да херувимския,

10 Под котлом стоит трава му́рава.

Стали Егорью копать да больши погребы —

В ширину погрёб да двадцать пять сажён,

В глубину погрёб да сорока сажён;

Брали Егорья за желты кудри,

15 Бросали Егорья в глубоки по́гребы,

Задергивали Егорья ресоцоткамы железныма

Да замура́вливали травой му́равой,

Да засыпа́ли желты́м песком,

Да заваливали серы́м ка́менем.

20 На ту пору, на то времецько

Пала ску́рила да пыль-погодушка,

Раздергивала ресоцётки железные,

Раскладывала серы каменья,

Развеяла желты́ пески

25 По тем ли по молитва́м Иисусовым.

Выходил Егорья-свет на Святую Русь,

Тогда приходил к своей родной матушки-Степанидушки —

«Благослови-ка ты меня, родна матушка Степанидушка,

Пролить кровь татарьскую,

30 Благослови как изменить обиду християнскую.

Да пролью как кровь татарьскую

Да изменю обиду християнскую».

Да выходит тут Грибиянище на широкой двор

На крылецько на раскрашено

35 На раскрашено крыльцё новорублено —

«И полно же, Егорей, со мной ссоритц́е,

Уж и станем мы с тобой братанетьце,

Уж мы станем крестом крестовать!»

Уж хватил Егорий его саблю вострую

40 И срубил царища Грубиянища бу́йну голову.

Он срубил-сразил да буйну голову,

Порешил его жись татарьскую,

Изменил обиду христианскую.

Да жил Ефимьян, богатый человек,

Ровно трицать лет.

Да у его никого было отродьицё

Да он как вышел на всточную^а страну, на всточную

5 Он взмолился к Господу:

«Уж ты дай ты мне, Господь, отродьица,

Хощь мужського^б полу, хоть женьского».

Тут молодая кнагиня тут зародила сына.

Тут родила она сына Божьяго —

10 Алексея Целовека Божьяго.

Вот какого она сына спородила.

И пошла будить Ефимьяна князя:

«Пора стать, пробужатися,

Я, молодая кнагина, сына спородила.

15 Зови попов, архиереев

И всех больших цинов да протареёв,

Нарекай-ка ты, крести, молитвуи,

Именуй сына Целовеком Божьим».

Ище все ходили на крещеньице,

20 Все крестили, все молитвили

Олексея Целовека все Божьяго.

У кого росце́т цасом, у него — двума,

У кого росце́т неделяеи, у него — двума,

У кого росце́т годом, он — двума.

25 Он двенадцати лет стал ведь Целовек Божий.

Он грамотку уцился уж скорехонько

Вот Олексей человек Божии лет семнадцати.

На восемнадцати лет споженили Олексея Божьяго Целовека

На молодыя княгины Катеринушки

30 Вот веселым пиром да светлым праздником^в.

Все-то на веселым пиру да напиваетце.

Все на весёлым пиру да напиваютце,

Олёксей Человек Божий — он не пьет, ни ест да не кушает;

Он не пьет, ни ест, белы лебеди он да не рушает.

35 Как спроговорит да родна матушка:

«Ты цядо моё да цядо милоё!

Ты не пьешь, не ешь да ты не кушаешь —

Разьве тебе питье ни кушанье ни по разуму,

Бела лебеди да тебе не по мысляцам?»

40 «Цес-то мне да по уму, да по разуму,

Бела лебедь мне да все по мысляцем,

По мысляцем все, все повары».^г

Тут стали Олексея спать ложити.

Так пришёл Олексей Человек Божий спаленку

45 И отвязал свой шелков пояс,

Скидыват со правой руки золочён перстень.

Отдавал кнажны свой шелков пояс,

Со правой руки свой злацён пояс^д —

Покудь шелков пояс не расплетитце,

50 Покудь злацён перстень да не износитце,

Тут кнагина его больше не увидаетце.

Он скидыват платье цветное,

Надеват платье калицноё.

Тогда ушел Олексей да во пустынички,^е

55 Во пустыничики да молитисе.

Он ходил молилсе тридцеть лет.

Он тогда пришел ко своему-то батюшку,

Он ко батюшку да к Ефимьянушку —

«Уж ты здрасвуй, князь да Ефимьян богат целовек!»

60 Он по плеци во окно то:

«Уж ты здраствуй, да каликушка перехожая,

Перехожая да переброжая!

Уж ты каликушка да перехожая,

Уж ты не знашь-от моёго цяда милого,

65 Олексея Целовека Божьяго?» —

«Уж я знаю, знаю твоёго да чяда милого,

Да молёного, да чядо прошеного.

Он во одном со мной училище училсе,

Во одной колейке Богу молилисе.

70 Послужи ты Ефимьян да богатыи князь,

Уж нет ли у тебя да келейки да постоялы?» —

«У меня келейки стоялыя

Только есть под крыльцём да под парашныим,

У меня живёт и та келья;

75 У меня не век-то жить да все молитеся».

И потом-то стал Олексей да Богу все молитеся.

Тут Ефимьян-то стал кушанье поститче

И посылал-то кушанье да с прислугами;

Он сам-то к ёму все не захаживал

80 Тут застил ладон по пещерушкам:

Он-то тут Олексей Целовек Божий вот преставился.

Он как выписал да свою жизнь да на бумажоцьку,

На бумажочьку на белую, да на гербовую,

Он положил на белы груди.

85 И не кому не далась эта грамота,

Только далася грамотка все кнагинушке,

Непорушины кнагины, Катеринушки —

«Как не знали цто ты наше цядо милоё,

Цядо милое да и рожёноё,

90 Да Олексей Целовек да Божий,

Так не стали бы так держать тебя, цядо милое!»

Тут-то выносили Олёксея Человека Божия;

Выносили ёго на зелёную площадушку,

Со Олексеём все прощалися, все плакались.

Жил человек,

Нисколько Богу не молилсе.

Ангел Божий прилетел его будить:

«Что ты долго спишь, не пробудешся,

5 От сна не прохватишьсе?»

Говорит ёму, глаголет:

«Сплю я до белого до свету,

До светлого Христова Воскресенья;

За утра жив буду — встану,

10 Тогда Господу Богу помолюся

И Владычице Матери покаюсь».

Андел Божий ему глаголет:

«По́мри ты, целовеце, скорой кончиной,

Злой смертью;

15 Иде же, целовеце, в муку вечну

И муку бесконечную.^а

Чтобы не было от тебе, целовеце,

Ни писку, ни вереску

Ни проклятаго твоему смраду.

20 Жил ты на сём свети —

Ты на́гого не одел,

Ты бо́сого не обул

И странного в темнице не посещи́л;

Ты жил на вольнём свете —

25 Ел-пил сахар,

Держал хорошо. —

Иди, целовек, в смерть вецну,^а бесконецну».^а

Деви́цы, милыя созданья,

Всех бойтесь вообшше мущин.

Мущины ласковы бывают,

Покуда ни обманут нас.

О, как они нас обольщают,

А мы, несчастны, верим йим.

Они не любят нас, несчастных,

Они загубят нашу жизнь.

Мы в жизни светлых дней не видим,

Не встретим радостей нигде.

Не будёт нам зьдесь утешенья,

Не будет верной нам любви.

Я много горя испытала,

Закрыто всё в моей груде.

Но это всё неисправимо,

Уже промчалось всё давно,

И тяжело нам жить на свете,

Когда защиты у нас нет.

Нет, нет её у нас, не будет

У нас до гроба никогда!

А я до гроба, до могилы

Страдать и мучитца должна.

Девицы, я вас умоляю:

Не стоит нам мущин любить!

Уже пора, настало время

Ихны надьсмешки нам забыть.

Они нас много раздражали,

Но не любили никогда.

Но мы тепере всё узнали,

Когда згубили мы себя.

Я сколько мук переносила,

И обманов — вдвое.

А тоска тоски сильней,

Рвется ретиво́е.

Хорошо тому на свете,

Кто не знал невзгоды;

А я с тоской уже знакома

Почти в детски годы.

Ко мне ва́рвара-мущины

Часто подходили,

Мне подарки и любовь

Всё они сулили.

На обманы я здалась,

Что после любви этой, —

И тепере я живу

Дурочкой отпетой.

Вы, девицы, не смотрите

На мушски обманы;

Выходите за мущин,

Хоть за пусты корманы.

Хотя з бедным муженьком

Лутче заживётца,

Чем з богатым мужиком —

Всякий надсмеётца.

«Боже, жизнь моя управи

Всемогущею рукой (2)

И от бед меня избави,

Просвети рассудок мой» (2) и т. д.

Што й во стольном было граде, граде Киеве,

А у солнышка было князя у Владимера:

Заводилсэ, начиналсэ стол, почесьтен пир,

Не для батюшка пир, да не для матушки,

5 Не для тех попов, отцов духовныих,

Не для тех причетьников церьковныих;

Заводилсэ, начиналсэ стол, почесьтен пир

Он для сильных могучиих бога́тырей.

Ищэ все на пиру да наедалися,

10 Ищэ все на чесно́м да напивалися,

Ищэ все на пиру да приросхвастались.

Ищэ тот то тем хвастаёт, другой иным:

Ищэ умной-от хвастат отцом, матерью,

Неразумной-от хвастат молодой женой,

15 Вовсе глупой-от хвастат родимо́й сестрой;

А богатой-от хвастат золотой казной,

А Олёшенька хвастат калено́й стрелой,

Ищэ сильной-от хвастат могуто́й-силой.

«Дак хоть хвастает Добрыня молодой женой,

20 Молодой женой Настасьёй Никуличной!»

Вдруг не из бо́льшого места не из меньшого,

Из-за тех ли столов да из-за средниих,

Выходил у нас Владимер стольно-киевский,

Выходил из-за столов он на дубовой пол.

25 Он по комнаты своёй тут похаживат,

Он такия сам речи поговариват:

Уж он кличот-выкликает поединьщика[485]

С Невежей биться-ратиться:

«К нам летат Невежа чёрным вороном,

30 Уж и пишет Невежа со угрозою.

На ково же мне накинуть эту служебку?

Мне накинуть эту службу на старого бога́тыря да Илью Муромца».

Поднимаетца Илья да на резвы́ ноги.

«Благослови же мне-ка^а, Владимир, слово вымолвить!

35 Я недавно ис той пути-дороженьки.

Я на заставушки стоял ровно двенадцать лет,

Долго билсэ я с Невежей, долго ратился.

За последнее время не казал он глаз.

Вы пошлите-тко Добрынюшку Никитичя

40 Вы с Невежею битьца, битьца-ратицьца...»[486]

Да во славном было городе да во Киеви,

Што у солнышка-князя да у Владимера.

Заводилсэ-начиналсэ стол, поче́сьтён пир

Не для батюшка пир да не для матушки,

5 А для тех для попов, отцов духовныих,

И для тех причетников церковныих,

Всё для руских для сильных для бога́тырей.

Да ишьше все на пиру да наедалися,

Ишше все на честном да напивалися,

10 Промежду они собой да приросхвастались.

Ищьче тот-от тем хвастаёт, иной иным:

А богатой-от хвастат золотой казной,

Ишьче глупой-от хвастат молодой женой,

Неразумной-от хвастат родимо́й сестрой,

15 Ишьче сильной-от хвастат своей силою.

А один сидит Данило да сын Игнатьевич,

Он не пьёт сидит, не ест, нечем не хвастаёт,

Понизя он сидит удалую голову,

Потупя он сидит да очи ясныя.

20 Воспро́говорит Владимер стольно-киевской:

«Уж ты ѓой еси, Данило сын Игнатьевич!

Уж ты што же не пьёшь, не ешь, не хвастаешь?

Иль в пиру тебе место не по отчине,

Иль в пиру тебя чарою прио́бнесьли,

25 Иль какой дурак-невежа натьсмехаитце?»

Воспрого́ворит Данило сын Игнатьевич:

«Уж ты солнышко-Владимер стольно-киевской!

Благослови-тко ты Данилу слово вымолвить

Ты бес той ли бес сылочки да без дальныя,

30 Ты бес той ли мне казени бе-смёртныя,

И бес тех ли столбов да без высокиих

И бес тех ли ремней бес сыромятныих». —

«Да говори ты, Данило, что ти́би́ надобно,

Ты бес той ли бес сылочки без дальныя,

35 Ты бес той ли бис казени би-сьмёртныя,

Ты бес тех ли столбов да без высокиих,

Ты бес тех ли ремней да сыромятныих». —

«Я задумал теперь скинуть платьё цветноё,

Я задумал одетце в платьё чёрноё,

40 Да ищьче в чёрное платьицо спасёноё».

Воспрого́ворит Владимер стольно-киевской:

«Уж ты ѓой еси, Данило сын Игнатьевич!

На ково же ты бросаешь ты сьвятую Русь,

Ищьче хто у нас останитце зашчитою,

45 Граду Киеву будет обороною?» —

«Уж ты ой еси, Владимер стольно-киевской!

Што останетце у мня есь чадо милоё,

Ишше на́ имя Михайло-свет Данилович.

У мня может Михайлушко конём владать,

50 Он конём можот владать да копьём шу́рмова́ть.

Дак постоит мой Михайло зашчитою

И за Киев он град да обороною,

И за всю он за матушку сьвятую Русь».

Воспрого́ворит Владимер стольно-киевской:

55 «Ты поди же, Данило, в келью тёмную,

Ты во тёмную келию спасёную».

Тут приходил Данило сын Игнатьёвич

Со чесна пиру́ от князя от Владимера.

Призывает своего он чада^а милого,

60 Ишьше на́ имя Михайла Даниловича:

«Уж ты ѓой еси, Михайло да сын Данилович!

Я накину на тибя типере служобку,

Уж я служобку накину немалую,

Я немалую служобку да великую:

65 Будь зашчитой всему-ту граду Киеву,

Обороной постой да за сьвятую Русь.

Ты уж можошь тепере конём владать,

Ты конём можошь владать да копьём шу́рмовать.

Я даю́ тебе коня да боѓатырсково,

70 Я даю́ тебе палицу тяжолую,

Я даю́ тебе копьё да долгомерноё,

Я даю́ тебе трубку долговидную,

Я даю́ те все досьпехи боѓатырския.

Накажу я тебе, да чадо милоё:

75 Уж ты выедёшь на гору на высокую,

Посмотри тогда в трубку долговидную;

Тут увидишь ты силушку несьметную,

Ты несьметную силушку, несьчотную;

Не заезжай ты, Михайло сын Данилович,^б

80 Не заезжай во сереёдку силы-матицы,

Уж ты бей-то силу-то со строчками,[487]

Оставляй силу наволо́чками.

Уж ты дай коню отдо́ху хоть на суточки;

Ты на суточки не дашь, дай на^в полсуточок,

85 На полсуточок не дашь, да хоть на три часа.

Есьли не дашь, тотары-улановя,

Оне мурзы-палачи да немило́сьливы

Подкопают оне по́дкопы глубокия,

’Не уронят тебя в по́дкопы глубокия

90 И оденут вериги тебе тяжолыя».

И не видели Михайла одеваючись,

Только видели его да поежжаючи:

Во чисто́м-то поле да дым столбом стоит,

Из жолты́х ли песков да курева́ летит.

95 Уж он выехал на го́ру на высокую,

Он попробовал своей да могуто́й силы:

Он выкидывал палицу тяжолую;

Ишьче падала палица не на́ воду,

Што не^г на́ воду падала, не на́ земьлю,

100 Ишше падала Михайлу в буйну голову;

А сидит тут Михайло, не росьме́хнитце,

А желты́ кудри ево да не ростряхнутце.

Да кидал-бросал Михайлушко в другой након;

А всё падала палица не на́ воду,

105 Што ни на воду падала, ни на землю,

Ишче падала Михайлу в буйну голову;

А сидит всё Михайло, не усьмехнитце.

А жолты́я кудри не ростря́хнутце.

Да посмо́тре́л он в свою трубку долговидную

110 Он на эту ли силушку несьмётную,

Он на несьмётную силушку, бисчотную.

Подьежаёт Михайлушко к чисту́ полю,

Заежжаёт во серёдку силы-матицы,

Ишше на́чал Михайлушко розмахивать

115 Уж он эту всю силушку да неверную:

В одну сторону махнёт — дак цела улиця,

В другу сторону махнёт — дак переулочки.

Тут и билсэ Михайло ровно три он дня,

Ровно три дня он билсэ, ровно три ночи.

120 Ай устал у Михайла его доброй конь,

Воспрого́ворит он голосом человеческим:

«Уж ты ѓой еси, Михайло сын Данилович!^д

Ишче младый ты воин, несьметливой!

Уж ты дай мне отдо́ху хоть на суточки;

125 Ты на суточки не дашь, хоть на полсуточок».

Воспрого́ворит Михайло сын Данилович:^б

«Я не дам тебе отдо́ху на еди́ной час».

Воспроговорит ему конь да во другой након:

«Уж ты ѓой еси, Михайло сын Данилович!

130 Запылились глаза пылью-ту,

Запеклись мои уста кровью татарскою.

Уж ты ѓой еси, Михайло сын Данилович!^б

Есь подко́паны три по́дкопа глубокия.

Уж я первой-от по́дкоп пере́скочу,

135 А другого-то подкопа не до́скочу,

А ишче в третий-от по́дкоп уроню тебя».

Ни послушалсэ Михайло Данилович.

Уж он бил добра-коня да по крутым бедрам,

Он пришпаривал коня да во всю силочку.

140 Ище первой-от по́дкоп пирескочил,

А другого он подкопа не до́скочил,

Ище в третий-от подкоп уронил ево,

Ище сам побежал да ёго доброй конь,

Побежал он по лесам да по дремучиим,

145 Он по мхам бежал болотам по дыбу́чиим,

Он по тем бежал горам да по высокиим,

Прибежал он к Данилу к Игнатьевичу,

Уж он к той ли ведь келии к спасёныя,

Он копытом забил да в мать сыру́ землю,

150 Шчтобы вышол догадалсэ ёго батюшко.

Воспрого́ворит Данило сын Игнатьёвич:

«Верно, есь во чисто́м поле несчастие:

Есь побито моё да чадо милоё,

Не побито оно, верно, изранено!»

155 Ай упал когда Михайло сын Данилович

Он во те ли во подкопы глубокия,

Подбежали тут татаровя-улановя,

Ишше му́рзы, палачи да немило́сьливы,

Подхватили Михайла за белы́ руки,

160 Одевали вериги тяжолыя

На его ли боѓатырски могучи́ плечи;

Повели оне Михайла на сьмёртну казьнь,

И хотят отрубить да по плечь голову.

Воспрого́ворит Михайло сын Данилович:^б

165 «Уж вы ѓой есь, палачи да немило́сьливы,

Немилосьливыя вы нежало́сьливы!

Вы сьнимите вириги-те тежолыя,

По добру вы не рубите мне буйну голову».

Ай ни слушают татары Михайлушка,

170 Всё ведут ево поганыя на смёртну казьнь.

Да скрычал-зычал Михайло во всю голову,

Во всю силочку скрычал он боѓатырскую:

«Отпусьтите, татаровя-улановя,

Уж вы мурзы, палачи да немило́сьливы,

175 Немило́сьливыя да нежало́сьливы!»

Тут тряхнул ли Михайло могучмы плечми, —

И свалились вериги тяжолыя.

Он схватил тут татарина за резвы́ ноги,

Тут он начал татарином помахивать,

180 Он махал ли во все четыре стороны:

«Ишше жиловал тотарин, не со́рвитце,

Голова на его жилах всё дёржитце!»

Он далёшеньким-далёко во чисто́м поле

Он заметил тотарина не битого,

185 Он не битого тотарина, не ранена:

Подьвигаитце тотарин скорёшенько,

За собой он тянёт дьнишшо карабельноё,

Ишше на́лито в нём да ключевой воды,

Ключевой ли воды, воды холодныя;

190 Розьбирает он тела да все изьбитыя,

Он полошшот их в днишше карабельноём.

Подбегаёт Михайло сын Данилович

Ишше к етому самому татарину,

Он хватает его да за белы́ руки,

195 Ишше хочит ёго бросить о сыру землю.

Бросил его отец на сыру землю.

У Михайлы выкатилсэ чудённой крест.

Он поднял его да за белы руки,

Целовал его во сахарьны уста:

200 «Не послушал ты родительского наказаньица!»

Ишше был жил Иван да сын Дудорович.

Он ходил-гулял да по чисту́ полю,

Он стрелял свою стрелочку калёную;

Застрелил свою стрелочку в окошечко

5 Ищэ к той ли к Софьюшки к Волхо́вишни.

Ай перьвы́ послы к Софьи на двор пришли:

«Уж ты ѓой еси, Софьюшка Волхо́вишна!

Ты отдай нам стрелочку калёную

Ишше нашому Иванушку Дудоровичу;

10 Ты бери себе казны, да сколько надобно». —

«Мне не надобно вашой золотой казны,

Пущай сам ко мне придёт Иван Дудорович».

Что й перьвы́ послы да со двора сошли,

А вторы послы к ней на двор пришли:

15 «Уж ты ѓой еси, Софьюшка Волховична!

Ты отдай нам стрелочку калёную

Ишше нашому Ивану ты Дудоровичу;

Ты бери сь него казны, вам сколько надобно».

Отвечает им Софьюшка Волхо́вична:

20 «Мне не надобно его да золотой казны;

Пушчай сам ко мне придёт Иван Дудорович —

Я отдам тогда ему да калену́ стре́лу́,

Я бес всякой отдам да золотой казны».

Вторы послы да со двора сошли.

25 Одеваитце Иванушко скорёшенько:

Уж он шляпочку кладёт да на одно ушко,

Уж он шенель кладёт да на одно плечо,

Уж он потходит к терему, к злату верьху,

Ишше к тем ли полатам белокаменным.

30 Выбегает к нему Софьюшка скорёшенько;

И берёт она его да за белы́ руки,

И ведёт она ево да в нову горьницу,

И садит она Ивана за дубовой стол;

Накорьмила Иванушка ведь досыта,

35 Напоила она его, да она до́пья́на,

Напоила, накорьмила, спать уло́жила.^а

Что й по комнаты Софьюшка похаживат,

Да тихошенько Иванушка побуживат:

«Тебе полно спать, Иван, да усыпатися,

40 Да пора тебе, Иван, да пробужатися!

Отслужили часну рану заутреню,

Ишше ту ли христовску-воскресенскую,

Воскресенскую да возьнесенскую.

Вдруг идут у мня два брата, два царевича,

45 Идут два мла́дых два Ивана два Волховича».

А Иванушко сьпит, ды не пробудитце.

Забудила его Софья во второй након:

«Тебе полно спать, Иван, да усыпатися,

Да пора тебе, Иван, да пробужатися!

50 Отьслужили чесну́ ра́ну́ заутреню,

Ишше ту ли христовску-воскресенскую,

Воскресенскую да возьнесенскую.

Вдруг иду́т у мня два брата два царевича,

Что й два мла́дых два Ивана два Волховича».

55 Тут вставаёт Иванушко скорёшенько,

Умываитце Дудорович белешенько;

Уж он шляпочку поло́жил на одно ушко,

Он шенель скоро́ накинул на одно плечо,

Он спушчаитце по лесьнице дубовыя.

60 С ним встречаютце два брата два царевича,

Их два мла́дых два Ивана два Волховича:

«Ты чого, соко́л, леташь да зьдесь обля́тывашь,

Ты зачем зашол сюда, Иван Дудорович?

Ты женитца хочешь или свататьця

65 Што й на нашей на Софьюшки Волховични?»^б

Воспрого́ворит Иван да сын Дудорович:

«Да давно у нас с^в Софьюшкой полаженось,

Да давно у нас с Волховишной сосватанось.

Мы чудны́ми крестами поминялися,

70 Злачёны́ми персьнями обручилися».

Тут ведь брали ёго братья за белы́ руки,

Што й садили Ивана на добра́ коня,

Увозили Ивана во чисто́ полё,

Отрубили Ивану по плечь голову;

75 Оне ло́жили на блюдо буйну голову,

Понесьли его к сестре к своёй любимыя.

Увидала их Софьюшка Волховична.

Что иду́т у ей братья ис чиста́ по́ля́

И какую-то несут да буйну голову;

80 Она платьицо одела воскресенскоё,

А второ она одела подвенечное.

И встречала два брата два царевича,

Их два мла́дых два Ивана два Волховича:

«Уж ты ѓой еси же, наша родима сестра,

85 Уж ты можешь ли узнать, чья буйна го́лова?»

Воспрого́ворит Софьюшка Волховична:

«Уж вы ѓой еси, два брата два Волховника,

Вы два мла́дых два Ивана два розбойника!

Вы куды топерь девали тура златорогого,

90 И туда же тури́цу златошорстную!»

Ишше тут-то братанам за беду́ стало,

Што за ту ли им досаду за великую.

Потхватили они Софью за белы́ руки,

Отвозили ведь Софью во чисто́ полё,

95 Отрубили сестре да по плечь го́лову,

Схуронили ей с Ываном во сыру́ землю.

Выростали две берёзки кудрёватыя.

Шли прохожие-народ и удивлялися:^г

«Тут погублено две души безгрешныя,

100 Тут пролита кровь, верно, безвинная!»

Ай было́ жило у ко́роля́ деве́ть сынков,

Что й деве́ть сынков да ясных со́коло́в.

Зародиласе у ко́роля́ десята дочь

Ище на́ имя Настасья Королевичьня.

5 На роду́ ей брата́нья не возьлю́били,

Не возьлю́би́ли Настасью, возьлелеели,

Возьлелеели сестрицушку, в розбой пошли,

Ай в розбой они пошли, все за розбоями.

Посьле их Настасью^а матка выросьтила,

10 Королевишню да взаму́ж выдала

За тово купца да за Морянина.

Они год-то сь ней живут, они другой живут.

Они при́жили к сибе да мала детища.

Запросиласе Настасья к отцу, к матери,

15 К отцу, к матери да к роду, к племени.

Тут Морянин Настасью приослушелсэ.[488]

Он берёт коня да самолутшого,

Он садил Настасью на добра́ ко́ня,

На добра́ коня́ садил да впереди сибя,

20 Мала детища садили во серёдочку.

Они день едут да и уж до́ ночи,

И застигла их да ночка тёмная,

Ночка тёмная, долга осённая.

Они раскинули шатёр бело́й поло́тнянной,

25 Они раскинули да самы спать легли.

Вдруг не гром гремит вдале, не стук стучит,

К ним приехало деве́ть розбойничков.

Они брали Морянина за белы́ руки,

Выводили на широку сьветлу улицу,

30 Отрубили ему да буйну голову,

Мала детишша зашибли о сыру землю,

Ищэ эту Моряночку вы^б собой взяли.

Они день там едут да сь ней другой едут.

Вдруг застигла тут их да ночка тёмная,

35 Ночка тёмная, долга́ осённая.

Се разбойнички да прирозо́спались,

А один не сьпит да доброй молодец,

Он в упор глядит да на Моряночку:

«Ты скажи, разъясни, да ты Моряночка,

40 Ты чьего есь роду да чьёй ты племяни,

Чьей ты до́рогой природушки сердечния?»

Ишше тут же Моряночка росплакалась,

Начала ёму Моряночка расказывать:

«Нас было́ жило́ у короля деве́ть сынов,

45 Их деве́ть было́ сынов да ясных со́колов.

Зародилась я у короля десята дочь.

На роду миня братанья ни возьлю́били,

Ни возьлю́били братанья, возьлилеяли.

А потом мои братаньица в разбой пошли,

50 Все в разбой они пошли, стали разбойничать.

Посьле них меня мамаша скоро взро́сьтила,

Скоро взро́сьтила мамаша, взамуж вы́дала,

Она выдала миня да за Морянина.

Мы с ним год жили, да с ним другой жили,

55 Мы другой жили да сь ним трете́й жили.

Ай мы прижили к сибе да мала детишша.

Запросилась у Морянина к отцу, к матери;

А Морянин меня да приослушался.

Он садил меня да на добра коня,

60 На добра коня садил да впереди себя,

Мала детишша садил он во серёдочку.

Уж мы день едём да сь ним другой едём;

Нас присьтигла сь ним да ночка тёмная,

Ночка тёмная, долга́ осённая.

65 Мы раскинули шатёр бело́й поло́тняной,

Мы раскинули да самы спать легли,

Вдруг не шум шумит, да вдруг не гром гремит,

К нам приехало вас, деветь разбойников».

Што й было́ жило́ у вдовушки два сына,

Два сына у ей как ясна сокола;

Зародиласе у ей ишше третья дочь.

Што й задумала ведь вдовушка Богу молитисе.

5 Пелёнала их пелёнками камчатныма,

Што везала их пое́сьцем шолко́выим.

Она клала на дошо́чку на дубовую,

Опускала сыновей да во синё морё,

И сама она им да приговаривала:

10 «Уж ты пой их, корьми да ишше Спас Исус!

Ты на ум их наставь да Богородица!»

Удалилась она з дочкой во тёмны́ леса,

Во тёмны́х во лесах Боѓу молиласе,

Ай молилась она з дочкой ровно тридцеть лет,

15 Ровно тридцеть лет да ище три года.

Захотелосе вдовушки на Русь пойти.

Выбегает она з дочкой ко синю́ морю,

Ко синю она морю да ко солоному:

По поднебесью да как соко́л летит,

20 По синю́ морю да там корабль бежит.

Закричала тут вдовка карабельщичка:

«Уж ты ѓой еси, уда́лой корабельшщичок!

Ты возьми миня да за себя взамуж,

Мою доченьку возьми взамуж за брателка».

25 Отвечают тут вдовки карабельщички:

«На веку-ту чево было́ не слыхано,

На белом свете чево было да не написано, —

Чтобы мать родна́ вышла взамуж за сына,

А сестрицюшка пошла взамуж за брателка!»

Ишше был жил князь да девяносто лет.

Уж он взял кнегинку девети годов,

Девети годов да десети ле́то́в.

Уж он жил с кнегинкой ро́вно три года,

5 Ро́вно три года, ровно́ три осени;

На четьвёртой год да князь гулять пошол.

Он ходил, гулял там ро́вно три года,

Ро́вно три года, ровно́ три осени;

На четьвёртой год да князь домой пошол.

10 Попадаитце князюшку три старицы,

Шьто и три старицы, да три манашины,

Черноризьницы, черноклобо́вницы,

«Уж вы ѓой есь, старицы манашицы!

Не видали ли кнегинки девети годов,

15 Девети годов да десети ле́то́в?» —

«Уж мы видом не видали, да слыхом слышали:

Шьто твоя кнегина за блудом пошла,

За блудом пошла да заблудилася;

Вкруг амбарика дорожки приуто́рёны,

20 Золота казна да приудёржана.[489]

Уж ты в комнату придёшь, там колыбель весьнёт;

Ты в другу зайдёшь, да там друга весьнёт;

Ты в третью́ зайдёшь, да там третья́ весьнёт:

Бесь тибя всё, батюшко, все наживаны,

25 Бесь тебя, бес князя, все доста́ваны.

А в конюшны добры кони по колен в назьму;

Белояровой пшеницы не насыпано,

Ключевой воды да не навожено.

Она выдёт встречать в одной рубашечки

30 Бесь чулочиков, в однех башма́чиках».

Он приехал к полатам белокаменным.

Оставляет он коня да не привязана,

Подбегат к воротам к белоду́бовым.

Выбегат, ёго стречает молода жена

35 Бес чулочиков, в однех башмачиках,

Бес камзольчика, в одной рубашечки.

Уж он брал кнегинку за белы́ руки,

Он садил кнегинку да на добра коня,

Увозил кнегинку во чисто́ полё,

40 Он срубил у ей да по плеч голову,

Он бросал ведь тело да во чистом поле.

Приезжает к полатам белокаменным:

Вкруг амбарика дорожки не уторёны,

Все шурупчаты замочки всё не сломаны,

45 Золота казна да не издержана.

Уж он в комнату зашол, да там пела́ веснут;

Все не столько в них шито, сколько плакано,

«Все тебя ли, князюшко, дожидано».

Он в другу́ зашол, да там други висят;

50 В них не сколько шито, сколько плакано,

«И тибя всё, князь, домой дожидано».

Он в третью́ зашол, да там третьи́ веснут:

В них не колько шито, сколько плакано,

«Все тибя ли, князь, домой дожидано».

55 Он в конюшну пришол да к ко́ню доброму:

Ишше конь-от стоит да по колен в шолку,

Белояровой пшеницы да принасыпано,

Ключевой воды да принавожено.

Воспрого́ворит княсь да девяносто лет:

60 «Погубил я душу ей безгрешную,

Уж я пролил кровь да всё безвинную!»

Тут поехал княсь да девяносто лет,

Он поехал обратно во чисто́ полё,

Он наехал три старицы-манашины,

65 Чо́рнори́зницы, черно́клобо́вницы.

Уж он перву манашину конём стоптал,

А фтору манашинку копьём сколол,

Ищэ третия манашинка взмолиласе,

В резвы ноги князю поклониласе:

70 «Не губи ты миня, князь да девяносто лет:

Оживлю я вам кнегинку девети годов».

Что й поехал князь Михайло

Да он на царьскую службу

Да к ’осуда́рю на роботу.

Да приворачивал Михайло

5 Ко соседям на бесёду;

Да выбирал сибе Михайло

Да по уму сибе невесту;

Приискал себе невесту

Да уж он белую биляну,

10 Да молоду жону Марфи́ду.

Да привозил свою биляну

Да к своей маменьки родимой:

«Да уж ты пой, мати́, биляну

Да ты сладки́ма медами,

15 Да ты корьми мою биляну

Да ты белы́ма калачами

Да и сладки́ми пряника́ми».

Да тут поехал князь Михайло

Он на царскую службу

20 К ’осударю на роботу.

Не усьпел он з двора сьехать —

Еѓо доброй конь споткнулся,

И востра сабелька сломилась,

И пухова шляпа свалилась.

25 Да воспрого́ворит Михайло:

«Да верно, есь в доме́ нешчасье:

Да родна маменька неможет

Или белая биляна

Да молода жона Марфида!»

30 Не усьпел он з двора сьехать,

Да ево маменька родима

Да по три бани в день топила,

Да по три веника мочила,

Да по три камня нажигала;

35 Она биляну приводила,

Ей на белы́ груди спусчала,

Ей белы́ груди прожигала;

Два младеня вынимала,

Их во сыру́ колоду клала,

40 Да три приметы написала:

Ище^а перьвая примета —

«Я беляну уходила»;

А друга ещё примета —

«Я свою душу погубила»;

45 Да ище третия примета —

«Я два младенца заварила,[490]

Да во сыру́ колоду кла́ла

Да в сине море отпущала».

Что приехал князь Михайло

50 К своей маменьки родимой:

«Ты послушай, мать родная:

Да ище где моя беляна?» —

«Что твоя дитё беляна

Да спит во тёплой во спальне».

55 Тут бросалсэ князь Михайло

Да он во тёплую спальну,

Да ище́ там беляны нету.

«Да уж ты маменька родная

Да ты скажи мне сушшу правду,

60 Да ты скажи мне, не утай же,

Ище где моя беляна

Да молода жена Марфида?» —

«А твоя, дитё, биляна

Да у соседа на биседы».

65 Тут бросалсэ князь Михайло

Да он к соседу на биседу,

Да исче там биляны нету.

«Да вы соседы, вы соседы,

Вы порядовныя соседы!

70 Вы мне скажите сущу правду,

Да ище где моя беляна

Молода жена Марьфида?» —

«Да ты послушай, князь Михайло:

Да не усьпел ты з двора съехать,

75 Да твоя маменька родима

Да по три бани в день топила,

Да по три веника мочила,

И по три камня нажигала,

Она беляну уводила,

80 Ей бе́лы груди прожигала,

Два младеня вынимала,

Да во сыру колоду кла́ла

И в сине море отпусчала».

Да тут бросалсэ князь Михайло

85 Он к своей маменьки родимой:

«Да уж ты моя мати!

Да ты по имени Овдотья,

Да по прозванью зьмея люта!

Да исче где моя беляна

90 Да молода жена Марьфида?» —

«Да я твою, дитё, биляну

Да во сыру колоду клала,

Да ей в сине море отпусщала».

Да тут бросалсэ князь Михайло

95 Да он в кузьнецу железну,

Да выкова́л сибе Михайло

Да он два ножичка булатных,

Да уежжал тогды Михайло

Да он во чистое поле,

100 Да становил ножи булатны

Да во сырую во земьлю,

Да уж он падал белой грудию

Да он на ножички булатны.

Ишче сваталсэ Митрей-от по три года,

Князь Васильевич да по три осени.

На четьвёртой год да то́лько свадьбы быть,

Только свадьбы быть, только́ к венцу пойти,

5 Ай к венцу пойти да обвенчатися.

Зазвонили чосну́ рану́ заутреню,

Ише ту христовску да воскрысенскую.

Воскресенскую да возьнесенскую.

Что й пошол князь Митрей ко заутрени,

10 Он ко той ли ранней к воскрысенския,

К воскрысенския да к возьнесенския.

Что й бросалась Домнушка по плеч в окно,

Фалелеевна ровно́ по поясу:

«Ай не етот ли Митрей князь Васильевич?

15 Што й сказали про Митрея — хорош, пригож,

Он хорош, пригож да в свете лутьче нет;

Он сутул, горбат да наперёд покляп,

И ноги́ кривы́ у ево, глаза косы,

Русы кудри у Митрея онесския,

20 Ищэ речь у ево да самоедская».

Ишчэ тут ведь Митрею во слух пало;

Шчо й Васильевичу за беду стало,

Што й за ту пало надсмешку за великую.

Воротилсэ Митрей от заутрени,

25 Приходил он к Настасьюшки к Васильёвны:

«Уж ты ѓой еси, сестрицюшка любимая!

Соберём-ко мы пир да всё деви́чей стол.

Попроси ты Домну Фалелеёвну

На почесьтен пир да на девичей стол

30 Хлеба, соли йись да сладка мёду пить.

Ты скажи, что Митрея-князя в доме нет,

Что й Васильёвича да не случилося:

Он ушол ведь в лес теперь полесовать,

За лисицами да за куницами,

35 Он за разныма за мелкима за птицями».

Що й первы́ послы к Домны на двор пришли:

«Добро жаловать, Домна Фалелеёвна,

Ишшо к нашей Настасьи к Васильевны

На почесьтен пир да на деви́чей стол

40 Хлеба, соли йись да сладка мёду пить!

Ишше Митрея-та князя в доме нет».

Что й перьвы́ послы да со двора сошли,

А й вторы послы к Домны на двор пришли:

«Отпусьти ты Софьюшка Никулишна,

45 Свою дочерь Домну Фалелеёвну

На почесьтен пир да на девичей стол

Хлеба, соли есь да сладка мёду пить.

Ишче Митрея-та князя в доме нет

Што й Васильевича не случилося,

50 Не случилося, не пригодилося:

Он ушол ведь в лес да всё полесовать,

За лисицами да за куницами,

Он за разныма за мелкима за птицами».

Что й третьи́ послы к Домны на двор пришли:

55 «Добро жаловать, Домна Фалелеёвна,

Ишше к нашой к Настасьи всё к Васильёвны

Хлеба, соли йись да сладка мёду пить!»

Не спушчает ей Софьюшка Никулична:

«Не ходи ты уж, Домна Фалелеёвна,

60 На почесьтен пир да на девиной стол.

Я ночесь мало спала, да во сьне видяла:

Со бело́й груди скатилъсэ чудённой крес,

На право́й руки роспаялсэ всё злачён персьтень».

Не послушалась Домна Фалелеёвна.

65 Умываласэ Домнушка белёшенько,

Одеваласе Домна нареднёшенько,

Приходила к Настасьюшки к Васильёвны

На почесьтён пир да на девичей стол.

Вдруг зашла она в полаты белокаменны,

70 Отъкрывала дубовы́ да двери на́-пяту;

Она крес кладёт да по-писа́нному

И поклон ведёт да по-учоному;

Поклониласе на все четыре сто́роны.

А седит тут Митрей во большом углу,

75 Князь Васильевич да во чесно́м месьте:

«Добро жаловать, Домна Фалелеёвна,

Ко сутулому да ко горбатому,

Всё к ногам кривым, к моим глазам косым,

Ко кудрям моим да всё к онескиим,

80 К поговорюшки да к самоедския —

Хлеба, соли йись да сладка мёду пить!

Ты садись, проходи да за дубовой стол».

Воспрого́ворит Домна Фалалеёвна:

«Отпусьти-тко миня, Митрей-князь Васильевич!

85 Я с право́й руки забыла там злачон персьтень,

Мы которым с тобой будём обручатися».

Воспрого́ворит Митрей-князь Васильевич!

«Ты где хошь ходи, только моей слови!»

Тут пошла ведь Домна Фалелеёвна

90 Што ис тех она полат да белокаменных;

Заходила она в ку́зьнецу железную,

Что й ковала дьва ножичька булатныих,

Уходила с ними Домна во чисто́ полё,

Становила Фалелеёвна во сыру́ землю

95 Что востры́ма концами во белы́ груди,

Да сама тут ведь Домна приговарйвӑла:

«Не достаньсе моё да тело белоё

Ты сутулому да ты горбатому!

Ай достанься моё да тело белоё

100 Луччэ матушки да ты сырой земли!»

Был жил Ефимъян, да князь богатой.

Охвоць Ефимъян Богу да молитьц́е:

На петьницю, суботу он прицяшшалсэ,

На сьветлоё Христово воскресенья, —

5 Молил он себе отродья,

Хоть женьского он себе, хоть муського.

Потродясь Ефимъян да притрудилсэ,

На лавоцьку спать да валилсэ.

Богородица гласом прогласила,

10 Прицистая дева мать Мария

Цёловец́еським язы́ком проговорила:

«Тебе полно, Ефимъян, спать да усыпатьц́е,

Те пора, Ефимъян, да пробужатьц́е

От крепко́го сну забудушша!

15 Поди-ко-се во Римсько ты во царьсьво,

Кнегина тебе сына спородила.

Зьбирай-ко ты попов-то, протопо́пов,

Зьбирай-ко ты прицятников ц́ерьковных,

Поставте-тко вы кума со кумою,

20 Крисьтите в свято Божьё крешшеньё,

Нарекайте ёму имя Олёксеём,

Олёксеём имя Божьим Цёловеком».

Ото сна Ефимъян пробужалсэ.

Не-знат Ефимъян да испугалсэ,

25 Не-знат[491] Ефимъян да зрадова́лсэ.

Клюцёвой свежо́й водой стал да умыватьц́е,

Тонким белым полотеньцём да вытиратьц́е,

Стал Ѓосподу он Боѓу помолилсэ,

Божьёй Матери прецистой со сьлёзамы.

30 Пошол он в Римцько своё царьсво,

Восходил в белы каменны палаты, —

Кнегина ёму сына да спородила.

Зьбирал он попов да протопопов,

Зьбирал всех прицатьников ц́ерьковных;

35 Поставил он стретного[492] кума,

Как кума поставил да со кумою,

Кресьтилисе во Божьё крешшеньё,

Нарекали ёму имя сьвятоё,

Сьвятоё ёму имя Олёксеём,

40 Олёксеём-то Божьим Цёловеком.

Стал Олёксей да лет пети-шти[493] —

Захотел ёго батюшко в грамоты уцити,

Как мать-осударына по тому же,

Ему света грамотка даласе,

45 Как ёму рукописаньицё да открылось.

И стал Олёксей да лет-то пятнадцать,

Как стал Олёксей да лет-то двадцеть,

Захотел ёго батюшка женити,

Как мать-осударына по тому же.

50 Ёму, сьвета, женитьц́е не хотелось,

Принёволил ёго батюшко на-силу.

Не хотелось Олёксею родитель прогневити.

Пошли оны по Римцькому по царьсву,

Выбирали Олёксею да невёсту.

55 Они выбрали Олёксею да невёсту

У ласко́ва князя Филимона,

Как на младыя обручныя кнегины,

Кнегины ёго да Катерины.

Крутёхонько свадёбку сыграли,

60 Поскорее Олексея да женили,

Да женили Олёксея да овенчали.

Как все на пиру сидят напивались,

Как все на ц́есном сидят наедались.

Как один Олёксей сидит да неве́сёл,

65 Свою буйную голову да повесил,

Обливаитц́е горюцима да сьлёзами.

Проглаголит Ефимъян-князь да богатой:

«Ты цёго, Олёксей, сидишь да невесёл,

Свою буйную голову да повесил,

70 Обливаисьсе горюцима сьлёзамы?

Как местом тебя равзе обсадили,

Как цярою тебя равзе обносили,

Даром-то тебя не удари́ли,

Кнегина по обыцью да не пала?»

75 Проглаголёт Олёксей Чёловек Божей:

«Местом меня не обсадили,

Как цярою меня не обносили,

Даром-то миня да удари́ли,

Кнегина по обыцью мне да пала».

80 Звали Олёксея в тёплую лёжню,

Как на хорошу тисо́вую кроватку,

Как на мяккую пуховую перинку,

Как на крыто косисьцято изголовьё,

Под тёпло соболино да одеяло.

85 Как сьпит там Олёксей Цёловек Божей,

Как в перьвом цясу да в тёмной ноци

Да Богородиця въявь ёму явилась,

Прицистая дева мать Мария,

Цёловец́еським языком проговорила:

90 «Те пора, Олёксей, спать пробужатьц́е

От крепко́го сну да забудушша!

Отстёгивай да шолков пояс,

Сымай-ко с правой руки злацён перьстень,

Отдавай своей обручныя кнегины,

95 Кнегины отдавай ты да Катерины,

Ты сьнимай с сибя да платьицё цьветно,

Надевай на сибя платьицё цёрно,

Как цёрно́ё платьицё спасёно».

«Ты куды, Олёксей, скоро да походишь?

100 Отец, матушка твои да забранятц́е:

Куды сподевала да Олёксея?» —

«Пойду теперь я во Божью-ту ц́ерьковь

За отця, за матерь Боѓа помолити,

За тебя, обручная кнегина,

105 Кнегина ты Катерина».

Пошол Олёксей как в цистоё полё,

Ись цистого поля ко синёму морю;

Как у синёго моря стоит караблик.

Становилсэ Олёксей на караблик;

110 Ёму дал Ѓосподь ти́шинку способну,

Уж как дал ёму по́ветерь проносну;

Он да перешол ц́ере синё грозноё морё,

Увидал там келейку спасёну.

Как молилсэ Олёксей лет-то тридц́еть.

115 Богородиця въявь ёму явилась,

Прицистая дева мать Мария,

Цёловец́еським язы́ком проговорила:

«Тебе полно, Олёксей, Боѓу да молитьц́е!

Умолил себе ты царьсьво да небесно».

120 Ото сна стал Олёксей да пробужатьц́е,

Клюцёвой свежой водой да умыватьц́е,^а

Тонким белым полотеньц́ём да вытиратьц́е.^а

Стал ѓосподу Богу помолилсэ,

Божьёй Матери прицистой со сьлёзамы.

125 Пошол Олёксей да к синёму морю,

Становилсэ Олёксей да на караблик.

Не хотелось Олёксею во Римськое царьсьво,

Как хотелось Олёксею во дальняя земли.

Пала Олёксею сильняя погода,

130 Носило Олёксея трои сутки,

Принесло опять во Римськое во царьсьво,

Выходил на кру́той красной бережоц́ек;

Выходил на росыпцятой песоц́ек;

Молилсэ он Боѓу со сьлёзамы,

135 Шшоб матушка-отець да не признали.

Идут как кнези, бояра,

Идут оны во Божию-ту ц́ерьковь,

По нишшим златници давают, —

Велят поминать всё Олёксея,

140 Олёксея Божьёго Цёловека.

Олёксей от них златници не принимаёт,

На Ѓоспода руки вызьнимаёт.

Идёт Ефимъян да князь богатой,

Тому нишшому златницю даваёт;

145 Тот нишшой златници да не примаёт,

На Ѓоспода руки возьнимаёт,

Ефимъяну в резвы ноги да пада́ёт,

Ноги сьлёзамы обливает:

«Не нать твоей милосьти спасёной;

150 Я могу так знати Олёксея,

Олёксея-та Божья Цёловека». —

«Уж ты как моёго сына знаёшь,

Ты по имени ёго называёшь,

По оте́цесьви ёго величаёшь?» —

155 «Уж я как твоёго сына знаю:

Мы в одном-то месьти Боѓу молились,

Молились с Олексеюшком да спасались;

Пошол Олёксей да во дальния земли,

Пошла я, калика, да в здешноё место.

160 Уж вы гой есь, Ефимъян да кнезь богатой!

Сострой-ко мне-ка келейку да спасёну

У своёго ты красного крылецька,

Не ради ты калики да перехожой,

Ради своёго сына да Олёксея

165 Олёксея-то Божьёго Цёловека».

Состроил ёму келейку спасёну.

Молилсэ Олёксей да лет пятнадцать.

Как шчо Ефимъян да пил он, кушал,

Отсылал-то калики да перохожой.

170 Как злы были халуи-лиходеи:

Хорошу-ту пишшу всё приедали,

Всё носили помои, ополоски.

Богородица въявь ёму явилась,

Прицистая мать Мария:

175 «Тебе полно, Олёксей, Боѓу молитьц́е!

Умолил себе царьсьво небесно.

Возьми-тко ц́ернильницю да бумажку,^б

Пиши-ко ты своё да похоженьё,

Пиши-ко своё да прихоженьё».

180 Посьпел Олёксей только написати, —

Пришол Ѓосподь душу вынимати,

Он со аньгеламы пришол, со арханьделамы,

С херувимамы пришол да с серафимамы,

Со всёю небесной пришол силой.

185 Заносило по граду да духи сьвяты.

Да негде-то не могут найти сьвятого.

Пошли оны во Божью ц́ерьков:

«Как угодьники у нас равзе явились?»

За престолом тут им проговорило:

190 «Вы ишшите святого у Ефимъяна:

Преставилась калика да перехожа,

Он дёржит в руках рукописаньё».

Некому́ рукописаньице не даётц́е,

Рукописаньице не даётце.

195 Идёт Ефимъян да князь да богатой,

Ёму рукописаньицё далосе.

Как жалко Ефимъян да сидит плацёт,

Как жалко Ефимъян сидит возрыдаёт:

«Возьлюбляно ты цядо Ѓосподнё,

200 Ише ты ли Олёксей да Цёловек Божей!

Цёго ты пришол теперь к нам не сказалсэ,

С одного бы блюда пили с тобой, воскушали,

Заедно бы с тобой Ѓосподу молились,

За младого цьвета трудились!»

205 Идёт ёго маменька родима,

Как жалко она да идёт плацёт,

Как жалко она идёт возрыдаёт,

Власы со главы да содираёт:

«Возьлюбляно цядо ты ѓосподнё!

210 Ишшо ты ли Олёксей Цёловек Божей!

Цёго пришол нам ты не сказалсэ?

С одного бы блюда пили с тобой воскуша́ли,^а

Заедно бы с тобой Ѓосподу молились,^а

За младого цьвета трудились!»

215 Идёт ёго обручная кнегина.

Стогды у ей злацён пояс роспустилсэ,

Стогды у ей злацён перьстень роспаялсэ.

Как жалко́ она да идёт плацёт,

Как жалко́ она идёт возрыдаёт.

220 «Ишше ты ли Олёксей ты Цёловек Божей!

Цёго пришол нам ты да не сказалсэ?

С одного бы блюда пили с тобой, воскуша́ли,

Заедно с тобой Богу молились,^а

За младого цьвета трудились!»^в

Жил был Микитушка, он преставилсэ.

Оставалось у Микитушки цядышко милоё,

Ищэ ма́лодой Оксёнышко да Микитиць млад.

Уж как стал Оксёнышко^а да на возросьти,

5 Как жонила ёго маменька да родимая.

Захотелось Оксёнышку ехать да во цисто́ полё

Как людей-то посмотреть да как себя казать.

Проважаёт ёго матушка родимая,

Проважаёт ёго да молода жона;

10 Проважаёт ёго матушка да наказыват:

«Ты поедешь, моё да цядо милоё,

Ты наедёшь в цисто́м поли старого,

В поли старого наедешь, в поли т’ малого, —

Со коня соходи да низко кланейсэ,

15 Не обижай понапрасну не единого.

Как рознежитц́е твоё да тело белоё,

Розгоритц́е твоё да ретиво́ серьцё,

Ты захошь как купатисе да в Пучай-реки,[495] —

Уж ты перьву-ту струёцьку за́плыва́й,

20 Уж ты другу-ту струёцьку да за́плыва́й,

Уж ты третьёй-то струёцьки да не плавай-ко.

Ты послушай-ко матушкина наказаньиця».

Как поехал Оксёнышко да Микитиць млад,

Он наехал в цисто́м поли старого,

25 В поли старого наехал да в поли малого, —

Со коня соходил да низко кланелсэ,

Не обижал понапрасну да не единого;

Как розьнежилось ёго да тело белоё,

Розгорелось ёго да ретиво́ серьцё,

30 Захотел купатисе да в Пучай-реки,^б —

Уж он перьву-ту струёцьку за́плывал,

Уж он другую струёцьку за́плывал,

Уж он третью-ту струёцьку за́плывал,

Не послушал он матушкина наказаньиця.

35 Да за третиёй струёцькой стоит велик камень,

Да на этом каменю лёжит драго́ сукно,

А на этом на сукни лёжит злацён ремень,[496]

Заходил тут Оксёнышко на велик камень,

Уж он взял как во руки злацён ремень,

40 Ишше сам он говорил да таковы реци:

«Ишше хто этым ремешком цёшитц́е,

Ишше мне кабы теперецю в глаза видать!»

Сколыбаласе матушка да Пучай-река,

Выходила злодейка да зьмея лютая:

45 «Уж ты ѓой еси, Оксёнышко да Микитиць млад!

Как осмелилсэ зайти ты на мой велик камень,

Да моим ты гребешком как цёшисьсе?

Я хоша́ тебя, Оксёнышка, да жива́ зглону,

Я хоша́ тебя, Оксёнышка, на дно згружу,

50 Я хоша тебя, Оксёнышка, да под хоботы,

Унесу я тебя да к малым детоцькам,

Да^в к малым детоцькам сьнесу тебя на сьиденьицо».

Говорил тут Оксёнышко таковы реци;

«Огледись-ко ты, злодейка зьмея лютая,

55 Ишше-то на Москвы топерь деитьц́е?»

Огледеласе злодейка зьмея лютая.

Как Оксёнышко со камешка да у́нырну́л.

Уж как масьтёр был ходить Оксёнышко по-ры́бному,

Ишше масьтёр был нырать да по-зьвериному.

60 Да крутёхонько бежал Оксёнышко г добру коню,

Надевал на собя да платьецо нижноё,

Надевал на собя да платьецо верьхноё,

Ишше всю на собя збрую богатырьцькую;

Как садилсэ Оксёнышко на добра коня,

65 Уж он взял как во ру́ки да саблю вострую;

Тут скрыцял как, зыцял да зысьным голосом:

«Прошу милосьти, злодейка, со мной поотведатце!»

Налетела злодейка да зьмея лютая, —

Отрубил у злодейки да буйныя головы.

70 Как поехал Оксёнышко во цисто́ полё,

Как наехал в цисто́м поли розбойницьков —

Как пограбили на Вологды Миколу-ту,

Да Миколу-ту пограбили как Можайцького.

Уж он со́брал всю казну до копеёцьки.

75 Он поехал ко матушки к родимыя.

Как стрецяёт ёго матушка родимая, —

Не стречаёт ёго да молода жона.

Говорил тут Оксёнышко да Микитиць млад:

«Уж ты ѓой есь, моя матушка родимая!

80 Ише ѓде-ка моя да молода жона?»

Промолцяла ёго матушка да родимая;

Как вела ёго во высоки теремы,

Как садила Оксёнышка за дубовой стол,

Говорил тут Оксёнышко да Микитиць млад:

85 «Уж ты ѓой есь, моя матушка родимая!

Ише ѓде-ка моя да молода жона?»

Говорила ёму матушка родимая:

«Как твоя-та жона да издурацилась:

Подсмотрела твои да золоты́ клюци,

90 Отмыкала всю твою да золоту казну,

Уносила всю казну да до копеёцьки.

Как спозналасе с купцямы с торговыма,

Да играт она во картоцьки да во шаѓматы;

Приграла твою всю да золоту казну».

95 Как садилсэ Оксёнышко на добра коня,

Он поехал по городу по Киеву,

Де играют во картоцьки да во шахматы;

Он увидял на улици ребятушок:

«Уж вы ѓой еси, ребятушка малыя!

100 Ишше ѓде-ка играют купци-госьти торговыя,

А играют во картоцьки да во шахматы?»

Приводили ребятушка малы-малыя.

Как стоят тут цясы да каравульния.

Уж он взял во руки саблю вострую,

105 Он зашол тоѓды в полаты во купец́еськи,

Он у всих отрубил да буйны головы,

Ише со́брал всю казну да до копеёцьки.

Как ёго сидит молода жона во большом углу,

Во большом углу сидит она пьенёшенька.

110 Уж он взял как за косы за женьцькия.

Привязал он ко хвосту да лошадиному,

Как повёз ей по городу по Киеву.

Ише вси во городи здивовалисе.

Привёз он ко матушки к родимыя.

115 Как стрецяёт ёго матушка родимая.

«Уж ты вой есь, моя матушка родимая

Шьчо я буду делать над молодой жоной?»

Говорила ёму матушка родимая:

«Как твоя-та жона — да как твоя воля».

120 Отрубил у жоны да по плець голову.

Ходил-гулял Дунаюшко из орды в орду,

Загулял молоде́ць да х королю в Литву.

Да король-от молодца любит-жаловат,

Ишше душоцька Настасья королевисьня

5 Да не может на ёго да нагледетисе,

Нагледетисе она не можот на ёго да насмотретисе.

Да приходит она ко батюшку ко королю:

«Уж ты батюшко, король земли Ляховиньцькия!

Ты отдай-ко мне-ка молодца во клюсьники,

10 Ты во верныя отдай мне-ка во прикашшики,

Шьчобы было кому-то верить золоты клюци,

Золоты клюци верить, казна моя нешчотная».

Отдавал тут король да своёй доц́ери.

Да живёт тут Дунаюшко у Настасьюшки,

15 Никакой ёму нету утехи да роботушки:

Ише дьнём-то играют с ней во картоцьки.[497]

Как заводитц́е у короля стол, почэсной пир,

Да зовут тут Дунаюшка Ивановиця.

Не спушшат его Настасья королевисьня:

20 «Не ходи-тко ты, Дунаюшко сын Ивановиць!

Неровно́-то во хмелю словцё-то молвитц́е, —

Потерять ты свою буйну голову,

Укороташь ты себе да веку долгого».

Не послушал Дунаюшко сын Ивановиць,

25 Да пошол’ королю на почэсной пир.

Уж как все-то на пиру сидят напивалисе,

Ишше все-то на ц́есном сидят наедалисе,

Уж как все-то на пиру сидят приросхвастались.

Ишше тот тем хвастаёт, ново́й новы́м:

30 Ишше глупой-от хвастат молодой жоной,

Неразумной-от хвастат родимо́й сёстрой.

Говорил тут король земли Ляховиньцькия:

«Уж ты ѓой еси, Дунаюшко сын Ивановиць!

Ты цёго сидишь, ты не пьёшь, не ешь,

35 Ты не пьешь-то не ешь да неци́м да не хвастаёшь?»

Говорил тут Дунаюшко сын да Ивановиць:

«Ишше цим мне у вас теперь да похвастати?

Я живу-ту теперец́е у Настасьюшки;

Некакой мне-ка нет утехи да роботушки:

40 Уж я дьнём-то да играю с ней во картоцьки».

Ишше эты как реци не в любе́ пришли.

Он скрыцял тут, зыцял да зысьним голосом:

«Уж вы ѓой еси, тотаровя поганыя!

Уж вы му́рзы, палаци есь немило́сьливы!

45 Уж вы скуйте-тко, сьвяжите доброго молодца,

Вы везите-ко ёго на смёртную казеню».

А бежали тотаровя тут поганыя,

Ишче мурзы, палаци немило́сьливы,

Уж как бросили на телёжку дрововозную,

50 Повезьли ёго на смёртную казеню.

Говорил тут Дунаюшко сын Ивановиць:

«Уж вы ѓой еси, тотаровя поганыя!

Вы везите-ко дорожкой прямоежжою

Мимо душоцьку Настасью королевисьню».

55 Он скрицял тут, зыцял зысьним голосом:

«Уж ты душоцька Настасья королевисьня!

Уж ты сьпишь на тисо́выя кроватоцьки,

Ты на мяккия пуховыя периноцьки,

Ты не знашь над собой некакой невзгодушки:

60 Да везут меня, удалого добра молодца,

Да везут меня на смёртную-ту казеню».

Тут скрыцял как Дунаюшко во второй након,

Да скрыцял тут Дунаюшко в третей након,

Да во всю голову скрыцял да во всю могуту,

65 Во всю силоцьку скрыцял свою богатырьцькую:

«Уж ты душоцька ли ты Настасья королевисьня!

Уж ты сьпишь ли на тисовой на кроватоцьки,

Ты на мяккия пуховыя периноцьки,

Ты под тёплым соболином одевалышком,

70 Ты не знашь над собой некакой невзгодушки:

Как везут меня, удала добра молодца,

Да везут меня на смёртную казеню».

Тут услышала Настасья королевисьня.

С угла на угол полата покацяласе,

75 Как стёколышка в околёнках забрявкали.

Тут бросаласе Настасьюшка по плець в окно,

Как крыцяла, зыцяла она зыцьним голосом:

«Уж вы ѓой еси, тотаровя поганыя,

Уж вы мурзы, палаци есь немило́сьливы!

80 Уж вы ежели мне вы не послушныя,

Уж я скоро срежусе во платьё богатырьскоё,

Я у всих отрублю у вас буйны головы».

Уж то скоро везьли удала добра молодца,

Как везьли скоро ёго на ей широкой двор.

85 Ишше жил с того[498] Дунаюшко у Настасьюшки,

У Настасьюшки-то жил ровно ишше три года.

Стогда поехал ко солнышку столён-киевську.

Как на ту пору у солнышка да почэсной пир.

Как зовут тут Дунаюшка на почэсной пир.

90 Уж как все-то на пиру сидят напивалисе,

Уж как все-то на чесном сидят наедалисе,

Уж как все-то на пиру сидят приросхвастались.

Ишше тот ли тем хвастаёт, ново́й новы́м:

Ишше глупой-от хвастат молодой жоной,

95 Неразумной-от хвастат родимо́й сёстрой.

Только солнышко князь Владимир столён-киевской

Только ходит по полатушки, похаживал,

Да такия он-то реци спроговаривал:

«Ишша все-то у нас во городи поженёны,

100 Ишша красныя-то девушки взаму́ж пода́ваны;

Столько я один, князь Владимир, да холо́с хожу,

Я холос-то хожу теперь, нежонат живу.

Ишше хто бы мне прибра́л сопружницю,

Мне сопружницю прибрал, мне-ка сопротивницю,

105 Шшёбы лициком была бела, умом свёрсна,

Шшёбы лицико было порохи сьнегу белого,

Шшёбы брови-то у ей были цёрного соболя,

Шшёбы оци-то у ей были ясного сокола,

Шшёбы походоцька у ей была павиная,

110 Шшёбы тихая рець была лебединая?»^а

Ишше бо́льшой-от туляитц́е за среднёго,

Ишше среднёй-от туляитце за меньшого,

Как от меньшого Владимеру ответу нет.

Из-за того из-за столика из-за средьнёго,

115 Да со той ли скамеёцьки белодубовой

Да ставаёт Дунаюшко сын Ивановиць,

Ишше сам говорил он таковы реци:

«Уж ты ѓой еси, солнышко Владимер стольно-киевськой!

Бласлови-тко мне да словцё молвити,

120 Да бес той шшёбы́ тюрмы мне-ка бес тёмныя,

А бес той мне-ка бес сылоцьки без дальния,

А бес той мне-ка без пе́тёлки шелко́выя».

Говорил тут как Владимир столён-киевцькой:

«Ишше Бох тя бласловит, Дунай да сын Ивановиць,

125 Да бес той тебя тюрмы шшёбы бес тёмныя,

Да бес той тебе без петёлки шелко́выя,

Да бес той тебе бес сылоцьки без дальния». —

«Уж как знаю я тебе как сопружницю,

Я споружницю-ту знаю да сопротивницю:

130 Она лициком есь бела́, да есь умом свёрсна;

У ей лицико есь порохи снегу белого,

Как походка у ей есь павиная,

Ише тиха-та рець лебединная,

Ишше брови-то у ей да цёрного соболя,

135 Ишше оци-то у ей да ясного сокола:

У того ли короля есь Лехоминьцького

Ишше молодая Опра́ксе́я королевисьня». —

«Ты бери-тко-се, Дунаюшко, денёг колько надобно». —

«Мне не надобно твоёй золотой казны;

140 Столько дай мне-ка Микитушку Добрынюшку,

Столько дай мне-ка Олёшиньку Поповиця».

Только видели да молодцов да сряжаюцись,

Как не видели уда́леньких поежжаюцись;

Ис циста́-та поля да курёва пошла,

145 Из жолта́го песка да только дым столбом.

Подъехали оне под славной Киев-град.

Оставлят он свою дружинушку хоробрую,

Оставлят-от свою дружинушку, сам наказывал:

«Оставай-ко-се, дружинушка моя хоробрая,

150 Вы играйте-ко во картоцьки, во шахматы,

Какова-та пора да каково́ времё:

Уж я перьвой раз как зыграю да во ту́гой лук,[499]

Уж я дру́гой раз сыграю да по-ратьнёму, —

Вы седлайте-ко, уздайте коней добрыих;

155 Уж я третей раз зыграю по-ратьнёму, —

Вы садитесь крутёхонько на добрых коней,

Вы рубите стогды старого и малого,

Не оставьлейте вы на семё не единого».

Пошол стогды в полатушки королевцькия,

160 Отвореёт он двери потихошенько,

Запираёт он двери помалёшенько,

Королю бьет Дунай цёлом во праву́ руку,

А Опраксы королевисьнёй во леву́ руку.

Говорит тут король земли Ляховиньцькия:

165 «Що сказали про Дунаюшка — жива́го нет,

А теперец́е Дунаюшко сам на двор.

Ты пожить ли пришол опеть, погосьтить ко мне?»

Говорил тут Дунаюшко сын Ивановиць:

«Я не жить к тебе пришол топерь, не госьтить топерь,

170 Я о добром дели пришол теперецю о сватовсьви

Как за нашого за солнышка столен-киевська

Как на вашея на доц́ери на любимыя.

А на мо́лодой Опраксы королевисьни».

Ишше эты королю реци не в любе пришли,

175 Он скрыцял, зыцял зысьним голосом:^б

«Ох ты сукин сын, Дунай сын Ивановиць!

Ты опеть же пришол ко мне натьсьмехатисе.

Уж вы ѓой еси, тотаровя поганыя!

Уж вы мурзы, палаци-то немило́сьливы!

180 Уж вы скуйте-ткось, сьвяжите доброго молодца,

Вы везите-ко ёго на смёртную казеню».

Набежали тут тотаровя поганыя,

Ишше мурзы, палаци да немило́сьливы,

Ишше видит Дунаюшко неминуцяя;

185 Он хватил как скамеёцьку белодубову,

Уж он у́цял тотаринов поколацивать;

Ишше сам как ис полатушки выбираите.

Уж он хватил как тотарина за́ ноги,

Уж он у́цял тотарином помахивать:

190 Как куды-то махнёт, летят улици,

Как назад-от махнёт, дак переулкамы.

Как крутёхонько бежал стогда к добру коню,

Уж он взял как в руки ишше ту́гой лук,

Уж он перьвой раз зыграл как во ту́гой лук,

195 Уж он другой раз зыграл да он по-ратьнёму,

Тут наехала дружинушка хоробрая,

Да напали-то рубить оне старого,

Оне старого рубить да оне малого,

Не оставьлеют на се́мяна не единоѓо.

200 Выходил тут король да на красно́ крыльцё:

«Уж ты вой еси, Дунай да сын Ивановиць!

Не руби-тко моёй силы по-напрасному;

Отдаю́ я тебе как доцерь да любимую

Я за вашого за солнышка столён-киевска».

205 Не унималсэ как Дунай да сын Ивановичь.

Говорил тут король да во другой након,

Говорил тут король ёму во трете́й након:

«Уж ты вой еси, Дунаюшко сын Ивановиць!

Не руби-тко моёй силы по-напрасному.

210 Обирайте мою доц́ерь да любимую,

Ишше ту ли Опраксею королевисьню».

Выводил свою доц́ерь да любимую,

Снаредил ей как в платьице драгоченноё,

Выводил-то ей как на красно́ крыльцё.

215 Посадили Опраксею на добры́х коней,

Как поехали с Опраксеей ко солнышку.

Наехали в цисто́м поли ископеть конинную —

Как ведь падали[500] колодци глубокия.

Говорил тут Дунаюшко сын Ивановиць:

220 «Уж ѓой еси, дружинушка моя хоробрая!

Вы везите-тко Опраксею королевисьню

Как ко солнышку Владимер столён-киевську.

Я поеду про бога́тыря в полё проведывать».

Он завидял в цисто́м поли да бога́тыря.

225 Оне сьехались сь им да поотведались,

Приломали все палици да цяжолыя,

Приломали все копья-та ворзумецькия.

Друг друга добольня́ оне не ранили.

Как скоры́м оны боём да рукопашкою:

230 Как скакали церез гриву лошадинную,

Уж как падал Дунаюшко на сыру землю:

Как садилсэ как богатырь на белы́ груди,

Уж как те́нёт как ножик-от из нага́лишша,

Ишше хоцёт поколоть да как груди белыя,

235 Уж как хоцёт смотреть ёго ретиво́ серьцё,

Как ведь едёт старейше казак да Илья Муровець.

Как змолилсэ тут Дунаюшко сын Ивановиць:

«Уж ты ѓой еси, Илья, да Илья-то Муровець!

Пособи-тко мне убить теперь-то бога́тыря».

240 Говорил тут старейше казак да Илья Муровець:

«Да не ц́есь-то нам, хвала да молоде́цькая,

Как не выслуга нам будёт богатырьцькая —

Ишше двум-то бога́тырям одну бабу бить!»

Стрепеталсэ тут Дунаюшко со сырой земли,

245 Уж как шиб тут бога́тыря со белы́х грудей,

Садилсэ тут Дунаюшко на боѓа́тыря;

Уж он стал как пороть у ей груди белыя,

Ишша хочёт смотреть у ей ретива серьца, —

Как увидел на белы́х грудях цюдёной крест,

250 Со которым он сь ей да крестамы бра́талсэ.

Соходил как Дунаюшко со белы́х грудей,

Тут с Настасьюшкой поздоровалсэ.^в

Тогда поехали ко солнышку Владимеру.

А поехали ко солнышку ко Владимеру,

255 Как у солнышка у Владимера стол да поц́есён пир.

Тут вси напивались, да вси наедались,^в

Да вси росхвастались.

«Уж ты ѓой еси, Настасья королевисьня!

Отведу я тебя да во цисто́ полё,

260 Я сойму со правой руки злацён перьстень,

Положу я злацён перьстень на твою да буйную голову,

Уж я встрелю в тебя да ис туга лука,

Пересьтрелю я свой перьстень да пополам ёго».

Говорила Настасья да королевисьня:

265 «Не стрелей-ко ты, Дунаюшко сын Ивановиць!

Уж ты пе́рьвой раз стрелишь, как не до́стрелишь,

Уж ты другой раз стрелишь, да пере́стрелишь,

Уж ты третей раз стрелишь — мне во белы́ груди».

Не послушал Дунаюшко да Настасьюшки.

270 Уж он перьвой раз стрелил, да не до́стрелил,

Уж он другой раз стрелил, пере́стрелил,

Уж на третей раз стрелил да во белы́ груди,

Застрелил тут Настасьюшку королевисьню.

У Настасьюшки было́ во чьреви два мальцика:

275 У одного по колен да ножки в золоте,

По локо́ть да ножки были у их в се́ребри.^г

Был жил Данило Игнатьёвиць.

Он пошол за те да моря дальния,

Он пошол на те да воды тёплыя,

Он пошол во келейки спасёныя.^а

5 Как прошла эта вестоцька по всем землям,

Как по всем землям да по всем го́родам, —

Как не стало в городи надеюшки,

Как не стало обороны великия:

Только был один Данило Игнатьёвиць,

10 Он ушел за те моря дальния,

Он на те на воды тёплыя;

Подымался собака ишше Ка́лин царь.

Он и брал ишше соро́к царей да со царевицём,

Ишше сорок королей да с королевицём;

15 Как у кажного царя да у царевиця,

Как у кажного короля да королевиця

По соро́к тысе́ць да мелкой силы ведь.

Подошол собака под славной Киев град,

Розоставливал бело́й шатёр поло́тьняной.

20 Посылаёт своёго посла любимого,

Ишше сам он послу свому наказыват:

«Ты не две́ремы поежжай да не воротамы,

Уж ты прямо скоци ц́ерез стену городовую;

Ты не бей цёлом да ты не кланейсе.

25 Ты меци записку на дубовой стол,

Ишше сам говори да таковы реци:

Уж ты здраствуй, руськой кобе́ль, собаки брат,

Отворей-ко ты воро́та широкия,

Ты росьтеливай сукна ты до́роги,

30 Направлей-ко кушанья да рознолицьного,

Шчобы нашому царю собаки Калину^б

Со своей было арьмией попить, поись».

Тут как солнышко да испугаитц́е,

Как Владимер-князь да запечалилсо.

35 Ишше хоцёт отвореть ворота́ широкия,

Да росьтеливать сукна дороги,

Розоставливать столы да белодубовы,

Направлеть ведь кушанья да розноличного.

Приходила царица благоверная,

40 Ишше та ли Опракса королевичьня,

Говорила она да таковы реци:

«Уж вам полно умирать да впереди смерьти!

Вы крепите-ко ворота крепко-на́-крепко,

Уж вы пойте-ко, служите во Божье́й церьквы

45 Вы тому ли Спасу прецистому,

Божьёй матери прецистой Богородици».

Закрепили ворота крепко-на́-крепко,

Как пошли оны служить во Божьёй ц́ерьквы да трои сутоцьки,

Не пиваюцись служили да не едаюцись.

50 Как пошол тут солнышко да из Божьёй церьквы,

Как настрету удалой доброй молодець.

Он проводит своёй да правой ножоцькой —

Ведь как скацют и́скорки́ булатныя.

Тут как солнышко да испугаитц́е,

55 Как Владимер-князь да запечалилсэ:

Ишше думат, идёт да неприятель-от.

Уж он сам говорил да таковы реци:

«Уж ты здрасвуй-ко, удалой доброй молодець!

Ты коёй земли да ты коёй орды,

60 Ты которого отца, которой матушки?»

Говорил удалой доброй молодець:

«Тебе полно, солнышко, да надсьмехатисе!»

Говорил тут солнышко второй након,

Говорил тут солнышко в трете́й након.

65 «Тебе полно, солнышко, да надсьмехатисе!

Уж как я-то есь города росийського,

Отца-матери Данила Игнатьёвиця,

Ишше на́ имя Михайло Даниловиць».

Уж он брал молодца да за белы руки,

70 Уводил в полаты белокамянны,

Ишше сам говорил да таковы реци:

«Уж ты ѓой еси, Михайлушко Даниловиць!

Послужи-тко ты да верой-правдую,

Послужи-тко-се за веру христеяньцькую,

75 Ты еще́ послужи за Божьи́ церьквы,

Да тому Спасу прецистому,

Божьёй матери, прецистой Богородици».

«Я пойду за те моря за дальния,

Я пойду на те воды на тёплыя,

80 Я просить у батюшка блаѓословленьиця».

Он пошол за те же моря дальния,

Он пошол на те воды на тёплыя,^в

Он просил у батюшка блаѓословленьиця

Ишше ехать битьц́е с неприятелём.

85 Благословлял ёго батюшко родимыя,

Он давал ёму соловьюшка на головушку,

Ясна сокола давал да на право́ плецё,

Бела крецята да на лево́ плецё.

Как поехал Михайлушко Даниловиць,

90 Он рубил как силу трои сутоцьки,

Трои сутоцьки рубил да не пиваюцись,

Не пиваюцись рубил да не едаюцись,

Как добру коню отдо́ху да не даваюци.

Тут спрого́ворит соло́вьюшко да на головушки,

95 Вот есён сокол да на право́м плеци,

Бел-от крецят да на лево́м плеци:

«Уж ты ѓой еси, Михайлушко Даниловиць!

Уж ты дай-ко-се отдо́х-от коню доброму».

Не завидял — скакать да церес тулова тотарьския;

100 Запецятались у ёго оци ясныя.

Он спушшал своёго да коня доброго.

Он ходил-гулял ёго доброй конь да трои сутоцьки,

Он с того пришол хозяину.

Он наця́л рубить силу тотарьскую,

105 Трои сутоцьки рубил да не пиваюцись.

Как и были накопаны по́дкопы глубокия.

Уж он перьвой по́дкоп пере́скоцил,

Уж он другой по́дкоп пере́скоцил,

Уж он в тре́тей уронил Михайлушка Даниловиця.

110 Набежали тотаровя поганыя,

Ишше те ли палаци да немило́сьливы,

Как опу́тали в путани шолковыя,

Как сковали в желе́за ворзомецькия,

Повели ёго да к цярю Калину.

115 Говорил ёму да ишше Калин-царь:

«Уж ты ѓой еси, уда́лой доброй молодець!

Уж ты как служил да царю белому,

Ишше так мне послужи да царю Каину».

Как говорил Михайлушко Даниловиць:

120 «Кабы был я теперь на вольнёй волюшки,

Я сидел бы у тебя да на белых грудях,

Я порол бы твои да груди белыя,

Я смотрел бы твоё да ретиво́ серьцё».

Повезьли ёго на смёртну казень-от.

125 Тут проговорит соловьюшко да на головушки,

Млад есён соко́л да на правом плеци:

«Уж ты ѓой еси, Михайлушко Даниловиць!

Ты росьтени-ко свои да ножки резвыя,

Приросправь-ко свои да руцьки белыя, —

130 Как спадут с тебя да п́утани шолко́выя».

Росьтянул свои да ножки резвыя,

Он росправил свои да руцьки белыя,^г —

Все скатились путани шолко́выя.

Откуль взялсэ-проявилсэ его доброй конь

135 Он со всею со збруей богатырьцькою.

Как поехал Михайлушко Даниловиць,

Как увидял в цисто́м поли да родна батюшка.

Как нашол ёго батюшко колокольню-ту.

Смотрел своёго да цяда милого.

140 Он не мок ёго увидеть во ту́ пору.

Как хватил он днишо карабельнёё,

Уж он налил клюцёво́й воды

Уж как ходит, ишшот своёго цяда милого.

Уж как едёт Михайлушко Даниловиць.

145 Он хватил везишшо сорока пудов,

Ишше сьвисьнёт, падёт ему по шляпоцьки.

Говорил Михайлушко да таковы реци:

«Шьчо ты езьдишь, уродишшо, по полю́ уродуёшь?» —

«Уж я думал, дитятко, тебя жива́го нет».

Ходил-гулял Иванушко Дудоровиць,

Он ходил-гулял да по цисту́ полю,

Он стрелял гусей да белых ле́бедей,

Перелётных-то серых да малых утоцёк.

5 Засьтрелил-то он стрелоцьку в стольнёй Киев-град,

Вот на те ли на сады да на зелёныя;

Он пошол как за стрелоцькой за калёною.

Как увидяла как Софьюшка доць Волхо́висьня,

Как звала ёго во высоки во теремы,

10 Как поила, корьмила ёго до́сыта,

Ёго досыта корьмила да ёго допьяна.

Как цюдны́ма крестамы оны побраталисе,

Как злацёныма персьнями да обруцялисе,

Шшобы одному-то молодцу не женитисе,

15 Шшобы Софьюшки да взамуж нейти.

Отзвонили цесну́ рану заутреню;

Как будила Иванушка Дудоровиця:

«Ты вставай-ко-се, Иванушко Дудоровиць!

Отзвонили цёсну рану заутреню».

20 Как крутёхонько Иванушко снарежаитц́е,

Поскоре того со Софьюшкой роспрошшаитц́е.

На перьву-ту лесинку спусьтилсэ,

Он на другу-ту лесинку спусьтилсэ,

Как на третьёй-то лесинки стретили,

25 Ишше стретили два братца да два Волховиця:

«Уж ты ѓой еси, Иванушко да Дудоровиць!

Уж ты как зашол ко нашой се́стрици ко родимыя,

Как ко молодой ко Софьюшки да к Волховисьнёй?» —

«Я ходил, братцы, гулял по цисту́ полю,

30 Я сьтрелял-то гусей да белых ле́бедей,

Перелётных-то серых да малых утоцёк;

Засьтрелил как я стрелоцьку в славной Киёв-град,

Засьтрелил я как стрелоцьку на ваш сад да на зеленыя;

Я пошол как за стрелоцькой за калёною.

35 Как увидял Софьюшка доць да Волховисьня,

Позвала миня во высоки да во теремы». —

«Уж ты хоцёшь ли, Иванушко, да женитисе

Ты на нашой сестрицюшки на родимыя?»

Говорил тут Иванушко таковы реци:

40 «Как у нас-то со Софьюшкой да заправлёно,

Ишше белы у нас руцюшки зада́ваны,

Шщобы мне, добру молодцу, не женитисе,

Шщобы Софьюшки да взаму́ж нейти».

Ишше эты братанам реци не в любве пришли.

45 Оне брали Иванушка за белы́ руки,

Посадили на телёжку да дрововозную,

Повезьли тут Иванушка во цисто́ полё,

Отрубили у Иванушка по плець голову,

Приходили ко сестрицюшки к родимыя:

50 «Уж ты ѓой еси, сестрицюшка наша родимая!

Ишше это есь голова да коёго́ тула?»

Говорила сестрицюшка да родимая:

«Уж вы по́ роду братаньиця мне родимыя,

По поступки вы есь, братана, всё розбойницьки».

55 Ишше эты как реци братанам не в любве пришли.

Оны брали сестрицюшку за белы́ руки,

Отвозили сестрицю да во цисто́ полё,

Отрубили у сестрици да буйну голову.

Кода туры да олени по горам пошли,

Кода белы заюшки по засекам,

Кода рыба-то ступила в морьску глубину,

Кода на небо взошол^а да млад светёл месець,

5 На земли-то зародился могуцёй руськой бо́гатырь,

Ишше младыя Егорий Храбрыя.

У ёго света-Егорья во лбу сонцё,

У ёго света-Егорья в тылу́ месець,

По косицям цясты звезды расыпалисе.

10 Тут прознал царище неверноё,

Да неверноё царище Ондреянище.

Он кнезей, бояр всех повырубил,

Благоверна царя Фёдора под мець склонил,

Благоверную царицю изуродовать хотел.

15 Благоверна царица хитра-мудра была.

Уходила в пёщоры, горы каменны,

Уносила своёго цяда милого,

Цяда милого, цяда любимого.

Що и кормила и поила до пети годов,

20 От пети лет до двенацати.

Ишше стал Егорий не маленькой.

Говорил ведь Егорий таковы реци:

«Уж вой ’си, моя маменька родимая,

И цесна вдова Омельфа Тимофеевна!

25 У нас есь ли на роду да родной батюшка,

У нас есь ли на роду да родны братьиця,

У нас есь ли на роду родныи сестрицюшки?»

Ишше тут-то ведь матушка росплакаласе,

Своёму-то цяду милому рожалилась:

30 «У нас был на роду родной батюшка;

У нас не было на роду родных братьицев,

У нас не было родных сестрицюшек.

И кода прознал царище неверный,

И когда на небе взошол^а светел месець,

35 На земли-то зародился могуцёй руськой бо́гатырь,^б

Ишше младыя Егорий Храбрыя.

У тебя, свят Егорий, во лбу сонцё,

По косицям часты звезды росыпалисе,

За ушмы зори замыкалисе.

40 Тут прознал-то царищо неверноё,

Что неверноё царищо Ондреянишшо,

Он кнезей-то, бояр всех повырубил,

Благоверна царя Фёдора под мець склонил,^в

Он под мець склонил да голову срубил;

45 Благоверную царицю изуродовать хотел».

И уж он проситце благословленьиця

У своёй-то родимой у матушки

И ц́есной вдовы Омельфы Тимофеевной:

«Уж ты гой еси, моя маменька,

50 Ты любима моя маменька, родимая!

Уж ты дай мне благословление родительско

Ты на все меня лета на текушшия.

Ты прости-косе и благослови-косе

Ишше ехать бы мне к царищу неверному,

55 Пролить мне кровь тотарьскую,

Воротить бы мне християньскую».

Говорила ёму маменька любимая,

И любима ёго маменька, родимая:

«Уж ты гой еси, цядо моё милоё!

60 Ишше есь у ёго три заставушки,

Три заставушки у ёго есь, три великия —

И ни коному, ни пешиму проедучись,

Ни цёрному ворону пролётуцись».

Уж он проситце во второй након,

65 Уж проситце во трете́й-от рас.

«Уж ты гой еси, цядо милоё,

Цядо милоё да любимое!

Ты не можошь^г ты теперь конём владать.

Ты не можошь^г ты теперь ведь копьём владать».

70 И не видели молоця сряжаючись,

Только видели детину поедучись.

И поехал Егорий ко заставушкам,

Ко заставушкам поехал ко великия,

Он ко первыя заставы разъехалса:

75 Ишше перьвая застава — лесы тёмныя,

Ото встока лесы стоят до запада;

Нет ни коному, ни пешему проездучись,

Нет ни цёрному ворону проле́туцись.

Говорил тут Егорий таковы реци:

80 «Уж вы лесы, лесы тёмныя!

Розойдитесь вы, лесы, на две стороны,

Пропустите вы прохожого-проежого».

Розошлись лесы на две стороны,

И проехал Егорий Храбрыя.

85 И приехал Егорий Храбрыя:

И втора-то застава — горы ка́мяны,

Ото встока^д стоять горы до запада.

Говорит тут Егорий Храбрыя:

«Уж вы горы ли, горы камяны!

90 Розойдитесь вы, горы, на две стороны,

Пропустите вы прохожого-проежого».

Розошлись ведь горы на две стороны,

Проехал Ёгорий Храбрыя.

И приехал Ёгорий Храбрыя:

95 Ишше третья-то заставушка — река огнена.

Говорил тут Ёгорий Храбрыя:

«Ты река ли, река, река огнена!

Уж ты высохни, река, река, досуха,

Пропусти-косе прохожого-проежого».

100 Ишше высохла река, река досуха,

И проехал Ёгорий Храбрыя.

И приехал он к царищу неверному,

К неверному царищу Одреянишшу.

Ишше взял он царишшо неверное,

105 Уж нацял ёго мукамы муцити,

Он тема ли мукама рознолицьныма;

Ишше всю ёго, ёго, Егория, нешшо ни берёт.

Стал Егорья варить;

Егорий стоймя стоит, стихи поёт,

110 Стойком он стоит да стихи поёт,

Он стихи поёт да херуимския;

Под котлом-то росьтёт трава муравлена.

Ишше стали лу́жьём-калу́жьём закладывать,

Ишше мелкима пескамы зарыли ёго.

115 Всё ёго Егорея нишшо ни берёт.

И ёго ведь серцё розгорелосе,

И могуци ёго плеци росходилисе.

Выходил он Егорей Храбрыя,

Уж он про́лил у ёго кровь тотарьцькую,

120 Воротил он у ёго християньцькую.

И поехал Ёгорий к своей маменьки,

Ко ц́есной вдовы Омельфы Тимофеевны.

Он поехал ис пещоры, горы камянны.

Що и во стольнём городи во Киеви,

Що у ласкова князя у Владимира

Заводился-поцинался стол, поцесён пир

И на всех-то на князей, на бо́яров

5 И на тех-то купцей^а-то, госьтей торговыих.

И приходит тут Солнышко киевськой:

«Ишше кто бы прибрал мне супружницю,

Кто бы мне прибрал супротивничю, —

Що бы лициком бела была, умом свёрсна,

10 Що ветром ё да не овеяло,

Що бы соньцом ё да ведь не опекло,

Що оци у ей да ясна сокола,

Що бы брови-то у ей да цёрна соболя,

Да походка у ей была да павиная,

15 Тиха рець-та была да лебединая?»

Ишше большой тулеитце за среднёго,

Ишше среднёй-от тулеитце за меньшого, —

И от меньшого Солнышку ответу нет.

И-за того ли-то стола из-за среднёго,

20 И-за той скамьи белодубовой

Выходил уда́лой доброй мододець,

Ишше на́ имя Дунай да сын Ивановиць:

«Уж ты ой еси, Солнышко стольнё-киевськой!

Благослови слово молвити да рець говорити

25 Бес той ли плашоцьки воровыя,

Бес той ли петелки шелковыя,

Во том ли городи в Киеви

У ласково князя у Владимира.

У того ли короля да Ляхоминьския

30 Есь у них душоцька Опракса королевисьня —

Що и ветром ё не овеяло,

Що и очи у ей да ясна сокола,

Брови у ей да соболиныя,

Тиха рець у ей да лебединая».

35 И пошёл тут Дунай сын Ивановиць,

Он засватался он тут за Опра́ксу королевисьню.

Уж скрыцял король да Ляхоминския:

«Вы несите да ко саблю вострую,

Сосеките у Дуная буйну голову».

40 Принесли ка тут сабельку вострую,

Сосекли тут Дунаюшка буйну голову.

Ишше тут Дунаюшку славу поют,

Ишше тут Дунаюшку старины́ скажут.[502]

Заставлеет-то дедюшка племенничка женитисе:

«Те пора, пора, племенничек, женитисе.

Тебе полно холостому волочитисе!»

И ответ держит племенничек дедюшке:

5 «Мне не честь-хвала молодецькая.

Мне не выслуга богатырьская

Мне безрука взять — самому делать,

Мне безнога — на пеци сидеть.

Мне не честь-хвала молодецькая,

10 Мне не выслуга богатырьская!»

И не видели мо́лоця сряжаюцись,

Только видели уда́лого поедуцись.

Ис циста-то поля курева́ пошла,

Из желта песку только дым столбом.

15 И поехал удалой за три города,

За три города за три мерные,[503]

Приежал он к Митреяну Митреяновичу.

Он метал коня-то непривязана,

Насыпал пшеницы белояровой.

20 Он по лисницям идёт —

Да под ним лисниця изгибаласе;

Он по сеницькам идёт, да сени дыблютце,

Сени дыблютце, новы^а колыблютце.

Отворял полату, двери на́-пяту,

25 Запирал полату крепко-на-крепко.

Уж он крес кладёт да по-писа́ному,

Он поклон-от ведёт да по-уцёному,

Он молитовку творит да Исусову.

Говорил Митреян сын Митреянович:

30 «Уж не вор ли пришёл-от, ни разбойник ли,

То не сбеглой ли солдат государёвой?»

И ответ держал уда́лой доброй молодець:

«Я пришол удалой доброй молодець,

Уж я сильнёй руськой бо́гатырь,

35 Я об том пришол об добром дели, о светосьви.

Уж и есь ли у вас Настасья Митрияновна?» —

«У нас нету Настасьи Митриявны:

И засватана Настасья за Идо́лишша,

За великого и привеликого она поганого.

40 Сидит Настасья за соро́к замков,

За сорок замков шурупчатых».

Не долго уда́лой розговаривал,

Приломал сорок замков, соро́к сурупчатых,

Уж он брал Настасью за белы руки,

45 Целовал Настасью сахарны усты,

Посадил Настасью-ту на добр́а коня,

Посадил Настасью впереди себя,

И поехал удалой за три города,

За три города да за три мерныих.

50 Оны ехали да день до вецёра,

Ишше^б стала застигать их тёмна ноценька.

Говорит Настасья Митреяновна:

«Те пора, пора да со коня сходить,

Те пора, пора да коню здох давать!»

55 Он не слушал уда́лой доброй мо́лодець.

Говорит Настасья да во второй након:

«Те пора, пора да со коня сходить,

Те пора, пора да ко́ню сдох давать!»

Он не слушал уда́лой поединьшицю, да красну девицю.

60 Говорит Настасья во трете́й након:

«Те пора, пора да со коня сходить,

Те пора, пора да ко́ню здох давать!»

Ишше слушал уда́лой доброй молодець.

Розоставили шатёр белой поло́тняной,

65 Оны самы сь ей да спать легли.

Ишше едёт Идо́лишшо проклятоё,

Превеликое оно поганоё.

Не доехал да города за три вёрстоцьки,

Он скрыцял, зыцял да зыцьным голосом,

70 Он во всю-ту моготу́ да всё тотарьцькую:

«Уж ты гой есь, Митреян сын Митреяновиць!

Есь ли у тя Настасья Митреяновна?» —

«У меня нет Настасьи Митреяновной:

Приежал-то удалой доброй мо́лоде́ць,

75 Ишше сильнёй могуцёй руськой бо́гатырь

Ответ держит[504] удалой доброй молодець

Увозил Настасью Митреяновну».

И поехал Идолишши поганоё.

Он скрыцял, скрыцял зыцьным голосом,

80 Он во всю моготу все тотарьскую.

Скрыцял Идолишшо во второй након:

«Уж ты гой есь, удалой доброй молодець,

Сильней могуцёй руськой бо́гатырь!

Ты отдай мне Настасью Митреяновну.

85 Не отдашь Настасью Митреяновну,

Я стругом то тибя-то возьму выстрожу,

Я из рук, из ног жильё вытяну».

И закрыцял Идолишшо в трете́й након:

«Уж ты гой есь, удалой доброй молодець,^в

90 Сильнёй могуцёй руськой бо́гатырь!

Ты отдай мне Настасью Митреяновну;

Не отдашь Настасью Митреяновну,

Я стругом-то тибя-то возьму выстрожу,

Я из рук, из ног жильё вытяну!»

95 А как руськой богатырь ножом тыкнул в груть.

Да и пал Идолишшо со добра коня.

И поехал удалой доброй молодець,

Написал ведь клятву великую:

«Щобы век мне не жинитце,

100 Щобы век мне, добру молоцу, век холостому волочитьц́е».[505]

Ис Хламыниця-города, из Далици.

Да ис той ли Корелы, из бога́тыя,

Выежал удалой доброй мо́лодой,

Молодой боя́рин Дюк Степановиць.^а

5 Приежал он во город во стольния

Ко тому ли ко Солнышку Владимиру.

Ишше служат обедьню Воскресеньску.

Он мётал коня́ да не привязана,

Да засыпа́л он пшеници болояровой.

10 Отворял он у церьквы двери на-пяты,

Затворял он дьвери крепко-накрепко.

Уж он крес-от кладет по-писаному,

Он поклон от ведет по-уцёному,

Он молитву творит да всё Исусову.

15 И отпели обедню Воскресеньскую.

Уж он бил цёлом Солнышку в праву руку,

А кнагины ёго да во леву руку,

Уж он сам-то говорил таковы реци:

«Бласлови ты, Солнышко, херуимську спеть

20 Во всю-то моготу-то богаты́рьскую». —

«Уж ты пой-ко-ся, уда́лой доброй молодець,

Уж ты сильнёй могуцёй ру́ськой бо́гатырь!»

И запел удалой доброй мо́лодець —

С угла на угол церьковь покачалосе,

25 И хрустальны околенки приломалисе,

Ише божьи привесы помахалисе,

Ишше божьи иконы все попадали.

Ишше кнези и бояры все попадали,

И один стоит Солнышко кочаитце,

30 Под праву дёржит Илья Муромец,

С под леву руку Микитушка Добрынюшка.

И отьпел он херувимську великую,

И зовёт ёго Солнышко на поцесён пир,

Хлеб-соли ись да сладка меду пить:

35 «И поди-ко-се, уда́лой доброй молодець,

Молодой боярин Дюк Стёпановиць

Ко мне хлеба-соли ись да сладка меду пить».

Отвечал удалой доброй молодець,

Ишше сильнёй могуцёй руськой бо́гатырь:

40 «Не могу я ваша хлеба ись —

А у вас ведь есь печка да глиняна,

Да помёлыко есь да все сосновое,

На помёлыко льите́ воду болотную;

Не могу я ваша хлеба ись.

45 Как у мня у маменьки пецька муравлена

И помёлыко есь у нас шелковоё,

И на помелыко льёт есву саха́рную;

У мня маменька пецёть ведь колачики —

Колацик съешь — дрогово хоцетце,

50 А по тре́тей душа горить.

И у мня у ведь Дюка

Стоит ведь дом на семи вёрстях,

На семи вёрстах да на семи столбах,

Ишше все столбы истоцёны,

55 Ишше все столбы позолоцены

И на кажном столбу да красно золото,

Красно золото да цисто серебро.

У мня ведь Дюка петьдесят колацниц,

У^б мня у Дюка есь петьдесят портомойниць,

60 У^б мня-то Дюка петьдесят мукосейниць есь.

У мня мамушка сидит на стуле золоте,

И сидит она на рыте^в да на бархате,^г

Подведёно под ей ведь солнцчё и звездоцки,

Подведёно ведь луна вся поднебесная».

65 И сидит он у Солнышка у Киевьска

Ишше животом своим расхвастыват.

И связали то ёго да добра молодца,

И попал ведь он во неволюшку

Надели ведь на ёго железы^д бурзомецькия.

70 И посылают^е туда^ж ведь смотреть Илью Муромця,

Во второй након Микитушку Добрынюшку.

И пошли тут удалы добра молодца.

И завидели оны туця туцитце,

Туця туцитце и туман туманитце,

75 И завидели у Дюка-то дом стоит,

Дом стоит да на семи столбах,

Ишше все столбы были истоцёны,

Ишше все столбы позолоцены^з

И на кажном столбу да красно золото,

80 Красно золото да цисто серебро.

И пошли оны писать по конюшному двору —

Ишше весь позолоцён да изукрашен.

Оны писали-росписывали,

Не хватило у их бумаги да цёрнил.

85 Ишше встречу идет да красна девиця —

«Уж ты здрасвуй да Дюкова матушка!» —

«Я не Дюкова-то матушка, а его колацьница».

Как втора приходит красна девиця —

«Я не Дюкова матушка, а Дюкова портомойниця». —

90 «Проводи ты нас, красна девиця,

Ко той ли ко матушки да Дюковой».

Провела их красна девиця до дому;

Ишше встречу идет да красна девиця —

«Уж ты здрасвуй Дюкова да матушка!» —

95 «Я не Дюкова-то матушка, я ёго мукосейниця».

Проводила красна девиця к Дюковой ко матушки;

Повёла их она до Дюковой до матушки.

Отворили-то двери на пяту,

Запирали оны дьвери крепко накрепко.

100 Оны крес-от кладут по-писаному,

И поклон-от кладут^и да по-уцёному:

«Ишше здрасвуй^к-ка Дюкова матушка!

И тебе ведь Дюк-от поклон посылает».

Ишше тут ведь она-то заплакала:

105 «И моё-то ведь дитятко захвасливо,

И моё-то ведь дитятко^л занозливо,

И моё-то дитятко не пустым хвастат».

И дала-то им ведь по колацику.

Оны съели — по другому хоцитце,

110 А по третему душа горит.

И дала им злата и серебра

На гостинцы по целому корману —

«Вы снесите на поклон дитятке».

И царю послала колациков,

115 И царице послала колациков.

И пришли оны ведь, добры молодцы:

«Солнышко да стольнё-киевськой!

Не пустым да хвастат Дюк Стёпановиць».

Тогда выпустили да добра молодца

120 И зовёт его Солнышко на поцесён пир

Хлеба-соли ись да сладка мёда пить.

Осердился он на Солнышка на киевська —

Посодили сковали в железа бурзомецкия —

Зговорил ёму да таковы реци:

125 «Ишше есь у вас да сильнёй бо́гатырь,

Уж пойдет со мной да погулять ведь?»

Отвечал ёму Владимир стольнё-киевськой:

«Есь у нас могуцёй сильнёй богатырь,

Чурило^м ведь да Плёнковиць».

130 И пошли оны по городу по Киеву.

Ишше все народы испужалисе,

Все в окошоцька бросалисе.

Наежал ведь могуцёй руськой бо́гатырь,

Оны стали скакать церез Дунай-реку.

135 И скоцил моло́дой Дюк Степановичь,

И Цурило скоцил да пал в Дунай-реку.

Оны вытащил своей рукой да богатырьскою

Все Цюрила да ише Плёнковиця со добрым конем.

Приежал Стёпановиць да ко Владимиру,

140 Он сымал шляпочку пуховую.

И не видели молодця сряжаючись,

Только видели удалого поедуцись —

Ис циста поля да курева пошла,

Ис желта песка только дым столбом.

На роду Козарина попортили.

Отець-мать Петровиця не приняли,

Одавали бабушки задворёнки:

«Возьми, бабушка, возьми, задворенка,

5 Ты корьми Козарина соломой,

Уж ты пой Петровиця помоямы».

Ишше стала бабушка корьмила сладки́м хлебом,^а,

Ишше сладким хлебом белыим,

И поила Петровиця сладки́м мёдо́м.

И-за ельницька, и-за березьницька,

И-за цястого леску и-за олёжницьку

Выходило-выбегало трицеть ка́раблей,

Трицеть ка́раблей выходило да со одиным караблём.

5 И один-от кара́пь наперёд выбегал.

И не тем-то караблик изукрашоной,

И не тем-то цёрной изулажоной, —

Ише нос-от, корма по-периному

И глаза-то у ёго да по-зьмеиному;

10 Ише место глаз по камешку по самоцьветному,

Ише место ушей по лесици по до́рогой.

И не тем-то караблик изукрашоной,

И не тем-то цёрной изулажоной, —

И приходил он во гавань карабельнюю

15 И к тому ли он к Солнышку киёвську,

Ко Владимеру стольнё-киевську.

Он сымал-то с себя-то платьё цьветноё,

Надевал он на себя да драгоценноё;

И брал ведь свои да золоты клюци,

20 Отмыкал свои да кованы ларци,

Ведь брал он блюдо серебряно,

Уж он склал на блюдо три камешка,

Три камешка да драгоценныя,

Закрывал камкой белой крупцятною

25 И пошол он по городу по Киеву.

Ише все люди-народ да испужалисе,

Ише все люди в окна побросалисе.

И пришол он ведь к Солнышку киёвську,

Отворят полату-дьвери на́ пяту,

30 Запират[506] дьвери крепко-на́крепко.

Уж он крест кладёт по-писаному,

Он поклон-от ведёт по-уцёному,

Он молитву творил всё Исусову;

Уж он солнышка дарил двума камешкамы,

35 Он царицю-то дарил одним камешком;

Уж он сам говорил таковы реци;

«Бласлови-ко-се, Солнышко, слово молвити,

Слово молвити да рець гово́рити.

Бласлови здесь построитце;

40 Мне не долго стоеть — только три месеця». —

«Уж ты стройсе, удалой доброй молодець,

Уж молодой Со́ловей Блудимировиць,

Ой князей рой, хоть бо́яров,

Тех ли купцей, гостей торговыих,

45 Тех ли хресьянушек прожитосьних».

Ой говорил удалой до́брой молодець:

«Мне не чесь-хвала да молодецькая,

Мне не выслуга да богатырьская —

Мне князей рыть, хошь бояров,

50 Ише тех ли купцей торговыих,

Ише тех ли хресьянушек прожитосьних.

И бласлови ты построитце

Прямь твоего зелёного сада». —

«Прямь моего зелёного сада стройсе, доброй молодець».

55 И пришол удалой доброй молодець,

Он сымал платьё драгоценноё,

Надевал платьё цьветноё,

Платьё цьветноё, одноцьветноё.

Ише не было ни будеры[507], ни падеры,

60 Ише не было ни лицку, ни грому, —

И очудилось три терема высокия,

И высокия златоверхваты;

Ише на неби соньцё — в терему соньцё,

Ише на неби месець — в терему месець,

65 Ише на неби звезды — в терему звезды,

Подведена луна[508] вся небесная.

Выходила Забава на красно крыльцё студитисе,

И не долго стояла — ровно три цясу,

И сама она дивоваласе:

70 «Ише что это за теремы высокия,

Высокия да златоверхаты?

Ише не было ни будеры, ни падеры,

Ише не было ни лицку, ни грому, —

И очудилось три терема высокия!»

75 Приходила она к дедюшки к Солнышку:

«Уж ты гой еси, дедюшка Солнышко!

Ише цьи это теремы высокия,

Высокия да златоверховаты?

Ише не было ни будеры, ни падеры,

80 Ише не было ни лицку, ни грому, —

И очудилось три терема высокия».

И ответ держал дедюшка Солнышко:

«Уж ты гой еси, Забава доць Путятишня![509]

Приежал ведь молодой Со́ловей Блудимировиць,

85 Приходил он на трицети на караблях;

Удари́л он нас ведь подаркамы:

Меня-то дарил двумя камешкамы,

Он царицю-то дарил да одним камешком.

Ише я ёго бласловил построитце».

90 «Уж ты гой еси, дедюшка Солнышко!

Ты спусьти-ко-се меня да теремок смотреть». —

«Уж ты гой еси, Забава доць Плутятисьня!

Ты умом-то ведь есь да молодёшонька,

На лицё-то есь да зеленёшонька, —

95 И засмотрисе на теремы высокия,

Высокия да златоверхваты, —

Увезёт тибя удалой доброй молодець,

Ише сильнёй могуцёй руськой богатырь»...[510]

И задумал Грозен царь Иван Васильёвиць женитисе

Во той ли земли во неверныя

На той ли на Марьи Демрюковны.

По приезду назад царь пир сочинил.

5 На том на пиру все напивалисе,

Все на чёсном наедалисе,

Все на пиру приросхвастались.

И глупой хвастат молодой жоной,^а

Нерозумной хвастат родимо́й сёстрой.

10 И сидит уда́лой доброй молодець,[511]

Он ничем не хвастаёт.

Приходил Грозный царь Иван Васильёвиць,

Уж он сам говорил таковыя реци́...

Один был Васинька, один был Маленькой:

15 На одну ножку прискакиваёт,

На другу ножку припадываёт...[512]

И поехал Скопин во цисто полё гулять.

Элиман! Эхлелю![513]

Уж он ездил, гулял ровно три́ го̆да.

Подкупил-то Скопин ровно три́ го̆ро̆да:

5 Ище перьвой город купец́еськой,

Ище другой город неверного царя,

Тре́те́й город ку́мы да Малю́тихи.

Ише тут-то кумы за беду стало,

А за ту ли беду да за великую,

10 Що за ту ли просмешку за великую...[514]

Был-жил славный богат цёловек,

Пил-ел сладко, ходил хорошо,

Сладкея меды един испивал,

Сахарьния ясвы един изъедал,

5 Хорошу одежду един износил.

Зацинался у богатого стол-поцесён пир,

Пошёл богатой го́стей зазывать.

Вышёл богатой он за ворота,

Стрету богатому убогой Лаза́рь,

10 Убогой Лаза́рь, убог цёловек —

«Братець ты, братець, бо́гат цёловек,

Сёгодни ты, братець, на́пой-накорьми́,

Напой накорьми, тёплым обогрей,

Завтра ты, братец, на путь проводи!»

15 Плюнул богатой, сам проць отошёл —

«Едакой ты стра́мной, братом называть,

Едакой убогой, ро́дным нарекашь!

Есь у мня братьев по́лучше тебя,

Получше, покраше и повежлевия:

20 Гости торговы — всё братья мои,

Кнези бояра — всё друзья мои,

Сыновья гостинны — суседы мои».

Было у богатого два лютыи пса,

Два лютыи пса было да два подстольницька.

25 По подстолью ходят, мелкия крошки,

Мелкия крошки вы́збирывали,

Убогому Лазарю носили,

Кровныя раны за́лизывали.

Тем его Господи душу напитал.

30 Пошёл убогой из гостинна двора,

Вышёл убогой вон за ворота,

Змолилса убогой Господу Богу:

«Господи, Господи, Бог мило́сливой,

Бог мило́сливой, Спас жало́сливой,

35 Выслушай, Господи, мо́леньё моё,

Прими, Господь Бох, молитвы мои,

Сошли, Господи Бог, с небес ангело́в —

Не кротких, не смирных, не мило́сливых,

Не мило́сливых, не жалосливых

40 По мою по ду́шу по Лаза́реву́,

Выньте вы душу нечесну мою́,

Положите душу на рогозу́,

Выздыните душу верх не высоко́,

Опустите душу во кромешныя ат,

45 Во кромешныя ат, во огняну реку,

Во огняну реку, в кипечу́ смолу́!»

Выслушал Господи мо́леньё ёго,

Принял Господь Бох молитвы ёго,

Сослал Господь Бох с небес ангело́в:

50 Двух кротких, двух смирных, двух милосливых

По его по душу по Лаза́реву.

Вынели душу чесну из его,

Положену душу на пелену́,

Опустили душу во пресветлыя рай

55 К Исаку́, к Аврааму, ко Якову.

Пошёл богатый гостей провожать,

Вышел богатый вон за ворота,

Нашла на богатого люта хоробра,^а

Люта хоробра не́милослива́.

60 Не узнал богатой дому своёго,

Не узнал богатой жё́ны-то своёй,

Не узнал богатой де́тей-то своих.

Змолилсэ Господу Богу:

«Господи, Господи, Бог милосливой,

65 Бог милосливой, Спас жалосливой,

Выслушай, Господи, моленье моленоё моё,

Прими, Господь Бог, молитвы мои,

Сошли Господь Бог с небес ангелов —

Двух кротких, двух смирных, двух милосливых,

70 Двух милосливых, двух жалосливых,

По мою по душу по богатого,

Выньте вы душу чесну из миня,^б

Положите душу на пелену́,

Вы́здыните душу верх на небеса,

75 Опустите душу в пресветлыя рай,

К Исаку, к Авраму ай ко Якову,

К самому Христу, Царю небесному!»

Выслушал Господи моленьё ёго,

Принял Господь Бог молитвы ёго,

80 Сослал Господь Бог с небес ангелов:

Не кротких, не смирных, не́ милосливых

По его по душу по богатого.

Вынели душу нечесну его,

Положили душу ай на рагозу́,

85 Выздынули душу верх не высоко́,

Опустили душу в кромешныя ад,

В кромешныя ад, во огняну реку,

Во огняну реку, во кипечу смолу́.

Увидал богатой Исака в раю,

90 Увидал богатой Аврама в раю,

Увидал богатой Якова в раю,

Увидал богатой брата своего.

Он спроговорит, братец, богат цёловек:

«Братец, братец, убогой Лаза́рь,

95 Убогой Лазарь, убог цёловек,

Одна ведь нас матушка с тобой родила,

Не однемы сщяскамы с тобой делила,

Тебя наделила пресветлым раём,

Миня наделила огняной рекой,

100 Огняной рекой, кипечёй смолой».

Спроговорит братец убогой Лаза́рь:

«Братец, братец, богат цёловек,

Когда мы ведь жили на вольнём свету,

Ты был богатой, я был бедной,

105 Ты не напоил, ты не накорьмил,

Ты не накорьмил, тёпло́м не обогрел».

Спроговорит братець бо́гат цёловек:

«Братець, братець, убогой Лазарь,

Омоци ты, братец, свой левой мезёнь,

110 Проведи ты, братец, по мем устам,

Не толь бы мне тошно в огни гореци́,

Не толь бы мне тошно в смолы гореци́».

Ой был Ефимьян, кнесь богатой.

Ой нету у Ефимьяна отродия,

Не женьского полку, ни мусского.

Молилсэ Ефимьян годов петнацать;

5 Он молитце богу с прилежанием.

Ой матери Божьей со слезами:

«Создай мне-ка, Господи, отродие.

Хоть бы женьского полка, муского!»

Ай тут Ефимьян приуснувшись,

10 Богородица гласом прогласила,

Пречистая дева мать Мария

Цёловецёским языком проговорила:

«Пора, Ефимьян, спать убужатце,

От крепких снов забудушших!

15 Княгина сына спородила.

Зовите попов, протопопов,

Зовите царей, патриярхов,

Священника в дом приводите,

Родимници молитву давайте,

20 Младеню имя нарекайте,

Нарекайте ёму Алексеём,

Олексеём, Божьем^а Цёловеком».

Ай тут Ефимьян от сну пробуждалсэ.

Не-знай Ефимьян испугалсэ,

25 Не-знай Ефимьян зрадова́лсэ;

Помым руки, Богу помолилсэ,

Гредёт в белу камянну полату.

Княгина ёму сына спородила.

Оне звали попов, протопопов,

30 Оне звали царей, патреярхов,

Свяшшенника в дом приводили,

Родимници молитву давали,

Младеню имя нарекали.

Нарекали ёму имя Алёксеём,

35 Олёксеём, Божьём Цёловеком.

Стал Олексей годов пети-шести,

Ой изволил ёго батюшко уцити,

Ой мать-осудариня^б по тому же.

Ёму, свету, грамота даласе,

40 Ёму рукописаньицё открылось.

Ай стал Олёксей лет шоснацати,

Оизволил ёго батюшко женити

И мать-осудариня^б по тому же.

Ёму, свету, женитце не хотелось;

45 Оца, матерь прогневить не захотелось.

Ай ходят по Римскому царьсву.

Выбирают Олёксею невесту.

Нашли Олёксею невесту

У славного князя Филимона.

50 Скорёшенько свадебку сыграли,

Повели Олёксея в Божью церьковь,

Златыя веньци накладали,

Златыма перснямы обручали

Привели Олексея в белу камянну полату,

55 Ай вси за дубовы столы садились.

Ай все за столамы сидят пьют, едят,

Ай пьют, едят да веселятца;

Один Олёксей сидит не пьёт, не ес,

Не весёл, буйну голову повесил,

60 Сахарьния ясвы не воскуша́ёт,

Медяного питья не исьпивает,

Обливаитьце горючима слезамы.

Спрого́ворит Ефимьян, княсь богатый:

«Ты шщо же, Олёксей, сидишь не пьёшь, не ешь,

65 Ты невесел, буйну голову повесил,

Сахарьния ясва^в не воскушаёшь,

Медяного питья не исьпиваешь,

Обливаисе горючима слезамы?

Мы местом тебя разве обсадили,

70 Цярой мы тебя ли обносили,

Кнэгина ли тебе не по обыцью?»

Спроговорит Олёксей, Цёловек Божёй:

«Ни местом миня не обсадили,

Цярой вы миня не обносили,

75 Кнэгина-та мне по обыцью».

Повели Олёксея в тёплу спальню.

Ай тут Олёксей ка-быть уснувшись,

Богородиця гласом прогласила,

Пречиста Дева мать Мария

80 Цёловецёским язы́ком проговорила:

«Ты гой еси, Олёксей Цёловек Божей!

Пора ити по синёму морю;

Обрети́тце маленькой кораблик,

Ой седь ты на маленькой кораблик, —

85 Унесёт тебя в пустыню незнакому».

Ай тут Олёксей от сну пробужалсэ,

Сымал сь себя платьё цьветно,

Накладыват на себя платьё цёрно,

Сымат с руки злацён перстёнь,

90 Отвязыват от себя шолков^г по́яс,

Одават своё^д обручноё^д кнэгины,

Обручно кнэгины Катерины:

«Когда этот перстень роспаятце,

Когда этот пояс роздёржитце,

95 Поминайте миня хлебом и солью,

Давайте по нишшим, убогим».

Пошол он ко синёму морю, —

Обредилсэ маленькой кораблик,

Ай сел он на маленькой кораблик,

100 Унесло ёго за синеё морё,

За синеё морё за соло́но,

Принесло ёго в пустыню незнакому.

Молилсэ Олёксей годов трицеть:

На всяку суботу причащалсэ,

105 На всяку недельку ел просфорки.

Богородиця въявь к нёму ходила:

«Те пора ити ко синёму морю!

Обретитце маленькой кораблик».

Пошёл он ко синёму морю;

110 Обрятилсэ маленькой кораблик.

Сел он маленькой кораблик,

Унесло его во Рыньскоё царьсво.

Пришол к Ефимьяну под окошко,

Попросил он милостыню спасёну:

115 «Ты гой еси, Ефимьян, кнесь богатой!

Подай-ко ты мне милостыню спасёну,

Хоть не ради миня, ради калики, —

Ради твоёго сына Олексея,

Олексея, Божья Цёловека!»

120 Оне все по плець в окно бросались.

Ай спроговорит Ефимьян, кнесь богатой:

«Ай как ты моёго сына знаёшь?» —

«Ай как я твоёго сына не знаю?^е —

В одной мы с ним школы уцились,

125 В одной кельи Богу молились,

На всяку суботу прищащались!

Ай ты гой еси, Ефимьян, кнесь богатой!

Сострой мне-ка хижинку спасёну

Под своим любимым крылецьком».

130 Состроил кнесь богатой

Ёму он хижинку спасёну.

Ой що Ефимьян воскуша́ёт,

Ей то Олёксею присылаёт;

Лакеи к ему не доносят,

135 Помои на келью выливают.

Заносили тут ладоны-духи

По всёму тому Рыньскому царьсву.

Отворили у кельи оне двери:

Лежит, восияет как сонцо.

140 Оны тут вси плакали-рыдали:

«Нащо же ты нам не сказа́лсэ?

Мы бы взяли в^ж белокамянны полаты!»

Понёсли Олёксея на кладбишшо,

Бросали по сторонам оне златници;

145 Никто златници не примает,

Все прикладываютце^з ко Божью Цёловеку.

Уж мы про́спали, мы прогу́лели

Живуцись царьсво небесное;

Дак не будет нам прошшения,

Нам великого милосердия.

5 Житьё-бытьё скончаетце,

Как душа с телом роставаитце:

«Ты прости-тко, прощай, тело белоё!» —

«Ты прости-тко, прощай, ду́ша грешная!»

Над^а тобой тело, люди чесь ведут,

10 Надо мной, душой, надругаютце.

Как тебя, тело, на плецях несут,

Ай миня, душу, на речагах тащат.

Ай тибя, тело, в церьковь Божию,

Как миня, душу, на суд Божий.

15 Ай тебя, тело, в мать сыру землю,

Ай меня, душу, в муку вечную,

В муку вечную^б да в бесконечную.^в

Мне не то тошно-тошнёхонько^г

В огни гореть, в смолы кипеть;

20 Мне то-то горько-горчёшенько

С^д Сотоной сидеть, на Сотону гледеть:

У миня с^д Сотоной ноги скованы,

Как миня руки связаны.

Между Киёвом между Церниловым

Там стояла застава великая,

Семь-то рускиих могуциих бога́тырей:

Атаманом-то был да Илья Мурамець,

5 Подата́маньём Борис да королевской сын,

Под Борисом Олёшенька Попович млад,

Под Олёшой Иванушко Замо́ренин,

Под Иваном Иванушко Зале́сенин,

Под Иваном Иван да Долгополыя.

10 Выходил Илья да из бела́ шатра,

Он смотрел во трубку долговидную,

Засмотрел в чисто́м поли́ нахвальшицька:

Уж он езьдит по цисту́ полю, полякуёт,

Он востро́ копьё кинат под о́блацьё,

15 Он конём подъежжат, рукой подхватыват,

Уж он сам к тому да приговариват:

«Кабы мне-ка эта за́става́ проехати,

Семь-то рускиих могуциих бога́тырей,

Я кнезей, бояр бы всех повырубил,

20 Молодых кнегинь да ко себе бы взял».

Уж как эты Ильи реци за беду стали,

Ай за ту за надсмешку за великую.

Заходил Илья да во бело́й шатёр,

Говорил Илья да таковы реци:

25 «Уж вы ѓой еси, братия-товаришши,

Вы крестовыя мои, названыя!

Нам кого послать в цисто́ по̆лё̆ за нахвальшицьком,

За удалым за добрым молодцом?

Нам послать будёт Бориса королевиця, —

30 Королевського да роду гордого,

Потерят он в гордосьти да буйну голову.

Нам послать Олёшеньку Поповиця?

Ай поповского роду спесивого,

Потерят он в спесьти буйну голову.

35 Нам послать Иванушка Заморӗнйна —

Отерят Ванюша буйну голову.

Нам послать Иванушка Залесина —

Потерят Ванюша буйну голову.

Нам послать Ивана Долгополого —

40 Дак в полах Ванюша заплётаитц́е,

Потерят Ванюша буйну голову.

Нам послать будёт Добрынюшку Никитиця —

Дак он зашшита будет граду Киеву,

Оборона будёт нашой крепосьти».

45 Ай сряжалсэ Добрынюшка Никитиць млад

Он на плотицьки стелит войлуцьки,

Он на войлуцьки седёлышка цыркальския

И-семи шолков с подкругамы натягиват,

Уж он сам к тому да приговариват:

50 «Уж ты шолк не рьвись, да ты булат не гнись,

Красно золото да ты не ржавей-ко,

Чисто се́ребро да ты не ме́дей-ко!

Ай не ради красы, да ради крепосьти,

Ради силы-могуты́ да богатырьцькия».

55 Выходил Илья да из бела́ шатра,

Говорил Илья да таковы реци:

«Ты приедешь на го́ру на высокую,

Ай на то ли на шо́лумя роскатисто, —

Ты смотри-гледи во трубку долговидную.

60 Засмотри́шь в цисто́м поли́ нахвальшицька,

Ай нахвальшицька, уда́ла добра молодца, —

Ты крыци-зыци да зысьным голосом,

Зысьным голосом да во всю голову,

Во всю силу-могуту́ да богатырьцькую.

65 У нахвальшика конь как присьёро́шитц́е,

Сам нахвальшик на кони́ да приутря́хнитц́е, —

Поворот дёржи да во цисто́ полё;

У нахвальшика конь как не сьёро́шитц́е,

Сам нахвальшик на кони́ да не утря́хнитц́е, —

70 Поворот дёржи да ко белу́ шатру».

Он приехал на гору на высокую,

Ай на то ли на шолумя раскатисту;

Он смотрел в трубку долговидную,

Засмотрел в цисто́м поли́ нахвальшицька.

75 Он крыцял-зыцял да зысьним голосом,

Зысьним голосом да во всю голову.

У нахвальшицька конь да не сьёро́шилсэ,[516]

Сам нахвальшик на кони́ да не утря́хнулсэ.

Закрыцял нахвальшик зысьним голосом,

80 Зысьним голосом да во всю голову.

У Добрыни-то конь да пал на окарак,

Сам Добрыня с коня приусва́лилсэ.

Поворот дёржи́т да ко белу́ шетру.

Выходил Илья да из бела́ шатра,

85 Как сряжалсэ Илья, да Илья Мурамець,

Илья Мурамець да сын Ивановиць.

Он на плотицьки да стелит войлуцьки,

Он на войлуцьки седёлышка цыркальськия,

И дьвенадц́ети шолков с подкругамы натягиват,

90 Уж он сам к тому да приговариват:

«Уж ты шолк не рвись, да ты булат не гнись,

Красно золото да ты не ржавей-ко,

Цисто серебро да ты не медей-ко!

Ай не ради красы, да ради крепосьти,

95 Ради силы-могуты́ да богатырьския».

Ай поехал Илья, да Илья Мурамець,

Мать сыра земьля да потрясаласе,

Ай сыхо́ дере́вьё в леси поломалосе.

Он приехал на гору на высокую,

100 Как на то ли на шолумя роскатисту;

Он смотрел во трубку долговидную,

Засмотрел в цисто́м поли́ нахвальшицька;

Уж он езьдит по цисту́ полю́, полякуёт:

Он востро́ копьё кинат под о́блацьё,

105 Он конём подъежжат, рукой подхватыват,

Уж он сам к тому да приговариват:

«Кабы мне-ка за́става́ проехати,

Семь-то рускиих могуциих бога́тырей, —

Я князей, бояр бы всех повырубил,

110 Молодых кнегин да ко себе бы взял».

Ишше эты Ильи реци за беду́ стали,

Как за ту за надсмешку за великую.

Поворот дёржи́т да во цисто́ полё.

Оны тут с нахвальшицком съежалисе,

115 Оне тут с нахвальшицьком схватилисе,

Оне билисе да день до вечора.

Ай зьбивалсэ нахвальшик на белы́ груди,

Вынимал ножи́шшо из нага́лишша,

Уж он тыкал Ильи да во белы́ груди.

120 У Ильи-то крез да полтора пуда,

У Ильи-то крез да пригибаитце,

У нахвальшицька нож да изгибаитц́е.

Соходил нахвальшик со белых грудей.

Оне тут с нахвальшицьком схватилисе,

125 Опять билисе да день до вецёра.

Ай зьбивалсэ Илья дак на белы́ груди,

Вынимал ножишшо из нагалишша,

Увидал он на руки ёго злацён перьстень.

Говорит Илья да таковы реци:

130 «Ты скажись, удалой доброй молодець,

Ты цьёго́ роду́ да цьёго племени,

Ты цьёго отца да цьёй ты матушки?»

Говорит нахвальшик таковы реци:

«Я сидел у тебя да на белы́х грудях,

135 Дак не спрашивал не роду и не племени,

Я не спрашивал не отца у тя, не матери».

Говорит Илья да во другой након:

«Ты скажись, уда́лой доброй молодець,

Ты цьёго́ роду да цьё́го племени,

140 Ты цьёго́ отца, да цьёй ты матушки?»

Говорит нахвальшик во другой након:

«Я сидел у тебя да на белых грудях,

Дак не спрашивал не роду и не племени,

Не спросил не отца у тя, не матери».

145 Говорит Илья да во трете́й након:

«Ты скажись, уда́лой доброй молодець,

Ты цьёго́ роду́ да цьёго племени,

Ты цьёго отца да цьёй ты матери?»

Говорит нахвальшик таковы реци:

150 «Я от батюшка синя́ моря, от камешка,

Я от матушки Настасьи королевисьни».

Соходил Илья да со белы́х грудей,

Уж он брал его да за белы руки,

Цёловал его да в сахарьни́ уста;

155 Дак поехали да ко белу́ шатру.

Как поехал Микита во цисто́ полё,

Со циста́-то поля да во тёмна леса,

Ис тёмных-то лесов да на Почай-реку́;

Он задумал купатьце во Почай-реки;

5 Скинывал с себя Микита платьё верхноё,

Поскоре того Микита платьё нижноё,

Уж как падал Микита во Почай-реку́,

И нырнул Микита с крута бе́режку́,

Уж как выстал Микита на серой ка́мешку,^а

10 Как смотрел-гледел Микита во вси чётыри стороны:

Ай от западной сторонки туча туцитьце,

Кабы туча тучилась да гром гремел,

Кабы гром-от гремел да цястой дожик шёл.

Налетела тут змея, да змея лютая:

15 «Уж ты хоцёшь ли, Никита, я живком сгоню,[517]

Уж ты хоцёшь ли, Никита, я водой стоплю,

Уж ты хоцёшь ли, Никита, я огнём сожгу́?»

Как умел нырать по-рыбьёму,

Ай нырнул он со серого камешка,

20 Уж он выстал у крута красна берешка;

Надеваёт Микита платьё нижноё,

Поскоре-то Микита платьё верхноё,

Уж как падал Микита на добра коня.

Налетела тут змея, да змея лютая;

25 Уж как тут с Микитушкой схватилисе.

Оны билисе день до вецёра;

А збивался Микита на цёрны груди,

Вынимал ли Микита свой була́тной нож.

Замолиласе змея, да змея лютая:

30 «Не пори ты, Микита, у меня цёрных грудей.

Уж ты дай мне полётать да по святой Руси;

Уж мы станём крестамы бра́татьце с тобой».

Как ни смотрит Микита ей прошеньиця,

Отрубил у ей Микита по плець голову.

Как во славном граде, в стольне Киеви,

Ай у ласкова князя у Владимера

Нациналсэ стол, поцесён пир

Заходил к им Добрынюшка Микитиць млад.^а

5 Как за им зашли князья всё, многи бо́яра,

Многи рускии могуции бога́тыри.

Вполсы́та оне да наедалисе,

Вполпьяна́ оне да напивалисе,

Оне вси на пиру да порасхвастались.

10 Уж как тот тем хвастаёт, ново́й новы́м:

Ишше умной хвастат отцом, матерью,

Ай безумной хвастат золотой казной.

Как Добрынька-та хвастат молодой жоной,

Молодой Настасьёй, доц́ерью Микулисьнёй.

15 Оне вси на пиру да росьмехнулисе,

Друг на друга на чёсном да оглянулисе.

«Видно, нецим уж Добрынюшки похвастати, —

Дак уж хвастаёт Добрынька молодой жоной,

Молодой жоной Настасьёй, доцерью Микулисьнёй!»

20 Не есён соко́л с тёпла́ гнезда солятывал,^б

Не бело́й кречет с тёпла́ гнезда сопархивал, —

Соходил ли тут да сам Владимер князь

Со свое́го места с княженецького.

Он по гридьне столовыя похаживал,

25 Сам таки он реци поговаривал:

«Уж как вси-то добры молодцы росхвастались;

Мне-ка нецим, Владимеру, похвастати.

Как во да́лечи, дале́че во цисто́м^в поли́

Там лётат Невежа цёрным вороном,

30 Уж он пишот мне-ка со угрозою,

Уж он клицёт-выкликаёт поединьшика.

Мне кого послать с Невежой битьц́е-ратитьц́е,

Очишшать дороги прямоежжия,

Постоять на крепкиих заставушках?»

35 Уж как бо́льшой-от туляитц́е за среднёго,

Ишше среднёй-от хоронитц́е за меньшого;

Ай от меньшого Владимеру ответу нет.

И-за задьнёго стола-та белоду́бова

Вышол перьвой богаты́рь наш граду Киеву,

40 Ишше старой казак да Илья Мурамець.

С ним по гридьне столовыя похаживат,

Он такия реци поговариват:

«Я теперь недавно из дорожецьки.

На заставушках стоял целых двенадцеть лет,

45 Дак Невежа, цёрной ворон, не казал мне глаз.

Кабы видял я Невежу, цёрна ворона,

Пострелил бы я собаку ис туга́ лука.

Нам послать будет Добрынюшку Никитиця:

Он зашшыта будёт граду Киеву,

50 Оборона будёт нашой крепосьти».

Выпивал Добрынька цяру зелёна вина,

Не большую пил, не малу — полтора ведра.

Как поконьчили поче́сён пир, пошол с пиру,

Он невесёл пошол и нерадосён.

55 Приходил в полаты в княженецкия.

Как не белая берёзка к земьли клонитц́е,

Не зелёныя листоцьки растилаютц́е, —

Припадат Добрынька к своёй матушки:

«Уж ты вой е́си, матушка родимая,

60 Ты чесна вдова Офимья Олёксандровна!

Ты пошто миня бесцясного споро́дила,

Ай пошьто ты бесталанного отро́дила?

Спородила бы меня ты, ро́дна матушка,

Луцьше маленьким катушим серым камешком,

65 Завёрнула бы меня да в полотёнышко,

Спусьтила в глубину, на дно-синё-морё.

Там лёжал бы я о́т веку и до́ веку;

Буйны ветры хоть меня да не завеели,

Добры люди про миня да не забаели;

70 Дак не езьдил бы я да по сьвятой Руси,

Не губил бы я да християньцьких душ,

Не слезил бы я да отцей, ма́терей,

Не вдовил бы я да жон моло́дыих,

Не сиро́та́л бы я да малых детушок.

75 Ай тепере нать ехать во цисто́ полё,

На заставушках стоять целых дьвенадцеть лет».

Ай спроговорит Офимья Олёксандровна:

«Кабы знала над тобой таку незгодушку,

Кабы ведала велико я безвре́меньё,

80 Дак не так бы тебя, дитятко, споро́дила:

Спороди́ла бы тебя я, цядо милоё,

Уж я силой в Сьвятогора бы бога́тыря,

Уж я уц́есью-таланью в Ылью Мурамця,

Уж я сьмелосью в Олёшу бы Поповиця,

85 Я посадкою-поездкой молодецькою

Я в Поты́ка Михаила во Иванова,

Я походочкой поступоцькой щапливой

Я в Потока Михайла во Иванова

Всим житьём-бытьём, именством бы богатеством

90 Я во мла́дого во Дюка во Степанова.

Видно, су́дил Бох изволил тебе так уж жить, —

Зародилсэ в звезду ты в бесцясную!»

Как сряжалсэ Добрынюшка Никитичь блат:

Уж он платьицё кладёт тако зверинноё,

95 Снаряжаёт-обряжаёт коня доброго,

Поежжат Добрынька ш широка двора.

Проважат Офимья Олёксандровна,

Проважат, сама да кли́цём кликаёт:

«Ай же ты, любимая невёстушка,

100 Уж ты шьчо сидишь во терими в златом верьхи́,

Над собой равзе невзгодушки не ведаёшь?

Закатаитц́е уж наше красно солнышко,

Ай заходит за горы за высокия:

Поежжат Добрынька ш широка двора.

105 Ты скоци-тко на широкой двор скорёшенько,

Поспроси ты у Добрыньки хорошохонько,

Он далёко ли едёт, куда путь держит,

Скоро ждать ли, дожидать да нам домой велит,

Велит скоро ли в окошоцько посматривать?»

110 Как скоцила Настасья доць Микулисьня

В одной тоненькой рубашоцьки, бес пояса,

В одных тоненьких цюлоциках, бес цёботов;

Забегаёт Добрыньки со бела́ лиця,

Припадаёт к стремецьку г булатному:

115 «Ай же ты, моя любимая державушка,

Мой ты миленький Добрынюшка Никитись блат!

Ты далёко ли едёшь, куда путь дёржишь,

Скоро ждать ли, дожидать да нам домой велишь?»

Ай спрого́ворит Добрынюшка Никитись блат:

120 «Когда ты у мня, бедна, стала спрашивать,

Даг же я теперь нацьну тебе расказывать:

Как пройдёт тому времени и три года,

Уж ты три года прождёшь да друга три прожди;

Твой Добрынька назад не изворотитц́е,

125 Дак втогда тебе, Настасья, воля вольняя;

Хоть вдовой сиди, да хоть заму́ж поди,

Хоть за князя поди, хоть за боярина;

Не ходи только за бабьего натьсмешника,

За судейного за перелетника,

130 Ай за смелого Олёшу за Поповиця:

Как Олёша-та собака мне — назва́ной брат;

Ай названой-от брат ведь пачэ ро́дного».

Только видели Добрынюшку как седуцись,

Не видали Добрыньки как поедуцись.

135 Не дорогой он ехал, не воротамы, —

Ц́ере’ стену скацёт городо́вую,

Мимо башню машот наугольнюю,

Уж он з горушки на горушку поскакиват,

Уж он с хо́лма на́ холъм перепрядыват,

140 Вси он рецьки, озёра перескакиват,

Уж он мелкия роздолья промеж ног спушшат.

Куды падали копыта лошадинныя,

Тут оцю́дились колодецьки глубокия.

Ише де́ницёк за де́ницьком как дожж дождит,

145 Ай неделька за неделькой как трава росьтёт,

Ишше годиц́ек за годицьком — соко́л летит.

Как прошло тому времени и три года,

Поскоре сказать, прошло и ц́елых шесь годов.

Приходил к им Олёшенька Лёвоньтьёвиць,

150 Приносил к им вестоцьку нерадосьню:

Ай убит лёжит Добрынька во цисто́м поли,

Он головушкой лёжит да чрес рокитов кус,

Уж он резвыма ногамы во ковыль-траву,

Руцьки ножки у Добрыньки поразьмётаны,

155 Уж как буйна-та головка поразломана,

Ясны оци вы́клёвали вороны.

С того нац́ели к Настасьюшки похаживать,

Уж как нац́ели Микулисьню посватывать.

Ишше сватом-то ходит сам Владимер князь,

160 Уж как свахой — Опраксия королевисьня:

«Ай тебе ли жить, Настасья, молодой вдовой,

Молодой твой век одной коро́тати?

Ты поди хоть за князя, за боярина,

Хоть за смелого Олёшу за Поповиця».

165 Она свата дари́т одной шириноцькой,

Она сваху дарит другой шириноцькой.

Она сьмелого Олёшу калёно́й стрелой.

«Как исполнила я всю-ту мужню заповедь —

Прожила теперь да целых шесь годов, —

170 Дак исполню свою я женьску запо́ведь:

Проживу ишше да целых шесь годов,

Дак втогда ишше усьпею всё заму́ж пойти».

Как прошло тому времени и шесь годов,

Поскоре сказать, прошло целых дьвенадцеть лет.

175 Приходил опеть Олёшенька Лёвоньтьёвиць,

Приносил к им вестоцьку нерадосьню:

Как убит лёжит Добрынька во цисто́м поли,

Вси уж костоцьки ёго да порастасканы.

С того нац́ели к Настасьюшки похаживать,

180 Опять нац́ели Настасьюшку посватывать.

Ишше сватом ходит сам Владимер князь,

Уж как свахой — Опраксия королевисьня:

«Ай тебе ли жить, Настасья, молодой вдовой,

Молодой твой век одной коро́тати?

185 Ты поди хоть за князя, за воярина,

Хоть за сьмелого Олёшу за Поповиця».

Пораздумалась Настасья, прирасплакалась:

Уж ей силой берут, бедну, неволею,

Ей не чесьтию берут да не охвотою.

190 Как веде́тьсе пир у их по третей день,

А сёго дни нать ити во ц́ерьков Божию,

Принимать с Олёшой по злату́ веньцю.

Как пошла Настасья’ широка́ двора,

Ай садилась Офимья Олёксандровна

195 ’на пот сьветло косисьцято окошоцько,

Уж как плакала старушоцька с приче́тиком:

«Ай давно уж закатилось сонцо красноё;

Закатаитьц́е, видно, и сьветёл месець!»[518]

Как из далече, дале́че ись циста́ поля

200 Выпадала пороха сьнегу белого;

По тому сьнежку, белой порошеньки

Уж как ехал детинка Заоле́шенин.

На ём платьицё тако зьверинноё;

Под им конь-от косматой бытто лютой зьверь.

205 Не дорогой он едёт, не воротамы,

Ц́ере’ стену скацёт городо́вую.

Приежжал к полаты к белокаменной,

Уж он пнул столбы, ворота своим цёботом;

З боку на́ бок столбы все рошшатнулисе,[519]

210 Ай широкия воро́та отворилисе.

Проводил коня да не привязывал,

Заходил^г в полату без докладушок.

Уж он крес кладёт да по писаному,

Ай поклон ведёт он по уцёному,

215 Поклоняитц́е на вси цётыре сто́роны,

Он старушоцьки кланялсэ особенно:

«Уж ты здраствуй, Офимья Олёксандровна!

Ай же ты, Добрынюшкина матушка,

Тебе сын Добрынюшка поклон послал.

220 Мы сёго дни сь им с вецёра розьехались:

Ай Добрынька поехал ко Царю́граду,

Уж как я поехал к граду Киеву.

Говорил мне Добрынька таковы реци:

Есьли судит Бох бывать да в граде Киеви,

225 Попроведай про родиму мою матушку,

Попроведай про любимую семеюшку,

Молоду Настасью доць Микулисьню».

Ай спрого́ворит Офимья Олёксандровна:

«Ай же ты детинка Заолешенин!

230 Не тебе бы надо мной да натьсмехатисе,

Не тебе бы досажать победно ретиво́ серьцё.

Без угару болит да буйна голова,

Без досады шумит да ретиво́ серьцё.

Приходил к нам Олёшенька Лёвоньтьёвиць,

235 Приносил к нам вестоцьку нерадосьню,

Шчо й убит лёжит Добрынька во цисто́м поли;

Он головушкой лёжит да чрес рокитов кус,

Уж он резвыма ногамы во ковыль-траву;

Руцьки, ножки у Добрыни поразьмётаны,

240 Уж как буйная головка поразломана,

Ясны оци вы́клёвали вороны.

С того нац́ели к Настасьюшки похаживать,

С того нац́ели Микулисьню посватывать:

Уж как сватом-то ходит сам Бладимер-князь,

245 Уж как свахой Опраксия-королевисьня.

Уж ей силой берут, бедну, неволёю,

Ей нечестию берут да не охвотою.

Как веде́тц́е пир у их по третей день;

Ай сёгодни пойти нать в ц́ерьковь Божию,

250 Принимать с Олёшой по злату веньцю».

Ай спрого́ворит детинка Заолешенин:

«За кого пойдёт Настасья доць Микулисьня, —

Дак велел сходить на пир, на свадёбку,

Ай тебе он велел брать золоты́ клюци,

255 Отпушшатьсе в по́грёбы глубокия,

Ай достать мне-ка одежду скоморошную,

Да достать мне-ка гусёлышка яро́фцяты».

Ай брала Офимья золоты́ клюци,

Отпушшалась в по́грёба глубокия,

260 Как достала одежду скоморошную,

Ай достала гусёлышка ярофьцяты,

Ай достала шубоцьку-кошулёцьку,

Доставала сапо́жоцьки зелён сафьян,

Подавала цё́рну́ шляпу пуховую,

265 Ай пуховую шляпу ушистую.

Уж он брал ведь палицю соро́к пудов:

«Шщобы нас на свадьби не обидели».

Он пошол к Бладимеру стольне-киевскому.

У дверей стоят тут всё придверьники,

270 Не пропушшают удалу скоморошину.

Уж он брал их за шею, проць отталкивал,

Сьмело проходил в полаты в княженецкия.

Как иду́т за им да все придверьники.

Ай иду́т за им все приворотники,

275 Ай творят оны велику ёму жалобу:

«Ай кака-та уда́ла скоморошина!

Уж он брал нас за шею, проць отталкивал,

Сьмело проходил в полаты княженецкия».

Го́ворит скоморошина да таковы реци:

280 «Здраствуй, солнышко Владимер стольне-киевский,

Со своим ты с князём с перьвобрачныим,

Со своёй княгиной второбрачныя!

Ишше где-ка моё место скоморочноё?» —

«Ай твоё ведь место скоморошноё

285 На брусовой пецьки ды и в за́пецью».

Уж он вэтим местом не обрезгуёт.

Залезал на пецьку на брусовую,

Вынимал он гусёлышка ярофцяты,

Уж он клал на колена молодецькия,

290 Уж он нацял струноцьки натягивать,

Уж он нацял на гуселышках похаживать,

Уж он и́грыши берёт да со Царя́града,

Ай выи́грыши ведёт до града Киева.

Ай стоит Настасья за столом да белоду́бовым,

295 У ей сьлёзы-то скацют из ясны́х оц́ей,

Не в один скоци́ли руц́ей — ровно в три руцья:

«Я была как за любимой-то державушкой,

У его были ведь эки же гусёлышка».

Ай спрого́ворит Владимер стольне-киевский:

300 «Ай же ты, уда́ла скоморошина!

Солезай со пецьки со брусовыя.

За твою игру за весёлую

Я даю[520] тебе три места три хорошиих:

Ай перьво́ тебе место — подле миня,

305 Ай друго тебе место — супроти́в миня,

Ай третьё тебе место — куда сам захошь».

Не садилсэ скоморошина подле князя,

Не садилсэ он да супроти́в князя,

Он садился к Настасьи доц́ери к Микулисьни.

310 Говорил он на пиру да таковы реци:

«Уж ты вой еси, солнышко Владимер стольне-киевский!

Ты позволь-ко мне-ка налить цярку зелёна вина,

Подьнесьти мне цярку, да кому я хоцю,

Кому задумаю, кого пожалую».

315 Говорит Владимер стольне-киевский:

«За твою игру да за весёлую

На моём пиру да шщо ты хошь твори».

Наливал он цярку зелёна́ вина,

Подносил Настасьи доц́ери Микулисьни.

320 Уж он сам говорил^д да таковы реци:

«Всю ты выпей цяроцьку до донышка,

Не допьёшь до дна — да не видать добра».

Как брала Настасья цярку во белы́ руки,

Выпивала цяроцьку до донышка;

325 Подкатилсэ какой-то ей злацён перьстень.

Уж как видит Настасья доць Микулисьня,

Шшо й была з Добрынькой в ц́ерьквы Божия,

Принимала з Добрыней по злату веньцю.

Уж как вышла иза столов да белоду́бовых,

330 Она падала Добрыньки во резвы́ ноги:

«Ты просьти миня’ вины да виноватую!

Я наказу твоего да не исполнила».

Как спрого́ворит Добрынюшка Никитичь блат:

«Не дивую твоему я уму женьскому:

335 Уж как бабей волос долог, а ум ко́роток;

Как дивую я брату-ту названому

Ишше на́ имя Олёшеньки Поповицю.

Да ишше дивую князю я Владимеру:

У жива мужа да отымат жону!»

340 Уж как вышел Олёша зза столов да белоду́бовых,

Уж он кланялсэ Добрыни во резвы́ ноги:

«Ты просьти миня’ вины да виноватого». —

«Уж как в той вины да тебя Бох просьтит,

А в другой вины я не прошшу тебя:

345 Ты зац́ем ходил к родимой моёй матери,

Досажал ея победно ретиво́ серьцё?»

Уж он брал Олёшу за жолты́ кудри;

Он водил по гри́дине столовыя,

Уж он сам на гусьля́х да все выигрывал,[521]

350 Как от буханья не слышно было оханья.

Пригодилсэ в бесёды Илья Мурамець;

Уж он брал^е Добрыню за могуты́ плеця,

Уж он сам говорил да таковы реци:

«Не убей ты за наспрасьнину бога́тыря:

355 Хоть он силой-то не си́лён, а напу́ском сьмел».^ж

Тут Владимеру ко стыду пришло;

Потупил он ясны оци во кирпичной пол.

Брал Настасью за белы́ руки.

Садилсэ Олешенька покрай лавочки брусовыя,

360 Уж он сам говорил таковы реци:

«Всяк говорит на сьвети женитц́е,

Не всякому женидба издаваитц́е:

Издалась только Ставру́ сыну Годе́нову

Да мла́дому Добрынюшки Микитицю».

Как во славном граде, в стольне Киеви,

Ай у ласкова князя у Владимера

Нациналсэ стол, поцесён пир.

Заходил к им Добрынюшка Микитиць млад.

5 Как за имы^а зашли князья все^б бо́яра,

Многи рускии могуции бога́тыри.

Вполсыта оне да наедалисе,

Вполпьяна́ оне да напивалисе,

Оне вси на пиру да порасхвастались.

10 Уж кто тем хвастаёт, ново́й новы́м:

Ишше умной хвастат отцом, матерью,

Ай безумной хвастат золотой казной.

Как Добрынька хвастат молодой жоной,^в

Молодой дак Настасьей, доц́ерью Микулисьнёй!»

15 Оне вси на пиру да росьмехнулисе,

Друг на друга на цёсном да оглянулисе.

«Видно, нецим уж Добрынюшки похвастати, —

Дак уж хвастает Добрынька молодой жоной,^в

Молодой дак Настасьей, доцерью Микулисьнёй!»

20 Не есен с тепла гнезда солятывал,

Не белой кречет с тепла гнезда сопархивал, —

Сходил ли тут да сам Владимир князь

Со своёго место княженецького.

Он по гридьне столовыя похаживал,

25 Сам таки он реци поговаривал:

«Уж как вси-то добры молоци росхвастались;

Мне-ка нецим, Владимеру, похвастати.

Как во далече, далече во цистом поли

Там лётат Невежа цёрным вороном,

30 Уж он пишёт мне да со угрозою,

Уж он клицёт-выкликаёт поединьщика.

Мне кого послать с Невежой ратице,

Ощишати дороги прямоежия,

Постояти на крепкиих заставушках?»

35 Уж как бо́льшой-от туляетц́е за среднёго,

Ишше среднёй-от хоронитц́е за меньшого;

А и от меньшого Владимеру ответу нет.

И-за заднёго стола-то белодубова

Вышёл перьвой богаты́рь наш граду Киеву,

40 Ишше старой козак да Илья Мурамець.

С ним по гридьне столовыя похаживат,

Он такия реци поговариват:

«Я теперь недавно из дорожоцьки.

На заставушках стоял целых двенадцеть лет,

45 Дак Невежа, цёрной ворон, не казал мне глас.

Кабы видял я Невежу, цёрна ворона,

Пострелил бы я собаку ис туга́ лука́.

Нам послати выдёт Добрынюшку Никитиця:

Он зашита будёт граду Киёву,

50 Оборона будёт нашой крепосьти».

Выпивал Добрынька чашку зелена́ вина,

Не большую пил, не малу — полтора вёдра.

Как поконьчили поц́есен пир, пошол^г с пиру,

Он и невесёл пошол^г да и нерадосён.

55 Приходил во полаты княженецкия.

Как не белая берёска к земьли клонитц́е,

Не зелёныя листоцьки растилаютц́е, —

Припадат Добрыня к своёй матушки:

«Уж вой еси, матушка родимая,

60 Ты чесна вдова Офимья Олёксандровна!

Ты пошто миня бесцясного споро́дила,

А и пошьто бесталанного отро́дила?

Спородила бы меня ты, ро́дна матушка,

Луцьше маленьким катушим серым камешком,

65 Завёрнула бы меня да в полотёнышко,

Опусьтила в глубину, на дно-синё-морё.

Там лёжал бы я там от веку и до́ веку;

Буйны ветры меня хоть не завеели,

Добры люди про миня да не забаяли;

70 Дак не езьдил бы я по святой Руси,

Не губил бы я християньцьких душ,

Не слезил бы я отцей, ма́терей,

Не вдовил бы я жён моло́дыих,

Не лешал бы я да малых детушёк.

75 А и тепере нать ехать во цисто́ поле,

На заставушках стоять целых двенадцеть лет».

А и спрого́ворит Офимья Олёксандровна:

«Кабы знала над тобой таку невзгодушку,

Кабы ведала велико я безвре́меньё,

80 Дак не так бы тебя, дитятко, споро́дила:

Спородила бы тебя я, цяло милоё,

Уж я силой в Сьвятогора бы бога́тыря,

Уж я уцесью-таланью в Илью Мурамця,

Уж я смелосью в Олёшу бы Поповиця,

85 Я посадкою-поезкой молодецькою

Я в Потыка Михаила во Иванова,

Всим житьём-бытьём, богаством, именьством

Я во мла́дого во Дюка во Сте́панова.

Видно, су́дил Бох изволил тебе так уж жить, —

90 Зародилсэ в звезду ты бесчасную!»

Как сряжалсэ Добрынюшка Никитичь млад:

Уж он платьице кладёт дак зверинно,

Снаряжаёт-наряжаёт коня доброго,

Поежат Добрынька с широка двора.

95 Провожат Офимья Олёксандровна,

Провожат, сама клицём кликаёт:

«Ай же ты, любимая невёстушка,

Уж ты що сидишь во терими в златом верхи́,

Нат собой невзгодушки не ведаёшь?

100 Закатаитц́е уш наше красно солнышко,

А и заходит за горы за высокия:

Поежжат Добрынька ш широка двора.

Ты скоци-тко на широкой двор скорёшенько,

Поспроси ты у Добрыньки хорошохонько,

105 Он далёко ли едёт, куда путь держит,

Скоро ждать ли, дожидать да нам домой велит,

Велит скоро ли в окоцьке посматривать?»

Как скоцила Настасья доць Микулисьня,

В одной тоненькой рубашоцьки, бес пояса,

110 В одных тоненьких цюлоциках, бес чоботов;

Забегаёт Добрыньки со бела лиця,

Припадаёт к стремецьку булатному:

«А и же ты, моя любимая державушка,

Мой ты миленький Добрынюшка Микитичь млад!

115 Ты далёко ли едёшь, куда путь дёржишь,

Скоро ждать ли, дожидать да нам домой велишь?»

А и спрого́ворит Добрынюшка Микитичь млад:

«Когда ты у мня, бедна, стала спрашивать,

Дак же я теперь нацьну тебе расказывать:

120 Как пройдёт тому времени и три года,

Уж ты три года прождёшь да друга три прожди;

Твой Добрынька назад не изворотитце,

Дак тогда тебе, Настасья, воля вольняя:

Хоть и вдовой сиди, хоть заму́ж пойди,

125 Хоть за князя, хоть за боярина;

Не ходи только за бабьёго надсмешника,

За судейного за перелетника

А и за смелого за Олёшу за Поповиця:

Как Олёша-то собака мне — назва́ной брат;

130 А и названой-от брат ведь падше ро́дного».

Только видели Добрынюшку как седуцись,

Не видали Добрынюшки как поедуцись.

Не дорогой он ехал, не воротамы, —

Через стену скацёт через городо́вую,

135 Мимо башню нашота угольнюю,

Уж он с горушки на горушку поскакиват,

Уж он с хо́лма на́ холъм перепрядыват,

Вси он рецьки, озёра перескакиват,

Уж он мелкия роздолья промеж ног спушшат.

140 Куды падали копыта лошадинныя,

Тут оцю́дились колодецки глубокия.

Ише денецёк за денецьком как дожь дождит,

А и неделька за неделькой как трава росьтёт,

Ишше годицёк за годицьком соко́л лётит.

145 Как прошло тому времени и три года,

Поскоре сказать, прошло целых шесть годов.

Приходил к им Олёшенька Лёвоньтьёвиць,

Приносил к им вестоцьку нерадосьню:

Ай убит лёжит Добрынька во цисто́м поли,

150 Он головушкой лёжит да чрес рокитов кус,

Уж он резвыма ногамы во ковыль-траву.

Руцьки, ножки у Добрыньки поразьмётаны,

Уж как буйна-та головка поразломана,

Ясны оци выклёвали вороны.

155 С того нацяли к Настасьюшки похаживать,

Уж как нацяли Микулишню посватывать.^д

Как и во славном граде стольне Киеви

Ай у ласкова князя у Владимера

Зацинался стол, стол, поцесён пир

Що на тех князей боярскиих,

5 Ай на тех полениць да на удалыих.

Как спрого́ворит Данило сын Игнатьевиць:

«Уж ты солнышко Владимер стольне-киевськой!

Блаослови мне да слово молвити,

Слово молвити да рець говорите

10 Ай бес той ли^а ка бес сабельки без вострыя,

Ай бес той мне петелки шелковыя». —

«Говори, Данило, що те надобно!»

Говорит Данило таковы реци:

«У мня смолоду было бито, было граблено,

15 Ай под старость мне хоцетце душа спасьти».

Дак спроговорит Владимер стольне-киевськой:

«Нет прошеньице тебе, блаословленьице».

Ай спроговорит Данило сын Игнатьёвиць:

«У мня есь парнишоцько немаленькой,

20 Ой немаленькой парнишко, лет двенацати».

Ай уехал Данило сын Игнатьёвиць.

Ай приходит собака Ка́лин царь.

Нагонил собака силы мно́жесво.

Как не можот пропёкать да сонцё красноё,

25 Ай не могут продувать да ветры буйныя.

Как поехал Владимер стольне-киевськой

Со своёй Опраксиёй королевисьнёй

Не в Божью ц́ерко́вь да помолитисе;

А и играют робятишецька на улици.

30 А и один парнишоцько поболе всех:

Он кого ухватит за руку, рука летит;

Он кого как за ногу, нога летит;

Ай кого он за головку, в стороны лёжит.

Оны брали ёго да за белы́ руки,

35 Цёловали ёго да в бу́йну голову,

Оны спрашивали у ёго:

«Ты цьёго роду́ да цьего́ племени?» —

«Уж я батюшка Данила Игнатьевиця,

Ише я Михайло сын Даниловиць».

40 Только видели Михайла наряжаюцись,^б

Как не видели Михайла поежаюцись.^б

Приворациват в пустыню он к родителю,

Ише на имя Данило сын Игнатьёвиць.

Говорит ёму Данило сын Игнатьёвиць:

45 «Уж ты гой еси, Михайло сын Даниловиць!

Ты приедёшь на гору на высокую,

Тут стоит собака силой Ка́лин-царь, —

Не заежай в серёдку-силу-матицю:

Ай в серёдки силушка ядрёная,

50 Ай ядрёна силушка, смудрёная.

Уж ты бей всё силушку по крайцикам».

Он и заехал на гору на высокую,

Где стоит собака, силой Ка́лин-царь,

Заежаёт в серётку-силу-матицю.

55 Уж он ездил да рубил да трои сутоцьки.

Говорит Михайлу ёго доброй конь:

«Уж ты гой еси, Михайло сын Даниловиць!

Уж ты дай одыху на три́ цяса́».

Уж он бил коня да по тучным бедра́м:

60 «Што ты волцья сыть, травяной мешок!

Уш ты равзе по цисту полю не хаживал,

По тотарьцькой крови ты не браживал?»

Опять ездил да рубил да трои сутоцьки.

Говорит ёму конь да во другой нако́н:

65 «Уж ты гой еси, Михайло сын Даниловиць!

Уж ты дай мне-ка оддыху на два цяса».

Уж он бил коня да по туцьным бёдрам:

«Що ты волцья сыть, да травяной мешок!

Уж ты равзе по цисту полю не хаживал,

70 По тотарьцькой крови ты не браживал?»

Опять ездил да рубил да трои сутоцьки;

Незамок пробродить по телам тотарцькиим.

Ай спрого́ворит Михайлу ёго доброй конь:

«Уж ты дай мне здоху на единой цяс.^б

75 Ай не дашь мне здоху на единой цяс^б —

Уроню тебя во поткопы глубокия».

Уш он бьет коня да по тучным бедра́м:

«Що ты волцья сыть, да травяной мешок!

Уш ты равзе по цисту полю не хаживал,

80 По тотарьцькой крови ты не браживал?»

Опять ездил и рубил да трои сутоцьки.

Унёс Михайла ёго доброй конь,

Уж он бросил ёго в поткопы глубокия.

Тут схватили, поймали уда́ла до́бра мо́лоца.

85 Как сковали ёго да руки белыя,

И связали ёго да ноги резвыя,

Положили арканы на белу́ шею́,

Привели его да к царю Ка́лину.

Говорит ёму собака да ведь Калин царь:

90 «Уж ты гой еси, уда́лой до́брой молодець!

Ты служи-тко-се мне верой правдою».

Говорит Михайло сын Даниловиць:

«Кабы спала у мня петелка шелковая,

Кабы спали железа у мня с рук и с ног,

95 Сослужил бы я тебе да верой-правдою

По твоей по шее саблей вострою».

Говорит царь да во друго́й након:

«Уж ты гой еси, Михайло сын Даниловиць!

Ай служи ты мне да верой-правдою».

100 Говорит Михайло во другой нако́н:

«Кабы спали железа у мня с рук и с ног,

Кабы спала петелка шелковая,

Дак сослужил бы я тебе да верой-правдою

По твоёй бы я по шее саблей вострою».

105 Прилетела к нёму птицька на право плецё,

Говорит ёму да таковы реци:

«Ростенись-ко ты, Михайло сын Даниловиць,

Дак спадут у тя железа с рук и с ног».

Ростянулсэ тут Михайло сын Даниловиць,

110 Уж как спали железа с ёго рук и с ног,

Уж как спала петелка шелко́вая.

Ухватилсэ Михайло за саблю вострую,

Он срубил ёго да по плець голову.

Ише ездил да рубил да трои сутоцьки,

115 Он избил силу всё тотарьцькую.

Ай поехал Михайло на свою родину, —

Ай каково-то видит, старо Базыково ходит.^в

Он волоцит днишшо карабе́льнеё,

Омыват он тела да всё тотарьцькия.

120 Ай спроговорит Михайло сын Даниловиць:

«Ай каково тут, староё Базыково,

Ты волоцишь днишшо корабельнёё,

Омывать тела да всё тотарьцькия?»

Ай спроговорит староё Базыково:

125 «Ишше я есь Данило сын Игнатьёвиць,

А ищу я своёго да цяда милого

Ише на́ имя Михайла-та Даниловиця».

Уж он брал у ёго днишшо во праву руку,

Розмахал взял, бросил за Дунай-реку,

130 Припадал Михайло ко ёго резвым ногам:

«Ты просьти вины да виноватого,

Што назвал тибя старым Базыковым!»

«Уж вы туры, да малы детоцьки!

Уж вы где были, туры́, да кого видели?» —

«Уж мы были, туры, да на синём на мори́,

Уж мы видели, туры, башню новую,

5 Уж мы видели стену да городовую.

Выходила там девиця-душа красная,

Выносила она книгу Еванделиё,

Хоронила она книгу во сыру землю,

Она плакала над книгой, уливаласе:

10 „Не бывать тебе, книга, на святой Руси,

Не видать тебе, книга, свету белого!“»

Как спроговорит турам да родна матушка:

«Уж вы туры, да туры, да малы детоцьки!

Там не башня стояла не новая,

15 Не стена ли там стояла городовая,

Не девиця выходила душа красная,

Дак не книжку выносила Еванделиё:

Там стояла церковь соборная;

Кругом церьквы стена^а белокаменная.

20 Выходила запрестольня Богородиця,

Выносила она веру християньскую,

Хоронила она веру во сыру землю,

Она плакала над верой, уливаласе:

„Не бывать тибе, вера, на святой Руси,

25 Не видать тибе, вера, свету белого,

Те не утренёй зари, да не вечерния!“»

Как запели, заслужили обедьню воскресеньскую.

Все князи-то боя́ра-то сметьём лёжать,

Один солнышко Владимер-от коцяитце;

Под праву-то руку дёржит Илья Муромець,

5 Под леву руку Добрынюшка Микитиць млад.

Как отпели, отслужили обедьню воскресеньскую,

Вси ко солнышку на пир да собиралисе.

Оне вси на пиру напивалисе,

Оне вси на чёсном да наедалисе;

10 Один Дюк-от Степановиць не пьёт, не ес;

Уж он меки́ши ес, да корки проць кладёт.

Ай спрого́ворит Владимер стольнё-киевськой:^а

«Уж ты гой еси, уда́лой доброй молодець,

Молодой ты боярин Дюк Стёпановиць!

15 Що ты меки́ши ешь, да корки проць кладёшь?»

Ай спроговорит уда́лой доброй молодець:

«Уж солнышко Владимер стольнё-киевськой!

У вас пецька есь да ведь глиняна,

Ай помёлышка^б у вас да всё ёловыя,

20 На помёлышка льют воду болотную.

У моёй-то у матушки родимыя

У нас пецька есь да всё муравлёна,

Ай помёлышко у нас да всё шелковыя,

На помёлышко льёт она сладкой мёд;

25 Ай пекёт-то моя маменька колацики:

Ай колацик-от съешь — другого хочитце,

Ай третьёго-то колацика душа бажи́т.

Как сидит ли моя маменька родимая

Ай на том ли на стули на бархати,

30 Ай на том ли на коври на красном золоти.

Подведёно под её да красно солнышко,

Подведёно под ей да млад светёл месець».

Тут схватили дородня добра молодца,

Посадили во железа во булатныя.

35 Как послали два удалых добра молодца.

Ай пошли же удалы добры молодцы

Ай по той ли по Корелы по богатыя.

Как идёт-то им навстрету одна женшина;

Оне кланелись да до сырой земли:

40 «Уж ты здраствуй-ко, Дюкова матушка!»

Ай спроговорит им эта женшина:

«Ише я ли еси не Дюку не матушка,

Ише я ли есь да Дюку портомойниця».

Уж как стали молодцы и вперёд пошли.

45 Ай идёт им навстрету друга женшина.

Оне кланелисе да до сырой земли:

«Уж зрастуй-ко, Дюкова матушка!» —

«Ише я ли да Дюку мукосейниця».

Уж как стали молодцы и вперёд пошли.

50 Ай навстрету идёт к им красна девиця.

Оне кланелисе да до сырой земли:

«Уж ты здраствуй, красная девиця!

Доведи ты нас до Дюковой матушки».

Довёла их тут и красная девиця

55 Ай до той она до Дюковой матушки.

Оны кланелисе да до сырой земли:

«Уж здрастуй-ко, Дюкова матушка,

Ты цесна^в вдова Офимья Тимофеёвна!

Тебе Дюк-от Стёпановиць поклон послал,

60 Он поклон тибе послал да велел кланетце.

Ай сидит ли твоё дитятко в поимани,

Ай во тех ли в железах во булатныих».

Ай спроговорит Офимья Тимофеёвна:

«Ай моё-то ведь дитятко захвасливо,

65 Ай захвасливое дитятко, занозливо.

Не пустым же моё дитятко росхвасталось».

Ай дала ёму шубоцьку-кошулёцьку,

Ай дала ёму сапожоцьки на ножоцьки,

Ай послала три колацика хорошиих.

70 Ай пошли-то удалы добры молодцы,

Ай по той по Корелы по богатыя;

А пришли оне к Владимеру стольнё-киевську,

Принесли тут три колацика хорошиих.

Он колацик-от съел — другого хотитце,^г

75 Ай третьёго-то колачика душа бажи́т.

Уж как выпустили уда́ла добра мо́лодца.

Ише был жил Дудорушко, состарилсэ,

Ой состарилсэ Дудорушко, преставилсэ.

Оставалось у Дудоро цядо милоё

Ише на́ имя Иван да сын Дудо́ровиць.

5 Да он стрелял ходил всё стрелоцьку калёную.

Застрели он к Софьюшки в окошоцько.

Ише было у ея два браца два родимого

Ише на́ имя два Ивана, две Волховиця.

Как увидела Софьюшка Волховиця^а —

10 «Уж ты гой еси, Иван да сын Дудоровиць!

Ты цёго ходишь, вкрук облятывашь?» —

«Уш ты вой еси, Софьюшка Волховисьня!

Застрелил я свою стрелоцьку калёную

Как на ваши хорома на высокия».

15 Как брала ли ёго Софья за белы́ руки,

Уводила в полату белокаменну.

Ай корьмила ёго Софья ведь досыта,

Напои́ла ведь Софья до́пьяна,

Уложила ёго Софья на кроватку спать.

20 Как отпели отслужили обедню воскресеньцькую,

Уш как Софьюшка по горёнки похаживат,

Потихошинько Иванушка побуживат;

Уш и стал-ко-се Иван да сын Дудоровиць. —

«Как придут у мня два братца, два Волховиця,

25 Ише тех ли два Ивана два царевиця».

Поскорёшёнько Иван да одеваитце,

Выбегаёт Иван да на красно крыльцё.

Тут попали ему два браца, два Волховиця,

Ише на́ имя два Ива́на два царе́виця;

30 Ай спроговорят два браца два царевиця:

«Чёго ходишь ты, Иван, да вкрук облятывашь?

Ты возьми-тко у нас Софьюшку Волховисьню».

Ай спрого́ворит Иван да сын Дудоровиць:

«Ай давно у нас с Софьюшкой пола́жонось,

35 Мы цюдны́ма крестамы поменялисе,

Мы златыма перснямы обручилисе».

Оны брали Ивана за жёлты ку́дри́,

Оне бросили Ивана о кирпичьной мос.

Посадили Ивана на добра коня,

40 Отвезли оне Ивана во тёмны́ ле́са́,

Ай отсекли у Ивана по плець голову.

Принесли оны к Софьюшки Волховисьни —

«Уш ты гой еси, Софьюшка Волховисьня!

Ета цья же молодецька буйна го́лова́?»

45 Ай спрого́ворит Софьюшка Волховисьня:

«Уш вы гой еси, два братца, два родимого!

Вы куды склали тура златорогого,

Дак туды же турицю малошёрсную».^б

Оне брали ведь Софью за белы ру́ки́,

50 Отвезли оне Софью во ц́исто полё,

Положили ей на плашку на дубовую,

Отрубили у ей да по плець голову.

Как поехал кнезь Михайло

Он на царьскую на службу,

Да к государю на работу.

Как наказыват кнезь Михайло:

5 «Да уж ты мать моя родима

Осударыня^а Овдотья!

Ты корьми, мати, беляну

Уж ты ситьныма хлебами,

Ты белыма калаця́мы;

10 Уж ты пой, мати, беляну

Да сладкой водоцькой^б медо́вой».

Не успел он с двора съехать, —

Ай корьмила мать беляну

Троёсутосьнёй кромою,[523]

15 Щё поила мать беляну

А болотною водою;

По три бани в день топила,

По три веника носила,

По три мыла измыва́ла,

20 Горець камень изжигала

На белыя груди кла́ла́,

Белы груди выжигала;

Она младе́ня вынимала.

Три приметы написала:

25 Уж как перьвая примета —

Она беляну уходила;

Ише дру́гая примета —

Она младеня потребила;

Уж третьяя примета —

30 Свою душу погубила.

Она зделала колоду́,

Ой колоду сыродубу,

Набивала на колоду

Три обруця железных,

35 Отвозила колоду

Да на синеё морё.

Да поехал кнесь Михайло

Он со царьския службы,

С осударёвой роботы.

40 Не успел он со двора съехать, —

У Михайла конь поданулсэ,

Кожодер[524] да розмахнулсэ,

Востра сабелька сломилась,

С головы шляпа свалилась.

45 Щой подумал кнесь Михайло:

«Да равзе в доме есь у миня неладно:

Равзе мать моя неможот,^в

Либо молода кнагина».

Приежаёт кнесь Михайло

50 К белокамянной полаты, —

Его матушка стречаёт,

Молода жона не стречаёт.

Що спрого́ворит кнесь Михайло:

«Уж ты мать моя родима,

55 Осударыня Овдотья!

Ище где моя беляна

Молода жена кнагина?» —

«Ай во тёплой во спальни

Она со миленьким дружоцьком».

60 Ай бросалсэ кнесь Михайло

Он во тёплую спальню —

Тут нет ей, нет, да не случилось.

Ай спрого́ворит кнесь Михайло:

«Уж ты мать моя родима,

65 Осударыня Овдотья!

Ты скажи мне сушую правду,

Сушу правду неутайно». —

«Уж ты дитятко сердесьно!

Не успел ты с двора съехать,

70 До другого не доехал, —

Ай корьмила я беляну

Троёсутосьнёй кромою,

Ай поила я беляну

Ей болотного водою;

75 По три бани в день топила,

По три веника носила,

По три мыла измывала,

Горець камень нажигала,

На белыя груди клала,

80 Я младеня вынимала.

Три приметы написала:

Уж как перьвую примету —

„Я беляну уходила“;

Уж дру́гая примета —

85 „Я младеня потребила“;

Уж третьяя примета —

„Свою душу погубила“.

Уж я зделала колоду,

Я колоду сыродубу,

90 Набивала на колоду

Я три обруця железных,

Отвозила колоду

Я на синёё морё».

Дак бросалсэ кнесь Михайло:

95 «Рыболовы, рыболовы,

Замеците шелков невод,

Уловите вы колоду,

Вы колоду сыродубу».

Перьвой от рас метали, —

100 Им колода не попала;

Ай другой-от рас метали, —

Им колода не попала;

Как трете́й-от рас метали, —

Им колода-то попала.

105 Что прого́ворит кнесь Михайло:

«Уж ты мать моя родима!

Да ты по́ роду — мать родима,

По розлуки — змея люта!»

Как бросалсэ кнесь Михайло

110 Он во кузьнецю железну,

Ай сковал тут кнесь Михайло

Он три ножика булатных,

Ай бросалсэ кнесь Михайло

На три ножика булатных.

Ишше был жил Скопи́н да сын Васильевич соко́л.

Елиман! там было́![525]

Что задумал Скопин ехать за Москву за реку́.

Там было^а не спущает Скопина́ ро́дна маменька,^б

5 Там было^а не спущает Скопина молода его жена.^б

Там было^а ни послушал Скопин молодой своёй жены,

Ни послушал Скопин ро́дной маменьки, —

Что поехал Скопин за Москву́ за реку́,

Он ко той ли кумы да всё к Малютичихи.

10 Приежает к своей кумушки к Малютичихи;

Что стречает его кумушка милёшенько,

Что берёт ёго кума за белы руки,

И ведёт ёго кума в нову горьницу,

А садит ево кума за дубо́вой но́вой стол,

15 И поит ево кума чаем, кофиём;

Односила она кумушку чарочку,^в

Подносила она чару зелёна́ вина,

Зелена́ она вина в полтора ведра:

«Ишше выкушай, Скопин, да сын Васильевич соко́л!»^г

20 Принимает Скопин чару едино́й рукой,

Выпиваёт Скопин чару на еди́ной дух.

Ише тут-то Скопин приросхвасталсэ:

«Ише был жил Скопин я млад Васильевич соко́л.

Я задумал, Ско́пин, ехать за Москву́ за реку́;

25 Не спущает миня молода моя жена,^д

Не слушает миня ро́дна маменька моя;^е

Не послушал я, Скопин, молодой своей жены,

Не послушал я, Скопин, ро́дной маменьки;

Я поехал, Скопин, за Москву за реку́.

30 Я не долго здесь гулял, столько три месеца,

Я три месеца гулял, три города взял:

Ише перьвой-от город купеческой взял,

А другой-от город крисьянской взял,

Ищэ третей — кумы тибя Малютичихи».

35 Ишше тут-то кумы да за беду пало,

Что за ту ли ей надсмешку за великую.

Опущаитце кума во глубоки погреба,

Наливала она чару зелена она вина.

По краям-то зелье люто стоит, ключиком кипит,

40 По средине зьмея люта изьвиваитце.

Подносила эту чарочку кумушку:

«Уж ты выкушай, кумушко, чарочку!»

Воспроговорит Скопин сын Васильевич соко́л:

«Есьли чарочка не пить, нать кума́ прогневить,

45 Есьли чарочка исьпить, самому живу́ не быть.

Чем кума мне-ка гневить, дак лутче чарочка исьпить».

Принимает Скопин чару едино́й рукой,

Выпивает Скопин чару на еди́ной дух.

И поехал Скопин и-за Москвы за реки;

50 Не доехал до своёго до широкого двора, —

Ищэ тут-то Скопина́ ёго ро́зорвало.^ж

Тут стречает Скопина молода его жена,

И встречает Скопина ро́дна маменька.

Он лёжит уж, росьтенулсэ по дубовым по саням.

55 Елиман, там было́!

Поежает Скопин да за реку за Москву,

Да он ко той ли ку́мы да Малютицихи.

Унимаёт Скопи́на родимая его мать —

Не послушал Скопин да родной матушки,

5 Поежаёт Скопин да за реку за Москву.

Унимаёт Скопина молода ёго жёна:

«Ты не езди, Скопин, за реку за Москву,

Щой ко той ко ку́мы к Малютицихи!»

Не послушал Скопин да молодой своей жены,

10 Ай поехал Скопин за реку за Москву.

Был жил Иванушка, не славилсэ,

Не славилсэ Иванушко, преставилсэ.

Оставалось у ёго да цядо милоё...

Как пошол^а Дунай из земли в землю,

5 Из земли в землю, из орды в орду,

Как зашол^а Дунай да к королю в Литву,

Ко тому ли королю да к Ляходимскому

Уж он жил у ко́роля двенацать лет:

Уж он три года у ко́роля да клюшницял,

10 Уж три года придворницял, за столом сидел,

Уж он три года у короля да золотой козной.

За то король да любил-жаловал,

Королевна молоца паче ко́роля.

А зародился тут у короля почесён пир,

15 Почесёной пир, похвали́ной стол

Ай на тех ли на пановей, улановей,

Ай на тех ли палац́ей немилостивых,

Ай на тех ли полениць на удалыих.

Ише вси на пиру напивалисе,

20 Ише вси на цёсном наедалисе.

Один сидит Дунаюшка не пьёт, ни ес,

Он ни пьёт, ни ес сидит, ни кушаёт.

Ай да спрого́ворит король да Ляходимския:

«Уж ты што сидишь, Дунаюшко, не пьёшь, не ешь,

25 Не пьёшь, не ешь, не кушаёшь?»^б

И спрого́ворит Дунай да сын Ивановиць:

«Я от батюшка осталсэ я малёшенёк,

Я малёшонёк да я глупёшенёк.

А пошол^а ходить да из земли в землю,

30 Из земли в землю да из орды в орду;

Как зашол^а я ходил да к королю в Литву.

Уж как жил у короля двенадцать лет:

Уж я три года у ко́роля да клюшничал,

Уж я три года у ко́роля да при дворци служил,

35 Уж я три года у короля да за столом сидел,

Уж я три года у короля да золотой козной.

Миня за то король лю́бил-жаловал,

Королевна молодца да паче ко́роля».

Ише тут ети реци королю да не в люби пришли.

40 Он крыцял-зыцял да зыцьным голосом,

Зыцьным голосом, во всю голову:

«Уж вы гой есь, вы пановя-улановя,

Уж вы гой есь, палаци да немило́сливы,

Уж вы гой есь, поленици вы удалыя!

45 Вы берите Дуная за белы́ руки,

Вы ведите-тко Дуная на широкой двор,

Уж вы путайте [в] путонцы^в шолковыя^а

И в други ручны, ножны, заплечныя».

Уж тут брали Дуная за белы руки,

50 Повели тут Дуная на широкой двор,

Его запутали в путонцы шолковыя,^а

Ой в други ручны, ножны, заплечныя.

Как спроговорит Дунай да сын Ивановиць:

«Уж вы гой есь, пановя-улановя,

55 Уж вы гой есь, палаци немило́сливы,

Уж вы гой есь, поленици вы удалые!

Вы ведите меня мимо Настасьино окошоцько».^а

Повели Дуная мимо Настасьино окошоцько.

Как спроговорит Дунай да сын Ивановиць:

60 «Уж постойте, пановя-улановя,

Вы постойте, палаци немило́сливы,

Вы постойте, поленици вы удалыя!»

Так крыцял-зыцял Дунай да зыцьным голосом:

«Ты прошай-прости да белой вольнёй свет!»

65 Прости, душоцька Настасья королевисьня!

У мня было с тобой упито и уедёно,

На тесовыя кроватки было успано,

На твоих белых грудях было улёжано».

Ище тут Настасьюшка не слышала.

70 Он крыцял-зыцял да во второй након,

Он крыцял-зыцял да во трете́й након:

«Ты прошай-просьти да белой вольнёй свет!

Просьти, душоцька Настасья королевисьня!

У мня было с тобой упито и уедёно,

75 На тесовыя кроватки было успано,

На твоих белых грудях было улёжано».

Пробужалась тут Настасья от крепка́го сна,

А мяталася Настасьюшка по плець в окно,

А по плець в окно, ровно по по́ясу́,

80 Говорила Настасья таковы реци:

«Уж вы гой есь, пановя-улановя,

Уж вы гой есь, палаци немило́сливы,

Уж вы гой есь, поленици все удалыя!

Вы ведите Дуная на конюшон двор,

85 Вы снимайте с ёго путаньци шолковыя,^а

Вы други ручны, ножны, заплецьныя».

Повели Дуная на конюшон двор,

А снимали с ёго путанцы шолковыя^а

Да други ручны, ножны, заплецьныя.

90 Выходила тут Настасья на конюшон двор,

Выбирала коня да самолучшого,

Дала ёму копьё долгомерноё,

Дала ёму плёточку шолко́вую.^а

Не видали до́бра молодца сряжаюцись,

95 Только видели уда́лого поедуцись:

Во цистом поли да курева́ стоит.

Как ехал Дунай день до вецёра

И наехал на бел шатёр поло́тняной,

Заходил Дунай в шатёр поло́тняной;

100 Там сидят два могуция бога́тыри:

И один-от спит Добрынюшка Микитиць-от,

Другой-от спит Олёшенько^г Поповиць-от.

Оне вси тут крестамы покристовались;

Ай Дунай-от на крестовести-то старшой брат.

105 Ой садились добры^д молодцы да на добрых коней,

Поехали оне во Киёв-град

Ко тому ли ко солнышку Владимеру,

Ко Влади́меру стольнё-киевську.

Как у солнышка нашого Владимера

110 Заводилса-зацинался стол, поце́сён пир

На тех ли на князей, на бо́яров,

Ай на тех сильныих, могуциих бога́тырей,

Ай на тех вдов благочестивыих.

Ише вси на пиру да напивалисе,

115 Ише вси на цёсном наедалисе;

Как один-от сидит солнышко не пьёт, не ес,

Он не пьёт, не ес, сидит не кушаёт.

Он по новой светлой гривнице похаживат,

Таковыя реци поговариват:

120 «Ише вси у нас во городи да испоже́нелись,

И все красныя девици исповыданы;

Как один я, солнышко, холо́с хожу,

Я холост хожу́, нежонат^а живу.

Выбирайте мне супружину да супротивницю:

125 А белым лицом была да будто белой снег,

А цёрныма бровямы цёрна соболя,

Ише ясныма оцямы ясна сокола

А и походоцька была у ей пави́ная,

Ай тиха́я рець да лебединая».

130 Ише бо́льшой-от за средьнёго хоронитце,

Ише среднёй-от за меньшого хоронитце,

А от меньшого брата и ответу нет.

Ис того ль из места не из бо́льшого,

А и со той скамейки белодубовой

135 Подымаитце Дунай да на резвы но́ги́,

Он тихошенько к царю да подьвигаитьце,

Он низёхонько царю да поклоняитьце,

Говорит Дунай да таковы реци:

«Уж ты гой еси, солнышко Владимер наш,

140 Блаослови-тко миня да слово вымолвить!»

А и спрого́ворит солнышко Владимер наш:

«Говори-тко ты, Дунай, да и ще те надобно?»

И спроговорит Дунай да сын Ивановиць:

«Уж я от батюшка осталсэ я малёшенёк,

145 Я малёшенёк, я глупёшенёк.

Я пошол ходить да из земли в землю,

Из земли в землю да из орды в орду.

Как зашол^а я ходил да к королю в Литву,

Ко тому ли королю да Ляходимскому.

150 Уж я жил, я жил у короля двенацать лет:

Уж я три года у короля да клюшницял,

Уж я три года у короля придьворницял,

Уж я три года у короля да за столом сидел,

Уж я три года у короля да золотой козной.

155 Миня за то король да любил-жаловал,

Королевна молодца да паче ко́роля.

У ёго есь дьве доц́ери любимыя:

Как одна-та доць Настасья королевишьня,

Она езьдит по цисту полю, полякуёт

160 Со тема́ ли полякамы да некрещёныма;

Ей буйныя ветры приовеели,

На ей добрыя люди приобзабздрили.[526]

А и друга́ доць, Опраксия королевисьня,

Она сидит во новой светлой гривнице,

165 Сидит она за замоцькыма^е заморскыма;

Ей буйныя ветры не овеели,

Ей добрыя люди не обзабздрили.^ж

Она белым лицём да бутто белой снег,

Она цёрныма бровямы цёрна соболя,

170 Она ясныма оцямы ясна сокола».

Тут спроговорит солнышко Владимер наш:

«Уж ты гой еси, Дунай да сын Ивановиць!

Ты бери-тко моёй козны бесчётныя,

Ты бери-тко моёй силушки великия,

175 Ты бери-тко моих ко́ней самолучшиих,

Поежай ты за Опраксеёй да королевишнёй».

Как спроговорит Дунай да сын Ивановиць:

«Уж ты гой еси, солнышко Владимер наш,

Ты Владимер наш да стольнё-киевськой!

180 Мне не надо твоёй казны бесчётныя,

Мне не надо твоёй силушки великия,

Мне не надо твоих ко́ней самолучшиих.

Мне-ка дай-ка дьве дружинушки хоробрыя,

Дай-ка два братца два крестовыя:

185 Одного мне дай Добрынюшка^з Микитиця,^и

А другого дай Олёшёньку Поповиця».

Не видали добрых молодцов сряжаюцись,^и

Только видели удалых поежаючись,

Во цистом поли да дым столбом стоит,

190 Дым столбом стоит, да курева стоят.

Приежали во царьсво Ляходимскоё,

Ко ко тому королю да Ляходимскому.

Тут полякуёт Настасья королевисьня

Со тема ли полякамы да некрещёныма.

195 Оставлят Дунаюшка дружин своих в цисьтом поли,

Ише сам он дружинушкам наказыват:

«Быват,[527] я закрыцю вам зыцьным голосом, —

Вы рубите тотаровей поганыих».

Сам поехал в столицю к королю в Литву,

200 Ко тому ли королю да Ляходимскому.

Привязал коня да ко красну столбу́,

Ко красну столбу да к золоту кольцю.

По лестовкам идёт тихошонько,^а

Он по сеням-то идёт да помалёшонько,^а

205 Он заходит в полату белокаменну

Ише тут король-от за столом сидит.

А и спроговорит король да Ляходимския:

«Ай ты гой еси, Дунай да сын Ивановиць!

Ай откуль ты едёшь, откуль путь дёржишь?»

210 А и спроговорит Дунай да сын Ивановиць:

«Уж я еду из города из Киева

От того ли от солнышка Владимера.

А и приехал я к вам о добро́м деле о святосьве

На твоёй Опракси королевисьни

215 А и за нашого^а за солнышка Владимера».

Ише тут королю эти реци не в люби пришли,

Не любви^к пришли, не оказалисе:

«Не отдам я своёй Опраксии^л да королевисьни

А за вашу-ту веру поганую,[528]

220 За поганую да за потельнюю».^м

Ише тут Дунай-от побежал^н-от ис полаты вон;

Выбегал Дунай да на бело́ крыльцё,

Он крыцал-зыцял да зыцьным голосом,

Зысьным голосом да во всю голову,

225 Во всю силу-могуту да богатырьскую:

«Уж вы гой еси, дружья-братья́-товаришши!

Вы рубите тотаровей поганыих».

Ише тут оне вперёд махнут — летят улицёй;

Назат отмахнут — да переулками.

230 Выбегал тут король да на красно́ крыльцё,

Говорил тут король да таковы реци:

«Ушь ты гой еси, Дунай да сын Ивановиць!

Ты уйми своих дружин хоробрыих,

Не губи у мня силы по-напрасному.

235 Я одам тут Опраксю тут да королевиснью

За вашёго солнышка Владимера».

Унимат тут Дунай своих дружин хоробрыих.

А и пошол^а тут король во но́ву гривницю,

Уж он брал Опраксею да за белы руки,

240 Отдавал тут Дунаюшку-Дунаёвицю.^о

Тут садился Дунай да на добра коня́,

А Опраксею садил да позади себя;

Поехал Дунай да во цисто поле,

Взял тут с собой Настасью королевисьню;

245 Поехали друзья во Киев-град.

Приехали ко солнышку Владимеру.

Ише тут солнышко их нетерпимо ждёт:

Выходил тут солнышко на широкой двор,

Уж он брал Опраксею да за белы руки,

250 Цёловал Опраксею да в сахарьни уста́.

Пошол^а тут у царя пир наве́сельи,

Оне столовали-пировали трои сутоцьки.

Ише вси на пиру да напивалисе,

Ише вси на цёсном да наедалисе,

255 Ише вси на пиру сыты-пьяны зделались,

Ише вси на пиру да приросхвастались.

Ише тот хвастат и ново́й новы́м.

Ише глупой хвастат молодой жоной,^а

Неразумной хвастат золотой казной.

260 А Дунай-от хвастат: «я метно́й стрелець».^п

Ой Настасья хвастат: «я метней тебя».

Ише тут эти реци не в люби пришли,

Не в люби пришли, не окозалисе.

Уж он брал Настасью за белы руки,

265 Отводил Настасью во цисто полё.

Спроговорит Настасья королевисьня:

«Уж ты гой еси, Дунай да сын Ивановиць!

Не руби ты у мня по плець голову;

У меня есь с тобой засеяно два ясного два сокола».

270 Не послушал тут Дунай да королевисьни,

Он отсек у ей да по плець голову;

Он порол у ей да груди белыя,

Он увидел, що засеяно два ясного два сокола.

Да могуция плеци росходилисе,

275 Богатырьскоё серьцё розгорелосе.

Он и ставил востро копьё в сыру землю,

Он тупым коньцом ставил во сыру землю,

Он вострым-то ставил себе в белы груди.

Ише тут Дунаюшку с Настасьёй славы́ поют,

300 Тут Ивановицю с королевисьнёй старины́ скажу́т.

Сказал дедюшка племенницьку женитисе:

«Уж ты шчо долго, племянницёк, не женисьсе?»

Отьвет держи́т племянницёк дядюшки:

«Мне-ка стара взеть — дак на пеци лёжать,

5 Мне молода взеть, — да всё цюжа корысьть».

Не видали добра молодцы сряжаюцись,

Ай не видели удалого поедуцись:

Только видели: да цисту́ полю

Дым столбом стоит, да курева́ стаёт.

10 Приежжал он к полаты к белокамянной,

Заходил в полату белокамянну,

Уж он крес кладёт да пописа́нному,

Он поклон ведёт да по-уцёному;

Он садилсэ на белу на брусову лавоцьку.

15 Говорит тут Митреян сын Митреяновиць:

«Ай не вор ли к нам пришол, да не разбойник ли?

Ай не збеглый ли солдат да новобраныя?»

Воспроговорит удалой доброй молодець:

«Дай не вор я к вам пришол да не разбойницёк,

20 Ай не зьбеглыя солдат да новобраныя,

А пришол я к вам, удалой доброй молодець,

Ай о добром дели к вам, о сва́товсьви

На твоёй Настасьей Митреяновной».

Ай спроговорит Митреян сын Митреяновиць:

25 «Уж ты ѓой еси, удалой доброй молодець!

У мня нет Настасьи Митреяновны:

У мня три года Настасьюшка просватана

За того ли за Идолишша проклятого

За проклятого да за поганого.

30 У мня сидит Настасья в новой гривници

Ай за три́деветь замков, триде́веть сторожов,

За тема ли за замоцькамы заморьцькима».

Ишше тут доброй молодець да из полаты вон.

Приломал он три́девять замков, триде́веть сторожов,

35 Уж он брал Настасью за белы́ руки,

Цёловал Настасью в сахарьни усты,

Выводил Настасью на широку светлу улицю,

Он садил Настасью на добра ко́ня́,

Отьежал с Настасьёй во цисто́ полё.

40 Оны ехали с утра да день до вецёра,

Как настигла их да ноцька тёмная.

Ай спроговорит Настасья Митреяновна:

«Уж ты ѓой еси, удалый добрый молодец!

Тебе пора, пора да ко́ню здох давать,

45 Коню здох давать, шатёр роскинывать».

Тут скоры́м-ско́рым молоде́ць Настасью слушаёт.

Соходил тут молоде́ць з добра́ коня,

Насыпал коню пшеницы белояровой;

Розоставили бел шатёр поло́тняной,

50 Оны ложились во бел шатёр полотняной.

Как на ту пору́ да на то времецько

Наежало тут Идолишшо проклятоё,

Ай проклятоё само поганоё.

Он крыцял-зыцял да зысьним голосом,

55 Зысьним голосом да во всю голову,

Во всю силу-могуту́ до богатырьцькую:

«Уж ты ѓой еси, Митреян сын Митреяновиць!

Ты отдай-ко мне да поединьшицю,

Поединьшицю, да красну девицю,

60 Ишше на́ имя Настасью Митреяновну.

Не отдашь ты мне, да я возьму тебя,

Я возьму тебя да стругом выстружу,

Я из рук, из ног да жи́льё вытяну».

Он крыцял-зыцял да во второй након,

65 Он крыцял-зыцял да во трете́й након:

«Уж ты ѓой еси, Митреян сын Митреяновиць,

Ты отдай-ко мне да поединьшицю,

Поединьшицю, да красну девицю,

Ишше на имя Настасью Митреяновну.

70 Не отдашь ты мне, да я возьму тебя,

Я возьму тебя да стругом выстружу,

Я из рук, из ног жи́льё вытяну».

Выходил тут Митреян да на красно́ крыльцё,

Говорил тут Митреян да таковы слова:

75 «Уж ты ѓой еси, Идо́лишшо проклятоё,

Ты проклятоё, само поганоё!

У мня нет Настасьи Митреяновны:

А как был сёгодни удалой доброй молодець,

Приломал он три́деветь замков, триде́веть сторожов,

80 Он увёз Настасью Митреяновну».

Он тут подал Идолишшо да на добра́ коня,

Он поехал Идолишшо в цисто́ полё;

Он наехал на бел шатёр полотьняной,

Говорил он сам да таковы реци:

85 «Мне сонно́го взеть — да бытто мёртвого;

Тут не ц́есь-хвала да молодецькая».

Закрыцял Идолишшо да зысьним голосом,

Зысьним голосом да во всю голову:

«Уж ты ѓой еси, удалой доброй молодець!

90 Ты отдай-ка мне да поединьшицю,

Поединьшицю, да красну девицю.

Не отдашь ты мне, — да я возьму тебя,

Я возьму тебя да стругом выстружу,

Я из рук, из ног да жи́льё вытяну».

95 Ишше тут доброй молодець не слышал-то.

Он крыцял-зыцял да во второй након,

Он крыцял-зыцял да во трете́й након:

«Уж ты ѓой еси, удалой доброй молодець!

Ты отдай-ко мне да поединьшицю,

100 Поединьшицю, да красну девицю.

Не отдашь ты мне, — да я возьму тебя,

Я возьму тебя да стру́гом выстружу,

Я из рук, из ног да жи́льё вытяну».

Пробужалсэ доброй молодець да от крепка́го сну,

105 Ключевой свежой водой да умываитц́е,

Тонким белым полотеньцем утираитц́е,

Надеват сапожки на босу ногу,

Выходил он на светлую широкую на улицу.

Оне тут с Идолишшом схватилисе;

110 Оне дрались-боролись ровно три цяса;

Как збивалсэ доброй молодець к Идолишшу да на цёрны́ груди,

Он крыцял-зыцял да зысьным голосом,

Зысьним голосом да во всю голову:

«Уж ты ѓой еси, Настасья Митреяновна!

115 Ты подай-кось, ты Настасья, мне булатной нож;

Уж мы сколём у Идолишша церны́ груди,

Уж мы вынём у Идолишша да серьцё с пец́енью».

Ишше тут Настасьюшка ёго не слушаёт,

Митреяновна итти не думаёт.

120 Он крыцял-зыцял да во второй након:

«Уж ты выйди-тко, Настасья, из бела́ шатра,

Ты подай-кось, Настасья, мне булатной нож;

Уж мы сколём у Идолишша цёрны гру́ди,

Уж мы вынем у Идолишша да серьцё с пец́енью».

125 Ишше тут Настасьюшка его не слушаёт,

Митреяновна итти не думаёт.

Он крыцял-зыцял да во трете́й након:

«Уж ты выйди-тко, Настасья Митреяновна,

Уж ты выйди-тко, Настасья, из бела шатра,

130 Ты подай-косе, Настасья, мне булатной нож,

Уж мы сколём у Идолишша цёрны́ груди».

Тут Настасьюшка его не слушаёт,

Митреяновна ити не думаёт.

Как зьбивалсэ Идолишшо к молодцю да на белы груди,

135 Он крыцял-зыцял да зысьным голосом:

«Уж ты выйди-тко, Настасья, из бела́ шатра,

А подай-косе, Настасья, мне булатной нож;

Уж мы сколём у молодця белы́ груди,

Уж мы вынём у его серьцё со печенью».

140 Выходила тут Настасья из бела́ шатра,

Она брала Настасьюшка булатной нож;

Оне скололи у молодця белы́ груди,

Уж и вынели у его серьцё со печенью,

Роскинали взели на вси стороны.

145 Тут летит зьмея, да зьмея лютая,

Как несёт вина да полтора ведра,

Полтора ведра да зелья лютого.

Подносила Идоллишшу проклятому;

Выпивал тут Идолишшо да на единой дух, —

150 Пропадал тут Идолишшо да во единой цас.

Тут спрого́ворит Настасья Митреяновна:

«От того я бере́жку откачнуласе,

Ко другому бере́жку не прикачнуласе!»

Тут садилась Настасья на добра коня,

155 Она поехала Настасья во цисто полё,

Во цисто полё поехала поляковать.[529]

Был жил царь Петр Скоромы́словичь.

И было у царя деветь сынов.

Народилсэ у Петра десятой сын,

Десятой сын Козарин-от Петровиць-от.

5 Не отець, не мать Козарина да не возлю́били,

Родны братаньици да возненавидёли.

Оне хотели Козарина конём стоптать,

Оне хотели Козарина огнём спалить,

Оне хотели Козарина в воды топить.

10 Оне отда́ли к бабушки к задво́рёнки;

Не велели корьмить хлебом крупишцятым,

Не велели пои́ть сы́тной мё́дово́й водой.

Не послушала их бабушка задво́рёнка:

Она корьмила Козарина хлебом крупишцятым,

15 Она поила сытной мёдовой водой.

Ише стал тут Козарин трёх годов,

Ише стал Козарин пети-шести годов,

И стал Козарин лет двенацати.

Заходил Козарин тут по улицы,

20 Застрелял он стрелоцьки калёныя;

Он застрелил бабушки в околёнко,

Он пошол за стрелоцькой калёныя.

Тут взял Козарин стрелоцьку калёную,

Он пошол к своёй бабушки задворёнки,

25 Тут стал у бабушки выспрашивать:

«У мня есь ли на роду́ да родён батюшко,

У мня есь ли на роду́ да родна матушка?»

Ише тут бабушка росплакалась,

Во слёзах Козарину да слово молвила:

30 «Ише гой еси, уда́лой доброй мо́лодець!

У тя есь да на роду́ да родён батюшко,

У тя есь на роду́ да родна матушка:

У тя батюшко Петр Скоромысловиць».

Он спроговорит Козарин сын Петровиць-от:

35 «Уж ты гой еси, моя да мила бабушка!

Уж мне дай-ко-се мне блаословленьице

Пойти-сходить к батюшку коня спросить,

Коня просить да копья вострого».

И спроговорит бабушка родимая:

40 «Тебя Бог блаословит, цядо милоё!»

Пошол^а тут Козарин в полаты белокаменны;

Он крес кладёт да по-писаному,

Он поклон ведет да по-уцёному,

Поклоня^б свою молодецьку буйну голову:

45 «Батюшко-родитель мой,

Ише на имя Петр да Скоромысловичь!

Уж ты дай-ко ты мне, батюшко, добра́ коня,

Уж ты дай мне, батюшко, да копья вострого,

Уж ты дай мне, батюшко, плётку шолкову».^а

50 И ответ дёржит Петр царь Скоромысловиць:

«У нас не было на роду Козарина.

Я даю тебе клячу-кобыличу».

Оседлал тут Козарин и добра коня,

Выходил он на светлую на улицю;

55 Уж он стал у бабушки просить блаословеньиця

А и ехать во далицю в чисто полё

Себя показать да лю́дей посмотреть.

И ответ дёржит Козарину-ту бабушка:

«Тебя Бог благословит, Козарин сын Петровиць-от!»

60 Как поехал Козарин во чисто полё,

Выводил кобылицю он за город,

Он^в садилсэ на клячу на кобыличу, —

У кобылици ноги подломилисе.

Загорелосе у Козарина да ретиво серцё,

65 Росходилисе да у Козарина да могуци́ плеця;

Он дёрнул за хвос кобылу, здёрнул кожу с ей.

И глядит Козарин во чисто полё:

Вдруг^г конь бежит, только земля дрожит.

Прибежал к Козарину да на колена пал:

70 «Уж ты гой есь, Козарин сын Петровиць-от!

Я тебе слуга, стану тебе служить».

А и садилсэ Козарин на добра коня.

А и ездил Козарин три-то месеця;

Не видал не коного, ни пешого.

75 Ай поехал Козарин-от во Киев град.

Как завидел Козарин цёрна ворона,

Ай стал тут у ворона выспрашивать:

«Уж ты гой еси, черён ворон!

Ты откуль летишь, откуль путь дёржишь?

80 Ты кого видал да кого слыхивал?» —

«Я лецю из города из Киёва.

Уж я видел, под городом стоит там три тотарина,

Три тотарина да три поганыя,

Они дел делят да оне пай паят:

85 Ай один-от пай паят да красно золота,

Ай другой-от пай паят да цисто серебро,

Ай трете́й-от пай паят да красну девичу.

А девиця плацёт как река текёт,

Ише красна возрыдаёт как руцья^д шумят».

90 Ай недолго тут Козарин разговаривал,

Ай поехал Козарин да под Киёв град.

Ай наехал тут на тотаровей.

Просит Козарин у тотаровей да таков^е пай-от;

Не давают Козарину такова паю.

95 А и просит Козарин полу́-паю;

Не давают Козарину полу́-паю.

А и просит Козарин третье́й части;

Не давают Козарину третье́й части.

Ише просит Козарин красной девичи;

100 Не давают Козарину да красной девичи.

Тут один-от тотарин спроговорит:

«Если ты мне-ка, девичюшка, достанисьсе,

Увезу я тебя да во свою землю,

Во свою землю да во Тотарьскую

105 И отдам тебя замуж за кресника».

А другой-от тотарин-от спроговорит:

«Если ты мне-ка, девичюшка, достанисьсе,

Увезу я тебя да во свою землю,

Во свою землю да во Тотарьскую,

110 А и стану корьмить мясом кониныим».

А трете́й-от тотарин-от спроговорит:

«Если ты мне-ка, девичюшка, достанисьсе,

Отвезу я тебя да во темны леса,

Отсеку у тя да по плець голову».

115 А девиця плацёт как река текёт,

Ише красна возрыдаёт как ручья шумят.

У Козарина серьцё розгорелосе,

Могуция плеци росходилисе.

Одного-то взял тотарина копьём сколол,

120 А другого тотарина конём стоптал,

Ише третьёго тотарина ножом сколол.

Он брал девичу за белы руки,

Цёловал девичу в сахарьны уста:

«Скажи-тко-ся, да красна девиця,

125 Скажи, цьёй земли, скажи, цьёй орды,

Цьёго отьца, цьёй ты матушки?»

Ай спроговорит да красна девиця:

«Уж ты гой еси, удалой доброй мо́лодець!

А и из вашого^а из города ис Киёва,

130 А и вашого царя Петра да Скоромысловиця».

Ише тут Козарин приросплакалсэ:

«Уж ты будь-ка мне сёстра родимая!»

И садилсэ Козарин на добра коня,

Ай сёстру садил да позади себя.

135 Ой поехал Козарин-от во Киев-град,

А приехал в полаты белокаменны.

Тут Козарин сёстры наказывал:

«Ты взойдёшь, сёстра, в полату белокаменну,

Ты своим родителям серьдесьниим, —

140 Не забыдь миня да на новых сенях».

Простоял Козарин ровно три цяса,^ж

Не спомнила сёстра родимая.

У Козарина серьцё розгорелосе,

Могуция плеци росходилисе;

145 Уж он кинул палицю да по белым сеням.

С боку на бок полата покачаласе,

Ставники́ в окошко^з покосилисе,

На столах питья, еденья поплескалисе;

Уж и вспомнила сестра про братёлка.

150 Выходил Козарин на красно крыльцё.

Тут мёталсэ Петр царь Скоромысловиць,

Тут мёталсэ Петр по плець в окно,

По плець в окно он мёталсэ, по поясу;

Говорил он сам таковы реци:

155 «Добро жаловать, Козарин сын Петровиць-от,

Уш ты к нам в полаты белокаменны

Хлеба-соль ись да сладка мёду пить!

Тебе будёт теперь место у миня в дворьци».

А и ответ дёржит Козарин-от Петровиць-от:

160 «Не повадилсе я да во дворьци сидеть,

А повадилсе по цисту полю поляковать».