Беломорские старины и духовные стихи. Собрание А. В. Маркова

Исторические песни XVIII—XIX вв.

Календарно-обрядовые песни

Свадебные песни

Бытовые песни

Свадебные причитания

Похоронные причитания

Заговор

ПРИМЕЧАНИЯ

Примечания к текстам Приложения I построены аналогично примечаниям к текстам старин и духовных стихов, но располагаются не посюжетно, а в последовательности номеров текстов Приложения I.

332. <Взятие Риги> (3/6, л. 10, загл.: «Взятие Казани»).

В п. з. перед текстом: Мать Маремьяна пела застаринную песню. Чернилами: Риги? (Шлиссельбурга? Азова?)

Неточная беловая копия: 13/13, л. 3.

Зап. от П. Ф. Конёвой в с. Кузомень летом 1901 г.

333. «Военна песня досельня» (3/2, л. 12 об. — 13, загл. как в изд.).

^а В п. з. под строкой в скобках: v. повалилисе.

Зап. от М. С. Лопинцевой и М. С. Борисовой в д. Федосееве в июне 1901 г.

334. «Досельня песня» (3/2, л. 9 об. — 10, загл.: «Досельня песня; старина»),

^а В п. з. Ц^Черняшов.

^б На поле: к<аждый> стих повторяется.

^в В п. з. пеш^сьсню.

^г Эта строка и две предыдущих отмечены вертикальной чертой на поле, в середине ее на поле приписано: один раз до конца.

^д В п. з. Григорьёвич^ць.

Зап. от М. С. Борисовой в д. Федосееве в июне 1901 г.

335. <Чернышев в темнице> (3/9, л. 10 об. — 11 об., без загл.).

^а В п. з. слово неразборчиво; можно прочесть Белу.

^б В п. з. разоритетель.

^в В п. з. грат.

Неточная беловая копия: 13/13, л. 1—2.

Зап. Б. А. Богословский от У. С. Вопиящиной в с. Варзуга летом 1901 г.

336. «Про Кутузова» (3/2, л. 15 об. — 16, загл.: «Про Кутузова; военна песня»).

Зап. от М. С. Борисовой в д. Федосеево в июне 1901 г.

337. <14 декабря 1825 г.> (13/16, л. 1 об. — 2, без загл.).

Зап. в с. Андозеро в 1904 г.

338. «Старина» (3/11, л. 6—9, с загл.; чернилами: «Бородино»).

^а В п. з. нет с.

^б В п. з. свижежою.

^в В п. з. стетил.

^г В п. з. доборы.

^д Далее в п. з. два неразборчивых слова.

Зап. Б. А. Богословский от Елизаветы Алексеевны Андроповой в с. Кузомень летом 1901 г.

339. Здунай (ММБ-1, с. 107—108).

Зап. от В. И. Чекалева в с. Верхняя Зимняя Золотица в июне 1899 г.

340. «Здунай» (9/6, л. 12—13 об., с загл.).

В п. з. перед текстом: Не песня, не стих; пожилые мужики поют о Рождестве, Христа славят. (Поют и нескольким лицам по Виноградью или Здунаю; Виноградье поют мужики и жонки в Верхней Золотице).

^а—б В п. з. к этим шести строкам примечание: эти стихи теперь не поются, очевидно пелось лишь в старину.

^в В п. з. после этого слова в скобках: скинул?

^г В п. з. проц^ченьшика.

^д В п. з. описка: быкё.

Зап. от Г. Л. Крюкова в с. Нижняя Зимняя Золотица летом 1901 г.

341. (9/3, л. 12—12, об., без загл.).

^а В п. з. имена недописаны.

^б Под текстом: (припев). Вечером сидя по лавочкам в избе (в I день Рождества или II).

Зап. от А. П. Бурой в с. Верхняя Зимняя Золотица в июне 1899 г.

342. (9/3, л. 19 об. + II, без загл.).

В п. з. перед текстом и после него: Поют на Рождестве. Девье виноградьё Койдинско, поют в Койде. От Лыткиной, слышавшей от женщин в Койде. Дуная — мужикам холостым и женатым. «Во соборе» — холостому или вдовому.

^а В п. з. на поле: (после каждого стиха).

^б Чернилами на поле знак вставки, затем приписано: на крутом бережку, на желтом песку.

^в В п. з. на поле: (v. ковер).

^г Чернилами слова на другой-то на сторонки заключены в скобки.

^д Чернилами над этим словом: бобром.

Зап. от А. П. Бурой и А. И. Лыткиной в с. Верхняя Зимняя Золотица в июне 1899 г.

343. «Виноградье» (3/5, л. 14—14 об., с загл.).

В п. з. перед текстом: поют и на святках, и на свадьбе, и на вечеринках.

^а В п. з. ц^чей.

^б Под текстом в п. з.: (припевают девку).

Зап. от Маши, племянницы Л. М. Стрелковой (из дер. Дураково на Летнем берегу, Онежского уезда), в Зимней Золотице летом 1901 г.

344. «Достойно» (3/1, л. 12—12 об., с загл.)

^а—б Текст дописан позже сбоку, после чего помета: далее у А. Л. М. и знак отсылки: х).

^в—е Текст после знака отсылки на обороте в середине листа; затем помета: далее.

^г В п. з. уследитися.

^д Этой строки нет в п. з.; печатается по изд.

^ж Продолжается текст на лицевой стороне листа.

^з Окончание текста — на обороте листа сверху.

^и Далее помета: конец.

Зап. от М. С. Лопинцевой в д. Федосеево в июне 1901 г.

345. Виноградье (3/2, л. 14 об. — 15, без загл.).

^а Последующий текст в п. з. отделен короткой горизонтальной чертой.

^б Слова денег, вина написаны в п. з. второе под первым и объединены сбоку фигурной скобкой.

Зап. от М. С. Борисовой в д. Федосеево в июне 1901 г.

346. На смотренье (9/1, л. 31. без загл.).

В п. з. вслед за текстом: На смотренье, когда невеста водки жениху и всим поезжанам, девки поют в Чаваньге.

Зап. от А. М. Крюковой в с. Нижняя Зимняя Золотица в июне 1899 г.

347. После венца (9/1, л. 30 об.-31, загл. чернилами: «После венца»).

В п. з. перед текстом: Нижняя Золотица. Когда молодые придут из церкви, их величают.

^а Перед началом этой строки в п. з. чернилами проставлена цифра 2, перед началом 25-й строки — цифра 3.

^б Первые два слова в п. з. заключены в скобки.

^в В п. з. оставлено место, обозначенное крестиком или скобкой.

Зап. от А. М. Крюковой в с. Нижняя Зимняя Золотица в июне 1899 г.

348. После венца (3/5, л. 14 об. — 15, без загл.).

В п. з. перед текстом: молодым, после венца.

^а В п. з. имя; печатается по изд.

^б В п. з. в этом слове ц^ч.

^в В п. з. над буквой ч две буквы: с.

Зап. от Маши, племянницы Л. М. Стрелковой (из дер. Дураково на летнем берегу, Онежского уезда), в Зимней Золотице летом 1901 г.

349. Величают холостого (9/1, л. 29—30 об., без загл.).

В п. з. перед текстом: Чаваньга. Свадебная, величают холостого.

^а Далее в скобках: после каждого стиха.

^б Далее в п. з. оставлено место для имени, огражденное скобками.

Зап. от А. М. Крюковой в с. Нижняя Зимняя Золотица в июне 1899 г.

350. «Свадебная» (13/12, л. 3—3 об., с загл.).

В п. з. перед текстом: Величают невесту с женихом или гостей замужних.

^а В п. з. перед этим словом в скобках Да; в изд. его нет.

^б В п. з. этот повтор не обозначен; печатается по изд.

Зап. от У. Е. Вопиящиной в с. Варзуга летом 1901 г.

351. «Здунай» (9/1, л. 25—27, с загл.).

В п. з. перед текстом: Холостому поют на свадьбе.

^а В п. з. под последним словом в скобках: v. самоцветного.

^б Это слово в п. з. заключено в скобки.

^в В п. з. в этом слове после ц чернилами вставлен ј.

^г После этого слова чернилами вставлено: да во Нове́городе́.

^д Поверх этого слова чернилами написано: камянной.

^е Чернилами это слово зачеркнуто.

^ж Вместо первых четырех слов чернилами написано: в камянно́й славной Москве.

^з Перед этим словом чернилами вставлено: да во Нове́городе́.

^и Под текстом в п. з. («В Золотицькой верхней волости») и т. под. Перед заключенным в скобки чернилами помечено: v. поют в Золотице.

Зап. в с. Чаваньга летом 1901 г.

352. (13/19, л. 32—34, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

^а В ркп. зыс(ц)ным.

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

353. (13/13, л. 5, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

Зап. от У. С. Вопиящиной в с. Варзуга летом 1901 г.

354. (13/19, л. 2—3, без загл., беловик).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

355. (13/19, л. 4—5, без загл., беловик).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

356. (13/19, л. 17, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

357. (13/19, л. 18—19, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

358. (13/19, л. 28—29, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

^а В ркп. зыс(ц)ним.

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

359. (13/19, л. 30—31, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

360. (13/19, л. 35—37, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

361. (13/19, л. 46—48, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

362. (13/19, л. 49—50, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

363. (13/19, л. 51, без загл., беловик).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

364. (13/19, л. 52—53, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

365. (13/19, л. 54—55, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

^а Далее в скобках: повторяется начало песни: строки 13—18 восстановлены по стихам 3—8.

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

366. (13/19, л. 56—57, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

367. (13/19, л. 58—59, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

^а В ркп. уйздили — по-видимому, описка.

^б Далее в ркп.: (повторяется начало песни); строки 15—23 восстановлены по стихам 3—11.

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

368. (13/19, л. 60, без загл., беловик).

^а В ркп. описка: отде́т.

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

369. (7/1, л. 193—194, без загл.).

Пояснение собирателя (л. 4 об.): свадебная величальняя песня.

Зап. от Авдотьи Максимовны в дер. Гридино 6 июля 1909 г.

370. (7/1, л. 31—32, без загл.).

^а Далее в п. з.: (v. высок терем со окнамы).

Зап. от А. А. и А. А. Ростовцевых в Сумском посаде 18—19 июня 1909 г.

371. (7/1, л. 32—33, без загл.).

Зап. от А. А. и А. А. Ростовцевых в Сумском посаде 18—19 июня 1909 г.

372. (9/3, л. 2, без загл.).

В п. з. перед текстом: Во время гулянья, на улици, в хороводах.

^а Далее в п. з. пропуск на один стих.

Зап. от Г. С. Прыгуновой в с. Верхняя Зимняя Золотица в июне 1899 г.

373. (9/3, л. 2—3, без загл.).

^а Далее в п. з.: хто не; зачеркнуто чернилами.

^б Далее в п. з. (в. ницего).

Зап. от Г. С. Прыгуновой в с. Верхняя Зимняя Золотица в июне 1899 г.

374. (9/3, л. 3—3 об., без загл.).

В п. з. перед текстом: Доць от матушки срежалася. Никому я.

^а В п. з. далоса; исправлено чернилами.

^б Ниже строки в п. з. (о) под буквой е.

^в В п. з. далее: (v. стоит).

Зап. от Г. С. Прыгуновой в с. Верхняя Зимняя Золотица в июне 1899 г.

375. «Беседоцьна» (9/3, л. 3 об. — 4, с загл.).

^а В п. з. под текстом: (девка унимала ночевать, не гусара).

Зап. от Г. С. Прыгуновой в с. Верхняя Зимняя Золотица в июне 1899 г.

376. «Улицьня» (9/3, л. 4—4 об., с загл.).

Зап. от Г. С. Прыгуновой в с. Верхняя Зимняя Золотица в июне 1899 г.

377. (9/3, л. 4 об. — 5 об., в качестве загл.: «Сохнет вянет в поле травка без дождя»).

^а Далее в п. з.: (с).

Зап. от Г. С. Прыгуновой в с. Верхняя Зимняя Золотица в июне 1899 г.

378. (9/3, л. 5 об., без загл.).

Зап. от Г. С. Прыгуновой в с. Верхняя Зимняя Золотица в июне 1899 г.

379. «Плясовая» (13/12, л. 2—2 об., с загл.).

Зап. от У. Е. Вопиящиной в с. Варзуга летом 1901 г.

380. «Плясовая» (13/12, л. 2 об. — 3, с загл.).

^а В п. з. на поле: кажд. стих повтор.

Зап. от У. Е. Вопиящиной в с. Варзуга летом 1901 г.

381. (3/11, л. 20, без загл.).

^а В п. з. вас; исправлено чернилами; печатается по изд.

Зап. Б. А. Богословский от О. С. Вопиящиной в с. Кузомень летом 1901 г.

382. «Круговая» (3/11, л. 19, с загл.).

Зап. Б. А. Богословский от О. С. Вопиящиной в с. Кузомень летом 1901 г.

383. (3/11, л. 19 об. — 29, без загл.).

Зап. Б. А. Богословский от О. С. Вопиящиной в с. Кузомень летом 1901 г.

384. (13/12, л. 3 об. — 4 об., без загл.).

^а Чернилами это слово в п. з. подчеркнуто, на поле чернилами: = шол?

^б В п. з. платоцицька, чернилами один слог ци перечеркнут.

Зап. А. В. Марков и Б. А. Богословский от У. Е. Вопиящиной в с. Варзуга летом 1901 г.

385. (13/15, л. 1—2, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

^а В ркп.: ц(ч)итаёт.

^б Строка недописана.

^в В строке — только последнее слово.

^г В ркп: (в) городи.

^д В ркп. пропуск середины строки.

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

386. (13/15, л. 3, 5, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

Перед текстом: напев этой песни не мог быть снят с фонографа.

^а Слово написано красными чернилами выше зачеркнутого едет.

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

387. (13/19, л. 6, без загл., беловик).

^а В ркп. описка: поьстеля.

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

388. (13/19, л. 7, без загл., беловик).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

389. (13/19, л. 20—21, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

390. (13/19, л. 22—23, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

391. (13/19, л. 24—27, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

392. (13/19, л. 38—40, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

^а В ркп. ростоки — по-видимому, описка.

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

393. (13/19, л. 41, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

394. (13/19, л. 42—43, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

395. (13/19, л. 44—45, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

396. (13/19, л. 61—64, без загл., беловик).

^а В ркп. я (т).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

397. (13/19, л. 65—66, без загл., беловик).

^а В ркп. далее пропуск для одного слова.

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

398. (13/19, л. 67—68, без загл., беловик рукой Б. А. Богословского).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

399. (13/19, л. 69—70, без загл., беловик).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

400. (13/19, л. 71—73, без загл., беловик).

^а В ркп. пропуск в начале строки.

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

401. (13/19, л. 74—75, без загл., беловик).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

402. «У́тушная» (7/1, л. 24 об. — 25, общее загл. этой и двух следующих песен см. ниже).

В п. з. перед текстом: Песни у́тушные, поются на святках, на беседах.

^а Слово — над зачеркнутым в п. з.: куплю.

Зап. от А. А. и А. А. Ростовцевых в Сумском посаде 19 июня 1909 г.

403. «У́тушная» (7/1, л. 26—27, без загл.).

Зап. от А. А. и А. А. Ростовцевых в Сумском посаде 19 июня 1909 г.

404. «У́тушная» (7/1, л. 27—28, без загл.).

Зап. от А. А. и А. А. Ростовцевых в Сумском посаде 19 июня 1909 г.

405. «Игришная» (7/1, л. 28—30, с загл.).

В п. з. перед текстом: Поют в Сороке и в Шижне.

^а Сбоку в п. з. приписано: (v. кура́житце = капризит).

^б Сбоку приписано: («переводит, клевещет про невёсту»).

^в Далее в п. з.: и проч.; ниже оставлено место на две строки.

^г Сбоку приписано: прежде пели: (передли-ко меня, старика); оставлено низке место на 5—6 строк.

^д Под этой строкой зачеркнутые слова: Я буду на тебя.

Зап. от А. А. и А. А. Ростовцевых в Сумском посаде 19 июня 1909 г.

406. «У́тушная» (7/1, л. 113, с загл.).

^а В п. з. на поле: (конец?).

Зап. слова от Анны Ростовцевой из Сумского посада, напевы — от двух девушек и женщины Марьи в с. Вирьма 19 июня 1909 г.

407. «Игришна» (7/1, л. 114—115, с загл.).

В п. з. перед текстом: (танец) «шестерка», игра; песня «игришна», иначе «пля́сальня».

Зап. слова от Анны Ростовцевой из Сумского посада, напевы — от двух девушек и женщины Марьи в с. Вирьма 19 июня 1909 г.

408. «Плясальная» (7/1, л. 115—116, с загл.).

^а На поле помета собирателя: наверное не знает? ниже — скобка и помета: какая песня?

Зап. слова от Анны Ростовцевой из Сумского посада, напевы — от двух девушек и женщины Марьи в с. Вирьма 19 июня 1909 г.

409. «Песня о Груманте» (13/16, л. 4, с загл.).

^а В п. з. это слово заключено в скобки, над ним между строк: ты куда.

^б Против строк 3 и 4, затем — 5 и 6, объединенных фигурными скобками, на поле: 2.

Зап. от Г. Негодяева в с. Камениха в 1904 г.

Других сведений об исполнителе А. В. Марков не привел. Это, по-видимому, Григорий Негодяев, от которого А. Д. Григорьев записал в Каменихе былину «Наезд на богатырскую заставу и бой сына Ильи Муромца с отцом» и предварил ее публикацию общими сведениями об этом исполнителе (Григорьев. Т. I. С. 20—21).

410. (13/16, л. 1, без загл.).

Зап. в с. Андозеро в 1904 г.

411. (13/16, л. 1 об., без загл.).

Зап. в с. Андозеро в 1904 г.

412. (13/16, л. 2—2 об., без загл.).

Зап. в с. Андозеро в 1904 г.

413. (13/16, л. 2 об. — 3, без загл.).

Зап. в с. Андозеро в 1904 г.

414. (13/16, л. 3, без загл.).

Зап. в с. Андозеро в 1904 г.

415. (13/16, л. 4—4 об., без загл.).

Перед текстом в п. з.: Песня, тешат ею ребят.

^а Далее пропуск на три строки.

Зап. от А. Г. Каменевой в с. Камениха в 1904 г.

416. (7/1, л. 207, без загл.).

Зап. от А. С. Мяхнина в дер. Гридино 29 июня 1909 г.

417. <Свадебный причет> (3/5, л. 11 об. — 12, без загл.).

Пояснение перед текстом в п. з.: I. На рукобитьи в вецерях: плачеи тонким голосом, невеста плачет, плачеи повторяют.

Зап. от Л. М. Стрелковой в Зимней Золотице летом 1901 г.

418. <Свадебный причет> (3/5, л. 9 об. — 11, без загл.).

Пояснение перед текстом в п. з.: II. Родителям первой день, как станут благословлятьце, на этот голос невеста.

^а В п. з. жиры, печатается по изд.

Зап. от Л. М. Стрелковой в Зимней Золотице летом 1901 г.

419. <Свадебный причет> (3/5, л. 12—12 об., без загл.).

Пояснение перед текстом в п. з.: III. Когда поведут невесту к венцу. Перину несут от невесты брат и дружки к жениху.

^а В п. з. едно утро, чернилами приписано бна со знаком вопроса; печатается по изд.

Зап. от Л. М. Стрелковой в Зимней Золотице летом 1901 г.

420. <Свадебный причет> (3/5, л. 12 об. — 14, без загл.).

Пояснение перед текстом в п. з.: К венцю поводят, к повязке, плачут, кресна невесты роспле<тает>; последня плаць.

Зап. от Л. М. Стрелковой в Зимней Золотице летом 1901 г.

421. <Свадебный причет> (ММБ-1, с. 117—118).

Зап. от А. П. Бурой и А. И. Лыткиной в с. Верхняя Зимняя Золотица летом 1901 г.

422. <Свадебный причет> (ММБ-1, с. 119).

Зап. от А. П. Бурой и А. И. Лыткиной в с. Верхняя Зимняя Золотица летом 1901 г.

423. <Свадебный причет> (ММБ-1, с. 120).

Зап. от А. П. Бурой и А. И. Лыткиной в с. Верхняя Зимняя Золотица летом 1901 г.

424. <Свадебный причет> (ММБ-1, с. 120).

Зап. от А. П. Бурой и А. И. Лыткиной в с. Верхняя Зимняя Золотица летом 1901 г.

425. <Свадебный причет> (ММБ-1, с. 121).

Зап. от А. П. Бурой и А. И. Лыткиной в с. Верхняя Зимняя Золотица летом 1901 г.

426. <Свадебный причет> (ММБ-1, с. 122).

Зап. от А. П. Бурой и А. И. Лыткиной в с. Верхняя Зимняя Золотица летом 1901 г.

427. <Свадебный причет> (ММБ-1, с. 122—123).

Зап. от А. П. Бурой и А. И. Лыткиной в с. Верхняя Зимняя Золотица летом 1901 г.

428. <Свадебный причет> (ММБ-1, с. 123—124).

Зап. от Н. А. Лыткиной в с. Верхняя Зимняя Золотица летом 1901 г.

429. <Свадебный причет> (ММБ-1, с. 124—125).

Зап. от Н. А. Лыткиной в с. Верхняя Зимняя Золотица летом 1901 г.

430. <Свадебный причет> (ММБ-1, с. 125—127).

Зап. от Н. А. Лыткиной в с. Верхняя Зимняя Золотица летом 1901 г.

431. <Свадебный причет> (ММБ-2, с. 113).

Зап. от М. С. Лопинцевой и М. С. Борисовой в д. Федосееве в июне 1901 г.

432. <Свадебный причет> (3/3, л. 21—21 об., загл. чернилами: «Плацея»).

^а Слово в п. з. заключено в квадратные скобки.

^б Над окончанием слова в п. з.: v. ло.

^в Над этим словом в п. з.: v. ё.

^г В п. з. сонь^йце.

^д Над этим словом в п. з.: v. светлым.

^е В п. з. далее: v. сизу косату.

^ж В п. з. ч^цем.

^з В п. з. было: Да его; исправлено чернилами.

^и В п. з. прыскучу^цю.

Зап. от А. Д. Полежаевой в с. Кандалакша в июне 1901 г.

433. <Свадебный причет> (3/6, л. 7—9, загл.: «Плачея»).

Зап. от П. Ф. Конёвой в с. Кузомень летом 1901 г.

434. <Свадебный причет> (3/6, л. 9—9 об., загл.: «Сироте»).

Перед текстом в п. з.: В последний день перед свадьбой девушки истопят баню, приходят и поют.

Зап. от П. Ф. Конёвой в с. Кузомень летом 1901 г.

435. <Свадебный причет> (3/6, л. 9, без загл.).

Перед текстом в п. з.: Невеста станет отплакивать. После текста в п. з.: В баню поедет, опять другая плачь. Так выплакивают, до бани.

Зап. от П. Ф. Конёвой в с. Кузомень летом 1901 г.

436. <Свадебный причет> (13/19, л. 79—80, без загл., беловик).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

437. <Свадебный причет> (13/19, л. 81—83, без загл., беловик).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

438. <Свадебный причет> (13/19, л. 84, без загл., беловик рукой А. В. Маркова).

Зап. в с. Поной летом 1903 г.

439. <Свадебный причет> (3/6, л. 6 об. — 7, без загл.).

В п. з. перед текстом: Она заплачет, когда гостей за стол посадят.

Зап. от П. Ф. Конёвой в с. Кузомень летом 1901 г.

440. <Похоронный причет> (9/3, л. 13—15, загл.: «Плачи»).

Пояснение перед текстом в п. з.: Женщины плачут по родителям, братьям; жонки одны плачут (если покойник отец, мать, то называют себя злоцясны, в других случаях — кручинна); плаць — она.

^а В п. з. двора; исправлено согласно изд.

Зап. от А. П. Бурой и А. И. Лыткиной в с. Верхняя Зимняя Золотица летом 1901 г.

441. <Похоронный причет> (9/3, л. 15 об., загл.: «Брата»).

Зап. от А. П. Бурой и А. И. Лыткиной в с. Верхняя Зимняя Золотица летом 1901 г.

442. <Похоронный причет> (9/3, л. 15 об. — 16, загл.).

Перед текстом в п. з.: Несут из церкви (всем).

^а Далее в п. з. две строки, опущенные в изд., — видимо, ошибочно спетые или сказанные: молу, м; говорят, Ох не те́-то порато.

Зап. от А. П. Бурой и А. И. Лыткиной в с. Верхняя Зимняя Золотица летом 1901 г.

443. <Похоронный причет> (9/3, л. 16—16 об., без загл.).

В п. з. перед текстом: Сестре, если оставлен муж или жена. (В изд. иначе: «Плачь по сестре, после которой остался муж или дети» — С. А.).

^а На поле в п. з. в скобках: ласкотьника.

Под текстом в п. з.: После каждого стиха продление, кончающееся — «й».

Зап. от А. П. Бурой и А. И. Лыткиной в с. Верхняя Зимняя Золотица летом 1901 г.

444. <Похоронный причет> (3/3, л. 21 об. — 22, без загл. Неточная беловая копия: 13/15, л. 4).

В п. з. перед текстом: Плацют по покойнике: напев особенный.

^а Далее в п. з. под строкой неразборчиво написанное слово.

^б Эти слова в п. з. заключены в скобки и подчеркнуты чернилами.

^в Слово подчеркнуто чернилами.

^г Эти слова (в строках 8 и 9 — одно последнее слово) дописаны чернилами.

^д В п. з. это слово карандашом позже заключено в скобки.

Зап. от А. Д. Полежаевой в с. Кандалакша летом 1901 г.

445. «Призо́р-наговор» (3/5, л. 5—5 об., с загл.).

Зап. Б. А. Богословский от А. Ф. Гагариной в с. Кандалакша 22 июня 1901 г.

Напевы Зимнего берега: Нотные записи

Напевы Терского берега

Напевы Поморского берега: Напевы, записанные А.В. Марковым после экспедиции 1901 года

А. В. Марков БЫЛИННАЯ ТРАДИЦИЯ НА ЗИМНЕМ БЕРЕГУ БЕЛОГО МОРЯ

В августе 1898 г. мне пришлось провести несколько дней в селе Зимней Золотице, на восточном берегу Белого моря. Счастливый случай свел меня здесь с хорошим «сказателем», крестьянином Крюковым, от которого в короткое время я записал 5 прекрасных былин.[671] Из разговоров с крестьянами я узнал, что в Золотице можно найти несколько мастеров и мастериц «сказывать старины». Я тогда же решил еще раз посетить это село, чтобы записать все былины, какие там найдутся. В июне 1899 г., отправляясь на север, я думал начать свои разыскания в двух селах Зимней Золотицы (Нижняя и Верхняя), а затем съездить на Терский берег и в Мезень, так как я располагал достаточным временем — около 1 месяца. Но в Золотице оказалась такая богатая жатва по части собирания былин, что я принужден был ограничить район своей поездки одной Золотицкой волостью. Основываясь на своих личных наблюдениях, я постараюсь дать некоторое понятие о положении былевого эпоса на нашем крайнем севере; но предварительно я укажу на географическое распространение былин в Архангельской и отчасти Вологодской губерниях, пользуясь как тем, что известно по этому вопросу в литературе, так и сведениями, добытыми мною у крестьян во время двух поездок.

Начну с крайнего северо-запада. По словам золотицких стариков, на Мурмане не поют старин, потому что колонистов там немного, а приезжим молодым промышленникам, без отдыха работающим целое лето, совершенно нет времени распевать длинные и протяжные старины. Известный путешественник С. В. Максимов в своем «Годе на севере» — ч. 1, гл. VIII, по III изд. (СПб., 1871), с. 210 — приводит разговор в партии мурманских промышленников, представляющий прекрасную иллюстрацию к свидетельству золотицких крестьян.

«Вечор... Гришутка... нам насказал бывальщин... Так это тебе пел, да все по церковному, и ко всякому-то слову склад прибирал:... Князь Роман Митриевич млад простился со своей княгиней... и поехал... немчов донимать: „что́ мол вы теперича подать перестали платить? Мне, говорит, и то, и сё, — деньги надо, немча некрещеная. Поганый мол вы народ, и разговоров терять не хочу с вами!“. И как нет его дома год, нет другой. Схватили его что ли? — Гришутка-то, вишь, не знает. — Вот теперича сожительница его и выходит это на крылец и видит, — бежит из-за моря из-за синя три черныех три ка́рабля. Она, вишь, и заплакала, да так складно и жалостливо».

Итак, в 1856 г. один из мурманских покрученников пел среди промышленников былину о князе Романе и жене его Марье Юрьевне (в моих записях № 18); но товарищам его показалось очень удивительным, как он «ко всякому-то слову склад прибирал»; они даже не знают, что такое он поет, и называют его старины «бывалыцинами». Очевидно, в 50-х годах редко можно было услышать былину на Мурмане.

Относительно Терского берега я слышал от золотицких крестьян, что там поют старины везде, кроме села Поноя. Это мне показалось весьма загадочным;[672] но потом дело случайно разъяснилось. На пароходе я встретился с несколькими понойскими жителями, которых по одежде нельзя было бы отличить от богатых подмосковных крестьян; прислушиваясь к их разговору, я заметил, что и говор их почти не отличается от московского. Тут же один крестьянин мне сообщил, что предки русского населения Поноя[673] переселились из «Москвы», т. е. из центральной России. Перенявши у местного населения некоторые «бывальщины» (сказки реального, не фантастического содержания), названия ветров и кое-какие особенности языка,[674] московские выходцы не изменили своей этнографической физиономии и даже не научились местным старинам. Начиная с Пялицы былины известны на всем протяжении Терского берега. 42 из записанных мною старин (№№ 1—41, 89) принесены в Золотицу из сел: Пя́лицы, Чапомы́, Стрельны, Те́трины, Ча́ваньги, Ку́зомени; в Кузомени же большею частью проживает замечательная певица былин, слепая Маремьяна Ефимовна Немчинова; по временам она бывает и в других селах Терского берега: в Ва́рзуге, в Чаваньге.

Терский берег непосредственно примыкает к так называемому Поморью, простирающемуся от с. Кандалакши до г. Онеги.[675] Здесь также, по словам золотицких крестьян, поют старины. Действительно, две былины записаны г. Максимовым в Калгалакше;[676] в Кемском же уезде выучил несколько былин один из олонецких сказителей Никитин (Гильфердинг. Онежские былины, биография XXXI); в одной былине из Олонецкой губернии (там же. № 103 = Рыбников. Т. I. С. 398 и след.) вместо новгородцев играют роль «мужики городо-кемские»; вероятно, эта былина зашла в Заонежье также из Поморья. В записях А. Д. Григорьева читатель найдет старины из сел: Колежмы, Нюхчи и из деревни Каменихи, близ г. Онеги. В Онеге и ее окрестностях в 50-х годах записывали былины Верещагин и священник Ивановский.[677]

На всем протяжении Летнего берега до сих пор не было записано ни одной былины; но на Зимнем берегу оказался весьма богатый и разнообразный эпический репертуар. Здесь, в с. Зимней Золотице еще раньше меня, в 60-х годах записывал былины священник Розанов.[678] Окрестности города Мезени и все течение реки того же имени считаются в Золотице главным средоточием старин. Я могу указать и на прямые факты, подтверждающие такой взгляд: несколько старин, записанных мною, занесены в Золотицу из села Койды, на Мезенском берегу, и из местностей, лежащих вверх по течению Мезени; в с. Долгая Щель, по словам золотицких стариков, есть замечательный сказатель[679] Федор Антонович Широкий; в городе Мезени 4 былины записаны г. Никольским.[680] Таким образом, былины распространены почти по всему побережью Белого моря и Мезенского залива.

Есть у меня также некоторые сведения относительно существования былин по северным рекам. От золотицких крестьян я узнал о том, что старины поют по всему течению р. Мезени и по р. Пи́неге,[681] а один крестьянин Сольвычегодского у. Вологодской губ. сообщил мне, что в селе Верхней Тойме (на р. Двине) и в окрестных селениях былины еще поются стариками. В соседнем уезде Архангельской губернии — Шенкурском,[682] былины были известны в 40-х и 50-х годах: здесь было записано 16 №№ Борисовым, Харитоновым и Кузьмищевым. Правда, относительно семи былин Харитонова, помещенных в IV вып. «Песен» Киреевского (с. 1—49, 51—2), сказано, что они записаны в Архангельском уезде; но в виду того, что 1) одна из этих былин (с. 6) записана в другой раз Кузьмищевым и напечатана с пометкою «Архангельск. губ., Шенкурского уезда» (вып. I, с. 46), что 2) две другие записи (вып. II, с. 83; вып. VI, с. 132—143) обоих собирателей оказались тожественными и что 3) все песни Харитонова, кроме указанных 7 былин, помечены Шенкурском или Шенкурским уездом (вып. II, с. 45, 67; вып. III, с. 81; вып. V, с. 3; вып. VI, с. 98, 156), — нужно думать, пометка «Архангельский уезд» ошибочно поставлена, вместо — «Архангельская губерния». Нам неизвестно, как называли былины певцы Шенкурского уезда, сообщавшие их корреспондентам Киреевского; но один крестьянин, записывавший в Шенкурске народные сказания для Борисова, называл «побывалыцинками» не только сказки, но и былины об Илье Муромце и Соловье Разбойнике, о Калине,[683] и притом не пел их, а «сказывал» словами. Вероятно, в Двинском бассейне былины не очень распространены. Экспедиции Географического общества удалось записать на всем протяжении Двины только одну былину.[684] Один крестьянин из Тотемского уезда, которому приходилось не раз проехать всю Двину, до Архангельска, говорил мне, что только однажды он слышал, как кто-то пел об Илье Муромце из села Карачарова; но сказки о богатырях и песни об Ермаке ему приходилось слышать нередко. Былин не поют и в устье Двины, например, в деревне Исаковой Горе, через которую я проезжал; не знают их и на о. Му́дьюге, лежащем в Двинской губе, о чем мне сообщили в Золотице. Из этого очерка распространения былин в Архангельской губернии можно заключить, что в будущем должно рассчитывать на новые ценные находки лишь в некоторых местностях этой губернии: на Терском берегу, в Поморье, на Мезенском берегу и по рекам Мезени и Пинеге.[685]

Мои записи обнимают собою две местности, резко отличающиеся одна от другой по характеру своего населения: Зимний берег и Терский. И золотицкие крестьяне, и А. М. Крюкова, «терчанка», у которой я записывал старины (ее биография под цифрой I), согласно признаю́т эту разницу. Население Зимнего берега отличается отважностью, презрением к опасностям морского плавания и звероловных промыслов; на Белом море известно, что «нет старательнее золотицкого народа — промышленный народ»; вместе с тем он отличается открытым обращением, резкой, бойкой речью и чужд всякой застенчивости. Терчаны (сужу о них по отзывам золотицких крестьян и А. М. Крюковой), наоборот, не любят опасных и рискованных предприятий, например, не ездят на Мурман и на далекий зимний промысел морских зверей, а ловят их только у Терского берега; не занимаются торговлею с Норвегией; семгу предпочитают ловить больше на реках, чем на море. По характеру они отличаются терпеливостью, сосредоточенностью и мягкостью в обращении как в семье, так и в народе.[686] Есть значительная разница и в говоре крестьян Терского и Зимнего берега. Все это указывает на то, что колонизация этих местностей шла в разных направлениях; всего естественнее думать, что население Терского берега явилось туда из Поморья, а Зимний берег был населен переселенцами с р. Двины. Такое предположение объясняло бы и разницу эпического достояния этих двух местностей, обнаруживающуюся как в сюжетах старин, так и в приемах творчества. Не имея возможности останавливаться на мелких приемах описаний, я рассмотрю только былинные репертуары Терского берега (№№ 1—41, 89) и Зимней Золотицы (остальные №№).

Репертуар первого района примыкает ближайшим образом к репертуару Поморья. И там, и здесь мы находим: 1) Три поездки Ильи Муромца; 2) Бой Ильи Муромца с сыном; 3) Неудавшуюся женитьбу Алеши; 4) Дуная; 5) Туров; 6) Козарина; 7) Князя Романа с Марьей Юрьевной; 8) Михайлу Даниловича; 9) Хотена; 10) Садка (см. у г. Григорьева биографию XIV); 11) Егория Храброго; 12) Онику-воина; 13) Братьев разбойников с их сестрой; 14) Вдову с ее дочерью и сыновьями-корабельщиками; 15) Князя, княгиню и стариц; 16) Мать князя Михайлы; 17) Князя Дмитрия с его невестой Домной; 18) Смерть царицы (Настасьи Романовны); 19) Кострюка;[687] 20) Ивана Грозного с его сыном;[688] особенно сильно связывает эти два района присутствие и в том, и в другом 5 редких старин (5—7, 14, 18), неизвестных в Олонецкой губернии.

От терско-поморского репертуара былин весьма отличается былинный репертуар местностей, лежащих на восток от Белого моря, — на Зимнем берегу, на побережье, прилегающем к Мезенскому заливу, и по течению Мезени. Все эти места объединяются в один былинный район благодаря постоянному сношению их жителей между собой. Нередко крестьяне Зимнего берега, промышляя морских зверей, встречаются с мезенскими промышленниками у о. Моржовца и на западном берегу полуострова Канина; в Золотицу приходят работники с р. Мезени, а золотицкая молодежь ходит в покруты на Мезенский берег. Отсюда является обмен былинами. Так, золотицкий сказатель Крюков (III) несколько былин выучил, когда нанимался покрученником в с. Койду, на Мезенском берегу, а некоторые былины перенял у крестьян, приходивших покрученниками в Золотицу с верхнего течения Мезени; от других «мезенцев» перенимали старины покойный брат Крюкова и его внучка (II). Репертуар этого района — назовем его Задвинским — представляет особенно много сюжетов, неизвестных в Олонецкой губ. — таковых оказывается 13 из 37 сюжетов,[689] содержащихся в моих записях. По сравнению с олонецким и сибирским репертуарами, репертуар Задвинского района занимает промежуточное место в том отношении, что ему известны как былины, входящие в олонецкий репертуар, но неизвестные в Сибири,[690] так и наоборот, входящие в сибирский репертуар, но неизвестные в Олонецкой губернии.[691] С другой стороны, 10 былин, неизвестных ни одному из этих двух репертуаров,[692] позволяют выделить Задвинский район в особую самостоятельную область.

Обращаюсь к состоянию былевого эпоса в обследованных мною двух селах Зимней Золотицы.[693] Прежде всего я постараюсь уяснить причины, способствовавшие сохранению там весьма значительного количества былин.

Первым необходимым условием процветания былевой поэзии является досуг. Для того, чтобы пропеть только одну былину, требуется нередко час, два и более времени; но ведь запоминается она не сразу, нужно ее прослушать раза 3; между тем хорошие сказатели знают по несколько десятков старин. Сколько же надо потратить времени, чтобы овладеть таким обширным репертуаром? Действительно, у золотицких крестьян много свободного времени и притом такого, которое нечем заполнить. На лето многие крестьяне уезжают ловить семгу в промысловые избушки, рассеянные по берегу моря в нескольких верстах одна от другой, и живут совершенно изолированно по трое, иногда даже без женщин. Сидя по несколько часов сряду в ожидании улова, промышленники имеют возможность перенять друг у друга громадный запас старин, «оказывание» которых разнообразит их невольный скучный досуг. Лучшие три сказателя, прослушанные мною: Крюков, Пономарев и Чекалев, с детских лет занимаются ловлею семги на море; последний прямо говорил, что он перенял старины на тонях. На тонях же А. М. Крюкова слушала старины у своего двоюродного брата (см. №№ 26 и 38). Зимние промыслы также оставляют свободное время для пения старин. Крюков большую часть своего репертуара заучил в то время, когда он, сначала в качестве работника, а потом — самостоятельного члена артели, промышлял морских зверей. Сами крестьяне говорили мне, что старины чаще всего услышишь на промыслах, причем к указанным выше занятиям они прибавляли охоту на зверей, когда охотники, обыкновенно двое, отправляются на неделю или на две в лес и там живут в избушках. Дома же старины можно услышать только от женщин, и то большею частью постом. Как выше упомянуто, течение Мезени в Золотице считается главным центром былинного местонахождения. На мой вопрос, чем объяснить такое богатство старин в этой глухой стороне, один старик сказал, что там население редкое, а мест для рыбной ловли очень много, и промышленникам приходится проводить долгое время вдали от дома, в избах, разбросанных на большом расстоянии одна от другой по берегу моря и около озер.

Уже Гильфердинг[694] указал, что занятия некоторыми ремеслами способствует распространению былин, так как дают время для их пения. Это мнение подтверждается и моими наблюдениями. Правда, из опрошенных мною сказателей только один, Чекалев, серьезно занимается сапожным ремеслом; но что касается сказательниц, то они все рукодельничают: большинство из них работает на ткацком станке (дочери Крюковой, Точилова и др.), а самая лучшая сказательница А. М. Крюкова[695] постоянно занимается сучением бичевок и плетением из них сетей. Впрочем, она не пренебрегает и хозяйством, а также рыбной ловлей, которю вообще золотицкие женщины занимаются наряду с мужчинами.

Вторым условием сохранения былин в населении является малое развитие в нем грамотности, которая, расширяя умственный горизонт и возбуждая новые интересы, отвлекает внимание от несложных эпических памятников старины. Действительно, в Золотице до сих пор обучение в школах очень мало распространено, а в старину, когда не было еще школ, единственными проводниками грамотности были два скита: Игнатьевский и Онуфриевский, находящиеся в 60 и 100 верстах от Золотицы и разоренные в конце царствования Николая I. В этих скитах училось (конечно, самым примитивным образом; ср. рукопись старины под № 90) очень немного народа, так как учившиеся должны были жить там несколько лет подряд. Из 11 лиц, прослушанных мною, грамотными оказались плохие сказатель и сказательница — Седунов и Лыткина, и только одна порядочная певица Марфа Крюкова, внучка покойного знаменитого сказателя Василия Леонтьевича Крюкова, который также умел читать и писать, выучившись грамоте в Онуфриевском скиту.

Третьим важным условием сохранения былин должно быть присутствие интереса к этим памятникам старины, не заглушаемого животрепещущими событиями или распространением более интересных форм поэтического творчества. И в этом отношении посещенная мною местность соединяет в себе все элементы, благоприятные для сохранения традиционного эпоса. Занесенное судьбою на крайний север, население беломорского побережья всегда жило вдали от политических и культурных центров и, конечно, не могло принимать близко к сердцу их жизнь, отголоски которой доходили до него медленно и в слабой степени.[696] Даже теперь, с улучшением путей сообщения, с устройством почты и телеграфа на значительной части пространства, отделяющего Зимний и Терский берег от Москвы и Петербурга, даже теперь всероссийские новости доносятся до Белого моря нескоро и не производят большого впечатления на крестьян; прежде северяне, очевидно, были отчуждены от центров еще в большей степени. В центральной России Москва, задавая тон поэтическому творчеству, выработала исторические песни, которые могли заменить собою старые былины; на Дону и на Урале казацкая жизнь, полная треволнений, также давала пищу для новых форм эпоса. Но на крайний север из этих новинок проникла самая незначительная часть,[697] и население довольствовалось старым, вынесенным из Новгородской земли эпосом, только слегка применяя его к своей природе и своему быту.

Наконец, четвертым условием сохранения былевой поэзии должно быть сочувствие ее идеалам и понимание ее типов. В этом отношении северный крестьянин был поставлен в особенно благоприятные условия. Живя вдали от крепостного права, он, по прекрасному выражению Гильфердинга (Онежские былины, по II изд. с. 7), «не терял сочувствия к идеалам свободной силы, воспеваемым в старинных рапсодиях. Напротив того», продолжает тот же исследователь, «что могло бы остаться сродного в типе эпического богатыря человеку, чувствовавшему себя рабом?» Если приглядеться к крестьянину Зимнего берега, то окажется, что ему должен быть понятен тип независимого «эпического богатыря», так как он ни перед кем не «чувствует себя рабом». Отношение золотицких крестьян к заезжему горожанину совсем не то, что отношение нашего мужика к барину. Они относятся к человеку высшего сословия как к равному, — не унизятся перед ним, но не откажутся и охранить его интересы, в случае покушения на них со стороны других, хотя бы своих же односельчан. При встрече они слегка кивнут ему головою, не снимая шапки, и назовут его так же, как своего крестьянина — «молодцом» или «мужиком», но ни в каком случае не барином, потому что это слово им даже неизвестно.

Некоторые сведения, собранные мною, позволяют предполагать, что старинные скиты также играли роль в хранении и распространении нашего эпоса; но говорить об этом положительно я не решаюсь, так как сам я не был ни в одном из таких скитов. Документально мне известно, что в Онуфриевском скиту пели много духовных стихов, между прочим и Голубиную книгу (№ 53), которая считается за старину. Одна учившаяся там старуха, среди рукописей которой я нашел несколько стихов, а также старину об осаде Соловецкого монастыря, писанную около 1814 г. (№ 90), говорила мне, что в кельях пели и про князя Владимира. Покойный сказатель Василий Крюков (о нем см. в биографии II) и хорошая сказательница Точилова (X) выучили некоторые старины в том же скиту; к сожалению, мне неизвестно, какие именно старины и от кого они переняли. Может быть, серьезные и благочестивые сюжеты, действительно, пользовались популярностью в некоторых северных чисто национальных скитах, которые допускали в свои кельи народные стихи и старины, в противоположность официальной церковности,[698] бывшей большею частью суровой гонительницей как христианских легенд, признанных ею апокрифическими, так в особенности и народной поэзии.

Теперь я перехожу к современному состоянию былинной традиции в Зимней Золотице. Старины здесь поются как мужчинами, так и женщинами: насколько я мог узнать, в обоих селах можно найти 11 сказателей и 13 сказательниц,[699] так что число женщин-певиц превышает число мужчин; мне пришлось записывать старины также более у крестьянок, чем у крестьян: первых оказывается 6, а последних — 5, причем первые знают не менее старин, чем вторые. Самый обширный репертуар оказался также у женщины, правда, родом с Терского берега, А. М. Крюковой. В распределении сюжетов трудно указать какую-нибудь разницу между полами: скорее, разница в этом отношении существует между лицами, обладающими более и менее обширным репертуаром, а именно: первые не любят коротких, а также общеизвестных старин. Старины поются большею частью пожилыми людьми от 40 до 60 лет, но заучивают их обыкновенно еще в детском возрасте. Так, обе Крюковы, мать и дочь, начали перенимать старины с 8—9 лет; А. М. Крюкова до 18 лет, когда она жила на Терском берегу, заучила 41 старину, а с 18 до 45 лет — только 19; Васильева заучивала старины девочкой лет 10; в молодости, именно, лет 17-ти, перенимал старины и замечательный сказатель Гаврило Крюков.

Такой способ передачи старин от одного поколения другому объясняет сравнительную сохранность, в какой донесли до нас золотицкие сказатели старые былины: он сокращал количество звеньев, связывающих современные тексты с более ранними, так как наиболее важные изменения в них совершались, очевидно, при передаче. Другой факт, объясняющий архаичность записанных мною старин, это — почтение, с которым относятся сказатели к содержанию их. А. М. Крюкова прямо говорила, что проклят будет тот, кто позволит себе прибавить или убавить что-нибудь в содержании старин. Уважение крестьян к старинам и сказателям настолько известно, что я не считаю нужным на нем останавливаться; отмечу только тот факт, что крестьяне считают знание былин признаком талантливости и как бы образованности. Один старик говорил о себе и нескольких других крестьянах не знавших былин: «вот, мы никуда не годимся, ничему не учились; никакого проку в нас нет».[700]

Отношение к содержанию рассказа сказателей и других крестьян, слушателей, — двоякого рода: с одной стороны, они хотят показать вам, как образованному человеку, что не верят всему, что поется в старине, и самый процесс пения называют враньем: «он много тебе наврет!»; но с другой стороны, во время сказывания старин у них срываются с языка замечания, показывающие, с каким доверием они относятся к их содержанию. Когда один сказатель пел о том, что Соловей разбойник глотает по целому богатырю с конем (№ 107), слушатели заметили: «кака пасть!», по поводу того, что Илья направил стрелу в правый глаз Соловья, послышалось замечание: «небольша меточка». Чудесные свойства богатырей обыкновенно объясняются тем, что они были не такой народ, как теперешние люди, — ели, пили, спали, дрались не по-нашему. Несколько критическое отношение к содержанию старин я заметил только у А. М. Крюковой; но и она не доверяет лишь некоторым частностям, в общем признавая достоверным содержание не только старин, но отчасти и сказок. Так, она недоверчиво отнеслась к рассказу старины, что из крови Дуная протекла река (№ 10). Иногда для нее является только сомнение в правде того, что она поет. Например, относительно того, что Егорью Храброму выпал конь из тучи (№ 24), она вопросительно заметила: «врака́ поется?»; но когда я передавал ей рассказ Пономарева, что конь выпал Илье Муромцу (№ 91), она стала утверждать, что, как всем известно, конь выпал Егорью. Иногда она весьма основательно критикует текст своих же старин. Пропевши о том, что крестового брата Василия Богуславьевича «во многих старинах скажут» (№ 52), она отвергнула эту подробность: «врака́, всё-таки в одной». Относительно старины о шведской войне при Екатерине II (№ 41) она заметила, что врака́, будто царица была в Москве; она царила в Петербурге.

По обилию сказателей и разнообразию былинных сюжетов обследованная мною местность принадлежит к выдающимся. Кажется, нигде не было найдено такого множества старин на сравнительно небольшом пространстве поселений. В двух селах Зимней Золотицы, заключающих в себе около 170 дворов, можно найти, как я указал выше, не менее 24 сказателей и сказательниц; таким образом, одно из таких лиц приходится дворов на 7. Некоторые былинные герои пользуются такой популярностью, что дети, как говорила А. М. Крюкова, называют себя в играх их именами: «я — Васильюшко Богуславьевич, я — Илья Муромец». Несмотря на это, есть признаки, указывающие на недолговечность былинной традиции. По словам 77-летнего сказателя Крюкова (III), в старину сказателей было больше; тогда только и забавы было, что слушать старины да биться кулачным боем. Теперь же они понемногу выводятся: младшее поколение более любит читать или слушать сказки и повести. Я могу указать только 3—4 сказательниц, которым менее 30 лет; большинство же певцов и певиц — люди пожилые.

Передача старин от одного поколения другому в Золотице, как везде, где сохранились былины, совершенно случайна. Не только нет людей, которые специально занимались бы сказываньем старин и этим снискивали себе пропитание, но и в записанных мною текстах нет следов, указывающих на профессиональных певцов. Если сказатель обращается к своим слушателям, то называет их «братцами»; про себя он говорит обыкновенно в единственном числе:

или:

К былине он приступает обыкновенно просто, без прелюдий; если же и вносится в некоторых пересказах прибаутка, то она не имеет никакого отношения к личности певца или певицы. Так, Бурая начинает старину о князе, княгине и старицах (№ 115) следующим началом «погудки», известной ей и в отдельном виде (№ 116):

Но Васильева (см. биографию IV), а также Крюкова (№ 30), с Терского берега, сказывают эту старину без прибаутки. Весьма распространенная прибаутка,[701] в которой певцы, выражая почтение своим слушателям, говорят, что им не дорого угощение, а дорога беседа, состоящая из добрых и умных людей, — в северной переделке совершенно изменяет смысл комплимента слушателям и в былине о первой поездке Ильи Муромца (№ 107) является в таком виде:

И эту прибаутку прибавляют к былине посредственный сказатель Ф. Седунов (VIII) и Н. А. Лыткина (см. список сказателей, 7); лучшие же сказатели: Крюков (№ 68) и Пономарев,[703] непосредственно приступают к содержанию старины:

Только одну прибаутку, прибавленную к старине А. М. Крюковой об убийстве Иваном Грозным своего сына (№ 37), можно считать унаследованной исстари на том основании, что она существует почти в тех же выражениях и в других вариантах этой старины. Вот эта прибаутка:

Начало этой прибаутки показывает, что старина поется сказателем для себя; между тем как из записи той же старины в Новгородской или Пермской губерниях[704] видно, что там старина когда-то пелась несколькими лицами по приказанию хозяина:

Присутствие традиционных прибауток в былинах указывает на среду профессиональных певцов — скоморохов и калик, от которых они перешли к крестьянам некоторых губерний. Но население Зимнего и Терского берега не могло непосредственно перенять старины ни от скоморохов, которые, конечно, не заходили на крайний север России, ни от калик, которые хотя бывают зимою на Зимнем берегу, но поют только духовные стихи, да и тех, по словам крестьян, знают немного.

Как известно, в текстах былин весьма заметно личное влияние, вносимое певцом. Влияние это сказывается между прочим в складе стиха. Прослушанные мною сказатели настолько свыклись с обычным былинным размером, что вносят его и в такие старины, которые, как видно из других вариантов, были сложены совсем другим размером. Особенно это заметно в старинах А. М. Крюковой, которая пела былинным складом старины о Кострюке (№ 36), о Голубинной книге (53), о матери и дочери в татарском плену (57), о взятии Казани (58), похоронах Сеньки Разина (59) и рождении Петра I (начало № 60); таким же складом пел о Кострюке (№ 106, вторая половина) Чекалев, между тем как Крюков сохранял в этой старине (№ 85) ее оригинальный скомороший размер. Насколько легко сказатели переделывают всякий размер на обычный былинный лад, показывает следующий случай. После того как репертуар двух сказательниц, певших мне старины вместе, Бурой и Лыткиной (XI), уже истощился, они, желая получить еще гонорара, своим обычным былинным напевом запели следующее:

И таким складом они провели всю эту песню, весьма известную в Золотице, но обладающую другим размером:

Подобным же образом, в качестве старины они хотели спеть мне песню: «У отца было три сына любимые»;[708] но я отказался ее записать, зная, что это — рекрутская, лирическая песня и потому не может претендовать на название старины.

Личность певца проявляется также в том, что он, запомнивши в одной старине известный факт, например, личность, географическое название, оригинальный эпитет, эпический прием описания, переносит этот факт в другую старину, а иногда и в целый ряд старин, что, конечно, облегчает ему их запоминание. Перенесение является особенно удобным при сходстве положений, в которых оказывается переносимый факт. Таким образом вырабатываются известные типы человека, города, реки, утвари и т. п. Приведу несколько примеров таких перенесений, обусловливающих собою выработку типических былинных героев. Васька Торокашка Заморянин представляет тип помощника властителя, насильно добывающего себе жену. В репертуаре А. М. Крюковой он исполняет следующие поручения: 1) увозит жену Соломана для царя Василия Окульевича (№ 23), 2) похищает жену князя Романа для царища Грубиянища (№ 18), 3) в качестве посла приходит от Идолища и требует у князя Владимира его племянницу замуж за своего господина (49), 4) в качестве помощника деспота, ищущего себе жену, губит князя Бориса и старается достать Владимиру жену убитого (48). Торокашко является также в былине об Илье Муромце и Бадане (3), но уже в другой обстановке, и потому певица не называет его здесь ни Васькой, ни Заморянином. Подобным же образом царище Грубиянище (Диоклетиан) из Старины об Егорье Храбром (№ 24) перенесен в старину о князе Романе (18). Маринка Кайдаловка в былине о князе Глебе Володьевиче (50) является любовницей Ильи Муромца; отсюда она со всеми своими атрибутами перенесена в былину о бое Ильи с сыном (4); поэтому оказалось, что мать Подсокольника берет громадную пошлину с кораблей князя Владимира, а сам Подсокольник захватывает сотню русских судов с корабельщиками и матросами. В старинах Г. Л. Крюкова распространенным типом насильника является Идо́лище: он завладевает Царьградом (№ 69), подступает к Киеву с громадным войском (81), пытается насильно взять замуж племянницу Владимира (79) и, наконец, является соперником Дуная (75), претендуя на руку его невесты. Особенно оригинален тип князя, который женится девяноста лет отроду. Сказательница Васильева (см. ее биографию IV) знает старину о князе Михайле, который женился девяноста лет; в былине о Дунае, его соперник князь Данило Белый сватается на дочери Задонского короля, и Даниле оказывается тоже 90 лет.

Конечно, выработка подобных типов происходила в устах не одного только сказателя, от которого записаны старины, но и его предшественников. Некоторые типы распространены в целом былинном районе, а такие прочно установившиеся типы, как города Киев и Чернигов, реки Непра и Пучай, Леванидов крест, Алатырь-камень, князь Владимир, Опраксия, наконец, типы главных богатырей, пользуются известностью почти везде, где существуют былины.[709]

Мне остается сказать о том, насколько черты местной природы и быта отразились на записанных мною старинах. Прежде всего, в сказателях сейчас же видно приморских жителей, прекрасно знакомых с мореплаванием и интересующихся всем, что касается моря. Во многих старинах[710] описывается плавание кораблей по морю. Корабли отошли от берега; потянула способная, уносная поветерь (попутный ветер); затем пали ветры со всех четырех сторон: восточной, западной, северной и летной (местные названия); корабли метало туда и сюда и наконец занесло в гавань. Подробно описывается причаливание к берегу: корабельщики (капитаны) смотрят в подзорные трубы; матросы распускают флаги, ронят и подвивают паруса, спускают якоря и белые модные шлюпки, в которые садятся мореплаватели; затем они направляются к лодейной пристани, пристают к плоту, идут по мосту в таможню, где их протаможивают, или, что то же, берут с них пошлину. При отчаливании корабля поднимают булатные якоря, выпускают вязки (канаты), бросают их на воду, развивают полотняные паруса; затем корабль начинает покачиваться, являются белые гребни волн, которые «будто белые лебеди взлетывают»; наконец, скрывается берег:

Часто описывается внутренность корабля: каюты красного дерева, палуба; упоминается груз, состоящий из шелковых, атласных и бархатных материй и разных мехов. На кораблях являются, кроме матросов, над которыми начальствует корабельщик, также и водолазы. В двух старинах упоминается Окиян-море, — обычное в Золотице название Ледовитого океана: 1) Илья Муромец достал лебединое перо в середине славного синего моря, которое называют «Окиян-море» (№ 45); 2) в Голубиной книге (53) говорится, что когда всплеснется Магуй-птица, Окиян-море взволнуется, и начинает пружить (опрокидывать) гостинные (купеческие) корабли с заморскими товарами.

Северная природа не так ярко проглядывает в старинах. Но все-таки есть прямые указания на крайний север; так, упоминается Карское море (№ 79); два пересказа былины о Чуриле (87 и 103), начинающиеся словами:

ясно указывают на широты, под которыми они были записаны: в конце мая, когда большею частью приходится празднование Троицына дня, в Золотице нередко идет снег. Природа севера оставила несколько следов в былинных описаниях, сравнениях и лирических отступлениях. Так, татарин, подъезжая к Киеву, не спрашивает ни мхов, ни лесов (№ 3); конь Ильи Муромца перескакивает через болота и озера (1); сестра Алеши Поповича (64), рассуждая, куда делось ее счастье, рисует довольно яркую картину побережья Ледовитого океана:

Вследствие того, что северный сказатель никак не может представить себе совершенно «чистое» поле, без деревьев, является сравнение:

богатырь едет по «чистому полю», но оно наполнено валежником, как и всякий северный лес:

Так как сказатель не имеет ни малейшего представления о степи, то немудрено, если он поет о «степных лесах Саратовых» (2).

В некоторых старинах отразились особенности северного промыслового быта. Всю жизнь имея дело с морскими зверями, сказатель вводит обстановку звероловных промыслов даже в такие старины, где она вовсе не идет к делу. Князя Бориса (№ 48) послали на остров Буян убить кабана, который, подобно морским зверям, выходит из моря; Борис поставил у моря невод, изловил зверя и убил его так, как беломорские промышленники убивают тюленей или белух. Чтобы объяснить тяжесть шляпы, принадлежавшей сестре Кострюка (106) и весившей 30 пудов, сказатель говорит, что в нее было вделано кутило,[711] тяжесть которого ему, конечно, хорошо известна. В старинах отразились также семужий и другие рыбные промыслы. Сейчас же видно рыболова в авторе таких сравнений:

или:

Обстановка охотничьих промыслов является в старине о князе Романе (18), жена которого, встретив в лесу полесника (охотника), прячется за угол, из чего видно, что в лесу была промысловая изба, вроде тех, какие разбросаны по всему побережью Белого моря. У полесника есть «подорожники», т. е. разное печенье, взятое им на время охоты; подобным образом Козарушка (102, 110), отправляясь на заводи стрелять птиц, запасается подорожниками, как и всякой золотицкий охотник.

Следов бытовых особенностей, отличающих жизнь крестьян Зимнего берега, немного. Упоминается о езде на санях летом, котрая, действительно, применяется в Золотице, когда к месту назначения нельзя проехать водным путем, Идо́лище (49), собираясь в дорогу, говорит: «я в сани сажусь» (дело происходит летом). Есть указания и на домашнюю обстановку; например, когда богатырь подъезжает к дому, находящееся там лицо всегда «отпирает окошечка немножечко» (71, 108 и др.); это объясняется тем, что в Золотице окна всегда привязывают шнурком, чтобы их не разбило сильным морским ветром, и настежь отворить их нельзя. Очень часто (№№ 14, 20, 52, 56, 78) встречается название кухарки в смысле вообще служанки,[712] потому что в Золотице всякая домашняя работница называется кухаркой. В двух старинах находим указания и на свадебные обряды с терминологией, взятой из обыденной жизни золотицких крестьян. Говорится о «смотренье» невесты, происходящем накануне венчанья, причем она называется «зарученою»; упоминается также «девья плачь», или «девий стол» за день до смотренья (№№ 6, 49, 79).

Таким образом, на старых былинах, зашедших с юга на Белое море, видна печать довольно сильной северной переработки, совершавшейся путем применения традиционных рассказов к местной обстановке и местным интересам. Это указывает на свежесть и жизненность былинной традиции на Белом море. Былины не сошли еще здесь на степень мертвых обломков прошлого; население, по крайней мере, в лице пожилых крестьян, не утратило пока интереса к старинам и уважения к сказателям, которым принадлежит честь быть, пожалуй, последними хранителями русского национального эпоса.

При выборе старин для записывания я руководился такими соображениями: 1) мне хотелось представить по возможности полный репертуар золотицких сказателей; поэтому я не пренебрегал и такими старинами, которые известны в нескольких десятках пересказов, например, Братья-разбойники и их сестра, Кострюк; 2) я старался записывать в большем количестве вариантов редкие старины, каковы: Алеша и сестра Збродовичей, Михайло Данилович, Козарушка, Бой Добрыни с Ильей Муромцем, 40 калик со каликою, Садко, или старины, доселе не бывшие в печати. На этих основаниях я записал и несколько старин в прозаической передаче. Конечно, приходилось иногда сообразоваться с временем и наклонностями певцов, которые не всегда были готовы петь старины. Так, мне не удалось записать у М. С. Крюковой старин о Волхе Святославьевиче, о Борисе и Глебе (духовный стих); у Г. Л. Крюкова — о Козарушке; у Пономарева — о Потыке, о смерти жены Грозного; у Бурой — о Камском побоище; из чекалевского пересказа той же старины я успел записать только отрывок (№ 104). С некоторыми сказателями и сказательницами мне даже не пришлось познакомиться или вследствии их отлучки из Золотицы, или вследствие нежелания их сообщать мне старины.

Я привожу здесь список таких лиц со скудными сведениями о них, которые мне удалось получить.

1) Александра Тита́нова (т. е. Татионовна) Голу́бина — женщина лет 30-ти, племянница Г. С. Прыгунова (8), знает Голубиную книгу.

2) Павла Семеновна Крюкова, дочь А. М. Крюковой, девушка 22 лет (см. биографию I), знает довольно много старин, перенявши их у своего деда, но совестится их петь. У нее переняла мать №№ 45 и 57.

3) Дарья Андреевна Попова, вдова лет 45, знает старины: а) про сына Цюрилушка Перемётковиця и Опраксеи Коромысловны, б) как Цюрило ходил к Пересьмякиной жене, в) как муж уехал на сторону, купил платье..,[713] но петь их отказалась несмотря на двукратную мою просьбу.

4) Любава (Любовь) Павловна Попова, девушка 26 лет, дочь предыдущей сказательницы, выучила две старины у своей матери: а) и в); в 1899 г. нанималась на лето в работницы в другом селе.

5) Василий Федорович Онуфриев (прозвище Ору́жьев), хороший песельник, но знает и старины.

6) Филарет Ефимович Стрелков — летом 1899 г. уезжал в Норвегию закупать треску; у него переняла А. М. Крюкова № 56.

7) Настасья Андреевна Лыткина, женщина лет 45 — знает старины: а) «нам не дорого не злато» (Первая поездка Ильи Муромца), б) «как старой женитце собиралсэ, наехал сер горюч камень» (Илья Муромец и разбойники); в) Бой Добрыни с Дунаем (ср. № 99), г) Дюк, д) Иван Годинович, е) Чюрилушка, ж) «Ондрей девеноста лет» (Князь, княгиня и старицы), з) Небылица. Ее брат помогал Седунову петь старину № 107. Она спела мне несколько свадебных «плачей», но старины ей петь не хотелось.

8) Дори́м Ивойлович (Доримендонт Иоилевич) Пономарев, старик 80 лет — отказался петь старины, сославшись на свою старость.

9) Григорий Степанович Прыгунов (прозв. Па́возков), дядя Голу́биной (1), старик 72 лет — замечательный певец старинных песен; прежде он знал несколько старин, но теперь может спеть только одну: Чурило и жена Перемёты.

10) Иван Васильевич Спиров — уехал на тоню ловить семгу.

11) Федор Антипьевич Седунов, крестьянин лет 50, живет в работниках, при мне уехал ловить семгу; он помогал Чекалеву петь № 100.

12) Малафей (Малахия) Васильевич Точилов.

13) Марья Степановна — считается хорошей сказательницей, но петь мне старины отказалась.

14) Настасья Семеновна — знает Небылицу и другие старины, но в хлопотах по хозяйству не нашла времени спеть их мне.

Относительно передачи местного говора в моих записях следует отметить, что я избегал затруднять типографию и читателя пестротою транскрипции.[714]

А. В. Марков, А. Л. Маслов ПРЕДИСЛОВИЕ <к первой части «Материалов, собранных в Архангельской губернии летом 1901 года»>

В последнюю четверть века русская народная музыка является предметом серьезного изучения, которому положили начало Серов и князь Одоевский. Вместе с тем явилось сознательное отношение к делу записывания образцов народного музыкального творчества; появилось много собраний обрядовых, бытовых, семейных и других песен, хотя все эти записи носили более или менее случайный характер, и систематическое изучение народной песни до сих пор не начато. Менее всего собрано образцов былинных напевов, несмотря на то, что это один из древнейших видов народного музыкального творчества; напевы в сборнике Кирши Данилова, несколько примеров в собрании Гильфердинга, да несколько записей последнего времени, сделанных Песенной комиссией Императорского Русского географического общества и членами Московского этнографического отдела Императорского Общества любителей естествознания, — вот почти все, что имеется в распоряжении ученых по части былинных напевов.

Установившееся предвзятое мнение об исчезновени былинных сказателей заставляло ученых невольно мириться с таким положением дела.

Последние два-три года, однако, пролили новый свет на этот вопрос, считавшийся решенным и забытым. Несколько экспедиций, предпринятых членами Московского этнографического отдела к берегам Белого моря, обаружили на этой отдаленной окраине существование целых семейств былинных сказателей с огромным репертуаром былин и духовных стихов. Так, еще в 1899 и 1900 г. действительный член Отдела А. В. Марков совершил две поездки к берегам Белого моря, где ему удалось собрать большой материал по былинному эпосу от неизвестных доселе сказателей, не уступающих по своему репертуару лучшим певцам прежнего времени. Записанные г. Марковым былины составили объемистый сборник, изданный Этнографическим отделом в 1901 г. под заглавием «Беломорские былины». Не будучи музыкантом-специалистом, А. В. Марков не мог записать былинных напевов, и к его сборнику приложены только два напева, заученные им с голоса певцов. Для пополнения этого пробела, по предложению А. В. Маркова, решено было снарядить новую экспедицию в тот же край с участием музыканта и фотографа, причем имелось в виду обратить внимание и на другие виды народной песенной поэзии.

Экспедиция была организована Этнографическим отделом в 1901 году при содействии Императорской Академии наук. В экспедиции приняли участие члены Этнографического отдела А. В. Марков и А. Л. Маслов и фотограф-любитель Б. А. Богословский. Целью экспедиции было преимущественно разыскание остатков старинного былевого эпоса в некоторых пунктах Архангельской губернии, по полученным заранее сведениям и указаниям, а также имелось в виду попутно собрать и другие песенные материалы, например, духовные стихи. Особенное внимание решено было обратить на музыкальную сторону, записывая напевы при помощи графофона и по слуху, а также желательно было снять фотографии певцов и собрать биографические сведения о них.

Достигнув Белого моря, мы, по заранее намеченному маршруту, направились было в Поморье, но вскоре должны были изменить свой план, так как, по сведениям, полученным от пассажиров беломорского парохода, на котором мы ехали, в некоторых намеченных нами местах нельзя было ожидать благоприятных результатов. Таким образом, миновав Поморье, мы достигли села Кандалакши, к востоку от которой тянется приморская область, называемая Терским берегом. Уже здесь, в Кандалакше, а также в близлежащей деревне Федосеевой мы нашли поющих былины, или, как там называют, «стихи». Подвигаясь отсюда к востоку по Терскому берегу, мы достигли сел Ку́зомени и Ва́рзуги, где встретили бо́льшее количество знающих былины и духовные стихи. В обоих этих селах даже и молодежь знает былины; правда, что некоторые уже заимствованы из школьной книги, о чем легко было узнать из расспросов. Собрав здесь значительное количество записей, мы отправились с Терского берега в село Золотицу, лежащую на Зимнем берегу Белого моря, противоположном Терскому. А. В. Маркову в этом селе пришлось быть уже два раза; здесь он записал «Беломорские былины», в настоящее время уже изданные отдельной книгой. На этот раз предстояло прежде всего записать напевы к собранным раньше текстам, а затем произвести новые записи былин и духовных стихов. Музыкальные записи выполнены А. Л. Масловым.

Село Золотица представляет собою уголок, удаленный от культурного центра и населенный довольно богатыми рыбопромышленниками, и заключает в себе богатый источник эпического народного творчества. Здесь живут такие певцы, как А. М. Крюкова, знающая более 60 «старин» (более 10.000 стихов), Г. Л. Крюков, Ф. Т. Пономарев, он же Почошкин, и другие. Эти певцы называются здесь сказателями и сказительницами, тогда как на Терском берегу для поющих старины нет особого прозвища; точно также на Терском берегу нет и профессиональных сказателей, каких мы знаем в Олонецкой губернии, например, подобно Рябинину и другим. Кроме того, на Терском берегу мы совсем не встретили мужчин, поющих былины, что в связи с другими фактами указывает уже не на свежесть былинной традиции, а скорее на упадок ее на Терском берегу.

Во время нашего пребывания на Зимнем и Терском берегах нам приходилось записыать не только былины и духовные стихи, но и другие виды музыкального творчества — различные песни и заплачки (причитания), — всего более ста номеров. По отделам наши записи распределяются так: былины и исторические песни (записано 67 напевов), духовные стихи (22 напева), наконец, песни и причитания (всего 24). Первые два отдела у поморов считаются серьезными произведениями и поются не только в обыкновенное время, но и Великим постом, когда пение других песен считается предосудительным. На Терском берегу собственно былины, исторические песни и духовные стихи одинаково называются «стихами»; изредка лишь различаются божественные стихи от «старин». В музыкальном отношении и со стороны собственно мелодической характеристики их можно разделить на три вида: во-первых, былины полуречитативного характера, напев которых не простирается далее сексты; во-вторых, исторические песни, которые несколько приближаются к обыкновенной песне и имеют уже больший объем в звукоряде напева, и, наконец, в-третьих, духовные стихи, с явным отпечатком церковности, по звукоряду тоже незначительного объема.

Встречаются исторические песни, которые поются на мотивы былин, и былины, поющиеся на мотивы духовных стихов и обратно, в зависимости от того, к какому роду поющий причисляет данный текст, — к «старине» или к «стиху». Однако большинство исторических песен по напеву часто тождественны с былинами, а потому все сказанное о былинах, за редким лишь исключением, может относиться и к историческим песням.

Былины Терского берега как по содержанию, так и со стороны музыкальной, весьма отличаются от былин Зимнего берега. Прежде всего, обращает на себя внимание их ритмическое строение.

В этом отношении записанные нами былины делятся на два вида: с ритмом (в элементарном смысле этого слова) двухдольным и трехдольным. Первый на Терском берегу встречается как исключение (у сказательниц У. Вопиящиной, М. Ф. Кожиной, И. Ф. Кореховой), а трехдольный является господствующим; на Зимнем берегу двухдольный ритм встречается чаще. В мотивах на всем Терском берегу легко усмотреть одну общую основу и близкое родство, на Зимнем — мы встречаем разнородные напевы, и это разнообразие объясняется, вероятно, частыми сношениями золотицких крестьян с жителями северо-восточной части Архангельской губернии.

Обращаясь к отдельным певцам, мы должны заметить, что каждый сказатель поет большую часть своих былин на один излюбленный напев, лишь некоторые старины из его репертуара поются им на другие «голоса». За выдающегося исполнителя былин в Зимней Золотице нужно признать Ф. Т. Пономарева-Почошкина. Музыкальный репертуар его, правда, исчерпывается тремя, четырьмя напевами, но это настоящий художник, мастер своего дела. Напев у него, в противоположность другим сказателям, выработался в некоторую определенную форму, и он принадлежит к числу тех сказателей, которые точно соблюдают размер стиха, лишь изредка допуская расширения или сокращения, что очень часто случается у других, например, у Г. Л. Крюкова. Индивидуальную особенность в музыкальном отношении представляет молодая сказательница М. С. Крюкова; старины, которые пришлось у нее слышать, она поет на особые напевы, из которых одни, как она утверждает, переняты ею у деда, другие у мезенских калик. Но напевы ее, как и самый текст, страдают какой-то неустойчивостью и отсутствием определенного размера. Подчас казалось, что в данный момент она сочиняет старину и укладывает ее в первый попавшийся напев, быть может, ею сочиненный или заимствованный из другой былины.

Достоин замечания тот факт, что сказатели часто меняют напевы былин и, при повторении в другой раз, нередко поют их совершенно на другой голос, не говоря уже о перемене тональности, в зависимости, например, от усталости певца.

Из всех напевов обращает на себя внимание своеобразный стиль «Кострюка» в исполнении Г. Л. Крюкова. Только прослушав подлинное исполнение, можно иметь понятие о таком пении: это не мелодическое пение и не речитатив, а, пожалуй, если можно так выразиться, скороговорка в пределах музыкальности, напоминающая скоморошью манеру, очень распространенную еще в селениях бассейна реки Пинеги; отсюда-то через мезенцев, вероятно, этот стиль попал и на Зимний берег.

Не меньший интерес представляют напевы духовных стихов. В мелодическом отношении они разделяются на три вида: во-первых, напевы, заимствованные из обиходной церковной музыки, или, по крайней мере, носящие сильный отпечаток таковой, как, например, «Преподобный Макарий», записанный на Терском берегу; во-вторых, на голос былин (например, «Царь Агапий», «Непростительный грех», «Василий Кесарийский»), и, в-третьих, собственные напевы духовных стихов чисто народного склада, с выработавшимися для подобных стихов характерными заключениями (кадансами).

Исполняются духовные стихи, как и былины, соло, лишь изредка певцы соединяются в группы.

Приемы вокализации при исполнении былин и стихов на Терском и Зимнем берегах одинаковы; так, при встрече двух различной высоты нот под одним слогом с двумя согласными в нем делается растяжение, свойственное вообще русской народной песне: например, вместо «двенадцать лет» поется «дивенадыцать лет» и т. п.

Совершенно иной род музыкального творчества представляет светская песня, и главную роль здесь играет песня обрядовая, традиционно соблюдаемая с религиозным благоговением, и вследствие этого сохраняющая свой архаический склад. Песни эти, как остаток глубокой старины, в музыкальном отношении представляют также интересный материал для уяснения основ древнерусской народной музыки. К таким относятся записанные нами на Терском берегу песни: свадебные, весенние, круговые, причитания свадебные и похоронные.

Народное творчество, проявляющееся бессознательно, веками не изменяет своего характера, пока направление его не подвергнется какому-нибудь внешнему давлению. Бросив беглый взгляд на экономический быт помора в связи с состоянием эпического творчества, мы заметим, что там, где нет обостренной борьбы за существование, где наряду с зажиточностью крестьян имеется и досужее время, условия благоприятствуют процветанию народного эпоса; наоборот, когда помору нечем поживиться в родном селе, и он принужден идти для заработков на Мурманский берег, у него не остается досужего времени, и ему уже не запомнить длинной былины, а если случится что позаимствовать, так это разве какую-нибудь коротенькую песню, преимущественно нового склада. Нарождающаяся культура Мурмана дает себя чувствовать почти на всем протяжении Терского берега. Здесь почти повсюду уже можно встретить гармонику и песни вроде «Разлука», «В темнице несносной» и т. п. Расширившаяся за последнее десятилетие деятельность лесопильных заводов на Беломорском побережье, а также падение в последние годы рыбных промыслов у берегов Кандалакши и т. п. обстоятельства — создали неблагоприятные условия для сохранения эпического достояния народа. Можно почти наверно сказать, что былинная традиция Терского берега переживает кризис.

Исключительное положение пока занимает Зимний берег, не подверженный еще указанным выше вредным условиям; его не коснулась мурманская культура, а благодаря обилию рыбного, а также зверобойного промыслов, крестьянину нет нужды в сторонних заработках, соединенных с тяжким трудом и продолжительной отлучкой из родного села, не оставляющими времени для спокойного удовлетворения нравственных и художественных запросов.

Мало-помалу мы, таким образом, придем к тому заключению, что главное условие сохранения народного эпоса — это наличность благоприятных экономических условий. Поразителен контраст в этом отношении Зимнего берега с Терским, на котором мы уже не встречаем таких маститых сказателей, как в Золотице. Тем не менее, что касается собственно музыкального материала, собранного на обоих берегах, то, независимо от высказанных соображений, он одинаково сохранил для нас интерес.

Особенную услугу в деле записывания напевов оказал графофон. Из 113 записанных напевов 55 приходятся на долю графофона. При пользовании им встречались, конечно, препятствия; например, легко было уговорить сказательницу петь в рупор, но заставить петь громко было почти невозможно; большинство пело очень тихо, так что графофон, передавая точно абсолютную высоту, очень слабо воспроизводил силу звука. Несомненная заслуга этого инструмента заключается в точности воспроизведения напева в его природном строе.

В настоящем I-м выпуске «Трудов Музыкально-Этнографической Комиссии» печатается только часть материала, собранного в экспедицию 1901 года, а именно то, что записано на Зимнем берегу Белого моря, в двух селах, в Нижней и Верхней Зимней Золотице, остальные же записи войдут во II-ой выпуск «Трудов». Здесь печатаются, во-первых, вновь собранные в эту поездку тексты духовных стихов, былин и причитаний вместе с относящимися к ним напевами, во-вторых, некоторые мелодии к тем былинным текстам, которые были уже ранее изданы Этнографическим отделом в вышеназванном сборнике: «Беломорские былины, записанные А. Марковым» (Москва, 1901 г.). Для читателей, не имеющих под руками этого издания, здесь, вслед за вновь записанными текстами, перепечатываются из названного издания начальные стихи тех былин, к которым теперь записаны мелодии. При этой перепечатке особенности местного говора не сохранены, кроме тех случаев, когда того требует напев. Из вновь печатаемых текстов №№ 16—20 записаны Б. А. Богословским, а все остальные — А. В. Марковым.[715]

А. В. Марков <СВАДЬБА НА ЗИМНЕМ БЕРЕГУ>

Золотицкие свадебные обряды представляют из себя целую драму, в которой действующими лицами являются жених с невестой, их родители, тысяцкий, дружки, плачеи и подруги невесты. Эта драма состоит из 5-ти действий: рукобитья, девьего стола, смотренья, отпуска к венцу и княжого стола, и сопровождается целым рядом песен и причитаний. На рукобитье отец невесты угощает вином и чаем жениха и сватов, из которых главный называется тысяцким. После этого невеста, закрывшись кисейным платком, заводит слезливым голосом первую плачь, т. е. причитание. Когда невеста окончит плачь, ее повторяют 2 или 3 плачеи, но уже другим напевом.

Другой день начинается девьим столом, во время которого невеста угощает своих подруг, помогавших ей шить приданое, причем они поют величальные песни жениху и его провожатым. Вечером происходит смотренье, на которое жених является не только с дружками и тысяцким, но и с родителями. Церемония начинается с того, что жених обменивается подарками с невестой, торжественно введенной сватьями под руки: она подносит ему шелковый платок, а он надевает ей на руку обручальное кольцо. После того, как рядовая рюмка обойдет всех присутствующих, невеста заводит целый ряд плачей.

На другой день невеста, проснувшись очень рано, будит плачью свою сестру и просит ее принести три ножа и вплести их в ее трубчатую косу, чтобы мать не могла ее расплести и снять повязку. Сестра, конечно, не исполняет просьбы, и мать, несмотря на вопли невесты, снимает девичью повязку и распускает волосы; длинные ленты из косы невеста раздаривает своим подругам. Перед отъездом в церковь невеста обращается к брату с просьбой отвезти к ее жениху ее постель и другие пожитки, а также подарки будущему свекру и свекрови; эти подарки — различное платье, пирог, коврига хлеба и гостинцы — зашивают в платок. В конце этой плачи невеста прощается с братом, а потом вопит последние прощальные плачи всем родственникам, каждому по отдельной плачи.

Когда невеста готова к венцу, за ней является от жениха тысяцкий, и свадебный поезд направляется в церковь. После венчания молодые с поезжанами направляются в дом жениха, где их, при входе в дом, осыпают овсом и хмелем, как говорят, для счастья. Здесь происходит уже последнее действие свадебной драмы — княжой стол, т. е. пир у молодых, которых зовут князем и княгиней. Во время обеда и после него замужние женщины, игрицы, поют хором величальные песни молодым супругам и холостым парням; при этом они подносят тому, кого величают, рюмку водки; тот должен, выпивши водку, положить в рюмку серебряную монету; в противном случае игрицы особенной корительной песнею поднимут насмех скупого гостя.

Наряд невесты состоит из кисейной рубашки, лопоти́ны, полушубка и повязки. Лопотина — это шелковый сарафан темного, обыкновенно лилового, цвета, с 32-мя серебряными пуговицами. Поверх лопотины надевается широкая, тоже шелковая безрукавка, которая называется полушубком. Повязкой называется головной убор, который состоит из 2-х частей; верхняя часть, называемая хазом, делается из узорчатой парчи, а нижняя, называемая присадкой, из гладкой парчи, унизанной поддельным, а иногда и настоящим жемчугом.[716]

А. В. Марков ПРЕДИСЛОВИЕ <ко второй части «Материалов, собранных в Архангельской губернии летом 1901 года»>

В первую часть «Материалов, собранных в Архангельской губернии летом 1901 года», вошли записи, сделанные в волости Зимней Золотице, на Зимнем берегу. В настоящее время печатается остальной музыкально-этнографический материал, который был собран экспедициею в Архангельскую губернию, предпринятою членами Этнографического отдела Императорского Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии А. В. Марковым и А. Л. Масловым, при участии Б. А. Богословского, на средства Императорской Академии наук и Этнографического отдела.

Эту вторую часть составляют духовные стихи, былины, песни и причитания, записанные на Терском берегу (южное побережье Кольского полуострова). Записи были сделаны в западной части Терского берега: в селе Кандалакше, в близлежащей деревне Федосееве и в двух селах, расположенных по реке Ва́рзуге, — Ку́зомени и Ва́рзуге. Кроме этих селений, мы посетили в Поморье деревню Княжую (Княжегуба, Кнессилахта), на Терском берегу с. Умбу, по среднему течению р. Онеги дер. Наволо́к и с. Федо́во (при устье Моши; на некоторых картах ошибочно — «Федорова») и на средней Северной Двине с. Верхнюю То́йму (Троицкий Верхотоимский); но ни в одном из этих селений нам не удалось ничего записать или вследствие нелюдимости крестьян, или благодаря страдной поре (в июле).

Терский берег живет почти такою же промышленною жизнью, что и Зимний. Звериный промысел зимою и ловля рыбы летом составляют основу крестьянского хозяйства. Как и по всему побережью Белого моря, здесь земледелие не играет почти никакой роли. В Кандалакше есть еще жалкие огороды, в которых едва вырастает репа и только в редкие годы — картофель, в Ку́зомени и Ва́рзуге нет и этих овощей. Хлебные растения совершенно неизвестны, благодаря чему в записанной нами песне (№ 64) слово «просо» искажено в «росу».

В предисловии к I части «Материалов» было указано на некоторый упадок былинной традиции на Терском берегу, в сравнении с тою свежестью и живучестью, которою отличаются былины Зимнего берега. Этот упадок проявляется в том, что на Терском берегу былины известны почти исключительно женщинам (нам не удалось найти мужчин, знающих былины, хотя нам указывали некоторых находившихся в отлучке); что подчас былины поются не до конца, и конец забывается; что термин «старина» смешивается с термином «стих», а некоторым певицам совсем неизвестен. Это обстоятельство, по-видимому, зависит от того, что население здесь стоит в тесной связи с промышленным центром, Мурманским берегом, откуда распространяются новые моды и новые песни. Несмотря на это, терские былины представляют большую ценность в том отношении, что и по содержанию, и по напевам они значительно отличаются как от былин Зимнего берега, так и от олонецких. По содержанию терские былины несколько ближе стоят к поморским (Поморье — западный берег Белого моря), но многие из них в Поморье до сих пор не были записаны. Насколько близки терские былины к поморским по напеву, ничего нельзя сказать, так как мелодии поморских былин совершенно неизвестны.

Если Терский берег значительно отличается от Зимнего в отношении сохранившихся былин, то подобное же отличие мы видим и в отношении других видов народного творчества. Духовные стихи, мало известные в Золотице сказателям былин (некоторые тамошние сказатели относятся даже с пренебрежением к этому виду поэзии, как составляющему специальность бедных калик и доставляющему им пропитание), на Терском берегу широко распространены и даже смешиваются, как выше упомянуто, с «старинами». Особенная популярность стихов в Кандалакше и Федосееве, по-видимому, объясняется тем, что в Кандалакше некогда существовал монастырь, после разорения которого остались старые книги, до сих пор читающиеся стариками. Что касается причитаний, то и в этом отношении Терский берег радикально отличается от Зимнего: терские причитания разнятся от золотицких не только по содержанию, но и по метрике.

Свои записи мы начали производить в с. Кандалакше, куда мы прибыли 19 июня. Это, несомненно, — самое красивое село на Беломорском побережье. Расположено оно при устье вечно шумящей, порожистой реки Нивы, по обеим ее сторонам. Узкая долина реки, как бы сдавленная с двух сторон лесистыми горами, около моря несколько расширяется и дает достаточно простора для лежащего по отлогим склонам селения. Прямо над селом, на левом берегу реки расположена гора Гляде́нь, а за нею, господствуя над всею окрестностью, возвышается Крестовая гора с голой каменистой вершиной, на которой стоит высокий крест. Село Кандалакша очень старое. Известно, что в XVI столетии здесь существовал Ко́ков монастырь; основан он был около 1526 года, но в 1590 был разорен шведами и с тех пор более не возобновлялся. На месте, где стояла церковь этого монастыря, на левом берегу Нивы, и теперь еще стоит деревянная церковь, в которую царские врата, по преданию, перенесли из монастырской церкви; действительно, они имеют очень архаический вид. Вокруг этой церкви видны кирпичи — следы монастырских стен. Вероятно, монастырь был основан тогда, когда на берегах Кандалакшской губы еще не было русского населения. Об этом свидетельствует следующее летописное известие.

«Крестилися лопляне. Того же лета (7034 = 1526) били челом великому князю Василью лопляне, пришед с моря Окиана, из Кандоложской губы, с усть-Невы реки великия, — просили крещения и церкви. И князь великий послал о том в Новград к архиепископу Макарию. Архиепископ же Макарие избра от собора святыя Софии священника и диякона, и посла их, и с ними антимис на освящение церкви в Лопи. Они ж шедше совершиша церковь и освятиша ея во имя Рожества Иоанна Предтечи, и многих лоплян крестиша во имя Отца, и Сына, и святаго Духа».[717]

Следы некогда бывшего в Кандалакше монастыря сохранились также в жизни крестьян. Среди них до сих пор еще несколько стариков, хранящих довольно большое количество старых книг религиозного содержания, из которых некоторые писаны еще в XVI в. Встречаются также и крюковые ноты с киноварными пометами (у крестьянина Якова Кяльмина). Более старых нот встретить не пришлось. Нужно сказать, что старые книги не лежат под спудом, а читаются грамотными стариками, которые выучились от своих же отцов и потому свободно разбирают полуустав и скоропись, плохо зная гражданскую печать. Только новое поколение, учащееся в сельской школе, не понимает старых письмен. Но насколько сильны традиции старой письменности, видно, например, из того, что в надписи на кресте, поставленном на Крестовой горе в 1891 г., сохранено очень древнее правописание: «аугуста 10 дня». В Кандалакше и ее окрестностях сохранилось много старых крестов. На обломках старого креста, стоявшего на Крестовой горе, можно еще прочитать еле видную надпись: «лета 7202-го... в 1» (т. е. 1694 г., такого-то месяца, в 1 день). Подобные кресты можно видеть во многих местах по побережью Белого моря и Ледовитого океана. Ставятся они большею частью по обету спасшимися от какой-либо опасности мореплавателями, а иногда воздвигаются вместо часовни в местностях, удаленных от церквей. Нередко такие кресты посвящаются какому-нибудь определенному святому, большею частью св. Зосиме и Савватию. На спуске с горы Глядня стоит старый крест, пользующийся славой исцеляющего от зубной боли; больные ставят перед ним свечи и грызут его ветхие доски. На некоторых из больших крестов указывается год их постановки. Так, в соседней с Кандалакшей деревне Федосееве сохранились обломки креста с надписью: «7242 лета» (1734 г.). Самый старый крест с надписью стоит до сих пор еще очень твердо в ограде одной из церквей (на правой стороне реки). На нем довольно ясно сохранились вырезанные изображения копия, трости, главы Адамовой, и еще можно прочесть часть надписи: «Царь славы Иисус Христос. Поставлен сий крест... лета 7191 месяца мая в 9. Ника». Таким образом, благодаря благоприятным атмосферическим условиям, этот деревянный крест существует в удивительной сохранности более 220 лет (с 1683 года).

Кандалакшские крестьяне живут тем же сельдяным промыслом, что и жители Княжой. За последние годы рыбы было мало, и крестьяне жаловались на плохой улов. По их рассказам, в прежние годы иногда в одну неделю ловили столько сельдей, что ими можно было прокормиться в течение целого года. Прежде ходили также на Мурман, иногда человек по 70—80; теперь же этот род заработка совершенно оставлен, так как находят более выгодным работать на лесопильных заводах.

Несмотря на плохие пастбища, здесь держат довольно много скота: коров, овец, оленей и даже несколько лошадей, вообще очень редких на северном берегу Белого моря. Нужно сказать, что на лето лошадей, так же как оленей и овец, отвозят на один остров, где они гуляют без всякого присмотра.

Некоторым крестьянам доставляет доход ловля жемчуга, который находится в Ниве и в других речках, впадающих в Кандалакшскую губу. О приключениях с ловцами жемчуга ходят различные предания.

Когда еще царство было на Москве, кандалакшский мужик Андрон ходил туда и поднес жемчуг царю. Царь долго думал, чем бы наградить мужика, и наконец придумал: приказал открыть для него все московские кабаки и сказал: «Гуляй, Андрон, сколько хочешь; пей безденежно, бескопеечно». А у Андрона была шапка, худая, плохенькая. Много Андрон пил вина, да в хмелю и затерял свою шапку. Явился он к царю и просит отыскать ему шапку. Царь ему дает и ту, и другую: «Бери какую хочешь богатую шляпу». А Андрон и ухом не ведет: подавай ему непременно свою собственную рваную шапку. Нечего делать царю; велел отыскать его шапку. С того времени и пословица идет: «Андроновая шапка на Москвы не потерялась».

Существуют также предания о том, как к царю ходили на поклон с жемчугом жители села Керети, находящегося также на берегу Кандалакшской губы. Так, одного крестьянина, который ходил с жемчугом к царю и получил от него часы, прозвали «Часовым». Другой керечанин нашел необычайно крупную жемчужину и понес ее в подарок царю. Царь в награду обещал ему дать все, чего только он ни пожелает. Тогда мужик стал жаловаться, что его преследуют крестьяне, и просил царя дать ему волю над всеми керечанами. Царь обещал ему дать волю над всей Керетью. И вот мужик, вернувшись домой, выстроил большой амбар, засадил туда крестьян, насыпал кругом большие кучи хворосту, зажег его и спрашивает: «Керечане, вам не чадно ли?» С тех пор керечан стали звать «чадимыми».

24 июня в Кандалакше был храмовой праздник. В полдень женское население почти все собралось на каменистой, покрытой мохом лужайке около села, и молодые девушки начали сложную игру, под названием «поле». Эта игра представляет из себя не оживленный хоровод средней России, сущность которого заключается в возможности молодым людям познакомиться и весело провести время; нет, «поле» — целое священнодействие, сохраняющее все черты важного обряда, освященного древностью предания. «Поле» состоит из девяти хороводных игр, которые следуют одна за другою в определенном порядке и исполнение которых затягивается на несколько часов. Большинство игр называется по начальным словам соответствующим им песен. Вот их названия: 1) большой круг, 2) «Заплетися плетень», 3) «Уж мы просо сеяли», 4) «Кругом города царевич», 5) «По настечку ходили», 6) «Вышли две девицы на улицу гулять», 7) «Я качу, качу по блюдечку», 8) веревочка и 9) руковитье. Все эти игры исполняются в хороводах разных местностей России, но нигде, кроме Беломорского побережья, они не соединяются в одну цельную церемонию.

Вот описание некоторых из этих игр. Шестая игра заключается в следующем: все играющие девушки становятся в два ряда; образуется коридор из нескольких пар. Одна пара выходит из ряда, несколько раз прохаживается между двумя стенками и, при словах песни: «взмахнули девицы по рукаву», поднимает правую руку к лицу. По окончании песни эта пара, раньше стоявшая на одном краю коридора, удаляется к другому краю. Затем выходит новая пара, и песня повторяется до тех пор, пока все участницы игры не перейдут на другой край коридора.

Игра «веревочка» состоит в том, что шесть девушек отделяются от остальных и становятся поодаль. Другие собираются в круг с лицами, обращенными внутрь круга. Одна из них, ходя около круга, ударяет рукою какую-нибудь девушку по спине; тогда они обе рядом идут к стоящим отдельно шести, ударивши двух из них платками, при конце песни возвращаются вчетвером в круг.

В то время, как играется «веревочка», приходят парни, и последняя игра, «рукобитье», происходит уже при их участии. Эта игра похожа несколько на наш «chaîne».

Все игры исполняются в строгом порядке, при стройном пении унисонного хора. Редко где встречаются одновременные созвучия двух различных звуков. Бесстрастно и методично выступают девушки; так же чинно ходят и парни, словно совершая религиозный обряд. Никто не засмеется и не заговорит; обыкновенно ходят опустивши глаза к земле. Для «поля» девушки наряжаются известным образом, по-старинному: они играют в цветных шерстяных сарафанах, с шелковыми платками на плечах, темными перчатками на руках и длинными лентами в косах; головы их повязаны «косыньками», т. е. сложенными в полосу платками; поверх этих косынок, непременно шелковых, кладутся нитки белого бисера; из таких же ниток делаются длинные, спускающиеся до плеч серьги. Когда игра была окончена, начались танцы. Танцовали кадриль под пение песен. Обыкновенно танцуют под гармонику, но на этот раз гармониста не было в селе.

Кроме гармоники, в Кандалакше известен лишь один музыкальный инструмент — самый первобытный пастуший рожок, с деревянным пищиком и раструбом из бересты; этот инструмент издает очень ограниченное число звуков.

Из Кандалакши мы совершили небольшую экскурсию за 10 верст, в деревню Федосеево в самую глубь Кандалакшской губы. Федосеево расположено на острове, отделяющемся от материка проливом шириною в две сажени. По этому проливу постоянно течет вода то в одну сторону, то в другую. Эта речка, два раза в сутки текущая вниз и два раза вверх, представляет собою очень оригинальное явление природы.

Федосеево, окруженное почти всегда спокойным морем, которое, в свою очередь, со всех сторон закрыто высокими лесистыми горами, кажется мертвым. Но здесь теплее, чем в Кандалакше, и растительность богаче: со всех сторон были видны зеленые сосновые леса, уступами спускающиеся к самому морю; только вдали, в ущельях между голыми ва́раками (горами) блестел июньский снег.

В Федосееве мы впервые пустили в ход графофон. Бойкая старуха Борисова первая решилась петь «в машинку, в которой дьявол сидит»; ей было любопытно, как это он потом будет «дразниться». Как на местопребывание дьявола Борисова указывала на штифтик диафрагмы, и до некоторой степени угадала правду. После этого первого опыта записи голоса графофоном не представляли особого затруднения: слыша знакомые напевы, крестьянки с меньшим страхом относились к «машинке».

В Федосееве, кроме записей от местных жительниц, мы сделали одну запись от приезжей крестьянки: старину о братьях-разбойниках и их сестре мы записали от Елены Васильевны Гришановой, родом из Шуньги, Олонецкой губернии Петрозаводского уезда.

27 июня мы были уже в Ку́зомени. Это большое, в 140 дворов, промышленное село, широко раскинувшееся на низком, ровном морском берегу, при устье реки Ва́рзуги, представляет собою торговый и административный центр Терского берега. В селе — две церкви, училище, квартира станового пристава. Здесь же живут и главные капиталисты Терского берега, скупающие семгу, звериное сало и оленьи шкуры и ведущие торговлю, преимущественно в обмен на товары, привозимые из Архангельска на собственных судах. Для крестьян при училище устраивались чтения с туманными картинами. В качестве чтецов выступали учитель, один из крестьян, получивший образование в Архангельске, а также становой пристав П. А. Таракин, бывший раньше учителем в г. Коле. Очевидно, на крайнем севере нет того строгого разграничения общественных функций, которое господствует в других местах России, и нередко административная и образовательная деятельность объединяются в одном лице, чего, как известно, в средней России не бывает.

Крестьянское общество настолько богато, что могло построить на свой счет новую церковь и обширное здание для школы. Ловля семги дает возможность среднему крестьянину заработать в год от 500 до 1000 рублей. Продажа рыбы обыкновенно производится в течение октября, когда в Кузомень на ярмарку приходят суда из Архангельска, Кеми и различных сел по Поморью и Терскому берегу.

Ку́зомень — совсем молодое село. Лет 25—30 тому назад оно представляло из себя небольшие выселки, отделившиеся от села Ва́рзуги, лежащего в 18 верстах вверх по реке. В то время, как рассказывают старики, кругом стоял большой сосновый лес, но его так безжалостно жгли в холодные зимние дни, что теперь на три версты кругом нет ни одного куста. Ветер пересыпает громадные кучи песку, которые окружают теперь все постройки оставляя около них воронкообразные углубления. По улицам трудно ходить, нет ни одной травинки, и овцы жуют остатки рыбы, щепу и мочалу. Церковь кажется стоящей в котловине.

Из Кузомени мы предприняли поездку на лодке в с. Ва́рзугу, лежащее на реке того же названия в 18 верстах от моря. Это — довольно обширное, в 100 дворов, село расположено по обоим берегам широкой, хотя мелкой Варзуги. Пороги, находящиеся за 5 верст от него вниз по течению реки, не дают возможности обычным беломорским судам, карбасам, доходить до него, а потому здесь употребляются маленькие лодочки, сшиваемые из очень тонких досок.

В селе находятся четыре церкви, но с одним священником. Две из них очень древние: одна построена в 1674 году, другая в 1705-м. Первая, во имя Успения Божией Матери, отличается замечательной архитектурой, так как, несмотря на ремонтировки, она сохраняет свой первоначальный вид. Внутри она представляет из себя коробку, очень широкую поперек и короткую вдоль. Особенно интересен иконостас, простирающийся во всю высоту церкви, до потолка. Иконостас этот — резной деревянный, очень искусно украшенный многочисленными колонками, имеющими вид переплетенных листиков и стеблей ползучего растения. Нет никакого сомнения, что он сделан по образцу иконостаса в Московском Успенском соборе. Между древними иконами этой церкви особенное внимание обращает на себя вырезанная в толстой доске в виде барельефа икона св. Парасковии. Лицо святой довольно хорошо воспроизводит тип северно-русской женщины, и что всего замечательнее, она изображена с русским кокошником на голове. В прежнее время икона пользовалась большим почитанием: в честь ее служили молебны, перед ней зажигали лампады; больные вешали на нее изображения или символы пораженной части тела. Теперь это произведение древнего искусства вынесено из церкви и спрятано в кладовой под храмом.

Мы познакомились с бывшим тогда в Варзуге настоятелем церквей, Михаилом Николаевичем Истоминым. Он оказал нам большую помощь в нашем деле: любезно показал нам церкви, разрешил сделать фотографические снимки с иконостаса и оригинальной иконы, которую пришлось достать из кладовой; свозил в своей лодочке вверх по реке к тому месту, где лежат осколки старых ручных жерновов, которыми, по преданию, в очень старое время мололи зерна монахи Соловецкого монастыря, имевшего здесь становище для ловли рыбы. Наконец, он же указал нам несколько былинных певиц. Пользуясь большим уважением среди крестьян, он уверил их, что в пении былин нет греха, и что им за это не грозит никакой неприятности, чего некоторые из певиц опасались. Одна из лучших варзугских певиц, Ульяна Егоровна Вопиящина, была ему хорошо знакома. Она несколько лет жила у него в няньках, и одна из ее былин была им незадолго до того времени записана.

По возвращении в Кузомень, мы записали еще несколько былин, песен и причитаний. Этим закончились наши исследования на Терском берегу. Бурная погода не дозволила нам безопасно и с надеждою на более или менее скорое возвращение двинуться на карбасе далее на восток по Терскому берегу, хотя, по полученным нами сведениям, былины можно было бы найти в селах Чаваньге, Тетрине, Стрельне, Чапоме, Пялице и Поное. Позднейшая поездка А. В. Маркова в с. Поной подтвердила эти указания, полученные в Кузомени.[718] Мы боялись, что путешествие в лодке по морю может слишком затянуться и не даст нам времени побывать в Зимней Золотице, где мы должны были записать мелодии к «Беломорским былинам». Поэтому прямо из Кузомени мы отправились в Архангельск, а оттуда в Зимнюю Золотицу. Результаты этой поездки были уже напечатаны в первой части наших «Материалов».

Выше было упомянуто, что на Терском берегу и в Кандалакше пение былин распространено почти исключительно среди женщин. Нам не удалось записать былины ни от одного мужчины. Отчасти это объясняется тем, что многих мужчин мы не застали на месте; но нужно указать и на то, что здесь замечается значительный упадок былинной традиции, в сравнении с озерным краем Олонецкой губернии, Зимним берегом, Мезенью и Печорой, где былины распространены среди крестьян даже шире, нежели среди крестьянок. Этим объясняется и тот факт, что лишь очень немногие былины о богатырях пользуются популярностью на Терском берегу; чаще встречаются старины, носящие характер баллады или фаблио. Но это падение былинной традиции, по-видимому, лишь новое явление. Многие из наших певиц заучивали свой репертуар от мужчин. Нам указали значительное количество певцов былин, которые находились в отсутствии. Вот эти крестьяне: 1) в Кандалакше: Алексей Рагозеров, Михайло Романович Пушкарев; 2) в Федосееве: Николай Степанович Крылов; 3) в Кузомени: Николай Пирогов; 4) в Варзуге: Никифор и Николай Иванович Коворнины, Роман Кривоногов (знает об Илье Муромце на заставе); М. Ф. Приданникова, выучившая свои старины от отца, говорила, что в старину она знавала несколько певцов былин в Варзуге; 5) в Чаваньге — Иван Кожин; 6) в Тетрине — глухой старик Спиридон Павлович. Все это показывает, что упадок былинной традиции на Терском берегу произошел не так давно. Былины, занесенные сюда первыми колонистами, отличались большим достоинством. Об этом свидетельствует былина У. Е. Вопиящиной о Добрыне и Алеше (№ 24) — лучший из всех пересказов, а также то обстоятельство, что лишь на Терском берегу сохранились старины об Иване Дудоровиче, о шведской войне (Белом. был. № 41) и об Иване и Маринке Кайгаловке (эта старина еще не записана — см. сведение о Коневой, с. 549). Упадок былинной традиции отражается, между прочим, в забвении специальных терминов. В Кузомени еще довольно точно различают «старины» от «стихов», иногда первые называют «былью» («с этыма старинамы — с былью с этой»); но в других местностях эти термины смешиваются; в Кандалакше и Федосееве старины чаще называют стихами. Полежаева некоторые стихи называла «са́лмами» (т. е. пса́льмами). Пение здесь иногда заканчивается словами: «Аминь стишку!» или просто «Аминь». Память о том, что за пение стихов платили, сохранилось в поговорке: «стишок от голодных кишок». Термины «стихарь», «сказитель», «сказатель» — неизвестны, но о женщине, умеющей петь старины и стихи, говорят «сказа́тельня старуха». Припев называют «пригово́ром» (Федосеево) и «припевком» (Кузомень). Мелодии былин не разнообразны: почти все напевы сводятся к одной общей основе — к мотиву, имеющему тип трехдольного размера.

В состав этой части «Материалов» входят, кроме духовных стихов и былин, также лирические песни и причитания. Из лирических песен плясовые поются чаще всего во время путешествий на больших судах, иногда под гармонику; «круговые» или «короводные» поются летом на улице или на поле (см. выше описание игры «поле»), а зимою — в избах, на «су́прядках» или «бесёдах» (в Золотице — «вечере́ньки»), когда водят «кружки»; чаще всего это бывает на святках. Из рождественских обрядовых песен нами записаны две; одна (№ 67) представляет малорусские вирши, вероятно, примыкавшие к вертепной драме; другая (№ 68) принадлежит к типу северных колядок. Из свадебных величальных песен №№ 79 и 70 — варианты рождественской песни, помещенной в I ч. «Материалов» под № 43. №№ 70 и 71, записанные от девушки с Летнего берега, называются «виноградьями», — термином, прилагаемым в других местностях лишь к рождественским обрядовым песням; № 70 поют не только на свадьбах, но также на святках и вообще на вечеринках.

Свадебные обряды на Терском берегу весьма сходны с обрядами Зимнего берега, описанными в I части «Материалов». Но склад причитаний здесь — другой, отличающийся от метрики золотицких причитаний, между прочим, дактилическим окончанием. Каждый стих, как в тех, так и в других причитаниях, не договаривается или произносится шепотом. Эти скрадываемые слоги отмечены <косой чертой>. На Терском берегу, как и на Зимнем, термин для причитани — «плаць» (ж. р.); в Кандалакше употребляется и другой термин: «запла́цька». Для обозначения исполнения плачей употребляется термины: «плакать», «выплакивать», «приплакивать» и изредка «прицитывать» (Федосеево); отвечать плачью — «отплакивать». Женщины, помогающие невесте плакать, называются «плацея́ми»; обыкновенно плачей бывает 3—5. Плачи поются на один или на два напева; для похоронных плачей — напев особенный.

В этой части «Материалов», как и в первой, из записанных нами текстов печатаются те, которые имеют напевы, специально к ним относящиеся, а также некоторые из тех, которые поются напевами, имеющимися при других текстах. Записанный нами материал, не имеющий отношения к музыке, например, сказки, заговоры, диалектология, а также песенный материал, записанный без мелодий (последнее объясняется тем, что тексты записывались двумя лицами, а мелодия — одним), здесь не печатается. Из печатаемых текстов №№ 2, 6, 10, 14, 29, 31, 33, 35, 37, 39, 41, 52, 55, 57, 64—66 записаны Б. А. Богословским, а все остальные — А. В. Марковым.[719]

А. В. Марков ЭТНОГРАФИЧЕСКАЯ ПОЕЗДКА 1903 ГОДА

Маршрут: Поной (трудность высадки). — Лица Вост. — Шалякушка. 30 июля — 15 августа.[720] Главная цель: собрать напевы. Записано 65 и столько же текстов.[721]

Былинная традиция в Поное падает. Из местных понойских жителей никто не мог сообщить мне старин. Все старины записаны мною от женщин, родом с Южного берега Кольского полуострова, вышедших замуж за понойских крестьян: Самохвалова из Стрельны, Харлина, Куроптева и Немчинова из Чапомы, Матрехина, Совкина и Заборщикова — из Кузомени, Горбунцова из Пялицы.

Падение былинной традиции выражается в том, что былины поются только женщинами, преимущественно пожилыми, что название «старина» известно только старухам и обычно заменяется названием «стих», и в том, что мало известны богатырские песни, и господствуют старины типа фаблио: Князь Михайло, Вдова и корабельщики, Молодец, проданный матерью, Князь Дмитрий и Домна, Иван Дудорович, Братья-разбойники. О Добрыне известна одна былина — о столкновении с Алешей; бой со змеем мне могли только пересказать словами. Козарин, Иван Годинович, Егорий Храбрый — богатырские.

Варианты почти всех этих старин были записаны мною в поездку 1901 г. с А. Л. Масловым и Б. А. Богословским в Кузомени и Варзуге; большинство таких же старин попало в «Беломорские былины» со слов золотицкой крестьянки Крюковой, родом с Терского берега.

Заинтересованный тем, что местные понойские старожилы не знают былин, я старался выяснить причину этого факта. Мне удалось собрать несколько письменных и устных материалов, из которых выясняется, что первоначальное русское население Поноя возникло из крестьян, приписанных к Воскресенскому монастырю (Новому Иерусалиму). Прежде всего, об этом свидетельствуют надписи на церковных понойских книгах, разобранные мною: 1) Надпись Никона 1664 г. 2) Надпись Иоакима 1677 г. 3—4) Надписи иеромонаха Сергия? 5) Надпись иеродиакона Андрея 1697 г. <Двое последних> записаны в синодике в числе благотворителей храма.

Предания: о Макаровых, Русиновых; указ 1711 г.

Церковная летопись Понойской церкви.[722] (Церковь упоминается в 1498 г.).

Писана священником Николаем Шмаковым в 1887 году. Основание первой церкви в Поное относится ко II половине XV в.[723] Согласно «Руководству по истории русской церкви» А. П. Доброклонского (Рязань, 1889. Вып. I и II. С. 137), в 1575 г. церковь была ремонтирована, а через 6 лет дана на попечение Троице-Сергиеву монастырю. Потом — передана Печенгскому монастырю и в XVII ст. считалась под управлением этого монастыря, и селение Поной называлось монастырской «вотчиной». И до сих пор есть в Поное Монастырский колодезь и все знают, что на веках жили здесь монахи и приказчики монастырские и именно Кольско-Печенгского монастыря.

Где именно была построена церковь, документов нет. Вероятно, она находилась в 110 верстах от теперешнего села вверх по речке, в Лопарских погостах. В 10 верстах от нынешнего Зимнего Лумбовского погоста показывают место, где в прежние времена был погост и была будто бы тут на веках церковь. Место это до сих пор слывет под названием «Церковного». Место это очень красивое и удобное для жительства, в особенности для ловли рыбы, так как с южной стороны здесь впадают в Поной две небольшие речки, а неподалеку находится озеро, в котором тоже есть рыба.

В первой половине XIX столетия, в 1810 г. в селе Поное было всего 7 дворов, из них два двора лопских. Примечание. В настоящее время в с. Поное всего три NB русских фамилии: Андриановых, Русиновых и Макаровых. Первая фамилия ведет род от священника Андриана, который упоминается в начале XVIII столетия и род которого — дети и правнуки — были здесь священниками полтораста лет.

Фамилия Русиновых считает своих предков выходцами из Москвы во второй половине XVIII столетия, а фамилия Макаровых из Кольских мещан упоминается по церковным росписям в начале 1820-х годов.

Есть предание, что Петропавловская церковь была разобрана, сплавлена в Поной, поставлена здесь и существовала до 1798 года, когда указом Консистории от 28 июля за № 1228 разрешено было разобрать по ветхости старую церковь Петра и Павла и построить новую. По преданию, было чудо при сплаве церковного леса и икон. В 10 верстах выше села есть на Поное так называемый Большой порог, в который спускают лес по одному бревну, а лодки спускаются на веревках. Когда плоты с церковным лесом и иконами доплыли до этого порога и их хотели на другой день разбирать и спускать по одному бревну, ночью, перед самым утром в сонном видении явились апостолы Петр и Павел кормщику, не велели разбирать плотов, разбудили и сказали, что «на реке тихо» и велели плыть скорее со всем народом. Они проплыли по этому порогу благополучно.

Рассказывают еще другой случай. Церковь хотели поставить ниже села на довольно возвышенное место (здесь стоит ныне крест) и сплавили лес туда, но на другой день утром нашли весь лес в плотах выше деревни, у того самого места, где теперь стоит церковь. Там и решили ее поставить.

В 1710 г. (по моему мнению — 1711) в первый раз упоминается церковь Петра и Павла (список с указа от 13 января 1710 г. от архиерея Варнавы Андриану). Затем эту церковь указом от 1726 г. на имя Андриана разрешено перекрыть новым тесом «по причине давнего строения церкви» «Кольского уезда вотчины Воскресенского монастыря Понойской волости священнику Андриану да церковному приказчику».

Указ Консистории от 16 июня 1778 г. на имя «священника Луки Андрианова по просьбе его с прихожанами»: разрешено поправить церковь. Следовательно, в это время Понойская волость и церковь была самостоятельным приходом.

Указ Консистории от 28 июля 1797 г. на имя священника Ивана Андрианова с причетниками и прихожанами: велено церковь разобрать и построить новую. 1759 г. — священник Филипп Андрианов с прихожанами. Указ 1818 г. — священник Андрей Андрианов; 1819 г. — священник Дамиан Андрианов.

Другая церковь Успения в первый раз упоминается в 1712 г., сгорела в 1753 г., в 1759 г. разрешено вновь строить, в 1776 она освящена, а в 1817 г. сгорела вновь и более не восстановлена.

Всех священников по синодику или помяннику, служивших в храмах Петра и Павла и Успения, записано 32, и кроме их самым первым упоминается «Схиеромонах Евфимий». Но из 32 лиц упоминаются с 1710 г. по документам 14 до настоящего времени (следовательно, 18 служили с 1498 г. до 1710).

Андриановы священствовали после Андриана (1710—1716, раньше и позже) до 1825 г., так что род Андриановых поминается здесь старожилами и считается прирожденным понойским из веков. От этого рода крестьяне Андриановы, считающие себя потомками священников. Далее: 2) сын Андриана Филипп 1727—1762 г.; 3) сын Филиппа Лука 1762—1797; 4) сын Луки Иван 1797—1808; 5) сын Ивана Андрей 1808—1819; 6) Дамиан Лукин Андрианов 1819—1835; 7) Заринский; 8) Алексеевский; 9) Гавриил Васильевич Гурьев до 1854 г.; 14) Николай Иванович Шмаков; 15) Николай Николаевич Шмаков.

Урядник Михаил Яковлевич Юшков. Из веков существует положение отдавать из забору в р. Поное праздничные дни: 24 июня (если забран забор — иногда только к 29.VI), 29, 20 июля, 1 августа, 6 августа, 15 августа, 29, 8 сентября и 14 сентября. Эти дни считают церковными днями и что попадет в забор считают церковным и тут же продают желающим. Вырученные деньги получает заборщик и хранит их у себя до расчета; когда усчитают заборщика, деньги передают старосте. Прежде старосте не передавали, а с общего согласия употребляли на постройки и поправки церкви и церковных домов. Причт даже не знал количество этих денег. Но крестьяне не употребляли на себя. Выручалось свыше 100 р., но только в промысловые годы. Это крестьяне считают своей добровольной жертвой в церковь и считают себя вправе распоряжаться по своему усмотрению. 1886 г. — 50 р., 1887 г. — 35 р., 1888 г. — 40 р.

Причт владеет семейной тоней «Попова лахта». Она дает главный доход, почти единственный: 200—300 р. на причт в год. Был и документ на владение тоней, но сгорел в 1797 г. Он упоминается в консисторских клировых ведомостях за 1817 г.

В 1800 г. считалось жителей мужчин 15, женщин 22, дворов 5. В 1888 г. считалось жителей мужчин 89, женщин 93, дворов 44. Много переселилось лопарей с Терского берега: Варзуги, Чапомы и пр. Увеличивание населения отмечено до начала 50 годов, а затем остановилось.

Никуда не ходят для торговли, и нет ни одного судна. Приходят сюда суда с Мудьюги и из Золотицы забирать семгу, приходят и из Кузомени. Особенно много бывает судов за семгой осенью, во время «поездовки» по реке. Эти мелкие торговцы продают дешевле, нежели торгующие здесь постоянно Заборщиковы и Норкины.

Народ — не предприимчивый и не бойкий, неподвижный. Промысел звериный — торосовый, по 5 человек на «лодку» (не карбас). Чужие понастроили амбары и избы в 10 верстах от Поноя, в так называемой «Сокольей лахте», где находится гавань для стоянки судов. Многие находятся в кабале у местных торговцев, приезжающих в Поной. Только с 1888 г. начинают шевелиться: один крестьянин свез на пароходе в Архангельск несколько пудов семги.[724]

А. В. Марков ОТЧЕТ О ПОЕЗДКЕ В ГУБЕРНИИ ПЕРМСКУЮ И АРХАНГЕЛЬСКУЮ ЛЕТОМ 1909 г.

Представляя Отделению русского языка и словесности Императорской Академии Наук отчет о своей поездке летом 1909 года, я прежде всего считаю своим долгом выразить Отделению глубокую благодарность за оказанное мне материальное пособие для поездки.

Главною целью моей поездки летом 1909 г. были розыски былин в тех местах Камско-Уральского края, где в XVIII в. был составлен сборник Кирши Данилова. В XIX ст. в этом крае было записано всего несколько былин, никто из исследователей не заглядывал сюда с специальною целью собрать остатки былинной традиции, и потому у меня явилась мысль обследовать именно этот край. Я выехал из Москвы 24 мая на Нижний Новгород. Местом первой остановки я выбрал с. Пьяный Бор, на Каме, на границе между Елабужским уездом Вятской губернии и Мензелинским Уфимской губернии. Я надеялся найти здесь былины потому, что в 80-х годах XIX столетия несколько былин было записано Пальчиковым в селе Николаевке, Мензелинского уезда, отстоящем от Пьяного Бора на 40 верст. Но, очевидно, Пальчиков записал последние остатки былевой поэзии. В записях его встречается между прочим былина об Алеше Поповиче; в Пьяном Бору я уже не мог записать этой былины, но одна старуха лет 70 слыхала в молодости, как пели про Олёшу Поповича в д. Чегонде, близ Пьяного Бора. От этой же старухи я записал песню о взятии Казани. Из опросов, произведенных мною в Пьяном Бору, я убедился в том, что розыски остатков былинной традиции будут здесь бесполезны, и потому направился далее вверх по Каме. По дороге к Перми я расспрашивал о былинах пароходных пассажиров III класса и крестьян, толпившихся на пристанях. Эти расспросы мало-помалу приводили меня к убеждению, что на берегах Камы былины совершенно вымерли. Так, в с. Часты́х Оханского уезда Пермской губернии я узнал от 70-летнего крестьянина, что не только в настоящее время, но и во времена его молодости про богатырей не пели, а только рассказывали сказки.

Вечером 29 мая я приехал в Пермь и тотчас же обратился за сведениями по интересующему меня вопросу к А. Д. Городцову, наблюдателю и руководителю по устройству народных хоров, работающему в Пермском комитете попечительства о народной трезвости. Как раз в это время начали функционировать летние хоровые курсы под руководством г. Городцова. Благодаря его любезному содействию, я имел возможность опросить около 100 человек, съехавшихся на курсы в Пермь из всех уездов Пермской губернии. Это были большею частью крестьяне, местные уроженцы, преимущественно сельские учителя; было несколько человек и из сельского духовенства. Из опроса этих лиц я узнал следующее: 1) В Пермской губернии неизвестен термин «старина». 2) О былинах знают только из книг. 3) О богатырях существуют лишь местные предания, например, рассказ об одном кунгурском силаче. 4) Во многих местностях сохранилось пение духовных стихов; слепые певцы духовных стихов называются в Кунгурском и Оханском уездах «зырянами», так как они большею частью являются из Вологодской губернии, с реки Вычегды. 5) Средоточиями слепцов являются: в Осинском уезде — Белогорский монастырь (здесь они собираются в неделю Всех Святых), в Екатеринбургском уезде — Тихвинский женский монастырь (храмовой праздник — 26 июня) и Невьянский завод (здесь храмовой праздник — 29 июня), в Кунгурском уезде — г. Кунгур, где при соборе живут два старика, знающие стихи, и с. Березовка, где можно встретить калик на ярмарке, в Пермском уезде — с. Кольцове Больше-Буртымской волости, в 28 верстах от Перми (храмовой праздник — 10 июля).

Кроме лиц, приехавших на хоровые курсы, я расспрашивал в Перми еще многих лиц. Наиболее подробные сведения я получил от г. П. В. Вилесова, пермяка, уроженца с. Юсьвы, Соликамского уезда, на р. Юсьве, притоке Иньвы; от мастерового С. Г. Балахонова, работавшего в молодости на Богословском заводе, Верхотурского уезда (Балахонов сообщил несколько песен И. С. Тезавровскому, напечатавшему их в I томе «Трудов Музыкально-Этнографической Комиссии»), и от г. Л. Е. Воеводина, служившего в Билимбаевском заводе Екатеринбургского уезда, на Сылвинском заводе Красноуфимского уезда и на Александровском заводе Соликамского уезда. Г. Воеводин — человек весьма почтенных лет и большой любитель народной музыки. 45 песен, записанных им, были изданы Пермским комитетом попечительства о народной трезвости; поэтому сведения, полученные от Л. Е. Воеводина, особенно важны. В своей молодости он слышал на Билимбаевском заводе песни о взятии Казани, о Стеньке Разине, но былин нигде не слыхал. На том же заводе когда-то рассказывали о богатырях сказки, например: 1) Алеша Попович и Чудище-богатырь, 2) Царь Харькович Данило Игнатьевич. Духовные стихи ему приходилось слышать неоднократно от слепцов, которые приходят в Верхний Тагил 24 июня, когда там бывает ярмарка и вместе с тем перенесение чтимой иконы в Невьянский завод; отсюда они направляются в скиты, находящиеся в 12 верстах от Тагила: здесь 29 июня празднуется память старообрядческого попа Павла.

Из множества полученных мною ответов выяснилось, что в Пермской губернии можно записать много духовных стихов, а также собрать песни, сказки и заговоры; но найти произведения того вида народной поэзии, который меня в особенности привлекал, предвиделось мало надежды, и потому я решил круто изменить предположенный мною маршрут и отправиться в Поморье. В Перми я записал посредством фонографа лишь 8 духовных стихов и песню об осаде Соловецкого монастыря от В. К. Еловикова, псаломщика единоверческой церкви из Осинского уезда, приехавшего в Пермь на курсы хорового пения. Впоследствии, благодаря любезности А. Д. Городцова, я получил для снятия копии сборник духовных стихов, пожертвованный г. Еловиковым в Пермский комитет попечительства о народной трезвости. Здесь не нашлись все стихи, мелодии которых мною записаны; но зато оказались стихи очень любопытные, не встречавшиеся доселе в литературе, например, «Стих о пьянице» (начало: «Стоят бочки дубовыя, на них обручья березовыя»), разговор Хмеля с Табаком и другие.

Пока у меня определилось решение поехать в Поморье, прошло в расспросах несколько дней, и я не мог уже поспеть в Архангельск к четвергу 5 июня, когда выезжал в Поморье ближайший пароход. Пришлось ждать следующего четверга (так как пароход в Поморье ходит один раз в неделю), т. е. 11 июня. Из былинных местностей я выбрал Поморский берег потому, что из лежащих на нем селений записи былин были ранее произведены лишь в немногих. Из северной части Поморья были известны единичные записи, сделанные мною в г. Кеми и в д. Гридине и Максимовым в с. Ка́лгалакше. Что касается южной части Поморья, то она была обследована весьма детально А. Д. Григорьевым, который сделал записи в г. Онеге, в д. Каменихе и в селах Нюхче и Колежме; но все побережье от Сумского посада до Кеми в былинном отношении совсем не было изведано.

Из Архангельска я выехал 11 июня и был в Сумском посаде 13 числа. 16 и 17 я провел в Пертозере, в 12 верстах от Сумы, где существовал старообрядческий скит, уничтоженный в 1849 г. Впоследствии берега Пертозера и лежащего рядом Тёгозера вновь были застроены кельями старообрядцев. 19 июня я выехал из Сумы и по вновь открытой почтовой дороге приехал в с. Вирьму — первое поселение на побережье по направлению к Кеми. В следующий день я переехал на лодке в д. Сухой Наволо́к, откуда также на лодке 24 июня переправился в с. Соро́ку. 26 числа я ходил пешком в с. Шижню, лежащее в 4 верстах от Сороки. На следующий день на пароходе я выехал из Сороки. Минуя Кемь, где мною была записана одна былина в 1905 г., напечатанная в «Былинах новой и недавней записи» (№ 62), я проехал в д. Гридино, лежащую севернее Кеми, на так называемом Корельском берегу, составляющем продолжение Поморья. В Гридине я провел 8 1/2 дней, с 29 июня до 7 июля, а затем выехал через Архангельск в Москву.

Довольно свежую былинную традицию я нашел лишь в Гридине. Что касается южной части Поморья, то здесь приходится констатировать присутствие лишь слабых следов былевой поэтической старины. Из сравнения моих записей с материалом, собранным А. Д. Григорьевым в местностях, лежащих к югу от Сумского посада, видно, что в последних уцелело гораздо больше былин, нежели в селениях, лежащих к северу. Из 15 сюжетов, записанных Григорьевым, мне попались лишь 5 сюжетов: «Илья Муромец и разбойники», «Мать продает сына Ивана», «Туры и турица», «Князь, княгиня и старицы» и «Князь Дмитрий и его невеста Домна». Если даже к этим старинам прибавить записанную мною ранее в Кеми былину о Дунае и слышанные на Пертозере две старины: 1) «Василий и Снафидушка», 2) «Царь Соломон», все же количество сюжетов, бытующих между Сумой и Кемью, дойдет лишь до 8. А. Д. Григорьев имел возможность записать 3 варианта старины об Иване Грозном и его сыне; я же мог услышать от пожилой крестьянки из Сороки лишь воспоминание о том, что когда-то ее покойный отец пел эту старину.

Итак, в области Поморья между Сумским посадом и Кемью приходится констатировать лишь слабые следы былинной традиции. Что касается д. Гридина, лежащей верст на 150 к северу от Кеми, то там былины сохранились в сравнительной свежести. В Гридине я не нашел выдающихся певцов былин, но последние известны там многим крестьянам. Я записывал старины от 10 крестьян и крестьянок; в действительности сказителей в Гридине вдвое больше, но многих я не застал в деревне.

В Гридине мною записаны следующие 23 сюжета: «Исцеление Ильи Муромца», «Первая поездка Ильи Муромца», «Бой Ильи Муромца с двоюродным братом», «Бой с Идолищем», «Бой с царем Каином», «Бой с разбойниками», «Добрыня и змея», «Савул и его сын», «Князь Роман и Марья Юрьевна», «Потык», «Дунай», «Козарин», «Иван Касьянович (= Годинович)», «Мать продает своего сына», «Василий Буславьевич», «Сотко», «Щелкан Задудентьевич», «Соломан и Василий Охулович», «Князь Дмитрий и его невеста Домна», «Князь, княгиня и старицы», «Мать князя Михайлы губит его жену», «Василий и Софьюшка», «Иван Грозный и его сын». Кроме этих 23 сюжетов, в Гридине же мною были записаны ранее следующие былины: «Михайло Данилович», «Котянко (иначе Хотенко) Блудович», «Оксёнко» («Былины новой и недавней записи», №№ 44, 89, 98), а затем известны еще две былины, которые мне не удалось записать: «Неудавшаяся женитьба Алеши Поповича», «Соловей Бутылович (= Будимирович) и Завада Путятична».

Таким образом, число былинных сюжетов, известных в Гридине, доходит до 28. Но гридинские былины любопытны не только по своему числу, но и по оригинальности как текстов, так и напевов. Напевы здешних былин не похожи ни на какие напевы других былинных местностей; способ исполнения их, с особенными ударениями на неударяемых слогах, также весьма оригинален. Что касается текстов, то они также отличаются от большинства известных в Олонецкой и Архангельской губерниях былин как по именам, так и по подробностям повествования. Особенное внимание обращает на себя вторая половина былины о Щелкане Задудентьевиче, не находящая себе вовсе соответствия в вариантах олонецких и Кирши Данилова, а также былина о Савуле и его сыне, совершенно неожиданно оказавшаяся на северо-западе, между тем как до сих пор лишь были известны два восточных пересказа: Симбирской губернии и в сборнике Кирши Данилова; в новой записи есть черты и того, и другого пересказа, но с ее помощью легко выделить в сибирском пересказе позднейшие прибавки и искажения.

В общем обследованная мною местность стоит ближе в былинном отношении к Олонецкой губернии, нежели к другим местностям Архангельской губернии, за исключением разве Терского берега.

Было бы важно проследить, с какого времени былинная традиция идет на западном берегу Белого моря. Первые русские поселения здесь, по-видимому, относятся к XV в. По крайней мере, Сумский посад, с. Вирьма, устье р. Выга (т. е. теперешнее с. Сорока) и Кемь принадлежали новгородской фамилии Борецких.[725] В XVI в. Сумский посад и с. Вирьма принадлежали Соловецкому монастырю, что видно из грамот 1564 г. и 1548 г.[726] Что касается местностей к северу от Кеми, то они, по-видимому, еще не были колонизованы до конца XV в.: так можно думать потому, что с. Варзуга, лежащее на Терском берегу, в известии 1419 г. названо «Корельским погостом в Арзуге», а в грамоте 1471 г. — «Корелой Варзугской».[727] Но в первой половине XVI в. русское население проникло уже за северный полярный круг: в известии 1526 г. упомянуты поморцы (вместе с лопянами), жившие при устье р. Нивы у Кандалакшской губы;[728] именно в этом году была построена церковь в селе Кандалакше.

Относительно деревни Гридина, кажется, нет никаких старых известий. Но по многим признакам она — весьма древняя. Прежде всего нужно указать на то, что некогда здесь находились соляные варницы и велось крупное хозяйство: это видно из того, что часть поселения ближе к морю и теперь еще носит название Варницы, и из того, что между этой Варницей и устьем реки Гридинки до сих пор сохранились следы проезжей дороги, для сооружения которой некогда приходилось удалить валуны весьма солидных размеров. С другой стороны, о древности Гридина свидетельствует само его название. Оно происходит, несомненно, от личного имени Гридя. Мне известно пятеро лиц с этим именем — и все они упоминаются или во второй половине XV в., или в начале XVI в. (1507 г.[729]). Гридя, попов сын, Антоманов в семидесятых годах XV в. писал две грамоты, касающиеся местностей в устье Северной Двины,[730] следовательно, недалеко от Поморья.

В конце XV в., в 1496 г., близ Сумы, на р. Суме, упоминается деревня Гридинская Шильникова;[731] быть может, этот самый шильник Гридя и был основателем Гридина.

В источниках XVII в. в Поморье упоминаются следующие русские поселения: волость Кандалакша, погостишко Княжая Губа, волость Ковда, волость Кереть, погост Чюпа, погост Черная Река, деревни Новоприбылая на Елетьозере и Новоприбылая на Керетьозере, волостка Кушрека, волость Малая Шуйка, волостка Варзогоры и волость Усть реки Онеги.[732]

Отсюда видно, что Поморье, начавшее заселяться русскими с первой половины XV в., когда был основан Соловецкий монастырь (1429 г.), в XVII в. имело не менее русских поселений, нежели в настоящее время; следовательно, процесс колонизации Поморья в XVII в. был закончен. Но из этого нельзя делать заключение, что былинный репертуар поморов не пополнялся впоследствии новыми произведениями. Хотя нет оснований думать, что таких произведений появилось в Поморье много, но у меня есть одно указание на весьма позднее появление одной былины.

В Сумском посаде, представляющем собою довольно видный культурный центр Поморья, я напал на следы любопытного факта, отмеченного Гильфердингом,[733] — что одна из сказительниц на Кенозере (Каргопольского уезда) распевала в качестве «старинки» сербскую былину «Иово и Мара» в переводе Щербины. В Сумском посаде лет 35—40 тому назад дети распевали эту былину по книге «Пчела»; что же касается напева, то он кем-то был придуман и передавался от одних детей к другим. В 1903 г. я слышал эту же «старинку» на Терском берегу, в с. Поное.

Гильфердинг, слышавший сербскую былину на Кенозере, думал, что щербиновская «Пчела» была завезена туда. Теперь скорее можно думать, что «Иово и Мара» попали как на Кенозеро, так и на Терский берег, из культурного центра, каким является Сумский посад, имеющий даже Мореходное училище.

Кроме былин, я записал значительное число духовных стихов (50 №№). Духовные стихи хорошо сохранились по всему Поморью. Поморы не имеют нужды ходить по разным странам каликами, так как они слишком для того зажиточны, но тем не менее они хранят в своей памяти немало стихов. Так как термин «старина» в Поморье мало распространен, то обыкновенно былины не отличаются певцами от стихов. В селах Вирьме и Шижне мною записано 9 стихов от прохожих калик, так называемых «каргополов», из Каргопольского уезда, с р. Онеги. Эти стихи значительно отличаются и по мелодии, и по тексту от местных поморских стихов.

Что касается последних, то их можно разделить на два разряда: 1) одни стихи поются на память и не отличаются певцами, как я упомянул, от былин, — стихи более народного характера; 2) другие поются по так называемым «стиховникам», т. е. рукописным сборникам, грамотными старообрядцами. Стиховники я находил преимущественно у скитниц, которые с некоторым пренебрежением отзывались о «старинах»; впрочем, на Пертозере я встретил одну девушку, обладательницу стиховника, которая, умея вычурно, архаически (выговаривая е за э) петь стихи из стиховника, в то же время знала три старины: «Князь Дмитрий и его невеста Домна», «Василий и Снафидушка», «Князь, княгиня и старицы». В тех же пертоозерских кельях живет старушка А. Г. Ротмистрова (при мне ее не было дома), которая, по рассказам, знает былины об Илье Муромце и о царе Соломоне. Кроме того, надо заметить, что в одном стиховнике, принесенном на Пертозеро из Выг-Островского скита (близ с. Сороки), я нашел, наряду со стихами книжного характера, довольно старую запись чисто народного стиха об Алексее Божьем Человеке.

Всего в течение летней поездки 1909 года мною записано 100 народных произведений: 50 духовных стихов, 40 старин (из них 4 исторических песни) и 10 обрядовых песен. Мелодии записаны посредством фонографа.

Кроме того, собраны материалы по диалектологии и лексике в селениях: Суме, Вирьме, Сухом Наволоке, Сороке и Гридине.[734]

А. В. Марков <ПЕРЕЧЕНЬ МЕСТ ЗАПИСИ, ИСПОЛНИТЕЛЕЙ И ТЕКСТОВ, ЗАПИСАННЫХ ОТ НИХ В 1909 ГОДУ>

Вятской губернии, Елабужского уезда, с. Пьяный Бор.

I. Александра Максимовна Холкина, родом из Чегонды. 1. Песня Взятие Казани — 27 мая.

II. Василий Кириллович Еловиков, Пермской губернии, Осинского уезда Маркетовской волости, с. Екатерининского. — 31 мая. Стихи: 2. Песня хлыстов: Взирай с прилежанием, тленный человече (см. 50). 3. Осада Соловецкого монастыря. 4. «По грехом нашим». О пришествии Антихриста. 5. = 2. 6. Иосиф Прекрасный: «Кому повем» (см. 51). 7. Плач Иасафа царевича. 8. «Прошу выслушать мой слог». 9. Стих Соловецких монахов: «Ко кимвалях во Давыдских». 10. «Ах вы голуби». 11. Об Адаме: «Праведное солнце» (см. 42).

Поморье. — 18—19 июня.

Архангельской губернии, Кемского уезда, Сумский посад.

III. Ростовцевы, Анна и Авдотья Алексеевны. 12. Песня у́тушная: Офицерик, офицерик, офицер молодой. 13. Песня у́тушная: Уж ты улиця, улиця моя. 14. Свадебная «Большое виноградье»: «Середи было Китая, славна города». 15. Свадебная «Ишше молодца матушка в воскрисеньё споро́дила». 16. Стих: Князь Дмитрий и Домна Александровна. 17. Игрищная песня: «У реки было реченьки, иихи!» 18. Утушная песня: «Вдоль по улици любезной (2) он похаживал».

IV. Олонецкой губернии, Каргопольского уезда, Александровской волости, дер. Бабино.

Стихи Калики Попова. — 19 июня. 19. Рождество Христово: «Девица пречистая». 20. «Расплачется душа моя». 21. Рождество Христово: «Христос Спаситель». 22. Алексей Божий человек. 23. Лисафия и Егорий Храбрый (см. 35).

V. С. Вирьма, Кемского уезда. Н. М. Дементьева. — 19 июня. 24. Христос-младенец и милостливая жена. 25. Заповедь Богородицы (Калика и Богородица). 26. Егорий Храбрый. 27. Князь Дмитрий и Домна Александровна.

Песни, напевы в с. Вирьма от двух девушек и одной женщины, Марьи. 28. Утушная песня: «За убраныма столамы». 29. Пля́сальня песня: «С-под налету птиченка». 30. Пля́сальня песня: «Право, маменька, тошненько, Государыни родима, тяжеленько». 31. Пля́сальня песня: «По задворьицю бежит почта».

V. Дементьева. — 19 июня. 32. Илья Муромец и разбойники. 33. Вознесение Христово. 34. Туры, вы туры, малы детоцьки! (VI. Слова записаны от П. Т. Корольковой, из Сумского посада).

IV. Калика Попов. 35. Михайло Архангел.

V. Дементьева. 36. Свадебная песня: Малое виноградье. 37. Лазарь (без слов). 38. Мать продает своего сына Ивана (без напева).

VI. Д. Пертоозеро, бывший старообрядческий скит. — 16—17 июня. Стиховники: 39. Стихи о страстех Господних и о плачи пресв. Богородицы. «Со страхом мы, братие, мы послушаем». 40. Стих Алексия человека Божия. 41. Идет старец из пустыни (ср. 52). 42. Стих о Адаме (см. 11). 43. Стих о исходе души от тела. 44. Стих на воспоминание грозныя смерти.

Деревня Сухой Наволо́к, Кемского уезда, при устье Кузреки. — 22 июня.

VII. Смагина, Марья Алексеевна. 45. Илья Муромец и разбойники (не кончено). 46. Князь, княгиня и старицы. 47. Лазарь.

VIII. С. Сорока, рукопись старообрядки Анны Ивановны Труфановой. — 25—26 июня. 48. Стих о пришествии Господа нашего Исуса Христа: «Господь грядет в полунощи». 49. Стих о небесной радости и о веселии: «Взыди ты, человече, на Сионскую гору». 50. Стих о посечении смерти: «Взирай с прилежанием» (см. 2). (Напечатан на листе). 51. Стих плача Иосифа Прекрасного (см. 6). 52. Стих о некоем пустынице старце. Зело полезно (ср. 41). 53. Стих о пустынном уединении.

IX. Олонецкой губернии, Каргопольского уезда, с. Конёво (Александрово). — 26 июня.

Королев и Крайный. 54. Богатый и Лазарь. 55. Заповедь Богородицы (Трудник и Пятница). 56. Христово распятие.

Д. Гридино, Кемского уезда Поньгамской волости.

X. Александр Семенович Мяхнин (сын Семена Абрамовича). — 29 июня. 57. Потык Иванович. 58. Козарин Петрович. 59. «Птенцы горько слезы лили» (стих).

XI. Авдотья Петровна. — 1 июля. 60. Роман и Марья Юрьевна. 61. Мать кн. Михайлы губит его жену. 62. Князь Дмитрий Васильевич и его невеста Домна. 63. Алексей, Божий человек. 64. Козарин.

XII. Две девочки, обе Александры, лет 12—13. 65. Михайло архангел. 66. Рождество Христово (поют в Рождество; пели двое девочек). 67. «Шла Божья мати»: Сон Богородицы (дважды). 68. Страшный Суд. «Плачу и рыдаю» (дважды).

XIII. Парасковья Ивановна Иванова. — 2 июля. 69. Вознесение Христово. 70. Сон Богородицы (см. 94). 71. Василий и Софьюшка. 72. Князь Роман и Марья Юрьевна. 73. Мать продает своего сына.

XIV. Августа Тимофеевна Иванова. — 3 июля. 74. Бой Ильи Муромца с двоюродным братом. 75. Илья Муромец и Идолище. 76. Илья Муромец и разбойники.

XV. Авдотья Михайловна. 77. Егорий Храбрый. 78. Князь, княгиня и старицы. 79. Козарин.

XV. Василий. 80. Как ленивый стал трудиться, стих.

XVI. Пола́га (Полагея). 81. Заповедь Пятницы (Трудник и Пятница). 82. Потык.

XVII. Рукопись. 83. Страшный Суд.

XVI. Полага. — 5 июля. 84. Князь, княгиня и старицы. 85. Вознесение Христово (без слов, см. 69).

XVIII. Иван Матвеевич. 86. Илья Муромец и царь Каин. 87. Первая поездка Ильи Муромца. 88. Щелкан Задудентьевич. 89. Иван Грозный и его сын Федор. 90. Сотко. 91. Иван Касьянович (Годинович). 92. Василий Буславьевич; см. после № 100. 93. Добрыня и змея.

XIX. Иринья Филиппьевна Горшкова, старушка-вдова, лет шестидесяти. — 6 июля. 94. Сон Богородицы (см. 70). 95. Мать князя Михайла губит его жену. 97. Дунай (начало). 98. Соломан и Василий Охулович.

XX. Авдотья Максимовна, золовка Парасковьи Ивановой, девушка лет тридцати. 96. Виноградье, свад. велич. песня.

XX. Авдотья Максимовна и Августа вместе сказывали: 99. Иван Грозный и его сын Федор.

XXI. Иван Тарасович Мяхнин. 100. Исцеление Ильи Муромца и бой с двоюродным братом.

7 июля: 101. Савул и его сын.[735]

Карта: места записей А. В. Маркова на побережьях Белого моря.

ПОСМЕРТНЫЕ ОТЗЫВЫ О ТРУДАХ А. В. МАРКОВА