Бэль, или Сказка в Париже

ГЛАВА 8

Егор Алексеевич встретил внука, прибывшего из Петербурга, праздничным ужином и бутылкой армянского коньяка, а потом с нетерпением принялся потрошить добытый Егором архив.

Неожиданно для старого академика архив этот оказался довольно объемистым. Здесь было немало всевозможных документов, скрепленных не только чьими-то подписями, но и гербовыми печатями. Имелись даже две закладные на дом. А письма, лежащие в пожелтевших от времени конвертах, были адресованы не только Софье, но и другим членам семьи, однако главной ценностью был поблекший от времени дневник Софьи, хоть и не полностью, но все же его можно было прочесть.

У Егора Алексеевича прямо-таки глаза разбегались, Егор с видом победного превосходства поглядывал на деда.

— Начни вот с этих трех писем, — сказал он, — я пометил их крестиком. Думаю, это как раз то, что должно представлять для нас с тобой особый интерес!

— А дневник?

— В дневнике тоже имеются очень интересные вещи, я штудировал его всю ночь, пока ехал в поезде.

Егор Алексеевич вопросительно взглянул на внука.

— Ну, например, в откровениях Софьи я вычитал, что ее любовник, некий таинственный Р. П. А., по всей видимости, был хорошим другом мужа твоей бабушки Елены, то бишь твоего родного деда, Вячеслава Дмитриевича Уварова. Сначала Софья с отчаянием признается самой себе, что безумно в него влюблена. Вот здесь, почитай. — Егор открыл дневник в том месте, где сделал свою первую закладку.

«…Вот и балу конец, а мысли о нем по-прежнему не дают мне покоя. Как уснуть сегодня, подскажи мне, Господи! Помоги мне, рабе твоей, объятой великим грехом! Отведи чары от неуемных глаз моих, что без устали смотрели сегодня весь вечер в его сторону! Усыпи уста мои, находящие сладость в беспрестанном повторении имени его! Ах, голубчик мой, Р. П. А., светоч души моей! И зачем только Вячеслав привел Вас к нам в дом! Да и могло ли быть иначе, коль Вы его друг?! А я? Что ж я? Увидела и влюбилась! Такова, видно, судьба моя греховная!»

— Да! — воскликнул Егор Алексеевич. — Вот это любовь! — Интересно, как это Валентина отважилась дать тебе дневник своей прабабки, где записаны такие интимные откровения. Я бы на ее месте даже из чувства простой женской солидарности не отдал это мужчине!

— Во-первых, я убедил ее, что вплотную хочу заняться нашим семейным древом, восстановить все его веточки, постараться распутать их всевозможные хитросплетения. Для этого по крупицам собираю все, что только возможно. И это, скажу тебе, вызвало у нее большое уважение. Она похвалила мои начинания, хоть немало и удивилась тому, что у меня возникло такое желание. И потом, она, похоже, вовсе не читала дневник! Архив хранился у нее на даче, на чердаке, в старом бабкином сундуке, к которому она никогда не прикасалась. Сказала, что руки не доходили.

— На наше с тобой счастье! — обрадованно заметил Егор Алексеевич.

— Ну да! Успели!

— Рассказывай, что еще ты там раскопал.

— Далее Софья пишет о Р. П. А. точно в таком же духе. Кается, мучается, но продолжает говорить о своем безумном влечении к нему. Однако взаимностью своего возлюбленного Софья, по всей видимости, не пользовалась.

— Как так? — удивился Егор Алексеевич. — А как же то письмо из архива Елены?

— Прости, дед, я не так выразился. Мне надо было сказать, что Софья долго не пользовалась его взаимностью. Вплоть до того самого момента, когда ее отец вернулся из Тибета вместе с тремя своими картинами. Вот посмотри-ка, что она пишет об этом.

И Егор перевернул несколько страничек дневника до второй закладки.

«…Ах, как я счастлива! Мое сердце трепещет от впечатлений сегодняшнего вечера. Но прежде, не забегая вперед, хочу рассказать о папе, ибо я за суетой уже четыре дня не открываю своего дневника.

Папа вернулся наконец из Тибета! Он полон сил, здоров и выглядит гораздо моложе, чем прежде. Чудеса, да и только! Если бы я не видела это его сказочное преображение своими глазами, ни за что не поверила бы, что такое возможно! Мало того, папа привез три великолепные картины, и, по моему мнению, да и не только по моему, они являются самыми лучшими из всех его работ. После его возвращения к нам на Мытную три дня потоком текли посетители, чтобы засвидетельствовать папе свое почтение и взглянуть на его новые работы, о которых уже пошла молва!»

Егор, следивший за чтением деда, остановил его:

— Дальше Софья приводит описание всех трех картин, и, думаю, это ты с удовольствием почитаешь потом.

И он перевернул еще пару страниц.

— Вот! Читай отсюда, — сказал он.

«…А сегодня мы устраивали бал в честь возвращения папы. Бал как бал, если взглянуть на него глазами всех собравшихся. Но только не моими, ибо сегодня П.А. вдруг, а может и не вдруг, соизволил облагодетельствовать меня своим вниманием. Я танцевала с ним, и даже не один раз! Он ангажировал меня на две мазурки и вальс. Ангажировал в самом начале бала! О господи, я не поверила ушам своим, когда услышала эту божественно прозвучавшую из его уст просьбу: «Софья Николаевна, не будете ли вы так любезны…» — Ах, от предчувствия его объятий, прикосновения его рук к моим рукам, ощущения его дыхания над моим виском мне чуть не сделалось дурно! — «…Не будете ли вы так любезны и не позволите ли ангажировать вас».

Еще бы мне не позволить! По-моему, я ответила «да» прежде, чем он успел закончить свое приглашение! Или мне так кажется теперь? Право, не знаю!

Он танцевал со мной, и я была счастлива! Так счастлива, как давно уже не бывала! Или, вернее, я вообще никогда не бывала так счастлива! Однако танцы наши пронеслись, как единый короткий миг. И вдруг, о Боже! По окончании бала я поймала на себе любопытный взгляд П.А. Встретившись с ним глазами, я стушевалась, никак не ожидая его пристального к себе внимания, а он, заметив это, тотчас же улыбнулся мне, после чего направился к папеньке попрощаться.

Сегодня я не буду спать всю ночь, ибо возбуждена произошедшим до бесконечности, а коль и усну под самое утро, то только с воспоминанием о прощальной улыбке П. А.»!

Дочитав до этого места, Егор Алексеевич вопросительно взглянул на внука:

— Говоришь, он обратил на нее внимание с появлением прадеда?

— Вот именно.

— Угу! Значит, он?

— Думаю, что он. Ты дальше почитай, как быстро завязываются их отношения! Вот тут у меня есть несколько закладок, читай, читай.

«…П.А. сегодня приехал к нам в поместье, где мы находимся уже неделю. Он ворвался в дом как ветер и, пройдя в гостиную, первым делом устремил свой взор на меня. Он был полон нетерпения, желания остаться со мной наедине и объясниться. Я сразу это почувствовала и почему-то испытала не только смятение, но и страх вместо ожидаемой радости.

Я даже вышла из гостиной, почувствовав свою неготовность к его немому призыву, ибо мне нужно было в одиночестве осознать, что происходит с моими чувствами в этот миг. Я прибежала в свою комнату и, смятенная, бросилась на кровать! Что со мной? Откуда взялась эта паника, почему я испугалась того, о чем беспрестанно грезила, чего с надеждой ждала уже много времени?

Ответ пришел сам собой. И это, к моему великому стыду, не было угрызение совести иди чувство вины перед мужем. Страх нарушить заповедь Господню? Нет, это был страх, связанный с новой, завязывающейся между нами обоюдной любовью, неизбежность которой я только что почувствовала. Что сулила она мне? Наверное, ничего хорошего, раз меня одолел такой страх перед ней! Вот оно! Меня тревожило предчувствие неизбежного, в которое я готова была броситься вся без остатка! Смятение мучило меня еще какое-то время, однако я, со свойственным мне упрямством, нашла в себе силы прогнать его прочь. П.А., любимый мой, неужели?.. Я закрыла глаза, и от одного только представления образа его у меня отлегло от сердца.

После вечернего чаепития как-то быстро свечерело. Розовый закат, нависший над домом неровной кромкой, туманно потускнел, и вечер, расплывшись над верандой, продолжал одаривать нас накопившимся за день зноем, прилетающим с порывами ненавязчивого ветерка. Я многозначительно взглянула на П.А., после чего нарочно вышла в сад. Через некоторое время он последовал за мной, где и произошло наше первое объяснение. Он уверял меня, что к нему пришло большое чувство, что он прозрел наконец, почувствовав мою любовь, и теперь готов склонить перед нею голову. О Боже! Он наклонился ко мне и прикоснулся губами к моей щеке! Я чуть было не потеряла рассудок от счастья! А потом, обвив руками его шею, я прильнула к его губам, и он стал меня целовать.

И вдруг… Вот напасть! Через мгновение послышался какой-то шорох в саду, и мы отпрянули друг от друга, а потом, увидев нашего кота Капитона, засмеялись».

Егор Алексеевич поднял уставшие глаза от дневника и, сняв очки, протер их носовым платком.

— Конечно, ему от нее что-то понадобилось! Это же видно невооруженным глазом!

— Вот именно! — согласился Егор. — Далее Софья пишет о своих встречах с ним, полных любви, однако сетует, что они происходят не так часто, как она того желает. Ей явно не хватает его внимания, но она, слепо веря в его любовь, оправдывает долгое отсутствие возлюбленного любыми, даже самыми неубедительными причинами. Дальше и того хуже. Он заставляет ее тосковать, и вообще, из ее несчастных исповедей я сделал вывод, что он держал ее на привязи, словно цепную изголодавшуюся собаку, которой изредка подбрасывают сахарную косточку, чтобы еще больше разжечь аппетит.

— Ну и сравнения у тебя, внучек! — засмеялся Егор Алексеевич.

— Зато не в бровь, а в глаз!

— Это уж точно!

— А теперь, дед, отложи-ка дневник в сторонку и почитай вот это письмецо.

— Что там?

— Р.П.А. пишет Софье некими намеками, и сдается мне, что речь идет именно о картинах.

Егор Алексеевич вновь надел очки.

«…Здравствуй, Софи! Прежде всего хочу попросить прощения за то, что не имел возможности навестить тебя в тот четверг, о котором мы договорились на последнем нашем свидании. Я был в отъезде по важным делам моего друга Савельева Сергея Петровича, которому требовалась моя протекция в неких Петербургских кругах, и вернулся только в эту субботу. Но не печальтесь понапрасну, мой свет, ибо я буду у Вас с визитом уже на следующей неделе. А теперь хочу напомнить Вам о нашем договоре, любовь моя. Планы наши, очевидно, слегка поменяются. Однако это будет касаться времени, и более ничего. Ибо по вновь возникшим обстоятельствам, связанным с поспешным отъездом некоего завязанного с нашим делом человека, нам придется переменить наши планы всего лишь с субботы на четверг. Хочу предупредить Вас об этом заранее, чтобы Вы настроились на это не спеша и загодя приобрели в этом уверенность. И еще, любовь моя, сообщаю Вам, что уже несколько раз приглядывал для Вас обещанное кольцо в ювелирных магазинах, но пока так и не сделал выбора, достойного Вашей прелестной руки! На сем прощаюсь с Вами, моя любимая Софи! До скорого свидания, которого жду с большим нетерпением!

Ваш покорный слуга Р.П.А.».

Егор Алексеевич отложил письмо и покачал головой.

— Ну, что ты на это скажешь? — поинтересовался Егор.

— Это он, ты прав на сто процентов!

— Конечно! Вот читай дальше, что он ей за это посулил! — Егор протянул деду второе письмо.

«…Здравствуйте, Софи! Прежде всего хочу пожаловаться, что я без Вас очень скучаю, но обстоятельства всякий раз складываются так, что я вынужден откладывать и откладывать свою поездку в Москву. Также хочу сообщить Вам, любимая, что беспокойство Ваше по поводу осуществления дальнейшего нашего плана совершенно безосновательно. Просто у меня для этого мероприятия еще недостаточно денег. Ведь я получил от нашего заказчика пока только одну четвертую часть от обещанного! А Вы, Софи, должны понимать, что значит купить в Англии приличный дом».

— Дальше можешь пожалеть глаза и не читать! — сказал Егор. — Он пишет ей о петербургских светских сплетнях и еще о всякой чепухе, не имеющей отношения к тому, о чем идет речь в самом начале письма!

— Так, так! Значит, наша Софья ценою папиных картин решила укатить с милым в Англию, и наверняка он обещал ей сделать это тайно. Вот уж поистине женщины в любви становятся слепыми! Ну как она могла поверить, что он решится на такое ради нее! Неужели она надеялась, что этот ловелас захочет вот так запросто изменить свой образ жизни?!

— Ну! — Егор многозначительно развел руками. — Это еще цветочки! — сказал он, интригуя деда.

— Что?

— А почитай-ка теперь снова дневник!

«…Господи! За что ты дал мне такое испытание?!

Я дрожу уже который день подряд, вспоминая увиденное, и думаю, что не смогу вытравить эту мерзость из своей памяти до конца дней моих! Что же ты наделал, П. А.? Зачем разбил мою жизнь на мелкие осколки несостоявшейся любви, разочарования, предательства и обмана?! Ради чего ты заставил меня совершить величайший грех? Ради того, чтобы, и так изрядно настрадавшись, я могла еще и это увидеть своими собственными глазами?! Клянусь, мне было бы легче, если б ты просто разлюбил меня через некоторое время! А это! Как снести такое, ума не приложу! Я, видно, скоро сойду с ума, ибо, закрыв глаза, всякий раз вижу одно и то же: ты в объятиях этого нечестивого чужеземца Ку-Льюна! Господи! Я не знаю, что может сравниться с этим по дикости своей! Неужто все это время мне приходилось делить тебя с ним?! Господи, какое неслыханное кощунство!»

— Ну и гусь! — воскликнул Егор Алексеевич! — Ну и гусь!

— Угу! — подтвердил Егор. — Голубчик-то оказался и впрямь голубым! А что за имя такое — Ку-Льюн? Китайское или корейское?

— Может быть, и индусское! — высказал предположение Егор Алексеевич. — И я полагаю, что этот тип каким-то образом связан с Тибетом.

— Почему?

— Я как-то давно читал статью о тибетских ламах, для которых характерны имена с подобными приставками — Ку, Су, Нью и тому подобное, а потом не забывай, что прадед к тому времени уже побывал в Тибете!

— Вполне логично!

Егор Алексеевич покачал головой:

— Да! Обработали Софью по полной программе эти любовнички! Ладно, каково резюме, Егорка, расскажи мне своими словами. — Егор Алексеевич отодвинул от себя последнее письмо, приготовленное внуком. — Не стану я больше читать, буквы еле угадываются, глаза от напряжения уже совсем устали.

— В последнем, прощальном, письме Р.П.А. сообщает, что уезжает на долгие годы во Францию, только и всего! Выходит, то, что картины наши всплыли со дна именно во Франции, вполне закономерно!