Белый отряд

Глава XXIV Как с востока прибыл странствующий рыцарь

Мы уже говорили, что арена для турниров в Бордо находилась на луговине возле берега реки и ею пользовались в тех случаях, когда другая, против аббатства св. Андрея, оказывалась недостаточно просторной. Восточным своим краем луговина упиралась в пологий склон; летом он был покрыт густой зеленью виноградников, но сейчас на нем лишь уныло темнели коричневые ограды. Поверху вилась белая дорога, уводившая в глубь страны и обычно пестревшая путниками, однако сейчас почти безлюдная, ибо турнир привлек все население округа. И странно было видеть такое огромное скопление людей, а вдали над ним эту пустынную проезжую дорогу, суровую и безлюдную, уходившую вдаль белой узкой черточкой, терявшейся среди холмов.

Если бы кто-нибудь вскоре после начала турнира взглянул на эту дорогу, он заметил бы на очень большом расстоянии две светлых точки, вспыхивавших и мерцавших в лучах тусклого зимнего солнца. Через час они приблизились, стали яснее, наконец оказалось, что это отблески света на шлемах двух всадников, скакавших во весь опор в сторону Бордо. Еще через полчаса уже можно было различить все детали их снаряжения и доспехов. Первый, вооруженный рыцарь сидел на каурой лошади с белым пятном на груди и на лбу. Он был мал ростом, но очень широк в плечах, забрало было опущено, на простом белом плаще и скромном черном щите отсутствовали какие-либо геральдические знаки. Второй всадник, как видно, его оруженосец и адъютант, был не вооружен, лишь голову его прикрывал шлем, да в правой руке он держал очень длинное и тяжелое дубовое копье, принадлежавшее хозяину. В левой были зажаты поводья не только его собственной лошади, но и рослого вороного боевого коня, в полном снаряжении скакавшего рядом с ним. Эти три коня и двое всадников, как видно, торопились на турнир, и труба оруженосца, зазвучавшая, когда его рыцарь выехал на арену, прервала раздачу призов и отвлекла внимание и интерес зрителей.

— Ха, Джон, — крикнул Принц, вытягивая шею, — кто этот рыцарь и что ему нужно?

— Честное слово, сир, — ответил Чандос, на лице которого было написано бесконечное удивление, — по-моему, это француз.

— Француз! — повторил дон Педро. — А откуда вы это знаете, лорд Чандос, если на нем нет геральдических знаков — ни на платье, ни на шлеме?

— По его латам, сир, они круглее на локтях и на плечах, чем у рыцарей Бордо или у англичан. Я мог бы счесть его итальянцем, если бы его шлем был более покат, но я готов поклясться, что эти пластины были сварены между Бордо и Рейном. Вон его оруженосец, и сейчас мы узнаем, что заставило его перейти границу.

Тем временем оруженосец въехал рысью на траву за оградой, остановил коня прямо перед помостом принца и вторично протрубил в свой рог. Это был человек широкий в кости, с черной густой бородой и развязными манерами. Протрубив в рог, он сунул его за пояс, проехал среди гасконских и английских рыцарей и приблизился к Принцу и его свите на длину копья.

— Я явился, — возгласил он хриплым низким голосом и с резким бретонским акцентом, — как оруженосец и герольд моего хозяина, весьма отважного воителя и вассала великого и могущественного монарха Карла, короля Франции. Мой хозяин услышал, что здесь состоится турнир и есть возможность добиться почетного успеха, поэтому он приехал и просит, чтобы какой-либо английский рыцарь удостоил его, ради любви своей дамы, сразиться с ним на острых копьях, палицах, боевых топорах или кинжалах. Однако он приказал мне передать, что будет биться только с истинным англичанином, а не с каким-нибудь ублюдком, который и не англичанин и не француз, говорит на языке одного из них, а сражается под знаменем другого.

— Сэр! — воскликнул Де Клиссон громовым голосом, а его соотечественники схватились за свои мечи. Однако оруженосец не обратил никакого внимания на их разгневанные лица и продолжал излагать поручение своего хозяина.

— Он готов сразиться, сир, — заявил оруженосец, — хотя его конь и прошел сегодня немало миль, и притом галопом, так как мы опасались опоздать на турнир.

— И вы действительно опоздали, — сказал Принц, — приз сейчас будет вручен; однако я не сомневаюсь, что кто-нибудь из этих джентльменов не откажется ради чести сразиться с французским рыцарем.

— Относительно приза, государь, — заметил сэр Найджел, — полагаю, что выражу общее мнение: пусть французский рыцарь увезет его, если честно его выиграет.

— Передайте эти слова вашему хозяину и спросите, с кем из этих вот пяти англичан он пожелал бы сразиться, — сказал Принц. — Подождите, на вашем рыцаре нет герба, и мы до сих пор не слышали его имени.

— Мой хозяин, сир, дал обет пресвятой Деве не называть своего имени и не поднимать забрала до тех пор, пока он снова не окажется на французской земле.

— Но как же мы можем быть уверены, что это не простой слуга, надевший платье и доспехи своего господина, или какой-нибудь рыцарь-негодяй? Ведь одно прикосновение его копья может принести бесчестие достойному джентльмену!

— Это не так, сир, — сурово ответил оруженосец. — Нет на земле человека, который мог бы себя унизить, сразившись с моим хозяином.

— Вы очень смелы, оруженосец, — ответил Принц, — но пока у меня не будет уверенности в том, что ваш хозяин благородного происхождения и носит уважаемое имя, я не могу разрешить лучшим моим рыцарям состязаться с ним.

— Значит, вы отказываете ему, сир?

— Я вынужден отказать.

— В таком случае, сир, мой хозяин повелел мне спросить вас, согласитесь ли вы, чтобы сэр Джон Чандос услышал имя моего хозяина и заверил вас в том, что это действительно человек, с которым и вы сами без унижения для себя могли бы скрестить мечи?

— Я не желаю лучшего.

— Тогда я вынужден попросить вас, лорд Чандос, выйти вперед. Я также передаю вам просьбу, чтобы это имя навсегда осталось тайной, и обещайте, что вы никогда не скажете и не напишете ни одного слова, которое могло бы выдать это имя…

Он сошел с коня и что-то прошептал на ухо Чандосу, отчего тот вздрогнул, пораженный, и с острым любопытством посмотрел на чужого рыцаря, который ехал к дальнему концу арены.

— Неужели это действительно правда? — невольно вырвалось у него.

— Правда, милорд, клянусь в этом святым Ивом Бретонским.

— Я должен был догадаться, — сказал Чандос, задумчиво покручивая ус и все еще глядя на незнакомца.

— Ну как, сэр Джон? — спросил Принц.

— Сир, сражаться с этим рыцарем действительно великая честь, и я прошу у вас разрешения отлучиться, чтобы послать моего оруженосца за моими доспехами; мне бы очень хотелось принять его вызов.

— Нет, нет, сэр Джон, вы уже заслужили столько славы, сколько может достаться на долю одному человеку, и было бы слишком жестоко лишить вас отдыха. Прошу вас, оруженосец, скажите своему хозяину, что мы очень рады видеть его при нашем дворе и что если он хочет освежиться перед схваткой, ему сейчас же подадут вино с пряностями.

— Мой хозяин пить не станет, — сказал оруженосец.

— Тогда пусть назовет джентльмена, с которым он хотел бы сразиться.

— Он удовольствуется этими пятью джентльменами, и пусть каждый выберет оружие по своему желанию.

— Я полагаю, — сказал Принц, — что ваш хозяин — человек благородной души и высокой отваги. Однако солнце уже садится и нам едва хватит света для этого поединка. Прошу вас, джентльмены, занять свои места, ибо мы желали бы посмотреть, будут ли действия незнакомца столь же смелы, как и его слова.

Во время этих переговоров неизвестный рыцарь сидел, словно стальная статуя, не глядя ни направо, ни налево. Он сменил коня, на котором приехал, и теперь сидел на том рослом вороном жеребце, которого вел в поводу оруженосец. Достаточно было взглянуть на его мощные широкие плечи, суровый и замкнутый облик и на то, как он обращается со щитом и копьем, чтобы тысячи критически настроенных зрителей убедились, насколько это опасный противник. Эйлвард, стоявший в первом ряду лучников вместе с Черным Саймоном, Большим Джоном и другими участниками Отряда, обсуждал весь ход турнира с той свободой и знанием дела, каким мог обладать воин, который всю свою жизнь имел дело с оружием и был способен с одного взгляда определить достоинства всадника и лошади. Сейчас он, насупившись, разглядывал незнакомца, и на лице его было выражение человека, силящегося что-то вспомнить.

— Клянусь эфесом! Я уже где-то видел это могучее тело. Но никак не припомню где! Может быть, в Ножане, или это было в Орее? Вот увидите, ребята, этот человек окажется одним из лучших воинов Франции, а искуснее их никто в мире не владеет копьем.

— Это тыканье друг в друга — детская игра, — сказал Джон. — Я бы готов попробовать, и, клянусь черным крестом, мне кажется, я бы справился.

— А что бы ты сделал, Джон?

— Да мало ли что можно было бы сделать, — задумчиво проговорил лесник. — Мне кажется, я начал бы с того, что сломал копье.

— Все стремятся сломать копье.

— Да нет, не об щит противника. Я бы переломил его об мое собственное колено.

— А что ты этим выиграешь, старая туша? — спросил Черный Саймон.

— Таким способом я превратил бы эту дамскую шпильку в весьма удобную дубинку.

— А тогда что, Джон?

— Я перехватил бы рукой или ногой его копье там, куда ему было бы угодно сунуть его, а потом ударом своей дубинки раскроил бы ему череп.

— Клянусь моими десятью пальцами, старина Джон, я бы отдал мою перину, чтобы поглядеть, как ты выступаешь на турнирах и сражаешься на копьях. Это самые галантные и изысканные состязания, и ты заслужил право в них участвовать.

— Мне тоже так кажется, — ответил Джон без улыбки. — Опять же, один может обхватить другого вокруг талии, стащить его с лошади, отнести в палатку и отпустить только за выкуп.

— Отлично! — воскликнул Саймон среди хохота стоявших рядом с ним лучников. — Клянусь Фомою Кентским, мы сделаем тебя распорядителем турниров, и ты будешь сочинять правила для наших состязаний. Но скажи, Джон, кто же та, в честь кого ты будешь так по-рыцарски и храбро сражаться?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, Джон, ведь такой сильный и необычный воин должен сражаться во имя блестящих глаз своей дамы или ее загнутых ресниц, вон даже сэр Найджел сражается в честь леди Лоринг.

— Насчет этого я ничего не знаю, — сказал лучник-великан, смущенно почесывая затылок. — С тех пор, как Мэри обманула меня, я не могу сражаться в честь ее.

— Да это может быть любая женщина.

— Ну тогда пусть будет моя мать, — сказал Джон. — Ей было очень трудно вырастить меня, и, клянусь спасением души, я буду сражаться ради ее загнутых ресниц, ведь у меня сердце болит, когда я думаю о ней. Но кто это?

— Сэр Уильям Бошан. Он очень храбрый человек, но, боюсь, едва ли сидит достаточно крепко в седле чтобы выдержать бой с таким противником, каким, видимо, окажется чужеземец.

Предсказание Эйлварда быстро оправдалось: он еще не успел договорить, как оба рыцаря встретились в середине арены. Бошан нанес своему противнику сильный удар по шлему, но получил встречный удар такой мощи, что вылетел из седла и покатился по земле. Сэр Томас Перси также потерпел неудачу: его щит раскололся, наручень был пробит, а сам он был слегка ранен в бок. Лорд Одлей и незнакомец благородно ударили друг друга по шлемам. Но в то время как неведомый рыцарь остался сидеть на своем коне так же прямо и уверенно, удар его оказался настолько сокрушительным, что заставил англичанина откинуться назад на круп лошади, и, лишь проскакав галопом половину арены, он пришел в себя. Сэр Томас Уэйк был сброшен наземь военным топором — он сам избрал это оружие, — и Уэика пришлось унести в палатку. Эти победы, одержанные столь быстро над четырьмя знаменитыми воинами, взволновали толпу зрителей, которые были изумлены и восхищены. Гром аплодисментов, какими разразились английские солдаты, горожане и крестьяне, показывал, насколько любовь к отважным рыцарским деяниям могла подняться над соперничеством наций.

— Клянусь спасением души, Джон! — воскликнул Принц. Его щеки пылали, глаза блестели. — Это человек высокой отваги и большого мужества. Я никогда бы не поверил, что на земле есть хоть один рыцарь способный победить этих четверых.

— Как я уже сказал, сир, это рыцарь, который может принести нам много чести. Но нижний край солнца уже касается воды, и скоро оно опустится в море.

— Вот и сэр Найджел Лоринг, он пеший, и у него меч. — сказал Принц.

— Я слышал, что он превосходно владеет этим оружием.

— Лучше всех в вашем войске, государь, — ответил Чандос. — Но я не сомневаюсь, что сегодня ему понадобится все его искусство.

В это время противники пошли друг другу навстречу держа на плече свои двуручные мечи. Чужеземец ступал тяжелым и размеренным шагом, а английский рыцарь двигался так стремительно, словно железная раковина лат не сковывала его движений. Когда между ними осталось четыре шага, они остановились, одно мгновение смотрели друг на друга, затем вдруг заработали мечами с таким звоном и звяканьем, как будто два усердных кузнеца стучали по своей наковальне. Вверх и вниз мелькали сверкающие лезвия, описывая один за другим мерцающие круги, мечи скрещивались, сталкивались, отлетали, и при каждом парировании сыпались искры. Сэр Найджел прыгал из стороны в сторону, голову он держал прямо, перо развевалось, а его сумрачный противник обрушивал удар за ударом, свирепо колол и рубил, но ему ни разу не удалось обойти искусного англичанина. Толпа начинала реветь от восторга, когда сэр Найджел опускал голову, чтобы избежать клинка, или легким движением всего тела уклонялся от сокрушительного удара и спокойно смотрел, как меч проносится мимо. И вдруг нужный миг наступил. Француз, вращая поднятым мечом, приоткрыл щель между наплечником и нарукавником, защищавшим предплечье. Сэр Найджел так стремительно всадил туда и тут же выхватил свой клинок, что глаз не успел уловить этого движения, но струйка крови на плече незнакомца и быстро расползавшееся красное пятно на белом плаще показывали место, куда был нанесен удар. Все же рана оказалась незначительной, и рыцарь уже намеревался возобновить поединок, но по знаку Принца Чандос бросил наземь свой жезл, участники состязания подняли оружие, и турнир закончился.

— Самое время положить ему конец, — сказал Принц, улыбаясь. — Я слишком дорожу сэром Найджелом, и, клянусь пятью ранами Христа, если бы повторилась такая стычка, я бы очень опасался за нашего победителя. А что вы думаете, Педро?

— Я думаю, Эдуард, что этот коротышка вполне мог защитить себя. Что касается меня, то я охотно поглядел бы, как такая удачная пара бьется до тех пор, пока в жилах у них есть хоть капля крови.

— Мы должны побеседовать с ним. Такой человек не может покинуть мой двор без отдыха и ужина. Проводите его сюда, Чандос, и если лорд Лоринг отказывается от своих притязаний на кубок, то, конечно, справедливость и честность требуют, чтобы этот рыцарь увез его во Францию, как знак проявленной им сегодня доблести.

В это время странствующий рыцарь, снова вскочивший на своего боевого коня, подъехал галопом к помосту Принца; его раненое предплечье было обвязано шелковым платком, закатное солнце озаряло багряными лучами блестящие латы, а по ровной земле арены за ним бежала его длинная черная тень. Осадив коня, он слегка склонил голову и как бы замер в той суровой замкнутости, с которой держался все время, равнодушный к одобрительным возгласам смелых мужчин и к улыбкам прекрасных женщин, которые приветствовали его с помостов, махая разноцветными платочками.

— Достойный рыцарь, — сказал Принц. — Мы все сегодня восхищались тем великим мастерством и отвагой, какими бог соизволил наделить вас! Я был бы рад, если бы вы побыли при нашем дворе хотя бы недолгое время, пока заживет ваша рана и отдохнут ваши кони.

— Моя рана — пустяки, сир, да и лошади мои не устали, — ответил незнакомец низким суровым голосом.

— Может быть, вы хотя бы вернетесь с нами в Бордо, чтобы выпить за нашим столом чашу муската и поужинать?

— Я не буду ни пить вашего вина, ни сидеть за вашим столом, — отозвался рыцарь. — Я не питаю любви ни к вам, ни к вашей нации. Я ничего не возьму из ваших рук и только жду того дня, когда ваш последний парус унесет вас на ваш остров и я увижу, как он скроется на западе.

— В ваших речах звучит ожесточение, сэр, — сказал принц Эдуард, гневно сдвинув брови.

— Они идут от ожесточенного сердца, — произнес незнакомец. — Давно ли царил мир на моей несчастной родине? А где теперь ее фермы и фруктовые сады, ее виноградники — все, что делало Францию такой прекрасной? Где города, придававшие ей величие? От Прованса до Бургундии нас, христианскую страну, осаждают наемники и мародеры, они терзают и рвут ее на части, а вы оставили ее слишком слабой, чтобы она могла охранять свои границы. Разве уже не стало поговоркой, что у нас можно проехать целый день и не увидеть ни одного дома под крышей, не услышать ни одного петуха? Разве вам недостаточно вашего прекрасного королевства, что вы так жаждете завладеть другим, где вас не любят? Par dieu[83], речи истинного француза, конечно, могут быть горькими, ибо горька его участь и горьки его мысли когда он проезжает по своей трижды несчастной стране.

— Сэр, — сказал Принц, — вы говорите, как подобает смелому человеку, и наш кузен во Франции должен быть счастлив, имея такого рыцаря который может столь успешно защищать его и словом и мечом. Но если вы на столько плохого мнения о нас, то как вы могли довериться нам без всякой нашей гарантии и охранного свидетельства?

— Я же знал, что здесь будете вы, сир, вот почему. Если бы этой страной правил человек, сидящий справа от вас, я бы весьма усомнился, способен ли он вести себя по-рыцарски или великодушно.

Откланявшись по-военному, незнакомец повернул коня и, проскакав по арене, исчез в толпе пеших и конных зрителей, спешивших покинуть место турнира.

— Вот наглец! — воскликнул дон Педро провожая его разъяренным взглядом. — Я видел, как человеку вырвали язык за гораздо меньшую дерзость! А может быть и сейчас не поздно, Эдуард, послать верховых и вернуть его обратно? Подумайте, а что, если это кто-нибудь из французского королевского дома или на худой конец какой-нибудь рыцарь, лишиться которого было бы для его государя очень тяжело? Сэр Уильям Фелтон, вы верхом, скачите за этим негодяем, прошу вас.

— Поезжайте, сэр Уильям, — сказал Принц, — и вручите ему этот кошелек с сотней ноблей в знак моего уважения, ибо, клянусь святым Георгием, он сегодня так преданно служил своему сюзерену, как я хотел бы, чтобы мои вассалы служили мне.

С этими словами Принц повернулся спиной к испанскому королю и, вскочив на коня, медленно направился в аббатство св. Андрея.