Беспокойные сердца

Глава XVI

В этот солнечный день все сверкало на речной пристани «Волгостали», откуда то и дело отваливали катера, державшие курс к противоположному берегу. Сверкала мелкая зыбь взволнованной легким ветерком реки, сверкали начищенные части пароходов, раскидывали солнечные зайчики трубы духового оркестра, блестели глаза от предвкушения целого дня отдыха и удовольствий. Народ гулял по набережной, бойко торговали киоски мороженым, водами и пирожками.

Марина в это утро проснулась с тем же чувством радости, с каким в детстве встречала солнечный день. «Сегодня праздник!» — твердила она себе с улыбкой, не отрывая взгляда от потолка, на котором тени листвы и солнечные блики играли в пятнашки. Все еще улыбаясь, она скользнула рукой под подушку. Письмо — измятое, зачитанное письмо Олеся!.. Оно пролежало там всю ночь. Каким образом, когда он ухитрился положить его в карман ее халата — Марина не могла вспомнить. Она развернула его опять — не для того, чтобы перечитывать, а чтобы еще хоть раз посмотреть на свое имя, написанное его твердым, четким почерком. Но не удержалась — глаза опять заскользили по строчкам.

«Марина, любимая моя! Пусть я никогда больше не скажу вслух этих слов, но я хоть раз напишу их, и ты прочтешь и будешь знать, что я по-прежнему люблю тебя, и никогда это чувство не пройдет. Марина! Я только в тот раз, в библиотеке, вдруг с особенной ясностью понял: ты же скоро уедешь, и я, может быть, никогда тебя не увижу. Мне стало страшно: что же я делаю? Дуюсь, как будто у меня целая жизнь рядом с тобой и можно позволить себе эту роскошь. А остались считанные дни. Считанные дни, когда я могу видеть тебя, слышать твой смех, твой голос. Я не могу представить, что будет со мной, когда ты уедешь. Ты увезешь с собой весь свет, всю радость. Ты мне запретила говорить о любви, а все-таки получается настоящее признание. Милая Маринка, прости меня, что я не понял тебя сразу, не понял, что ты иначе и не могла ответить мне тогда, на набережной. Правда, какая нам радость от украденного счастья! Ну что ж, не судьба… Я сам виноват. Не знаю, как сложится жизнь дальше. Но помни: любить я тебя буду всегда и несмотря ни на что».

Сложные чувства одолевали Марину. Хотелось петь, а песни вспоминались только грустные, хотелось смеяться, а на глаза навертывались слезы. И это настроение не покидало ее все утро, даже тогда, когда она, мурлыкая обрывки песен, вертелась перед зеркалом в пестром сарафане. Тут ее и застал Виноградов, пришедший позвать ее завтракать.

— Как вы сегодня нарядны, Марина, — заметил он.

— Это хорошо или плохо? — и она с задорной миной повернулась на каблучках.

— Это слишком хорошо и оттого плохо, — полушутливо, полугрустно вздохнул он.

— Сейчас в тщеславии обвините и во всех прочих грехах? Боюсь я вас: насквозь видите!

А он подумал: хорошо бы обладать и в самом деле такой способностью, — тогда бы, по крайней мере, знал, почему она сегодня вся светится.

После завтрака Марина предложила ему поехать за Волгу — и он согласился; чувствовал, что в такой сияющий день не усидит за столом.

На набережной их внимание привлекло кольцо зрителей, окруживших маленькую площадку, где под медный грохот оркестра Гуля в паре с каким-то пареньком отплясывала «казачка».

— Гуля здесь, значит, и Леонид недалеко, — сказала Марина.

И точно — в толпе зрителей стоял Леонид, с самым печальным видом охраняя свой аккордеон и корзинку с припасами. Он тут же и сам их увидел и стал протискиваться поближе. Подошел, поздоровался, потянул из толпы на открытое место.

— Горе мне с Гулей, — пожаловался он. — Пляшет и пляшет. Где бы ни услышала музыку. И партнеры находятся, и толпа собирается. Вот и женись на ней.

— Танцуй и ты.

— Я? За кого ты меня принимаешь? Я редактор «Заусенца», подобает ли мне заниматься такими вещами? Но это между прочим. Вы куда это собрались?

— Думаем прокатиться за Волгу. Катер давно отошел?

— Минут десять назад. Слушайте, зачем вам ждать катера? Есть совершенно блестящее предложение: я вас на яхте домчу. Ветерок попутный, полетим, как пух! Ну?

Марина с сомнением оглядела невысокую худощавую фигуру Леонида. Тот возмущенно выпрямился.

— Что вы смотрите так подозрительно? Не верите? Да я уже сколько раз призы брал! Гуля, Гуля! — пронзительно закричал он, перекрывая оркестр.

Гуля бросила своего партнера посреди замысловатого коленца и подбежала, смеясь и тяжело дыша.

— Вот мой первый помощник в искусстве яхтовождения. Гуля, покатаем недоверчивых товарищей?

— Покатаем! — с такой зловеще-веселой интонацией произнесла Гуля, что Виноградов, скрывая опаску, покосился на утлое суденышко, которое Леонид гордо представил им как «свою яхту».

Будь Дмитрий Алексеевич один — ни за что на свете не доверился бы столь ненадежному способу путешествия, да еще в обществе таких сумасбродных людей, ибо слышал, что тому, кто не умеет плавать, кататься на яхте отнюдь не рекомендуется. Но черные глаза Марины смеялись, веселый ветер упругими ладошками мягко ударял по лицу — и Виноградов, махнув рукой на все возможные последствия, с каким-то внутренним задором отважился спрыгнуть с мостков в яхту.

Когда суденышко вышло на середину Волги, девушки последовали примеру Леонида и, сняв свои нарядные платья, остались в купальных костюмах. Один Виноградов постеснялся и покорился тому, что брызги то и дело летели на его изящную чесучевую пару.

Это была сумасшедшая, захватывающая дух гонка с ветром. Еле заметный у берега, на стрежне ветер окреп. Яхта неслась, наклонясь на борт и почти касаясь концом паруса воды, шипела пена, взлетали брызги, сверкали яркие блики, в груди шевелилось сладкое и жуткое ощущение полета. Леонид с помощью. Гули ловко управлялся с парусом и с удалью бывалого пирата распевал:

Девушки вторили ему, и даже Виноградов чувствовал себя бесшабашным удальцом. Он забыл, что не умеет плавать, что под ним темнеет грозная глубина Волги, что яхта их ненадежна и вдобавок ею управляют такие взбалмошные люди. Он всей душой ощущал только одно: без конца бы вот так мчаться по сверкающей неспокойной реке, пить этот влажный воздух, смотреть в отчаянные смеющиеся черные глаза!..

Крикнув «Держись!», Леонид положил яхту на другой галс, она резко накренилась, и Виноградову быть бы в воде, не вцепись в него Марина. Едва улеглась суматоха, вызванная этим происшествием, Марина накинулась на Леонида с яростным выговором, и тот только голову в плечи втянул.

— Но ведь я же остался невредим, — вступился за него Виноградов.

— Не вас мне жалко, а ваш костюм. Где бы мы его сушили? — воскликнула Марина, и не вонять было — в шутку или всерьез.

Совсем в другом настроении началось это утро у Мироновых. Валентин, сдержанно чертыхаясь, расхаживал по столовой и старался не глядеть на стол, где в беспорядке стояли закуски и две бутылки вина. Все это нужно было собрать в корзинку и отправляться за Волгу, но Вера вдруг заявила, что никуда не поедет. Черт их разберет, этих баб, вечно у них фокусы! Еще недавно сама с жаром обсуждала план поездки за Волгу, а теперь, пожалуйста, — преподнесла сюрприз!..

Сама Вера сидела в спальне, кормила Аленку. Лицо у нее было больное и желтое, плечи так жалко опущены, словно ее ударили.

Недавно нанятая няня стелила постели и делала вид, что семейная размолвка ее не трогает.

А Валентин был разочарован. Он так ждал этого дня! Зина сообщила, что Олесь тоже согласился поехать с ней в заволжский парк культуры, и он уже предвкушал вполне легальное удовольствие потанцевать с Зиной, выпить бутылочку вина в одной с ней компании. При мысли об этой красивой девочке, ее поцелуях у него приятно сжималось сердце. Любви тут, конечно, не было, но отчего, черт возьми, не развлечься, особенно когда собственная жена стала похожа на прочитанную книгу. Бросать ни ее, ни дочку он не собирался, а в остальном не видел ущерба для семьи — следовало только вести себя умно и не рисковать особенно. При мысли об Олесе Терновом он испытывал известное беспокойство и некоторую неловкость. Но оставить его в дураках — было все же забавно. Валентин знал прошлое увлечение Тернового Мариной и теперь пытался наблюдать за ними, надеялся подстеречь что-нибудь двусмысленное, но успехи его на этом поприще были незначительны. Что касается Марины, то он не удивлялся. Имея в запасе такого человека, как Виноградов, можно было стать разборчивой. А Терновой, по-видимому, был еще более блаженным, чем он, Валентин, о нем думал.

Однако как же решить вопрос с поездкой? Валентин уже направился в спальню, чтобы возобновить дипломатические переговоры, но в это время постучали. Он открыл дверь в передней и с приятным удивлением отступил. На пороге стояла веселая, нарядная Зина, а за ней — довольно мрачный муж ее.

— Еще не готовы? — воскликнула Зина. — Так и знала! Ну, никаких сил моих не хватает! То Олеся едва вытащила, теперь вы тут закопались.

— Мы, наверно, не поедем. Аленке что-то нездоровится, — сказал Валентин, пропуская их в столовую.

— Ну, во-от! Просто ты уговаривать не умеешь!

И Зина упорхнула в спальню. Валентин предложил Терновому сесть, но тот отказался и закурил, остановясь у открытой двери балкона. Ситуация казалась Валентину в высшей степени забавной.

Вера сразу увидела, что на Зину никакие доводы не подействуют. Зина уговаривала ехать горячо и многословно, и Вера, пристально глядевшая в ее хорошенькое бело-розовое личико, не находила в нем ни тени виноватости или смущения. Тяжело вздохнув, она уступила, но прибавила, что Аленку тоже берет с собой.

— Зачем, только мучить девчонку? — возразила Зина и хотела взять ребенка на руки, но Вера тут же передала Аленку няне и сказала, что будет одеваться.

Пританцовывая, Зина появилась в столовой, объявила, что все в порядке и завертелась перед трюмо. Валентин вскочил и начал укладывать в корзинку приготовленную снедь. Когда пришла Вера с Аленкой на руках, Валентин было нахмурился, но тут же сообразил, что так будет даже лучше, заулыбался, расцвел и заботливо взял у жены кружевной белый сверточек.

Зина была особенно хороша в этот день. Нежное лицо ее разгорелось румянцем, ажурная соломенная шляпка бросала легкую тень на чистый лоб, слегка затушевывая яркий блеск глаз, встречный ветер, играя узорчатой тканью платья, обрисовывал стройную фигуру. Она была весела, наслаждалась сознанием своей молодости и красоты и не упускала ни одного взгляда, восхищенного у мужчин и завистливого у женщин. Вот это и нужно было ей — наряды, развлечения, восхищение окружающих…

Олесь шел с таким видом, словно отбывал повинность. Удовольствия от этой прогулки он не ждал; что дома сидеть наедине с Зиной, что быть вместе с нею в одной компании за Волгой — от этого ничего не менялось. Ее кокетство с Валентином вызывало только раздражение да неловкость за нее перед Верой. Он нарочно захватил с собой сборник научных трудов, и хотя читать совершенно не хотелось, на пароходе немедленно раскрыл книгу.

Вера занималась Аленкой, которая капризничала и тихонько хныкала, а предоставленные самим себе Валентин и Зина расхаживали по всему пароходу, разговаривали и смеялись с многочисленными знакомыми, рассматривали в чужой бинокль берега и томились, сидя рядом со своими неразговорчивыми спутниками.

Веселой, непринужденной поездки; какие бывали раньше, не получилось.

Парк культуры и отдыха находился примерно в километре от берега и занимал обширную, живописную рощу с озером посередине. Озеро образовалось на месте бывшего здесь некогда рукава Волги; замкнутое почти со всех сторон, за исключением небольшого ручейка, пересыхавшего в жару, оно представляло собой удобный природный бассейн для купания в начале лета, когда вода в нем была значительно теплее, чем в Волге. Парк мог похвастаться дощатой эстрадой для концертов; площадкой для танцев и закусочной-павильоном, где продавали пиво и воды и где можно было достать нечто более крепкое, стыдливо завернутое в розовую бумажную салфеточку. Существовал даже навес для желающих почитать газету или журнал, сразиться в шахматы и домино.

Но большинство предпочитало располагаться на лоне природы. Сотни рабочих семей с утра в выходной день переправлялись сюда с патефонами, припасами, волейбольными мячами, со всеми чадами и домочадцами, и вскоре вокруг озера не оставалось ни одного дерева, которое не превратилось бы в подобие цыганского шатра в праздничный день.

Над озером стоял смех и гомон, пестрели купальные костюмы и яркие цветные платья, на низких берегах жарились полуголые тела, успевшие уже приобрести летний загар. Кое-где затягивали песни, танцевали под баян или патефон, сестры Федоровы перекрикивали Александровича, и все перекрывал чей-нибудь отчаянный визг.

Ясно было, что вблизи озера трудно найти покой и свободное место, и Вера предложила устроиться в глубине рощи, где не так людно. Валентин с готовностью согласился — он всегда соглашался, когда оберегал свое настроение.

Неожиданно их обогнала только что выскочившая из воды Гуля, шлепнула мокрой ладонью по спине Олеся и помчалась дальше, спасаясь от преследований Леонида. Но тот, увидев друзей, бросил погоню, наскоро пригладил мокрые волосы и указал дорогу к «самому гостеприимному дереву на всем побережье».

Под деревом находился один Виноградов. Лежа на расстеленной газете, он что-то писал в записной книжке, совершенно не обращая ни на что внимания. С подошедшими он поздоровался сдержанно. В их отношениях с Валентином появился заметный холодок с тех пор, как тот стал слишком настойчиво подчеркивать свои несогласия с опытами Виноградова.

Но отсутствие сердечности в приветствии Виноградова не тронуло Валентина. Ученый — что ж, он поживет и уедет, а ему оставаться здесь и работать; и лучше сохранить хорошие отношения с Рассветовым, чем служить помощником для чужого прославления. И поэтому, ответив на кивок Виноградова, он стал непринужденно распоряжаться, кому куда сесть, где что поставить, как устроиться.

Олесь сел подле Виноградова, и тот, заметив прижатую его локтем книгу, спросил, что это такое. Увидев сборник, он перебросил несколько страниц и заявил, что большая часть уже устарела. Терновой удивился — в сборнике были и работы самого Виноградова; постепенно начал завязываться интересный для обоих разговор, но тут на глаза Олеся легли прохладные влажные ладони, и по внезапно стукнувшему сердцу он безошибочно угадал:

— Марина!

— Смотрите! Два сухаря сидят и скрипят о производственных проблемах! Олесь, тебе не стыдно? Дмитрий Алексеевич, — какое вы мне слово дали? Безобразие! Олесь, живо собирайся — идем купаться! Я решила сегодня докупаться до синих мурашек. Верочка, пойдем с нами!

Но Вера отказалась и принялась убаюкивать разбуженную Аленку. Ее беспокоило, что у девочки как будто горячие ладошки. Она прикладывала нежные пальчики к своей щеке, трогала губами маленький выпуклый лобик, и ей было совершенно не до развлечений. В душе она горько кляла себя, что не устояла, не отказалась от этой поездки, которая ничего, кроме огорчения, пока не принесла. Глаза же против воли все время следили за Валентином и Зиной.

Олесь, подчиняясь веселому приказанию Марины, вскочил и словно забыл обо всем на свете, кроме того, что сегодня выходной, что он давно не отдыхал по-настоящему, что он еще молод и полон сил.

Виноградов смотрел им вслед, пока они не скрылись за кустами ивняка, загораживавшими вид на озеро, и позавидовал широким плечам и статной, как молодое деревце, фигуре Олеся.

— А вы почему не купаетесь, Дмитрий Алексеевич? — прозвучал голос Веры.

Он оглянулся и увидел, что они остались одни. Вера тихо покачивала уснувшую Аленку, и глаза ее были печальны.

В усмешке Виноградова сквозило явное смущение.

— Понимаете, за всю свою жизнь так и не научился плавать. А плескаться у берега как-то унизительно. Откровенно говоря, мне даже немного завидно: среди чужого веселья я теряюсь. А вот вы напрасно сидите. Девочку можно было бы и дома оставить.

— Можно, конечно. Но ей что-то нездоровится. Вот я и побоялась.

Большой мяч, пущенный неловкой рукой, упал между ними и укатился за дерево. Вера невольно вскрикнула.

— Безобразники вы этакие! Сколько раз говорила: играйте подальше от людей! Вон сколько места. Никого из вас не задели мои индейцы? — торопливо подошла Татьяна Ивановна.

— Нет, нет, ничего, — успокоила ее Вера.

— А, это вы, Вера Федоровна? Здравствуйте! И Дмитрий Алексеевич тоже тут? Молодцы, выбрались из духоты на волюшку. Какая у вас детишка славная! — села Татьяна Ивановна на траву около Веры, заботливо расправив свой синий сарафан в крупный белый горох.

— Да вот, беспокоюсь, не заболела ли, — сказала Вера.

— Ну, на воздухе ей все-таки полезнее, только от ветерка прикройте. Да, забот с ними много… Славик, младший мой, родился болезненным, сколько я с ним мучалась!.. Вовка даже обижался — «ты его больше любишь», — забавно вытянув губы трубочкой, прогудела Татьяна Ивановна, подражая своему Вовке. — Муж у меня тогда в Германии служил, с завода тоже не уйдешь, вот и устраивалась, как могла…

Между женщинами завязался разговор, интересный только для них, — о первых зубках, первых словах, о болезнях и шалостях, и Виноградов перестал прислушиваться.

Он сидел, скрестив ноги, и задумчиво смотрел на освещенную солнцем полянку, где бегали, визжали и гоняли мяч с полдюжины мальчишек. Отличить «индейцев» Татьяны Ивановны от других не было возможности; все они были загорелые до черноты, в одних трусишках и такие подвижные, словно каждый был заведен пружинкой.

Невольно представилось, что и он мог бы вот так же с доброй улыбкой следить за своими сорванцами, ощущать тепло доверчивых детских рук. И тут же вспомнилась своя чинная пустая квартира, письменный стол, темные шкафы — хранилища сотен книг. На миг усомнился: правильно ли поступил со своей жизнью, тот ли путь выбрал для себя?..

До сознания дошел голос Татьяны Ивановны — продолжение ее разговора с Верой.

— …Простая жизнь простых людей, стремление к личному счастью — что же тут обывательского? Мне всегда смешно становится, когда некоторые товарищи притворяются этакими железобетонными положительными героями: живет, мол, и дышит одним заводом, паровой молот для него слаще объятий любимой… Врешь, думаю, такой-сякой! Дома, небось, младенчику своему и животик и пяточки целуешь. И тебя только уважать за это следует.

— А есть такие, что и не целуют, — вырвалось у Веры. И тут же, сообразив, что выдает себя, поспешно добавила: — Вот, например, Дмитрий Алексеевич… Он до сих пор не женат.

Татьяна Ивановна повернулась к Виноградову и уставилась на него с таким изумлением, что он невольно покраснел, словно его поймали на некрасивом поступке.

— Как же это вы, Дмитрий Алексеевич?

— Эх, Татьяна Ивановна! Разные же судьбы у людей, — неловко усмехнулся он. — Так уж вышло, только, пожалуйста, не вздумайте жалеть меня! У нас, одиночек, есть тоже свои радости. А наука — она, как возлюбленная, соперниц не терпит. Она сама дает и радость, и муки, с ней испытаешь и величайший взлет, и горькое падение, надежды и разочарование. И самое большое достоинство — не изменяет и не уходит к другому.

— Значит, вы живете ради науки, как таковой? — и Татьяна Ивановна, склонив голову набок, изучающе поглядела на него.

— Что за страсть расставлять течки над «и»! — засмеялся Виноградов. — Или вам приятнее будет, если я продекламирую: «Нет, живу не ради науки, а ради освобождения человека из-под власти природы!» Но я, признаюсь, грешен: действительно люблю науку, как таковую, а потом уже думаю о том, что она может дать. Отнимите у меня возможность заниматься любимым делом — останется от меня только оболочка.

— А человечество? — спросила Татьяна Ивановна.

— Вас интересует человечество вообще или коллектив «Волгостали» в частности? — лукаво спросил Виноградов.

Теперь засмеялась Шелестова.

— Недаром Марина Сергеевна говорит, что вы видите насквозь. Признаюсь, я меньше всего думаю об абстракциях. Поговорим о «Волгостали».

— Откровенно? Только не обижайтесь. Удастся завершить опыты здесь — буду счастлив. Сорвут их мне, заставят уехать — есть другие заводы. Я не имею права рисковать научной идеей ради лояльности, скажем, к заводу «Волгосталь». Но был бы счастлив победить именно здесь. Это уж во мне говорит личное.

— Значит, если будут большие трудности, то вы попросту уедете, не попробовав бороться? А вы уверены, что на другом заводе вам будет легче? Ведь мы уже все-таки кое-что сделали для вас. Мне помнится, один умный человек иронизировал по поводу «роз и лилий» на пути ученого.

Разговор уже утратил свой шутливо-философский характер. И лицо Татьяны Ивановны изменилось, пропала добрая улыбка, строгие глаза требовали прямого ответа.

— Татьяна Ивановна! — так же серьезно ответил Виноградов. — Дезертировать я не собираюсь. Но могу ли я быть уверенным, что здесь, именно на «Волгостали», нашу работу не опорочат? Конечно, рано или поздно, но истина восторжествует. Но я предпочел бы, чтобы это было раньше, а не позже.

— Так, значит, есть опасность, что может помешать чья-то злая воля? — задумчиво спросила Татьяна Ивановна. Несколько минут она посидела, потом медленно поднялась. — Да, здесь, по-моему, что-то есть… Я была бы рада, чтобы вы в трудную минуту не забыли, где находится партком. Не нужно спасать идею в одиночку.

Виноградов немного проводил ее, а потом свернул к берегу озера. Хотелось одному обдумать разговор с Татьяной Ивановной, понять, что она знает, о чем догадывается и может ли помочь. Но когда поймал себя на том, что думает вовсе не о науке и опытах, а пытается среди пестрой толкучки людей различить темно-красный костюм Марины, — усмехнулся. Знал бы раньше, как обернутся дела, сто раз подумал бы — брать ли Марину на «Волгосталь»…

А Марина в этот день была счастлива. Пока ей ничего больше не нужно было от жизни; довольно того, что Олесь любит ее и понимает. Они не обменялись ни одним словом, которое нельзя было бы сказать при всех, ни разу не воспользовались случаем побыть вдвоем, уединиться; но играли ли всей компанией в мяч на воде, или гонялись друг за другом по берегу, стараясь вывалять свою жертву в песке, — они все время чувствовали себя рядом. Желания, даже слова были у них общими, каждый чувствовал, что переживает другой, и это удивительное чувство и притягивало их, и инстинктивно заставляло избегать друг друга. Один Валентин злился. Олесь никак не давал компании разбиться на парочки и столько же занимался Зиной и Гулей, сколько Мариной.

Оживленные, голодные, вернулись все под свое дерево и воздали должное содержанию корзинок. Вина было немного, каждому, досталась очень умеренная порция, на еду сыпался мелкий песок, но настроение было превосходным. Смех, шутки, анекдоты не умолкали ни на минуту.

«Эгоисты, эгоисты!» — горько думала про себя Вера. Но из гордости она переламывала себя — смеялась шуткам, разыгрывала роль хозяйки, угощала всех и старалась вести себя так же, как всегда.

— Споем-ка, Зина! — предложил Леонид, вытащив свой аккордеон.

Вера, убиравшая посуду, вздрогнула, услышав словно нарочно выбранную песенку:

Зина пела, не сводя с Валентина кокетливого взгляда, а он благодушно жмурился и курил, пуская к небу искусные голубые кольца. Подождав, пока Зина кончит, Вера предложила спеть хором. Согласились охотно. И опять это была лирическая — о том, как у ручья цвела калина, а девушка не знала, как открыться в любви.

— Ну и глупо, — сказал Валентин, когда кончили петь. — Пока она ходит и страдает, золотое время уходит. Счастье — штука капризная, его ловить надо.

— А что такое счастье? — живо повернулась к нему Гуля. — Кто даст научное определение счастью?

— Один очень умный человек изрек, что счастье есть отсутствие страха, — с шутливой назидательностью сказал Виноградов.

— Одно есть! Правда, не совсем точное. Кто еще? Ты, Вера? Ты много книг читаешь, вот и вспомни!

— Недавно мне встретилось такое определение: «Счастье подобно горизонту: оно впереди, позади, вокруг нас, но никогда не с нами», — немного печально процитировала Вера.

— Ну, это слишком грустно. И неправда. Счастье обязательно будет с нами. Иначе зачем тогда жить? Но вот какое оно?

— У каждого свое, Гуленька, — мечтательно улыбнулась Марина, не сводя глаз с подвижной золотисто-зеленой сетки листвы.

«Ты мое счастье», — подумал Олесь, опустив глаза, чтобы никто не мог прочитать его мыслей. А Марина продолжала:

— Я не знаю, какое оно и на что похоже. Знаю только, что само оно в руки не придет. За ним надо подниматься в горы, опускаться в пропасти, дробить скалы, переплывать океаны…

— Что-то уж очень далеко заехала, — перебил ее холодновато-насмешливый голос Валентина.

— Конечно, некоторые предпочитают искать счастье в окружности пяти метров. Принимая за центр свою собственную особу, — отпарировал Леонид. — Ну, вот хотя бы и ты. Попил, поел, искупался. Здоров. Страхи тебя не мучают. И ты уже счастлив. Верно?

— Определенно! — сказал Валентин и сел. — Эх, вы, философы! Напустили словесного тумана. А разберитесь в хитрой механике жизни и увидите — во все времена счастье именно в этом и заключалось. И как бы ни называли — борьба за существование, за повышение благосостояния — на самом деле это борьба за сладкий кусок. Самый неприкрытый материальный базис. А философы и словесники одели это потом в красивые одежды. Ты чего? — усмехнулся он, заметив, что Вера передернула плечами.

— Страшно. За тебя. Если ты не рисуешься цинизмом, а в самом деле полагаешь, что счастье в сладком куске.

— Пошла, поехала, — сморщился Валентин. — Нашла место для семейной сцены. Товарищи, пойдемте лучше танцевать. А теории оставим седым мудрецам. Будем просто жить!

— А разве жить просто? — протянула Гуля.

— Ребенок, и ты туда же? Не бери пример с других, не философствуй. Никто замуж не возьмет. Олесь! Я увожу твою жену. Слава богу, хоть она не умничает!

Олесь молча пожал плечами.

Вслед за ними, немного помедлив, поднялись и Леонид с Гулей.

— Верочка, может, и ты потанцуешь? А я займусь с Аленкой, — предложила Марина.

— Нет, нет, Маринка. Надо ехать домой. Что-то мне не нравится, как Аленка выглядит.

— Я тебя провожу, — вскочила Марина.

Вера стала отказываться, но Марину поддержали Виноградов и Олесь. Однако кому-то надо было оставаться с вещами, и Виноградову пришлось сказать, что останется именно он — прогулка по пеклу его не прельщает.

Жара и в самом деле была сильной. Успевшие уже запылиться деревья стояли неподвижно. Чахлая растительность побурела, и только кое-где в сырых низинах буйно росла трава и пестрели невзрачные цветочки. Редкие кучевые облака белыми пухлыми грудами млели в золотом зное, небо было бледное, белесо-голубое.

Марина взяла у Веры притихшую Аленку, чтобы мать могла немного расправить руки, и Олесь невольно залюбовался девушкой. Каким нежным, женственным движением прижала она к себе белый тугой сверточек; каким мягким светом засияли ее темные глаза, какая улыбка чуть раздвинула свежие губы!.. Ребенок — вот о чем смутно тосковал Олесь — о маленьком розовом существе, которое нужно ласкать и воспитывать, которому можно бы посвятить свои надежды и труды. Он не мог понять равнодушия Валентина к собственному ребенку — эта черствость еще больше отталкивала его.

— Разреши мне, Вера, — сказал он, наконец. — Марина, наверно, устала.

— Своего тебе нужно, Олесь, — улыбнулась Вера, глядя, как робко и неуклюже взял Олесь ребенка — именно тем движением, которое свойственно мужчинам, любящим детей, но никогда не державшим их на руках.

Марина отвернулась — внезапно сжало горло. Пересилив себя, она заговорила о каких-то пустяках и упрямо поддерживала этот разговор, пока они не дошли до берега реки.

Тут гулял ветер, вязли ноги в песке, в глаза летела мелкая пыль. Пароход уже стоял у пристани. Олесь побежал за билетом.

Вера воспользовалась этим моментом и сказала, зло блестя глазами:

— Я не столько из-за Аленки уезжаю, сколько из-за Валентина. Не могу смотреть, как он вокруг Зинки увивается! Неужели Олесь ничего не видит?

— Не придает значения, наверно. И ты зря расстраиваешься. Мало ли просто ухаживают?

— Ты не знаешь Валентина! А я его изучила. Так и распускает павлинье оперенье!.. И добро бы хоть было перед кем. Была бы хоть умная, интересная женщина — тогда понятно. А тут!.. Да ты сама присмотрись и увидишь.

— Верочка, ревность…

— Пережиток и так далее? Пусть так, а я все-таки не хочу делить своего мужа ни с кем. Уж в этом-то я собственница. Вот, как хочешь.

— Да я не о том… Зачем мучиться? Взяла бы и поговорила с Валентином начистоту. И если правда, то…

— Что «то»? Уйти? А если я его люблю? Вот такого, какой есть. А? Вот то-то и оно…

— А если Олесь и в самом деле ничего не видит, а она его обманывает? Кто-то должен же ему сказать!

— Кто же? Вот ты — например?

— Я?? — Марина залилась густым румянцем.

— Мариночка… — медленно сказала Вера. — Уж не любишь ли ты сама Олеся? Ну-ка, погляди мне в глаза.

— Люблю, Вера, — сказала Марина тихо, не поднимая головы. — Но только это никого не касается. Я ведь скоро уеду, так что все будет в порядке.

— Все ли? Маринка, Маринка… Завязался же узел…

Марина хотела ответить ей, но в это время показался Олесь. Разговор так и остался незаконченным.

Посадив Веру на пароход, Терновой и Марина возвращались обратно. Сколько раз мечтал он остаться вот так с ней вместе, а теперь, когда желание его исполнилось, все слова вылетели из головы, и он мог только глупо насвистывать и сбивать травы прутом. И Марина шла задумчивая, недавнее веселье исчезло, словно его и не было. Так они и дошли до своего дерева.

Виноградов был уже не один. Леонид раздобыл где-то шахматы и торжествующе вел партию к мату. Виноградов делал самые грубые ошибки, не замечая их, а Леонид нарочно не говорил ничего, про себя удивляясь тому, что ученый — и так плохо играет. Гуля тут же, посмеиваясь над обоими, извлекала скрипучие звуки из аккордеона.

— Уже натанцевались? — спросила Марина.

— Жарко слишком.

— А где Валентин?

— Они с Зиной решили еще пива выпить. А потом мы их потеряли из вида. Скоро придут.

Но те не шли долго. Их ждали полчаса, час, пошел второй… Олесь молчал, мрачно сжав губы, Леонид возмущался и порывался пойти на поиски. Терновой строго и резко сказал:

— Не смеши. Не маленькие — придут.

Напряжение достигло предела. Никто уже не мог ничем заняться, сидели и молчали, мужчины курили. Наконец, Леонид решительно встал.

— Пойду, узнаю хронику происшествий.

Но в этот момент мелькнуло голубое платье Зины, и она подошла одна — бледная и злая.

— Пойдите кто-нибудь, уведите Вальку! — крикнула она. — Напился и скандал затеял. Там они дерутся — я ничего сделать не могла!

Леонид бегом бросился выручать Валентина. За ним медленно последовал Виноградов.

Зина со злостью напудрилась, накрасила обветренные губы.

— Поедем домой, — сказала она Терновому.

— Где вы пропадали?

— Разве мы долго? Танцевали, потом в очереди за пивом стояли. А потом парни какие-то прицепились. Я его тяну домой, а он прямо все на свете забыл. Ну, поедем…

— С Мариной и Гулей поедешь. Мы тут уладим дела с этим красавцем. Очевидно, придется с милицией объясняться.

— На пьяном не вымещай, — тихо сказала Марина.

Он вскинул на нее удивленные глаза. Что она знает? Что видит?..