Беспокойные сердца

В бездонной синеве кружил самолет. Он взмывал вверх и стремительно проваливался вниз, ложился на крыло, переворачивался вверх колесами и казался похожим на птицу, купающуюся в солнечных лучах. Ровный гул мотора то становился громче, так, что гудело в ушах, то затихал. Неожиданно, словно подброшенный невидимой рукой, самолет нелепо закувыркался, затем стал падать, с каждой секундой увеличивая скорость. Он падал, падал, падал, и тоскливое чувство неотвратимости, какое бывает во сне, все сильнее сжимало сердце.

Виноградов с усилием открыл глаза и перевел дыхание. Пульс бился ускоренно, на лбу выступила испарина. Опять тот же сон!

За окном серое небо было тронуто первыми бледными красками рассвета. Скосив глаза на будильник, Виноградов увидел, что спал не более трех часов. Но чувствовалось — снова заснуть не удастся. Заложив руки за голову, он уставился на постепенно светлеющий потолок, словно это был экран, на котором возникали картины прошлого.

…То утро было редким по красоте. Они провожали отца на аэродром вместе — Митя и мать. На повороте дороги он остановился, поцеловал жену, потрепал по плечу сына, обещая взять на ночную рыбалку, и пошел дальше один, насвистывая марш «Веселых ребят». Довольно сильный ветер, пропитанный запахом цветущего клевера и лесной земляники, перебирал его светлые волосы… А несколько часов спустя его вытащили из-под обломков самолета, и слипшиеся волосы были темными от крови.

И странно было, что вот уже его нет, и никогда больше не потреплет он по плечу ласковой рукой, а ветер все так же пахнет земляникой и качает хрупкие ромашка…

Тогда Митя впервые услышал необычное и совсем нестрашное слово «флокены». Знакомая лаборантка показала их ему на куске стального образца — серебристые пятнышки, выделявшиеся светлым блестящим цветом на фоне металла. Они были такими безобидными на вид, эти лучистые пятнышки, похожие то ли на снежинки, то ли на паучков в паутине. И казалось совсем невероятным, что из-за этих почти невидимых простым глазом трещинок сломался коленчатый вал мотора и непоправимое несчастье совершенно изменило жизнь подростка Мити Виноградова.

За открытой форточкой отчаянно-весело чирикнула какая-то птица, приветствуя встающее солнце. Виноградов очнулся. Тени прошлого, принесенные тяжелым сном, рассеялись, мысли приняли другое направление. Начинался новый день, с новыми заботами, новыми исканиями и, может быть, новыми открытиями.

Встав с постели, он увидел на письменном столе принесенное с собой накануне письмо и тогда понял, почему приснился тот сон. Очевидно, он вчера слишком много думал и не переставал думать даже во сне.

Развернув письмо с размашистой резолюцией директора института в левом верхнем углу, снова пробежал глазами четкие строчки машинописи.

Директор завода «Волгосталь» запрашивал о результатах работы научно-исследовательского института черных металлов над проблемой уничтожения флокенов в номерных марках стали.

«…как нам стало известно из статьи доцента Виноградова, опубликованной в сборнике научных трудов Инчермета, достигнуты определенные успехи в этом вопросе…» И в конце письма предложение: заключить договор между институтом и заводом «Волгосталь» и проводить опыты по новой технологии плавки стали в производственных масштабах. Кажется, руководство института было несколько удивлено тем, что Виноградов не сразу ухватился за это заманчивое предложение и попросил разрешения обдумать. «Мечта каждого настоящего ученого!..» Конечно, мечта. И Виноградов не стал бы ни минуты колебаться, если бы предложение было прислано не с «Волгостали».

Согласиться поехать туда проводить свои опыты — значило обречь себя на жизнь, полную ежедневной скрытой войны, войны, о которой никому не расскажешь, в которую никто не поверит, которая вряд ли даст возможность довести дело до конца.

А с другой стороны, может быть, стоило рискнуть? Нельзя же до бесконечности оставлять опыты в лабораторных стенах. Не имеет он права, не может из-за личных опасений и антипатий отказаться от возможности внедрить в жизнь дело, которому отдано столько лет. Зачем же было тогда брать на свои плечи всю тяжесть научных поисков, если теперь, когда идея близка к воплощению, он остановился в нерешительности перед злой волей одного человека. Да и так ли уж страшен теперь Виноградову-ученому этот человек, как был он страшен Виноградову-инженеру?

Борьба противоречивых чувств немного утихла, когда он вышел на улицу. Длинные тени домов резко делили улицу на две части, и на солнечной стороне асфальт был уже совсем сухой и тусклый. Каштаны и липы на бульваре одевались молодой зеленью, и пока можно было, при желании, пересчитать все листочки и веночки. Отряд садовников трудился над черными грядками и клумбами, оставляя за собой правильные ряды нежной цветочной рассады. Обоняние щекотал острый запах взрытой парной земли.

В институте еще никого не было, когда Виноградов поднялся по каменным влажным ступеням и, с усилием открыв тяжелую дверь, вошел в вестибюль. Здесь было прохладно и после яркого уличного света сумрачно. Кивнув дежурной вахтерше, он поднялся наверх и в коридоре второго этажа задержал взгляд на витрине с заголовком «Наши передовики». Глаза привычно остановились на одной фотографии. Черные, чуть спутанные кудри, прямой смеющийся взгляд, брови — словно их торопливо черкнули пером и правая так и осталась слегка приподнятой — от этого выражение лица было немного вызывающим и лукавым. Марина… И все-таки, не может фотография передать все обаяние этого подвижного лица, его живые краски, ту неуловимую прелесть, которая невольно притягивает к себе. Виноградов сдвинул брови, провел рукой по лбу и решительно прошел мимо витрины. Что за глупость! В тридцать семь лет мечтать о девушке, которой нет двадцати пяти!..

Донесшийся из-за ближайшей двери шум фор-вакуумного насоса заставил его остановиться. Удивленный, он подошел ближе и, увидев, что дверь полуоткрыта, вошел.

Окна большой комнаты выходили на север, и в мягком рассеянном свете тускло поблескивал кафель столов, стекло приборов. Прямо против двери между окнами стоял прибор для определения газов в стали — стройное сооружение с частоколом стеклянных трубок и баллонов всевозможных форм. Прибор был опутан резиновыми шлангами и проводами; в трубках переливалась ртуть; приглушенно гудела вытяжная вентиляция и ровно стучал насос, откачивающий воздух из прибора.

Виноградов, окинув одним взглядом привычную картину, сразу увидел стоявшую спиной к нему девушку в синем халате. Пальцем, на котором желтела густая вакуумная смазка, она сосредоточенно обмазывала соединение двух трубок.

— Марина! — окликнул Виноградов.

Девушка быстро оглянулась.

— Дмитрий Алексеевич?! — удивленно воскликнула она, мгновенно вспыхнув, словно застигнутая на чем-то недозволенном.

— Что вы здесь делаете в такую рань? — строго спросил он.

— Понимаете, с вакуумом что-то не ладится. Вчера весь день пропал.

Не глядя на Виноградова, она машинально обмазывала оставшейся смазкой палец на левой руке.

— Но этим же должны заниматься лаборанты. Зачем же еще вам тратить на это время?

— Ах, Дмитрий Алексеевич, у меня просто терпение лопнуло, — вскинула она голову. — Мне все кажется, что делают не по-моему. Вот я и решила прийти пораньше, пока никого нет, хочу проверить одну догадку. Посмотрите, вакуум уже лучше…

Она повернула стеклянный кран, и толстый столбик ртути сразу подскочил и начал быстро подниматься по трубке, заполнил круглый баллон и пополз по шкале, остановясь в нескольких делениях от верха. Виноградов рассеянно кивнул, глядя не на шкалу, а на смуглые пальцы Марины, потом вдруг спросил:

— Где вы проходили преддипломную практику?

— На заводе «Волгосталь», — ответила Марина слегка недоумевающим тоном и поглядела на него с невысказанным, но явным вопросом.

— Кажется, это вы упоминали, что там работает некий Рассветов?

— Да, Рассветов — главный инженер «Волгостали». А почему вы спросили? — не сдержала она любопытства.

— Просто так. Интересный человек. Я его знавал когда-то…

Но такое уклончивое объяснение молодого ученого не удовлетворило Марину. Проводив его недоуменным взглядом, она вздохнула невольно, вспомнив и «Волгосталь», и все, что связывалось в воспоминаниях с этим названием.

Чем бы ни занимался в этот день Виноградов, он не мог забыть, что ему нужно дать ответ на полученное предложение. И оттого, что никак не мог прийти к определенному решению, все у него не ладилось. Пришлось сократить консультацию для студентов, начатая статья не подвинулась ни на строчку, отложил на другой день разговор с представителями подшефного предприятия… А директор медлил, не вызывал. Виноградов знал — от него ждут самостоятельного решения.

В середине дня в кабинет вдруг постучала и вошла Марина. У нее блестели глаза и горели щеки, весь вид говорил о сдержанном возбуждении.

— Дмитрий Алексеевич, вы получили предложение поехать на «Волгосталь»? — сказала она без всяких предисловий.

— Кто вам сказал?

— Не важно, кто. Сама догадалась. Знаю, вот и все. Дмитрий Алексеевич, ведь это же чудесно! Я знаю «Волгосталь», какие печи! С автоматикой, мощные. Вот это поле для исследований, для опытов! Уж цеховые условия-то сразу покажут, что в нашей технологии хорошо, а что еще не доработано.

Она говорила сбивчиво, горячо, полна одним желанием — узнать его решение.

— Почему это вас так заботит? — спросил он суховато, не зная, чем ответить на поток слов.

— Почему? — она взглянула ему прямо в лицо. Румянец на щеках еще больше сгустился. — Потому, Дмитрий Алексеевич, что я тоже причастна к этой работе. Потому что ваша идея и наши труды только тогда и заживут, когда будут приняты в производство.

— А вы — агитатор… Ну, хорошо, допустим, я с вами согласен. А почему вы так горячо ратуете за «Волгосталь»?

— Разве есть предложения с других заводов? Я думала…

— Нет, вы правы: предложение имеется и действительно с «Волгостали». Но я еще не принял его. Я не считаю работу законченной настолько, чтобы переносить ее в производственные условия.

— Я была несколько иного мнения. Но раз это говорите вы, руководитель работы, то вам, конечно, виднее.

Марина встала. Оживление сразу покинуло ее.

— Подождите… — нерешительно сказал он.

— Больше мне нечего добавить. Извините, что я так ворвалась.

— Да подождите же, Марина, сядьте! — настойчиво и повелительно сказал он. — Раз уж вы, как говорите, «ворвались», так давайте обсудим положение. По вашему мнению, мы уже можем отважиться на широкие опыты? Имейте в виду, дело это ответственное. Испортить сразу сто тонн стали — еще не вся беда. Подумайте о престиже научного учреждения, о сорванных заказах, подумайте о всех трудностях работы в таких условиях…

— И все-таки я бы поехала, — упрямо сказала Марина. Я верю в успех нашего дела. А если суждено идее остаться только на бумаге, то какой же интерес над ней и работать?

Виноградов улыбнулся.

— Допустим, что я согласен с вашими доводами. А вы бы поехали со мной?

— А из-за чего же я тогда волнуюсь, по-вашему? — с такой откровенностью воскликнула Марина, что Виноградов не выдержал и рассмеялся.

— Хорошо, Марина. Вопрос еще окончательно не решен. Я буду обсуждать его с директором. Но если мы примем предложение, то ассистентом с собой я возьму вас.

— Спасибо! Спасибо, Дмитрий Алексеевич! Вы замечательный человек! — с жаром воскликнула Марина и выбежала из кабинета.

Виноградов удивленно глядел на захлопнувшуюся дверь. Ему еще не приходилось видеть, чтобы перспектива деловой поездки вызывала такой энтузиазм.