Бесстрашная

Глава 17

Как Патрик ни старался, его зубы непроизвольно выбивали дробь. Холод сотрясал все тело, он раскачивался из стороны в сторону, стараясь аккумулировать в своем теле хоть немного тепла.

Он слышал, что замерзание – один из самых легких видов смерти. Тот дурак, который это сказал или который первым поверил, понятия не имел, о каком ужасе идет речь. Никогда в жизни Патрик не чувствовал себя хуже.

Он прислонился к дереву, по крайней мере он считал, что это было дерево, стараясь расположиться поудобнее. Была ли сейчас ночь или день? Он подозревал, что ночь. Если бы только он мог видеть! Ему хотелось бы взглянуть в последний раз на звезды, прежде чем он присоединится к Илке.

Он так страшно тосковал по ней и в результате предал ее память. Он должен был воспринять ее смерть как мужчина. Вместо этого он вел себя как трус, погружаясь в свое несчастье с такой же страстью, с какой некогда обнимал живую жену. Если бы Шарлотта не появилась на его пороге, чтобы подать ему пример мужества перед лицом несчастья и утраты, он мог бы провести остаток своих дней в бесконечном удалении от жизни.

Больше всего он сожалел о том, что так скверно обходился с Улиссом. Теперь, кажется, у него не будет возможности протянуть сыну руку и сказать, что он его любит. Как он объяснит все это Илке, когда встретится с нею?

Гордыня всегда была его тягчайшим грехом. Он и родился словно бы только для того, чтобы своим именем подтвердить это. Он всегда верил в свою правоту и много лет назад чуть было не потерял из-за этого Илке. Но по той же причине он теперь потерял сына.

Он аж скорчился, вспомнив, как назвал Улисса «ублюдком», хотя прекрасно знал, что для мальчика ничего не может быть оскорбительнее. Единственным ублюдком и изрядной сволочью в тот день был он сам.

Если бы только Улисс избрал себе иное поприще, он мог бы простить ему отсутствие интереса к ранчо. Но как мог отец гордиться сыном, избравшим карьеру законника и политика?

Черт возьми! Умирающий не должен лгать даже самому себе.

Его неприязнь к Улиссу коренилась гораздо глубже – с момента его рождения. Ему бы потребовалась целая жизнь, чтобы искупить свою вину перед мальчиком за то, что он так гадко обращался с ним. А жизнь его была на исходе. Он почти ощущал, как она уходит из него по каплям и впитывается в покрытую снегом землю.

Патрик невесело хмыкнул. Должно быть, холод отнял у него разум. Мальчик? Улисс был взрослым мужчиной, красивым сильным мужчиной со здоровыми инстинктами, блестящим умом и благородным сердцем. Он должен был бы гордиться сыном. Он и гордился им. Только у Патрика не было случая сказать ему об этом.

Гордость, ложная, глупая гордость! Пришел час расплаты за этот смертный грех.

Он ведь сам предупреждал своих работников не выезжать поодиночке, пока снег не сойдет. Он знал, где таится опасность, и сам нарушил свои предписания. Он был так уверен в себе и своих возможностях, так чертовски горд…

Нет, так чертовски глуп… И ему было холодно.

«Прими меня, Господи, прими в свое царство старого дурака, возьми меня к моей Илке!» Никогда в жизни он ни о чем не просил Предвечного, но сейчас готов был на коленях молить о ниспослании ему скорейшей смерти. Он нетерпеливо ждал, надеясь услышать звук фанфар или хор ангелов, но слышал только вой ветра среди деревьев. Именно этот ветер и доконал его.

Новый порыв, возникший непонятно откуда, сорвал с Патрика шляпу, а его старый конь не мог за ней угнаться. Потеря невелика, подумал он тогда, забыв о том, что старый, потрепанный стетсон с большими полями защищает его глаза от солнца. Это был первый из многочисленных просчетов, приведших к столь печальному концу.

Два часа спустя он потерял лошадь, когда она ступила в нору суслика, невидимую под снегом. Большинство лошадей пытаются подняться, когда у них сломана нога. Его же лошадь лежала и жалобно ржала, будто хотела сказать: «Помоги мне». Он выстрелил ей в голову, избавив от мучений, и тогда еще у него не возникло ощущения беспокойства.

День был прекрасный, как обычно и бывает, когда проходит циклон. Солнце сверкало, и его свет, отраженный снегом, слепил сетчатку глаз, будто выжигал на них огненное клеймо. Даже с закрытыми глазами Патрик видел этот блеск.

И даже тогда у него не хватило ума побеспокоиться. Неумолимое неослабевающее сверкание только раздражало его, но не более. В конце концов он ведь знал дорогу на ранчо так же хорошо, как путь из своей спальни в ванную. Он говорил себе, что может добраться домой с закрытыми глазами.

Немного позже глаза начали слезиться. Думая, что в них что-то попало, он начал их изо всех сил тереть. Еще одна ошибка! Слезы потекли сильнее из раздраженных глаз. Он все моргал и моргал, радуясь тому, что никто не видит его в этот момент.

Он все продолжал идти, стараясь ладонью защитить глаза от неумолимого света. Несмотря на все усилия, Патрик видел все хуже, все сливалось перед глазами в мутные пятна, он даже не мог разглядеть циферблата своих часов. Зная, что ранчо не может находиться дальше чем в двух милях, он считал, что у него есть надежда благополучно добраться домой.

Это было величайшей ошибкой и непростительной самонадеянностью. К тому же времени, когда он признал, что оказался в беде, он был уже почти слеп и совершенно потерял направление.

Но даже теперь, с закрытыми глазами, он чувствовал страшное жжение. Он давно уже выплакал все слезы и не мог облегчить ими боль. Он набрал в обе ладони снегу и прижал их к лицу. Жжение ослабло. Может быть, ему удастся умереть без особых мучений? Но прежде всего он должен заставить себя унять дрожь. Вдруг он вспомнил, что читал о том, как эскимосы строят хижины из снега, и начал, вытянув руки, подгребать снег к собственному телу. Если он ляжет, ему удастся полностью зарыться в снег. Только ему бы не хотелось, чтобы кто-нибудь нашел его в этой позе. И если считать это за очередной пример обуявшей его гордости, то, видно, так было суждено.

Во всяком случае, все равно скоро он примет горизонтальное положение и окажется лежащим на спине. Он уснет своим последним долгим сном рядом с Илке. Эта мысль успокоила его… и вдруг он почувствовал, что Илке рядом. Это утешило его еще больше. Она была в струящемся длинном белом одеянии, а плечи ее украшала пара прелестных крылышек.

Патрик всегда считал, что люди преувеличивают, когда рассказывают захватывающую историю. Теперь он знал, что люди говорили правду. При виде Илке у него перехватило дыхание.

– Я знал, что из тебя получится самый прекрасный ангел, какого когда-либо видел Господь! – воскликнул он, встречая ее улыбкой.

Но она ему не улыбнулась. Ее крылышки взволнованно затрепетали.

– О, Патрик, ты не должен здесь находиться.

– Но это же смешно! Я хочу быть здесь. Я здесь счастлив. Я хочу быть с тобой.

Крылышки затрепетали еще сильнее.

– Не бранись, – пожурила она его, как и прежде. Ему было не важно, что говорит Илке. Видеть ее уже было счастьем, и Патрику казалось, что сердце его сейчас разорвется от радости.

– Это рай? – спросил он, удивляясь, почему не видит пушистых белых облаков.

– Не совсем.

– Но ведь это не может быть адом – иначе тебя бы здесь не было. – Патрика охватил ужас, когда он увидел, что его окружает безликое пустое пространство. – Значит, чистилище?

– Конечно же, нет! – с чувством воскликнула Илке. В ее глазах появилось нечто воинственное, и Патрик ясно понял, что должен выражаться поделикатнее.

– Тогда почему я не могу остаться с тобой? Я мечтаю о паре таких же крылышек для себя. А ты можешь летать?

Илке смотрела на него так, будто он был капризным и непослушным ребенком, а не взрослым мужчиной.

– Не уходи от разговора. Я сказала, что твое время еще не пришло. Если бы ты сегодня не ушел один, ты не оказался бы в таком ужасном положении. Но со дня моей смерти ты сделал много вещей, каких не должен был делать. Тебе нужен был ангел-хранитель, и я вызвалась им стать.

– Ты сердишься, потому что я попросил Шарлотту остаться на ранчо?

– Не принимай меня за дуру. Вы прекрасно подходите друг другу.

Когда Илке улыбалась, вокруг ее глаз образовывались лучики морщинок. Но ее улыбка быстро угасла.

– Я слышала, что ты сказал Улиссу в тот день, когда я умерла. Как ты мог быть так жесток к нему?

– Я очень раскаиваюсь, любовь моя. Но теперь, когда я мертв, я ничего не могу сделать.

– Ты не мертв, любимый.

Как бы он хотел, чтобы она дотронулась до него, вместо того чтобы парить на расстоянии! Он жаждал прижать к себе эту женщину, которую любил так сильно.

– Что ты имела в виду, когда сказала, что я не мертв? От холода я задубел как дерево. К тому же заблудился и ослеп.

Хотя это не совсем точно. Он ведь мог видеть Илке – и от этого сладостного видения его глазам становилось легче, он даже забыл про боль. Отчаянно желая прикоснуться к ней, Патрик вытянул вперед дрожащую руку.

Илке так сильно забила крыльями, когда попыталась отлететь подальше от него, что Патрик почувствовал дуновение ветра. Когда Илке вновь заговорила, то Патрику показалось, что голос ее идет откуда-то издалека.

– Патрик, любимый, у тебя появилась возможность начать жизнь заново. На этот раз, я знаю, ты не повторишь ошибок. Я буду следить за тобой, мой дорогой. – Она бросила на него последний любящий взгляд и исчезла в пустоте.

– Илке! – звал он, насколько хватало сил. – Илке, вернись!

У Улисса и его людей ушло полчаса на то, чтобы составить план поисков, собрать лампы, седла и построиться попарно. Он оказался в одной паре с Люком Тигом, прыщавым молодым ковбоем, который громко сморкался за ужином.

– Я уверен, что именно мы найдем мистера Прайда, – сказал Люк, отчаянно чихая. – Будет о чем порассказать моим ребятишкам.

– Я не знал, что у тебя есть дети. – Улисс до сего дня ничего не знал о работниках ранчо.

– У меня их пока нет, сэр. Мне всего девятнадцать. Я еще не женат, но у меня есть девушка в Керрвилле.

– Она тебя любит?

– Да.

– А как ты можешь знать наверное? – Улисс чувствовал себя идиотом, задавая девятнадцатилетнему парню такие вопросы, но не знал, о чем с ним говорить.

– Ну, она разрешила мне поцеловать себя разок-другой.

Улиссу трудно было представить существо женского пола, которому бы доставляли удовольствие поцелуи Люка. И это только укрепило его веру в то, что понять женщину невозможно.

– Она порядочная девушка, сэр, – продолжал Люк, – из семьи, в которой чтут Божьи заповеди. Она не позволит целовать себя кому попало.

«Порядочная девушка из семьи, в которой чтут Божьи заповеди». Эти слова эхом отозвались в сознании Улисса. Как бы он хотел сказать то же самое о Райне и ее матери! Но с таким же успехом он мог бы пожелать, чтобы земля изменила ось вращения и зима превратилась в лето.

Он повернулся к своему спутнику:

– Сделай мне одолжение, Люк.

– Если смогу, сэр.

– Зови меня Улиссом.

– Очень хорошо, сэр, – сказал юноша и замолчал. Думал ли он о своей девушке и желал ли ее так, как Улисс желал Райну? Лицо Улисса исказила гримаса. Ни одному мужчине не пожелал бы он такой участи!

Тем временем взошла луна и засияла так ярко, что лампы не понадобились. В такую ночь Патрик мог бы отлично разглядеть дорогу и найти путь домой. Где же он, черт возьми, и что с ним случилось?

Улисс позвал отца по имени в тщетной надежде, что Патрик где-нибудь поблизости, но в ответ услышал лишь перекличку других поисковых отрядов – эти звуки сливались в жуткую гармонию со свистом ветра. Теперь он и Люк звали Патрика по очереди.

Чем дольше они ехали, тем чаще Люк чихал. К полуночи его чиханье сменилось сухим жестким кашлем, и молодой ковбой теперь уже сидел в седле сгорбившись. Ясно, что в этой ситуации он не смог бы оказать серьезной помощи. Если ему будет хуже, то он только помешает.

– Остановимся на минуту, – сказал Улисс, придерживая Старфайера. Он вытащил из кармана коробок спичек и зажег керосиновую лампу.

– Зачем это, Улисс, сэр? – прохрипел Люк. – Я и без нее прекрасно вижу.

– Я хочу хорошенько посмотреть на тебя. – Улисс подкрутил фитиль лампы и поднял ее повыше.

Как он и опасался, лицо Люка было белым, если не считать красных прыщей. По щеке сползала струйка пота. Улисс снял с руки перчатку, наклонился к Люку и коснулся его лба.

Оскорбленное чувство мужского достоинства заставило Люка сесть прямее:

– О, сэр, вам не следует этого делать. Я прекрасно себя чувствую.

– Нет, у тебя лихорадка. Я не врач, но могу определить, когда человек болен. Я уже чуть раньше отослал домой Рио, а теперь твоя очередь. Я хочу, чтобы ты вернулся домой и лег в постель.

– Но, сэр…

– Это приказ, Люк… – Улисс хотел бы пощадить гордость парня, но не стал терять на это время. – Ты уверен, что сумеешь найти дорогу домой?

– Уверен, сэр.

В глазах Люка он прочел упрек, когда тот поворачивал свою лошадь обратно. Еще долго после того, как юноша исчез в темноте, Улисс слышал его кашель.

Улисс загасил лампу, с минуту подождал, пока его глаза снова привыкнут к лунному свету, и пришпорил Старфайера.

Улисс молил Бога, чтобы ему не пришлось потребовать от жеребца слишком большого напряжения. С интервалами в несколько минут он выкрикивал имя отца, но, не получая ответа, продолжал ехать дальше, и сердце его уже начало болеть от страшного предчувствия, а его живой ум рисовал всевозможные несчастья и среди них самое страшное.

– Где же ты, отец? – кричал он, и в голосе его были отчаяние и страх. Да, они были непохожи, часто ссорились, не понимали друг друга, но Улисс любил своего отца. Он не винил Патрика в том, что тот был разочарован в сыне. Улисс не сделал ничего, чтобы завоевать любовь отца, и еще меньше, чтобы добиться его уважения.

Патрик хотел скроить сына по своей мерке – сделать его мужественным, привить любовь к ранчо. Патрик совершенно ясно высказал пожелание, чтобы Улисс оставался дома и учился управлять ранчо. Но Улисса это не остановило, и он отправился в Гарвард. Он собрал свои вещи и уехал на восток первым же поездом.

Патрик никогда не скрывал своего мнения о юристах: он называл их вслух пиявками-кровососами. Не слишком высокого мнения он был и о политиках, но Улисс и тут пренебрег его мнением и вошел в законодательное собрание штата.

Он не думал обижать отца, уязвлять его чувства и подозревал, что и Патрик не хотел его обижать.

– Отец! – позвал он снова. И сердце его радостно подпрыгнуло, когда он услышал звук мужского голоса:

– Илке, вернись!

Не было никаких сомнений – это голос отца! По спине Улисса пробежали мурашки, волосы на затылке поднялись, потому что это был голос сумасшедшего. Вглядываясь в темноту в том направлении, откуда донесся голос, Улисс разглядел одинокое дерево, силуэт которого выделялся на фоне луны. У этого дерева было неестественно широкое основание. Внезапно у дерева появились две новые ветви. У Улисса не было времени даже осознать, что это руки отца, потому что инстинкт заставил его выпрыгнуть из седла. Он побежал изо всех сил, и снег взметался маленькими вихрями под его ногами.

– Отец, ты в порядке? – спрашивал он, падая на колени возле Патрика.

Это был нелепый вопрос. Почти половина тела Патрика была запорошена снегом, волосы и брови заиндевели. Лицо его было белым, и поэтому он больше походил на фигуру, вырезанную изо льда, чем на живого человека.

– Улисс, ты видел свою мать? Она только что была здесь.

Улисс похолодел, когда он понял, что отец потерял рассудок. Он нашел его вовремя, чтобы спасти тело. Но неужели опоздал спасти разум?

– Уже несколько месяцев прошло с тех пор, как мама умерла, – сказал Улисс, стараясь говорить как можно мягче и одновременно разгребая снег, чтобы освободить ноги отца.

– Черт возьми, что ты делаешь здесь среди ночи, сынок? Ты снова захвораешь, и мама страшно рассердится на меня, – бормотал Патрик.

Стараясь не утратить присутствия духа, Улисс вытащил из кармана куртки фляжку с бренди и заставил Патрика выпить немного, потом встряхнул его, надеясь тем самым вывести из состояния ступора.

– Пойдем, папа. Я отвезу тебя домой.

Отец не двинулся с места. Улиссу потребовалась вся его вновь обретенная физическая сила, чтобы заставить Патрика подняться на ноги. Он мог бы дотащить его до того места, где оставил Старфайера, но сколько времени еще потребуется, чтобы втащить в седло этот груз!

– Черт возьми, отец! Ты должен мне немного помочь.

– Я слишком устал. Я хочу спать.

– Если ты уснешь, то умрешь.

– Я уже мертв.

– Нет! Ты устал и замерз. Я уже потерял мать и не хочу потерять отца. Ради Бога, помоги мне!

Должно быть, в голосе Улисса прозвучало нечто такое, что проникло в затуманенный мозг Патрика. Хотя он нетвердо стоял на ногах, но уже пытался выпрямиться.

– Далеко твоя лошадь?

Напуганный этим новым свидетельством безумия Патрика, Улисс указал на Старфайера:

– Да вот же она, видишь?

– Нет. Я ничего не вижу. Я ослеп, – ответил Патрик самым обыденным тоном и слабо рассмеялся. – Неужели ты думаешь, я сидел бы здесь, если бы мог найти дорогу домой?

Улисс подавил вздох. Сейчас Патрик нуждался в твердом руководстве и помощи, а не в изъявлении сочувствия.

– Старфайер всего в нескольких футах отсюда, – ответил Улисс таким же обыденным и спокойным тоном. Он помог отцу добраться до стоявшего в ожидании коня, вставил его правую ногу в стремя и поднял в седло, потом взобрался на лошадь сам позади отца.

Поддерживая Патрика левой рукой, Улисс правой вытащил револьвер и выстрелил несколько раз в воздух, сигнализируя, как и было условлено, что поиски окончены. Патрик никак не отреагировал.

Улисс прижимал отца как можно ближе к себе, надеясь передать ему частицу жизни, вдохнуть в него свое тепло. Время от времени он останавливал лошадь, чтобы влить в горло Патрика еще немного бренди.

Через пару часов они наконец добрались до дома. Их возвращение походило на триумфальную процессию. Их сопровождали десятки ковбоев, вопивших от радости и стрелявших в воздух, чтобы оповестить всех о том, что Патрик найден. Они выражали такой восторг и были так счастливы, что у Улисса не хватило духу сказать им о состоянии отца.

Шарлотта ожидала их на ступеньках крыльца – ее миниатюрная фигурка была закутана в одеяло. Ее губы дрожали, потому что она пыталась одновременно улыбнуться и справиться со слезами. Глаза ее были широко раскрыты от радости, но по щекам катились слезы.

– Он жив? – спросила она шепотом, видя, как два ковбоя снимают лишившегося чувств Патрика с седла.

– Конечно, жив, – ответил один из них, широко улыбаясь.

– Ведите его в дом, – распорядилась Шарлотта, поворачиваясь, чтобы указать им дорогу.

Улисс спрыгнул со Старфайера и отпустил своих помощников, наказав им назавтра спать как можно дольше. Затем он поднялся по ступенькам крыльца и вошел в дом. Он ненавидел роль гонца, приносящего дурные вести, но ему не хотелось, чтобы Шарлотта оказалась неподготовленной к состоянию Патрика, когда тот войдет в дом.

Те же два ковбоя поддерживали Патрика, пока Шарлотта пыталась снять с него тяжелую куртку.

– Я так рада, что ты нашел отца, – сказала она. Улисс поспешил ей на помощь:

– Я тоже. Не думаю, что он смог бы продержаться дольше. Он был не в себе, когда я его нашел. К тому же он ослеп.

– Ослеп? – Шарлотта выдохнула воздух так шумно, будто лопнул воздушный шар. – Я думаю, лучше бы ему умереть, чем провести остаток жизни слепым.

Видя ее отчаяние, Улисс поспешил успокоить женщину:

– Если не ошибаюсь, он ослеп от снега. Через несколько дней зрение к нему вернется.

Шарлотта распрямила плечи. Теперь казалось, что она стала выше ростом на целый дюйм.

– О, я очень на это надеюсь.

Внезапно Патрик поднял голову и затянул непристойную песню, которую Улисс не слышал от него долгие годы и уж, конечно, никогда в присутствии дамы.

Похоже, это не смутило Шарлотту. Возможно, она уже испытала слишком многое, чтобы реагировать на что-либо, кроме самых сильных эмоциональных потрясений.

– Есть еще кое-что, о чем я забыл сказать, – продолжал Улисс. – Я хотел поскорее согреть отца и привести его кровообращение в норму, но в тех обстоятельствах не мог найти лучшего средства, чем бренди. Он пьян.

Напряжение не исчезло из глаз Шарлотты, разве что в них блеснули искорки, намекавшие на готовность рассмеяться.

Не обращая внимания на концерт, учиненный Патриком, она обратилась к ковбоям:

– Отнесите мистера Прайда в ванную и снимите с него одежду.

– Нет, горячая ванна подождет до завтра, – сказал Улисс, повышая голос, чтобы Шарлотта слышала его, несмотря на завывания Патрика. – Поднимать температуру его тела надо постепенно. Мы положим отца в прохладную воду и понемногу будем добавлять туда горячую воду.

Шарлотта кивнула, соглашаясь.

Снимая с себя промерзшее снаряжение и одежду и бросая все в чулан под лестницей, Улисс размышлял о том, что этот день, вероятно, был самым длинным в его жизни. Усталость и облегчение лишили его последних сил. От слабости у него подгибались ноги. Репутация героя обходилась гораздо дороже, чем он предполагал. Ему потребовалось несколько минут, чтобы разобраться в своих чувствах, забыть о волнениях, снова стать тем человеком, которым он был еще неделю назад. Он направился в библиотеку, где Патрик держал прекрасный французский коньяк.

Огонь в камине уже почти погас. На стенах танцевали причудливые тени. Он огляделся в поисках лампы, которая обычно стояла на большом письменном столе, потом вспомнил, что Шарлотта собрала все лампы, имевшиеся в доме, и отдала работникам.

Он ощупью подошел к низкому буфету, взял графин и обнаружил, что он пуст. Бренди давно перекочевал сначала во фляжки ковбоев, а затем в их желудки.

Когда Улисс выходил из библиотеки, то заметил кого-то на кожаной софе перед камином.

Подойдя поближе, он узнал Райну. Она спала, свернувшись, как котенок, поджав колени к груди и положив голову на сгиб руки. Пряди черных волос спадали на щеку.

Он потянулся, чтобы разбудить ее или хотя бы прикоснуться к ней. Он и сам не был уверен в своих намерениях, но потом передумал. Если она узнает, что Патрика нашли и что он в безопасности, она, вероятно, захочет отправиться домой, чтобы ухаживать за своим отцом.

Она выглядела незащищенной, словно дитя, и в груди Улисса возникло естественное для мужчины желание защитить ее. Он не мог отправить ее домой одну, а сам слишком устал, чтобы сопровождать ее.

«Не будь дураком, – сказал он себе. – Райна никогда не нуждалась в защите». Он не забыл того дня в булочной, когда она накинулась на обидчиков, не подумав о собственной безопасности.

Девушка словно почувствовала его присутствие и пробормотала его имя. Боже, неужели он жил в ее снах так же, как она в его?

Впрочем, это не имело значения. Он никогда не смог бы отказаться от своих нравственных принципов, а Райна была дочерью шлюхи.