Без права на подвиг

Глава 13

Завершая с товарищами загрузку вагонетки, я всё продолжал раздумывать о туманных обещаниях гауптмана. Что это было? Действительно, подтверждение возможной отправки меня в контору горного инженера Иоганна Вильчека? Или что-то совершенно другое. Гауптман явно был раздосадован проигранным пари или это спектакль для меня? Уж больно скользкий тип этот офицер. Надо бы поаккуратнее узнать, кто он и что он такое в Цайтхайне. А может, я слишком преувеличиваю собственную значимость?

Заталкивая в гору наполненную вагонетку, я отметил, что левая рука уже практически не болит. Мимолётно порадовался отсутствию ещё одной проблемы и как водится тут же забыл об этом, погрузившись в рутинную шахтёрскую работу.

Устали мы сегодня, конечно, до полуобморочного состояния, поэтому в бараки не просто возвращались, а буквально брели. Как ни странно, то ли стресс, то ли избыточная нагрузка парадоксально повлияли на состояние Лёхи, и вечером он уже больше не кашлял кровью, а лишь изредка начинал дышать, часто и с натугой.

Припрятанные на обеденной раздаче холодные порции баланды проглотили почти не заметив, расплатившись с дежурной сменой кашеваров половиной пайки хлеба каждый. Справедливо, но всё же лучше, чем ничего.

Ужин, состоящий из горстки полуразваренного гороха и ложки свекольного мармелада на сахарине, запил кружкой кипятка. Отчего настроение немного улучшилось, в особенности в ожидании ночного визита к Шурке-Механику.

Обещание гауптмана — это, конечно, неплохо и будоражит воображение, но коммерческие возможности Сан Саныча вселяют в меня гораздо большую уверенность.

Завалившись на нары и вспомнив о желании осмотреть руку, я, наконец, стянул пропитанную потом и грязью гимнастёрку. За водой в угол барака идти было откровенно лень. Не помешало бы стереть с шеи и лица влажной тканью въевшуюся угольную пыль. Хоть какая-то иллюзия гигиены. Но гимнастёрка так заскорузла от угольной пыли, что её саму, похоже, пришлось бы вымачивать полдня.

Луч света от прожектора, пробивающийся сквозь ближнее оконце барака, падал как раз на проход между моими и соседними нарами.

Своего освещения у шахтёрских бараков не было. А за использование любого открытого огня, как гласил специальный документ, вывешенный у входа в каждый барак рядом с огнетушителем, полагалось наказание плетьми.

25 ударов. Такое же наказание следовало в случае, когда военнопленный не отдавал честь при встрече с любым немецким военнослужащим. Попытка пожаловаться на немецкого охранника рассматривалась не иначе как клевета. За порчу имущества также наказывали плетьми.

Я аккуратно ощупал внешнюю сторону плеча, локоть, совсем не ощутив тех болезненных ощущений, что были после падения с вагонетки. И тут мой взгляд упал на сияющие ровным зелёным цветом татуировки матрикула. Две татуировки из трёх!

Ёшкин кот! Какой же самодовольный и невнимательный идиот! Давешняя боль была не от травмы или ссадины. Матрикул недвусмысленно подавал сигнал о нахождении рядом Демиурга. Того, ради которого я и отправился в эту грёбанную клоаку. Ах ты ж, досада какая…

Сердце бешено заколотилось. Так, отставить мандраж! Лучше подумаем, кто бы это мог быть? Это явно не кто-то из заключённых, однозначно не гауптман и даже не его дружок-инженер. Всех они были со мной в контакте и раньше, при этом Матрикул хранил гробовое молчание. Остаются: водитель гауптмана — щуплый гефрайтер, два автоматчика и женщина унтер-офицер с кожаной папкой.

Могли быть, конечно, и другие прибывшие в лагерь новые лица. Но ведь кроме машины гауптмана никаких других транспортных средств, насколько мне помнится, на загрузочной площадке не было! Да и боль в руке стихла примерно в тот же промежуток времени, когда гости из Цайтхайна убыли восвояси.

Интуиция просто кричала о том, что Демиург был среди сопровождающих гауптмана. Что ж. Тем больше поводов выяснить, что это была за барышня и солдаты гауптмана. И начну я, пожалуй, с расспросов Шурки-Механика. Он ведь не сразу попал на шахту. Наверняка покрутился какое-то время в шталаге Цайтхайн.

От возникшего азарта предвкушения усталость смыло, словно надпись на песке морской волной. Даже жёсткие доски нар и начавшие возню в ожидании ночного пира вши не могли испортить моего настроя.

Это же надо! Всего полтора месяца — и я напал на след Демиурга. Понятное дело, что это пока даже не половина миссии. Но хотя бы радостно, что я где-то рядом.

Нет…кровь из носа, а я обязательно выясню, что за краля приезжала с гауптманом и где её искать! Матрикул молчит, значит, в пределах пяти-восьмикилометрового радиуса Демиурга уже нет. Ну а потом можно будет и планировать захват и побег. Других способов добраться с Демиургом до ближайшей точки рандеву я не видел.

Еле-еле в нетерпении дождался отбоя. Хорошо хоть здесь напрямую не запрещено ходить из барака в барак по ночам. В шталаге, говорят, за это любой охранник открывает огонь без предупреждения.

А ещё поговаривают в последнее время в Цайтхайне охранники новую моду завели. При смене в десять часов вечера, обычно уходящие на отдых передавали собак и оружие вновь заступающим.

Охранники поднимались по лестнице на вышку. При передаче оружия часовой, отстоявший свою смену, давал короткую очередь из пулемёта в толпу заключённых, согнанных в центр лагеря на вечернюю поверку, как доказательство того, что он передаёт исправное оружие. После этого заступающий на пост часовой лично сам проверял пулемёт, снова давая очередь по толпе. Не особо прицельно, но жертвы иногда были. Доставалось и основному, и транзитному составу заключённых, выходящему на построение, так как больные, полицаи, работники госпиталя и прочие писари с хлеборезами отсиживались в своих бараках и хозпостройках. Испытывать судьбу дураков не было.

Сомневаюсь, конечно, что такое происходило каждый день. Ибо такой перерасход боеприпасов для рачительных немцев — это не совсем то, что укладывается в рамки привычного представления о вермахте.

Следует отметить, что в нашем лагере для арбайткоманды, кроме бараков, мастерской, карцера и карантинного сарая (он же использовался как морг) других строений не было. Так, несколько вспомогательных навесов. Пара колодцев. И три отхожие ямы с деревянными помостами и брёвнами вместо стульчаков.

Даже производственный отдел и администрация находились в соседнем чешском посёлке, где традиционно проживали местные шахтёры. Полицаям приходилось ночевать в специально выделенном закутке одного из бараков — единственном месте, имеющем кроме мастерской Шурки электрическое освещение и сваренную из железа печку.

Медосмотры заключённых были редки: за почти месяц моего пребывания я так и не наблюдал ни одного. Поэтому сегодняшняя смерть Димона от скоротечной чахотки из моей бригады не была чем-то из ряда вон выходящим.

В основном бы лагере его и Лёху давно отделили от других и отправили сначала в карантинный барак, потом в лазарет. Хотя освобождение от тяжёлой работы стало бы довольно условным. Неходячих больных кормили по остаточному принципу, половинной пайкой, а то и просто пустым кипятком три раза в день. Нередкими были так называемые «отборы на временные работы».

Комендант лагеря или его заместитель — зондерфюрер часто «баловали» контингент больных распоряжениями об отправке ходячих на погрузку и заготовку леса, разгрузку вагонов. Да и просто сдавали внаём доходяг местным фермерам и прочим мелким предпринимателям, кладя, естественно, доходы в собственный карман. И никакой заботой об экономике великой Германии тут и не пахло.

В немецком тылу при малейшей возможности свой гешефт делали все, невзирая на принадлежность к военной или социальной группе. В моей реальности историки отмечали, что даже фюрер предпочитал, чтобы его адъютанты приобретали кофе исключительно на чёрном рынке, о чём он не раз настойчиво им напоминал. Интересно, а нынешний рейхсканцлер Герман Геринг, известный гедонист и не дурак пожрать, тоже поощряет чёрный рынок? И проповедует принцип фашистских бонз: «Что позволено Юпитеру, не позволено быку»?

Общую схему мне в подробностях объяснила ещё Сталина Моисеевна на своей знаменитой кухне. Мы в основном предполагали использовать её для вариантов адаптации и создания связей с местным подпольем, чтобы затем использовать для облегчения участи пленных из групп риска, в том числе и для сокрытия бывших командиров, политработников, сотрудников НКВД и евреев.

Подобные «игры» с контингентом, учётными документами и перетасовкой пленных при наличии связей и верных людей на нескольких ключевых местах не были, оказывается, чем-то необычным или редким и имели массу примеров в офлагах, шталагах, концентрационных лагерях и поселениях остарбайтеров. Подмена фамилий, подлог карточек личного учёта, когда происходила полная смена личности, приписки нужных диагнозов и прочее. Да мало ли что ещё…

Или, к примеру, знаменитый на весь мир, благодаря фильму Спилберга, Оскар Шиндлер. На мой взгляд, являющегося далеко не однозначной фигурой среди героев борьбы с холокостом. Поскольку этот предприниматель изначально, да и в продолжении своей деятельности, ещё до войны руководствовался исключительно личной выгодой. Это уж потом, предположительно насмотревшись на «художества» нацистов, проникся и пересмотрел свои взгляды, а может, попросту сообразил, что члену НСДАП с 1938 года и платному агенту абвера с 1935-го рано или поздно придётся ответить, если не перед земными судьями, то уж перед небесным точно. Ну что ж, лучше вовремя, чем никогда. Кстати, сейчас Оскар Гансович должен обретаться здесь где-то совсем рядышком, в Кракове, наблюдая уничтожение тамошнего гетто, так сказать, в реальном времени и пространстве.

Другое дело, что мне ну никак не подходила схема длительного внедрения, что называется, «врастания» в шкуру предателя. Мне бы чего попроще да поэффективнее. И желательно как можно быстрее. Тем более что объект миссии с определённой вероятностью уже определился. За неимением гербовой, приходится писать на простой.

— Приветствую труженика молотка и зубила! — поздоровался я с согнутой над верстаком спиной Шурки-Механика.

— И тебе не хворать, Петро! — преувеличенно-бодро улыбнулся мастер, развернувшись ко мне от стола.

— Как мой заказ?

— В лучшем виде. Дзеравяшки во-он на том шкафу, в рогожке. Забирай. Я их ещё керосином с толикой машинного масла пропитал несколько раз. От сырости, — странно, но мне показалось, словно Шурик оправдывается.

Ох, не нравится мне это. Подобное «ж-ж-ж!» неспроста. Тут свет керосинки упал на левую сторону лица Механика. Э-э…брат, да тебя кто-то совсем недавно неслабо рихтанул. И не раз. Знатный синячище. И это прокол, Механик!

Я забрал долблёнки, заботливо завёрнутые в ветошь. Не утерпел и отвернул край. Шурка и впрямь был настоящим мастером. Деревянная обувь — настоящий шедевр, сотворённый в лагерных условиях.

— Знатно вышло, Александр, — от души похвалил я, приближаясь к столу Механика и незаметно оглядывая мастерскую на предмет неожиданных гостей, — а как насчёт остальных наших дел? — вторую часть фразы я произнёс уже значительно тише.

— На марки удалось приобрести у чехов только сахарин, зато много, ещё килограмм копчёного шпика и два кило маргарина. Маргарин длительного хранения из армейского пайка. На свой риск согласился на оставшиеся деньги купить галет и прессованных сухофруктов. Сахара и масла купить не удалось. Был шоколад, но цена…сам понимаешь.

— Неплохо. Не переживай, Шурка. Сойдёт и маргарин с галетами. А что по одёжке?

— Завтра будет шахтёрский комплект: куртка, штаны, сапоги, ремни. Почти ненадёванный. И ещё пара отрезов на портянки…

— Добро! — я склонился к уху Шурки-Механика, отмечая его нездоровую бледность и лоб, покрытый крупными бисеринками пота, — а теперь, друг мой, скажи, меня никто не ждёт на выходе из мастерской? И не ори, не дёргайся — удавлю-ю… — прошипел я, железной хваткой сцепив пальцы левой руки на основании шеи Механика, — ну! — Пришлось резко толкнуть его, да так, что лоб его с тихим стуком поздоровался со столешницей.

— Не убивай, Петро! Я не виноват…полицаи выследили тебя у мастерской. Потом ко мне привязались. Били. Сильно. Один из них давно знает про мои гешефты с местными. Я помогаю ему иногда выменивать продукты и керосин на самогон и курево. Прости, они бы меня в Цайтхайн спровадили, а там…мне край…

— Не мельтеши, Шурик. Сколько их всего?

— Д-двое, — клацнул зубами Механик.

— Первый — твой заказчик. А второй полицай кто?

— Из новеньких, Грицко. Он-то тебя и…

— С-сука…Понятно, — прервал я пытающегося оправдаться Шурика, — что они знают? Про марки, золото?

— Только про марки.

— А ты им про Вайду говорил?

— Грицко сказал, что это лжа и ты меня на понт взял.

— Ясно. Да не трясись ты. Решу я всё. Ты отойди вон туда в угол и главное — сиди тихо, а ещё лучше притуши керосинку.

— Ты что задумал…

— Заткнись, я сказал. Сиди тихо, чтобы не произошло.

— Хорошо, хорошо, — Шурку-Механика трясло мелкой дрожью, но все мои указания он выполнил в точности.

Я прекрасно помнил, что луч ближайшего прожектора снаружи не добивал до двери в мастерскую совсем немного. Лишь частично освещая торцевую стену соседнего барака, в которой не было окон. Меня это устраивало: керосинка потушена и я, открыв дверь, не стану лёгкой мишенью у противника. Хотя откуда у них взяться огнестрелу? Максимум дубинки. Поэтому, мой выход для полицаев должен стать неожиданностью.

На месте Грицко с его подельником я бы ждал меня у выхода, стоя по краям у дверного проёма. Огрел чем-нибудь тяжёлым по голове — и тёпленьким бы оттащил в укромное место, где бы и начал потрошить.

Видимо, допустить выдачу продуктов, купленных Механиком на рейхсмарки, было их изначальной задумкой, чтобы меня расслабить. Может, им цель остальные деньги и золото? Ведь я вполне мог взять их с собой на вторую встречу. Блин, как всё топорно! И не вовремя.

Но ничего не попишешь: ребятки узнали слишком много, поэтому следует их валить. Однозначно. Полагаю, после этой миссии, даже Ремесленник перестанет называть меня Миротворцем. А ведь я ещё и не начинал толком.

Дверь открывалась внутрь мастерской, что должно было облегчить задачу засевших в темноте полицаев. Но не в моём случае. Темнота в мастерской царила почти полная. Я же после своих дневных приключений так и щеголял босиком. Пришлось быть вдвойне осторожным, чтобы не наступить голыми пятками на какую-нибудь железяку.

Оставив у верстака продукты и ветошь с долблёнками, кошкой метнулся к двери, замерев на цыпочках над порогом на долю секунды…

Рывок за ручку и кувырок в темноту. Вот только темнота была темнотой лишь для моих противников. Что-то твёрдое неприятно зацепило меня по хребту, но поскольку удар пришёлся вскользь, я его почти не почувствовал. Переворот на спину, и я встречаю уже испытанным сдвоенным ударом ног в грудь первого, кинувшегося на меня полицая.

— Н-на, с-с-су…а-агх-х-х!!!

Сдерживаться не было причин, и всё накопившееся за день раздражение и досаду я вложил в этот удар, буквально на секунду зависнув в положении «стойка на лопатках». Хруст, чавк — и бездыханное тело исчезло в проёме двери мастерской. Секундная растерянность второго полицая сыграла мне на руку. Точнее, на ногу.

Не надо быть мастером кунг-фу, достаточно свойств аватара, модифицированного нейротроном. Против подобной скорости перемещения, квазиизменённой плотности тканей, помноженных на сокрушительную силу удара плоть обычного человека всё равно, что лист картона. Не устоять. Ни при каких обстоятельствах. В чём я убедился в очередной раз.

Поэтому моя неловкая попытка крутануть мельницу из лежачего положения ногами для подсечки противника вылилась в не совсем тот результат, которого я добивался. Я хотел свалить и обездвижить полицейского, чтобы допросить его перед тем, как грохнуть.

Важно было узнать, не ушла ли информация на сторону. И хотя такие хлопцы из патологической жадности вряд ли могли с кем-то поделиться информацией о зеке, имеющем на кармане золото и деньги, но бережёного, как говорится, и бог бережёт.

Но анавр предполагает, а Закон Сохранения Реальности располагает. Похоже, перестарался.

Моя голая пятка, несясь по дуговой траектории, врезалась в левое колено стоящего полицая с такой силой, что даже мне стало не по себе, когда раздался жуткий хруст ломающихся костей и разрываемых связок.

Едва начавший вырываться из глотки вой рухнувшего Грицко, я задавил в самом зародыше, с силой воткнув полицая лицом в лужу, образовавшуюся перед порогом мастерской из воды, что стекала с крыши барака. Новый, едва слышимый, короткий хруст шейных позвонков возвестил о том, что о допросе теперь можно забыть.

Осторожная попытка приподнять за плечи обмякшего Грицко подтвердила мои опасения. Шея полицая была сломана, да ещё я, кажется, умудрился вогнать ему позвоночник в основание черепа. Похоже, скоро я стану опасаться самого себя.

Интересная особенность. В первую миссию такой степени превосходства физических способностей аватара не было. Или всему виной мой эмоциональный настрой в результате дневного родео на вагонетке?

Ладно, пока некогда думать о мотивах, надо что-то придумать с трупами. Хотя… может тот, первый полицай ещё жив?

Я прислушался к ночным лагерным звукам. Как хорошо, что здесь по приказу администрации ни днём ни ночью не смолкает бравурная музыка, несущаяся из нескольких размещённых на территории репродукторов. За те несколько недель, что я здесь, она уже успела порядком поднадоесть. Нет, усталым зекам не мог помешать уснуть, наверное, даже работающий авиационный двигатель, но вот эта бравурность и круглосуточная германская бодрость периодически порождала мысли о зверском убийстве грёбанного немецкого ди-джея прямо в радиорубке.

И сейчас эта круглосуточная музыкальная шкатулка Рейха как нельзя лучше замаскировала звуки борьбы.

Войдя во всё ещё тёмную мастерскую, я прошёл к верстаку, отметив, что Механик так и продолжает сидеть, забившись в свой угол.

— Шурка, ты как там?

— Д-да…

— Зажги керосинку, — я вернулся к двери, у которой навзничь лежал без движения первый полицай. Пощупал пульс. Экзитус леталис, без вариантов. Разгорающееся дрожащее пламя фитиля лампы бросало причудливые тени на грубое усатое лицо ещё пять минут назад живого человека.

— Ты их…того? — Шурка-Механик встал рядом, держа в дрожащей руке лампу.

— Йя, йя, натюрлих. А ты думал, они бы меня пожалели? Сначала бы пытали, выясняя, где золото и деньги, а потом бы в расход пустили. Зачем им свидетели? А тебя бы в лучшем случае запугали. И ходил бы по струнке. Так ведь, Саша?

— Н-наверно…

— Точно тебе говорю. Теперь будем надеяться, что эти двое, что так быстро тебя распотрошили, никому ничего не успели рассказать.

— Но утром ко мне должны прийти двое солдат из охраны…они увидят…этих. Меня отправят в карцер! Нет! В концлагерь!

— Не ссы в баланду, Шурик. Ничего не будет. Крови, как я погляжу, нет. Надо же, не наследил я. Ну и отлично! А трупов через час тоже не будет. Это я тебе гарантирую. Только, Шура, от тебя потребуется некоторая посильная помощь.

Надежда, вспыхнувшая было на лице Механика после слов о том, что проблему трупов я беру на себя, потухла.

— Чем я могу…?

— Не волнуйся. Таскать их не придётся. И даже ползать под пулемётным огнём тоже. Хе-хе…Ты мне только дай на время какой-нибудь острый ножик из своего хозяйства. И топорик не помешал бы. Любой. Да не бледней ты, тюря! Не буду я никого расчленять. Неблагодарное это занятие. Да и глупое в наших условиях. Инструмент мне нужен, чтобы спрятать трупы хорошенько. Куда? Меньше знаешь — крепче спишь.

— Я сейчас! — обрадованно воскликнул Механик и исчез где-то за верстаком, — вот! — он протянул мне небольшой топорик и сточенный старый напильник, перемотанный дратвой у рукоятки, — пойдёт?

— Поедет, — буркнул я, пробуя лезвие пальцем, — теперь слушай внимательно. Закройся до утра и сиди тут. В барак не ходи. Я еду и долблёнки у тебя пока оставлю. Приготовь мне ведро воды. Через час-два вернусь, обмыться не помешает. Постучу вот так: два коротких, три длинных. Понял?

— Да.

— Ты об обмене на шахтёрскую одежду договорился?

— Двадцать марок.

— Деньги остались?

— Нет. Всё ушло на продукты. И ты…долю обещал, — похоже, Шурка совсем ожил, раз сквозь страх проклюнулся коммерсант.

— Я слово держу. Вот держи. Тут ещё сотня, — я сунул механику деньги. Как знал, прихватил из заначки, — постарайся завтра вместе с вещами прикупить ещё продуктов. Лучше из сухого пайка. Чем дольше храниться, тем лучше. Усёк?

— Да.

— И ещё. Запомни. Скорее всего, меня тут через несколько дней уже не будет. Вернусь в Цайтхайн. Твоя жизнь на кончике твоего языка. Будешь молчать про полицаев и сегодняшнее — останешься жив. Поверь, если их трупы и найдут, то не так быстро. Надеюсь на твою соображалку и чувство самосохранения, Механик. Ну а если протечёт через тебя ещё раз, не взыщи, — я постарался ему подарить самую проникновенную улыбку из своего арсенала и похлопал Механика по плечу. Бывай!

— Удачи! — к концу разговора совсем успокоившийся Шурка уже не напоминал обоссавшегося суслика. Даже порозовел немного.

Легко сказать, спрятать трупы. Это я в мастерской хорохорился. Хотя…если подойти творчески и с огоньком. Никогда не знаешь, какие неожиданные знания хранятся в голове обывателя двадцать первого века, любящего почитывать на досуге детективы и боевики. И до чего доходит, порой, пытливый разум авторов этого чтива.

Засунув поглубже мысли о возможных подельниках мёртвых полицаев, я затащил в мастерскую труп Грицко. На недоумённый взгляд Шурки, ещё не успевшего закрыть входную дверь, пояснил:

— Сначала раздену.

Оно и правда: пока буду ныкать тела изгваздаюсь так, что мама не горюй! Да и после стычки и моих кульбитов в грязи гимнастёрка со штанами почти на ладан дышат. Комплексами я не страдаю, поэтому воспользуюсь одёжкой мертвяков. Вон она, какая у них добротная. Взял бы и обувь, да только больно уж приметные сапоги у Грицко с подельником. Наваксенные, фасонистые. Были бы какие-нибудь говнодавы — взял не задумываясь. А то с таким же успехом можно было бы выйти на утренней поверке и сказать: «Я грохнул двух полицаев». Занавес.

Тряпки забросил в тот же угол, где пристроил долблёнки и мешок с едой. Сапоги, связав бечевой, повесил на шею, сложив в них топор и нож. Забросил на левое плечо труп Грицко. Тело второго полицая, обвязав его же разорванной гимнастёркой вокруг пояса, просто подцепил правой рукой.

— Закрыть дверь не забудь, бедолага, — бросил я Шурке Механику и шагнул в темноту.

Тащить тела было не столько тяжело, сколько не совсем удобно. Громоздко, но терпимо. План по укрытию трупов полностью сформировался в моей голове ещё в тот момент, когда решил их раздеть.

Две отхожие ямы в рабочем лагере были устроены незамысловато: траншея метровой глубины длиной десять метров и приспособленное у края грубо ошкуренное бревно на деревянных же столбах. А вот третья точка, к которой я сейчас и пробирался, стараясь оставаться в тени бараков, видимо, было оборудовано ещё до того, как это место отвели под пребывание военнопленных.

Полноценный сортир на шесть посадочных мест, правда, без стен и крыши, но зато с тремя перегородками, дощатым настилом и ступенями. А главное, под всеми этими досками была вырыта довольно глубокая яма.

Цель определена, оставалось пройти полсотни шагов. И я молился всем богам, чтобы по закону подлости не быть застуканным за двойным грязным делом.

Дождь припустил ещё сильнее, будто подбадривая меня. Лило как из ведра, да так, что в двух шагах даже на освещённых прожекторами участках видны были лишь неясные мельтешащие тени. Спасибо тебе, Закон Сохранения Реальности. Может, это и не твоя заслуга, но мне так удобнее считать.

Топорик пригодился в первые же минуты: боковые доски настила так разбухли и буквально «приварились» многодневной грязью к помосту, что я потратил на создание более-менее подходящей дыры почти десять минут. Вездесущие куски щебня, сваленные неподалёку от сортира в незапамятные времена с неизвестной целью и давно ставшие малозаметной частью ландшафта, тоже пошли в дело.

Мне нужно было не просто сбросить трупы в отхожую яму. Важно, чтобы они достаточно погрузились в энтропийную субстанцию. Хотя бы на несколько суток. А без вспарывания животов и набивания их чем-то тяжелее земли и песка подобное невозможно.

Да, такова суровая реальность, как бы банально это ни звучало. Эх, видели бы меня сейчас Странник или Смотрящий!

Наконец, всё было завершено и я загнал обухом топора сдвинутые доски на прежнее место. Ливень помог мне скрыть небольшие следы крови, растёкшиеся по доскам.

Устал. Не столько от физической нагрузки и холода, сколько от самой мерзостной сути процесса, которым занимался. Какими бы ни были полицаи отморозками, а всё же люди. А вот так, нырнуть в дерьмо, со вспоротым брюхом. Пусть даже и после смерти.

Видно, что-то серьёзно сдвинула в моих мозгах эта миссия, коль я без особых угрызений совести шлёпаю назад в мастерскую с одним только желанием: переодеться в сухую одежду.

На условный стук дверь открылась не сразу, лишь спустя несколько минут.

— Заснул, что ли? — грубо оттолкнул я Шурку-Механика и проскользнул в тёплое нутро мастерской. Хозяин не спал, растопив буржуйку, в которой так уютно потрескивали дрова.

— Да дождь барабанит, едва услышал, — пожал плечами Шурка, — я тебе воды согрел, возьми в кастрюле на буржуйке.

— Ух ты! Вот это тема! — ближайшие пять минут я не мог оторваться от такого экзотического для этого места процесса, как мытьё тёплой водой с кусочком сероватого мыла, величиной с ноготь большого пальца.

Грехи, конечно, им не смоешь, но грязь и вонь человеческую вполне получится…