Без права на подвиг

Глава 4

Настоящий ночной «полёт» по московским улицам на харлее за спиной у Ремесленника окончательно выветрил у меня из головы всю накопившуюся хандру. Даже шизофреническое осознание того факта, что ты заново проживаешь этот день вот уже в третий раз и любые непредвиденные случайности поправимы, не умоляло неизбежного выброса адреналина, происходящего с каждым Пашкиным виражом или перегазовкой.

Поэтому, когда мы, наконец вырвались за МКАД на Горьковку, а спустя четверть часа свернули на узкую дорогу, стрелой пронзающую сосновый лес, я смог немного перевести дух: тело всё ещё потряхивало. Пять-десять минут — и мы притормозили у высоких глухих ворот, почти сливающихся с длинным тёмным забором, уходящим в стороны на сотни метров. Короткая беседа Ремесленника по телефону — и вот мы уже петляем по внутреннему лабиринту проездов какой-то частной фазенды, минуя в итоге не менее трёх перекрытых проездов.

На финише нас ждала ярко освещённая подземная парковка, в которой мы оказались почему-то единственным транспортным средством.

— Пауль!

— Георг! — Ремесленник приветствовал встречающего нас низенького полного круглолицего человека, одетого в зелёно-серые бриджи, заправленные в охотничьи сапоги, и кожаную жилетку со множеством карманов поверх тёмно-зелёной фланелевой рубахи.

— Я ждал тебя ещё в прошлую субботу, мой друг. Думал, что Пауль уж и забыл сюда дорогу. Но ты приехал. Да ещё и с гостем! Что ж, рад, весьма рад.

— И я рад, Георг, что, наконец, выбрался. Позволь представить тебе одного моего хорошего знакомого. Гаврила Никитич Луговой, человек, интересующийся живой историей стрелкового оружия… — последнюю фразу Павел произнёс с придыханием, немного понизив голос, будто сообщал важный секрет. При этом он продолжал крепко пожимать ладонь хозяину. Мне же оставалось лишь вежливо улыбаться.

— О, майн гот, Габриель! Йа? Друзья Пауля — мои друзья. Чего же мы тогда стоим? Не стоит тратить время попусту. Господа, прошу за мной, — и толстячок шустро засеменил к противоположной стене подземного гаража, где одиноко зиял дверной проём.

Я придержал Ремесленника за локоть.

— Чё, правда, реальный немец?

— Та ладно, Гавр! Откуда? Этот кадр в своё время был известен как Жора Пензенский. Поднялся в девяностые и нулевые на торговле цветным металлом, ну и ещё кое-чем… Тебе не всё равно? Сдвинут на стрелковом оружии. Особенно историческом. Просто тащится от всего немецкого. Вроде бы где-то у себя в генеалогическом древе откопал каких-то то ли арийцев, то ли фольксдойче, короче, я не копенгаген. Вот кукуха немного и съехала. Нам то что? Вполне безобидный и азартный, когда встречает единомышленников, тем более, с подогревом, — Пашка похлопал себя по карману куртки, куда уложил прихваченную пачку купюр, — главное, у него великолепный тир, оружейная мастерская и хорошо сохранившиеся образцы в рабочем состоянии. И не с какими-нибудь расстрелянными до полного непотребства стволами! Так что предлагаю воспользоваться. И тебе будет полезно. Ну и встряхнёшься, не без этого!

Как и пообещал Павел, хозяин, не откладывая в долгий ящик, устроил нам настоящую экскурсию по своим закромам. Деньги, вручённые ему ремесленником, Георг небрежно бросил на металлический верстак, притулившийся в ближнем углу тира между деревянными стойками с ружьями, карабинами, винтовками и высокими стальными шкафами с неприметными кодовыми замками, которые, на первый взгляд, могли вместить арсенал стрелкового батальона, а то и целого полка.

Тир поражал своими размерами и оснащением, учитывая тот факт, что он полностью располагался под землёй. Кстати, сам Георг не был анавром, что было бы логично предположить, учитывая, как выяснилось немного позже, его фанатичное увлечение и глубокие познания в довольно специфической области.

Во время короткой экскурсии Пашка откровенно зевал, стараясь чтобы этого не замечал Георг. Видимо, демонстрация хозяйства новому человеку был неотъемлемым ритуалом перед основной частью и могла быть интересной и познавательным лишь для такого новичка, как я.

— Ну-с, господа. Пауль, Габриэль. Примерно вот так и выглядит моё царство стали, пороха и свинца. Зная герра Пауля довольно продолжительное время, я неплохо осведомлён о его предпочтениях. Что бы хотели попробовать лично вы, Габриель?

Я на минуту задумался. До истории с анаврами и Хранителями я особенно не увлекался стрелковым оружием. Точнее будет сказать, последний раз держал в руках пистолет и автомат очень давно, ещё в армии. Если не считать первой миссии.

Недавняя командировка в 1915 год значительно обогатила мой личный опыт. Револьвер Нагана, карабин Мосина, пресловутые гранаты системы Рдултовского. Здесь же, полагаю, предлагалось меню с большим ассортиментом. Ай да, Пашка! Неужели это заготовка специально для меня. Уж больно к месту он меня к этому любителю привёз.

И Георг как-то хитро с прищуром на меня поглядывает. Не удивлюсь, если на мою просьбу пальнуть из кремниевого ружья герр Георг, он же Жора, он же Гога ответит утвердительно. Но…

Просто так стрелять не хотелось. Вернее, не было особенного желания. Я и поехать-то с Пашкой согласился лишь для того, чтобы время скоротать да от дум тяжёлых отвлечься. Уж такой я человек. Не могу полностью расслабиться и отключиться от задачи, намертво засевшей в голове.

— Герр Георг, а не сыграть ли нам по определённым правилам. Ваша коллекция впечатляет и, более того, потрясает! — немного лести столь фанатично преданному своему делу коллекционеру никогда не помешает, что подтвердила одобрительная улыбка Ремесленника, — Паша…э-э-э Пауль рекомендовал мне вас как в высшей степени специалиста в своём деле, — я обвёл рукой окружающее пространство тира, — могу я не просто попросить какой-то экземпляр из вашей коллекции на пробу, а, скажем, назвать определённый исторический период и…м-м-м место действия, а уж вы порекомендуете, какие из ваших «игрушек» можно будет использовать, чтобы уж со всем тщанием соблюсти историческую достоверность?

— Габриель, да вы решили устроить старине Георгу, натюрлих…эээ настоящий экзамен?! Гут. Зер гут! Мне это нравится, Пауль! Не то, что ты со своим скучным буллпапом. Вы же явно не искушены в оружии, Габриель? Я правильно понял?

— В точку! Лох. Если и не полный, то где-то рядышком. Кроме известных изделий Калашникова и Макарова, в руках ничего не держал, — виновато развёл я руками.

— Хм, ну уж, не прибедняйтесь. Для подобного заявления нужно как минимум осознать своё невежество. И вы уже, полагаю, перешагнули этот этап. И это прогресс! Я неплохо разбираюсь в оружии, но к тому же, надеюсь, немного и в людях. Верю, мы найдём для вас точки соприкосновения. Ну же, мне не терпится узнать, каковы условия игры? Очень интригует.

— Германия, 1942–1943 годы, четвёртый военный округ вермахта, лагеря военнопленных, охранные подразделения и военные соединения тыла…

— Хм…странный и скудноватый выбор, герр Габриель. Хотя Саксония… дивные места, немецкая Швейцария! В те времена это ведь был глубокий тыл. Скучно. Но… — он наткнулся на мой пристальный взгляд, — я всегда уважаю желание клиента. Вызов брошен! Зер гут, герр Габриель! — и Георг направился к оружейным пирамидам и стеллажам.

Задумавшись всего на мгновение, он взял из ближайшей стойки карабин с ореховым ложем, попутно прихватив бумажную пачку патронов, и аккуратно положил оружие и боеприпасы на один из стрелковых столов. Туда же последовали несколько пистолетов, некоторые из которых я узнал, так как неоднократно видел не только в кино, но и на форумах в сети. Уж чего-чего, а фильмов о Великой Отечественной у нас наснимать успели, слава богу, больше, чем предвыборных роликов.

Жора обернулся на нетерпеливо переминающегося в стороне Пашу.

— Пауль, а ты чего, как неродной? Шнеллер, шнеллер! Твои предпочтения мне давно известны. Второй справа шкаф: выбирай, что душе угодно, — он развернулся ко мне, — молодость предпочитает грозную элегантность глоков, беретт и зиг-зауэров, а мы с вами докажем, что умудрённые мужи выбирают надёжность и верность старой оружейной школы. Орднунг в его стальном воплощении. Прошу к барьеру, герр Габриель!

Я подошёл к стрелковому столу и взял переданный мне хозяином пистолет, ощутив его грозную тяжесть и удивительно удобство расположения в ладони. Ребристые накладки на рукоятке вызвали лёгкий зуд между большим и указательным пальцем.

— Альтес…старина Борхард-Люгер, — Георг, забрав у меня пистолет, ловко вынул обойму, продемонстрировав мне ряд тускло блеснувших патронов, вернул её на место и зарядил оружие. Движения хозяина тира были привычно- скупы, а на лице застыла небрежная маска профи. В то же время было вполне очевидно, что он наслаждается каждым мгновением общения со своим оружием, — смелее, Габриель! Опробуйте пистолет в деле, послушайте его голос, прочувствуйте характер!

Я не стал стесняться: раз уплочено, должно быть проглочено. И вскоре не заметил, как сначала напряжённо, затем всё более загораясь, с головой ушёл в увлекательный процесс расхода боеприпасов. Жора вцепился в меня, как клещ, с каждой минутой всё больше заражая энтузиазмом и принимая живейшее участие во всех этапах: заряжании, стрельбе по мишеням, оценке результата.

Сопровождался весь этот процесс шутками-прибаутками, а порой и безжалостными насмешками над моей неумелостью. Нужно отдать должное хозяину, подавалось это в достаточно деликатной форме. Жора оказался не просто фанатиком-коллекционером, в нём явно дремал талантливейший наставник.

Всего за полчаса я узнал не только много полезных мелочей, но и окончательно убедился, что, по большому счёту, до сегодняшнего дня умения и познания мои были более чем скромными. Даже с учётом опыта обращения с револьвером Нагана и карабином Мосина во время первой миссии. Георг оказался просто уникальным кладезем как абсолютно важной, так и вроде бы бесполезной информации.

Очень часто вместо слов он использовал тычки и болезненные шлепки неведомо откуда очутившимся в его руке стеком по тем частям моей тушки, которые никак не хотели с первого раза занимать правильное положение в пространстве.

И вот уже на смену парабеллуму пришёл Вальтер PР, сначала показавшийся мне очень похожим на пистолет Макарова. Но, взяв его в руки, я быстро осознал свою ошибку. Затем — Вальтер P38, который вызвал у меня настоящий восторг и первые корявые успехи с попаданием в мишень. Ещё несколько пистолетов чешского производства сбили эйфорию скудных побед и заставили по-настоящему расстроиться.

Только один раз в процессе нашего общения Жора отвлёкся на Павла, прервавшего сосредоточенное долбление мишеней из глока и полезшего зачем-то в один из соседних металлических шкафов.

— Пауль! Шайзе! Хальт! А ну, руки прочь! Не спеши. Дам я тебе и из ШАКа пострелять, но только немного попозже. Сам знаешь, под него боеприпас на вес золота!

Павел со вздохом вернул в ящик футуристического вида короткий чёрный автомат с кучей наворотов и примочек.

— Скажите, Георг, — поинтересовался я, набивая очередной магазин под чутким руководством хозяина, — а чем вызван такой широкий выбор пистолетов?

— Вы меня удивляете, Габриель. Сами же озвучили условия. Это же тыл, геноссе! Лагерь военнопленных обычно находился в ведении вермахта, а снабжение оставляло желать лучшего. Да и зачем? Это я ещё «польстил» с выбором оружия! Парабеллум и вальтеры там можно будет отыскать разве что у старших офицеров. Всё больше чешские поделки. Хотя я не исключаю и трофеи. Например, советский ТТ. Не так уж это и маловероятно, например, у унтер-офицеров, отправленных в тыловые подразделения с фронта по ранению. Лагеря с военнопленными обычно охраняли подразделения, в составе которых преобладали пожилые солдаты, возрастные ветераны. Полагаю, из немецких пистолетов чаще можно было увидеть Борхард-Люгер, но при своих немалых достоинствах: контролируемость и малая отдача при выстреле, исключительная точность и кучность стрельбы как прицельной, так и навскидку, он обладает рядом существенных недостатков.

— Странно, я что-то не обратил внимания.

— Вы с ним слишком мало пообщались для этого, геноссе, — мягко возразил Георг, — у парабеллума, например, при стрельбе «от живота» гильзы нередко летят стрелку в лицо. Ударно-спусковой механизм почти не защищён от загрязнения. Сам он довольно тяжеловат для ношения без кобуры. В отличие от Вальтера P38 у Люгера не предусмотрено приспособление, исключающее случайный спуск даже при снятом предохранителе. Это мелочь, но важная. Глупо было бы её не учитывать.

— Так Вальтер лучше?

— Хм, снова вы совершаете распространённую ошибку новичка, Габриель. Идеальных пистолетов не бывает. Стрелок, учитывающий недостатки и преимущества своего пистолета, — вот кто является основным оружием! А парабеллум при его балансе может и кастетом прекрасно послужить, хе-хе, — вкусно хохотнул хозяин, — что до Вальтера P38, то в тылу его можно было встретить и у полиции, и у армейских офицеров. Его же предпочитали офицеры СС. Несмотря на недостаточную дальнобойность и низкую точность огня, Вальтер P38 хорошо подходит и для уличного боя, и для применения в помещении.

— А ещё, наверное, им удобно расстреливать пленных или, например, застрелиться, — тихо пробормотал я, вставляя обойму в названный пистолет. Но Георг услышал.

— Или так! — слегка поморщился Жора, — а вот Вальтер PP значительно больше подходит для скрытого ношения, у него единственного можно на ощупь определить наличие патрона в патроннике: вот этот выступающий стержень в затворе, — ткнул пальцем хозяин, — кстати, за безопасность и точность боя, возможность носить его в кармане, этот пистолет предпочитал другим сам фюрер! Естественно, у Геринга был не серийный образец, а по изготовленный индивидуальному заказу, с отделкой и инкрустацией, с накладками из слоновой кости на рукоятке. Хотя, на мой взгляд, предохранитель у этого пистолета не совсем удобный.

Мы больше часа уделили внимание пистолетам. И, наконец, перешли к карабину. Маузер 98К не разочаровал. Благодаря обучению у сибирских стрелков и вполне привычной для меня компоновке, за обращение с этим оружием мне удалось получить скупую похвалу от хозяина. И даже дважды. Не обошлось и без участия модифицированного нейротроном зрения.

— Гут! Зер гут. Вы не безнадёжны, Габриель! Я уж было записал вас в шпаки, что приходят ко мне потешить своё мужское эго. А вы явно знаете, что делать по обе стороны от мушки карабина. Учись, Пауль! Ты всё норовишь стать рабом прогресса! Все эти коллиматорные прицелы, лазерные целеуказатели, оптико-электронные комплексы — вещи необходимые, спору нет. Всё же что-то такое есть во всей этой машинерии, принижающее искусство стрельбы…

— Да вы философ, Георг. И немного романтик, признайтесь! — улыбнулся я, возвращая карабин на стрелковый стол, — кстати, а почему мы ограничились только пистолетами и карабином?

— Позвольте, Габриель, а чего вы ещё хотели? Географические и исторические рамки указанного вами периода столь узки…

— Простите, а как же автоматы, пулемёты? — не смог скрыть я своего разочарования. Аппетит приходит во время еды, и я уже разгулялся не на шутку. Тем более что за банкет Пашка заплатил сполна. Да и оставлять, как мне казалось, на середине начатое дело было бы довольно глупо.

Дома меня ждут только к утру, так что, если хозяин в бутылку не полезет, пострелять ещё часика два-три я вполне был настроен. Сна-то, как и хандры, ни в одном глазу. Ох и замечательная эта штука — модифицированный нейротрон!

Хозяин перестал улыбаться, прищурился, пожевал губами и повернулся к Павлу, затем снова посмотрел на меня. За его спиной Ремесленник начал подавать мне какие-то знаки, то прикладывая указательный палец к губам, то в притворном отчаянии хватаясь за голову. Но я решил не отступать.

— И какие же пулемёты и автоматы вы хотели бы опробовать, герр Габриель? — по чрезмерному количеству патоки в голосе Жоры мне бы полагалось уже догадаться, что в своём требовании я, кажется, упорол серьёзный косяк. Но, повторюсь, меня уже понесло.

— Ну, например, шмайсер и этот, как его, пулемёт MG, кажется. Немцы его на мотоциклах с коляской использовали. Выражение лица Паши медленно приобрело черты Пьеро, отравившегося маринованными улитками.

— Шмайсер, значит…денкфауль! Ну-ну… — на лице хозяина не дрогнул ни один мускул, и он шагнул к одному из стеллажей, набрал цифровой код на ящике. Немного повозившись внутри, он вынул небольшой деревянный ящик с ручками и перенёс его на стрелковый стол. Покопавшись, достал оттуда длинный прямоугольный магазин и деревянный приклад. Подойдя ближе, демонстративно всучил мне эти два предмета со словами: «Хотите пострелять из шмайсера, герр Габриель, стреляйте! Всё необходимое для этого у вас теперь есть…»

— Жора, ну хорош уже! Ну откуда ему знать? Тем более, я не предупредил Гаврилу о том, что ты довольно болезненно относишься к авторским правам, — заступничество Паши если не помогло, то значительно смягчило ситуацию. Хозяин даже не обратил внимание, что мой друг назвал его русским именем.

— Зарубите себе на носу, Габриель! Не было в указанный вами период на вооружении вермахта автоматов. Пистолеты-пулемёты были. А Хуго Шмайсер был лишь разработчиком, то есть, имел патент на магазин и деревянный приклад к МП. И если уж и называть что-то «шмайсером», то это штурмовую винтовку Sturmgewehr 44! Которая в те годы находилась лишь в разработке. Кстати, — Жора вдруг хитро улыбнулся, — если вам удастся предоставить в мою коллекцию её действующий и хорошо сохранившийся образец, я открою для вас неограниченный кредит пользования моим тиром!

— Извините, Георг, — ошеломлённый напором хозяина, я покаянно вернул вручённые мне детали, — я, похоже, облажался. Простите.

— Признание ошибок — неплохая черта. Она помогает при должном упорстве добиться оптимального результата. Что ж, Пауль, — Георг обернулся к Ремесленнику, — придётся выбирать: либо я дам пострелять тебе сегодня из ШАКа, либо выполню желание твоего друга.

— Я бы тоже не прочь выпустить пару очередей из МП 40, — ни секунды не сомневаясь, откликнулся Пашка, подмигнув мне.

— Так и порешим, — кивнул Жора, — помоги мне настроить мишени, Пауль, и снять со станка «Косторез». Используем вариант на сошках. Но только по два короба на брата! У меня запасные стволы к нему не бесконечны.

Стрельба из MG 42 вызвала у меня с Пашкой дикий восторг. Стрелять самому из этой машинки — это вам не наблюдать со стороны. Уровень встряски и выброса адреналина не шёл ни в какое сравнение с недавней стрельбой из пистолетов.

— Ну, как вам, Габриель, «Циркулярная пила Геринга»? — поинтересовался Жора, ловко меняя всего в четыре движения нагревшийся ствол у пулемёта.

— Отпад! — только и смог произнести я, всё ещё находясь под впечатлением громыхающего в моих руках стального дьявола и разлетающихся в щепки мишеней. Действительно, циркулярка…

— Так я повторюсь: вряд ли бы вы встретили его в германском тылу в 42–43 году. Он только поступал в войска. В основном на фронт. Даже наличие пулемёта старой модификации MG 34 в тыловых частях — это казуистика. В лучшем случае на весь лагерь два-три экземпляра. Да и то, «старички» ранних серий MG, может, ещё Шварцелозе ещё с Первой мировой с кучей проблем в эксплуатации, хотя, полагаю, поддерживаемых в неплохом состоянии. Орднунг никто не отменял…

На фоне сокрушительной огневой мощи «Костореза» возня с МП 40 показалась откровенно скучной. Пистолет-пулемёт вёл себя капризно, при стрельбе всё время норовя задрать ствол вверх. Удивил довольно тихий звук специфический выстрелов. На этом, собственно, всё и завершилось. Пашка не стал больше мучить ветерана, а мне хватило одного магазина.

Чтобы приноровиться к этому оружию, требовалась более долгая практика. А поколебать моё доверие к карабину пистолету-пулемёту всё же не удалось. Разве что опять же для ситуации с боем в стеснённых условиях против нескольких противников кряду. MG же прочно заслужил мою любовь, учитывая те результаты, что мне пришлось добиться при его использовании.

Возвращая пистолет-пулемёт хозяину, я всё же уточнил:

— А как с наличием этой машинки в тыловых частях, Георг?

— Сам как думаешь? — вопросом на вопрос ответил Жора, — если полевые подразделения вермахта эмпэшками обеспечивали от силы пятьдесят-сто солдат из тысячи.

— Значит, нет?

— Ну почему. У подразделений СС. Фельджандармерии, к примеру. Но у охраны лагерей? Я вас умоляю! Знаете, сколько стоил казне каждый MG 42, а MП 40?

— Даже не представляю.

— Первый — триста, второй — сорок рейхсмарок.

— Мне трудно понять, много это или мало.

— Лейтенант вермахта получал жалование в 220 рейхсмарок. Любимый тобой карабин Маузера стоил 70, а пистолеты Вальтер и Люгер — чуть больше тридцати.

— Значит, «пушки вместо масла».

— Если быть справедливым, то для того времени, точнее будет сказать, «вместо маргарина». Но вы правы. Цена хлеба в Германии 1942 года — одна рейхсмарка за буханку. Кружка пива — и того меньше. Но карточная система и распределение пайков нивелируют отношения цен. Правда, существовал ещё и чёрный рынок.

Ремесленник не прельстился пистолетом-пулемётом, но отказать себе в стрельбе из MG 42 тоже не смог. Пашку разобрало настолько, что финальную ленту он выпускал, громко крича что-то невразумительное и донельзя неприличное.

— Молодость, — многозначительно улыбнулся хозяин, провожая нас до мотоцикла. Придержав меня за плечо, он приблизил своё лицо к моему уху и едва слышно прошептал: «Завидую вам, Габриель, вы с Паулем можете прикоснуться к тому, о чём я могу лишь только мечтать…»

Мою попытку ответить он проигнорировал, коснувшись указательным пальцем губ и, коротко кивнув Ремесленнику, скрылся за дверью.

— Ну что, Гавр, домой?

Я взглянул на таймер смартфона.

— Пожалуй, как раз к рассвету доберёмся. Спасибо тебе, Паш! Отвлёкся. И не без пользы.

— А я что говорил? Хорошая пальба знатно прочищает мужские мозги!

На этот раз в такси поспать мне не удалось ни одной минуты. Виноват ли в этом сдвиг в пространственно-временном мировом континууме или что-нибудь попроще, но вместо молчаливого киргиза водителем сегодня оказался донельзя болтливый хохол, на которого моя сонная тушка действовала навроде катализатора.

Стоило мне на секунду смежить веки, как он начинал меня доставать вопросами на самые разные темы. А когда по неосторожности одна из дочерей обмолвилась о моей медицинской профессии, остаток пути превратился в одну нескончаемую консультацию. Радовал лишь тот факт, что таксист в силу своего постоянного пребывания за баранкой не мог раздеться и продемонстрировать мне ту или иную страдающую часть своего гиперактивного тела.

Но всё хорошее, как и плохое, рано или поздно заканчивается. Мой тоскливый вздох облегчения заставил жену задорно хихикнуть: ну никакого сострадания к благоверному или это маленькая месть за моё ночное отсутствие? Хотя чего уж греха таить, я бы с удовольствием пострадал рядом со своими как можно дольше вместо очередной командировки в неизвестность.

Уже привычно двигаясь к заветной двери в пустом вестибюле досмотровой зоны, я с трудом сдерживался, чтобы не рвануть обратно и ещё раз не убедиться в отсутствии своей семьи у посадочного выхода. Предательское «А вдруг?!» продолжало подтачивать моё, едва пришедшее в равновесие настроение, всё равно, что куча термитов гнилой пень.

А вот и знакомый плакат с надоевшей до оскомины социально-ковидной рекламой. Панель тихо уползла вверх, едва я к ней прикоснулся. Подсознание и полумрак попытались сыграть со мной злую шутку: мне показалось, что кресло кем-то уже занято. Или это мой прежнее тело, оставшееся от предыдущей заброски? Бред какой-то…

Идиот! Да ведь его и не было ещё здесь в помине, я же повторяю своё перемещение в тех же пространственно-временных координатах. Облегчённо вздохнув, я принял полагающуюся для переброски позицию. Едва затылок коснулся подголовника, тьма потушила сознание. Вот так, на этот раз без всяких прелюдий.

Новая реальность встретила меня непередаваемо богатым букетом малоприятных ощущений: мельтешащий сумрак, липкая духота, всепроникающая жара, вонь десятков грязных тел и застоялой мочи, нестерпимый зуд по всему телу, свинцовая тяжесть в ногах, пот, пропитавший одежду и превративший её в изощрённое орудие пытки. Стоило пошевелиться и заскорузлые швы начинали назойливо елозить по старым ссадинам не столько вызывая боль, сколько тихое раздражение, постепенно перерастающее в бешенство.

Уже через несколько минут отсутствие возможности нормально почесаться стало большой проблемой. Да и просто размять затёкшие мышцы или нагнуться и поправить портянки было бы неплохо. Лишь монотонный звук перестука железнодорожных колёс на рельсовых стыках позволил сознанию уцепиться за него, как за якорь, и постепенно выкарабкиваться из заливающего разум унылого отчаяния. Что ж, плен, будем знакомы… Меня зовут Гавр.

Вот так прибытие, мать его через коромысло! Остаточный гормональный шторм в крови носителя едва снова не вверг меня в бессознательное состояние. Хотя тот факт, что я пришёл в себя не на марше, а во вполне стабильном месторасположении — это уже что-то. Почти выигрыш в лотерею.

Воздействие прогрессирующей нейронной стимуляции на носитель ещё не успело сформировать полноценное сумеречное зрение, но и того, что имелось в наличии, было уже достаточно, чтобы хоть как-то осмотреться.

Я находился в закрытом щелястом товарном вагоне с парой узких окон, расположенных почти под самой крышей и густо заплетённых колючей проволокой вместо решётки. Люди стояли такой плотной массой, что московское метро в час пик показалось бы всего лишь скромным скоплением зевак на митинге ЛДПР.

Целый сонм разнообразных звуков обрушился на меня одновременно со всех сторон: кашель, храп, тихое поскуливание, скрип дерева, шмыганье носом и голоса, голоса, голоса. Кроме звуков и запахов, вокруг разливалось какое-то невидимое неприятное ощущение. Сплав страха и безысходности? Густота и реальность его достигала такой величины, что, казалось, протяни руку — и можешь оторвать кусок этой мерзкой и липкой субстанции. «Однако! — одёрнул я себя, — ишь как колбасит деда! Натерпелся, родимый…»

В дальнем от меня правом углу кто-то то молился, то ли бредил. Позади чей-то сиплый голос устало вещал:

— Нам бы огонька тогда побольше, да арт-поддержки! Мы бы ту переправу враз…а так-то, чего уж, с голым задом…а они и миномётами, и бомбить навострились…эх…если бы.

— Не надо отчаиваться, товарищ! — едва различимы голос слева, убеждал невидимого собеседника, горячась и сглатывая слова, — плен — ещё не конец! Вы же боец Красной Армии, в конце концов! Присягу давали, понимать момент надо.

Послышались громкие всхлипывания. Кто-то витиевато выматерился.

— Момент? Ты, сержант, лучше мальцу про приказ под нумером 270 напомни, — зло прохрипел ещё один голос, — ты-то вон сам без петлиц давно ли? А значит, злостный дезертир. Враг, опять же! Смекай, что ждёт тебя, его, да и всех нас, коли вернёмся. Хорошо, если без вести пропавшими запишут, а ежели кто из наших выберется, да в особом отделе растреплет, мол, сержант Рогозин в плен сдался, а? Семью враз заарестуют и отправят по этапу. А у молодого, видать, и жёнки-то ещё нет. Так ведь, сопля?

— Мамка да сестра меньшая, — всхлипывания прекратились.

— Во-от, Рогозин, а я о чём толкую? Их-то за что? И ведь, как пить дать, отправят!

— Ты, Тищенко, тут антисоветскую агитацию не разводи! Кому надо, тот по справедливости всё решит. Кто сам в плен сдался — того к стенке! А ежели раненый или без сознания в плен попал, то другое дело. Кровью искупит.

— Ох, сержант, кто тебе такое напел? В приказе-то об этом ни словечка. Политрук нам его не раз перечитывал на сон грядущий. Наивный ты, паря…

— Тихо вы! — новый голос у меня за спиной вмешался в спор, — и так тошно, а они воздух попусту переводят, — неча переливать из пустого в порожнее. Все в одном дерьме пока что. Забыли, скока наших на ростовском тракте лежать осталось? А на узловой в Харькове? То-то!

Разговор немедленно прекратился. В вагоне постепенно с каждым часом становилось жарче. Пленные, стоявшие ближе к окнам, тянулись посеревшими лицами к потокам раскалённого воздуха, врывавшимся в вагон с воли. Судя по страдальческим маскам на их лицах, особого облегчения это не приносило. Вагон слегка тряхнуло. С крыши посыпалась какая-то труха. От пыли в носу отчаянно засвербело, и я оглушительно чихнул.

— Петро? Ты чё? Очнулся? Живый? — голос из-за спины, что недавно утихомиривал спорщиков, раздался у меня над левым ухом.

Нужно было что-то отвечать. Мда, а об этом я не подумал: в плен дед мог попасть с кем-то из своих сослуживцев, о которых мне совсем ничего не известно. Придётся импровизировать на ходу. Ну, в таком положении это не так уж и сложно.

— Ага… — решил я начать с односложных ответов.

— Ох, ты ж! А мы думали усё, выносить тебя будем на следующей перецепке. Ты ж почти не дышал. Вчерась весь день ишо дристал, думали, ужо кишку потеряешь. Воду-то последний раз, почитай, сутки назад давали.

— Оклемался вроде. Тока, эта…браток, не помню…почти ничего, — решил я сразу защититься от дальнейших нестыковок.

— Ишь ты, болезный! Главное, живый, не взяла тебя кишковая лихоманка. А чего помнишь-то?

— Как звать, помню, откуда родом…вроде. Дом, жену, детей. Ещё, вроде, как в плен попал, но в каком-то тумане всё, а потом всё сплошная темнота и муть. Тебя вот, мил человек, совсем не помню…

— Тучков я, Иван. Из второго взвода. Вместе мы в плен-то угодил под Ростовом. Ага! Прижал нас немец, прям, как в сорок первом в котёл попали, кажись. Опосля почти месяц в Дулаге-125, что под Миллерово, горе мыкали. Теперича третий день уже едем в эшелоне. Считай, курорт. Неужто и вправду позабыл?

— Куда…едем? — вполне естественно вырвалось у меня.

— Куда-куда… наху…нах Дойчлянд, куда же ишо?!

— Дела…а сейчас мы где?

— Позавчера в Харькове грузились, а до этого неделю пешком шли от самого Миллерово. Почитай, почти четыреста вёрст с гаком. Чуть больше половины из наших дошло. Остальным…Царствие Небесное людям русским. Там по дороге к тебе кровавый понос и прилепился. Да ты не дался, видать, даром что ростом мал! И, видать, станичная настойка помогла.

— Что помогло? — переспросил я Ивана, пытаясь обернуться. Но повернуться толком не получалось, поэтому, увидеть собеседника я так и не смог.

— Так ты и этого не помнишь, Петро? Нда-а, знатно тебя приложило-то. Пока от Миллерово шли, никакой еды немец не давал. Хорошо хоть попить из колодцев разрешали, да кое-где на полях свёкла да молодая кукуруза попадалась. Так и шли. А где через станицы, да сёла — это уж за счастье было, крохи подаянием вымаливали. Бабы да старухи иногда тайком кой-чего передавали. Но немец разгуливаться не давал особо, большую часть себе забирали, ироды. Конвоиры, значит. А как до Харькова один переход остался, тебе уж совсем невмоготу стало, уж и еле шёл. В чём только душа держалась? Мы тебя из строя старались не выпускать. Не ел ничего, только пить постоянно просил. Ну я и шепнул одной из баб, что узелок мне сунула. Хорошо встали тогда почти на полчаса у колодца. Так она уж почти на выходе мальца своего с крынкой настойки прислала, да листа лаврового кипятком ошпаренного ком в руки сунула. Вот ты его и жевал до самого Харькова.

— Дела…а звать-то её, как было, Иван? — удивился я неожиданным перипетиям дедовой одиссеи.

— Та до имён ли было, Петро? Сами в чём только душа держится, еле плелись. У немца не забалуешь. Коль свалился на обочине — пуля в затылок, а то и прикладом шею подломить, и все дела. Некоторые от отчаяния не выдерживали и на рывок подавались. Да куда там! Кругом ни леса толкового, ни оврагов. Степь, поля да куцые балки. После миллеровской ямы и тухлая свёкла за калач шла. А уж пара картох, шо бабы сунуть смогли, за цельное богатство…

— Хлопцы, нэ надо про еду, а… — попросил голос из сумрака.

И все разговоры снова прекратились на какое-то время. Я постарался дистанцироваться от навалившихся неприятных ощущений, используя попытку погрузиться в медитативный транс, опробованный в предыдущей миссии. На удивление, получилось сразу!

Тело и разум погрузились в какое-то сумеречное состояние. Всё вокруг стало казаться зыбким и нереальным. Физические ощущения притупились и исчезли, а звуки слились в неразборчивый белый шум. Мысли текли медленно и плавно, что всё же позволяло обстоятельно анализировать ситуацию.

Не знаю, действительно ли сработала антидизентерийная настойка и лавровый лист. По мне, так, скорее всего, ускоренная перестройка организма началась с кризисных воспалённых зон кишечника. Ремесленник не зря обещал ускорение регенеративных процессов и качественное изменение иммунной защиты. К тому же моя просьба об адаптации обмена веществ к экстремальным условиям, по идее, в первую очередь должна была начаться с желудочно-кишечного тракта. А тут, здрасте вам, дизентерийная палочка! Похоже, в дело усиленного метаболизма пошло всё, в том числе и сами возбудители, и отмершие ткани.

По субъективным ощущениям, слишком сильного упадка сил не заметил. Непривычный, но ожидаемый дискомфорт — да. И это при том, что, как сообщил однополчанин, я толком не принимал пищу почти двое суток. А что вполне возможно, кишечная инфекция в данном конкретном случае сыграла роль питательного биологического субстрата. Шигеллы прекрасно и довольно быстро размножаются в кишечнике. Одноклеточные организмы с высоким метаболизмом, они при разрушении выделяют уйму токсинов, воздействующих на клетки хозяина. Но при резко возросшей устойчивости покровных тканей и активации иммунных клеток под воздействием индукции нейротрона их деструктивная деятельность свелась к нулю, и шигеллы, как и их производные, сами послужили прекрасным источником энергии! Пожалуй, что примерно так всё и произошло в продолжающем изменяться организме носителя. Это, конечно, радует. Но долго я на этом запасе всё равно не продержусь. Хотя бы потому что элементарное отсутствие воды значительно замедляет энергообмен.

Я ещё раз осмотрелся в вокруг. Способность к сумеречному зрению заметно прогрессировала. Обещанной Пашкой головной боли не было и в помине. Похоже, немцы оправдывают свою репутацию: куда было бы проще транспортировать нас в открытых платформах, так нет, насовали, словно сельдей в бочку. Неужели невдомёк, что эти вагоны потом потребуют дополнительной санитарной обработки? А это дополнительный геморрой и трата ресурсов.

Не знаю, сколько мне удалось пробыть в состоянии между сном и явью, но возвращение в суровую действительность не прибавило оптимизма. Под Перемышлем, если не изменяет память, мне удалось в таком состоянии двенадцать часов кряду простоять. Но там-то меня со всех сторон не поддерживали другие бедолаги, попавшие в плен.

Тем не менее выходу из медитации я был обязан так недостающей мне воде, потоками пролившейся с потолка, а также многоголосому ору обрадованных пленных, гулко отразившемуся от стен несущейся на северо-запад душегубки. Хвала экономии и рачительности немецких железнодорожников, не уделивших должного внимания нашему вагону, дыр в крыше оказалось предостаточно, чтобы летний ночной ливень пролился благодатной влагой на иссохшие от жажды тела.

Полагаю, за дырявую крышу в вагоне, перевозящем солдат вермахта, они бы не отделались дисциплинарным взысканием. Но пленные ведь жаловаться не будут? А даже если и будут, кому это интересно?

Сумеречное зрение после пребывания в медитации достигло своего оптимума, и я прекрасно различал вокруг себя контуры лиц, жадные запрокинутые к потолку провалы ртов, судорожно ловящие губами капли, а то и целые струи живительной влаги.

Не стал терять время и я. Пересохшее горло впитывало дождевую воду с привкусом ржавчины словно губка. За колючими квадратами окон уже нельзя было различить ни неба, ни проносившихся верхушек деревьев: то ли дождевые тучи затянули его пеленой, то ли и вправду наступила ночь.

— Петро, слышь, пилотку намочи, потом выжимать будешь и пить. Гимнастёрку всё равно не снять в этой тесноте. Похоже, нас до самой границы без пересадки повезут, — послышался голос Ивана.

Я последовал совету скрывавшегося за спиной товарища, подставляя свою пилотку под особенно интенсивно льющиеся струи. А дождь наддал ещё пуще прежнего, будто отвечая мольбам измученных жаждой красноармейцев.

— Вань, а ты на меня влезть сможешь? Глядишь, и с гимнастёркой сладится.

— Да куда тебе, Петро! В чём ещё только душа теплится?

Я не стал долго убеждать товарища, что чувствую себя вполне сносно, а попросту рявкнул:

— Лезь, твою мать, всё равно мне падать некуда!

Сзади провозились почти минуту. Я завёл руки за спину и скрестил ладони ковшиком, для упора носка или колена влезающего, поставил свои ноги на ширину плеч и слегка согнул в коленях. Иван, кряхтя и больно упираясь коленями и локтями мне в спину, обхватил дрожащими руками за шею и плечо, всё же умудрился довольно ловко вскарабкаться на плечи.

Мне же подобный эксперимент понадобился не столько для осуществления задумки по запасанию влаги, сколько для предварительной оценки теперешних своих физических возможностей. И я с удовлетворением ощутил, что почти не чувствую веса своего товарища. Понятное дело, что после месяца плена Иван мог похудеть, но и дед мой Гераклом не был.

— Получилось, Вань?

— Да куды ж я денусь, Петро Михалыч!? Влиз помалэньку…

Дождь баловал нас добрых два часа. Промокшие до нитки, утолившие жажду, мы радовались даже дрожи своих тел, теперь уже зябнувших от ночной прохлады. Слишком крепка была память о смертельном мареве дневного зноя. Вскоре дождь перешёл в моросящий режим. Бойцы в вагоне, тесно прижатые друг к другу и ритмично раскачивающиеся, постепенно забылись прерывистым болезненным сном. Нужно было урвать хоть немного спасительного забытья перед испытаниями нового дня, который мог стать последним для любого из них.