Библиотека литературы Древней Руси. Том 10 (XVI век)

ОРИГИНАЛ

Князь велики Василей Иванович всеа Руси начатъ мыслити ехати во свою вотчину на Волок на Ламъский на осень тешится. И прииде к великому князю весть с Поля[2] месяца августа въ 12 день, за три дни до Оспожина дни,[3] что к Рязани идуть безбожьнии татарове кримские, царь Сап-Кирей да Исламъ царевичь[4] со многими людьми. Князь же велики Василей Иванович воскоре посла по братию свою, по князя Юрья Ивановича[5] и по князя Андрея Ивановича,[6] а братия же его приехавше въскоре к нему.

Тогда же князь велики посла воевод своих с Москвы на Коломну, на Берег, на Оку:[7] князя Дмитрея Федоровича Бельского,[8] да князя Василья Васильевича Шюйского, да Михаила Семеновича Воронцова,[9] да Ивана Васильевича Ляцкого;[10] а князя Семена Федоровича Бельского,[11] да князя Ивана Федоровича Овчину-Телепнева,[12] да князя Дмитрея Федоровича Палецкого[13] наперед тое вести князь же великий послал в Мещеру.[14] И тогда князь велики за ними гонца послал, и повеле имъ возвратитися вскоре на Коломну же с людьми; а тогда бысть на Коломне наместникъ и воевода князь Иван Белской Федорович.[15]

И снидошася воеводы многие на Коломну, а с ними люди многие, дворяня великого князя и дети боярские;[16] а безбожьнии татарове приидоша на Рязань месяца августа в 15 день, в пяток, на Оспожинъ день, и посады на Резани пожгоша, и ко граду приступаху, но града не взяша. У Рязани тогда бысть воевода князь Ондрей Дмитреевич Ростовский, и с нимъ дети боярские, рязанцы. А безбожьнии татарове жгуще и в плен ведуще, и волости воююще.

Князь же великий Василей Иванович розосла грамоты и гонцы по всемъ градомъ, и повеле людямъ ити къ собе, а иным людям на Берег к воеводамъ, а самъ князь велики з братиею своею со княземъ Юрьем и со княземъ Андреемъ Ивановичемъ, и с воеводами поиде с Москвы противу безбожьныхъ татар, в пяток, на Оспожин день, и пришедше ста во своемъ селе Коломенскомъ.[17]

Воеводы же великого князя з Берегу послаша за реку по люди воеводу князя Дмитрия Федоровича Палецкого, а с нимъ дворяне великого князя и дети боярские. И пришед князь Дмитрей Палецкой к Николе къ Зараскому на Осетръ,[18] и приде к нему весть, что люди крымские оттуды верстъ з десять, в Безубове селе. И ту на них приде князь Дмитрей, и потопташа их, и многи же избиша, а иных живых изымаша и к великому князю отослаша.

И тогда же бысть после Оспожина дни, въ 24 день августа, в среду, бысть на небеси в солнце знамение,[19] яко восходящу солнцу на[20]1-мъ часу дни, и бысть вверху солнца аки срезано по-малу, и нача в солнце гибели прибывати от перваго часа и до третьяго часа дни, и бысть на солнци яко до трети изгибе, аки ускуи́[21] и исполнися солнце на пятомъ часу дни яко первое бысть; на небеси же бысть светлость, не бысть ни облака. Людие же поразсудив, и глаголаху в себе, яко быти во царстве пременению некоему. Лето бысть тогда сухо, и курение, дымы хожаху.

Тогда же воеводы великого князя з Берегу послаша за реку князя Ивана Федоровича Телепнева-Овчину воеводу, а с нимъ дворян великого князя и детей боярских; князь же Иоанъ доеде сторожей татарских, и потопташе ихъ, и поби. Татарове же побегоша и намчаша наших людей на многие люди; и ту князя Ивана с нашими людьми розгромили. И татарове же поидоша вонъ из земли вскоре, чаяху за собою многих людей. Воеводы же великого князя за ними ходили, но не дошли их и возвратишася.

Князь же великий Василей Иванович всея Руси поиде к Москве ис Коломенского, и бысть на Москве, а братию свою, князя Юрья и князя Ондрея, отпустил по их отчинамъ, по уделомъ. А самъ князь велики нача мыслити ехати къ живоначалней Троици и преподобному чюдотворцу Сергию игумену.

Поиде князь велики Василей Иванович всеа Руси с великою княгинею и с своими детьми,[22] со княземъ Иваномъ Васильевичемъ и со княземъ Юрьемъ Васильевичемъ, къ живоначальней Троице и ко преподобному чюдотворцу Сергию[23] помолитися на память чюдотворца Сергия; и туто князь велики молился, и празновал чюдотворцову память, и молебная свершив.

И от Троицы князь велики поеде с великою княгинею и з детми во свою вотчину, на Волок на Ламский, тешитися. Поеде же князь велики к Волоку на свое село на Озерецкое[24] и ту начатъ не мощи. И явися у него мала болячка на левой стране, на стегне, на згибе, близъ нужного места, з булавочную голову; верху же у нея несть, ни гною в ней несть, а сама багрова. И оттоле приде князь великий въ Нохабное[25] село; из Нахабного же поиде нужно, обдержимъ болезнию, в Покровское, в Фуниково, и ту празнова Покрову святей Богородици; и оттуду поеде во свое село Покровское, пребысть туто два дни, во третий жо день приде на Волок нужно, в неделю после Покрова.[26] И того же дни бысть пиръ на великого князя у Иоанна у Юрьевича у Шигоны, у дворецкаго тверскаго и волоцкого.[27]

Наутрия же в понеделникъ князь велики с великою нужею доиде до мыльни, за столомъ седе въ постельных хоромех великою нужею.

Наутрия же того во вторникъ бысть погодие велико тешитися государю, и послаша по ловчихъ своих, по Федора по Михайлова сына Нагово, да по Бориса по Васильева сына Дятлова, да по Бобрища по Пушкина, и не унявся, хотя тешитися. И поеде во свое село в Колпь, болезнию яко обдержимъ скорбяще; до села же того едучи, мало бысть потехи. В Колпь же приеха и седяще за столомъ нужею, посла по брата своего, по князя Ондрея Ивановича, на потеху къ собе; князь же Андрей приеха к нему вскоре. Тогда же князь великою нужею выеха со князем Андреемъ Ивановичемъ на поле съ собаками, и поездиша мало, токмо 2 версты от села, и возвратишася в Колпь. И седящу ему за столомъ з братомъ своимъ, со княземъ Андреемъ Ивановичемъ, изнемогающи, и оттоле стола у него не бысть, но вкушаше мало на постели.

Князь же велики Василей Ивановичь нача к болезни своей призывати князя Михаила Лвовича Глиньского[28] и доктаров своих, Николая Люева[29] и Фефила,[30] исперва же повеле к болячке прикладывать муку пшеничную с медом преснымъ[31] и лукъ печен, и от того болячка нача рдетися; он же нача боле прикладывати; и учинися на болячке яко прыщь малъ, и появися в ней мало гною. Живе же князь велики в Колпе две недели.

Восхоте же князь велики ехати на Волокъ, но не можаше ехати на кони, и понесоша его на носилах дети боярские пеши и княжата на собе. И приеха князь велики на Волокъ.

А из болячкы же мало гною иссякаючи, верху же у нея несть, рана же у нее аки утъкнуто, а не прибудеть, а не убываетъ. И повеле же князь велики прикладывати масть к болячке, и нача из болячки итти гною помалу и поелику болши, яко до полу таза и по тазу. И бысть же князь велики в скорби и в болезни велице; тогда же в грудех ему бысть тягость велика. И того ради взяша горшки тридневныя и семянники,[32] и с тово принесе ему на низ, а болезнь ему тяшка. И от того места порушися ему ества, не нача ести.

Тогда посла стряпчего своего Якова Мансурова и дияка своего введеного Григорья Никитина сына Меньшого Путятина[33] к Москве тайно, по духовные грамоты деда своего и отца своего; а на Москве не повеле того сказать ни митрополиту, ни бояромъ. Яков же Мансуровъ и Меньшой Путятин приехаша с Москвы воскоре и привезоша духовные деда его и отца его великого князя Иоанна[34] тайно, от всех людей и от великие княгини крыющеся, и от братьи своея, от князя Юрья и от князя Ондрея, и отъ бояр своихъ, и от князя Михаила Лвовича Глинского. До Москвы же князь велики доеде, а то у него не ведал нихто, развее Шигоны и Меньшого Путятина.

Бысть же от пятницы в нощи противу Дмитреевы суботы[35] знамение: с небеси спадоша множество звездъ, яко велие градовые или дождевыя тучи проливахуся на землю; и виде то знамение с небеси множество людей на Москве и на Волоце, и всея земли Руские области.

И тогда же в суботу противу Дмитреева дни, на 6-мъ часу нощи,[36] повеле к собе принести тайно Меньшому Путятину духовные грамоты, и пусти в думу къ собе и духовнымъ грамотам дворецкого своего тверскаго Ивана Юрьевича Шигону и дьяка своего Меньшого Путятина. И нача мыслити князь велики, кого пустити в ту думу и приказати свой государевъ приказ. А бояр тогда бысть на Волоце с великимъ княземъ: князь Дмитрей Федорович Белской, да князь Иван Васильевич Шуйской,[37] да князь Михайло Лвович Глинской, и дворецкие его — князь Иван Иванович Кубенской да князь Иван Юрьевич Шигона.[38]

Тогда же приде к великому князю братъ его, князь Юрьи Иванович; князь же велики таяше от него болезнь свою. И мало у него пребысть, и отпусти его во свою вотчину, во Дмитров; он же не хотяше ехати, князь же велики отпусти его.

Тогда же пред чюдотворцовою памятью Варлама Хутынского,[39] в нощи в той, много у него выде из болячки гною, яко боле таза выде из него гною, стержень боле полуторы пяди, но и еще не весь стержень выде из нее. Князь же великий о томъ возвеселися, чая болезни своея облехчания, и тогда посла к Москве по гетмана своего по Яна. Ян же вскоре прииде и нача прикладывати к болячке масть обычную; от Яновы же масти мало отокъ поляже.

Тогда же князь велики посла к Москве по старца своего, по Мисаила по Сукина;[40] болезнь же его тяшка бысть, и посла по боярина своего, по Михайла по Юрьевича.[41] Старецъ же его Мисайло и боярин его Михайло Юрьевич вскоре к нему приехаша. И нача мыслити князь велики з бояры, а тогда бысть у него бояр: князь Дмитрей Федорович Белской и князь Иван Васильевич Шуйской, и Михайло Юрьевич, да князь Михайло Лвович Глинской, и дворецкие его: князь Иван Иванович Кубенской, Иван Юрьевич Шигона, и дьяки его: Григорей Меньшой Путятин и Елизар Цыплятев, Афонасей Курицын, Третьякъ Раковъ. И учалъ мыслити князь велики, какъ ему ехати к Москве; и приговорил князь велики и з бояры ехати ему с Волока в Осифов монастырь ко Пречистыя молитися.

Тогда же князь велики поеде с Волока в Осифов монастырь к Пречистые молитися, взя же заговейно[42] во своемъ селе на Буе-городи, а братъ его князь Ондрей Иванович с ним же.

Наутрия же приеде в Осифов монастырь к Пречистые молитися, Иосифа игумена гробу поклонитися.[43] И сретоша великого князя игумен з братиею и съ священники, и весь клирос церковный во вратех монастыря, со образы и с кандилы.

Князь же велики, егда приеде ис Колпи на Волок, и с Волока в Осифов монастырь, в каптане,[44] и не исхожаше от постели ни мало, пребываше на постели; обращаху его со страны на страну, понеже изнеможоть от зелныя болезни, и брашна мало вкушаше. И егда же поеде с Волока в Осифов монастырь, и бысть у него в каптане князь Дмитрей Иванович Шкурлятев[45] да князь Дмитрей Федорович Палецкой,[46] того ради, что обращаху его едучи.

Егда же приеде в Осифов монастырь, и какъ его встретил игумен з братьею, и тогда великого князя взяша двои под руки, князь Дмитрей Шкурлятев да князь Дмитрей Палецкой, и поидоша ко храму Пречистые. И егда во церкве дьякон начать октенью творити[47] за государя великого князя, и не можаху во слезах проглаголати, а игумен и братия горце плачюще и просяще милости Господа Бога и Пречистые его матере; великая же княгиня и с детьми туто же стояху, плакахуся горце у Пречистые Богородици о государеве здравии; бояре же и вси людие плачюще и моляще Бога о государе.

Князь же велики выде из церкве и возлег на одре, не можаше бо сидети, от зельныя болезни изнемогша. И начаша божественую литоргию. Князь же велики на одре лежаше в паперти церковной.

По отпущении же божественыя литургия несоша великого князя в келию; игумен же моли государя, чтобы вкусил брашна; князь же велики нужею вкуси брашна. Тогда князь велики посла брата своего князя Ондрея Ивановича з бояры своими во трапезу сести. И начева князь велики в Осифове манастыре.

Наутрия же князь велики поеде к Москве, а брата своего князя Андрея отпустил въ его удел; а великого князя повезоша в каптане; а у великого князя сидели князь Дмитрей Шкурлятев да князь Дмитрей Палецкой; станы же великого князя часты.

И нача едучи думати з бояры, чтобы ему въехати во град Москву не явно, понеже бо тогда на Москве многие людие иноземцы и послы.

И приде князь велики на Введение Пречистые[48] во свое село в Воробьево,[49] и бысть в Воробьеве два дня, от болезни зелней стражюща и изнемогающа.

Тогда же приеде к великому князю отець его Данил в Воробьево, митрополитъ[50], посетити его, а с нимъ владыка Васьян Коломенской,[51] и Дософей, владыка Крутицкой,[52] и архимандриты, и бояря великого князя, которые были на Москве: князь Иван Васильевич Шуйской, Михайло Семенович Воронцов и казначей Петръ Иванович Головин,[53] и иные многие дети боярские, которые с великим княземъ не были на Волоце. Много же тогды бысть во всех людех слез и рыдания, видяще такова государя в немощи лежаща. Князь же велики повеле на Москве на реце мостъ мостити под Воробьевым, против Нового монастыря,[54] понеже бо тогда река еще некрепко стала. И просекаху лед, столбы бияху, и мостъ намостиша. А тогда бысть городовой прикащикъ[55] Дмитрей Волынской да Олексей Хозниковъ и иные.

На утрий же день, в неделю, поеде князь велики во славный град Москву. Как приеде на мостъ, на новой, мощенный, тогда же у великого князя у каптаны в оглоблех впряженныи 4 санники вороны, и как санники на мостъ восхожаху, тогда мостъ обломися, каптану же великого князя дети боярские удержаху, а у санников гужи обрезаху. И оттуду же князь велики возвратися и покручинися на городцкихъ прикащиков, а опалы на них не положил. Поеде князь велики на пором под Дорогомиловым, и вьеде во славный свой градъ Москву в ворота Боровицкие,[56] и внесоша его во постельные хоромы. Того же дни приеде к великому князю братъ его князь Ондрей Иванович.

И нача князь велики думати з бояры, а тогда бысть у него бояр: князь Василей Васильевич Шуйской, Михайло Юрьевич, Михайло Семенович Воронцов, и казначей Петръ Иванович Головинъ, и дворецкой его тверский Иван Юрьевичь Шигона, и дьякъ его Меншой Путятин, Федор Мишюрин. Призва къ собе и начатъ князь велики говорити о своемъ сыну, о князе Иване, и о своемъ великомъ княжении, и о своей духовной грамоте, понеже сынъ его млад, токмо трех летъ, на четвертой, и како строитися царству после его.

И тогда князь велики приказа писати духовную свою грамоту дьяку своему Григорью Никитину Меншому Путятину, и у него велел быти в товарыщех дьяку же своему Федору Мишюрину. Тогда же князь велики прибави къ собе в думу к духовной грамоте бояр своихъ: князя Ивана Васильевича Шюйского, да князя Михайла Васильевича Тучкова,[57] да князя Михайла Лвовича Глинского, прибавил потому, поговоря з бояры, что ему в родстве по жене его, по великой княгине Елене. И тогда же приеде к великому князю братъ его князь Юрьи Иванович вскоре на Москву.

И нача же с теми бояры думати князь велики и приказывать о своемъ сыну великом князе Иване, и о великой княгине Елене, и о своемъ сыну князи Юрьи Васильевиче, и о своей духовной грамоте.

И нача же думати со отцемъ своимъ митрополитомъ Даниломъ, и со владыкою коломенскимъ Васияномъ, и старцомъ своимъ Мисаиломъ Сукинымъ, и со отцемъ своимъ духовнымъ Алексеемъ протопопомъ, чтобы ему во иноческий образ облещися, понеже бо давно мысль его предлежаше в чернечество. И еще же бе на Волоце, князь велики приказал старцу своему Мисаилу Сукину да отцу своему духовному Алексею: «Чтобы есте того не учинили, старец Мисайло, протопопъ Алексей, что вамъ мене в беломъ платьи положити. Хоти бы яз и здоров быль, но мысль моя и желание сердечно предлежить в чернечество». А на Волоце же князь великий старцу своему Мисаилу повеле собе платие приготовити чернечское. Еще же ему на пути едучи к Москве, и призва къ собе дворецкого своего тверскаго Ивана Юрьевича Шигону да дьяка своего Меньшого Путятина, и нача имъ мысль приказывати о чернечестве его, не положили бы в белом платии.

И повеле князь велики тайно служити у Благовещения[58] в приделе в Васильи в Великомъ[59] благовещенскому попу Григорью, а на обедни туто были владыка коломенский Васьян, да Мисайло Сукин, да протопоп Алексей, и нес к великому князю дары[60] владыка коломенский Васиян да Мисайло Сукинъ.

В среду же князь великий, противу четвергу, тайно масломъ свящался, а туто бысть владыка коломенский Васиянъ, да Мисайло Сукин, да протопоп Алексей, да поп Григорей благовещенской, а не ведал того нихто.

И против недели перед Николиным днемъ, в нощи, явственно свящался масломъ и повеле служити в неделю у Рожества святые Богородици[61] отцу своему духовному Алексею протопопу да благовещенскому попу Григорью; и нес к великому князю дары Алексей протопопъ, а попъ Григорей — дору.[62] Дивно же есть: сей дотоле не можаше обратитися со страны, на ней же лежаше, но обращаху его, и повеле собе сказати, какъ дары понесутъ, а собе повеле принести кресла к постели; и воста самъ, мало же его приня Михайло Юрьевич, седе князь велики в кресле, и принес к нему протопоп Алексей святыя дары. Он же воста самъ на ноги своя и приимъ честныя дары честно и прослезися, дору же и пречистыя хлебъ мало вземъ, и укропу же, и кутьи, и просфиры мало вкуси, и возлеже на постелю.

И призва отца своего Данила митрополита и братию свою, князя Юрья Ивановича и князя Ондрея Ивановича, и бояръ своих всех, бе бо тогда мнози бояре съехашася и-своих отчин, слышав государеву немощь. Князь же велики Василей Иванович нача говорити отцу своему Данилу митрополиту и братии своей, князю Юрью и князю Андрею, и бояромъ всемъ: «Приказываю своего сына Иоанна Богу и Пречистые Богородицы, святымъ чюдотворцамъ, и тебе, отцу своему Данилу митрополиту всея Руси, даю ему свое государьство, которым мене благословил отець мой, князь Иван Васильевич всеа Руси. Вы бы, моя братия, князь Юрьи, князь Ондрей, стояли крепко во своемъ слове, на чом есмя крестъ целовали, и крепости промежи нами, и вы бы, братия моя, о земскомъ строении, о ратных делех против недругов сына моего и своих стояли вопче, чтобы была православных хрестиян рука высока над бесерменскими и латынскими. А вы бы, бояре и боярские дети, и княжата, стояли вопче с моимъ сыномъ и моею братиею противъ недругов, а служили бы есте моему сыну, как есте мне служили прямо».

Тогда же отпусти от себя митрополита и братию свою, а оставил у себе бояр своих всех: князя Дмитрея Федоровича Белского з братиею,[63] и Шюйских князей, Горбатых и Поплевиных, и князя Михаила Лвовича Глинского, и нача говорити своимъ бояромъ: «Ведаете и сами, кое от великого князя Володимера Киевского ведетца наше государьство Владимерское и Новгородское и Московское. Мы вамъ государи прироженныя, а вы наши извечные бояре. И вы, брате, постойте крепко, чтобъ мой сынъ учинился на государьстве государь и чтоб была в земле правда. Да приказываю вамъ своих сестричичев, князя Дмитрия Феодоровича Белского с братиею и князя Михаила Лвовича Глинского, занеже князь Михайло по жене моей мне племя, чтобы есте были вопче, дела бы есте делали заодин. А вы бы, мои сестричичи, князь Дмитрей з братьею,[64] о ратных делех и о земскомъ строение стояли заодин, а сыну бы есте моему служили прямо. А ты бъ, князь Михайло Глинской, за моего сына князя Иванна, и за мою великую княгиню Елену, и за моего сына князя Юрья кровь свою пролиял и тело свое на раздробление дал».

Князь же велики велми скорбяше и изнемогоше, болезни же своей не чюяше, а раны у него не прибываше, но токмо духъ от нея тяжекъ, идущю же из нея нежид смертный.

И призва тогда князя Михайла Глинского, да Михайла Юрьевича, и докторов своих Николая Люева да Фефила, чтоб прикладывати к болячке масть или бы нечто пустити в рану, чтобы от нея духу не было. И нача ему говорити боярин его, Михайло Юрьевич, тешачи государя: «Государь князь великий, чтобъ водка нарядити и в рану пущати и выжимати, ино, государь, видечи такова тя государя истомна, чтобы, государь, спустити з день или з два, что было, государь, хотя мало болезни твоей облегчание, ино бы тогда вотка пустити». Князь же великий призва Николая и нача ему говорити: «Брате Миколае, пришел еси из своея земля ко мне, а видел еси мое велико жалованье к собе. Мощно ли тобе, чтобъ облехчение было болезни моей?» И глагола Миколай: «Государь, князь велики! Яз, государь, был во своей земли, слышав твое государево великое жалование и ласку, и я, государь, оставил отца и матерь и землю свою и приехал до тебя, государя, и видел, государь, твое государево великое жалование до собя, и хлебъ, и соль. А мошно ли мне мертваго жива сотворити, занеже, государь, мне Богомъ не быти!»[65] Князь же великий обратися и нача говорити детемъ боярскимъ и стряпчимъ своимъ: «Братие, Николай надо мною познал, что яз не вашь». Стряпчие же и дети боярские при немъ заплакаху горко, помалу его для, а вышед вон — горко плакаху и рыдаху, и быша яко мертви, видяще государя при конце.

И противу недели тоя нощи, коли причастися пречестныхъ тайнъ, и утешися мало, и нача, аки во сновидении, пети: «Алиллуиа, алиллуиа, а слава тебе, Боже!» И потомъ, пробудився, начатъ говорити: «Како Господеви годе, тако и бысть; буди имя Господне благословено отныне и до века!»

И приказа же князь великий со вторника к среде декабря въ 3 день, пред Николинымъ днемъ, и повеле отцу своему духовному Алексею протопопу собе держати служебныя дары у Благовещения. И тогда же прииде игумен троицкый Асафъ,[66] и рече ему князь велики: «Помолися, отче, о земскомъ строении и о сыне моемъ Иване, и о моемъ согрешении; дал Богъ и великий чюдотворецъ Сергий мне вашимъ молениемъ и прошениемъ сына Ивана, и аз крестил его у чюдотворца, и дал есми его чюдотворцу, и на раку чюдотворцову положил его, и вамъ, отче, своего сына на руки дал,[67] и вы молите Бога и Пречистую его матерь и великих чюдотворцов о Иванне, о сыне, и о моей жене, горчице; да чтоб еси, игумен, прочь не ездил, ни из города вон не выезжал!».

В среду же прииде к нему отець его духовный Алексей протопоп и принес к нему святыя дары. Князь же великий не можаше с постеля востати, но под плечи подняху его, и причастися святыхъ тайн, и по причащении мало звару вкуси. Призва къ собе бояр своих: князя Василья и князя Иванна Васильевичи Шюйских, и Михайла Воронцова, Михайла Тучкова, князя Михайла Глинского, Шигону, Петра Головина, дьяков своих: Меньшово Путятина, Федора Мишурина, и быша у него тогда бояря от третьяго часа и до седмого;[68] и приказавъ имъ о своемъ сыну великомъ князе Иване Васильевичи, и о устроенье земскомъ, како бы правити после его государьства. И поидоша от него бояре, а у него оста Михайло Юрьев, да князь Михайло Глинской, да Шигона, и быша у него до самые нощи. И приказав о своей великой княгине Елене, како ей без него быти и какъ к ней бояромъ ходити, и о всемъ имъ приказа, как без него царству строитися.

И тогда приидоша к нему братия его, князь Юрьи и князь Андрей, и начаша его притужати, чтобъ нечто мало вкусил. Князь же велики вкуси единыя миндальныя каши мало, токъмо ко устомъ принесе; и поидоша от него братия. И повеле къ собе воротить брата своего князя Ондрея. Тогда же бысть у него Михайло Юрьев, князь Михайло Глинской, Шигона, нача имъ говорити князь велики: «Вижю самъ, что животъ мой къ смерти приближаетца; хочю послати по сына своего Иванна, и хочю его благословити крестомъ Петра чюдотворца; и хочю послати по жену свою, по великую княгиню Елену, и хочю простится с нею». О сей же речи возвратися князь велики: «Не хочю послати по сына своего великого князя Иванна, понеже сынъ мой мал, аз лежю в великой своей немощи, и нечто бы от меня не дрогнул сынъ мой». Князь же Андрей и бояре начаша говорити великому князю и притужати: «Государь князь великий! Пошли по сына своего по князя Иванна, благослови его. И пошли, государь, по великую княгиню».

Тогда же князь велики посла по великую княгиню брата своево князя Ондрея да князя Михайла Глинского, а наперед великия княгини повеле принести сына своего князя Иванна, плача для великие княгини, а сам на собя постави крестъ Петра чюдотворца.[69] А тогда бысть у него Михайло Юрьев, да Шигона, да стряпчих его бысть в то время: Иванъ Иванович Челядинъ, да шюрин его князь Юрьи Глинской. И принесоша к великому князю сына его на руках, князя Иванна, шюрин его, князь Иван Глинской, а за нимъ приде баба его Огрофена,[70] Васильева жена Ондреевича. Князь же великий снемъ съ собя крестъ Петра чюдотворца, и приложил ко кресту сына своего, и благословилъ его крестомъ, и рече ему: «Буди на тобе милость Божия и Пречистыя Богородици, и благословение Петра чюдотворца, какъ благословил Петръ чюдотворецъ прародителя нашего великого князя Ивана Даниловича, и доныне; и буди на тебе благословение Петра чюдотворца и на твоих детех и на внучатех, от рода в род; и буди на тобе мое грешное благословение, и на твоих детех и внучатех, от рода в род». И приказа же тогда князь велики Огрофене: «Чтоб еси, Огрофена, от сына моего от Ивана пяди не отступала!» И отпусти сына своего великого князя Иванна.

Тогда же приде к нему великая княгиня Елена, едва же держаху ее братъ его князь Ондрей Иванович, а з другую сторону боярыни Елена, Иванова жена Ондреевича Челядина.[71] Биюще же ся великая княгини, и плачеся горко, слезы же ея непрестанно текущи от очию ея, яко источникъ велий зело. Много же бысть слезъ, плача и рыдания во всех людех. Князь же велики теши еа, глаголаше ей: «Жено, престани, не плачися! Болезнь ми есть лехче, не болитъ ми ничто, благодарю Бога», понеже бо князь велики не чюяше собя. И на мал час уняв ея князь велики, и предста от слез великая княгини. И начатъ говорити великая княгини: «Государь князь велики! На кого меня оставляеши, и кому, государь, дети приказываеши?» Князь же велики отвещав, рече: «Благословил есми сына своего Ивана государьством — великим княжениемъ, а тобе есми написал въ духовной своей грамоте, какъ в прежних духовных грамотех отець наших и прародителей, по достоянию, как прежнимъ великимъ княгинямъ». И нача великая княгини бити челомъ о сыне, о князе Юрьи, чтоб его благословил. И посла князь велики по сына, по князи Юрья, и принесоша князя Юрья, ещо бо князь Юрьи мал бе, единого году. И благословил его князь велики, и дасть ему крестъ Паисиской,[72] и приказа отнести тот крестъ по преставлении своемъ боярину своему Михайлу Юрьевичу, а во отчине тако же отвечал: «Приказал есми в духовной грамоте, написал по достоянию». Тогда же великая княгини не хотяше итти от него, но отсла ея князь велики,[73] и простися с нею князь велики, и отдасть ей последнее свое целованье. Жалосно же бе тогда видети, слез, рыдание исполнено в то время!

И тогда князь велики посла по владыку по Васьяна и по старца по Мисаила по Сукина, и повеле ему платие принести чернеческое, и в то время попыта игумена кириловского, на то, понеже мысль его была преже того постричися у Пречистой в Кирилове монастыре.[74] И сказаша ему, что игумена кириловского на Москве нетъ. И тогда посла по игумена по троицкого по Ясафа; Мисайло же пришед к нему и принес платие черное.

Приде же к нему Данил митрополитъ, и братъ его князь Юрьи, и князь Андрей, и бояре все, и дети боярские. И нача ему говорити митрополитъ и владыка Васиян, чтобъ князь велики послал по Пречистые образ болший, чюдотворенные Владимирские,[75] еже Лука еуаггелистъ написа, и по Николу, чюдотворца Гостуньского.[76] Князь же велики посла по Пречистые образ и по Николу, и принесоша Пречистые образ и Николу чюдотворца вскоре. И призва къ собе дворецкого своего тверского Ивана Юрьевича Шигону, и посла его ко отцу своему духовному Алексею протопопу, и повеле ему принести къ собе дары изъ церкве запасные, и повеле его бы пытати, во обычай ему то дело, егда же разлучается душа от тела. Протопоп же отвеща, егда мало того бывало. И повеле ему внити в комнату з дароношениемъ, и повеле ему стати противу собя, и повеле стряпчему своему Федору Кучецкому стати с протопопомъ поряду, занеже бо Федець виде, когда преставление его отца, великого князя Ивана.

И тогда повеле дьяку своему крестовому[77] Данилку пети канон[78] великия мученици Екатерины и канун на исход души, и отходную повеле собе говорити. И какъ начал канон пети, и забывся мало и прочхнувся отъ сна, и нача говорити, какъ началъ канунъ пети, аки видение виде: «Государыни великая Екатерина, пора царствовати!» И возбудився, аки от сна, и приимъ образ великомученици, и любезно приложися к ней и коснуся рукою правою образу ея, понеже бо в те поры рука ему болна сущи. Тогда же принесоша к нему мощи великомученици Екатерины, и приложися к мощемъ, и рукою своею правою, и лежа на одре своемъ; и призва к собе боярина своего Михайла Семеновича Воронцова и поцеловався с нимъ, и прости его.

И отъ того часа время долго полежав. И приде к нему отець его духовный Алексей протопоп, хотя ему дары дати, он же уняв его, и рече ему: «Видиши самъ, что лежю болен, а в разуме своемъ. И егда станет душа от тела разлучатися, тогда ми и дары дай. Смотри же мя разумно и береги!»

И мало время пождав, призва к собе брата своего, князя Юрья Ивановича, и рече ему: «Помниши ли, брате, коли отца нашего, великого князя Ивана, не стало назавтрее Дмитреева дни, в понедельник, понеже бо немощь его томила день и нощь? А мне, брате, такоже смертный час, конецъ приближается».

И пождав мал час, призва отца своего Данила митрополита, и владыку коломенского Васияна, и братию свою, и бояръ всех, и рече ему: «Видите мене сами изнемогша и к концу приближшуся, а желание мое давно бысть постричися. Постригите мене!» Тогда же отець его Данил митрополитъ и бояре его, Михайло Юрьевич, похвалиши ему дело то, что добра жалает. И ста ему встречю братъ его, князь Ондрей Иванович, и Михайло Семенович Воронцов, и Шигона, глаголаху: «Князь велики Владимер Киевский умре не в черньцех, не сподоби ли ся праведного покоя? И иные великие князи не в черньцех преставилися, не с праведными ли обрели покой?» И бысть промежи ими пря велика.

Князь же велики призвав къ собе отца своего Данила митрополита, и рече ему: «Исповедах есми, отче, тобе всю свою тайну, еже желаю чернечьства; чего так ми долежати? Но сподоби мя облещися во мнишеский чин, постриги мя!» И мало пождавъ, и рече ему: «Так ли ми, господине митрополитъ, лежати?» И нача креститися и говорити: «Алиллуия, алиллуия, слава тебе, Боже!» И нача говорити, из-ыкосов[79] словеса выбирающи, а иные словеса тихо в собе глаголати. И крестящеся, рече: «Радуйся, Утроба Божественного Воплощения!» И потомъ начатъ глаголати: «Ублажаемъ тя, преподобноотче Сергие, и чтемъ святую память твою, наставниче инокомъ и собеседниче ангеломъ!»

И потомъ, конецъ его приближашеся, не нача языкомъ изглаголати, но просяще пострижения; и емлюще простыню, и начать целовати ея. И тогда рука его правая не начать подниматися, и подносяше ея боярин его Михайло Юрьевич; он же не престаше творя на лицы своемъ крестное знамение и зряще горе направо, на образ Пречистые Богородици, еже пред нимъ на престене стоитъ.

Тогда же Данил митрополитъ посла по старца Мисаила, повеле принести платье чернечское в комнату, а патрахиль[80] бе и постризание у митрополита с нимъ, а отрицание же бе еще тогда исповедал князь великий митрополиту, когда дары взял, в неделю, пред Николиным днем, и приказал митрополиту тогда: «Аще ли не дадуть мене постричи, но на мертвого мене положи платие чернеческое, бе бо издавна желание мое».

И прииде же старецъ Мисайло с платием, а князь велики приближашеся къ концу. Митрополитъ же взем патрахиль и подасть чрез великого князя игумену троецкому Иасафу. Князь же Андрей Иванович и боярин Михайло Семенович Воронцов не хотеша дати великого князя постричи. И глагола Данил митрополитъ князю Андрею: «Азъ тебя не благословляю, ни в сей век, ни в будущий, а того тебе у мене не отняти, занеже сосуд сребрян добро, а позлащен — того лучши».

Князь велики отхожаше, но спешаху стричи его: Данил митрополитъ положи на игумена на троицкого патрахиль, а самъ постриже его и положи на него переманатку и ряску, а манатии[81] не бысть, занеже бо спешачи несучи выронили; и вземъ съ собя келарь[82] троецкий Серапивон Курцов манатию, и положиша на него, и скиму ангельскую, и Евангелие на груди положиша. И стоящи же близь его Шигона. И как положили Евангелие на грудех, и виде Шигона духъ его отшедшь, аки дымецъ мал. Бе же в те поры плачь и рыдание во всех, и зелное стенание от великих людей, от простыхъ паче же, и во всей земли.

И просветися лице его аки светъ, и бысть бел, аки снег. По преставлении же его от раны духа не бысть, и исполнися храмъ той и благоухание.

Престави же ся князь велики Василей Иванович всеа Руси, во иноческомъ чину наречен бысть Варлам, в лето 7041, месяца декабря въ 3 день, сь середы на четверг, в 12 нощи, противу Варварина дни.[83]

И тоя же нощи облекоша его во всю чернеческую одежю; Данил жо митрополитъ вземъ самъ бумагу хлопчатую, и воды мало воспусти на нее, и оттре его от пояса.

Тогда бысть плачь и рыдание неутешно во всех людех. Данил жо митрополитъ и бояре унимаху людей и от плача, но не слышати бе во мноземъ кричании, что другъ ко другу глаголаху. Еще же бе великая княгини тогда не ведала преставления великого князя, бояря же унимаху людей от плача того ради, чтоб не слышати великие княгини, ни в хоромех.

Тогда же Данил митрополитъ вземъ братию великого князя, Юрья и князь Ондрея Ивановичев, в переднюю избу, приведе их ко крестному целованию на томъ, что имъ служити великому князю Ивану Васильевичю всея Руси и его матере великой княгине Елене, а жити имъ на своих уделех, а стояти имъ в правду, на чемъ целовали крестъ великому князю Василью Ивановичю всеа Руси и крепости промежю ими с великим княземъ Васильемъ; а государьства имъ под великимъ княземъ не хотети, ни людей имъ от великого князя к собе не отзывати, а противу недругов великого князя и своих, латынства и бесерменства, стояти имъ прямо, воопчи, заодин.

И бояр, и боярских детей, и княжатъ на томъ же приведе ко крестному целованию, что имъ хотети добра великому князю Ивану Васильевичю всея Руси и его матере великой княгине Елене, и всей земли хотети имъ добра в правду, и от недругов великого князя и всея земли, от бесерменства и от латынства, стояти вопче, заодинъ, а иного государя мимо великого князя не искати.

Тогда же Данил митрополитъ з братиею великого князя и з бояры поиде к великои княгине тешити ея. Великая же княгини виде митрополита и бояр, къ собе грядущии, и бысть яко мертва, и лежа часа з два, и едва очютнися. Теша же ю митрополитъ, и братия великого князя, и бояре, и поидоша от великия княгини все.

А у великого князя остася игуменъ троицкый Иасафъ да старець его Мисайло Сукин; и начаша его нарежати, и браду его чесати, якоже подобаетъ быти по чернеческому чину, и положиша под него постелю черну тафтяну, и принесоша подъ него от Михайлова Чюда[84] одръ, и положиша тело его на одре.

И егда же преставися князь великий, тогда начаша его нарежати старцы осифовские, а великого князя стряпчих[85] отслаша. И тогда начаша у него пети заутреннюю и его дьяки крестовые с протопопомъ, и часы,[86] и каноны, и погребанию канонъ, и вся отпеша, якоже бе при живомъ. И тогда поиде к нему народ много прощатися, и боярские дети, и княжата, и гости, стряпчие погребные[87], и все людие, которые не быша у него; и бысть плачь и рыдание во всех людех велие.

Наутрия же, в четвергъ, на 1-мъ часу дни, Данил митрополит повеле звонити в болшой колокол.

Бояринъ жо его Михайло Юрьевичь, поговоря с митрополитомъ и з братьею великого князя, и з бояры, и повеле во Арханьгиле ископати гроб подле отца его, великого князя Ивана Васильевича, противу дверей Семиона Летопровотца.[88] И поговоря с митрополитомъ, Михайло Юрьевичь послаша по постельничиво Русина Иванова, сына Семенова, снемъ с него меру, и повеле ему гроб привести камен.

Тогда же приде Данил митрополитъ и с нимъ владыка Васиян Коломенский и Дософей Крутицкой, а иные же владыкы быша тогда во своих областех, понеже не поспеша; архимандриты же тогда быша: чюдовский Иона, симановский — Филофеи, андроновский — Зосима, игуменъ троицкый, игумен осифовский, игумены московские все, протопопы московские и все священницы. Тогда же пришедше братъ его, князь Юрьи и князь Андрей Ивановичи, и бояре все, и весь народ, плачюще и рыдающе горко, и повеле тогда диякомъ его любимымъ, певчимъ большой станицы,[89] стати во дверех у комнаты, и начаша пети «Святый Боже», болшую.

Тогда взяша тело великого князя, инока Варлама, старцы троецкие и осифовские, и понесоша его на головах, и вынесоша его в преднюю избу. И бысть слез и рыдания множество в людех, которые его не видеша. И понесоша его на крилцо, и за нимъ грядуща со свещами и с кандилы, поюще «Святый Боже». И какъ понесоша его на площадь, ино бысть слез и рыдания от народа, якоже и звону в колоколы не слышать, якоже земли востонати. Великую же княгиню Елену несоша ея изъ ее хоромъ в санях на собе дети боярские на лествицу, а с нею шли бояре: князь Василей Васильевичь Шуйской, Михайло Семенович Воронцов, князь Михайло Лвовичь Глинской, князь Иван Федорович Овчина; боярыня же тогда бысть с великою княгинею князя Федора Мстиславского княгиня Анастасия, племянница великого князя, да княжь Иванова Даниловича Пенково княгини Марья, да боярыня Ивана Ондреевича жена Челядина Олена, да Василия Ондреевича жена Огрофена, да Михайла Юрьевича жена Феодосия, да Василья Ивановича жена Огрофена, да княжь Васильева жена Лвовича Глинского княгини Анна.[90]

ПЕРЕВОД

Князь великий всея Руси Василий Иванович собрался ехать осенью в свою вотчину на Волок Ламский охотиться. И пришла к великому князю весть с Поля 12 августа, за три дня до Госпожина дня, что к Рязани идут безбожные татары крымские, царь Сап-Гирей и царевич Ислам с большим войском. Князь великий Василий Иванович сразу же послал за братьями своими — за князем Юрием Ивановичем и князем Андреем Ивановичем, и братья его быстро приехали к нему.

В то же самое время князь великий послал воевод своих из Москвы в Коломну, на Берег, к Оке: князя Дмитрия Федоровича Бельского, и князя Василия Васильевича Шуйского, и Михаила Семеновича Воронцова, и Ивана Васильевича Ляцкого; а князя Семена Федоровича Бельского, и князя Ивана Федоровича Овчину-Телепнева, и князя Дмитрия Федоровича Палецкого князь великий еще до получения этой вести послал в Мещеру. И теперь князь великий послал гонца за ними и приказал им сразу же возвратиться в Коломну вместе с войском; а наместником и воеводой в Коломне тогда был князь Иван Федорович Бельский.

И сошлись многие воеводы в Коломну, и с ними пришло много войска — дворян великого князя и детей боярских; а безбожные татары пришли на Рязань 15 августа, в пятницу, на Госпожин день, и посады у Рязани сожгли, и на приступ города шли, но города не взяли. В Рязани тогда был воевода князь Андрей Дмитриевич Ростовский и с ним дети боярские — рязанцы. А безбожные татары жгли все, и в плен уводили, и все волости вокруг города разоряли.

Князь великий Василий Иванович разослал по всем городам грамоты и гонцов и приказал одним людям идти к нему, а другим — на Берег, к воеводам, а сам князь великий с братьями своими, с князем Юрием и князем Андреем Ивановичем, и с воеводами выступил в пятницу, на Госпожин день, из Москвы против безбожных татар и, придя, остановился в своем селе Коломенском.

Воеводы же великого князя с Берега послали за реку за людьми воеводу князя Дмитрия Федоровича Палецкого, а с ним дворян великого князя и детей боярских. И пришел князь Дмитрий Палецкий к Николе Заразскому на Осетр, и получил он известие, что крымские татары от того места верстах в десяти, в селе Беззубове. И тут выступил против них князь Дмитрий и победил их; и многих татар убили, а часть — живыми захватили и к великому князю отослали.

И тогда же, после Госпожина дня, 24 августа, в среду, было на небе знамение на солнце: когда солнце только начало подниматься, в первом часу дня, верх его был как будто немного срезан, и затем стало солнце убывать, от первого часа дня до третьего, и уменьшилось солнце до трети, стало как ладья, и только к пятому часу дня солнце прибыло и стало таким, каким было вначале; на небе же было светло, не было ни облака. Люди, размышляя о виденном, говорили себе, что будет изменение какое-то в государстве. Лето тогда было сухим, и в разных местах курился дым от пожаров.

Тогда же воеводы великого князя с Берега послали за реку князя Ивана Федоровича Телепнева-Овчину, воеводу, а с ним дворян великого князя и детей боярских; князь же Иоанн доехал до передовых разъездов татарских, и одолел их, и перебил. Татары же побежали и, увлекая за собой наших людей, столкнули их с многочисленным войском; и тут князя Ивана с нашими людьми разгромили. А татары без промедления прочь пошли из Русской земли, ожидая за собой большой погони. Воеводы же великого князя преследовали их, но не догнали и назад вернулись.

Князь же великий всея Руси Василий Иванович поехал к Москве из Коломенского и был в Москве, а братьев своих — князя Юрия и князя Андрея — отпустил в их вотчины, в уделы. А сам князь великий задумал ехать в монастырь живоначальной Троицы и к преподобному чудотворцу Сергию-игумену.

Поехал князь великий всея Руси Василий Иванович с великою княгинею и со своими детьми, с князем Иваном Васильевичем и с князем Юрием Васильевичем, к живоначальной Троице и к преподобному чудотворцу Сергию помолиться в день памяти чудотворца Сергия; и тут князь великий молился, и праздновал память чудотворца, и молебны слушал.

И от Троицы князь великий поехал с великою княгинею и с детьми в свою вотчину, на Волок Ламский, охотиться. Поехал же князь великий к Волоку в свое село Озерецкое и тут начал недомогать. Появилась у него маленькая болячка на левой стороне, на бедре, на сгибе, около нужного места, размером с булавочную головку; корки на ней нет, ни гною в ней нет, а сама багровая. И оттуда приехал князь великий в село Нахабное; из Нахабного же поехал с трудом, страдая от боли, в Покровское-Фуниково, и тут праздновал праздник Покрова святой Богородицы; и оттуда поехал в свое село Покровское, находился там два дня, на третий же день с трудом приехал на Волок; это было в воскресенье после Покрова. И в тот же день был пир в честь великого князя у Ивана Юрьевича Шигоны, дворецкого тверского и волоцкого.

Утром же, в понедельник, князь великий с большим трудом дошел до бани, с большим трудом за столом сидел в спальных покоях.

Утром же, во вторник, была погода хорошая для государевой охоты, и послал он за ловчими своими: за Федором Михайловичем, сыном Нагова, да за Борисом Васильевичем, сыном Дятлова, да за Бобрищем-Пушкиным, и хотел охотитъся, несмотря ни на что. И поехал в село свое Колпь, страдая от боли, его охватившей; по дороге в это село охотились мало. Когда же приехал в Колпь, то, хотя и сидел за столом с трудом, послал за братом своим, за князем Андреем Ивановичем, звать его на охоту к себе; князь же Андрей скоро приехал к нему. Тогда князь великий с большим трудом выехал с князем Андреем Ивановичем на поле, с собаками; н поездили немного, отъехали только две версты от села, и вернулись в Колпь. И когда сидел он за столом с братом своим, с князем Андреем Ивановичем, совсем не стало у него сил; и с тех пор стол ему не накрывали, но ел он понемногу в постели.

И распорядился великий князь Василий Иванович позвать для лечения болезни своей князя Михаила Львовича Глинского и своих докторов — Николая Люева и Фефила, а для начала велел прикладывать к болячке муку пшеничную с пресным медом и печеный лук, и от этого болячка начала краснеть; он же еще больше начал прикладывать, и появился на болячке как будто небольшой прыщ, и появилось в ней немного гною. Жил князь великий в Колпи две недели.

Захотел князь великий ехать на Волок, но не мог ехать на коне, и понесли его на носилках пешком дети боярские и княжата. И приехал князь великий на Волок.

А из болячки гною мало сочилось, корки на ней не было, рана же была такой, как будто в нее что-то воткнуто: и не увеличивается она и не уменьшается. И велел князь великий прикладывать мазь к болячке, и начал из болячки идти гной, сначала немного, а потом больше: до полутаза и по целому тазу. И был князь в великой скорби и болезни тяжелой, тогда же и грудь ему сильно сдавило. И для облегчения использовали горшки трехдневные и семянники, и от этого все опустилось вниз, а болезнь его была тяжкой. И с этого момента не принимал великий князь пищу, перестал он есть.

Тогда послал он тайно к Москве стряпчего своего Якова Мансурова и дьяка своего введенного Григория Никитина сына Меньшого Путятина, за духовными грамотами деда своего и отца и запретил говорить об этом в Москве и митрополиту и боярам. Яков же Мансуров и Меньшой Путятин скоро вернулись из Москвы и втайне привезли духовные грамоты деда его и отца его, великого князя Иоанна; скрывал это великий князь от всех людей: и от великой княгини, и от братьев своих, от князя Юрия и от князя Андрея, и от бояр своих, и от князя Михаила Львовича Глинского. Так и до Москвы князь великий доехал, и не знал об этом никто, кроме Шигоны и Меньшого Путятина.

В ночь же с пятницы на Дмитриевскую субботу было знамение: с неба падало множество звезд, как будто из больших туч град или дождь пролился на землю; и видело это небесное знамение множество людей и в Москве, и на Волоке, и по всей Русской земле.

И тогда же в субботу, накануне Дмитриева дня, в шестом часу ночи, повелел Меньшому Путятину тайно принести духовные грамоты и допустил в думу к себе для совета о духовных грамотах дворецкого своего тверского Ивана Юрьевича Шигону и дьяка своего Меньшого Путятина. И начал думать великий князь, кого допустить в эту думу и кому приказать свой государев приказ. А бояре тогда были с великим князем на Волоке такие: князь Дмитрий Федорович Бельский, князь Иван Васильевич Шуйский, князь Михаил Львович Глинский, и дворецкие его — князь Иван Иванович Кубенский и князь Иван Юрьевич Шигона.

Тогда же пришел к великому князю брат его, князь Юрий Иванович; князь же великий скрывал от него свою болезнь. И недолго побыл у него, и отправил его великий князь в его вотчину, в Дмитров; он не хотел уезжать, но князь великий отправил его.

Тогда же, накануне дня памяти чудотворца Варлаама Хутынского, ночью, у великого князя много вышло гною из болячки — больше таза, и стержень вышел из нее — размером больше чем полторы пяди, но вышел стержень еще не весь. Князь великий повеселел, надеясь на облегчение своей болезни, и послал в Москву за гетманом своим Яном. Ян скоро приехал и начал прикладывать к болячке обычную мазь; от Яновой мази опухоль немного уменьшилась.

Потом князь великий послал в Москву за старцем своим, за Мисаилом Сукиным (болезнь его была тяжелой), и послал за боярином своим, за Михаилом Юрьевичем. Старец же его Мисаил и боярин его Михаил Юрьевич быстро к нему приехали. И начал держать совет великий князь с боярами; а тогда у него были бояре: князь Дмитрий Федорович Бельский, князь Иван Васильевич Шуйский, Михаил Юрьевич, князь Михаил Львович Глинский, и дворецкие его: князь Иван Иванович Кубенский, Иван Юрьевич Шигона, и дьяки его: Григорий Меньшой Путятин, Елизар Цыплятев, Афанасий Курицын, Третьяк Раков. И начал думать князь великий, как ему ехать к Москве; и решил князь великий с боярами: ехать ему из Волока в Иосифов монастырь к Пречистой молиться.

И тогда поехал князь великий из Волока в Иосифов монастырь к Пречистой молиться, заговенье начал в своем селе, на Буегороде, и брат его Андрей Иванович был с ним.

Рано утром приехал в Иосифов монастырь к Пречистой молиться, Иосифа-игумена гробу поклониться. И встретили великого князя в воротах монастыря с иконами и кадилами итумен с братией, и со священниками, и со всем клиросом церковным.

Князь же великий из Колпи на Волок, а из Волока в Иосифов монастырь ехал в повозке и совсем не вставал с постели, все время лежал; и поворачивали его с одной стороны на другую, ибо обессилел он от тяжелой болезни, да и ел мало. И когда ехал из Волока в Иосифов монастырь, с ним вместе в повозке ехали князь Дмитрий Иванович Шкурлятев и князь Дмитрий Федорович Палецкий, чтобы переворачивать его во время пути.

Когда же приехал в Иосифов монастырь и встретил его игумен с братьею, тогда великого князя взяли под руки двое — князь Дмитрий Шкурлятев и князь Дмитрий Палецкий, и пошли к храму Пречистой. И когда в церкви дьякон начал ектенью творить за государя великого князя — не могли от слез говорить; игумен и братия горько плакали и милости просили у Господа Бога и Пречистой его матери; великая же княгиня с детьми тут же стояла, и плакали они горько, моля Пречистую Богородицу о государевом здоровье; бояре же и все люди плакали и молили Бога о государе.

Князь же великий вышел из церкви и лег на одр: не мог он сидеть, обессилев от тяжелой болезни. И начали божественную литургию. Князь же великий на одре лежал на паперти церковной.

По окончании божественной литургии отнесли великого князя в келью; игумен уговаривал государя отведать угощения: князь же великий через силу отведал чуть-чуть. Затем князь великий послал брата своего, князя Андрея Ивановича, и своих бояр сесть за трапезу. И ночевал князь великий в Иосифове монастыре.

Утром же князь великий поехал в Москву, а брата своего, князя Андрея, отпустил в его удел; и повезли великого князя в повозке; сидел у великого князя князь Дмитрий Шкурлятев и князь Дмитрий Палецкий; остановки же великого князя были частыми.

И начал в пути совещаться с боярами о том, что надо ему въехать в город Москву незаметно, так как было тогда в Москве много иноземцев и послов.

И приехал князь великий в свое село Воробьево на праздник Введения Пречистой, и был в Воробьеве два дня, тяжко страдая от болезни и теряя последние силы.

Тогда приехал к великому князю в Воробьево навестить его отец его — Даниил-митрополит, а с ним владыка Вассиан Коломенский и Дософей, владыка Крутицкий, и архимандриты, и бояре великого князя, которые были в Москве: князь Иван Васильевич Шуйский, Михаил Семенович Воронцов, казначей Петр Иванович Головин, и многие другие дети боярские, которые не были с великим князем на Волоке. Все люди плакали и рыдали, видя великого государя, лежащего в немощи. Князь же великий повелел на Москве-реке у Воробьева, напротив Нового монастыря, мост мостить, ибо река тогда еще не крепко стала. И продолбили лед, и вбили столбы, и мост намостили. А городовыми приказчиками тогда были Дмитрий Волынский и Алексей Хозников, и другие.

И утром, на другой день, в воскресенье, поехал князь великий в славный город Москву. Как въехал он на мост, вновь наведенный (тогда у великого князя в повозке в оглоблях были впряжены четыре коня вороных), и как кони на мост вступили, тогда мост обломился, повозку же великого князя дети боярские удержали, а гужи у коней обрезали. И вернулся оттуда князь великий, досадуя на городовых приказчиков, но опалы на них не положил. Поехал князь великий на паром под Дорогомилово и въехал в славный свой город Москву через Боровицкие ворота, и внесли его в спальные покои. В тот же день приехал к великому князю брат его князь Андрей Иванович.

И стал князь великий держать совет с боярами, а бояре у него тогда были: князь Василий Васильевич Шуйский, Михаил Юрьевич, Михаил Семенович Воронцов, казначей Петр Иванович Головин, и дворецкий его тверской Иван Юрьевич Шигона, и дьяк его Меньшой Путятин, и Федор Мишурин. И призвал их к себе великий князь и стал говорить о своем сыне, о князе Иване, и о своем великом княжении, и о своей духовной грамоте, и о том, как управлять царством после него, ибо сын его мал, только трех лет, на четвертый пошло.

И тогда князь великий приказал писать духовную свою грамоту дьяку своему Григорию Никитичу Меньшому Путятину, а в товарищах у него велел быть дьяку своему Федору Мишурину. Тогда же князь великий добавил к себе в думу для совета о духовной грамоте своих бояр — князя Ивана Васильевича Шуйского и князя Михаила Васильевича Тучкова; и князя Михаила Львовича Глинского прибавил, поговоря с боярами, потому что он в родстве с ним через жену свою, великую княгиню Елену. И тогда же вскоре приехал в Москву к великому князю брат его князь Юрий Иванович.

И начал с этими боярами совещаться князь великий и наказы давать: и о сыне своем великом князе Иване, и о великой княгине Елене, и о своем сыне князе Юрии Васильевиче, и о своей духовной грамоте.

И начал совещаться великий князь с отцом своим, митрополитом Даниилом, и с владыкою коломенским Вассианом, и со старцем своим Мисаилом Сукиным, и с отцом своим духовным Алексеем-протопопом о том, чтобы принять ему иноческий сан, ибо давно уже думал он о монашестве. И, когда еще был на Волоке, князь великий приказал старцу своему Мисаилу Сукину и отцу своему духовному Алексею: «Смотрите, старец Мисаил и протопоп Алексей, чтобы не случилось так, что вам меня в мирском платье придется в гроб положить. Даже если бы я был здоров, то и тогда сокровенное мое помышление и желание — постричься в иноки». И на Волоке уже князь великий велел старцу своему Мисаилу приготовить для него платье монашеское. Когда же он ехал к Москве, то по дороге призвал к себе дворецкого своего тверского Ивана Юрьевича Шигону и дьяка своего Меньшого Путятина, и начал им свой завет наказывать — о пострижении его, чтобы не положили его в гроб в мирском платье.

И велел князь великий тайно служить в церкви Благовещенья, в приделе Василия Великого, благовещенскому попу Григорию; а на обедне тут были: владыко коломенский Вассиан, и Мисаил Сукин, и протопоп Алексей, и несли к великому князю дары владыка коломенский Вассиан и Мисаил Сукин.

В среду же, перед четвергом, князь великий тайно маслом освящался, и были тут владыка коломенский Вассиан, и Мисаил Сукин, и протопоп Алексей, и благовещенский поп Григорий; и не знал об этом никто.

И накануне воскресенья перед Николиным днем, ночью, освящался маслом, уже не скрываясь, и велел служить в воскресенье в церкви Рождества святой Богородицы отцу своему духовному Алексею-протопопу и благовещенскому попу Григорию; и нес Алексей-протопоп великому князю святые дары, а поп Григорий — дору. Вот как удивительно: до этого времени он не мог сам повернуться с той стороны, на которой лежал, но переворачивали его; а теперь велел, чтобы сказали ему, когда дары понесут, и себе велел принести кресло к постели; и поднялся сам князь великий (слегка поддержал его Михаил Юрьевич), сел в кресло, и принес к нему протопоп Алексей святые дары. Он же встал сам на ноги свои, и принял честные дары с честию, и прослезился; дору же и священного хлеба взял немного, и сладкой воды, и кутьи, и просфиры немного отведал, и лег в постель.

И призвал отца своего Даниила-митрополита, и братьев своих, князя Юрия Ивановича и князя Андрея Ивановича, и бояр своих всех (ведь тогда многие бояре съехались в Москву из своих вотчин, услышав о болезни государя). И стал говорить князь великий Василий Иванович отцу своему Даниилу-митрополиту и братьям своим, князю Юрию и князю Андрею, и всем боярам: «Вверяю сына своего Иоанна Богу и Пречистой Богородице, святым чудотворцам и тебе, отцу моему Даниилу, митрополиту всея Руси; даю ему свое государство, которым благословил меня отец мой, князь всея Руси Иван Васильевич. Вы, мои братья, князь Юрий, князь Андрей, крепко держите свое слово, соблюдать которое вы клятвенно крест целовали, и договоры наши храните; и вы, братья моя, в государственных делах, в военных походах против недругов сына моего и своих держитесь вместе, чтобы простиралась власть православных христиан над басурманами и латинянами. А вы, бояре и боярские дети и княжата, стойте вместе с моим сыном и братьями моими против недругов и служите сыну моему так преданно, как и мне служили».

Затем отпустил великий князь от себя митрополита и братьев своих, и оставил у себя всех своих бояр: князя Дмитрия Федоровича Бельского с братьями, и Шуйских князей, Горбатых и Поплевиных, и князя Михаила Львовича Глинского, и стал говорить им: «Знаете вы и сами, что от великого князя Владимира Киевского происходит наше государство Владимирское, Новгородское и Московское. Мы вам государи прирожденные, а вы наши извечные бояре. И вы, братья, стойте на том крепко, чтобы мой сын стал государем в своем государстве, и чтобы торжествовала в Русской земле правда. Да вверяю вам своих родственников — князя Дмитрия Федоровича Бельского с братьями и князя Михаила Львовича Глинского (ведь князь Михаил по жене моей мне родственник), чтобы были вы все вместе, все дела делали бы заодно. А вы, мои родственники, князь Дмитрий с братьями, в военных походах и в государственных делах стояли бы заодно и сыну моему преданно бы служили. А ты, князь Михаил Глинский, за моего сына князя Ивана, и за мою великую княгиню Елену, и за моего сына князя Юрия кровь свою пролил бы и тело бы свое на раздробление дал».

Князь великий очень страдал от болезни и так изнемог, что и боль чувствовать перестал; рана его не увеличивалась, но только запах от нее шел тяжелый, сочилась из нее жидкость, как из мертвого.

И призвал он тогда князя Михаила Глинского и Михаила Юрьевича, и докторов своих Николая Люева и Фефила, чтобы начали прикладывать к болячке мазь или чтобы пустили лекарство в рану, чтобы запаха от нее не было. И стал советовать ему боярин его Михаил Юрьевич, утешая государя: «Государь князь великий! Хорошо бы настой приготовить и в рану пускать и рану промывать, а то, государь, тяжело тебя видеть таким измученным; хорошо бы, государь, попускать так день или два, чтобы было, государь, хоть небольшое облегчение твоей болезни; надо бы настой пустить». Князь же великий призвал Николая и стал ему говорить: «Брат Николай! Ты пришел из своей земли служить мне и видел мое великое тебе пожалованье. Можешь ли ты облегчить болезнь мою?» И ответил Николай: «Государь князь великий! Я, государь, был в своей земле, слышал про твое, великого государя, пожалованье и ласку, и я, государь, оставил отца и мать и землю свою, и приехал к тебе, государю, служить, и видел, государь, твое государево великое пожалованье мне, и хлеб, и соль. Но разве можно мне мертвого сделать живым? Ведь я не Бог!» Князь великий повернулся и сказал детям боярским и своим слугам: «Братия, Николай понял, что я уже не ваш». Слуги и дети боярские заплакали горько, при нем — сдерживаясь, так как оберегали его, а выйдя вон, горько плакали и рыдали и сами были как мертвые, видя государя при смерти.

И вечером накануне воскресенья, после того как причастился он святых тайн и успокоился немного, начал великий князь молиться, а сам был как будто в забытьи: «Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе, Боже!» А потом — очнувшись — начал говорить: «Как Господу угодно, так и совершается; да будет имя Господне благословенно отныне и до скончания века!»

И приказал князь великий в ночь со вторника на среду перед Николиным днем, 3 декабря, отцу своему духовному Алексею-протопопу держать наготове святые дары в церкви Благовещенья. И тогда же пришел игумен троицкий Иоасаф, и сказал ему князь великий: «Помолись, отче, об устройстве государственных дел, и о сыне моем Иване, и о моих грехах; дал мне Бог и великий чудотворец Сергий — вашими молитвами и просьбами — сына Ивана, и я крестил его в монастыре у чудотворца, и вручил его чудотворцу, и на раку чудотворца положил его, и вам, отче, своего сына на руки дал, и вы молите Бога и Пречистую его мать и великих чудотворцев об Иване-сыне и о моей жене-горюше; да чтобы ты, игумен, прочь не вздумал уехать и из города вон не выезжал!»

В среду пришел к нему отец его духовный Алексей-протопоп и принес к нему святые дары. Князь великий не мог с постели подняться, но за плечи приподняли его, и причастился он святых тайн, и после причастия немного взвару выпил. Призвал к себе бояр своих — князя Василья и князя Ивана Васильевича Шуйских, Михаила Воронцова, Михаила Тучкова, князя Михаила Глинского, Шигону, Петра Головина, дьяков своих — Меньшого Путятина, Федора Мишурина, — и были у него тогда бояре с третьего часа до седьмого; и дал им наказ о своем сыне, великом князе Иване Васильевиче, и об устроении дел государственных, о том, как править после его царствования. И ушли от него бояре, а у него остались Михаил Юрьев, князь Михаил Глинский и Шигона и были у него до самой ночи. И дал им наказ о своей великой княгине Елене, как ей без него жить и как боярам к ней ходить, и обо всем им наказал, как без него царству быть.

И затем пришли к нему братья его, князь Юрий и князь Андрей, и начали его уговаривать, чтобы хоть немного поел. Князь же великий одной миндальной каши отведал чуть-чуть, только к устам поднес; и ушли от него братья. И велел он вернуть к себе брата своего князя Андрея. А тогда были у него Михаил Юрьев, князь Михаил Глинский, Шигона, и начал им говорить князь великий: «Вижу сам, что смерть моя приближается, хочу послать за сыном своим Иваном: хочу благословить его крестом Петра-чудотворца; и хочу послать за женой своей великой княгиней Еленой: хочу проститься с нею». И вновь заговорил об этом великий князь: «Не хочу посылать за сыном своим, великим князем Иваном: мал мой сын, а я лежу в великой немощи, как бы не напугался сын мой, увидев меня». Князь Андрей и бояре начали говорить великому князю, уговаривать его: «Государь князь великий! Пошли за сыном своим, князем Иваном, благослови его. И пошли, государь, за великой княгиней».

Тогда князь великий послал за великой княгиней брата своего князя Андрея и князя Михаила Глинского, а сына своего князя Ивана велел принести до прихода великой княгини, опасаясь ее плача; а сам на груди держал крест Петра-чудотворца. Тогда были у него Михаил Юрьев и Шигона, и стряпчие его были в то время: Иван Иванович Челядин и шурин его князь Юрий Глинский. И принесли к великому князю сына его, князя Ивана, принес на руках шурин его князь Иван Глинский, а за ним пришла и няня его Аграфена, жена Василия Андреевича. Князь же великий снял с себя крест Петра-чудотворца, и приложил ко кресту сына своего, и благословил его крестом, и сказал ему: «Пусть будет на тебе милость Божия и Пречистой Богородицы и благословение Петра-чудотворца, которым он благословил прародителя нашего, великого князя Ивана Даниловича, и доныне пребывает благословение это, и пусть будет благословение Петра-чудотворца на тебе, на твоих детях и на внучатах, из рода в род, и пусть будет на тебе мое, грешного, благословение, и на твоих детях, и внучатах, из рода в род». И приказал затем князь великий Аграфене: «Чтобы ты, Аграфена, от сына моего Ивана ни на пядь не отходила!» И отпустил сына своего, великого князя Ивана.

Затем пришла к нему великая княгиня Елена, едва удерживали ее брат его, князь Андрей Иванович, а с другой стороны — боярыня Елена, жена Ивана Андреевича Челядина. Великая княгиня билась и горько плакала, а слезы так и текли из ее глаз непрестанно, как из многоводного источника. Много тогда было слез, все люди плакали и рыдали. Князь же великий утешал ее, говоря ей: «Жена, перестань, не плачь! Мне легче стало, не болит у меня ничего, благодарю Бога», ведь князь великий уже не чувствовал себя. И на короткое время успокоил ее князь великий, и перестала плакать великая княгиня. И стала говорить великая княгиня:«Государь князь великий! На кого ты меня оставляешь и кому, государь, детей поручаешь?» Князь же великий — отвечая — сказал: «Я благословил сына своего Ивана государством — великим княжением, и тебе написал в своей духовной грамоте так, как писалось в прежних духовных грамотах отцов наших и прародителей, по достоянию, как и прежним великим княгиням». И стала великая княгиня бить челом о сыне — о князе Юрии, чтобы его великий князь благословил. И послал великий князь за сыном — князем Юрием, и принесли князя Юрия, еще ведь мал был князь Юрий, был ему один год. И благословил его князь великий, и дал ему крест Паисиевский, и приказал боярину своему Михаилу Юрьевичу передать тот крест сыну после смерти своей, а о наследстве ему также сказал: «Завещал ему в духовной грамоте, написал по достоянию». Великая княгиня не хотела уходить от него, но князь великий отослал ее; и простился с ней князь великий, и поцеловал ее в последний раз. Жалостно это было видеть, слез и рыдания было полно это время!

И затем князь великий послал за владыкой Вассианом и за старцем Мисаилом Сукиным, и велел ему принести платье монашеское, и тогда же спросил про игумена кирилловского, ибо прежде еще думал он постричься в иноки у Пречистой в Кириллове монастыре. И сказали ему, что игумена кирилловского нет в Москве. И тогда послал он за игуменом троицким за Иоасафом; Мисаил же пришел к нему и принес платье черное.

Пришел к нему Даниил-митрополит, и брат его князь Юрий, и князь Андрей, и бояре все, и дети боярские. И начали ему говорить митрополит и владыка Вассиан, чтобы князь великий послал за большим чудотворным образом Пречистой Богородицы Владимирской, написанным евангелистом Лукой, и за образом Николы, чудотворца Гостунского. Князь великий послал за образом Пречистой и за образом Николы, и принесли быстро иконы Пречистой и Николы-чудотворца. И призвал к себе дворецкого своего тверского Ивана Юрьевича Шигону, и послал его к отцу своему духовному Алексею-протопопу, и велел принести к себе запасные дары из церкви, и велел его расспрашивать о том (ведь это дело для него обычное), в какой момент разлучается душа с телом. Протопоп же ответил, что мало ему приходилось при этом бывать. И велел ему войти в комнату со святыми дарами, и велел ему встать напротив, и велел встать с протопопом рядом стряпчему своему Федору Кучецкому, потому что Федец видел преставление отца его, великого князя Ивана.

И затем велел дьяку своему крестовому Данилке петь канон великомученице Екатерине и канон на исход души, и велел отходную себе читать. А когда начал дьяк петь канон, великий князь забылся немного, а затем очнулся от сна и стал говорить, в то время как дьяк начал канон петь, как будто видение увидел: «Государыня великая Екатерина, пора царствовать!» И проснулся, как ото сна, и, приняв икону великомученицы, с любовью приложился к ней, и коснулся иконы правой рукой, так как в то время рука его болела. Затем принесли к нему мощи великомученицы Екатерины, и приложился он к мощам, и коснулся их своею правою рукою, и лежал он на одре своем; и призвал к себе боярина своего Михаила Семеновича Воронцова, и поцеловался с ним, и простил его.

И после этого долго лежал. И подошел к нему отец его духовный Алексей-протопоп, собираясь дать ему уже святые дары, он же остановил его, и сказал: «Видишь сам, что хотя я лежу в немощи, но я еще в полном разуме. Когда станет душа с телом разлучаться, тогда мне и дары дай. Следи же за мной внимательно и стереги меня!»

И, немного подождав, подозвал к себе брата своего, князя Юрия Ивановича, и сказал ему: «Помнишь ли, брат, как отца нашего, великого князя Ивана, не стало на другой день после Дмитриева дня, в понедельник? А немощь его томила и день и ночь. Вот, брат, и мой смертный час настал, конец приближается».

И, подождав немного, позвал отца своего Даниила-митрополита, и владыку коломенского Вассиана, и братьев своих, и бояр всех и сказал митрополиту: «Видите сами, что силы уже оставляют меня и кончина моя близка; а давно было у меня желание постричься в иноки. Постригите меня!» Тогда отец его Даниил-митрополит и боярин его Михаил Юрьевич одобрили его желание, сказав, что хорошего он хочет. Но стали возражать ему брат его, князь Андрей Иванович, и Михаил Семенович Воронцов, и Шигона, и говорили они: «Князь великий Владимир Киевский умер, не будучи иноком, а разве он не сподобился праведного покоя? И другие великие князья не иноками преставились, а разве они не с праведными обрели покой?» И был между ними спор большой.

Князь же великий позвал к себе отца своего Даниила-митрополита и сказал ему: «Я открыл тебе, отче, сокровенное свое желание: хочу чернецом стать; зачем мне так — напрасно — лежать? Благослови меня облечься в монашеский сан, постриги меня!» И, немного подождав, сказал ему: «Неужели мне так, государь митрополит, лежать?» И стал креститься и говорить: «Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе, Боже!» И стал молиться, выбирая слова из ́икосов, а иные слова тихо — про себя — говорил. И, крестясь, сказал: «Радуйся, Утроба Божественного Воплощения!» И потом стал говорить: «Хвалим тебя, преподобный отец Сергий, и чтим святую память твою, наставник инокам и собеседник ангелам!»

И потом — конец его приближался — перестал он языком владеть, но пострижения просил и, простыню захватывая, целовал ее. А затем рука его правая перестала подыматься, и подносил ее боярин его Михаил Юрьевич; он же непрестанно осенял лицо крестным знамением и смотрел вверх, направо, на образ Пречистой Богородицы, который перед ним на пристенке стоит.

Тогда Даниил-митрополит послал за старцем Мисаилом, велел принести платье монашеское в комнату, а патрахиль и все необходимое для пострижения у митрополита было с собой; отречение же князь великий еще тогда исповедал митрополиту, когда святые дары принимал, в воскресенье, перед Николиным днем; и приказал он митрополиту тогда: «Если не дадут тебе меня постричь, то хотя бы мертвого меня одень в платье монашеское, ведь это издавна было моим желанием».

И пришел старец Мисаил с платьем, а князь великий был уже при смерти. Митрополит взял патрахиль и подал — через постель великого князя — игумену троицкому Иоасафу. Князь же Андрей Иванович и боярин Михаил Сергеевич Воронцов не хотели дать постричь великого князя. И сказал Даниил-митрополит князю Андрею: «Я тебя не благословлю ни в этой жизни, ни в будущей, но князя великого тебе у меня не отнять: серебряный сосуд хорош, а позолоченный — и того лучше!»

Князь великий отходил, и спешили постричь его: Даниил-митрополит положил на троицкого игумена патрахиль, а сам постриг великого князя и возложил на него переманатку и ряску, а манатии не было: ее, в спешке неся, выронили; и снял с себя троицкий келарь Серапион Курцов манатию, и положили ее на великого князя, а также и схиму ангельского чина, и Евангелие на грудь возложили. И стоял около него Шигона. И как только положили Евангелие на грудь, увидел Шигона, что дух его отошел, как слабый дымок. Все люди тогда плакали и рыдали, горько плакали бояре, а простые люди еще больше, и вся земля.

И просветлело лицо великого князя и как будто озарилось светом, и стал он белым, как снег. После преставления его и от раны запаха не стало, и наполнилась горница благоухания.

Преставился князь великий Василий Иванович всея Руси, нареченный в монашестве Варлаамом, в год 7041 (1533), месяца декабря в третий день, со среды на четверг, в двенадцать часов ночи, накануне Варвариного дня.

И в эту же ночь одели на него всю чернеческую одежду; Даниил-митрополит сам взял бумагу хлопчатую и, немного смочив ее, обмыл его до пояса.

Все люди тогда плакали и рыдали неутешно. Даниил-митрополит и бояре унимали людей от плача, но в этом крике не слышно было, что друг другу говорили. Еще тогда великая княгиня не знала о преставлении великого князя, и бояре унимали людей от плача, чтобы не было слышно ни у великой княгини, ни в других покоях.

Тогда же Даниил-митрополит взял в переднюю горницу братьев великого князя Юрия и князя Андрея Ивановичей и привел их к крестному целованию в том, чтобы им служить великому князю всея Руси Ивану Васильевичу и его матери, великой княгине Елене, и жить им в своих уделах, и держать клятву честно, выполняя то, в чем целовали крест великому князю всея Руси Василию Ивановичу и в чем договоры были у них с великим князем Василием; а государства, находящегося под властью великого князя, им не добиваться, и людей от великого князя им к себе не отзывать, а против недругов великого князя и своих, против латинства и басурманства, стоять им, как обещали, сообща, всем вместе.

И бояр, и детей боярских, и княжат в том же привел он к крестному целованию, чтобы хотели они добра великому князю всея Руси Ивану Васильевичу и его матери, великой княгине Елене, и чтобы всей Русской земле хотели они добра честно, и против недругов великого князя и всей земли, против басурманства и против латинства, стояли все вместе, заодин, и другого государя себе — кроме великого князя — не искали.

После этого Даниил-митрополит с братьями великого князя и с боярами пошел к великой княгине утешать ее. Великая же княгиня, увидев митрополита и бояр, идущих к ней, упала, как мертвая, и лежала так часа два, и едва пришла в себя. Утешал же ее митрополит, и братья великого князя, и бояре, и ушли все от великой княгини.

А около великого князя остался игумен троицкий Иоасаф и старец великого князя Мисаил Сукин; и начали они великого князя обряжать, и бороду ему расчесывать, как это подобает согласно монашескому чину, и положили его на черную тафтяную постель, и принесли для него одр из Михайлова Чудова монастыря, и положили тело его на погребальном одре.

И когда преставился великий князь, его начали обряжать старцы иосифовские, а слуг великого князя отослали. Затем начали у его тела дьяки его крестовые с протопопом петь заутреню, и часы, и каноны, и погребальный канон, и все спели так, как это было при живом. И тогда пошло прощаться с ним много народа — и боярские дети, и княжата, и купцы, и слуги, ведающие погребением, и все те люди, которые не были еще у него; и были плач и рыдание великие.

Утром же в четверг, в первом часу дня, Даниил-митрополит велел звонить в большой колокол.

Боярин великого князя Михаил Юрьевич, посоветовавшись с митрополитом, и с братьями великого князя, и с боярами, велел в Архангельском соборе могилу выкопать возле могилы отца его, великого князя Ивана Васильевича, около дверей Симеона Летопроводца. И, поговоря с митрополитом, Михаил Юрьевич послал за постельничим Русином Ивановым, сыном Семеновым, и, когда сняли мерку с великого князя, приказал ему гроб привезти каменный.

Тогда же пришел Даниил-митрополит, и с ним были владыка Вассиан Коломенский и Дософей Крутицкий, а другие владыки были еще в своих епархиях, ибо не успели приехать; архимандриты же тогда были: чудовский — Иона, симоновский — Филофей, андроновский — Зосима, игумен троицкий, игумен иосифовский, игумены московские все, протопопы московские и все священники. Тогда же пришли братья великого князя, князь Юрий и князь Андрей Ивановичи, и бояре все, и весь народ, плача и рыдая горько, и велели тогда дьякам его любимым, певчим большой станицы, стать в дверях комнаты, и начали они петь «Святый Боже», большую молитву.

Потом взяли тело великого князя — инока Варлаама — старцы троицкие и иосифовские, и понесли его, держа на головах, и вынесли его в переднюю горницу. И люди, которые его еще не видели, сильно плакали и рыдали. И понесли его на крыльцо, и шли за ним со свечами и с кадилами, и пели «Святый Боже». И когда вынесли его на площадь, как будто земля застонала: от слез и рыданий народа не было слышно звону колокольного. Великую же княгиню Елену несли из ее покоев на лестницу — в санях, на себе — дети боярские, а с нею шли бояре: князь Василий Васильевич Шуйский, Михаил Семенович Воронцов, князь Михаил Львович Глинский, князь Иван Федорович Овчина; боярыни же тогда были с великою княгинею: жена князя Федора Мстиславского княгиня Анастасия, племянница великого князя, жена князя Ивана Даниловича Пенкова княгиня Марья, боярыня Алена, жена Ивана Андреевича Челядина, жена Василия Андреевича Аграфена, жена Михаила Юрьевича Феодосия, жена Василия Ивановича Аграфена, жена князя Василия Львовича Глинского княгиня Анна.

КОММЕНТАРИЙ

В ночь на 4 декабря 1533 г. умер Василий III (р. 26 марта 1479 г.), великий князь московский и государь «всея Руси», сын Ивана III и византийской принцессы Софьи Палеолог. Василий III умер в зените своей государственной деятельности, добившись многого из того, что было задумано. Границы расширенного государства, в состав которого при нем вошли древние русские земли — Псков, Рязань, Смоленск (вслед за Новгородом и Тверью, введенными в состав Московской Руси Иваном III), были хорошо укреплены; на востоке — продолжалась настойчивая деятельность — военная и дипломатическая — по подчинению Казанского царства; на западе — укреплялись позиции Москвы в отношениях с княжеством Литовским и королевством Польским.

Церковь была подчинена воле великого князя, она стала послушным орудием укрепляющегося самодержавия. Василий III как рачительный хозяин настойчиво и неустанно строит здание централизованного государства, начатое его отцом, и как символы его деятельности вырастают в Кремле два строения: каменный великокняжеский дворец и Архангельский собор, который по воле Ивана III и Василия III становится усыпальницей всех московских князей. Решены, наконец, проблемы престолонаследия: растут сыновья Василия от второго брака с Еленой Глинской — Иван и Юрий. Атмосфера ликования и радости ощутима даже в текстах официальных летописей, описывающих эту пору свершений замыслов Василия III: сообщения о пирах Василия напоминают об эпических временах Владимира Киевского. Болезнь Василия III была внезапной, страдания мучительны и долги. Рассказ «Повести» о болезни и смерти Василия III звучит диссонансом к мажорным описаниям его деятельности в русских летописях.

«Повесть о болезни и смерти Василия III» хорошо известна в исторической науке: она неоднократно пересказывалась историками (см., напр., «Историю государства Российского» Н. М. Карамзина или «Историю России» С. М. Соловьева), ей посвящены специальные исследования А. Е. Преснякова, И. И. Смирнова, М. Н. Тихомирова, А. А. Зимина, С. А. Морозова, изучавших духовное завещание Василия III и обстоятельства политической борьбы 1530—1540-х гг. Значительно меньше внимания уделяли «Повести» историки литературы (как литературный памятник «Повесть» лишь кратко рассмотрена Я. С. Лурье в кн.: «Истоки русской беллетристики». Л., 1970, с. 437—438), хотя художественное значение «Повести» несомненно. Выразительные детали и драматизм повествования, острота самой ситуации, изображенной в «Повести», привлекли внимание такого мастера психологической прозы, как В. Ф. Панова: на материале «Повести» ею создана историческая повесть «Кто умирает» (Панова В. Ф. Лики на заре. М.; Л., 1969).

«Повесть о болезни и смерти Василия III» — один из интересных образцов изображения личности в средневековой русской литературе. Она была написана вскоре после смерти великого князя очевидцем событий, человеком., близким великому князю, создававшим эту хронику болезни и смерти Василия III, по-видимому, как подготовительный материал для будущего жития (аналогичные задачи ставил перед собой Иннокентий, автор «Рассказа о смерти Пафнутия Боровского» (см. наст. изд., т. 7).). Это предположение поддерживается последующим использованием текста: «Повесть» была включена не только в летописные своды, но и в Великие Минеи-Четьи митрополита Макария.

Как оказалось возможным в литературной традиции первой половины XVI в. создание произведения, в котором так детально описывались болезнь великого князя, его поведение и мысли? Как согласовать изображение немощи, бессвязной речи умирающего Василия с утверждающейся в это время идеей обожествления власти и личности царя-самодержца? По-видимому, «Повесть» можно рассматривать как непосредственную литературную реализацию авторитетных в XVI в. представлений Иосифа Волоцкого о двойственной природе царя, восходящих к текстам византийца Агапита (VI в.): царь «властию» уподобляется Богу, а «естеством» — «подобен всем человеком» (в этом суждении нетрудно увидеть утилитарное использование учения о двойственной природе Христа — божественной и человеческой, что позволило далее идеологам самодержавия поставить знак равенства между царем и Богом).

Хроника болезни и смерти Василия III предваряется в «Повести» рассказом о его успешной военной деятельности в августе 1533 г. и превращается в итоге в повествование о бренности человеческой жизни (один из выразительных эпизодов «Повести» — описание поверженного немощью Василия на паперти Успенского собора Иосифо-Волоколамского монастыря, в котором идет служба с молением о его выздоровлении). Фабула «Повести» могла восприниматься современниками как конкретная иллюстрация к тексту «Прения жизни и смерти», а сам Василий III как бы продолжал — в сознании читателей — ряд легендарных героев, побежденных смертью, — Александра Македонского, царей Давида и Соломона и др. История болезни и смерти Василия III, а может быть, и сама «Повесть», могли послужить толчком к созданию книжниками Иосифо-Волоколамского монастыря «Сказания о некоем человеке богобоязниве», написанного примерно в то же время — не позднее середины XVI в. («вчера тысящами пред ним стояли, а ныне во гробе един лежить...»).

Текст «Повести» дошел в 15 списках в составе различных летописей XVI в., в обоих списках августовских ВМЧ и в одном позднем житийном сборнике; особая редакция находится в «Степенной книге» (данные С. А. Морозова см.: Морозов С. А. Повесть о смерти Василия III и русские летописи // Теория и практика источниковедения и археографии отечественной истории. М., 1978. С. 61—77). Пять летописей (Воскресенская, Летописец начала царства, Никоновская, Александро-Невская, Царственная книга) содержат вторичные, сокращенные тексты «Повести», другие десять списков сохранили два варианта текста, восходящие к первоначальному виду. Восемь рукописей содержат текст Новгородского летописного свода 1539 г. (далее — НС), составленного в 1542—1548 гг., две рукописи — Софийская II летопись (СII) и Постниковский летописец (ПЛ, самая старая рукопись с текстом «Повести», датируется 1550-ми гг.) — содержат текст, несколько отличающийся от НС и, возможно, восходящий к своду 1534 г. А. А. Шахматов (в последнее время — С. А. Морозов) считал текст НС первоначальным, но, по-видимому, оба варианта текста — и НС и СII (ПЛ) — восходят к одному общему источнику (точка зрения А. А. Зимина), в каждом из них заметны следы целенаправленной обработки текста. Особенно очевидна «литературность» текста НС: его создатель стремится сгладить элементы непосредственной фиксации речей и действий исторических лиц, присущие начальному авторскому тексту, лучше сохранившемуся в ряде фрагментов СII и ПЛ. Возможно, эта правка принадлежит не составителю НС, а деятелю профессиональной школы книжников из окружения митрополита Макария, так как именно этот текст был включен Макарием в августовские книги Успенских и Царских Миней, созданных в эти же годы; именно этот текст лег в основу и всех последующих официальных переделок «Повести» в XVI в.

«Повесть» публикуется по древнейшему списку НС — по списку конца XVI в.: РНБ, F. IV, № 238 (список Дубровского), л. 413—429 (текст издавался: ПСРЛ, т. IV, вып. 3. Л., 1929, с. 552—564); для исправления отдельных чтений используем текст ПЛ (ПСРЛ, т. XXXIV. М., 1978, с. 17—24); все исправления выделяются курсивом.