Библиотека литературы Древней Руси. Том 10 (XVI век)

ОРИГИНАЛ

Некий человекъ воинъ удалецъ ездяше по полю чистому и по роздолию высокому. И прииде к нему смерть, и бе видение ея страшно, яко лев ревый, всячески страшна от человеческаго устроения. Носящи же с собою оружия всякия: мечь, ножи, пилы, рожны, серпы, оскорды и уды, иныя же незнаемая, и ими же кознодействует различными образы.

Сию же видивши смиренная ми душа устрашися велми. И азъ рекох ей: «Кто ты еси, лютый зверь? Образ твой страшенъ велми: подобие у тобя человеческое, а хожение звериное».

Рече ему смерть: «Пришла есми к тобе, хощу тя взяти».

Рече же человекъ той; «Да аз не хощу, а тобя не боюся».

Рече же ему смерть: «О человече, о чем мя не боишися? Цари и князи, и воеводы, и святители меня боятся. Азъ есмь славна на земли, а ты меня не хощеши боятися».

Рече же ей человекъ той: «Да азъ есмь воинъ удалецъ, в ратномъ деле многия полки побиваю, а единъ от человекъ никто же может со мною побитися, ни противу стати на мя. А ты ко мне едина пришла, а оружия и запасу с собою много носиши. Видишися мне ты не удала, толко еси страшна: образъ твой страшит мя, уды моя во мне трепещут на тобя смотря. Отиди от мене прочь, доколе тя не потну мечем моимъ».

Рече же ему смерть: «Аз есмь не силна, ни хороша, ни красна, толке силных и красных побираю. Да скажу ти, человече, послушай мене. От Адама и до сего дни сколке было богатырей удалых, а никтоже со мною не смелъ побитися, а и хоще ми ся того, хто бы со мною побил. Да еще скажу ти, послушай мене: от Адама и до сего дни сколке было людей, царей и князей, и владыкъ, женъ и девицъ, то всех азъ побрала. Самсон силный, не богатырь ли был, не силнее ли тебе был? Тако говорил: “Аще бы было колце в землю вделано и яз бы всемъ светомъ поворотил”. Да аз и того взяла. Александръ, царь макидонский,[278] удал и храбрь был, и всему подсолнечному на земли царь и государь был, да и того яз взяла, аки единаго от убогих. А царь Давидъ,[279] в пророцех пророкъ был, — да и того яз взяла. О человече, не мудрее ты царя Соломона[280] — царь Соломонъ хитр и мудр был, да и той со мною не смел поговорити, и того яз взяла. Акирь Премудрый во Алевитцкомъ царьствии,[281] не было таковаго мудреца ни под солнцем, да и тот со мною не смелъ поговорити, и азъ и того взяла. Да ведомо тебе, человече, азъ есмь смерть, не посулница, богатства не збираю, а красна портища не ношу, а земныя славы не хощу, занеже есми немилостива — издетска не навадилася миловати; и азъ не милую, не наровлю ни часу, какъ пришед, такъ и возму».

И рече человекъ той: «Госпоже моя смерть, яви на мне любление свое».

И рече ему смерть: «Никако же, человече, занеже до всех любовь моя равна: какова до царя, такова и до князя, и до святителя, и до богата, и до нища. О человече, аще бы яз збирала богатство, столке бы было у меня богатства всего много и несказанно! Занеже, человече, азъ хожу аки тать в нощи, не сказываюся никому, занеже, человече, слышах во Евангелии глаголеть Господь: “Блюдитеся вы, не ведает бо ни единъ вас, коли тать приидетъ в домъ его, аще бо ведал, крепко бы стереглъ и не дал бы подкопывати храма своего”[282] Тако и ты, человече, разумей: берегися смерти на всяк час, доколе аз не пришла по тебя. А ныне, человече, несть ти помощи, занеже, человече, — “В чем тя застану, в том тя и сужу”,[283] — глаголетъ Господь».

Рече же человекъ той: «Госпоже моя смерть! Дай же ми, госпоже, да покаюся шедъ во град».

Рече же смерть: «Никакоже, человече, не пущу тя, занеже мнози тако глаголют, человецы такоже. Егда азъ приступлю к ним, и они глаголють: “Господи, отпусти мне, да покаюся”, — и аз полегчаю, чтобы покаялся, и он, отшед, да то же творит, а меня забудет, чает себе ни во что же. Уже, человече, живот твой коротается, конецъ близокъ есть, а солнце твое зашло есть».

Тогда же начя человекъ той рыдати, захлипаяся плакати и многи жалостныя словеса изглаголати. И рече: «Госпоже моя смерть! Дай же, госпоже, да шед приуготовлю погребалная: срачицу и саванъ и ина, яже на потребу телу своему».

Рече же смерть: «Никакоже, человече, не отпущу тя».

И начя человекъ рыдати и стенати, от сердца убиватися, глаголя: «Ох, ох, ох! Смерть злодею, кто тя может убежати? Увы, увы мне, не готов есмь, горе мне грешному, пришол немилостивый злодей по меня! По правде дано имя ей смерть, о немилосердию твоему, злодею!»

Она же, смерть, приступив к нему, подсече ему ноги косою и, взя серпъ, и захвати за шею его и взят малый оскордецъ и начат отсекати нози, потом и руцы. И инымъ оружиемъ вся составы моя и инымъ иная, инако соузы моя телесныя и члены тела моего, и жилы оклячеша, истерза два десят ногтей моихъ. И абие не реку, но омертве все тело мое, ни двигнутися не могох никако же от страха, всеми оружии кознодействует надо мною. Таже вземъ теслу и сечет главу мою. И по сем налия в чашу, не вем что в ней, не разумею никагоже, дасть ми пити — мне же не хотящу. Тако же, братие, столь бе горко в той час и тошно, не мочно и сказати беды тоя великия.

И отторже ми душю и скоро искочи из мене, ис тела, яко птица от тенета. И абие краснии они уноши взяша душю мою на руку свою и держаста, а возрех воспять и видех тело мое лежаще бездушьно и недвижимо, якоже кто совлекъ с себя ризу свою и поверже ю, и стоя зря на ню. Тако же аз виделъ тело свое велми гнусно, яко стерво смрадость от него злая. Якоже кто ис себе выпустит кал да гнушается его и бежит от него, тако же человеческое естество мертво и ненавидемо всеми. Аминь.

ПЕРЕВОД

Некий человек, удалой воин, ездил по полю чистому, по раздолью широкому. И пришла к нему смерть, и был вид ее страшен, как у рыкающего льва, ужасен он для человеческой природы. Носит смерть с собой всякие орудия: меч, ножи, пилы, рожны, серпы, топоры и другие неведомые предметы, которыми по-разному вершит свои злодеяния.

Увидав ее, смиренная моя душа сильно устрашилась. И я спросил смерть: «Кто ты, лютый зверь? Очень уж страшен облик твой: вид у тебя человеческий, а поведение звериное».

Ответила ему смерть: «Пришла к тебе, хочу тебя взять».

Говорит тогда человек тот: «Да я не хочу, а тебя не боюсь».

Смерть же ему в ответ: «О человече, почему меня не боишься? Цари и князья, и воеводы, и священнослужители меня боятся. Я славлюсь по всей земле, а ты меня не страшишься».

Говорит ей человек тот: «Ведь я удалой воин, в ратном деле многочисленные полки побеждаю, а в одиночку ни один человек не может со мною сразиться, ни выйти против меня. А ты ко мне одна пришла и всяких орудий с собой много носишь. Нет в тебе удали, только страшна: облик твой пугает меня, и все во мне трепещет, когда смотрю на тебя. Уходи от меня прочь, пока не пронзил тебя мечом своим».

Тогда говорит ему смерть: «Я ни сильна, ни хороша, ни пригожа, а вот сильных и пригожих забираю. Вот что скажу я тебе, человече, послушай меня. От Адама и до сегодняшнего дня сколь много было богатырей удалых, а ведь никто не осмелился со мной сразиться, да и не знаю я никого, кто бы со мной сразиться мог. Да еще скажу тебе, послушай меня: от Адама и до сегодняшнего дня сколь много было людей, царей и князей, и священнослужителей, женщин и девиц, — всех их я забрала. Самсон сильный, не богатырь ли был, не сильнее ли тебя был? Так говорил он: “Если бы было кольцо в землю вделано, то я бы весь мир повернул”. А я и его взяла. Александр, царь македонский, удал и храбр был и всему подсолнечному миру царем и государем стал, а я и его взяла, как одного из убогих. А царь Давид, среди пророков пророк, — а я и его взяла. О человече, не мудрее ты царя Соломона — царь Соломон разумным и мудрым был, да и тот со мной не смел поспорить, и его я взяла. Акир Премудрый в Алевитском царстве, не было под солнцем другого такого мудреца, да и тот со мной не смел поспорить, а я и его взяла. Да знаешь ли ты, человече, что я, смерть, — не взяточница, богатства не коплю, а нарядных одежд не ношу, а земной славы не ищу, потому что немилостива — с детства не приучилась миловать: и я не милую, не делаю отсрочки ни на минуту, а как приду, так и возьму».

И говорит человек тот: «Госпожа моя смерть, будь благосклонна ко мне».

И говорит ему смерть: «Невозможно это, человече, потому что ко всем моя благосклонность одинакова: какова к царю, такова и к князю, и к священнослужителю, и к богатому, и к бедному. О человече, если бы я собирала богатства, то столько набралось бы у меня богатства всего мира, что и сказать нельзя! Потому так, человече, что хожу я, аки тать в нощи, никого не предупреждаю, ибо, человече, слышала, что говорит Господь в Евангелии: “Остерегайтесь, ни один из вас не знает, когда тать придет в дом его; если бы знал, крепко бы стерег и не дал бы проникнуть в дом свой”. Так и ты, человече, знай: берегись смерти каждый час, пока я не пришла за тобой. А теперь, человече, неоткуда ждать тебе помощи, потому что, человече, — “В чем тебя застану, в том и сужу”, — говорит Господь».

Сказал тогда человек тот: «Госпожа моя смерть! Разреши мне, госпожа, пойти в город и покаяться».

Ответила ему смерть: «Нет, человече, не пущу тебя, потому что многие люди так же говорят. Когда я прихожу к ним, то они говорят: “Господи, отпусти меня, чтобы покаяться”, — и я отпущу, чтобы покаялся, и он, освободившись, поступает по-прежнему, а про меня забывает, думает, что с ним ничего не случится. Уже, человече, жизнь твоя пресекается, близок конец твой, а солнце твое зашло».

Тогда человек этот начал рыдать, плакать взахлеб и много жалобных слов произнес. И говорит он: «Госпожа моя смерть! Разреши, госпожа, пойду и приготовлю сорочку и саван и все другое необходимое для погребения тела моего».

Говорит ему смерть: «Нет, человече, не отпущу тебя».

И начал человек рыдать и стенать в сердечной тоске, так говоря: «Ох, ох, ох! Смерть-злодейка, кто тебя может избежать? Увы, увы мне, не готов я, о горе мне, грешному, пришел за мной неумолимый злодей! По праву дано ей имя смерть, о, немилосердная злодейка!»

Смерть же, подступив к нему, подсекла ему ноги косой и, взяв серп, схватила его за шею, взяла маленький топор и начала отсекать ноги, а потом и руки. И иными орудиями стала дробить все части тела моего, одними одни, а другими другие члены тела моего, и окоченели жилы мои, и вырвала она двадцать ногтей моих. И отняла язык, и омертвело все тело мое, не мог никак пошевельнуться от страха перед всеми орудиями, которыми терзала она меня. Потом взяла она топор острый и отрубила голову мою. После этого налила чего-то в чашу, а чего — не знаю и не ведаю, и дала мне пить против моего желания. Так ведь, братья, столь было горько и тошно в это время, что и описать нельзя беду эту великую.

И исторгнула мою душу, и стремительно вылетела душа из меня, из тела моего, как птица из тенет. И тотчас прекрасные юноши взяли душу мою на руки свои и держали ее, а я оглянулся назад и увидел тело мое, лежащее бездушно и неподвижно, как если бы кто-нибудь снял с себя одежду свою и бросил ее и стоял бы и смотрел на нее. Так и я видел тело свое очень гнусным, от которого, как от трупа, исходил ужасный смрад. Так же как кто-нибудь испустил из себя нечистоты и, гнушаясь их, отбежал прочь, так и мертвая человеческая плоть омерзительна. Аминь.

КОММЕНТАРИЙ

В европейских странах в период позднего средневековья получила широкое распространение тема спора человека со смертью. Так называемые «Пляски смерти» и диалоги человека со Смертью нашли отражение в творчестве и писателей, и художников, а также в народной сатире, в представлениях народных театров. Непосредственно с Запада эта тема была заимствована русской литературой. Первым произведением такого рода, попавшим на Русь, явилось «Двоесловие живота и смерти, сиречь стязание животу с смертью». Это был дословный перевод немецкого стихотворного диалога, изданного в 1482—1492 гг. в Любеке печатником Бартоломеем Готаном и привезенного им в 1494 г. в Новгород. Перевод был сделан, возможно, при участии того же Б. Готана при дворе архиепископа Геннадия. Вскоре после своего появления перевод начал перерабатываться и приобрел более понятное для русского читателя название «Прение живота со смертью». В середине XVI в. создается четвертая («распространенная») редакция «Прения», в которой уже трудно усмотреть черты немецкого оригинала. Эта редакция и публикуется в настоящем издании. Переработка выразилась прежде всего в изменении образов, выступающих в диалоге собеседников: неопределенный «живот» переделывается в удалого воина, разъезжающего по чистому полю и похваляющегося своей силой. Описание облика Смерти приобрело красочные черты, заимствованные из «Жития Василия Нового». Кстати, следует отметить оплошность составителя четвертой редакции, сохранившего употребление форм первого лица в тексте, взятом из «Жития», несмотря на то, что повествование в «Прении» ведется от третьего лица. Изложение реплик спорящих значительно отдалилось от буквальной передачи немецкого оригинала. Поскольку мысли, на которых строятся доводы спорящих, были знакомы начитанному книжнику из учительной литературы (слова о смерти, покаянии, Страшном суде и др.), то он без труда стал передавать их привычной фразеологией славяно-русской литературы, внося при этом новые оттенки в эмоциональную окраску спора и в характеристику его участников. Автор-редактор отошел от чисто диалогической формы к повествовательной, поместив в начале и конце повести описательный текст, заимствованный, главным образом, из «Жития Василия Нового». Перечень героев, которых победила Смерть, включенный в четвертую редакцию, был хорошо знаком русскому читателю по литературе и народному эпосу.

Автор-редактор проделал такую значительную работу, что произведение по форме изложения потеряло связь с оригиналом, в нем исчезли всякие признаки переводности, содержание его стало более доступным и понятным.

В течение второй половины XVI и XVII вв. «Прение живота и смерти» неоднократно подвергалось переделке за счет включения новых доводов в споре между воином и Смертью. Литературной средой, в которой это произведение бытовало в XVI в., были воинствующие церковники ортодоксального толка. «Прение живота и смерти» на всех этапах его литературной жизни в основном сохраняло идейную близость церковно-учительной литературе, а цель памятника заключалась в стремлении внушить читателю мысль о неизбежности смерти и необходимости покаяния. Однако напоминания о равенстве всех — в том числе и богатых и знатных — перед смертью, о равном возмездии на «том свете» давали своеобразный выход антифеодальным настроениям.

Текст «Прения...» печатается по списку конца XVI в.: РНБ, собр. Погодина, № 1301, л. 8 об., 9, 13—15 об., исправления внесены по списку: РГБ, собр. Волоколамское, № 520. Издание текстов всех редакций памятника см.: Повести о споре жизни и смерти. Исслед. и подгот. текстов Р. П. Дмитриевой. М.; Л., 1964.