Библиотека мировой литературы для детей, том 36

Глава одиннадцатая ОТ КАПУИ ДО ВЕЗУВИЯ

Через два часа после событий, описанных в предыдущей главе, небольшой отряд гладиаторов, бежавших из школы Лентула, после быстрого марша остановился около великолепной виллы Гнея Корнелия Долабеллы, расположенной на живописном холме между Ателланской и Куманской дорогами, примерно в восьми милях от Капуи.

Пока Эномай, укрывшись за баррикадами, которыми были перегорожены улицы, отражал яростный натиск римских легионеров, Спартак и его товарищи при помощи трех связанных между собой лестниц под прикрытием темноты взобрались на крепостной вал; затем с большим трудом, подвергаясь немалой опасности, они втащили лестницу наверх, приставили ее к наружной стороне стены и благополучно спустились вниз. Здесь они развязали все три лестницы, положили их одна на другую и перекинули через глубокий ров, наполненный водой и тиной, через который иначе не могли бы перейти. Сбросив лестницы в ров, они быстрым маршем двинулись напрямик через открытое поле, простиравшееся между двумя дорогами — Ателланской и Куманской.

Дойдя до железной решетки виллы Долабеллы, Спартак несколько раз позвонил; в ответ раздался лай собак, который разбудил задремавшего привратника, старого раба-фессалийца. Прикрывая левой рукой медный светильник, который он нес в правой руке, старик подошел к калитке, бормоча по-гречески:

— Вот нахалы, полуночники! Кто это шатается без спросу по ночам? Нет, погоди, я тебя жалеть не буду! Завтра же донесу управителю.

Старик подошел к самой калитке; за ним, оскалив клыки и неистово лая, бежали две молосские собаки.

— Да будет к тебе благосклонен Юпитер Олимпийский и пусть тебе всегда помогает Аполлон Пегасский, — сказал Спартак по-гречески. — Мы греки, рабы, такие же несчастные, как и ты. Мы бежали из Капуи. Открой поскорее, не вынуждай нас применять насилие, а то тебе придется плохо.

Легко себе представить, как перепугался старый фессалиец, услышав эти слова и увидев отряд измученных, странно вооруженных людей.

Застыв от ужаса, он стоял с поднятым вверх светильником и больше был похож на статую, чем на живого человека. После минутного молчания, прерываемого только лаем молосских собак, Спартак вывел старика из оцепенения своим мощным голосом:

— Ну что ж, во имя вековых лесов Оссы и Пелиона, решишься ли ты наконец открыть нам добровольно? Уймешь ли ты своих надоедливых псов? Или ты хочешь, чтобы мы взялись за топоры?

Эти слова положили конец колебаниям привратника. Он вытащил ключи и, отпирая калитку и отодвигая засов, покрикивал на собак:

— Замолчи, Пирр!.. Тихо, Алкид!.. Да помогут вам боги, мужественные люди!.. Сейчас отопру… Тише вы, проклятые… Располагайтесь, как вам будет удобно!.. Сейчас выйдет управитель… Он тоже грек… Очень достойный человек… Вы здесь найдете чем подкрепиться.

Как только гладиаторы вышли на главную аллею виллы, Спартак велел запереть калитку и поставил там стражу из пяти человек, затем в сопровождении остальных в несколько минут дошел до большой площадки, обсаженной деревьями различных пород и кустами душистых роз, мирт и можжевельника, которые росли перед виллой патриция Гнея Корнелия Долабеллы, уже ставшего консулом.

Здесь Спартак произвел смотр своим соратникам: всего в отряде было семьдесят восемь человек, включая и его самого.

Рудиарий на минуту задумался, опустил голову, затем, вздохнув, сказал стоявшему рядом с ним галлу, высокому юноше хрупкого телосложения, белолицему, рыжеволосому, с голубыми глазами, горевшими огнем отваги и энергии:

— Да, Борторикс!.. Если счастье будет сопутствовать нашей храбрости, то вот этот наш маленький отряд в семьдесят восемь человек сможет положить начало великой войне и благородному делу!..

И тут же добавил:

— История, к сожалению, судит о благородстве деяний по их удачному завершению. А впрочем, как знать, не оставлено ли на страницах истории этим семидесяти восьми место рядом с тремястами защитниками Фермопил? Кто знает!..

Прервав свои размышления, он распорядился поставить стражу у всех выходов, затем вызвал к себе управителя Долабеллы. Явился грек-управитель Теодофил, уроженец Эпира.

Спартак его успокоил, сказав, что на вилле они возьмут только пищу, некоторые необходимые им вещи, а также все оружие, которое здесь найдется; ни он, ни его товарищи не причинят никакого убытка хозяину виллы; не будет допущено ни воровства, ни грабежа. Спартак убедил управителя добровольно снабдить отряд всем, что ему понадобится, если хочет избежать насилия.

Таким образом, гладиаторы вскоре получили пищу и вино для подкрепления своих сил и по приказу Спартака запаслись продовольствием на три дня. Сам же он почти не притронулся к яствам и вину, хотя уже много дней не знал отдыха и более тридцати часов ничего не ел. Зато на вилле римского патриция он неожиданно для себя среди девяноста рабов, выполнявших здесь домашние и полевые работы, нашел врача-грека, по имени Дионисий Эвдней. Этот раб занимался врачеванием, лечил заболевших рабов и самого владельца виллы, когда тот жил здесь. Врач с большим старанием принялся лечить руку рудиария. Он вправил кость, обложил руку лубками, скрепил их особой повязкой и при помощи повязки, обхватившей шею, подвесил ее горизонтально у груди. Закончив все это, он посоветовал своему пациенту хоть немного подкрепить свои силы сном и отдыхом, предупредив его, что в противном случае он рискует заболеть горячкой, так как у него была лихорадка, вызванная усталостью и тревогами последних семи-восьми дней.

Отдав самые подробные и точные распоряжения Борториксу, Спартак лег в удобную кровать и заснул крепким сном. Он проспал до утра, хотя и велел галлу разбудить его на заре; однако тот, по совету Дионисия Эвднея, не будил его, пока он сам не проснулся.

Сон подкрепил фракийца, он встал полный бодрости, уверенности и надежды. Солнце уже больше трех часов заливало светом роскошную виллу и окрестные холмы. С одной стороны зеленели лесистые, крутые склоны Апеннин, с другой — открывалась ласкающая глаз панорама города и видны были красивые виллы, спускавшиеся до самого моря.

Спартак тотчас же созвал всех рабов Долабеллы на площадку перед виллой и в сопровождении управителя дома и надзирателя за рабами направился к тюрьме, составлявшей непременную принадлежность всех римских вилл. Там находились закованные в цепи рабы; их заставляли работать в железных наручниках и ножных кандалах.

Спартак освободил этих несчастных — их было свыше двадцати человек — и присоединил ко всем остальным, стоявшим на площадке.

В горячей и понятной всем речи он объяснил этой толпе рабов, почти целиком состоявшей из греков, причины побега гладиаторов из Капуи и сущность задуманного им дела, которому он решил посвятить всю свою жизнь. Яркими красками он обрисовал святую цель, за которую решили бороться восставшие. Отвоевать у тиранов-угнетателей права для угнетенных, уничтожить рабство, освободить все человечество — такова была благороднейшая цель войны, к которой они все готовились.

— Кто из вас хочет быть свободным и предпочитает почетную смерть с мечом в руках на поле брани жалкой жизни раба, кто чувствует себя смелым и сильным, готовым вынести все тяготы и опасности войны против поработителей всех народов, кто чувствует весь позор ненавистных цепей, пусть берет в руки любое оружие и следует за нами!

Проникновенные слова Спартака произвели сильное впечатление на всех обездоленных, еще не ослабевших духом, не отупевших в рабстве. Послышались восторженные восклицания, слезы радости заблестели на глазах у рабов; свыше восьмидесяти невольников Долабеллы вооружились топорами, косами, трезубцами и тут же вступили в Союз угнетенных, принеся клятву, объединявшую всех братьев Союза.

Спартак, Борторикс и храбрейшие из гладиаторов вооружились мечами и копьями, найденными на вилле. Фракиец предусмотрительно разместил рабов Долабеллы среди испытанных своих соратников, для того чтобы они поддерживали бодрость духа у новичков, и построил в строгом порядке свою маленькую когорту, в которой было уже более ста пятидесяти человек. За два часа до полудня он оставил виллу Долабеллы и по глухим тропинкам, через поля и виноградники, направился в сторону Неаполя.

После быстрого перехода, не отмеченного какими-либо важными событиями, отряд гладиаторов в сумерках подошел к Неаполю и по приказу Спартака сделал остановку в нескольких милях от города, возле виллы одного патриция. Приказав своим товарищам запастись провизией на следующие три дня и забрать все оружие, которое они найдут, фракиец строго запретил чинить насилия и грабежи.

Через два часа отряд ушел оттуда, получив пополнение в количестве пятидесяти гладиаторов и рабов, сбросивших свои цепи, чтобы начать благородную борьбу за свободу, к которой призывал их Спартак.

Всю ночь Спартак продолжал свой поход с осторожностью искуснейшего полководца; он вел свою когорту по извилистым дорогам, через благоухающие поля и живописные холмы, тянувшиеся между Неаполем и Ателлой. Он останавливался у каждой виллы, каждого дворца, встречавшегося по пути, но лишь на столько времени, сколько ему требовалось, чтобы запастись оружием и призвать рабов к восстанию. Таким образом он на рассвете добрался до подножия Везувия и вышел на дорогу, которая тянулась по склону этой горы от Помпеи к виллам и местам увеселительных прогулок патрициев, туда, где леса и обрывы делают горный хребет диким и мрачным.

Спартак остановился приблизительно в двух милях от Помпеи и, заняв несколько садов, находившихся у самой дороги, разместил за живой благоухающей изгородью из акаций, миртов и розмарина своих товарищей, число которых возросло за сутки до трехсот человек; здесь он приказал им оставаться до восхода солнца.

Вскоре на вершине горы, которая в ночной темноте будто упиралась в темно-синий свод небес, стали появляться то сероватые, то белые облака; постепенно светлея, они походили на легчайшие клубы дыма, предвестника пожара, казалось неожиданно возникшего и разгоравшегося на склонах соседних Апеннин и на самом Везувии.

Облака из белых превращались в розовые, из розовых — в пурпурные; вскоре они засверкали золотыми блестками, и по склонам горы, которая до этого казалась черной и грозной гранитной громадой, вдруг разлились потоки яркого солнечного света, обрисовавшего ее величественные очертания, вершины близких хребтов, покрытых мрачной густой растительностью, страшные пропасти, зиявшие меж пепельно-серых пластов застывшей лавы, и цветущие холмы, которые тянулись на несколько миль окрест, словно чудесный ковер, сотканный из зелени и цветов.

В те времена Везувий имел совсем иной вид, чем теперь; он не был, как в наше время, бушующим и страшным чудовищем. Вулканические извержения из его недр происходили в столь отдаленные времена, что даже память о них едва сохранилась к началу нашего повествования. Следами этих извержений остались на много миль тянувшиеся вокруг горы слоистые отложения лавы, на которых осками были воздвигнуты города Стабии, Геркуланум и Помпея. Огонь, клокочущий в жерле вулкана, уже много веков не нарушал покоя этих чудесных холмов, где под сапфировым небом, согретые нежащим теплом, вдыхая напоенный благоуханиями чистый воздух, освежаемые прохладой голубых тирренских вод, жили счастливейшие народы, воспетые поэтами как обитатели преддверия элисия. Да, ни в одном уголке земного шара поэты не могли бы найти такую красоту и даже во вдохновенном полете фантазии создать более чарующие картины, действительно напоминающие сказания о преддверии блаженной страны усопших.

Счастье жителей Кампаньи нарушали временами лишь подземные толчки и раскаты грома, пугавшие население. Но толчки эти повторялись так часто, не принося никому вреда, что к ним здесь все уже привыкли и не обращали на них внимания. Поэтому все нижние склоны Везувия были покрыты сплошным ковром оливковых рощ, плодовых садов и виноградников, застроены роскошными виллами и дворцами и казались издали единым цветущим садом, одним огромным городом.

Везувий и весь Байский, или Неаполитанский, залив, озаренные лучами восходящего солнца, являли в это утро такую грандиозную, такую прекрасную и величественную картину, что она вызвала возгласы удивления и восторга у гладиаторов и их предводителей. Они умолкли и в изумлении предались созерцанию чудесного зрелища.

Они увидели Помпею, богатую, царственную Помпею, лишенную крепостных стен, что напоминало об участии ее обитателей в гражданской войне против римлян восемнадцать лет назад. Город тогда был взят войсками Суллы, и, оказав ему милосердие, победитель разрушил только стены. А неподалеку от Помпеи находились разрушенные и сожженные Стабии, на развалинах которых только еще начали возводить новые дома, — по всему видно было, как жестоко поступил с их обитателями все тот же Сулла.

Как ни прекрасна была эта величественная картина восхода солнца, пленявшая душу любого человека, Спартак быстро освободился от ее чар. Он окинул взглядом вершину горы, стараясь определить, как далеко вверх тянется мощенная лавой дорога, у которой он находился со своими товарищами, и доходит ли она до самой верхушки Везувия. Но густые леса, покрывавшие вершину, не давали возможности проследить, где оканчивалась дорога.

После недолгого раздумья Спартак решил послать Борторикса с тридцатью наиболее ловкими товарищами разведать дорогу, а сам с главной частью отряда намеревался обойти соседние виллы и дворцы, чтобы поискать оружия и освободить рабов. Ядро отряда из шестидесяти гладиаторов должно было оставаться на прежнем месте, скрываясь за живой изгородью; здесь же Борторикс и Спартак уговорились встретиться после разведки.

Все было сделано, как приказал Спартак. Борторикс возвратился через три часа. Спартак уже был на месте; он раздобыл еще некоторое количество оружия и пополнил свой отряд, в который влились двести гладиаторов и рабов, освобожденных на соседних виллах. Рудиарий составил из своих пятисот воинов когорту в пять манипул. В один из манипул, во главе которого был поставлен Борторикс, вошли восемьдесят самых молодых и храбрых гладиаторов. Спартак вооружил их пиками и копьями и назвал, согласно римскому строю, гастатами, то есть копьеносцами. Остальные четыре манипула, по сто человек каждый, назывались так: фальгиферы— бойцы, вооруженные косами; ретиарии — вооруженные трезубцами и вертелами; первый и второй манипулы фракийцев — гладиаторы, вооруженные мечами, ножами и другим коротким оружием. Во главе каждой группы в десять человек он поставил декана, а во главе каждого манипула- по два центуриона, младшего и старшего. И тех и других он выбрал из числа семидесяти восьми гладиаторов, бежавших вместе с ним из Капуи, так как знал их мужество и отвагу и мог вполне на них положиться.

Борторикс сообщил Спартаку, что дорога, близ которой они находятся, примерно на две мили пролегает по склону горы, затем переходит в узкую тропинку, которая ведет через леса к вершине, но, достигнув определенной высоты, теряется среди недоступных скал и обрывов.

— О, наконец-то после стольких испытаний великие боги начинают нам покровительствовать! — ликуя, воскликнул Спартак. — Там, наверху, в этой лесной глуши, где гнездятся орлы и устраивают свое логово дикие звери, в местах, недоступных для человека, мы водрузим наше знамя свободы. Лучшего места судьба не могла бы нам предоставить… Идемте!

И как только когорта гладиаторов двинулась по направлению к вершине Везувия, Спартак вызвал к себе девять гладиаторов из школы Лентула и, щедро снабдив их деньгами, приказал немедленно по разным дорогам отправиться троим в Рим, троим в Равенну и троим в Капую, чтобы предупредить товарищей по несчастью, живших в школах этих трех городов, о том, что Спартак с пятьюстами гладиаторами расположился лагерем на Везувии, и те, кто готов бороться за свободу в одиночку ли, манипулами или легионами, должны поскорее явиться к нему.

Посылая трех гонцов в каждый из указанных городов, Спартак рассудил, что даже в худшем случае, если некоторые будут схвачены в дороге, по крайней мере трое из девяти доберутся до назначенного места. Спартак простился с этими девятью гладиаторами и посоветовал им соблюдать величайшую осторожность. В то время как они спускались к подошве горы, рудиарий догнал головной отряд колонны, быстрым маршем поднимавшейся к вершине.

Вскоре когорта гладиаторов оставила дорогу, по обе стороны которой тянулись сады, домики и виноградники, и добралась до лесистой части горы. Чем круче делался подъем, тем уединеннее становились места, тем глуше была тишина, царившая в этих лесах. Постепенно кустарники и низкорослые деревья сменились терновником, падубами, вязами, вековыми дубами и высокими тополями.

В начале подъема гладиаторы встречали по дороге много земледельцев и крестьян, которые несли в корзинках или везли на осликах зелень и фрукты для продажи на рынке в Помпее, Неаполе и Геркулануме. На отряд вооруженных людей они смотрели с изумлением и страхом. Но когда гладиаторы углубились в леса, им попадались только одинокие пастухи с маленькими стадами овец и коз, которые паслись среди кустарников, скал и круч.

Время от времени эхо грустно повторяло блеяние этих жалких стад.

Через два часа трудного подъема когорта Спартака добралась до большой площадки, расположенной на вулканической скале, на несколько сот шагов ниже главной вершины Везувия, покрытой, точно огромной пеленой, глубоким слоем вечного снега. Здесь Спартак решил сделать привал и, пока солдаты отдыхали, обошел всю площадку; с одной стороны от нее шла вниз крутая, скалистая тропинка, по ней поднялись сюда гладиаторы; с другой стороны высились неприступные скалы; с третьей открывался вид на противоположный склон горы, у подножия которой ниже лесистых обрывов расстилались залитые солнцем поля, виноградники, оливковые рощи и луга; это были обширные цветущие области Нолы и Нуцерии, тянувшиеся до склонов Апеннин, видневшихся на горизонте. Всходить и спускаться здесь было еще труднее, чем со стороны Помпеи, и, следовательно, с этой стороны площадка была защищена от нападения.

Место, выбранное Спартаком для лагеря, было также неприступно и с юга, со стороны Салерна. Площадка обрывалась тут на краю пропасти с такими отвесными стенками, что она напоминала скорее колодец; взобраться по этим стенкам вверх не сумели бы даже горные козы.

Пропасть, в которую свет проникал только через расщелины скал, заканчивалась пещерой, а из нее неожиданно открывался выход на цветущую часть горного склона, тянувшегося на много миль, вплоть до равнины.

Тщательно исследовав площадку, Спартак убедился, что место, выбранное для лагеря, очень удачно: здесь можно было продержаться, пока подойдут подкрепления из Капуи, Рима и Равенны. Он приказал манипулу фракийцев, вооруженных топорами и секирами, нарубить в ближайшем лесу дров и зажечь костры, которые должны были защитить гладиаторов от ночных заморозков, весьма ощутимых в феврале на такой высоте.

Он поставил охрану у почти неприступного края площадки, выходившего на восточный склон горы, а другой отряд, численностью в полуманипул, нес охрану со стороны Помпеи, откуда они поднялись к вершине; с тех пор площадка стала именоваться лагерем гладиаторов и сохранила это название надолго.

В сумерки вернулся манипул, отправленный за дровами; фракийцы принесли не только дрова для костров, но и ветви и хворост, чтобы сделать шалаши и заграждения, насколько это позволяла каменистая почва. Гладиаторы под руководством Спартака перегородили тропинку, по которой они пришли, завалив ее деревьями и каменистыми глыбами, вырыли поперек тропинки широкий ров и забросали деревья и камни землей, так что за короткое время здесь выросла земляная насыпь, укрепившая лагерь с единственно уязвимой стороны. За этим заграждением расположилась половина манипула, выделенного для несения охраны, а впереди нее, на некотором расстоянии друг от друга, расставлены были часовые таким образом, что самый отдаленный пост находился на расстоянии полумили от лагеря.

Вскоре гладиаторы, утомленные заботами и трудами последних дней, уснули, и уже в час первого факела на площадке царили тишина и спокойствие. Догоравшие костры освещали неподвижные фигуры спящих и черные скалы, служившие фоном этой фантастической картины.

Бодрствовал один только Спартак; его высокая атлетическая фигура, освещенная угасающими огнями костров, четко выделялась в полумраке, словно призрак одного из тех гигантов, которые, согласно мифическим сказаниям, объявили войну Юпитеру и разбили лагерь на Флегрейских полях возле Везувия, решив взгромоздить здесь горы на горы, чтобы штурмовать небо.

Среди величавой всеобъемлющей тишины Спартак долго стоял неподвижно и, подложив правую руку под левую, висевшую на перевязи, смотрел на море, расстилавшееся внизу у подножия Везувия, не отрывая взгляда от огонька, сиявшего на одном из кораблей, которые стояли в гавани Помпеи.

Но в то время как взгляд его был устремлен на этот огонек, сам он погрузился в думы и размышления, которые увели его далеко-далеко. Мысль его витала над горами родной Фракии, ему вспомнились годы беспечного детства и юности, счастливые годы, которые пронеслись, как легкое дуновение нежного ветерка. Внезапно лицо его, ставшее было таким спокойным и ясным, опять омрачилось: он вспомнил нашествие римлян, кровопролитные битвы, поражение фракийцев, их уничтоженные стада, разрушенные дома, рабство близких и…

Вдруг Спартак, уже более двух часов погруженный в эти воспоминания и мысли, вздрогнул и прислушался, повернув голову к тропинке, идущей со стороны Помпеи, по которой сюда пришли гладиаторы. Ему почудился какой-то шум. Но повсюду было тихо, только легкий ветерок порой шевелил листву в лесу.

Спартак уже собирался прилечь под навесом, который, несмотря на все протесты, товарищи соорудили для него из ветвей деревьев, покрыв их козлиными шкурами и шкурами овец, взятыми из дворцов и вилл, где они побывали за последние дни. Но, сделав несколько шагов, он снова остановился, опять прислушался и сказал про себя: «Нет, так и есть… Там солдаты взбираются на гору!»

Он повернул к насыпи, сооруженной накануне вечером, и прошептал, как будто говорил с самим собой:

— Так скоро? Не верится!

Он не дошел еще до того места, где стояла на страже половина манипула гладиаторов, как оттуда до него долетел неясный говор приглушенных голосов, и в тишине ночи он ясно услышал громкий окрик стоявшего впереди часового:

— Кто идет?..

И сейчас же, еще громче:

— К оружию!

За валом на мгновение произошло некоторое замешательство: гладиаторы вооружались и выстраивались в боевом порядке позади прикрытия.

В эту минуту к сторожевому посту подошел Спартак с мечом в руке и очень спокойно сказал:

— На нас готовится нападение… Но с этой стороны никто не проберется.

— Никто! — единодушно воскликнули гладиаторы.

— Пусть один из вас пойдет в лагерь, подаст сигнал тревоги и от моего имени потребует соблюдения порядка и тишины.

Тем временем часовой услышал от подходивших условный пароль: «Постоянство и победа!» — и, пока декан побежал с восемью или десятью солдатами посмотреть, кто идет, весь лагерь уже проснулся. В несколько секунд, без шума, без смятения, все гладиаторы были вооружены, каждый занял свое место в манипуле, и когорта выстроилась, как будто она состояла из старых легионеров Мария или Суллы, готовая мужественно отразить любую атаку.

В то время как декан, соблюдая всевозможные предосторожности, разузнавал, что за отряд приближается к лагерю, Спартак с половиной сторожевого манипула молча стояли за насыпью, повернувшись в сторону тропинки; они прислушивались, стараясь узнать, что там происходит. Вдруг раздался радостный голос декана:

— Это Эномай!

И сейчас же все следовавшие за ним гладиаторы повторили:

— Эномай!

Через секунду послышался громоподобный голос германца:

— «Постоянство и победа!» Да, это я, а со мной девяносто наших товарищей, поодиночке бежавших из Капуи.

Легко себе представить радость Спартака. Он бросился через насыпь навстречу Эномаю. Они обняли друг друга крепко, по- братски, причем Эномай всячески старался не задеть больной руки рудиария.

— О Эномай, дорогой мой! — воскликнул фракиец в порыве глубокой радости. — Я не надеялся так скоро увидеть тебя!

— Я тоже, — ответил германец, поглаживая своими ручищами светловолосую голову Спартака и время от времени целуя его в лоб.

Когда окончились приветствия, Эномай принялся рассказывать Спартаку все по порядку. Его отряд больше часа отбивался от римских когорт; римляне разделились на две части, одна вступила в рукопашную схватку с восставшими, а другая направилась по улицам Капуи в обход, намереваясь ударить с тыла. Эномай разгадал их план. Бросив защиту заграждений, сооруженных поперек дороги, и зная, что скрывшимся со Спартаком товарищам достаточно было одного часа, чтобы уйти от опасности, он решил отступить, приказав гладиаторам, сражавшимся вместе с ним, рассыпаться, спрятаться где-нибудь, а завтра, сменив одежду, выйти поодиночке из города. Встреча была назначена под арками акведука; Эномай должен был ждать товарищей до вечера, а затем отправиться в путь. Он рассказал также о том, как более двадцати товарищей по несчастью погибли в ночном сражении около школы Лентула, как из ста двадцати гладиаторов, сражавшихся с ним против римлян и потом, по его совету, рассыпавшихся поодиночке, к акведуку пришло только девяносто человек. Выступив в прошлую ночь, они обходными путями дошли до Помпеи, где встретили одного из гонцов Спартака, посланного в Капую. От него они получили самые точные сведения о том месте, где расположились лагерем беглецы из школы Лентула.

Приход этого шестого манипула вызвал в лагере огромную радость. В костры подбросили дров, приготовили вновь прибывшим скромное угощение: хлеб, сухари, сыр, фрукты и орехи. В общем шуме голосов нельзя было разобрать, кто встречал и кого встречали. Все смешалось: восклицания, вопросы, ответы, рассказы. «О, ты здесь?» — «Как поживаешь?» — «Как шли?» — «Как добрались сюда?» — «Место удобное, здесь можно защищаться…»— «Да, мы счастливы!» — «А как было в Капуе?»- «А как товарищи?» — «Как Тимандр?» — «Бедняга!» — «Умер?..» — «Смертью храбрых!» — «А Помпедий?» — «С нами!» — «С нами?» — «Эй, Помпедий!» — «А как школа Лентула?» — «Растает, как снег на солнце». — «Все придут?» — «Все». Вопросы и восклицания слышались со всех сторон.

В шумных разговорах, полных надежд и чаяний, воскресших в душах гладиаторов с приходом товарищей, прошло немало времени. Соратники Спартака еще долго не спали, и только глубокой ночью тишина и покой воцарились в лагере восставших.

На рассвете, по приказу Спартака, десять человек рабов и гладиаторов затрубили в рожок, заиграли на свирелях и флейтах, чтобы разбудить спавших товарищей. Построив восставших в боевом порядке, Спартак и Эномай сделали им смотр, отдавая новые приказания, внося необходимые изменения в те, что были даны раньше, воодушевляя и ободряя каждого бойца, стараясь вооружить всех как можно лучше. Затем была произведена смена караула и отправлены из лагеря два манипула: один — на поиски продовольствия, другой — в лес за дровами.

Гладиаторы, оставшиеся в лагере, следуя примеру Спартака и Эномая, взяли топоры и разные земледельческие орудия, которых оказалось немало, и принялись вытаскивать из скал камни, которые могли быть использованы для метания в неприятеля с помощью пращей, изготовленных из веревок. Камни эти гладиаторы предусмотрительно заостряли с одной стороны и складывали в огромные кучи по всему лагерю. Особенно много камней было заготовлено и сложено в той части лагеря, которая была обращена к Помпее, так как отсюда следовало прежде всего ожидать нападения.

Эта работа заняла у гладиаторов весь день и всю ночь. На третий день весь лагерь разбудили на рассвете крики часовых: «К оружию!» Две когорты римлян численностью около тысячи человек во главе с трибуном Титом Сервилианом карабкались по горе со стороны Помпеи, намереваясь напасть на гладиаторов в их убежище.

Через два дня после той бурной ночи, когда Сервилиану удалось помешать восстанию десяти тысяч гладиаторов школы Лентула, ему сообщили, что Спартак и Эномай с несколькими сотнями восставших ушли по направлению к Везувию и якобы грабят виллы, мимо которых проходят (это была заведомая ложь, кем-то распространявшаяся клевета), что Спартак освобождает рабов и призывает их всех браться за оружие (это было верно). Трибун помчался в капуанский сенат и в сенат республики. Перепуганные, дрожащие от страха сенаторы собрались в храме Юпитера Тифатского. Рассказав обо всем происшедшем и о том, что он предпринял для спасения Капуи и республики, Сервилиан испросил у сената разрешения высказать свое мнение и предложить меры, которые, как он полагал, позволят подавить восстание в самом зародыше.

Получив такое разрешение, отважный юноша, надеявшийся заслужить великие почести и повышение за подавление восстания, принялся доказывать, насколько опасно было бы оставить Спартака и Эномая в живых и дать им возможность свободно передвигаться по полям хотя бы в течение нескольких дней, так как к восставшим ежечасно присоединяются рабы и гладиаторы и опасность все увеличивается. Сервилиан утверждал, что необходимо идти вслед за бежавшими, настигнуть их и уничтожить, а головы их для устрашения всех десяти тысяч гладиаторов насадить на копья и выставить в школе Лентула Батиата.

Этот совет понравился капуанским сенаторам, пережившим немало тревожных часов. Они страшились мятежа гладиаторов; тревога и беспокойство отравляли их мирное, беззаботное и праздное существование. Сенаторы одобрили предложение Тита Сервилиана и опубликовали декрет, в котором за головы Спартака и Эномая была назначена награда в два таланта. Вместе с товарищами их заочно приговорили к распятию на крестах, как людей подлых, а теперь ставших еще более подлыми, ибо они превратились в разбойников с большой дороги. Всем жителям Кампаньи, как свободным, так и рабам, под угрозой самых строгих наказаний воспрещалось оказывать им какую-либо помощь. Вторым декретом капуанский сенат поручал трибуну Титу Сервилиану командование одной из двух когорт легионеров, находившихся в Капуе, другой же когорте совместно с городскими солдатами, под началом центуриона Попилия, приказано было остаться для наблюдения за школой Лентула и для защиты города. Сервилиану также было предоставлено право взять в соседнем городе Ателле еще одну когорту и с этими силами отправиться для подавления «безумного восстания».

Декреты были переданы на утверждение префекту Меттию Либеону, который все еще не мог прийти в себя после мощного пинка Эномая. Либеон с ума сходил от страха, его трясла лихорадка; два дня он не вставал с постели и готов был подписать не два, а десять тысяч декретов, только бы не переживать еще раз такие страсти, как в ту памятную ночь.

Тит Сервилиан выступил в тот же день; в Ателле он получил вторую когорту и во главе тысячи двухсот воинов, совершив переход по самой короткой дороге, появился у Везувия. Жители окрестных деревень показали ему, где укрылись гладиаторы.

Ночь Тит Сервилиан простоял у подошвы горы, а на заре, произнеся краткую пылкую речь перед своими солдатами, двинулся на штурм вершины. Когда солнце стало всходить, он уже находился вблизи лагеря гладиаторов.

Хотя римские когорты и продвигались молча, соблюдая осторожность, стоявший впереди часовой гладиаторов заметил их на расстоянии выстрела из самострела. Прежде чем они приблизились к часовому, он подал сигнал тревоги и отступил к соседнему часовому, и так, передавая сигнал один другому, они подняли на ноги всех в лагере и отступили за насыпь, где находились гладиаторы сторожевого полуманипула. Вооружившись пращами и метательными снарядами, часовые приготовились обрушить на римских легионеров град камней.

Когда прозвучал среди горных скал сигнал тревоги и эхо повторило его в недоступных пещерах, гладиаторы поспешно выстроились в боевом порядке.

Тем временем трибун Сервилиан первым бросился вперед, и его яростный боевой клич повторили ряд за рядом тысяча двести легионеров. Этот крик вскоре перешел в страшный рев, похожий на рев бушующего моря, протяжный, дикий и оглушительный клич атаки — подражание крику слона — «барра», с которым римские легионеры обычно бросались на врагов.

Но едва только Сервилиан и передние ряды когорты приблизились к насыпи, как пятьдесят гладиаторов, стоявших позади нее, обрушили на римлян град камней.

— Вперед!.. Вперед во имя Юпитера Статора! Смелее! Смелее! — восклицал отважный трибун. — В один миг мы ворвемся в лагерь этих грабителей и всех изрубим в куски!

Град камней становился все гуще, но римляне, несмотря на ушибы и раны, продолжали бежать к валу, а достигнув его, пустили в ход свое оружие и принялись что было силы метать дротики в тех гладиаторов, которые не были защищены насыпью.

Крики усиливались, схватка переходила в ожесточенное кровопролитное сражение.

Спартак следил за всем происходившим с вершины скалы, на которой стояло в боевом порядке его войско. С проницательностью, достойной Ганнибала или Александра Македонского, он сразу заметил, к какой серьезной ошибке привели римского начальника юношеская опрометчивость и самоуверенность. Солдаты Сервилиана вынуждены были сражаться сомкнутым строем на узкой тропинке. Там их фронт не мог быть шире, чем десять человек в ряд. Вследствие этого глубокая и плотная колонна римлян очутилась под градом камней, которыми их осыпали гладиаторы, и ни один камень не падал бесцельно. Спартак понял эту ошибку и воспользовался ею так, как это ему позволяла обстановка. Он выдвинул своих воинов вперед и, расположив их в два ряда во всю ширину площадки на той стороне, откуда началась атака, приказал метать в неприятеля камни непрерывно и изо всех сил.

— Не пройдет и четверти часа, — воскликнул Спартак, заняв первое место на краю площадки и бросая камни в легионеров, — как римляне обратятся в бегство, а затем, следуя за ними по пятам, мы мечами довершим свое дело!

Все произошло так, как предвидел Спартак. Невзирая на то что отважный трибун Сервилиан и многие храбрые легионеры достигли насыпи и, поражая копьями гладиаторов, старались проникнуть на вал, им было оказано мощное сопротивление. Легионеры, двигавшиеся в хвосте колонны, даже не имели возможности воспользоваться копьями и мечами, а между тем град камней усиливался с каждой минутой. Камни дробили шлемы и латы, попадали в голову, оглушали, валили с ног.

Вскоре колонна нападавших дрогнула, подалась назад и пришла в расстройство. Напрасно Сервилиан, надрывая и без того охрипший голос, требовал от своих солдат невозможного — чтобы они выдерживали страшный каменный дождь. Наступавшие в задних рядах, сильнее страдавшие от метательных снарядов гладиаторов, все энергичнее напирали на передних, и это вызывало общий беспорядок. Началась давка, легионеры опрокидывали друг друга и топтали упавших.

Римляне обратились в бегство; те, что были сзади, очутились теперь впереди. Гладиаторы, пылая жаждой мести, преследовали нападавших, и вся эта длинная вереница людей, бежавших от насыпи вниз, издали могла показаться огромной змеей, ползущей и извивающейся по склону горы.

Тогда гладиаторы выскочили за насыпь и бросились преследовать римлян. Легионеры были разбиты наголову.

Короткое сражение, неожиданно окончившееся полным поражением римлян, отличалось одной особенностью: свыше двух тысяч его участников, одни убегая, другие преследуя, не могли сражаться. Римляне даже при желании не могли бы остановиться, оттого что бежавших впереди теснили бежавшие сзади. По той же причине не могли остановиться и гладиаторы. Узкая тропинка, замкнутая скалами, и крутизна каменного склона придавали этому людскому потоку роковую быстроту; подобно сорвавшейся лавине, он мог остановиться лишь у подножия горы.

И действительно, только там, где тропинка переходила в широкую дорогу, а склон горы стал более отлогим, убегавшие могли рассыпаться по соседним полям и ближайшим садам. Только там гладиаторы смогли развернуться и, окружив легионеров, рубить их направо и налево.

Сервилиан остановился около нарядной виллы; напрягая все силы, он звал к себе своих солдат, продолжая оказывать гладиаторам упорное сопротивление. Но лишь немногие из легионеров откликнулись на его призыв и попытались отбросить неприятеля. Центуриону Гаю Элпидию Солонию удалось собрать человек пятьдесят легионеров, и этот отряд, яростно отбиваясь, приостановил преследование. То тут, то там какой-нибудь оптион или декан, побеждавшие когда-то тевтонов и кимвров в легионах Мария, греков и Митридата под началом Суллы, пытался собрать горсточку храбрецов, все еще надеясь, что боевое счастье улыбнется им. Но их усилия были напрасны. Основная масса легионеров пришла в смятение, охваченные паникой легионеры разбежались в разные стороны; каждый думал только о собственном спасении.

Спартак с манипулом гладиаторов теснил Сервилиана и сотню его храбрецов. Схватка была жестокой и кровопролитной. Сервилиан пал от руки Спартака. Число гладиаторов, окруживших отряд, росло с каждой минутой, и вскоре римляне были перебиты. А в это время Экомай, ударом меча раскроив череп отважному центуриону Солонию, преследовал уцелевших легионеров его отряда.

Обе когорты римлян потерпели полное поражение: более четырехсот легионеров были убиты, свыше трехсот ранены; пленных обезоружили и по приказу Спартака отпустили на волю. Победители потеряли тридцать человек убитыми и около пятидесяти — ранеными.

Немного позже полудня гладиаторы, захватив добычу, надев взятые у врага шлемы и латы, вооружившись их копьями и стрелами, опоясавшись их мечами, вернулись на Везувий, в свой лагерь. Они принесли с собой огромное количество оружия, которым теперь могли снабдить товарищей, в большом числе стекавшихся к ним на помощь.