Биржевой дьявол

8

Изабель устроила так, чтобы в больнице меня положили в отдельную, чистую и светлую палату. Она же позаботилась о том, чтобы меня осмотрел лучший врач, после осмотра объявивший, что рана, хотя и оказалась глубокой, не была опасной для жизни. Лезвие прошло мимо сердца, но задело легкое. Внутреннее кровотечение оказалось не угрожающим благодаря оставшемуся в ране ножу. Рана в легком также оказалась не тяжелой и должна была скоро зажить. Врач так виртуозно заштопал рану, что со временем шрам обещал стать почти незаметным. Похоже, здешние хирурги часто имели дело с такими пациентами. Когда я очнулся, в моей гортани торчала трубка. Ее вскоре убрали, но дышать все равно было больно. Доктор оставил меня на пару дней, чтобы убедиться, что в рану не попала инфекция, а заодно дать мне время оправиться от шока.

Отдых действительно был нужен. Боль в груди я ощущал постоянно: тупую и неутихающую. Но хуже всего — это дикая слабость и туман в голове. Организм требовал покоя.

Изабель появлялась ненадолго, стараясь меня не тревожить. Приходил полицейский в штатском. Побеседовать. Она переводила, отвечала на все вопросы, мне добавить было, собственно, нечего. Я уже знал, что полиция очень агрессивно настроена по отношению к местным грабителям, покушающимся на иностранцев: это отпугивает туристов. И кому-то придется ответить за это преступление. Возьмут ли при этом тех ребят, которые на меня напали, или первых попавшихся, особого значения, похоже, не имело. Полиция в Рио вершила суд по-своему.

Навестил меня и Луис. Он чувствовал себя виноватым, ведь со мной случилось несчастье в его городе. Мне была приятна опека этой семьи. Мысль о том, что мне пришлось бы самому иметь дело с полицией Рио и местной медициной, приводила меня в ужас.

Рикарду позвонил в воскресенье вечером, пожелав мне скорейшего выздоровления. Он добавил, что мне повезло с опекунами. С этим трудно было спорить.

Из больницы я выписался в понедельник около полудня — с условием, что проведу остаток дня в отеле. Я чувствовал себя гораздо лучше. Изабель настаивала, чтобы я провел в гостинице и следующий день, а вечером улетел бы домой, в Лондон. Но мне все-таки удалось убедить ее в том, что мы вместе должны пойти в министерство финансов. Подписание контракта было близко, и я хотел дождаться победного финала. Во всяком случае, так я сказал Изабель. На самом деле мне было приятно быть рядом с ней, и я хотел, чтобы это продлилось как можно дольше.

С Алвисом мы должны были встретиться в половине десятого утра во вторник. Мы прибыли на место за десять минут до назначенного времени. В одиннадцать мы все еще сидели в приемной. Изабель нервничала.

— Полчаса — ладно. В Бразилии это обычное дело. Но полтора? Что-то тут не так.

Она оказалась права.

В конце концов нас провели в офис Умберту. Он вскочил, пригласил нас сесть и принялся расхаживать по кабинету. Он выразил обеспокоенность по поводу нападения на нас — это было вполне уместно, но заняло гораздо больше времени, чем того требовали приличия.

Изабель не выдержала.

— Умберту, в чем дело?

Алвис провел рукой по лысеющей голове и откашлялся.

— Мы решили сделать Bloomfield Weiss координатором проекта favela. Но мы попросили их пригласить вашу компанию в качестве соуправляющей. Они согласились.

— Что?!

Хозяин кабинета, набычившись, уставился на полированную поверхность стола.

— Мы попросили Bloomfield Weiss выступить главой синдиката кредиторов.

Изабель разразилась гневной тирадой на португальском. Умберту пытался вставить хоть слово, но тщетно. Он вздохнул, словно соглашаясь с ее правотой.

— Хорошо, — произнес он по-английски. — Вы вправе потребовать объяснений.

Изабель присела на самый краешек маленького дивана, словно готовясь в любую секунду броситься на Умберту и вцепиться ему в глотку. Он сел напротив нас и смущенно заерзал в кресле.

— И? — Глаза Изабель сверкали от ярости.

— Я знаю, что идея контракта принадлежит вам. И мы сами дали вам зеленый свет. Это я признаю. Так что все ваши расходы будут возмещены.

— Плевать я хотела на расходы! Мне нужен контракт!

— Я понимаю. Если бы это зависело от меня, я работал бы только с вами.

— Не ври мне в глаза. Это зависит именно от тебя!

Умберту поморщился, как от боли.

— Не совсем.

— Ладно. Тогда кого же мы не устраиваем? Мэра? Губернатора? Им грех жаловаться. За последние пару лет мы их не раз выручали.

— Нет. Они ни при чем.

— Если не они, то кто?

— Всемирный фонд развития.

— Джек Лэнгтон… — Изабель на секунду задумалась. Да, это похоже на правду. — Но в чем проблема? — спросила она уже более спокойным голосом.

Умберту тоже позволил себе чуточку расслабиться.

— Не знаю. Он сказал, что Всемирный фонд развития выступит гарантом контракта при условии, что координатором будет не Dekker Ward.

— Почему нет? Он что-нибудь объяснил?

Умберту пожал плечами.

— Только то, что таковы их правила. Стратегия глобального финансирования ВФР. И еще им не нравится, что на рынке облигаций в Латинской Америке у Dekker Ward чуть ли не абсолютная монополия. Они решили привлечь к игре новые фонды, а для этого надо сменить координатора.

— Но почему именно Bloomfield Weiss?

— Как я понял, это — самая крупная фигура в крупных контрактах ВФР. К тому же все остальные отказались, боясь перейти вам дорогу. Что, кстати, доказывает правоту Джека Лэнгтона, тебе не кажется?

— Нет, Умберту, не кажется! Все остальные отказались потому, что это было бы абсолютно неэтично — ведь мы же проделали всю работу, от начала и до конца! Bloomfield Weiss просто оказалась единственной фирмой, в чьем словаре слово «этика» и не ночевало.

— Послушай, я действительно сражался за вас. Убеждал, давил. Но Джек уперся, как слон. Ты же понимаешь, что без гарантий Фонда ничто не сдвинется с места.

Изабель поднялась с дивана.

— Умберту, ты очень, очень меня разочаровал. — Ее голос звенел от гнева.

— Между прочим, Джек добавил и еще кое-что, чего я, признаться, не понял, — сказал Умберту.

Изабель выжидающе молчала.

— Что-то насчет того, что у Фонда есть информация о том, что Dekker Ward как-то завязан с наркоторговцами, которые контролируют favelas. Из-за этого ВФР не очень-то с руки сотрудничать с вами.

Изабель резко повернулась и быстрым шагом вышла из кабинета.

Я не сразу двинулся за ней. Я уже было собирался дружески проститься, но тут до меня дошло, что это несколько не к месту. Ограничившись сухим кивком, я бросился догонять Изабель.

Такси, притормаживая и виляя из стороны в сторону, с боями пробивалось по направлению к отелю.

— Поганые новости.

Изабель кивнула, потирая виски кончиками пальцев.

— Очень паршиво. Просто поверить не могу.

— Но все-таки они предложили нам стать соуправителями проекта.

— Это хорошо рассчитанное оскорбление. Ведь ясно, что мы никогда не войдем в сделку, которую Bloomfield Weiss вырвала из наших рук. Рикарду будет в бешенстве. Как только Bloomfield Weiss растрезвонит, что увела наш контракт у нас из-под носа, остальные последуют ее примеру.

— А нельзя ли поговорить с кем-нибудь из Фонда?

— Бесполезно. Там влияние Bloomfield Weiss намного серьезнее нашего. — Она мрачно уставилась в окно.

— Если я спрошу тебя кое о чем, обещаешь оставить меня в живых?

— Нет, — ответила Изабель, — таких обещаний я никому не даю.

Она, однако, заинтересовалась. Я решил идти до конца.

— Но в самом деле: разве они не правы? То есть разве для Фонда не лучше строить дело так, чтобы лид-менеджерами в Латинской Америке выступали бы все-таки разные банки?

— Придется сохранить тебе жизнь, — сказала Изабель с едва заметной улыбкой. — Они действительно правы. Честно говоря, я удивлена, что это не случилось еще давным-давно. Мы не можем вечно и безраздельно царить на рынке. Но правы они или не правы, а это не лучший наш день. Черт, ну кто угодно еще — только бы не Bloomfield Weiss!

— И, честно говоря, мне вот что непонятно. Что имел в виду Умберту, упомянув о контактах Dekker с наркоторговцами в Рио?

Изабель фыркнула.

— Чушь! Я в курсе всех дел Dekker Ward в Бразилии. Поверь, мы бы на пушечный выстрел не подошли к подобным господам.

Я подумал о факсах на имя Мартина Бельдекоса и о Франсиску Арагане, который, согласно информации Bank of Canada, отмывал деньги именно в Бразилии. Но пока я решил не выкладывать этот аргумент.

Я сидел в номере Изабель, ожидая, когда она договорит по телефону с Рикарду. Я никогда еще не видел ее такой взвинченной. Она объяснила ему ситуацию и кратко ответила на несколько вопросов. Потом последовала серия односложных «да» и «нет», и разговор завершился. Изабель села за стол и снова потерла виски пальцами.

— Я так понял, что босс не в восторге.

Она подняла на меня глаза.

— Не то слово.

— И что он собирается делать?

— Собирается лететь сюда, уже сегодня. Завтра утром будет в Рио. Говорит, что все уладит.

— Вот как…

— Не слишком полагается на сотрудников вроде нас с тобой, — буркнула Изабель. — Но и винить его за это трудно.

— И как же он собирается все уладить?

— Понятия не имею. Поживем — увидим.

Мы ждали Рикарду в холле отеля. Изабель позвонила в аэропорт, чтобы выяснить, нет ли задержки с рейсом. Задержки не было. Мы молчали. Изабель явно нервничала. Я не слишком расстраивался. В конце концов, у меня слишком мало опыта, чтобы вешать на меня какую-то вину. Но мне было жалко Изабель. Время от времени я ободряюще ей улыбался, и она отвечала мне благодарной улыбкой.

Странное ощущение — сидеть в шикарном отеле, в пяти тысячах миль от департамента русистики, и покорно ожидать неизбежной выволочки. Тишина и прохлада в холле говорили об уровне отеля. Снаружи стояла жара, липкая и шумная. Снаружи сновали простые туристы и простые cariocas, продиравшиеся сквозь смог, грохот и пекло огромного города. Снаружи можно было получить удар ножом в грудь. А внутри — внутри сидели люди при деньгах, в тишине и безопасности, одетые в элегантные, не пропитанные потом костюмы.

Подъехал автомобиль, и Рикарду, выбравшись из машины, шагнул на тротуар. Даже не верилось, что он всю ночь провел в самолете. Галстук аккуратно повязан, рубашка безукоризненно выглажена, а костюм — будто только от портного. Швейцар внес в холл небольшой чемодан и солидный кейс для бумаг.

Мы поднялись с дивана. Рикарду увидел нас и улыбнулся.

— Ник! Ну, как ты?

— В порядке. Побаливает маленько. Впечатляющая поездка получилась.

— Да уж. Говорят, тебе здорово повезло.

— Пожалуй. Хотя удар ножом — то еще везение.

Рикарду покачал головой.

— Сначала Мартин в Каракасе, теперь ты в Рио. Командировки в наши дни — опасная вещь. — Он направился к стойке администратора. — Подождите минутку, пока я зарегистрируюсь.

Он быстро заполнил положенные формуляры и вернулся к нам.

— А что, если нам выпить по чашечке кофе? Не возражаете?

Завтрак уже не подавали, но нас усадили за стол и принесли кофе. Рикарду снял пиджак, откинулся на стуле и вздохнул. Потом закрыл глаза и потянулся. Внезапно он наклонился вперед и пристально посмотрел на Изабель.

— Во-первых, я хочу, чтобы ты знала, насколько я доволен твоей работой. Это именно тот класс, которым может гордиться Dekker.

— Спасибо, — удивленно и с явным облегчением произнесла Изабель.

— Контракт мы потеряли из-за этих уродов в Фонде развития. Не знаю, могли вы что-то сделать в этой ситуации или нет. Во всяком случае, плакать уже поздно. Но мне очень не понравилось то, как Bloomfield Weiss стянула у нас наш контракт. Им придется понять, что я — лично я — не позволю, чтобы им это сошло с рук.

Мы кивнули. С начальством не спорят.

Он посмотрел на часы.

— Так. Сейчас десять. В десять сорок пять у меня встреча с Освальду Боччи. Есть время спокойно допить кофе.

Офис Боччи располагался на самом верхнем этаже цилиндрического здания из стекла и бетона, над входом которого красовалась роскошная вывеска TV GoGo. Из окна открывался один из тех великолепных видов Рио, к которым я уже начал привыкать. За верхушками дорогих престижных зданий отливал синевой залив Гуанабара. Кресла были обиты светло-голубой кожей, а картины абстракционистов превращали стены в буйство тропических красок. Старинные индейские фигурки, у большинства из которых были либо гипертрофированные груди, либо половые органы, были явно выставлены напоказ и снабжены поясняющими табличками.

Боччи оказался крепко сложенным мужчиной лет пятидесяти, с иссиня-черными волосами и мощным, волевым подбородком. Шелковая рубашка с открытым воротом плотно облегала мускулистый торс. На руках, шее и мочке левого уха поблескивали золотые украшения. Запах дорогого лосьона резко контрастировал с ароматом экзотических цветов, стоявших в высокой вазе у письменного стола.

По дороге Рикарду рассказал мне кое-что о Боччи. Он был один из бразильских медиамагнатов, покушавшихся на монополию империи Globo, принадлежавшей Роберту Маринью, и пытавшихся отвоевать свою долю рынка в борьбе за публику. Пока дела у него шли неплохо: Боччи издавал газеты в Рио и Минас-Жерайсе, к тому же он основал телевизионный канал в Рио, начавший вещание раньше намеченных им самим сроков. Все это удалось благодаря средствам, полученным с помощью Dekker.

Сейчас Боччи радостно улыбался Рикарду, был сдержанно-вежлив со мной и плотоядно пялился на Изабель. Она же невозмутимо изучала обстановку.

После обсуждения шансов Flamengo выиграть чемпионат страны по футболу, Рикарду перешел к делу.

— Освальду, нам нужна твоя помощь.

В глазах Боччи мелькнула искорка интереса, и он улыбнулся. Улыбка не была радушной: это был оскал хищника, почуявшего, что можно поживиться.

— Для тебя, друг мой — все, что в моих силах.

— Ты слышал о нашем проекте?

— Слышал.

— И что ты о нем думаешь?

— Скукотища. Мы, кажется, выступали против, но я забыл, почему. Думаю, аргументы были все теми же: деньги налогоплательщиков на ветер, ненужные расходы, неоправданные займы…

— У меня есть интересная информация об этом контракте.

— Интересная?

— Да. Глава департамента финансов в сговоре с местными наркоторговцами, контролирующими фавелы. Львиная часть денег попадет к ним в лапы, хотя, безусловно, свою долю получит и Умберту Алвис. Сенсационный скандал — тебе не кажется?

Боччи потер подбородок.

— Возможно. Пока трудно сказать. Откуда это стало известно?

— Ты же знаешь, как это бывает. Анонимные источники в банковских кругах.

— Значит, ты об этом знал?

— Мы узнали об этом совсем недавно, — сказал Рикарду. — И вышли из игры, в которую сразу же бросились другие.

— Кто?

— Bloomfield Weiss, американский инвестиционный банк. — Рикарду сделал паузу, внимательно глядя на собеседника. — Так что ты думаешь?

— То, что это скандал — безусловно. Но, честно говоря, не очень уж большой скандал. Да и твердых доказательств, судя по всему, нет. Не знаю.

— Хорошо. Я понимаю, — Рикарду достал сигареты и протянул пачку Боччи. Они закурили. — Как дела?

Боччи пустил струю дыма к потолку и улыбнулся.

— Прекрасно, прекрасно. TV GoGo раскручивается вовсю. С форматом мы попали в десятку — популярное коммерческое ТВ для простой публики. Зрители это ценят. Рекламодатели тоже. За двенадцать месяцев мы с отрывом перекрыли проектные показатели.

Рикарду улыбнулся.

— Я знаю. С цифрами я ознакомился. Всегда приятно, когда дела идут лучше, чем предполагалось. Но происходит это не часто, можешь мне поверить. — Он задумчиво затянулся сигаретой. — А как ты думаешь, сработал бы такой же формат в Сан-Паулу?

— Уверен, сработал бы. Конечно, необходимо финансирование…

— Сколько?

— Пятьдесят миллионов долларов.

— Организовать кредит такого уровня мы сможем. — Рикарду кивнул. — Тебе, конечно, понадобится какое-то время, чтобы представить детальный план. Но как только будешь готов, созвонись с Изабель, и мы что-нибудь придумаем.

— Я должен быть уверен, что проблемы с финансированием не будет. Разве тебе не придется уговаривать инвесторов и все такое прочее?

Рикарду небрежно махнул рукой.

— Рано или поздно придется. Но я абсолютно уверен, что деньги будут. А мое слово значит больше, чем любой документ на гербовой бумаге. Ты это знаешь, Освальду.

Боччи просиял.

— Отлично!

— Ты уже решил, под каким заголовком твои газеты подадут этот скандал с фавелами?

Так все и решилось. Проект Favela Bairro был похоронен. Bloomfield Weiss получила свой урок: красть сделки у Dekker безнаказанно нельзя. Наша миссия закончилась, можно было отправляться домой.

На меня нахлынула волна ярости. Я не мог поверить в то, что Рикарду действительно сделал то, что сделал. Я видел, что Изабель тоже едва сдерживает гнев. Однако ей нечего было сказать: если бы она не позволила Bloomfield Weiss перехватить проект, то он сейчас был бы в работе. Рикарду наверняка почувствовал, какие эмоции обуревали двух его коллег, но виду не подал.

Мы расстались с Боччи, забрали багаж в отеле и отправились в аэропорт, не произнеся ни слова. Летели мы, естественно, первым классом — Рикарду сам заказывал билеты. К своему неудовольствию, я обнаружил, что сидеть мне придется рядом с ним. Кресло Изабель было напротив.

Обед тоже прошел в молчании. Рикарду листал папки, вытаскивая их по одной из своего огромного кейса типа тех, которые обычно носят адвокаты. Портфеля обычного размера на двухдневную командировку ему бы явно не хватило. Я тупо смотрел на темное небо за стеклом иллюминатора. Мне вдруг подумалось, что босс даже не переночевал в Рио. Ему хватило часа на то, чтобы прикончить проект, над которым Изабель и Умберту трудились целый год.

Когда стюардесса унесла тарелки, я откинул спинку кресла и притворился спящим. Но заснуть мне никак не удавалось: боль в груди все еще досаждала, и к тому же мешало постоянное шелестение документов и царапанье авторучки по бумаге. Экий он неутомимый!

Внезапно я подумал, что весь банковский бизнес — это мир хищников. Идея была в том, чтобы улучшить жизни тысяч людей, а ее пустили псу под хвост только потому, что нельзя было позволить другим пожинать лавры. Я снова начал звереть. В конце концов, я открыл глаза и полез в портфель, чтобы достать книжку. Это были «Островитяне» Евгения Замятина, русского писателя, прожившего несколько лет в Ньюкасле. Меня всегда убаюкивала музыка его прозы. Замятин ближе, чем любой другой писатель двадцатого века, подошел к пушкинскому уровню владения языком, хотя ему и недоставало абсолютной точности Пушкина в слове. «Островитяне» стали горьким сатирическим обличением лицемерия и моральной опустошенности промышленной капиталистической Англии, с которой он столкнулся. Он не знал и десятой доли правды. А умер в Париже в чудовищной нищете.

— Как дела с твоим аргентинским пакетом?

— Что? — Я оторвался от книги, обескураженно глядя на Рикарду.

— Я спросил: как дела с твоим аргентинским пакетом?

Сейчас мне было наплевать на то, как там себя вели аргентинские облигации. Нет, не наплевать. Мне хотелось, чтобы Dekker погорела на этой сделке. У меня, однако, хватило ума не сказать это вслух. Я понимал, что к трейдинговой позиции стоит относиться серьезно, если собираешься завязать с этим бизнесом. Я же пока не решил для себя, как поступлю.

— Курс вот уже неделю стоит на той же отметке.

— Ты все еще веришь в них?

Что за дурацкий вопрос. Можно верить в Бога, или Маркса, или даже в Маргарет Тэтчер. Но верить в облигации?!

Я сделал глубокий вдох.

— Из того, что я видел на момент покупки, «аргентинки» казались солидным приобретением. Но учитывая, что опыта у меня на тот момент было лишь два дня, я сильно не уверен, что принятое решение было правильным. Единственное, что меня как-то поддерживает, так это то, что вы сами купили эту позицию. Я доверяю вашей оценке. И если вы до сих пор не продали их — да, я все еще в них верю. Или все-таки продали?

Рикарду улыбнулся.

— Мне нравится, что ты сознаешь пределы своих возможностей. Но это был хороший выбор. И ты, конечно, прав: будь я не согласен с тобой, я попросту не купил бы их. Кстати говоря, я не только не продал пакет — я прикупил еще. И гораздо больше, чем в первый раз.

— Это хорошо. Надеюсь, что все закончится, как надо, — буркнул я, снова утыкаясь в книгу.

Какое-то время мы молчали, но я чувствовал на себе внимательный взгляд.

— Тяжелая для тебя неделька выдалась. Ограбление, ранение, утрата проекта.

— Тяжелая, — пробормотал я.

— Страшно, должно быть, когда нож входит в твое тело.

Я взглянул на Рикарду. Его глаза было серьезными. Очень серьезными. Как будто он сам когда-то прошел через такое же.

— Страшно, — признался я. — Вот так просто, гуляем по пляжу, а в следующее мгновение в моей груди уже торчит нож.

Рикарду кивнул.

— Бразилия — опасная страна. За всем внешним великолепием в ней кроется холодность и жестокость. Постыдная ситуация. Именно поэтому проект favela был такой хорошей идеей.

Мне не хотелось развивать эту тему, но я не мог сдержаться.

— Тогда зачем надо было топить такую хорошую идею?

— У меня не было выбора. Я не мог позволить, чтобы Bloomfield Weiss выиграла. Это означало бы конец Dekker Ward.

— С чего бы? У нас все равно оставалась бы львиная доля латиноамериканского рынка. А для favelas хоть что-то было бы сделано. Теперь же эти люди обречены доживать жизнь на помойке.

— Я не несу ответственности за социальные условия в Бразилии или в любой другой стране, — спокойно парировал Рикарду. — В последние сто лет у Бразилии был тот же доступ к капиталу, природным ресурсам и рабочей силе, что и у Канады или США. То, что Бразилия бедна, целиком и полностью зависит от самих бразильцев, от того, используют они эти ресурсы или просто транжирят их. Это, как ты понимаешь, от меня не зависит.

Я слушал молча, не пытаясь, однако, скрыть саркастическую ухмылку.

— Я отвечаю только за то, — продолжал Рикарду, — чтобы дела в Dekker Ward шли как надо. Я превратил ее в один из самых успешных инвестиционных банков планеты. Но в ту секунду, когда я расслаблюсь, когда позволю кому-либо перехватить инициативу, нам придет конец. Конечно, мы все делаем вид, что чистосердечно и дружески сотрудничаем с другими на этом рынке, и что все остальные игроки просто счастливы от того, как мы всем дирижируем. А они ждут не дождутся, когда мы, наконец, споткнемся. И еще больше им хотелось бы силой вырвать у нас весь кусок из рук. Самоуспокоенность — вот самая главная опасность для нас.

Сейчас он буквально сверлил меня немигающим взглядом своих голубых глаз.

— Бывают моменты, когда играть надо жестко. Bloomfield Weiss не стоило красть наш контракт. Но они сделали это — и они сделали жестко. Я должен был показать им и всем остальным, что по части жесткости всегда их переиграю.

— А детей не жалко?

— Если идея Favela Bairro действительно хороша настолько, как представляется нам, она рано или поздно получит финансирование. Не забудь, что именно Dekker вернула международные капиталы на рынки Латинской Америки, причем тогда, когда все остальные банки повернулись к ней спиной. Мы организовали более двадцати миллиардов долларов для финансирования этого региона. И тебе известно, что эти деньги позарез нужны латиноамериканцам. Теперь они научились использовать их с умом, инвестируя средства в создание рабочих мест и модернизацию инфраструктуры.

Рикарду видел, что его речь меня не слишком убедила.

— Ну ладно, я не буду делать вид, что это и было главной причиной, побудившей меня превратить Dekker в то, чем он стал. Но это один из важных результатов моей работы, и я горжусь им.

— А деньги, которые вы на этом зарабатываете?

— Брось, Ник! Ведь и ты из-за денег у нас оказался!

— Да, но…

— Что — но?

— Мне нужны были деньги для чего-то. Чтобы купить свободу — и делать то, что я хотел бы делать всю жизнь.

— И?

— И… — Я заколебался, ища точное определение. — И мне кажется, что в компаниях, подобных Dekker, деньги становятся и целью, и самоцелью.

Рикарду потер подбородок.

— Я понимаю. Но все не совсем так, как тебе видится. Я говорил и говорю, что мне нравятся люди, которые голодны, люди, которым нужно заработать деньги. И они их зарабатывают — для себя и для компании, а это значит, что дела в компании идут вверх. И это хорошо. Но дело вовсе не в жадности.

— А в чем же?

— Деньги — это способ вести счет. И мне, наверное, хочется, чтобы, когда партия закончится, у меня было больше всех очков.

— И что потом?

Рикарду улыбнулся.

— Хороший вопрос. Не знаю. Наверное, для меня эта партия не закончится никогда.

Мы замолчали. Каждый из нас обдумывал сказанное и услышанное. Пожалуй, мы оба были удивлены тем, какой личный оборот принял разговор. Я вспомнил надпись на майке. «Who dies with the most toys wins». В игре Рикарду участвовал весь мир, и богатые, и бедные.

Он сделал знак стюардессе и заказал коньяк. Я попросил виски. Мы сидели, комфортно устроившись в огромных креслах салона первого класса, и потягивали напитки.

— Мой отец тоже участвовал в этой игре. И проиграл, — сказал Рикарду.

— Джейми говорил, что он бизнесмен в Венесуэле.

— Был. Он умер пятнадцать лет назад.

— Прошу прощения.

— Он тоже организовывал контракты — в нефтяной промышленности. В пятидесятых приехал в Каракас из Аргентины и сумел выстроить довольно обширный портфель интересов. Но в конце концов не подрассчитал силы. На дворе был восьмидесятый год — как раз после второго прыжка цен на нефть. Он считал, что цена дойдет до сорока долларов за баррель, а она упала до шести. Выпивал он всегда, но после этого запил всерьез. Сгорел за четыре года. Наследства нам практически никакого не досталось, пришлось пробиваться самим. И я этим горжусь. Мы его почти и не видели. Он постоянно был занят, а я учился в частной школе в Англии. Хотя, наверное, я все-таки унаследовал его нюх. Надеюсь только, что мне, в отличие от него, удастся сдержаться, если игра зайдет слишком далеко.

— Значит, соревнование?

Рикарду на секунду задумался.

— В каком-то смысле — да. Мне действительно хотелось бы, чтобы он видел, чего я добился. Когда он был жив, мне нечасто перепадали похвалы. Может быть, теперь он был бы мною доволен.

— А ваша мать?

— О, не думаю, что она знает, чем я занимаюсь, или что ее это вообще заботит. Главное, чтобы у меня хватало денег поддерживать ее банковский счет на плаву.

— А Эдуарду? Он тоже пошел в отца?

Рикарду грустная усмехнулся.

— Нет, он унаследовал другие черты.

Мне страшно хотелось спросить, что имелось в виду, но по тону собеседника я почувствовал, что и так зашел дальше, чем следовало. Он был редким, завораживающим человеком, и моему самолюбию льстило то, что он настолько раскрылся в разговоре со мной. Но не была ли манипуляцией сама эта откровенность? Если и была, то в данном случае она достигла цели.

Рикарду поставил свой стакан на столик и повернулся ко мне.

— Ник, я знаю: то, что ты увидел, нелегко переварить. Я знаю, что ты сейчас сомневаешься в сути того, что мы делаем. И я с уважением к этому отношусь. Честное слово. Я предпочитаю иметь дело с людьми, которые сомневаются в самих основах, чем с теми, которые послушно делают то же, что и все вокруг. Так что думай, сомневайся. Но не обманывайся: нельзя работать в финансах, получать дивиденды, снимать сливки — и избегать крутых и жестких решений.

Его голубые глаза внимательно изучали меня. Взгляд открытый, честный. Он действительно верил в то, что говорил. Глаза убеждали, зазывали, гипнотизировали. «Будь с нами», — словно говорили они.

— Я хочу, чтобы ты работал в Dekker. Ты будешь в самой гуще самого захватывающего рынка во всей мировой финансовой системе — и ты получишь от этого массу удовольствия. Ты сможешь во многом быть полезен для нас. Но ты должен быть предан делу. Если ты не веришь в то, чем занимаешься, то возвращайся к своим русским книжкам. Решать тебе.

Я сглотнул слюну. Я вспомнил, что, когда собирался работать в Dekker, передо мной стояла та же дилемма. Тогда я решил, что, если уж я собираюсь преуспеть в финансах, то должен принять и соответствующую этическую систему. Она не была аморальной, она была вне морали. Как сказал Рикарду, причина хаоса — в людях, они делают страну такой, какая она есть. То же самое можно сказать и о России. Отцу Изабель нравился рассказ Толстого о хозяине и работнике — он сам был не чужд душевного благородства. Но хозяин поступил глупо, настояв на том, чтобы ехать в пургу, вместо того, чтобы переждать ее на постоялом дворе. Кроме того, в реальном мире хозяева не жертвуют жизнью ради спасения слуг.

Я вспомнил Корделию и натянутого как струна мальчишку с широкой улыбкой и жесткими расчетливыми глазами. Я отвернулся от Рикарду и уставился в темное небо над Атлантикой.