Битва за Гималаи. НКВД: магия и шпионаж

Глава 17. Завещание Великого Мастера

Консул Быстров был посвящен в некоторые детали грандиозной интриги, разворачивавшейся в сердце Азии. С января 1920 года и до конца 1924 года он служил секретарем и заместителем уполномоченного Наркомата иностранных дел в Средней Азии товарища Знаменского. Через его руки шла вся переписка, а там такое строчили… Настроение в Исполкоме Коминтерна, исходящие бумаги ОГПУ, шифрограммы штаба Туркестанского фронта, циркулярки и прочее— весь этот ворох бумаги переваривал секретарь. И не только переваривал, но и активно реализовывал идеи, участвовал в борьбе народных масс на Востоке. По просьбе Коминтерна Быстров и военный комиссар Ферганской области товарищ Болотников переправляли индийских коммунистов до реки Вохан, откуда их уже тайными тропами вели проводники до первых населенных пунктов британской колонии. Вообще тогда скучать не приходилось, тем более что великая мировая революция уже стучала в дверь своим тяжелым прикладом. А в Коминтерне видели этот процесс диалектически. Член исполкома Коминтерна товарищ Сен Катаяма, будучи проездом в столице Монголии Урге, говорил об этом с полпредом СССР Васильевым. «Идея воссоединения всех монгольских племен в одну самостоятельную федеративную республику, с ближайшим курсом на советизацию и с отдаленной перспективой вхождения в СССР, идея эта кажется товарищу Катаяма прекрасной идеей»[111].

Именно ради этого «великого восточного союза республик», который совместил бы в себе идеи коммунизма и буддизма, Рерих прошел пол-Азии и вот теперь оказался в Урумчи. «Его разговоры постоянно сводились к этому, причем он указывал, что среди буддистов идет большая работа по объединению монгол от Забайкалья до Хотана и Тибета в одну Великую Монголию»[112].

Девятнадцатого апреля 1926 года, в конце дня, когда вечерний сумрак опустился на крыши столицы Западного Китая Урумчи, генеральный консул СССР Александр Ефимович Быстров-Запольский при свете керосиновой лампы сделал запись в дневнике: «Сегодня приходил ко мне Рерих с женой и сыном. Рассказывал много интересного из своих путешествий. По их рассказам, они изучают буддизм, связаны с махатмами, очень часто получают от махатм директивы, что нужно делать. Между прочим, они заявили, что везут письма махатм на имя т.т. Чичерина и Сталина. Задачей махатм будто бы является объединение буддизма с коммунизмом и создание великого восточного союза республик. Среди тибетцев и индусов-буддистов ходит поверье (пророчество) о том, что освобождение их от иностранного ига придет именно из России от красных (Северная красная шамбала). Рерихи везут в Москву несколько пророчеств такого рода»[113].

Быстров уселся поудобней. Мечтательно посмотрел на портрет Ленина, висевший на стене, и только затем старательно вывел: «Из слов Рерихов можно понять, что их поездки по Индии, Тибету и Зап. Китаю — выполнение задач «махатм» и для выполнения задания махатм — они должны направиться в СССР, а потом якобы в Монголию, где они должны связаться с бежавшим из Тибета в Китай Таши-ламой (помощником Далай-ламы по духовной части) и вытащить его в Монголию, а уже оттуда двинуться духовным шествием для освобождения Тибета от ига англичан»[114].

Тайно или явно художник встречался с советскими дипломатами и другими функционерами почти каждый день вплоть до 12 мая. Англиканский миссионер, служивший в фирме «Фауст», мистер Этчес, любивший коротать вечера недалеко от сторожки Рериха, видел, как юрко проскакивали к художнику сотрудники советского консульства. Иногда Быстров посылал к художнику кого-нибудь из своих сослуживцев, как это было 20 апреля. «К вечеру пошел снег и в низинах, — писал Рерих, — и вся округа приняла зимний характер. Приходит Зенкевич. Говорит о темах, нам близких. Его странствия и приключения — это целое повествование»[115].

Товарищ Зенкевич — на самом деле драгоман генерального консульства А. Зинькевич — часто выполнял конфиденциальные просьбы резидента ОГПУ Быстрова. Не являлся исключением и тот визит.

Государственное Всесоюзное акционерное общество «Шерсть» было организовано из Всероссийского товарищества «Шерсть» на основании постановления от 16 марта 1922 года. Масштаб операций «Шерсти» расширялся постановлениями от 30 мая 1923 года и 10 сентября 1924 года. Основной капитал АО составлял 10 миллионов рублей. Начиная с 1922 года эта организация превращается в центральную заготовительную контору шерстеобрабатывающих фабрик, ведущую заготовки сырья как с помощью собственного аппарата, так и через местные организации на основе контрагентских договоров (Киршерсть, Туркшерсть, Бухшерсть, Казшерсть). До 1924 года АО оказывает сильнейшее влияние на рынок шерсти в СССР, ведя борьбу с частным капиталом — продуктом эпохи нэпа. К началу 30-х годов «Шерсть» превратится в монополиста и главного проводника оперативного регулирования сырьевого рынка. Особое место в деятельности общества занимали сопредельные с СССР страны Востока — Монголия, Западный Китай, Афганистан, Турция, Персия. По данным АО на 1924 год, из Синцзяна им было вывезено 75 тысяч пудов мытой шерсти. А в 1925 году эта цифра составила 207,9 тысяч пудов, что позволило считать вывоз сырья из Западного Китая занимающим первое место по отношению к другим странам Востока. И даже такой серьезный «специалист» в области мытой шерсти, как Я. Г Блюмкин, называл аппарат АО «одним из надежнейших»[116].

И действительно, роль «Шерсти» на Востоке по достоинству могли оценить только настоящие профессионалы. А такие были! Одним из них все в один голос называли Николая Ивановича Ивановского. В соответствии с постановлением Совета труда и обороны от 28 января 1925 года он был назначен правлением государственного Всесоюзного акционерного общества «Шерсть» директором его кульджинской конторы в Западном Китае. Район его деятельности составляли Кульджинский, Юлдузский, Бурталинский и Текеский округа Синцзяна. Веселый, отзывчивый начальник, строгий к нарушителям дисциплины и расхитителям народного добра, настоящий фанатик работы, он был одинаково любим как своими подчиненными, так и начальством. Да и как его было не любить, если ко многим своим положительным качествам, ко всем безусловным достоинствам Николай Иванович занимал еще один важный пост— он был уполномоченным Контрразведывательного отдела ОГПУ в Средней Азии[117]. Естественно, Николай Иванович не только любил ездить по своим округам, но и зорко следил за тем, что творилось в Западном Китае. Естественно, при таком начальнике все сотрудники аппарата Кульджинского филиала АО были не просто надежными людьми, а очень надежными. Что же касается других контор «Шерсти» на территории Синцзяна, то, учитывая звание кульджинского директора, они координировали с ним все свои действия.

Еще 2 апреля в Чугучак пришла телеграммой из Москвы трехдневная виза для экспедиции. Формально посыльный с телеграммой мог спокойно за сутки добраться до Урумчи, вручить ее адресату, который за оставшиеся два дня вполне достиг бы границы СССР. Однако местный китайский чиновник задержал ее аж до 2 мая и только тогда, уже просроченную, вручил советскому консулу в Чугучаке Кириллову. Тот передал ее уполномоченному акционерного общества «Шерсть» Князеву. Князеву пришлось спешно послать в Урумчи надежных сотрудников — Злоказова и Стрельцова. 3 мая они привезли просроченный документ Быстрову. Вечером того же дня Генеральный консул передал Рериху известие о получении визы и о том, что она, к сожалению, просрочена.

Однако художнику не следовало отчаиваться, тем более что он имел дело с человеком, кровно заинтересованным в том, чтобы Рерих попал в СССР. И вот 8 мая 1926 года в Урумчи, не без редактуры Блюмкина, художник пишет свое завещание.

«Настоящим завещаю все мое имущество, картины, литературные права, как и шеры американских корпораций, в пожизненное пользование жене моей Елене Ивановне Рерих. После же ея все указанное имущество завещаю Всесоюзной Коммунистической партии. Единственная просьба, чтобы предметам искусства было дано должное место, соответствующее высоким задачам коммунизма. Этим завещанием отменяются все ранее написанные. Прошу товарища Г В. Чичерина, И. В. Сталина и А. Е. Быстрова, или кого они укажут, распорядиться настоящим завещанием.

Художник Николай Рерих

Собственноручная подпись художника Николая Рериха совершена в нашем присутствии.

Драгоман генерального консульства СССР в Урумчи А. Зинькевич.

Делопроизводитель генерального консульства в Урумчи 3. Яковлева.

Настоящее завещание художника Николая Рериха явлено в генеральном консульстве СССР в Урумчи 8 мая 1926 года и записано в книгу духовных завещаний под № 1.

Консульский сбор по ст. 13 в сумме 17 лан 64 фына и 10 проц., т. е. 1 лан 76 фын в пользу РОКК, а всего девятнадцать лан 40 фын (19 лан 40 фын) взысканы по квитанции № 108.

Секретарь Генерального Консульства СССР в Урумчи П. Плотников»[118].

Этот удивительный документ адресован компартии, а если быть более точным, ее ЦК, чьим непосредственным представителем является политкомиссар экспедиции Блюмкин, сотрудник Спецотдела, подчиненного опять же ЦК. Любопытно и то, что одним из душеприказчиков Рериха, помимо Чичерина и Сталина, упомянут резидент ОГПУ Быстров. А секретарь Плотников, фиксирующий документ, находится в непосредственном подчинении Быстрова и также является сотрудником резидентуры. (Донесения, подписанные Быстровым и Плотниковым, хранятся в Российском государственном военном архиве.)[119].

Кроме того, была достигнута договоренность о том, что через 10 лет (включая в них 1926 год) Рерихи вернутся в СССР с результатами различных исследований. Речь шла о 1935 годе.

Завещание было составлено в трех экземплярах. Один из них остался у Рериха. Судьба двух других необычайно любопытна.

Седьмого сентября 1926 года Быстров переслал их заместителю председателя ОГПУ, начальнику Иностранного отдела (ИНО) Трилиссеру. Один экземпляр начальник ИНО оставил в отделе, а второй переслал «Буддисту» в Нью-Йорк. Вместе с инструкцией на случай непредвиденных обстоятельств— деньги ведь под экспедицию давались нешуточные.

Восьмого мая 1926 года генеральный консул Быстров сделал в дипломатическом дневнике запись: «Выехал в Москву художник Рерих с женой, сыном, тибетским ламой и мальчиком-тибетцем»[120].

Но в действительности Рерих по-прежнему оставался в Урумчи и пытался получить заветную визу до Пекина, где ему предстояла встреча с Панчен-ламой или его доверенными.

Ян Цзесин — генерал-губернатор Синцзяна — с подозрением относился ко всем без исключения экспедициям, пересекавшим его провинцию. Высокий китайский чиновник был инициатором всех проблем экспедиции в Хотане и Карашаре. У него были причины сомневаться в научном характере каравана. А когда экспедиция все же пробилась в Урумчи — столицу Синцзяна, она стала мозолить губернаторские глаза.

Ян Цзесин провел несколько консультаций по этому поводу с Фанем — комиссаром по иностранным делам. Оба они сошлись на том, что дальнейшее движение на восток по территории Китая для экспедиции невозможно и вредно. Если бы караван отправился в этом направлении, он бы достиг расположения войск, посланных генерал-губернатором в район городка Хами. Там они сдерживали отряды Фын Юйсяна, китайского маршала, который собирался подчинить Синцзян гоминьдановскому правительству. В общем, о таком продвижении не могло быть и речи, внушал Фань генерал-губернатору Яну. Единственно возможный для этих иностранцев путь на Пекин пролегал через территорию СССР и конкретно по транссибирской магистрали, а там по КВЖД в направлении китайской столицы. Фань убедил своего начальника не задерживать караван. Более того, он согласился с тем, что экспедиции следует выдать паспорта до Пекина, чтобы как можно скорее избавить провинцию от назойливых путешественников. И конечно же их следовало быстрее препроводить, разумеется «под охраной», к советской границе через заставу Чугучак.

Тринадцатого мая, во время званого обеда в своей резиденции, генерал-губернатор сообщил приглашенному Рериху о выдаче необходимого документа. И действительно, на следующий день ведомство комиссара по иностранным делам вручило Рериху огромный свиток — в человеческий рост. В нем описывалось все снаряжение экспедиции, действия персонала, излагались все художественные и научные задачи каравана. В тот же день Рерих пришел с этим документом в советское консульство к Быстрову, где на пекинский паспорт ему была поставлена советская виза — художник не имел ни американского гражданского, ни советского гражданского паспорта. Вручение последнего привело бы в случае его обнаружения китайскими властями или английской разведкой к самым роковым последствиям для экспедиции. Хотя Быстров и имел право на выдачу такого документа и занимался репатриацией русских беженцев в СССР и переходом их в советское подданство.

Естественно, консул не отметил визит Рериха в своем дипломатическом дневнике. Тем более он уже сообщал об отъезде художника 8 мая. Но в книге «Алтай — Гималаи» Николай Константинович проговорился о русской визе на китайском паспорте[121]. В паспорт была вклеена и фотография всех основных членов каравана[122]. 16 мая караван наконец покинул Урумчи и устремился к границе СССР.

Двадцать седьмого мая недалеко от пограничной заставы Куузень экспедиция была остановлена китайскими таможенниками и подверглась дополнительной проверке и досмотру. Один из чиновников очень въедливо расспрашивал путешественников и разглядывал их паспорта. Уже позже Рерих обнаружил, что во время этой остановки были выкрадены кое-какие документы экспедиции. Некоторое время спустя их уже изучали сотрудники британских спецслужб[123].