Битва за Гималаи. НКВД: магия и шпионаж

Глава 28. «Я Рета Ригден…»

Верховный комиссар области Хор и Кхам, главнокомандующий всеми вооруженными силами на Востоке, генерал Кушо Капшопа восседал в своем шатре на оттоманке, покрытой шкурами тигров, барсов, леопардов. В свои 24 года он сделал головокружительную карьеру. Его меховую шапку покрывали мистические золотые значки дордже, указывающие на его иерархическое положение. О нем же свидетельствовало и золотое кольцо, украшенное огромным изумрудом, на правой руке. Но этот флегматичный и властный юноша был обескуражен и выведен из себя поведением белых, пришедших с севера. Для того, чтобы остановить их движение, на плато Чунарген были в спешном порядке переброшены войска с востока. Несколько дней назад чиновник, посланный комиссаром, сообщил после визита к белым, будто главный из них «король буддистов». Это несколько позабавило комиссара.

Накануне, когда генерал обменивался любезностями с путешественниками, принимая подарки, он послал гонцов к духовному и гражданскому губернаторам крепости Нагча, предлагая разрешить дальнейшее движение каравана в столицу Тибета. Ответа не последовало, и сегодня белые вновь вошли в шатер. Они предлагали отправить вестовых в крепость, снабдив их следующей депешей: «Великий Посол Западных буддистов Рета Ригден (тибетское имя Н. К.) изъявил согласие обождать еще сутки, а потому обоим губернаторам предлагается немедленно прибыть в ставку главнокомандующего Востоком Тибета»[220].

Через несколько дней экспедиции стало известно о том, что комиссар покидает Чунарген и оставляет караван на попечение майора, который когда-то отличился преследованием убегавшего из Тибета Панчен-ламы. Дошли и сведения о визите английского политического резидента Бейли на территорию горного королевства. Он остановился в населенном пункте Гьятзе, там же, где был расквартирован ограниченный контингент британских войск, охранявший торговое агентство. Бейли несколько раз выезжал оттуда в Индию и вел секретные консультации— так как ему и членам правительства Тибета в лице проанглийски настроенной партии было давно известно о движении каравана Рериха и бесполезны были ночные переходы по топям Цайдама. Власть британского резидента в Сиккиме ощущалась и в формально независимой Лхасе. Через сторонников Британии в парламенте Тибета — девашунге Бейли уже смог протолкнуть решение о блокаде экспедиции.

Рериху было ясно, что только активные действия и быстрота с разрешением дальнейшего проезда в Лхасу помогут каравану не только выполнить миссию, но и уцелеть на морозном плато Чантанг. Николаю Константиновичу и сотрудникам экспедиции удалось перехватить отъезжавшего комиссара областей Хор и Кхам, и для давления на него была использована та неожиданная для тибетца «орудийная мощь», которой располагали белые буддисты. Вот описание этого эпизода глазами доктора каравана Рябинина: «Как и предвидел вчера Н. К., нам пришлось сегодня выдвинуть большие орудия; в результате — предложение нам самим послать письмо, так как генерал не осмеливается излагать то, о чем должны лично говорить с Далай-ламой. Горе Тибету, если теперь, в минуты крайней слабости, он отвергнет те важные решения, которые ему предлагаются — ему обещают величие и мировое значение»[221].

Вначале на плато Чантанг на экспедицию Рериха смотрели косо и с большой боязнью. «В связи с возможностью продвижения красного генерала[222] на Тибет — вспоминается, как Хорти-чап, а потом и старшины хоров спрашивали нас: «А много ли еще военных людей идет за вами в след?» Не принимали ли нас за какой-нибудь отряд, идущий впереди китайцев…»[223].

Комиссар Кушо Капшопа не хотел брать на себя ответственность, связанную с разрешением движения экспедиции на Лхасу, и пытался перекинуть ее на правителей крепости Нагчу, в административном подчинении которых находился район стоянки каравана на плато Чантанг. Холода усиливались, и разреженная атмосфера давала себя знать. Многие сотрудники болели в продуваемых палатках. 21 октября Рерих передал приставленному к каравану тибетскому офицеру адресованное правителям Нагчу сенсационное послание, которое доктор Рябинин назвал «неслыханной декларацией»: «Я, Рета Ригден, являюсь главою «Всемирного Союза Западных Буддистов», основание которому положено в Америке. Ради высокой задачи воссоединения западных и восточных буддистов под высокой рукой Далай-ламы, я, моя супруга, сын и прочий состав посольства согласились предпринять трудное и опасное путешествие из Америки через океан, пустыни и горы, через зной, стужу и все лишения в Тибет, пройдя более шестнадцати тысяч английских миль. Обдуманно пустились мы в такой опасный путь— мы запаслись тибетским паспортом— письмом к властям Нагчу и письмом к Его Святейшеству Далай-ламе; оба эти документа были выданы в Урге доверенным доньером Лхаского правительства. Во всех странах мира документ, выданный консулом-доньером, обеспечивает свободный въезд в страну. На деле же оказалось, что, несмотря на оповещение о священных целях нашего посольства, мы насильственно задержаны в самых бесплодных местностях всем известного суровостью и вредностью климата Чантанга. Мы задыхаемся, сердечная деятельность ослаблена и каждый день и ночь грозит неминуемая катастрофа. Вопрос идет не о простом заболевании, но о жизни или смерти. Доктор, уполномоченный американскими организациями заботиться о здоровье членов посольства, вынужден был вывести свое заключение об угрожающей нам каждый час опасности.

Вы понимаете, что гибель первого посольства Западных Буддистов навсегда разделила бы буддийский мир на две несоединимые части, и вы, как буддисты, должны понять все проистекающие отсюда непоправимые последствия. Кроме того, 24-го ноября, по европейскому исчислению, в Америке состоится Буддийский Собор. Если бы к этому сроку за моей подписью не пришло удовлетворительное наше сообщение о возложенных на нас поручениях и о личном принятии Его Святейшеством порученных нам для личного вручения Ему Грамоты и Ордена Будды Всепобеждающего, то Буддийский Собор вынужден будет принять решение об избрании самостоятельного Далай-ламы буддистов Запада. Все участники нашего посольства являются горячими сторонниками объединения под рукой Далай-ламы Тибета. И мы понимаем, что раздвоение буддийской мощи было бы для Тибета губительным фактом, принимая во внимание великие возможности сильного государства Америки и высокую образованность и мощь лиц, вновь примкнувших к буддизму. А потому всякие нежелательные последствия обособления были бы для нас, как истинных буддистов, чрезвычайно прискорбны. За время нашего служения идее буддизма мы имели радость участвовать в построении крупного буддийского храма и нескольких чортенов, а в настоящее время, по нашему указанию, в Америке сооружается первый там буддийский храм, посвященный Шамбале. Сохраняют о нас память, как о жертвователях, многие буддийские монастыри — Кумбум, Ташилюмпо; монастыри в Сиккиме — Гум, Пемайандзе, Санга-Челинг, Далинг, Ташидинг и многие другие. В Ладаке — Маульбек, Хеми, Спитуг, а также некоторые храмы в Урге, где для пожертвованного мною изображения Владыки Шамбалы будет сооружаться особый храм. Вы, как буддисты, должны знать сроки исполнения древних пророчеств и особое значение настоящего времени. Римпоче из Чумби, благословляя в Талай-Потанге около Даржилинга написанные по нашему заказу изображения Шамбалы и Будды Всепобеждающего, предсказал успех пути нашего служения Учению. Теперь, вместо радостного оповещения об исполнении заветов Благословенного Будды о всемирном распространении Его Учения Истины, мы сидим и ожидаем смерти среди вихрей и стужи Чантанга»[224].

Но и до 24 ноября, этой фантастической даты возможного объединения буддистов Востока и Запада, караван не сдвинулся с места. И это несмотря на тяжелые орудия и прочие инструменты дипломатии. Везде вокруг— на перевалах, на сопках и высоко в горах были рассредоточены отряды тибетской пехоты. Солдаты внимательно следили за действиями экспедиции, и она была их главной заботой.

Майор, приставленный к экспедиции в качестве наблюдателя, изолировал ее членов от контактов с местным населением и от проходящих караванов. Этот тибетский офицер чуть ли не каждый день получал обращения Рериха в виде писем для отправки на телеграф Лхасы, и каждый раз гонец, отправлявшийся с депешей Рета Ригдена, отъехав на нисколько километров от лагеря, вскрывал послание и, прочтя, бросал его прямо на дороге. Экспедиция была блокирована и фактически арестована.

Каждый новый день стоянки в Чунаргене заканчивался смертью истощенных вьючных животных и людей. Экспедиция теряла мобильность. Все происходящее с удовлетворением отмечал майор-тибетец и британский политический резидент подполковник Бейли, следивший за жизнью посольства западных буддистов из городка Гьятзе.

Холода усиливались— усиливались и эмоции его главы. «Свиреп предрассветный мороз. Конечно, более 70 °C», — писал Рерих[225]. Конечно, 70 градусов мороза там быть не могло, иначе экспедицию не спасло бы никакое снаряжение. Но даже и 50 градусов для этого вполне хватило бы. В действительности было очень холодно. Глава каравана предпринимал самые отчаянные попытки вырваться из Чунаргена. В разговорах с майором он говорил о многомиллионных общинах буддистов Запада и об их невероятном влиянии. Однажды после такой беседы Рерих признался полковнику Кордашевскому: «Следует особо отметить, говорит НКР, гостеприимство Далай-ламы по отношению миссии западных буддистов, шедших в Тибет с подарками и приветом от многомиллионных общин»[226].

Каждый день Николай Константинович проводил консультации с членами экспедиции о дальнейших возможных шагах. Но то, что сообщил ему доктор Рябинин 14 декабря, повергло Рериха в шок. Оказалось, что полковник предлагал врачу свой план действий. В одном случае Кордашевский брался пробраться в китайский город Синин и оттуда на плотах спуститься по Желтой реке — эта идея сразу же показалась Рябинину смехотворной. Во втором варианте план был более жизнеспособным. Полковник предлагал пробраться в Гьятзе и не больше не меньше установить контакт с британским политическим резидентом Бейли, имеющим влияние на тибетское правительство, и сообщить ему о тяжелейшем положении экспедиции[227]. Рерих вначале не поверил услышанному от доктора. Но постепенно, припоминая действия и поступки полковника во время путешествия, он понял, почему Кордашевский теперь заговорил о Бейли, к которому бывший русский офицер готов был пробираться сквозь вьюги и морозы нагорья Чантанг.

На следующий день полковник обсудил свою идею уже с Рерихом, предлагая еще более удивительный план налаживания связи с английской администрацией Британской Индии. «Н. В. предлагает переодетым пробраться в Индию, но без языка и при его росте это кончилось бы печально»[228]. Николай Константинович отговорил полковника от задуманного им предприятия под предлогом невозможности достать проводников. Кроме того, Рерих убедил Кордашевского, что при обнаружении майором исчезновения хотя бы одного члена экспедиции на всех участников каравана могут обрушиться новые репрессии и козни тибетского офицера. Нет-нет, этот план стоит отклонить.

Кордашевский остался в лагере, продолжая наблюдать за мучительной жизнью его обитателей, уже знавших о действительной роли полковника. И все же в работе Николая Викторовича имелся, с точки зрения того же Бейли, существенный прокол— соглядатай не придал значения исчезновению одного из членов каравана. Исчезнувшим был тибетец Кончок. Еще консул Далай-ламы в Урге давал об этом человеке самые нелестные характеристики, желая скомпрометировать его в глазах главы каравана. И действительно, Кончок отличался веселым нравом и, несмотря на то что был ламой, любил выпить, а когда караван пришел в Чунарген, даже стал волочиться за одной местной красавицей.

Двадцать третьего октября Кордашевский сделал запись о том, что Кончок уже давно отмежевался от экспедиции[229]. Полковник отметил этот факт и не придал ему особого значения. А зря. Через несколько дней этот тибетец будет уже в Лхасе и получит аудиенцию у самого Далай-ламы XIII. На конфиденциальной встрече с мистическим монархом Кончок предложит ему то же, что должен был предложить и Рерих, не задержись караван на плато Чантанг. Вот что сообщает о миссии этого сторонника Панчен-ламы тибетский политик и историк Шакамба: «Китайское правительство делало несколько попыток послать в Тибет своих представителей; однако ни разу их желание не было удовлетворено. В 1927 году, когда тибетский аббат, Кончок Юнгас из монастыря Юнгон в Пекине, возвратился в Тибет, президент Чан Кайши передал ему письмо для Далай-ламы. В этом письме президент предлагал Далай-ламе полную поддержку, если тот согласится, что Тибет становится частью Китая. Он также предлагал возвратить Панчен-ламу в Тибет без каких-либо предварительных условий. Поскольку Чан Кайши писал ему в первый раз, Далай-лама принял письмо и посланца. Далай-лама сказал аббату, что он приветствует возможность поддержания дружеских отношений, однако полностью отверг вторую часть предложения Чан Кайши»[230].