Бледная звезда при дворе Валуа

Глава 8 Возвращение во Францию

Франция, которую покинула Рене в качестве супруги Эрколе д'Эсте в 1528 году, сильно отличалась от Франции, в которую она вернулась вдовой в 1560 году. При французском дворе дочь Людовика ХII, должно быть, чувствовала себя принадлежащей к ушедшему поколению, и, вероятно, на неё смотрели с любопытством, как на реликвию прошлого. Из бывших знаменитостей двора единственный констебль Монморанси выжил, чтобы напомнить ей о рыцарской эпохе Франциска I.

Политическая ситуация во Франции так же изменилась. Вражда между Франциском I и Карлом V, которую продолжили их сыновья, Генрих II и Филипп II, прекратилась незадолго до гибели племянника Рене в результате мира Като-Камбрези. Всё внимание придворных теперь переключилось на внутреннюю напряженную борьбу за власть между двумя соперничающими родами, каждый из которых претендовал на принадлежность к королевской семье. Это были дома Бурбонов и Гизов, причём первый происходил от младшего сына Людовика Святого, второй — от Карла Великого. Нынешний же король Франциск II, молодой годами и разумом, напоминал всего лишь тень монарха. Место Луизы Савойской в некотором роде занимала совсем другая женщина, Екатерина Медичи, тоже итальянка, родственница Козимо I, и её амбиции были не меньшими, чем у матери Франциска I. Раздоры знати усугублялись религиозными распрями, которыми тогда была охвачена Франция. Тридцать лет способствовали росту протестантского движения на родине Рене. Хотя погибло невероятное количество реформаторов, их заменило постоянно растущее число новообращённых.

— Эта восходящая партия постепенно… охватила всех самых интеллектуальных и добродетельных лидеров и почти всех трезвых, организованных и интеллигентных людей сообщества в целом, — пишет в своей «Истории Франции» Жан де Сисмонди, швейцарский историк конца ХVIII — ХIХ веков.

Если католическую партию возглавляли Гизы, то во главе гугенотов (французских протестантов) стояли Антуан Бурбон, герцог Вандомский, его брат, принц Конде, и трое братьев из рода Шатийон: кардинал Одетт, адмирал Гаспар Колиньи и Франциск д'Андело, генерал-полковник французской пехоты, которые являлись родными племянниками коннетабля Монморанси.

Женитьба Франциска II на Марии Стюарт, королеве Шотландии, сделала в то время её дядьёв, герцога Франциска де Гиза и его брата кардинала Карла де Гиза, абсолютными «хозяевами короля и королевства». Они также заключили тесный союз с испанским кабинетом министров.

Зять Рене был жестоким и фанатичным человеком, но, в то же время, храбрым и умелым военачальником, и до последних лет жизни его нельзя было обвинить в вероломстве. Интересно, что, возглавив католический лагерь, он совершенно не разбирался в религиозных вопросах. Так, Теодор Беза, помощник Кальвина, рассказывал следующий анекдот: герцог Гиз нашёл копию Священного Писания во время резни в Васси и передал его своему брату-кардиналу как доказательство безбожия гугенотов, не зная, что это за книга. Тем не менее, он был менее кровожаден, чем его брат, кардинал Лотарингии, который не смог сослаться на невежество, чтобы смягчить свои поступки в качестве Великого инквизитора Франции. Завистливый и недобрый, кардинал получил так много материальных ценностей от Церкви, что его враги справедливо утверждали:

— …неудивительно, что сын дома Гизов защищал её дело с такой упорной горячностью.

В глазах Карла все средства были хороши для получения власти, и когда он обладал ею, он никогда не стремился использовать её для облегчения жизни других.

— Бич своего времени! — так отзывалась о нём Жанна д’Альбре, дочь Маргариты Наваррской.

Недаром французы всегда смотрели на Гизов как на иностранцев, происходивших из Лотарингского дома, а принцы крови не желали мириться с узурпацией ими власти. К сожалению, глава гугенотов, Антуан Бурбон, в результате своего брака с Жанной д'Альбре получивший во владение маленькое королевство Наварру, при благородном и величественном облике, изящной, приветливой и открытой манере поведения, всё же обладал ограниченным умом. Поэтлому, несмотря на личную храбрость, не подходил для соперничества с сильным врагом. Его брат Карл, кардинал Бурбонский, был не менее слабохарактерным и ещё более тупым. А Людовик, принц Конде, третий брат короля Наварры, хотя «даже по признанию его врагов, обладал в высшей степени всеми качествами, которые делают героя героем», был слишком невежественным и любил удовольствия, из-за чего легко поддавался на хитрости своих врагов.

Результатом столкновения двух враждующих партий стал заговор в Амбуазе, когда гугеноты решили освободить молодого короля от власти Гизов. Однако заговор провалился, после чего начались казни, во время которых погибло не менее тысячи двухсот жертв, чтобы усилить власть Гизов.

Когда король и его юные братья поднялись на трибуну в Амбуазе, чтобы присутствовать во время казни, кардинал Гиз указал им на жертвы и со злобной радостью произнёс:

— Смотрите, сир, это дерзкие негодяи! Страх смерти не может умерить их гордость и злобу: что бы они тогда сделали, если бы Вы оказались у них в руках?

В отличие от своего деверя, Анна д'Эсте, герцогиня де Гиз, вся в слезах, спустилась с балкона в апартаменты королевы-матери, у которой она искала сочувствия. Увидев её в таком состоянии, Екатерина Медичи спросила:

— В чём дело? И что же случилось, что так расстроило Вас и вызвало такие странные стенания?

— У меня есть все поводы в мире для моей скорби, — ответила дочь Рене, — ибо я только что стала свидетельницей самой прискорбной трагедии и страшной жестокости, проявившейся в пролитии крови невинных и добрых подданных короля, так что я не сомневаюсь, что вскоре какое-нибудь великое несчастье постигнет наш дом из-за этого, и что Бог полностью уничтожит нас за жестокость и бесчеловечность, которые совершаются.

Историк добавляет, что эти замечания были тщательно записаны и доведены до ушей её мужа, вследствие чего она подверглась с его стороны очень грубому обращению.

Из Амбуаза двор переехал в Блуа, а затем — в Орлеан. Так как многие гугеноты назвали под пытками вожаком заговора принца Конде, тот явился вместе со своим братом к королю, желая оправдаться. Они обнаружили Франциска II в окружении Гизов и капитанов его гвардии. Тем не менее, король лично проводил их в кабинет королевы-матери, которая, верная своему стремлению к независимым действиям, приняла принцев Бурбонских с видом притворной скорби.

— Затем, — пишет Гонсалес Давила, испанский историк ХVII века, в своей «Истории гражданских войн во Франции», — король повернулся к принцу Конде и в резких выражениях пожаловался, что, хотя он никогда не причинял ему ни увечий, ни жестокого обращения, принц, пренебрегая законами человеческими и божественными, несколько раз поднимал против него своих солдат, развязал гражданскую войну… пытался захватить врасплох его главные города и, короче говоря, замышлял заговор против его жизни и жизни его братьев.

Храбрый Конде смело ответил, что это клевета, придуманная его врагами, и что он может доказать свою невиновность.

— Что ж, тогда, — сказал Франциск II, — чтобы узнать правду, необходимо будет действовать обычными методами правосудия.

А затем, покидая зал, он приказал капитанам гвардии арестовать Конде. Екатерина Медичи же попыталась утешить короля Наварры, заметив:

— Тяжело быть обманутым собственным братом.

Антуан, застигнутый врасплох, мог только жаловаться и увещевать королеву-мать, которая в ответ всю вину возложили на герцога де Гиза. Хотя король Наварры не был арестован, с ним обращались как с заключённым, его секретарь также был схвачен и вынужден был выдать письма и бумаги своего хозяина. Но через несколько дней после заключения принца Конде в тюрьму на сцене Орлеана появился ещё один персонаж. Рене, только что прибыв из Феррары, поспешила засвидетельствовать своё почтение своему внучатому племяннику, молодому французскому монарху. Это событие было сочтено заслуживающим того, чтобы английский посол, Николас Трокмортон, уведомил свою госпожу, королеву Елизавету I, в депеше, датированной «Орлеан, 17 ноября»:

— Герцогиня Феррарская, мать нынешнего герцога, согласно тому, что я ранее писал Вам, появилась при дворе 7-го числа этого дня и была принята королём Наварры, братьями французского короля и всеми великими особами этого двора.

Так как Трокмортон опустил имя Франциска II, отчёт о приёме Рене в Орлеане можно также прочитать у Брантома, который говорит:

— Я видел, как она прибыла, король и весь остальной двор собираются встретиться с ней и принять её с большим почётом, как она того заслуживала.

Казалось бы, возвращение Рене во Францию произошло в неблагоприятный для неё момент — как раз, когда её зять, Франциск де Гиз, расправлялся с её единоверцами. Но это не испугало принцессу. Напротив, она не скрывала своих чувств, и, «осуждая нынешнее положение вещей», резко упрекнула своего зятя:

— Если бы я прибыла до того, как принц был заключён в тюрьму, я бы воспрепятствовала этому! Призываю Вас, сын мой воздерживаться в будущем от применения насилия к принцам королевского рода, поскольку такие раны будут долго кровоточить, и это никогда не заканчивалось хорошо для того, кто был первым в нападении на вождей королевской крови!

Несмотря на протест Рене, Гизы продолжили судебный процесс. Напрасно Конде взывал к суду короля, пэров и палат парламента. В ответ ему пригрозили, что, если он будет упорствовать в своём отказе отвечать на выдвинутые против него обвинения, с ним поступят как с человеком, фактически осуждённым за государственную измену.

— Нельзя мириться, — высокомерно воскликнул герцог де Гиз, — с тем, чтобы «маленький галант (кавалер)», каким бы принцем он ни был, позволял себе подобную браваду.

В тот же самый день Конде вынесли смертный приговор. Что же касается Антуана Бурбона, то Гизы задумали убить его рукой молодого Франциска II. После того, как его неоднократно вызывали в покои короля, Антуан, наконец, явился в королевский кабинет с трепетным предчувствием опасности. Но к чести Франциска следует отметить, что по натуре он не был достаточно свиреп для совершения такого ужасного преступления. Король Франции упрекнул Антуана в каком-то воображаемом проступке, но с готовностью принял его объяснения и позволил ему удалиться с миром. Тогда Гизы, разгневанные провалом своего кровавого плана, покинули королевский кабинет, где прятались во время беседы Франциска и Антуана, восклицая:

— О, король! Король трусов!

Но, хотя гибель Конде казалась неизбежной, в дело вмешался Рок. Франциск II скончался после непродолжительной болезни 5 декабря 1560 года, не дожив до восемнадцати лет. Со смертью короля претензии Гизов на абсолютную власть рухнули и по всей Франции требовали осуждения как герцога, так и кардинала. В этот удачный момент герцогиня Монпансье и канцлер Л'Опиталь вступились за Конде перед королевой-матерью. Хотя Екатерина Медичи «никого не любила и никем не была любима», она решила, что жизнь Конде может принести ей больше пользы, чем его смерть, и что принцы крови помогут ей сохранить регентство над её вторым сыном, Карлом IХ. Таким образом, судебный процесс был остановлен, а принц освобождён.

13 декабря в Орлеане были открыты Генеральные штаты новым королём Карлом IX, который унаследовал трон своего брата в возрасте десяти с половиной лет. Рене была среди королевских особ, окружавших молодого монарха в тот день. Пока двор находился в Орлеане, она воспользовалась представившейся возможностью и послала за Николасом Трокмортоном, чтобы через него выразить чувства восхищения и уважения, с которыми она относилась к дочери Анны Болейн.

— Скажу тебе, монсеньор посол, — заметила она, — я оказываю ей это почтение, потому что она женщина, принадлежащая к моему сословию, и под стать мне. Но я люблю (её), потому что она, как и я, христианка, и придерживается истинной веры…

Кроме того, Рене лично написала Елизавете Тюдор:

— Мадам, моя кузина… король пожелал нанести мне визит с письмом от посольства Исландии… так как очень ценит моё мнение… я попросила Бедфорда (второго английского посла) повторить его Вам…

Из этого послания становится ясно, что герцогиня Феррары передавала секретные сведения своим единоверцам-англичанам. Тем более, что в это время Екатерина Медичи проводила политику терпимости по отношению к протестантам. Неудивительно, что Рене считала королеву-мать склонной «прислушиваться к правде», пока она не распознала коварство «этой итальянки», которая только и делала, что «подстерегала, чтобы обмануть». Вдобавок, слабостью Рене была астрология, занимавшая место религии в сознании Екатерины, которая «не верила в Бога, но безоговорочно доверяла звездам». В старой отдельно стоящей башне на южной стороне замка Блуа она устроила собственную обсерваторию. Там флорентийка уединялась со своим астрологом, чтобы узнать расположение небесных светил. Также она часто беседовала об астрологии с Рене, которая в молодости «изучала эту бесполезную науку» под руководством Луки Горио. Слава этого астролога мало чем уступала Нострадамусу и побудили королеву-мать однажды так отозваться о нём в присутствии сплетника Брантома:

— Величайший философ в мире не смог бы лучше разобраться в этом предмете.

5 февраля 1561 года юный король Карл IX со всем двором покинул Орлеан и направился в Фонтенбло. Туда же отправилась вдовствующая герцогиня Феррарская, о чём свидетельствуют даты её писем королеве Елизавете. Принц Конде тоже появился в Фонтенбло, где декрет Совета быстро освободил его от смертного приговора, который висел над его головой с момента ареста в Орлеане. А король Наварры, его брат, добился от королевы-матери должности генерал-лейтенанта Франции. Но на партию гугенотов надвигались новые неприятности. Её противники были слишком сильны, чтобы уступить свою власть без борьбы. Старый коннетабль Монморанси присоединился к герцогу Гизу и маршалу Сен-Андре для «защиты католической религии», образовав «Триумвират». А когда парламент запретил собрания гугенотов для богослужения, Франциск де Гиз громко заявил:

— Я готов привести в исполнение этот указ, если потребуется, с помощью меча!

Адмирал Колиньи и его единоверцы решительно протестовали против малейшего посягательства на скудные уступки, которые они получили, и их горячо поддержала жена Антуана Бурбона. Рене относилась к Жанне д'Альбре не с меньшей теплотой, чем к её матери, о чём писала Кальвину.

— Королева Наваррская (Маргарита) была первой принцессой этого королевства, которая благоволила Евангелию.

В том же письме она высоко оценивает «доброе рвение и здравый смысл» самой Жанны, добавляя с нежностью:

— Я люблю её материнской любовью и восхваляю милости, которыми Бог наградил её.

Однако она не одобряла фанатизм королевы Наваррской и позже утверждала, что та любит распространять ложные слухи ради религиозного прозелитизма (достижения своих целей).

Вскоре ей пришлось проститься с младшим сыном, возвращение которого в Италию требовали герцог Альфонсо II и кардинал Ипполито д‘Эсте. Едва закончился конклав 1559 года, как последний предпринял массу усилий, чтобы добиться для своего племянника кардинальской шапки от нового папы Пия IV. Тем не менее, весёлый и общительный Луиджи при поддержке матери отказался делать церковную карьеру, объяснив родственникам, что намерен поступить на французскую службу и жениться на принцессе Марии де Бурбон:

— Тем более, что моему брату уже исполнилось двадцать семь лет, а у него до сих пор нет сына!

Вероятно, в будущем Луиджи надеялся унаследовать герцогство Феррарское.

— Его образ жизни всегда вызвал у меня сомнение, поэтому произошло то, что произошло, — написал по этому поводу рассерженный кардинал Феррарский Альфонсо II.

Однако младший сын Рене оказался прав. Менее, чем через год после своего приезда в Феррару, Лукреция Медичи заболела туберкулезом лёгких и, спустя два месяца, 21 апреля 1561 года, скончалась. Вскрытие показало, что герцогиня умерла от «гнилой лихорадки». Несмотря на это, вскоре пошли слухи о том, что она была отравлена по приказу мужа. Причём версия об её убийстве оказалась настолько живучей, что вдохновила Роберта Браунинга, английского поэта ХIХ века, на создание драматического монолога в стихах «Моя последняя герцогиня».

Между тем Ипполито д’Эсте продолжал давить на Луиджи:

— Ваш отказ приведёт к потере церковных доходов, которые обеспечили нашему дому мой дядя, первый кардинал д’Эсте, и я сам, следствием чего станет ослабление позиций Феррары не только в Риме, но и во всей Италии!

Чем закончился этот спор, можно прочитать в работе Жана Сенье «Семейное дело: политические проблемы наследства дома д’Эсте»:

— Это противостояние в конечном итоге разрешилось только после вмешательства Верховного понтифика посредством письма с его личной подписью, заверяющего Луиджи д'Эсте, что он получит шапку кардинала. А письмо Франциска II… ещё больше усилило чувство долга, которое тяготило сына Рене Французской.

Однако отсутствие у Луиджи рвения привело к тому, что его избрание кардиналом состоялось только 26 февраля 1561 года. Вернувшись в Феррару, он прославился как меценат. Бернардо Тассо, бывший секретарь Рене, представил ему своего семнадцатилетнего сына Торквато. Красивого молодого человека, никогда не улыбающегося и чуть нервного, приветливо приняли при дворе герцога Альфонса II. Спустя год он написал поэму «Ринальдо», посвящённую Луиджи д’Эсте и сделавшую имя молодого поэта известным в Италии.

В сентябре 1561 года после закрытия Генеральных штатов Рене присутствовала также на коллоквиуме в Пуасси, где католики и протестанты напрасно пытались договориться и заключить перемирие. Очень скоро вдова Эрколе II поняла, что с её мнением никто особо не считается. Екатерина Медичи, получив власть, больше не нуждалась в её поддержке. Так как протестантские богослужения при дворе были запрещены, Рене начала подыскивать себе собственную резиденцию.

Сначала она хотела обосноваться в Шартре, полученным ею в приданое, но там не было хорошо укреплённого замка, в то время как в разных частях Франции уже происходили вооружённые столкновения между католиками и гугенотами. И тогда принцесса решила осесть в Монтаржи. Это был маленький городок примерно в шестидесяти милях к югу от Парижа. Он стоял на берегу реки Луан и был окружен обширным лесом. Его старый замок огромных размеров служил раньше королевским дворцом «для детей Франции». Интересно, что жители Монтаржи издревле славились своим мятежным и грубым нравом, и нужно было иметь огромное мужество, чтобы жить среди таких жестоких людей! Впрочем, стычки с покойным мужем закалили характер Рене. Найдя замок Монтаржи «пришедшим в упадок и сильно разрушенным», она наняла архитектора, чтобы обновить его и разбить итальянские сады на крутых склонах холмов вокруг. А в самом городе построила кальвинистскую церковь и школу. Таким образом, вдова продолжала «продвигать дело Реформации» и принимала беженцев из Италии, преследуемых инквизицией, несмотря на угрозы своего зятя, герцога де Гиза.

В первый год её пребывания в Монтаржи капелланом там стал пастор Франциск де Морель, более известный как Кулонж, который председательствовал на первом французском реформаторском синоде в Париже в 1559 году. 21 октября 1561 года Кальвин писал своему помощнику Теодору Безу:

— О том, чтобы Кулонж не был отозван, меня осторожно просила госпожа герцогиня, чьи надежды относительно Вас также вряд ли было правильным расстраивать.

В начале 1562 года Екатерина Медичи при содействии канцлера Л'Опиталя созвала в Сен-Жермене собрание депутатов от восьми парламентов Франции. Результатом стал «Январский эдикт», который разрешал гугенотам собираться для богослужений в полях за пределами городов. Это побудило некоторых наиболее рьяных католиков начать предательскую переписку с испанским королём. Через посредничество кардинала Ипполито д'Эсте, владевшего аббатствами в Нормандии, Лионе, Нарбонне и Суассоне и пользовавшегося значительным влиянием при французском дворе, Филиппу II удалось склонить слабого короля Наварры перейти в католическую партию. Антуан Бурбон притворился, что убедился в ошибочности реформаторской доктрины, но истинный мотив следует искать в предложенной ему приманке о возможном восстановлении той части его древнего королевства, которую Испания ранее отвоевала у Наварры и с тех пор удерживала неослабной хваткой. Поддавшись этому искушению, он отправил свою жену обратно в Беарн, выгнал Теодора Безу и других кальвинистских проповедников из своего дома, поссорился с Шатийонами и даже дошёл до того, что потребовал их отстранения от двора. Не удовлетворившись этим, Антуан пригласил кардинала Лотарингии и герцога Гиза вернуться в Париж.

28 февраля 1562 года они прибыли в Васси. На следующий день, 1 марта, все гугеноты этого местечка собрались на субботнее богослужение в амбаре, повинуясь требованиям нового королевского эдикта. К сожалению, звон колоколов, созывавший их, привлёк внимание свиты герцога. Один придворный спросил, что это значит, и ему сказали, что колокол созывает гугенотов на «крестины». Услышав эти слова, Франциск де Гиз гневно воскликнул:

— Мы скоро сделаем их гугенотами, но другим способом!

Он, вероятно, вспомнил просьбу своей матери Антуанетты де Бурбон, которую навещал перед этим в Жуанвиле:

— Я хочу быть избавлена от присутствия гнезда еретиков вблизи моего замка.

Герцог и его вооружённый эскорт сразу же поспешили в сарай, где проходила служба гугенотов. Последние было заперли дверь, но солдаты Гиза начали стрелять из своих пистолетов и аркебуз по перепуганным людям. Камень, брошенный в порядке самообороны одним из гугенотов, попал Франциску в щёку, из-за чего потекла кровь. Это послужило сигналом к печально известной «резне в Васси». Шестьдесят четыре человека были убиты либо в сарае, либо при попытке к бегству, и более двухсот получили тяжёлые ранения. В Париже герцога де Гиза встретили как героя. Единственный голос милосердия в защиту гугенотов, как и во время Амбуазского заговора, принадлежал Анне д'Эсте. Между тем резня в Васси пробудила набат гражданской войны.

Когда весть об этом ужасном событии дошла до Монтаржи, Рене приказала охранять городские ворота, не препятствуя входу или выходу ни католиков, ни гугенотов. У герцогини были веские причины для этой и любой другой меры предосторожности. Некоторые магистраты распространили сообщение о том, что гугеноты собираются прийти в церковь Магдалины в ночь Вознесения и выбросить оттуда иконы. Под этим предлогом они разместили там гарнизон из тридцати человек в доспехах, вооружённых пиками и аркебузами. Предыдущей ночью это число было удвоено, и их целью было выйти из церкви в полночь и перерезать глотки всем протестантам, до которых они могли дотянуться в городе.

— Но Богу было угодно, — продолжает хронист, — чтобы мадам, будучи предупреждённой об этом, нанесла упреждающий удар, грубо пригрозив тому, кого ей следовало бы повесить, и запретив городским приставом собираться вместе днём или ночью под страхом телесного наказания. Тем не менее, на следующий день, в семь часов вечера, от шестисот до семисот человек собрались с таким оружием, какое смогли достать, и с шумом, более громким, чем звук набата, бросились в дом слепого хозяина гостиницы, намереваясь убить его, но тот спрятался на чердаке, а его жена, тоже в возрасте, была изуродована и позже умерла.

Не удовлетворившись кровью бедной пожилой женщины, из дома трактирщика они направились в жилище городского судебного пристава Игнаса Куртуа, чья приверженность реформатской доктрине сделала его непопулярным в Монтаржи. Но его дом был защищён лучше, чем первый, и мятежники были отброшены от него, как и от дома старейшины гугенотов по имени Клод Шаперон, который не считал своим долгом практиковать добродетель непротивления, когда разъярённая толпа пришла, чтобы покончить с ним. Шум вскоре достиг ушей герцогини, которая отправила из замка несколько дворян, чтобы унять беспорядки, с большой опасностью для их жизни.

— Тем не менее, — свидетельствует Беза, — это дало некоторую передышку приверженцам религии; они держались настороже, в то время как мадам, поспешно отправив к принцу (Конде) в Орлеан, получила оттуда несколько конных и пеших солдат, которые по прибытии разоружили мятежников по её приказу, их оружие было перенесено в замок. Некоторые из них были заключены в тюрьму, трое из них были повешены по приговору главного маршала, а остальные были освобождены некоторое время спустя — благодаря милосердию Рене.

Решительные меры и твёрдая позиция «дамы Монтаржи» привели, по крайней мере, на некоторое время, к положительным результатам. Её подданные-паписты поняли, что их госпожа не потерпит нетерпимости. Замок Монтаржи стал убежищем для гугенотов из других частей королевства, таких как Париж, Мелен, Немур, Санс, Блуа, Тур, и, более того, даже для нескольких приверженцев католической религии, бежавших от войны. Недаром его ласково называли «Гостиницей Господа». Даже после того, как Конде, увидев, что его враги приближаются к Орлеану, отозвал всех своих людей, герцогиня обеспечила поддержание порядка в Монтаржи.

Однако вскоре после осады Буржа, который капитулировал 31 августа, через Монтаржи прошла католическая армия, вызвав большой ужас у протестантов этого города. Рене, когда услышала о приближении этих нежеланных гостей, «чрезвычайно забеспокоилась» и посоветовала своим приближённым Кулонжу и Пьеру Антену удалиться на время в соседний замок, владелец которого был настроен дружелюбно к ней. Гугенотское же население нашло убежище в замке своей госпожи, который был переполнен и напоминал госпиталь.

Кардинал Лотарингии и Анна д’Эсте, находившиеся в авангарде армии, первыми появились в Монтаржи. Они попытались развеять опасения Рене, заверив её:

— Король не желает ареста никого из гугенотов, а только мятежных повстанцев, которые захватили его города!

Затем прибыл сам Карл IХ, а за ним — герцог де Гиз. Король, как говорят, «очень ласково встретил мадам, свою тётю, несколько раз поцеловал её и проливал слёзы». Отсюда был сделан вывод, что «в то время война ему не нравилась».

— Но его так держали под контролем, — продолжает современник, — что он не мог долгое время разговаривать с Рене наедине.

Тем временем армия, расквартированная в Монтаржи, оправдала страх, с которым ожидалось её прибытие. Так как сами гугеноты были вне досягаемости, то фанатичные солдаты снесли сиденья и кафедру в протестантском храме, а также заново установили столько изображений и алтарей, сколько смогли найти. Те, кто был изгнан из Монтаржи за подстрекательство к мятежу, воспользовались этой возможностью вернуться, высказывая угрозы в адрес тех, кто был вне их досягаемости, о чём было доложено Рене. По её просьбе король приказал провозгласить под звуки труб:

— Никакое оскорбление не должно быть нанесено ни одному человеку любого вероисповедания под страхом смертной казни!

Солдат, осмелившийся нарушить это постановление, был немедленно повешен, беспорядки прекратились, и в городе воцарилось спокойствие.

Но покой самой Рене был нарушен её грозным зятем. Герцог де Гиз перед своим отъездом лишил её власти в Монтаржи и передал её лучнику своей гвардии по имени Рейно, отступнику от реформаторской религии и по этой причине его любимцу. Однако он не удовлетворился этим и решил нанести решающий удар своей тёще-еретичке во время осады Орлеана. К тому времени король Наварры умер от раны, полученной при осаде Руана, принц Конде был пленником в руках Гизов со дня роковой битвы при Дрё, а коннетабль — заперт в Орлеане, так что, казалось, всё было во власти Франциска. Поэтому, не имея причин бояться быть привлечённым к ответственности за свои преступления, он отдал приказ от имени короля, что Рене следует вывезти из Монтаржи, «этого гнезда гугенотов», и обязать поселиться в одном из трёх следующих дворцов: Фонтенбло, Сен-Жермен-ан-Лэ или Венсенский замок.

В оправдание своих действий Гиз заявил:

— Город и замок Монтаржи имеют очень большое значение для службы королю!

Выполнение приказа было возложено на Пулена и Маликорна, капитанов гвардии, которые со своими отрядами должны были вселить ужас в сердце герцогини и принудить её к немедленному подчинению. Горожане поспешили открыть им ворота.

— Сразу же население начало бушевать с ещё большей дерзостью! — свидетельствует хронист.

Из окон своего замка Рене смотрела вниз на разъярённую толпу и свирепых солдат, которые вытащили из постели больного гугенота и безжалостно избивали его. В отчаянии несчастный страдалец бросился в реку, где по нему открыли огонь из аркебуз, а потом добили кинжалами. Но в сердце принцессы не было ужаса. Её ответ на призыв о капитуляции был столь же бесстрашным, сколь и решительным:

— Я ясно вижу, что меня хотят свергнуть не из-за королевской службы. И нет никаких оснований для утверждения, что Монтаржи является местом большой важности, потому что ни город, ни замок не могут выдержать штурма.

Кроме того, Рене отрицала, что в её замке находился хоть один человек, который не был бы смиренным слугой короля.

— Мой переезд, — добавила принцесса, — в любой из вышеупомянутых дворцов, которые не укреплены, и два из которых находятся у самых ворот Парижа, подверг бы меня риску резни, которой я не заслуживаю и которой, как я хорошо знаю, король, мой племянник, не намеревается меня подвергнуть.

Поэтому она умоляла Пулена вернуться ко двору с дворянином из её окружения, чтобы узнать истинную волю Карла IХ. Но во время его отсутствия Маликорн, желая показать себя верным слугой Гиза, который присвоил ему титул шевалье, в надежде на дальнейшее повышение, осмелился угрожать Рене, чтобы заставить её сдаться. Он пугал её штурмом цитадели с помощью таранов и даже зашёл так далеко, что попросил у маршала Бирона несколько пушек, которые тот привёз из Парижа для осады Орлеана. Но «дама Монтаржи» ответила выскочке по-королевски, попросив его остерегаться того, что он делает, поскольку никто во всей Франции не имел над ней никакой власти, кроме короля. И заверила его, что, если он нападёт на её замок с артиллерией, она первой, рискуя своей жизнью, попытается выяснить, настолько он или кто-либо другой безрассуден, чтобы осмелиться убить дочь лучшего и могущественнейшего из королей! После чего, в свой черёд, пригрозила:

— У меня нет недостатка в друзьях и родственниках, которые горячо отомстили бы за любой вред, нанесённый мне, и подвергли бы наказанию самого сурового рода не только Вас, но и Ваших детей, даже тех, кто в колыбели!

Маликорн, не ожидавший такого отпора, дрогнул перед суровой решимостью дочери короля и воздержался от насильственных мер. Должно быть, он с неохотой отказался от этого, поскольку намеревался обогатиться за счёт тех, кто укрылся в поисках безопасности в замке.

Смертельная рана, нанесённая герцогу де Гизу под Орлеаном, окончательно выбила оружие из рук его капитана. Получив поразительные новости, Маликорн поспешил обратно, и, хотя он потом вернулся в Монтаржи, стало ясно, «что с ним всё было так, как с органами, которым не хватает дыхания». Вскоре после этого он вообще покинул это место.

Рене же оплакивала гибель зятя и даже высказала несколько обвинений в адрес Кальвина. В ответ реформатор уверял её, что не раз сдерживал тех, кто жаждал окропить свои руки кровью Гиза:

— Я могу доказать, что исключительно благодаря мне до начала войны отважные люди не пытались избавить мир от него; их сдерживали исключительно мои увещевания.

— Монтаржи был сохранён вместе с теми, — подвёл итог Теодор Беза, — кто удалился туда, каждый из которых впоследствии вернулся в свой дом в надежде воспользоваться эдиктом о мире.

Буря утихла, но «после дождя облака снова вернулись».